"Ромовый пунш" - читать интересную книгу автора (Леонард Элмор)

Глава 15

Галлерея Рене располагалась на первом этаже торгово-рекреационного центра «Гарденз-Молл», в темном закутке между «Сиерз» и «Блумингдейлз»: длинный зал, высокие потолки, белые стены и бюрозовый орнамент на витрине, перекликающийся с внутренней отделкой центра.

В половине первого дня, в воскресенье, Макс стоял перед этой витриной, глядя через стекло на голые стены выставочного зала галлереи, на расставленные вдоль этих самих стен несколько картин и ещё на расставленные по всей длинне комнаты три сосуда из черного металла. Сначала он было принял их за греческие урны, но потом сообразил, что это на самом деле: скорее всего это и есть те самые «горшки» стоимостью в восемьсот двадцать долларов, по поводу которых Рене звонила ему в прошлый понедельник, требуя, чтобы он немедленно бросил все и привез ей чек. Итак, товар был доставлен наложенными платежом и остался у заказчика, следовательно, она нашла-таки деньги, чтобы заплатить за них. Черные емкости из местами заржавленного металла, каждый примерно фута три высотой. Одна установлена около входа. Он направился подошел к двери и увидел табличку за стеклом: «ИЗВИНИТЕ, СЕГОДНЯ ГАЛЛЕРЕЯ ЗАКРЫТА». Работа Рене, заглавные буквы с замысловатыми завитушками, все трижды подчеркнуто. — Закрыто — но когда он взялся за медную ручку, дверь легко открылась. Макс вошел, задержавшись на мгновение у дверей, чтобы заглянуть в стоявший тут же горшок. Окурки, фантики от конфет и жевательной резинки, пластмассовый стаканчик... Худощавый длинноволосый парень — с виду латиноамериканец — вышел из дальнего помещения, в руках он нес большую картину. Опустив свою ношу на пол, он осторожно прислонил её к журнальному столику, стоявшему посередине зала и обратился к Максу.

— Вы что, читать не умеете? У нас сегодня закрыто.

Сказав это, он направился обратно в дальний конец зала, где была открыта дверь в освещенную солнечным светом дальнюю комнату.

Макс подошел поближе к картине: футов шесть-семь на пять, зеленоватые и более насыщенные оттенки зеленого с мазками красного, желтоватой охры, черного... Он с трудом мог представить, что бы это могло означать. Возможно это джунгли, из густых зарослей которых появляются вот эти зеленые человечки; трудно сказать. С другой стороны к столику было прислонено ещё несколько картин. Со стен снимали картины, вот эти пока оставлены на полу, а их места займут новые полотна. Рене готовилась к очередному вернисажу, по ходу которого согласно заведенного же её порядку, посетителей должны были угощать вином и сыром. Может быть сама она в дальней комнате, в своем кабинете. Макс взглянул в ту сторону, и увидел, как все тот же парень выносит в зал очередной холст.

— Я повторяю, сегодня у нас закрыто, — сказал он, прислоняя картину к той, что была вынесена им раньше. Выпрямившись, он отбросил с лица волосы. Жесткие и очень густые волосы, явно больше, чем надо. И лицо его как будто показалось знакомым...

— В чем дело-то? — снова спросил он у Макса, продолжавшего неподвижно стоять посреди зала.

И Макс едва сдержал улыбку.

— Дело в том, что я муж Рене.

— Да..., — только и нашелся тот, что сказать в ответ.

— Где она? Вон за той дверью?

— Она вышла перекусить.

— А ты здесь работаешь?

Макс видел, что юному паршивцу его тон пришелся не по душе, потому как он отрезал:

— Нет, я здесь не работаю.

А затем развернулся и удалился в дальний конец галлереи.

Макс обошел вокруг стола, где стояло ещё несколько зеленых картин. Он нагнулся, чтобы разглядеть подпись — черные каракули в нижнем углу полотна.

Дэвид де ла Вилья.

Значит это и есть Да-вид, уборщик-кубинец из «Чак amp; Гарольдз», которому Рене несколько недель тому назад предрекла, что о нем все скоро заговорят. Тем временем парень вынес в зал очередную картину...

Он примерно пяти футов и девяти дюймов роста, а уж вести наверняка не больше ста тридцати фунтов вместе с этой своей черной футболкой и узких черных джинсах.

— Это ты и есть Дэвид, а? — первым нарушил молчание Макс, произнося его имя на американский манер. — А я как раз думал, на что это может быть похоже. — Он не сводил взгляда с картины перед собой.

Уборщик-кубинец на это важно ответил:

— Это то, что есть на самом деле, а не то, на что это должно быть похоже. — Он открыл ящик стола, и вынув из него газетные листы, на которых красовался набранный большими буквами заголовок: «Дэвид де ла Вилья», протянул их Максу. Пресс-релиз. Имя, год рождения 1965 в Хайалиа, штат Флорида... И ещё сказал: — Если уж не разбираетесь, то прочитайте, что об этом пишут газеты. Это вырезка из «Пост».

