"Зеленое море, красная рыба, черная икра" - читать интересную книгу автора (Словин Леонид Семёнович)9Ночью я услышал шум подъехавшей машины, выскочил на крыльцо. Это была Анна. – Такси то и дело ломалось. – Она совсем замерзла. Я поставил чай. – Как твой дядя? – Он в камере. Мне дали свидание. – Что с ним? Она только печально положила руку мне на плечо. Тепло и нежность вместе с ощущением покоя вернулись ко мне. – Он работает заведующим небольшого магазинчика в совхозе. Сам знаешь: все бывает. И в долг дают. И недостача, и пересортица. Эминов приказал произвести внезапную ревизию. Короче, возбудили дело. Уже исключили из партии. Я в полной растерянности… – Ничего! Скоро они сами загремят! – Ты недооцениваешь Эминова, милый! Анна понемногу согрелась. Мы поднялись. Я убирал со стола, когда вдруг услышал ее захлебнувшийся громкий всхлип: – Откуда у тебя эта мерзость? – Ты о чем? Я подошел к кровати. Анна показала на маленького, щуплого паучка, высунувшегося из-под подушки, на которой я спал полчаса назад. Вид у паучка был абсолютно безобидный. – Ты знаешь, что это? – Она вся дрожала. – Откуда мне знать – скорпион или фаланга? Может, букашка спряталась от бесхвостой крысы? Сейчас я удалю ее… – Не смей брать в руки! Это каракурт! Черный ядовитый паук… Паук сдвинулся в сторону, работая длинными, переломанными в суставах членистыми лапками. Его действия напоминали работу крохотного экскаватора с программным устройством. – Он опасен? – спросил я. – Очень. Тяжелое отравление, гангренозный распад ткани в месте укуса. – Анна не двигалась. – Судороги, парезы, коматозное состояние. Иногда смерть. Я взялся за угол подушки, смахнул паука на пол. Это сразу придало ему активности. Членистые лапки каракурта задвигались, тонкая, как комариная, передняя часть конечности быстро, словно палка слепого, исследовала место для следующего шага. Я раздавил его и смел ядовитые останки в ведро. Потом вместе с Анной мы внимательно осмотрели постель, все вещи и книги, перетряхнули мою одежду. У нее испортилось настроение. – Хочешь – поставим кофе? – предложил я. – Давай… В детстве из-за них мы спали на кошме. Отец и мать говорили, что каракурт по кошме не может передвигаться. А мать еще говорила, что, если спишь во дворе, нужно положить вокруг аркан из бараньей шерсти. Каракурт не переносит запах барана… – Я обязательно куплю бараний тулуп, и мы будем на нем спать. – Я привлек ее к себе. Моя рука попала в вырез ее тяжелого платья и ощутила пружинистую упругость груди, шелковистую нежность кожи – я словно коснулся холки молоденького пугливого жеребенка. – Тогда паук больше не приползет. – Он и так не приползет… – Почему? Она грустно посмотрела на меня. – Каракурты в Восточнокаспийске не водятся, милый. – Ты считаешь, что он не мог сам попасть в комнату? – Ты не представляешь, чего ты сегодня избежал… Я молча смотрел на нее. – Я знаю моего бывшего супруга. Если я останусь с тобой, он уничтожит нас. Сгноит моего дядю в тюрьме. – Какой же выход? – Мне уже дали понять, что именно я должна делать. Утром меня вызывали в облвоенкомат. Для них я специалист по огнестрельным ранениям. – Что им нужно от тебя? – Мне предложили работу. – Не здесь? – Нет. – Афганистан? Она не ответила. – Я дала согласие. Реальность настигла меня. Мы жили в суровом мире, который нам долго представляли идиллически-безмятежным, лучшим из миров… Жили так долго, что и сами в конце концов чуть не поверили в это. Наша областная мафия боролась против меня так, словно я был не прокурором, а преступником, объявленным вне закона. Мне готовили нечаянную смерть; ближайший родственник моей подруги, а теперь и она взяты были в качестве заложников. Командно-бюрократический аппарат на всех уровнях всегда точно копировал методы и приемы вышестоящих. – Когда ты