"Блистательные неудачники" - читать интересную книгу автора (Коэн Леонард)

7

Ирокезы почти победили. Тремя главными их врагами были гуроны, алгонкины и французы. «La Nouvelle-France se va perdre si elle n'est fortement et promptement secourue» [9]. Так писал отец Вимонт, духовный пастырь Квебека в 1641 г. Вот тебе и на! Ну-ка, вспомните фильмы. Ирокезы объединились в конфедерацию, состоявшую из пяти племен, расселявшихся между рекой Гудзон и озером Эри. Если следовать с востока на запад, первыми были анье (которых англичане называли могавки), далее шли онейда, онондага, кайюга (или гоёгины) и тускарора. Могавки (французы называли их анье) занимали земли между истоками реки Гудзон, озером Джордж, озером Шамплен и Рекой Ришелье (раньше называвшейся Рекой ирокезов). Катерина Текаквита принадлежала к племени могавков, она родилась в 1656 году. Двадцать один год жизни провела она среди соплеменников на берегах Реки могавков, она была истинной могавкской девой. Численность ирокезов составляла двадцать пять тысяч человек. В сражении они могли выставить две с половиной тысячи воинов, что составляло десять процентов членов конфедерации. Лишь пятьсот или шестьсот из них были могавками, однако их отличала особая свирепость, и к тому же они были вооружены огнестрельным оружием, полученным у голландцев в Форт-Оранже (Олбани) в обмен на меха. Я горд тем, что Катерина Текаквита была и осталась дочерью племени могавков. Ее братья, должно быть, были из числа тех бескомпромиссных воинов, которых мы видели в черно-белом кино до того, как вестерн стал психологическим. Сейчас у меня к ней такое отношение, какое многие мои читатели должны испытывать к симпатичным негритяночкам, сидящим напротив них в метро, при взгляде на их тонкие, крепкие ноги, растущие из того места, которое таит в себе розовые тайны. Но многие мои читатели никогда не раскроют для себя эти тайны. Разве это справедливо? А лилейность мужской плоти, неведомая столь многим гражданам Америки женского пола? Разденьтесь, хочется мне крикнуть, разденьтесь, давайте смотреть друг на друга, давайте вкушать от древа познания добра и зла! Ф. говорил:

– В двадцать восемь (да, дружок, много воды тогда уже утекло) я перестал трахать цвета.

Очень надеюсь, Катерина Текаквита, что кожа твоя смугла. Мне хочется почуять легкий запах свежего мяса и белой крови на твоих жестких черных волосах. Хорошо бы еще на твоих жестких черных волосах жирка немного было. Или все это погребено в Ватикане, замуровано в тайном склепе? Как-то вечером, на седьмом году нашего замужества, Эдит перемазала себя какой-то жирной ярко-красной дрянью, купленной в театральном магазине. Она выдавливала ее из тюбика. Когда без двадцати одиннадцать я вернулся из библиотеки, она стояла совершенно нагая посреди комнаты, приготовив своему старику сексуальный сюрприз. Она протянула мне тюбик и сказала:

– Давай станем другими людьми.

Мне кажется, она тем самым как бы приглашала меня по-другому целоваться, покусывать, сосать, ласкать друг друга.

– Это глупо, – сказала она с придыханием, – но давай станем другими людьми.

Почему я недооценил тогда глубину ее желаний? Может быть, она хотела сказать мне:

– Давай отправимся с тобой в новое путешествие, такое, в какое отправляются только чужие люди, мы запомним его, когда снова станем самими собой, и больше уже никогда не сможем стать такими, какими были раньше.

Может быть, она думала тогда о какой-то стране, куда ее всегда тянуло, так же, как я рисую себе в воображении суровую северную реку, ночь, ясную и светлую, как речная галька, и самое восхитительное мое путешествие с Катериной Текаквитой. Мне надо было отправиться в него с Эдит. Я должен был сбросить с себя одежду и сменить личину, обмазавшись той жирной красной дрянью. Почему же только теперь, спустя столько лет, я возбуждаюсь при одном воспоминании о ней, стоявшей там в этой нелепой раскраске, о грудях ее, темных, как баклажаны, о лице, похожем на лицо Эла Джолсона [10]? Почему же теперь так бесполезно кипит моя кровь? Я высокомерно пренебрег ее тюбиком.

– Прими ванну, – сказал я.

Слушая, как она плещется в ванне, я предвкушал удовольствие нашей легкой полночной трапезы. Жалкая победа разбудила во мне чувство голода.