Макс быстро нашел подчеркнутую цитату. И начал читать вслух:

— quot;...де ла Вилья выносит на суд зрителей яркий коллаж из событий своей жизни, который хоть и представлен в виде метафоры... так... его отличает по-юношески смелый и вызывающий противоречивые чувства художественный стиль.quot; — Макс снова взглянул на картину. — Да... теперь я вижу эту самую юношескую смелость. А уж противоречий здесь хоть отбавляй. Ты чем обычно созжаешь свои шедевры? Уж не совковой ли лопатой?

— Теперь я вижу, что вы в этом ни черта не смыслите, — ответил художник-уборщик.

В другое время Макс может быть и сам признал это, но только не сегодня, будучи положительно уверенным, что где-то он уже видел этого парня. Казались знакомыми и вставленная в ухо серьга с крохотным бриллиаником, эти волосы, эта его манера поведения, эти аккуратные усики.

— А что это за люди? — спросил Макс, указал на картину.

— Из моей жизни, — ответило новоиспеченое дарование, — они ищут аути, чтобы навсегда уйти из нее.

Макс подошел поближе.

— Тут кажется что-то приклеено, да? А я-то сперва подумал, что это все намазано краской. Похоже как будто на листья.

— Сахарный тростник. Я представляю жизнь как поле сахарного тростника, на котором мы заблудились и откуда нужно выбраться.

— Насколько мне известно, в Хайалиа не растет тростник. И если вот это твоя жезнь, — Макс перевел взгляд с картины на её создателя, — то почему я не вижу тут ничего, чтобы могло ассоциироваться с кражей со взломом? Разве не я несколько лет тому назад оформлял на тебя поручительство? Кажется, тогда тебя посадили за грабеж?

— Вы что, с ума сошли?

— Разве твое имя не Дэвид Ортега?

— Мое имя написано здесь. Можете прочитать.

— Что? Де ла Вилья? Так это же твой псевдоним. В те времена, когда мне пришлось впервые с тобой познакомиться, ты был обыкновенным Дэвидом Ортегой. Ты попался на хранении краденного и отсидел примерно шесть месяцев.

Дэвид Ортега де ла Вилья развернулся и собрался было уйти.

— И что, кто-нибудь платит деньги за такую мазню?

Художник, в прошлом ресторанный уборщик, остановился и обернулся.

— Теперь мне понятно, почему она ушла от вас.

— Так берут у вас это или нет? Я хочу знать, как идут дела у моей жены, если уж на то пошло.

— Теперь ясно, почему она даже не разговаривает с вами. За две недели она продала уже пять таких работ. От трех до трех с половиной долларов за каждую.

— Ты что, смеешься? И сколько же у Рене выходит за месяц?

— Это её дело. И вас это не касается.

Макс промолчал. Дело-то, конечно, её, но только до сего времени это ему приходилось из своего кармана оплачивать счета за аренду и за телефон — ну, хоть за эти её дурацкие горшки он не стал платить, за эти трехфутовые железные пепельницы, оторвать которые от пола было по силам лишь двум физически крепким мужчинам. Ему очень хотелось, чтобы сейчас она вошла сюда, неся пакетик с бутербродами для своего Да-вида — тогда он провел бы её в кабинет, и уже там объявил бы, что все, хватит, пусть теперь живет своим умом и как ей заблагорассудится. А он к чертовой матери бросает заниматься своими залогами-поручительствами и подает на развод.

Он разглядывал картину, стоявшую перед ним.

А может быть все же пока не стоит с ней разводиться.

Просто решительно объявить, что оплачиваить её счета он больше не собирается.

Да-вид, художник-взломщик сказал:

— Видите вот эту фигуру? — с этими словами он подошел поближе к картине. — Посмотрите на неё хорошенько. Вы в ней никого не узнаете?

— Начать с того, что я здесь никого не вижу.

— Вот в этой части. Здесь.

Макс пригляделся повнимательнее. Там явно угадывались очертания похожей на человеческую фигуры. Мальчик? Щурась, он подошел поближе. Короткая мальчишеская стрижка, но это была женщина, двумя точками была обозначена её обнаженная грудь и ещё этот крохотный темный треугольничек... Бледно-зеленая женщина среди темно-зеленых листьев, приклеенных и раскрашенных.

— Это, надо полагать, Рене?

— Ну вы даете! Не узнаете свою собственную жену? Да, это она. Она всегда позирует мне обнаженной.

Это было трудно себе представить. Когда они ещё жили вместе, Рене обычно загораживалась от него дверцей шкафа, всякий раз, когда надевала ночную рубашку. И каким образом удалось этому тощему паршивцу заставить её снять одежду перед ним?.. Хотя...

— А что Рене делает в тростниковых полях? — спросил Макс.

— Это поле символизирует её угнетенное состояние, от которого она всей душой желает избавиться, — объяснил доморощенный живописец. — Ее годы рабства, зависимости от вас. Когда вы не давали ей пожить для себя.

— Годы рабства? — переспросил Макс.