едешь? – спросил я. – Завтра. Вернее, сегодня. Дневным паромом. – Ничего не понимаю. Ты шутишь! – Я не шучу. Умоляю: не приезжай меня провожать. Иначе я не выдержу. Я спешила, чтобы проститься… Я выключил чайник, он так и не успел закипеть. Анна с жалостью взглянула на меня. – Ляжем под одеяло… – Она потянула меня за руку. – Каракурт больше не приползет. Ничего не страшно, когда под одним одеялом… В областную больницу, к капитану Мише Русакову, меня не пустили – было еще рано. Тенистый, с цветами, двор по другую сторону решетки показался мне райским уголком рядом с пыльной, побитой машинами дорогой и хилыми саженцами вдоль тротуара. Я не удивился бы, различив под деревьями гуляющих фламинго или павлинов. «Недавно еще я мог увидеть здесь Анну…» – подумал я. Вместо нее я заметил двух девочек-подростков. – Девочки, – позвал я. – Пожалуйста, узнайте, как здоровье капитана Русакова. Чистая хирургия, вторая палата… – Миши? – Одна из девочек погремела спичечным коробком. – Он в порядке. – Точно? – Мы заходили – ему тоже не спится… А у вас нет сигарет? Не беспокойтесь: мы совершеннолетние. У меня были большие сомнения на этот счет. – Не курю. – А вы захватите, когда еще раз поедете! – предложила вторая подружка. – Мы будем ждать. Я сел за руль, помахал им, и они тоже подняли худые девчоночьи руки, на треть высовывавшиеся из коротких больничных халатов. Капитан «Александра Пушкина» поправлялся – это согрело мне душу. У меня больше не было причин оставаться в Восточно-каспийске. Кто-то верно рассчитал – пока Анна была здесь, я не принял бы новое назначение. Мне нанесли удар со стороны, откуда я меньше всего ожидал. – Как вы относитесь к проблеме снежного человека? – спросил Гарегин, накладывая мне на лицо теплые ухоженные пальцы. – Есть что-нибудь новое? – осторожно спросил я. – Мне казалось, что вопрос давно решен. – Разве вы не читали в «Восточнокаспийском рабочем»? — Гарегин на секунду даже задержал бритву. «Восточнокаспийский рабочий» в надежде на новых подписчиков то живописал кладбища африканских слонов, то освещал аварию истребителя где-нибудь в Небраске. Теперь вот – снежный человек… – Видимо, я пропустил. – Два английских туриста видели его своими глазами, – поведал Согомоныч. – Они стояли совсем близко. Как от этой двери до зеркала… Он был хорошо виден. Волосатый, уши белые. Босиком… – А почему уши белые? – Я заинтересовался. – Я думаю, отморозил. Мой дед тоже отморозил уши. И они у него до конца жизни оставались белыми. И не только уши. Я деликатно промолчал. Оперативно-следственная группа с того берега начала операцию еще на рассвете. Я в ней не участвовал. Несколько оперативных групп одновременно выехали из Дома рыбака на обыски – к Эдику Агаеву, к Буракову, к Цаххану Алиеву… – …Кстати, вас в городе очень хвалят, – Согомоныч сменил тему. – Вы вроде честного комиссара полиции. Смотрели «Доклад комиссара полиции президенту республики»?.. За окном промелькнул автобус-катафалк, на секунду он закрыл запечатленный в масляной краске призыв к расстрелу Умара Кулиева. Я очнулся, почувствован мгновенный ожог всего лица. Но прежде чем боль стала нестерпимой, Согомоныч уже приподнял салфетку, охладил и снова набросил мне ее на лицо – еще теплую и влажную. – У вас сегодня вид прекрасно отдохнувшего человека, – любезно сказал Гарегин, уже не пытаясь представить свой труд как обычный «хермет». – Между прочим, меня считают вашим человеком… – Как ты себя чувствуешь, Гезель? – спросил я, когда она вошла в кабинет. Что-то подсказало мне, что с ней не все в порядке. – Доктор говорит, что я должна была уйти в декрет раньше. У меня все как-то быстрее оказалось… – Дело только в этом? Она вздохнула. – Не только. Кто-то хулиганит по телефону. Угрожает. – Ничего не бойся, Гезель. Я скажу – с сегодняшнего дня тебя будут