"Анфиса" - читать интересную книгу автора (Андреев Леонид Николаевич)

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ

Поздний вечер. Кабинет Федора Ивановича. На следующий день Федор Иванович и Анфиса уезжают, и в комнате полный беспорядок. Из письменного стола вынуты некоторые ящики с бумагами и стоят на кресле, на шкапу. Целая груда дел в синих обложках лежит на столе. Кое-где на креслах валяется платье Федора Ивановича, приготовленное для укладки; тут же на полу раскрытый чемодан.

За столом разбирается в бумагах Татаринов, которому Федор Иванович, уезжая, сдаёт все свои дела. Сам Федор Иванович медленно прохаживается по комнате и временами, остановившись, прислушивается к музыке — это в соседней тёмной комнате играет Анфиса Музыка очень печальна.

Татаринов. А доверенность где?

Федор Иванович. Какая доверенность?

Татаринов. Кузнецовская.

Федор Иванович. Да там же, в деле.

Татаринов. В деле нет.

Федор Иванович. Ну, значит, в столе. Посмотри в левом ящике.

Молчание.

Татаринов. Нашёл. Она у тебя среди писем.

Федор Иванович (равнодушно). Ага!

Татаринов. А копии с постановления суда так-таки и нет? Федор Иванович, ты мне оказываешь большую честь, передавая мне все твои дела, но в таком бес порядке я принять их не могу.

Федор Иванович. Завтра найдём.

Татаринов. Как член совета, делаю тебе замечание.

Федор Иванович. Не сердись. Это я за последнее время запустил… Скажи ещё спасибо, что не спился твой Федор Иванович! Постой! (Останавливается и прислушивается.) Что она играет? Песню без слов? Да, да, песню без слов. Послушай, Иван Петрович: неужели музыка тебе не мешает? Как ты можешь слушать то, что играет Анфиса, и копаться в бумагах? Странный ты человек! Когда всю эту дневную суету, наши нудные разговоры, дребезжанье извозчичьих колёс, шарканье по полу сапог — прорезает аккорд или отрывок мелодии, даже взятый неумелыми детскими руками, он сразу и решительно отрывает меня от земли. Как бы тебе это сказать? Как будто все остальное, и я сам, и вся моя жизнь — только нарочно, а правда и вечность, и я настоящий — здесь, в звуках.

Татаринов. Рядом со мной, Федя, в номерах живёт музыкантша. Так если бы я при каждом аккорде отрешался от земли, меня давно бы из сословия попёрли.

Федор Иванович. Помнишь мою речь по делу Казариновой? Как тогда плакали все?

Татаринов (с гордостью). Прокурор плакал!

Федор Иванович. Да, прокурор плакал. А знаешь, все это отчего? Оттого что как раз в середине моей речи на дворе под окном заиграла шарманка. А когда я услышал её, мне вдруг стало жаль эту женщину, и таким откровением встала передо мною вся её печальная жизнь… (Останавливается.) Что она играет? Без слов, без слов, все она без слов. (Мрачно.) Ты знаешь, она сегодня целый день молчит.

Татаринов (коротко). Волнуется. Ты бы её, Федя, как-нибудь… того… пожалел. (Многозначительно.) Не нравится мне все это. Не вижу я в этом — дела. Едет человек, а куда, а зачем — сам хорошенько не знает.

Федор Иванович. Едет. (Радостно смеётся.) Да, да, едет! Ах, голубчик Иван Петрович, спасибо, что напомнил. Ты не смотри, что я весь вечер как будто невесел, — сегодня утром я прыгал по дому как мальчишка. Анфиса куда-то ушла, бабку, старого черта, я запер на ключ — ведь во всем доме нас только трое, прислуга и та разбежалась — и был свободен, радостен и счастлив, как никогда ещё в жизни. Даже озорничал, честное слово! Взял и за каким-то чёртом разбил статуэтку. (Конфузливо смеётся.) Потом осколком бросил в прохожего. Черт знает что!

Татаринов (со вздохом). Ненадёжный ты человек.

Федор Иванович. Оставь! Но вот что странно: заглянул я в детскую с некоторым даже желанием расчувствоваться, пролить слезу воспоминаний — и ничего. Понимаешь: смотрю на пустые кроватки — и ничего! Милые они девочки, и я их люблю, но… зачем я им нужен? Странный ты человек, Иван Петрович. Отчего ты не женишься?

Татаринов. Время прошло.

В соседней комнате молчание.

Федор Иванович. Сегодня она весь день молчит. Ты любишь сумерки, Иван Петрович?

Татаринов. Не мешай. Сейчас кончу.

Федор Иванович. Прежде я любил сумерки. Но сегодня… мне вдруг так жалко стало уходящего солнца, что захотелось бежать за ним, бежать, бежать, чтобы только не выходить из-под его света. Оно заходило, а с другой стороны — сегодня, кажется, я увидел её лицо — встала ночь. И ещё далеко была она, а тут… вдруг потемнело под диваном. Вдруг расплылась дверь, как будто ночь прошла сквозь неё. Вдруг пропали часы и стрелки на циферблате… Не люблю я нашего дома, Иван Петрович. Сегодня он пустой, как гроб, который ищет своего покойника.

Татаринов. Ну и сравнение! Сам всех разогнал, а теперь жалуешься.

Анфиса снова играет.

Федор Иванович (быстро ходит). Завтра, значит, еду в Петербург.

Татаринов. Петербург, Петербург… а что ты будешь делать в Петербурге, хотел бы я знать?

Федор Иванович. Работать. На два года откажусь от практики и буду только работать. Это только вы, друзья, думаете обо мне, что я лентяй. А я умею работать, как никто из вас. И вот когда я научусь, сброшу с себя этот несчастный провинциализм, жалкое адвокатское фразёрство… я возьму большой уголовный процесс. Пусть это будет о любви, о ревности, о чьей-то страшной смерти, о чьей-то печальной и тёмной душе. (Закрывая уши.) Ах, она мне мешает! Ты понимаешь, Иван Петрович, что это значит: взять в руки человеческий слух, взять в руки его строптивую душу, его пугливую и недоверчивую совесть, взять его чувство красоты, великое чувство, которое одно является источником всех религий, всех революций и переворотов — и над всем этим утвердить своё я, свою волю и царственную мысль. (Смеётся.) Кто это сказал: пусть ненавидят, но покоряются?

Татаринов. Какой-нибудь генерал.

Федор Иванович. Не понимаешь ты этого, Иван Петрович. А я вот помню и не забуду, как тогда после этих криков: вон, после всей этой ненависти и даже отвращения, которые я вызвал, присяжные заседатели все-таки вынесли оправдательный вердикт! Помню, с какой ненавистью глядел на меня старшина и как сквозь зубы прочёл: «Нет, не виновен…» Ах, она мне мешает!

Татаринов. Вот и ещё квитанции нету. Деньги внесены в казначейство, а квитанции нету. И потом, раз уж зашла об этом речь, я должен открыть тебе глаза на Розенталя.

Федор Иванович. Ну, что ещё? Бог тебя знает, Иван Петрович, хоть бы ты курил… Попробуй! Отчего ты не женишься, на самом деле?

Татаринов. Я говорю серьёзно, Федор Иванович. Теперь ты уезжаешь, и я должен тебе это сказать. Ты знаешь, что рассказывает этот Розенталь? Во-первых, он рассказывает, что вчера тесть наплевал тебе в лицо, а ты ему за это полбороды вырвал.

Федор Иванович. Осел!

Татаринов. А во-вторых… Ты помнишь эту сплетню относительно петуховских капиталов? Ну, купчихи этой? Ты тогда рвал и метал, как бешеный. Как это…

Федор Иванович. Неужели Розенталь? Вот негодяй! Зачем ты раньше не сказал об этом?

Татаринов. Скандала не хотел. Ну, вот и конец. Но только, Федя, завтра утром я опять приеду к тебе, ещё часа на два работы осталось. (Конфузливо.) Что ты так смотришь на меня? Понравился я тебе?

Федор Иванович. Милый. Ну, отнесись ты к словам моим, как к словам друга, отбрось твоё дурацкое самолюбие — возьми ты, наконец, у меня денег.

Татаринов (краснея). Нет, нет, и не говори!

Федор Иванович (нежно). Ведь ты же ничего не ешь, чудак, ведь ты же арбузными корками питаешься. Ну, голубчик, ну, пожалуйста! Обрадуй меня, ведь у меня же деньги шальные — ты знаешь!

Татаринов (краснея ещё больше). Ем я хорошо, это твой Розенталь врёт. Нет, нет, нет, Федор Иванович, ты и не говори мне. Уйду и никогда больше не приду, хоть ты здесь умирай. Я на днях такое дело выиграл…

Федор Иванович (смеётся). Ну, и врёшь же ты!.. Ну, ладно. Только не забудь, что в случае нужды… Больше не могу! (Подходит к тёмной двери гостиной и говорит довольно резко.) Анфиса! Сыграй, пожалуйста, что-нибудь другое. (С неудовольствием.) Ты точно хоронишь кого-то!

Молчание. Входит Анфиса, несколько бледная от темноты, и молча целует Федора Ивановича.

Федор Иванович. Ну, что, голубчик? Не хочешь играть? Ты что такая бледная, и глаза опять как будто подведены? Тебе нехорошо?

Анфиса. Нет, хорошо. Вы скоро кончите?

Татаринов. Кончаем.

Федор Иванович. Посиди со мною, Анфиса. И руки тебя холодные. (С неудовольствием.) Не люблю я холодных рук! Ну, что ты так смотришь? Это нехорошо, Анфиса. Тебе нужно радоваться, а ты и у меня радость отнимаешь.

Анфиса. Нет, я радуюсь. Зачем сегодня приходила Ниночка?

Федор Иванович. С запиской от жены, то есть от Саши. Я Ниночки не видал, мне кучер записку передал. Пишет, чтобы я не оставлял её. Странная у тебя сестра, Анфиса.

Анфиса. Саша очень несчастна.

Федор Иванович (с неудовольствием). Ну, конечно, несчастна. Все вы несчастны, когда мужчина уходит от вас. Ну, ну, не сердись! (Целует.) Я шучу.

Анфиса. От твоих шуток бывает больно. Иногда они похожи на правду… Ведь ты же сам радуешься, когда принимают за правду.