отвозить на машине. Она улыбнулась. Мне звонили? – спросил я. – Из обкома. В четырнадцать собирают административные органы. Вас просили приехать за час. К Митрохину. – Меня – одного? – Да. – Непонятно. Бала звонил? – С самого утра. Он хотел прийти, но почему-то задерживается. Я даже волнуюсь. Звонила его мама из Баку. Она не может к нему дозвониться: никто не берет трубку. – Тогда, пожалуйста, найди его. – Кроме того, вас хотела видеть вдова Ветлугина… – Гезель прислушалась к шагам в коридоре. – Наверное, это она! Это действительно была Ветлугина. Она явилась по собственной инициативе и выглядела весьма решительно. Я сразу это заметил. Арест Баларгимова изменил ситуацию. – Мне бы хотелось дополнить показания о гибели мужа… – сухо сказала она. Я пригласил ее в кабинет, молча указал на стул. – Мне рассказала одна женщина, – Ветлугина начала с конца. – Мы с ней вместе работаем. А ей говорил сын – он осенью утонул на рыбалке… Моего мужа застрелил Баларгимов. На берегу, рядом с метеостанцией. Я боялся ее вспугнуть, но все же спросил: – За что? – Не знаю. – Она достала платок, вытерла сухие глаза. – Ждали как раз лодку с рыбой, а Баларгимов ходил с ружьем. Пьяный. Подавал сигналы – в каком месте подплывать к берегу… – Что потом? – Там была весельная лодка одного казаха – вечно пьяного. Тоже браконьера… Я вспомнил громадного лысого азиата – в галифе и телогрейке, угрожающе кренившегося к земле в мой первый приезд на метеостанцию, похмельный памятник, возникавший на площади перед бывшим банком. «Адыл Абдуразаков!» Именно он притащил в «козлятник» кричащего, отбивающегося карлика Бокассу, когда тот порезал Мишу Русакова. – Баларгимов направил ружье на казаха, потом на другого – маленького сумасшедшего старичка карлика, который ему служил… «Бокасса!» – Приказал поднять Сашу, вывезти на лодке в залив и бросить в воду. Они это и сделали. Не очень далеко от берега. И ружье это туда бросили… – Вы подтверждаете, что у мужа ружья не было? – Никогда! И боеприпасов тоже… Или я, или его брат – мы бы их видели! – Кто же их принес в дом? Ветлугина поколебалась. – Милиция, наверно, во время обыска. Их приезжало не сколько человек. Старшим был Бураков. – Вы можете написать об этом собственноручно? – Конечно. Теперь уже все равно. Я дал ей чистой бумаги, посадил в кабинет Балы: – Когда напишете, передайте, пожалуйста, секретарю. Я спустился в дежурку. Здесь были уже известны последние новости. Моего однокашника подняли с кровати. Он устроил скандал, сказал, что пойдет в тюрьму с партбилетом, но, узнав, что арест согласован наверху, сразу стих. Супруги были готовы к обыску. Никаких ценностей и сберкнижек у Агаева не нашли и не описали, кроме видеосистемы и машины «Жигули» – ВАЗ-2105, на которой он ездил по доверенности от тестя. Единственное, что всех очень удивило, прямо-таки поразило – огромное количество мужских костюмов – около ста! – висевших в его комнате. Все новые, один-два раза ношенные – импортные и отечественные, разных цветов и покроев. Агаев объяснил, что все они являются носильными вещами и не могут быть описаны. В квартире, перед тем как вести к машине, на Эдика надели наручники. Одновременно с Агаевым был арестован и Бураков. У него тоже не нашли никаких ценностей. Жена Буракова объяснила, что у мужа была другая семья, которую он тщательно скрывал, – сбережения и зарплату держал там, дома бывал редко. Соседи подтвердили ее показания. Не обнаружили даже огромной библиотеки, которую Бураков собрал в надежде, будучи на пенсии, заняться серьезным чтением. Ни Агаев, ни Бураков виновными себя не признали. Агаев показал, в частности, что знал Баларгимова как человека ранее судимого и по долгу службы – в порядке предупреждения новых преступлений с его стороны – иногда бывал у него дома с беседами