Федор Иванович (смеясь). Какие пустяки! Ты не веришь мне?

Анфиса гладит его волосы и молчит.

Федор Иванович. Ну? Не веришь?

Анфиса (улыбаясь). Зачем ты спрашиваешь? Ведь ты же любишь иногда, чтобы тебе не верили.

Федор Иванович (улыбаясь). Как ты меня узнала!

Анфиса (грустно, с какой-то странной покорностью). Я ничего не знаю. (Улыбаясь, все с той же покорно перед чем-то непреложным и страшно печальным.) Ведь я только сейчас заметила, что ты бороду подстригаешь. Я думала, что она такая…

Федор Иванович (улыбаясь). От природы?

Татаринов. Итак, значит, чтобы не забыть: два билета первого класса, купе, до Петербурга. Для курящих, конечно. Верно? (Собирает бумаги.) Ну, а затем… измучился я, как лошадь, в твоих авгиевых конюшнях.

Анфиса. Неужели мы действительно поедем?

Федор Иванович. Ты уложила вещи?

Анфиса (удивлённо). Нет. Когда поезд, Иван Петрович?

Татаринов. Ровно в два. Вы это напрасно не укладывались, вам нужно торопиться.

Анфиса. Да, да, я уложу. Что ты так смотришь на меня, Федя? Ты улыбаешься или нет? (Тихо.) Ну, что ты, голубчик, ты думаешь о чем-нибудь нехорошем?

Федор Иванович (медленно). Размышляю.

Анфиса. О чем?

Федор Иванович. О вчерашнем. Не ошиблись ли мы с тобой, Анфиса? Вчера я был в каком-то угаре и плохо помню, что говорил. Но сегодня я вглядываюсь трезво и вижу: мы ошиблись, Анфиса. Ведь, в сущности, ничего не изменилось. Твой вчерашний порыв…

Анфиса. Федя, не надо! Федя, Бога ради, не надо!

Федор Иванович. Твой вчерашний порыв — случайность, одна из тех красивых случайностей, которые бывают у женщин. А сегодня ты увидела меня ясно, поняла, что я… в сущности, не люблю тебя… Ну, что ж ты не смеёшься, Анфиса? (Хватает её за руки.) Что же ты не смеёшься, Анфиса, ведь я же шучу!

Татаринов. Конец.

Анфиса (вставая). Что, какой конец? Федя, не надо! Я умоляю тебя, не надо. Если б ты знал, что ты делаешь мною! (Вздрагивает.)

Федор Иванович (резко). Ведь я же шучу!

Анфиса. Да, да, но, Бога ради, не надо! Бога ради, Федя!

Татаринов деликатно отходит к окну.

Федор Иванович (гневно). Это не правда, что мне нужно недоверие! Мне нужна вера, и ты оскорбляешь меня недоверием. Сказать правду в лицо — это только половина; нужно ещё суметь поверить, широко поверить, великодушно поверить, как верит мужчина.

Анфиса (в страхе прячется к нему на грудь). Ах, Федя, если бы ты знал, что ты делаешь со мною! Ах, если бы Господь открыл твои глаза — ты не стал бы так говорить со мною. Ой, спрячь меня!

Федор Иванович (тревожно и ласково). Ну, что ты, ну, что ты? Ну, спрячься, спрячься… Беспокойная ты душа. (Целует в голову.) Это я твои мысли, твоё беспокойство целую.

Звонок.

Федор Иванович. Это ещё кто пожаловал? Мне даже как-то странно, что ко мне — звонятся. Надо было и звонки обрезать.

Анфиса (беспокойно). Федя, не принимай, пожалуйста. Я тебя прошу.

Федор Иванович (подозрительно). Это ещё почему? Иван Петрович, будь друг, открой дверь: мне самому не хочется, мало ли там кто может быть.

Татаринов выходит.

Федор Иванович. Почему ты не хочешь, чтобы я кого-нибудь принимал? Ты боишься чего-нибудь?

Анфиса. Нет. Да. Боюсь.

Федор Иванович (хмуро улыбаясь). Странный у нас вечер!.. А, господин Розенталь!

Анфиса (радостно). Андрей Иванович!

Розенталь быстро идёт к Анфисе Павловне, Татаринов угрюмо шагает до своего места.

Федор Иванович (Татаринову). Зачем ты пропустил его?

Татаринов. Прошёл.

Розенталь. Все ещё злишься? Как глупо. Вашу ручку, Анфиса Павловна. Как вы себя чувствуете после вчерашней передряги? Но вы молодец. Ей Богу, молодец. Я вчера залюбовался вами!

Федор Иванович. Напрасно ты даёшь руку, Анфиса. Розенталь, уходите, пожалуйста, или я вас вытолкаю в шею.

Розенталь. Что? Нет, это ты серьёзно? Ты с ума сошёл, Федор Иванович. Ну, вчера, в раздражении, я ещё понимаю, ну, а сегодня? И что я тебе сделал такое, скажи, пожалуйста, — ты действительно сошёл с ума. Я, наконец, требую, Федор Иванович, объясни ты мне.

Федор Иванович (брезгливо). Это вы распустили про меня сплетни относительно петуховских капиталов?

Розенталь. Ах, это? Ну я. Господи! Неужели же ты, Федя, умный человек, не понимаешь той простой истины, что если здесь ничего не соврать — так завтра же нужно удавиться или перейти в вегетарианство. Черт тебя знает, Федор, большой ты человек, а обращаешь внимание на пустяки, на недостойную мелочь. А вот что я тебя люблю, что я у тебя (сквозь слезы) ни разу ни копейки… не взял, ты этого не видишь. Нехорошо, Федя, Господь с тобой!

Анфиса (тихо Федору Ивановичу). Ну, оставь его, Федя, ведь он не злой.

Федор Иванович (так же тихо). Ты ему рада? А знаешь, что мне неприятнее всего? Это то, что он похвалил тебя. (Розенталю.) Ну, ну, ладно. Только все-таки уходи, пожалуйста: я сегодня устал, и вообще я не в настроении.

Розенталь. Ну, вот это другой разговор. Я с наслаждением ухожу. Значит, завтра с курьерским?

Анфиса. Да, кажется.

Розенталь (хватается за голову). Ну и букет же я вам привезу! Ты знаешь, денег я достал. Ну и букет же я вам привезу!

Федор Иванович. Это ещё зачем? Пожалуйста, не надо.

Розенталь. Хочешь удрать потихоньку? Нехорошо, Федя, лицемерить, от тебя я этого не ожидал. Да ведь я и не тебе привезу, а вот этой… храброй… мужественной (целует руку) героине!

Федор Иванович (брезгливо). Ну, довольно, оставь.

Розенталь. Пожалуйста, не строй таких разбойничьих рож. Все это у тебя оттого, что ты ешь мясное. Взгляни на Татаринова! До свидания, Анфиса Павловна. (Уходит.)

Татаринов (вставая, возмущённо). Такая бесхарактерность, Федор Иванович, обязывает меня…

Федор Иванович (морщась). Ах, какая гадость! Побыл человек одну минуту, а стало так скучно, что ничего уж не хочется, и ехать не хочется, и чувствовать не хочется, Анфиса, зачем ты позволила поцеловать руку?

Анфиса. Но ведь это просто вежливость.

Федор Иванович. Вежливость, вежливость. Скучно с тобой, Анфиса.

Татаринов (примирительно). Ну, ну, не сердись, голубчик, не стоит! Ты просто устал — вы дайте ему хорошенько отдохнуть, Анфиса Павловна. Стало быть, завтра в одиннадцать, — раньше ты не встанешь. Прощайте, Анфиса Павловна.

Федор Иванович. Прощай, голубчик. Спасибо тебе…

Татаринов. Ну, ну!.. (У дверей тихо.) Вот что, Федор Иванович, не покажется тебе сентиментальностью, если я тебя того… ну, как это — поцелую? Ты скажи по правде.

Целуются.

Татаринов (извиняясь). Беспокойно мне что-то, Федя. Но только ты… будь благороден, Федя. А?

Федор Иванович (мягко). Постараюсь, Иван Петрович.

Татаринов. Ну вот, спасибо. А то все как-то беспокойно. Прощай!

Уходит. Федор Иванович, осматриваясь, ходит по комнате.

Федор Иванович. Одни.

Анфиса молчит.

Федор Иванович. Который час? Устал я. (Звонит.)

Анфиса. Кати нет.

Федор Иванович. Ах, да, я и забыл. Кто же в доме — ты, я и старуха? Приятный дом. Не можешь ли ты принести мне ликёру, Анфиса, он где-то там… Впрочем, погоди. Отчего ты все молчишь? Ты любишь меня, Анфиса?

Анфиса (улыбаясь). Нет.

Федор Иванович. Нет, нет, не шути! Ты засмеялась, и мне стало неловко: ведь я тебя не знаю. Ты понимаешь этот ужас: я тебя целую, обнимаю, говорю — и совершенно не знаю. Такая ты или другая (разводит руками) — не знаю.

Анфиса. Ты меня видишь.

Федор Иванович. Да. Но и вижу-то словно впервые. Как странно: ты никогда не завиваешься, Анфиса?

Анфиса (улыбаясь). Нет. А ты всегда подстригаешь бороду?

Федор Иванович. Да. И у тебя очень густые брови, Анфиса.

Анфиса. А ты часто вынимаешь часы, но не смотришь.

Федор Иванович. И у тебя на пальце яд.

Анфиса (пряча руку). А ты часто поднимаешь руку ко лбу…

Федор Иванович. Ты всегда в чёрном платье. Кто ты, Анфиса?

Анфиса (улыбаясь). Кто вы, Федор Иванович?

Оба странно смеются и сразу обрывают смех.

Федор Иванович (хмуро). Странная игра. Но я хочу говорить серьёзно. Сегодня ты весь день молчишь, Анфиса. Ты, может быть, этого не замечаешь, но ты весь день молчишь, Анфиса.

Анфиса. Разве? Значит… я думаю.

Федор Иванович (подозрительно). Что-нибудь страшное?

Анфиса (вздрагивает). Почему страшное? Почему страшное?

Федор Иванович. Потому что я тебя не знаю. Сегодня я видел, как ты, задумавшись, проходила по комнате куда-то. У тебя такая неслышная поступь, и ты была такая странная, всему чужая, что показалась мне похожею на чёрную тень. Куда ты ходила?