профилактического характера, о чем всегда составлял справки. Он поражен, узнав, что Баларгимову в течение трех лет удавалось открыто в три смены снаряжать лодки за осетровыми и продавать улов на берегу. Свидетельские показания против себя Агаев рассматривал в качестве мести ему за партийную принципиальность при выполнении служебного дол га, как отплату за нежелание идти на компромисс с браконьерской мафией. Я был еще в дежурке, когда с самыми свежими новостями приехал Хаджинур Орезов – в последнюю минуту, по рекомендации Балы, его тоже включили в следственно-оперативную группу. Мы поднялись ко мне. – Бураков сразу поплыл… – сообщил Хаджинур, когда мы остались вдвоем. – Начал давать показания? – Пока нет. Но попросил дать подумать… – Да-а… Главари восточпокаспийской мафии, снимавшие процент с браконьерской ловли осетровых, конечно, никогда не контактировали непосредственно с шефами лодок, поручая это кому-то в самом низу. Судя по всему, этим и занимался Бураков. По приказу Агаева он взымал ежемесячную дань, сообщал браконьерам о повышении «налога», организовывал уничтожение лодок наиболее строптивых и несговорчивых. Теперь все упиралось в его показания. «Поплывет Бураков – и следствие выйдет бог знает на какой уровень! Умолчит – примет весь удар на себя. Нет, Буракову не выдержать очных ставок с браконьерами, которые давали ему деньги…» – подумалось мне. – Он уже в тюрьме? – Да. – А что начальник рыбинспекции? Цаххан Алиев снова оказался хитрее и удачливее всех – в час, когда следственно-оперативная группа покинула Дом рыбака, он, предупрежденный кем-то, обманом захватил катер на воздушной подушке – «гепард», принадлежащий заповеднику, и скрылся. – Если по тихой воде да не подвели рубчатые ремни, он куда хочешь умотал… – Хаджинур был возбужден, как гончая, почувствовавшая азарт псовой охоты, опьяняющую радость преследования и гонки. – Сейчас, наверное, уже на Кавказе. А может, в России… Дела Хаджинура складывались удачно – руководители группы заметили сметливость и трудолюбие молодого лезгина – за его судьбу, по крайней мере, на данном этапе можно было не беспокоиться. Он ушел, а я все сидел за столом. Тайное становилось явным. Преступления, совершенные группой, как обычно, раскрывались все одновременно. – Игорь Николаевич! Не забыли? – Гезель в дверях показала мне на часы. – Может, лучше раньше приехать? Они не любят, когда опаздывают! – Сейчас еду. Мне надо еще заскочить на набережную… Бала не появился? – Нет. Я звонила – дома его тоже нет. Садясь в машину, я увидел у ворот отца Умара Кулиева вместе с его снохой – они проводили теперь много времени у нас во дворе, ожидая известий. Он пожелал мне счастливого пути, а его строптивая спутница, похоже, наконец улыбнулась. Анна уезжала паромом «Советская Нахичевань». Я наблюдал с верхней дороги. Мелкая пыль, принесенная ветром, в городе была совсем незаметна, но, глядя сверху, можно было заметить, что он весь в дымке – небольшой, уютный, опущенный в неглубокое седло между двумя вершинами, названными в честь царских генералов – путешественников и топографов. Паром медленно отвалил. На причале было пусто и голо. Надрывно прокричал маневровый паровозик внизу, тащивший игрушечные платформы с контейнерами. «Познай самого себя!» – говорили древние. В школе я не раз смеялся над заблуждением мудрецов: да что может быть проще! Разве я не знаю, что у меня на уме? Куда собираюсь сегодня? Завтра «Познать другого!» – вот проблема! Кто он? Какие у него намерения?» Святая простота! Что я знаю о себе? Не буду ли я всю оставшуюся жизнь мечтать об Анне, как об утерянном рае, утраченном навсегда отчем доме? Не оглядываясь, стартовал я в нашей прокурорской «Ниве» кратчайшей дорогой – через перевал – и уже через несколько минут был в центре Нахалстроя, у парикмахерской