Анфиса. К бабушке.

Федор Иванович. Это зачем?

Анфиса. Я ходила её кормить.

Федор Иванович. Я бы не стал её кормить. Я уморил бы её голодом. Который час? Господи, ещё только одиннадцать часов. Но что же ты молчишь, Анфиса? Эти становится невыносимым.

Анфиса. Федя, я сама не знаю.

Федор Иванович. Я уйду!

Анфиса (торопливо). Ну, хорошо, ну, слушай, да, это правда, что я молчу — но знаешь, с каких это пор? С той ночи, как я стояла перед запертою дверью и звала тебя. Как будто в ту ночь я сказала все слова, какие есть, и у меня уже не осталось больше ни одного слова. Если хочешь, я могу говорить, но… Не заставляй меня, Федя, я скажу не то.

Федор Иванович. Я уйду!

Анфиса. Ну, хорошо, ну, слушай! Вчера ведь я кричала, да? Этот крик я слышу, он стоит в моих ушах. Но это кричал кто-то другой, а я — молчала.

Федор Иванович (вдумываясь, тревожно). Ты что-нибудь решаешь? Там, у тебя в глубине, что-то решается? Быть может, уже решилось? Ну, говори же!

Анфиса. Не знаю. Да. Может быть. Я все время жду.

Федор Иванович. Чего?

Анфиса. Не знаю.

Федор Иванович. Нет, ты знаешь! Говори! Ты должна сказать. Слышишь!

Анфиса. Я не знаю.

Федор Иванович. Ложь. (Хватает её за руку всматривается в глаза.) Говори! Я не позволю этого, заставлю тебя говорить!

Анфиса. Нет, нет, нет, не спрашивай. Мне страшно, люблю тебя. (Целует в голову несколько сопротивляющегося Федора Ивановича.) Я люблю тебя, я люблю тебя, люблю тебя. Ой, обними меня. Ой, крепче, крепче обними меня!

Федор Иванович (испуганно и ласково). Ну, что ты, что ты?

Анфиса (пряча голову к нему на грудь). Ты смотрел на меня… как вчера… когда про змею… про змею… Ой, не надо, Федя. Обними меня крепче. Я боюсь. Не пускай меня, не пускай.

Звонок.

Анфиса (вскрикивает). Ай! Что это!

Федор Иванович. Что ты, что ты! Это звонок, успокойся же. Вот не думал, что ты такая трусиха. Ты и на меня нагнала страху. Ведь это же нелепо. Сидим с тобой, как маленькие дети, и пугаем друг друга.

Анфиса. Не уходи.

Звонок повторяется.

Федор Иванович. Звонят. Ну, погоди одну минутку, а я пойду открою. Кто это может быть?

Анфиса (обнимая крепче). Не уходи.

Федор Иванович. Да не ребячься же, Анфиса. Вероятно, телеграмма. Я сейчас. Ну?

Оглядываясь на Анфису, уходит. Анфиса прячет голову в углу дивана, но когда слышит голос Ниночки — поднимается и смотрит на дверь широко открытыми глазами.

Ниночка (за дверью). А я думала, что вы, что ты уже спишь… хотела уйти. Кто ж у вас в доме? Только… свои?

Федор Иванович (также за дверью). Да, только свои… И не боишься ты ночью ходить одна? Смелая девчонка.

Входят. Ниночка, увидев Анфису, останавливается у порога.

Федор Иванович. Входи же, Ниночка, входи. (Немного неловко.) Это Ниночка, Анфиса.

Ниночка. Мне нужно поговорить с тобою, дядя Федя. Но только наедине.

Федор Иванович. Ты можешь говорить при ней. Ты же ведь знаешь…

Ниночка. Нет, я могу говорить только наедине.

Анфиса (немного чужим голосом). Федор Иванович, позвольте мне остаться здесь.

Федор Иванович. Да? (Мгновение нерешимости) Пустяки, Анфиса, это только на минуту. Пойди туда… И, кстати, приготовь мне ликёру. Одну только минуту.

Анфиса со странной покорностью уходит в открытую дверь гостиной. Оба оставшиеся прислушиваются к её удаляющимся шагам и радостно бросаются друг к другу.

Федор Иванович (взволнованно.) Как я рад, что ты пришла. Не знаю, что со мной сегодня!.. Нервы ли просто развинтились, или этот пустой дом… но только такая жуть…

Ниночка. И я так рада. Я… не могу жить без тебя.

Он обнимает Ниночку, целует, и некоторое время они стоят обнявшись, как влюблённые.

Федор Иванович. Голубчик ты мой! Сон ты мой золотой! Не побоялась одна? Как я рад тебе!

Ниночка (целует его). Милый, милый, милый!

Федор Иванович сажает Ниночку на диван и незаметно для себя становится перед нею на колени.

Федор Иванович. Ну, что, деточка, что принесла (Улыбаясь.) Опять записку? Как я рад тебе.

Ниночка. Да, вот.

Федор Иванович (рвёт письмо). Какая же она право… странная. И не побоялась ты — ночью одна? Ах, девочка моя милая…

Ниночка (осторожно кладя руку на плечо). А на случай, если ты разорвёшь письмо, не читая, она велела передать тебе, что она ни в чем не виновата, что она просит, чтобы ты её простил, и что, как только папаша её выпустит, она сейчас же приедет к тебе. В то, что ты уедешь… не один, она не верит. И все время плачет до того, что невыносимо смотреть. А папаша запер её с ребёнком на ключ, стоит перед дверью, топает ногами всю её проклинает. Он совсем потерялся. Добыл денег и накупил Бог знает чего: сардинок, какой-то рыбы, фруктов и все это для младенца. А мне материи на платье купил, какой-то зеленой. О тебе и слышать не хочет. Попробовала я что-то сказать, так он и меня проклял.

Федор Иванович. Жалко старика. Я виноват перед ним. Но все равно.

Ниночка. Конечно, жалко. Но почему все равно? Так говорят только те, кто не собирается больше жить.

Федор Иванович. Как я рад тебе! Не уходи, Ниночка. (Целует ей руку.) Озябла, бедненькая?

В тёмных дверях гостиной появляется на мгновение Анфиса. Смотрит мёртвым лицом на них и так же бесшумно исчезает.

Ниночка. Нет, я не ухожу. Я ещё должна сказать тебе… Только я не могу говорить, пока ты так стоишь. Это очень серьёзно.

Федор Иванович (удивлённо). Действительно, как я стал? (Встаёт.) Если бы я сейчас был склонен к шуткам, бы сказал: это судьба.

Ниночка. А может быть, это и не шутка. Только, пожалуйста, дядя Федя, отойди от меня ещё дальше. Это очень серьёзно. (Оглядывается.) А Анфисы там нет?

Федор Иванович (прислушивается). Нету. Она, вероятно, ушла к этой… старухе. Ты знаешь, во всем доме мы только трое: я, она и старуха. Странный дом! Ну, так что же, Ниночка?

Ниночка (вставая). Я люблю тебя, дядя Федя.

Федор Иванович. Не надо, Ниночка! Я не хочу любви.

Ниночка. Нет, я люблю тебя, дядя Федя. И я уже не девочка и знаю, что говорю. Ты можешь поступить, как хочешь, но я пришла к тебе, чтобы это сказать, — и вот сказала. И тебе следует просто ответить мне: — а я тебя, Ниночка, не люблю. И тогда я (сдерживая слезы) — уйду.

Федор Иванович. Но разве это правда, Ниночка? Но разве ты знаешь, что такое любовь? Ты просто, голубок мой, обезьянничаешь со взрослых, а тебе уж и кажется…

Ниночка. Ах, дядя Федя, дядя Федя, как ты ещё мало знаешь людей. Я ведь предчувствовала, что ты мне не поверишь, будешь смеяться, — ты привык меня видеть девочкой и просто не заметил, как я выросла. И я, быть может, и не пошла бы, если бы так не жалела… и не боялась за тебя. Дядя Федя, милый, милый, не езди с нею! Я её боюсь!

Федор Иванович. Ниночка, ты не знаешь, что говоришь.

Ниночка. Это ты не знаешь, а я знаю. Не езди с нею, не езди с нею. Ну… возьми меня, если хочешь. Я чистая — клянусь, меня не поцеловал ни один мужчина — и я отдам тебе все, что только может быть в душе. Ах, ты ещё не знал любви, дядя, ты же не знал её никогда! (Медленно становится на колени и складывает руки, как на молитву.) Возьми меня, Федя.

Федор Иванович (закрывает лицо руками и ходит по комнате). Молчи. Молчи.

Ниночка. Я молчу.

Федор Иванович (так же). И ты поедешь со мной?

Ниночка. Поеду.

Федор Иванович. Завтра?

Ниночка. Когда хочешь.

Анфиса (в дверях). Вы ещё не кончили?

Ниночка быстро вскакивает с колен и отходит.

Федор Иванович. Ах, это ты? Да. Кончили. Сейчас, одну только минуту!

Анфиса уходит. Федор Иванович быстро обнимает Ниночку, почти душит её.

Федор Иванович. Нет, нет. Ты не знаешь, что говоришь, Нина, но… но… Приходи завтра утром, слышишь? Все это вздор, но ты знаешь, девочка, — я сейчас только, после многих месяцев вздохнул полной грудью.

Ниночка. Господи, как я рада. Господи, как я рада. Ты ведь не знаешь, дядя Федя, — я уж сегодня начина укладывать вещи!

Федор Иванович (толкая её). Ну, иди, иди. (Целует.) Иди. Но только… приходи.

Уходит по направлению к прихожей. Появляется Анфиса, ставит на стол бутылку ликёру и рюмку. Движения её очень спокойны, точны, и как-то странно правильны и почти механически отчётливы. Поставив бутылку, Анфиса подходит к лампе и внимательно рассматривает перстень, приоткрывает его, вглядывается очень сосредоточенно и закрывает. Потом обычным кокетливым женским движением рассматривает свою руку.

Федор Иванович (входит, говорит несколько смущённо.) Какая смелая девчонка, — ходит ночью одна. От Саши опять письмо.

Анфиса. Я слышала все. Я была в той комнате и слышала все.

Федор Иванович (с напускным гневом). Ты подслушивала!

Анфиса. Нет, я не подслушивала. Это правда, что ты завтра едешь с Ниной?