Гарегина. Но что это? Согомоныч стоял на своем традиционном месте, только на этот раз он смотрел внутрь заведения, словно не решаясь войти. Представитель частного капитала слышал шум подъехавшей машины и даже, как мне показалось, на мгновение глянул в мою сторону, прежде чем отвернуться. Я вышел из машины, подошел ближе, и мне открылась картина варварски уничтоженной парикмахерской. Дверь частного предприятия была высажена, она так и стояла с отжатым ригелем замка; окна разбиты. Внутри злоумышленники разбросали, затоптали, побили все, что попалось им под руку. – Надо вызвать милицию. – Я тронул Согомоныча за плечо. – Нет, – он отвел глаза. – У нас так не делается. Нужно сделать вид, что ничего не случилось, – он взглянул на меня. – Жаль только, что я не могу теперь по-прежнему заниматься вашей головой… Это был еще один мой заложник, попавший в беду. Расположение ко мне навлекло несчастье на его заведение. Я отошел к машине. Постоял, прежде чем сесть за руль. Вокруг сплошным беспределом тянулся одноэтажный Самстрой – поставщик самой опасной уголовной преступности, организованной вокруг браконьерских Семей и Лодок. Честолюбивые юноши, взлелеянные крестными отцами Берега, уже освоили свой путь, пока одряхлевшие вожди наверху награждали друг друга, а придворная номенклатура делила дачи, квартиры, пайки, пристраивала детей за границей. «Новыми успехами встретим…» – было выведено на розоватом выгоревшем полотнище, соединявшем городской роддом с домом для престарелых. Продолжение не читалось, но мысль была ясна. «Успехов много, хотя старых для встречи чего-то там пока недостаточно…» Я закрывал «Ниву», когда к обкому подкатила черная служебная «Волга». Из нее вышел человек в прокурорской форме. Я учнал Фурмана. – Привет, Игорь! – Мы вместе вошли в здание. Поднялись по лестнице. Фурман вел себя так, словно между нами ничего не произошло. – Хочешь новость? В этом доме пока никто не знает. Ты – первый… Бураков повесился. В следственном изоляторе. Я поразился: – У нас в следственном изоляторе? Чего ж они… – Не у нас, слава аллаху! В следственном изоляторе КГБ… – А туда-то он как попал? – удивился я. – Как шпион? – Да нет! При поступлении у Буракова обнаружили обострившийся геморрой. Ну, и решили подлечить. Консервативно, разумеется. В нашем изоляторе условий нет, а у них и условия, и специалисты. Тебя это удивляет? – Меня уже трудно чем-нибудь удивить, Фурман. – Постепенно я пришел в себя. – У других обвиняемых, надеюсь, нет геморроя? – Нет вроде. Над дверью вспыхнула лампочка, и секретарь Митрохина, до того не обращавшая на меня ни малейшего внимания, оторвалась от своих ногтей и кокетливо улыбнулась: – Вас приглашают… Знакомое аэродромное величие кабинета, ощущение взлетной полосы, обозначенной ковровой дорожкой. Первый поднялся из-за стола. – Присаживайся… – Митрохин кивнул на приставной столик и сам тоже пересел, оказавшись напротив меня. – Что там с этим делом Умара Кулиева? – спросил он. – Ну, мало ли что преступник сочинит, чтобы выкрутиться? Стоит ли сразу бить в самые большие колокола? Я по поводу телеграмм… – Стоит! Умар Кулиев в предъявленном невиновен… Меня мучила жажда, но графин с водой стоял на столике в стороне. – Мне докладывали обратное… – сказал Митрохин. Без стука в кабинете появились прокурор Довиденко и полковник Эминов. Довиденко поздоровался со мной коротким, сухим кивком. С лица Эминова не сходило злое, капризное выражение. Он снова не заметил меня. Митрохин подал знак – Довиденко и Эминов сели чуть поодаль, чтобы не мешать нам, и в то же время при первой необходимости дать Первому справку. Все у них спланировано, который раз я снова мог в этом убедиться. – …Между прочим – раз уж мы заговорили о работе водной прокуратуры, – сказал Митрохин, – как ты смотришь, если мы переведем