Федор Иванович. Какой вздор, как тебе не стыдно, Анфиса. Девчонка Бог знает чего наслушалась в нашем доме и просто обезьянничает.

Анфиса. Нет, она тебя любит.

Федор Иванович. Ты думаешь?

Анфиса. Да. Но ты её не любишь. Ты никого не любишь.

Федор Иванович (улыбаясь). А тебя?

Анфиса. Меня — любишь. И я очень рада, что ты так относишься к Ниночкиным словам. Тебе нельзя с ней ехать. Ты хочешь любить, но не умеешь, и если ты поедешь с Ниной…

Федор Иванович (нетерпеливо). Ты опять повторяешь это! Ведь я же сказал тебе, что это вздор, вздор, вздор! Поцелуй меня, Анфиса. (Целует её.) Какая ты красивая. Ты любишь меня?

Анфиса. Люблю.

Федор Иванович (крепко обнимая). Какая ты красивая! Ты вся, как чёрный огонь, который не светит, и только жжёт… и как жжёт! Ты помнишь, Анфиса? (Обнимает все крепче и заглядывает ей в глаза.) Анфиса!

Анфиса (целуя его и в то же время сопротивляясь). Нет, нет, не надо.

Федор Иванович. Анфиса!

Анфиса. Нет, нет. Не надо! Пусти! Ты устал. Не надо. Я не хочу. (Вырывается, тяжело дыша.)

Федор Иванович (угрюмо). Не хочешь?

Анфиса. Ах, какой ты, Федя! Ну, не сердись, милый. Я ведь так люблю тебя! Но я устала. И мне немного нехорошо. А что же ликёр? Я ведь принесла. Вот он. На! (Наливает.) Выпей. Тебе нужно отдохнуть, Федя, ты так устал.

Федор Иванович (подумав, добродушно). Ну, Господь с тобой. Да, я устал.

Анфиса. Тебе нужно уснуть.

Федор Иванович. Да, мне нужно уснуть. (Пьёт и смеётся.) Да, мне нужно уснуть.

Анфиса. Чему ты смеёшься?

Федор Иванович. Так. Мне действительно стало весело от её наивности. Подумай, она клянётся: меня ещё ни разу не поцеловал ни один мужчина.

Анфиса. Ни один мужчина.

Федор Иванович. Да! Ни один мужчина! Налей мне ещё. Я сегодня хочу пить только из твоих рук.

Анфиса. Отдохни, мой милый, ты так устал.

Федор Иванович (чему-то улыбаясь). Да, я отдохну, я так устал.

Анфиса. Приляг ко мне на колени. Я сяду, а ты положишь мне голову на колени, и я тебе спою песенку, как вчера. Приляг!

Федор Иванович. Вчера было хорошо. Но мне хочется ходить, у меня столько мыслей, у меня столько планов, я вдруг увидел мир — весь мир — зелёный, красный, голубой. Давай мечтать, Анфиса!

Анфиса. Давай мечтать! Но ты ляг.

Федор Иванович. Который час? О, уже двенадцать. (Стучит кулаком по руке.) Время идёт, время идёт! Налей мне ещё. Ну, скорее! Я еду, я еду, я еду. И все-таки — устал. Устал.

Анфиса. Приляг. Вот так! Тебе удобно?

Федор Иванович (ложится и кладёт голову к Анфисе на колени). Да, хорошо. У тебя немножко жёсткие колени, но это хорошо. Я люблю, что ты вся такая… жёсткая, сухая и горячая, как крапива. (Смеётся.) Как крапива! Давай мечтать, Анфиса, о светлом. (С глубокой правдивостью.) Ведь никто не знает — и даже ты не знаешь, как я устал, как я измучился, как временами ненавижу я жизнь… и себя.

Анфиса. Не жалей жизни. Она так печальна, и так темна, и так страшна она. Кто судит нас?

Федор Иванович. Откуда моя тоска? Я как будто счастлив, я сам делаю свою жизнь — но откуда эта жестокая, неотступная тоска? Давай мечтать, Анфиса, я думать не хочу. Что-то красивое встаёт перед моими глазами, и оно волнуется тихо, как голубой туман перед восходом солнца. Какие-то песни я слышу, Анфиса, какие-то деревья на глазах моих покрываются цветами. Ты любишь яблоню, когда она цветёт?

Анфиса. Я люблю красные розы.

Федор Иванович. Нет, нет… яблоню, когда она цветёт! Какие-то птицы летят надо мною, и сверкают на солнце их огромные белые крылья. Я грежу, Анфиса. Скажи мне эти слова, которые поют мне о другом.

Анфиса (тихо). Друг, друг, желанный ты мой.

Федор Иванович (повторяя). Друг, друг, желанный ты мой…

Анфиса. Кто беспокойному сердцу ответит?

Федор Иванович (повторяя). Кто беспокойному сердцу ответит?..

Анфиса. Море… Море любви ему в вечности светит — светит желанный покой.

Федор Иванович. Светит желанный покой. Отчего ты вздрогнула, Анфиса? Светит желанный покой. Постой, я, кажется, вижу его. Всю жизнь я стараюсь вспомнить это лицо и не могу, и мучаюсь, а вот сейчас…

Анфиса. Лицо женщины?