вас в помещение бывшей военной? Это – не жилой дом, все приспособлено. Вначале людям необходимо создать нормальные условия, а потом спрашивать с них работу. Устроитесь, а там, глядишь, решим и жилищные вопросы… Надоело, наверное, жить как на бивуаке? Я знал теперь, что меня ждет, если я соглашусь быть послушным. Особняк бывшей военной прокуратуры. Квартира. Кормушка. Как равный, получу я свой кусок от общего жирного пирога. Я перестану быть парией в среде местного начальства. Мы будем встречаться с Митрохиным, Довиденко и Эми-новым на сессиях и активах, обмениваться новостями, приглашать друг друга на юбилеи и праздники. «Ты – нам, мы – тебе!» Ничего другого не требовалось. В кабинете стало тихо. От меня ждали ответа. – Надо срочно освободить невиновного, – повторил я. – Дело Умара Кулиева полностью сфальсифицировано… Сделка не состоялась. – Вы говорите об улучшении работы водной прокуратуры… – тотчас подал голос Эминов. Это был опытный демагог. – А он делает вид, что не понимает. Брезгливое выражение не сходило с его лица. «Это не маска, – подумал я. – Он действительно оскорблен. Какой-то водный прокуроришка выступил против исконных привилегий здешней чиновничьей мафии…» – Пусть скажет тогда, для кого его помощник сегодня утром получил взятку – не много ни мало – тридцать тысяч… Я выслушал эту клевету молча, не шевельнув ни одним мускулом. – Бала Ибрагимов уже взят под стражу, и деньги у него изъяты! Я говорил с ним. Молодой, но уже глубоко аморальный, развращенный юноша… «Толстый, неуклюжий Бала! – подумал я. – Деликатный, в темных очках-консервах, идеалист… Конец твоим честолюбивым мечтам о прокурорской карьере!» Я посмотрел на графин – я просто умирал от жажды. – А вот письмо от следователя водной прокуратуры – Гусей на Ниязова, он возмущен… «Сколько же еще у них для меня новостей? Вечно занятый семьей и детьми Гусейн! Не поэтому ли он сидит на больничном и не показывает носа…» Потом Митрохин снова возвратился к Умару Кулиеву – меня к чему-то готовили. – В связи с делом Кулиева нам удалось поднять – и на такую высоту! – принципиальные вопросы борьбы с браконьерством! Народ до этого здесь спал, свыкся с тем, что происходит… – О чем вы говорите… – невежливо прервал я Первого. – О каких принципиальных вопросах, когда невиновный осужден на смерть! Но Митрохин словно не услышал меня: – Сразу же пошли десятки, сотни писем! Тысячи подписей со всего Союза. «Смерть! Никакой пощады убийце!» Я лично выступил в республиканской газете… И теперь как? Что мы им скажем? «Ошиблись. Извините!» Так? – Что об этом говорить зря… – Я снова прервал его. Митрохин странно взглянул на меня. – Ты в курсе? – О чем вы? Теперь уже не только Митрохин, но и Довиденко, и Эминов смотрели на меня волчьими, настороженными глазами. Я все прочитал в их глазах. Умара Кулиева не было больше в живых. Живой он был им опасен, и приговор спешно приведен в исполнение. Я не рванул рубаху на груди, не взвыл глубоко, по-собачьи, от невыразимого отчаяния и безнадежной боли. Я поднялся, налил из графина воды. – А мои телеграммы в Москву? В Президиум Верховного Совета? Генеральному прокурору? – Видишь ли… – объяснил Митрохин. – Довиденко попридержал их. Ему показалось, что он обязан посоветоваться со мной. – Когда его расстреляли? – спросил я. – Сегодня. Рано утром. Довиденко задержал телеграммы. Эминов, член коллегии республиканского МВД, ускорил приведение приговора в исполнение. Они все еще следили за мной. Настороженно и в то же время уже успокаиваясь. Поезд ушел. Ничего нельзя было больше сделать. Я поднял стакан и долгим неудержимым швырком выплеснул содержимое в их перекосившиеся лица. У меня было чувство, словно я окропил их кровью невинно казненного. Никто не сказал мне ни слова. Я поставил стакан и пошел к дверям. |
||
|