Федор Иванович. Нет, нет. Я не знаю, чьё это лицо. А вот сейчас на одно мгновение оно как будто склонилось надо мною, и мне стало так хорошо. (Беспокойно.) Но ты его спугнула, Анфиса. Я опять не могу вспомнить. Какие у него глаза? — я их видел.

Анфиса. Голубые, ясные, и взор их необъятен.

Федор Иванович. Нет, скорее чёрные.

Анфиса. Нет, не чёрные. (Вздрагивает.) Нет, не чёрные. Он звал тебя?

Федор Иванович. О ком ты говоришь? Меня никто не звал. (Привстаёт на локте и тревожно вслушивается.) Там кто-нибудь есть? Ты опять молчишь, Анфиса?

Анфиса (гладя его волосы). Нет, нет, родной. Я все время говорю, разве ты не слышишь? Спи спокойно и доверчиво. Я не обману тебя. Это я тебе рассказала о белой яблоне, которая цветёт. Усни, дитя моё, и я спою тебе ту глупую песенку, что пела мальчику моему. (Вдруг плачет.)

Федор Иванович. О чем? Не надо плакать.

Анфиса. Я так. Вспомнила! Не надо плакать. Ах, не надо плакать! Милый ты мой, родной ты мой, моя единая и вечная любовь. (Тихо поёт.) Баю-баюшки-баю. Баю (вздрагивает) милую мою. Ты спишь?

Федор Иванович. Постой, не мешай.

Анфиса. Нет, больше не буду. Баю-баюшки-баю… Полежи, я потушу лампу.

Федор Иванович. Нет, не надо, так хорошо.

Анфиса. Я зажгу свечу…

Анфиса осторожно встаёт, Федор Иванович остаётся лежать на спине, глаза его закрыты. Во время дальнейшего разговора Анфиса гасит лампу и зажигает свечу, потом раскрывает перстень и высыпает яд в рюмку, руки её слегка дрожат.

Федор Иванович (сонно). Ну, что же ты? Я хочу спать.

Анфиса. Сейчас, мой милый! Я налью тебе ликёру.

Федор Иванович. Я больше не хочу.

Анфиса. Может быть, выпьешь?

Федор Иванович. Ну, иди же.

Анфиса. Сейчас.

Осторожно ставит рюмку на столик около дивана и садится на прежнее место.

Анфиса. Ты опять видишь его?

Федор Иванович. Нет, нет, не мешай, молчи. Или лучше спой, Анфиса.

Анфиса. Сейчас. Выпей только.

Федор Иванович. Я не хочу.

Анфиса. Ну, одну, только одну. Больше не надо.

Федор Иванович. Да не хочу же я!

Анфиса. Выпей!

Поднимает ему руку и почти насильно вставляет в неё рюмку.

Федор Иванович. Какая ты нелепая. (Приподнимается на локте, говорит лениво.) Зачем ты мне помешала, Анфиса? Мне было так хорошо. Который час? Значит, едем?

Анфиса. Ну, пей же, пей.

Федор Иванович. Сейчас. Я и забыл сказать Ивану Петровичу, чтобы он приходил пораньше. Он, кажется, хотел в одиннадцать.

Анфиса. Боже мой, да пей же!

Федор Иванович. Что ты? Сейчас, я же тебе сказал. (Подозрительно вглядывается в Анфису.) Постой, глаза… Покажи глаза! А-а-а-а-а!

С ужасом смотрит в остановившиеся глаза и в то же время, продолжая начатое движение, подносит рюмку ко рту и пьёт. Вскакивает, как поднятый чудовищной силой, задыхаясь и хрипя, делает несколько странных скачков по комнате, в один из которых чуть не сшибает с ног Анфису, и падает мёртвым. Анфиса смотрит, защищаясь вытянутыми вперёд руками, и, когда Федор Иванович падает, — отбегает в дальний угол. Дико с надрывом кричит, как только можно кричать в пустом доме.

В тёмных дверях показывается старуха; цепляясь за притолку, добирается до кресла и садится в него.

Молчание.

Бабушка. Умер, да?

Анфиса. Кажется, умер. Я не знаю. Я боюсь подойти.

Бабушка. Так, так. (Подходит и смотрит.) Прикрыла бы ты его. Нехорошо так.

Анфиса. Я не знаю, чем. Если бы где-нибудь найти простыню. Но я боюсь подойти.

Бабушка (садится на прежнее место). А ты в чемодане посмотри, в чемодане посмотри. Его чемодан?

Анфиса. Его. В чемодане, должно быть, есть. Вот.

Быстро накидывает на мертвеца простыню, но разошедшиеся ноги и одна жёлтая рука остаются открытыми.

Бабушка. Мышьяком?

Анфиса. Нет, цианистый калий.

Бабушка. Так, так. Не знаю, не слыхала. Который час?

Анфиса. Не знаю. Часы у него в кармане. (Ляская губами.) Бабушка, мне страшно!

Бабушка. Так, так. Ну и страшно, ну и страшно.

Анфиса (ляская зубами). Бабушка, мне страшно. Что же делать? Что же делать?

Бабушка. Так, так. Нечего делать, все сделано. Молчи.

Обе женщины сидят и неотступно смотрят на белое пятно простыни. В сумраке кажется, что оно шевелится.

Светает.