И замолчал. И что теперь? Начать оправдываться перед этим молокососом за все двадцать семь лет своей супружеской жизни? Нет уж, к тому же ему на ум пришла идея куда лучше этой. И тогда Макс сказал:

— Будь так любезен, окажи мне одну услугу, ладно?

— А что делать? — с опаской переспросил Дэвид.

— Уж не сочти за труд, нарисуй и меня. Вот здесь, нашедшего путь на волю из поля тростника.

Орделлу нравилось бывать в этом центре. Это был самый крупный торговый центр изо всех, где ему когда-либо приходилось бывать: современное великолепие с деревьями, фонтанами, с высокими остекленными сводами и куполами над головой, сквозь которые было видно небо, самые дорогие магазины... Здесь находился и «Сакс Пятой Авеню», где Орделл так любил подбирать себе одежду; «Мейсиз»; «Блумиз»; «Бердайнз»; «Сиерз» более приемлемый для Луиса. На втором этаже располагалось множество прилавков самых различных кафе, где можно было выбрать еду, а затем выйти в просторный зал, где были расставлены столики, и сесть, если, конечно, там были свободные места. Теперь, с началом сезона, здесь каждый день было многолюдно. Джеки сказала, что передачу денег можно было бы организовать здесь. Может быть даже именно в этом месте удастся и подменить сумки, и передать деньги; тут было всегда много народу, да и расположение помещений можно было назвать довольно замысловатым, Джеки сказала, что здесь это настоящий лабиринт.

Она все ещё сидела за столиком и доедала питу — греческую булку с не менее греческой начинкой. Орделла же не прельстило ничего из еды, и так как с делами к тому времени было уже покончено, он собрался уходить — вот только ещё позвонит в больницу, чтобы навести справки о состоянии Куджо. В палате у Куджо телефона не было, и поэтому нужно было просить подойти к телефону кого-нибудь, кто владел этим вопросом. Вчера вечером в телефону подошел мужчина, настойчиво интересовавшийся, кто это звонит; поэтому вчера вечером Орделл позвонил снова, и медсестра сказала, что Халон чувствует себя хорошо — кто-кто? — и дней через несколько будет выписан домой. Она сказала «домой», имея в виду тюрьму, хотя вполне может статься, что она вообще не была посвящена в подробности этого дела. В газетном репортаже написали, что Халон Миллер-младший «уложил» выстрелом из пистолета сотрудника Депертамента по борьбе с преступностью, прежде, чем сам был «ранен и задержан» федеральным агентом. Указанные в газете время и место действия указывали на то, что за ним следили, и вот теперь у него ещё будет болеть голова за ещё одного своего слишком осведомленного приятеля, которому, возможно, тоже захочется поделиться своими познаниями с полицией. Ему нужно было во что бы то ни стало успеть переговорить с Куджо, прежде, чем его увезут в тюрьму «Ган-Клаб». Придется нанести визит в больницу.

У Орделла имелась схема торгового центра, на которой было также указано расположение телефонов, находившихся в дальнем конце первого этажа, рядом с «Бердайнз». Орделл вышел на площадку в центре зала, откуда открывался вид на фонтан и бассейны, направляясь на эскалатор вниз, но затем неожиданно остановился. Развенувшись, он поспешил обратно, проворно юркнув в павильон «Кофе amp; Чай. Компания Барни».

А тем временем со встречного эскалатора сошел никто иной, как поручитель под залог, Макс Черри собственной персоной, который тут же направился к прилавкам с едой.

Наблюдая за происходящим из своего укрытия, Орделл задумался: Так. Почему он спрятался сюда, чтобы только не попадаться на глаза Максу? И только теперь, когда ему пришлось остановиться и задуматься о своем поступке, он вспомнил о своем «Ролексе» — уж это точно — а также и о том, что возможно Макс уже выяснил, чего они стоят на самом деле. Это инстинкт самосохранения заставил его схорониться здесь. Некое чувство, обеспечивавшее ему безопасность даже тогда, когда его мысли были совсем далеко. «Ну как, тебе это нравится? — мысленно спросил он сам себя. — Ничего не поделаешь, талант не пропьешь.»

Макс прошел мимо прилавков, вдоль которых выстраивались в очереди посетители: «Олимп», «Кафе Мане», «Нейтс Делай», «Чайна-Таун», итальяская закусочная — раздумывая над тем, где вероятнее всего встретить Рене, которая всегда была очень разборчива в еде. Угодить ей было трудно, и уж просто горошек с картофельным пюре она наверняка не станет брать. «Гриль для Гурманов», «Накос-Такос»... возможно здесь; может быть именно тут она сможет заказать что-нибудь поизысканнее для своего одаренного уборщика. Но у «Накос-Такос» её не оказалось, так же как не было её ни у «Фаршированной Индюшки», ни у какого-либо другого из прилавков. Тогда Макс переключил свое внимание на огромный зал, где в огромном, величиною с дом, бельвереде с восемью колоннами и фонтаном посередине, а также вокруг него были расставлены столики. Зал был поделен на сектора, между которыми были оставлены круговые проходы. Макс двинулся вперед, принимаясь оглядывать сектор за сектором, подумав о том, что в таком скоплении народа отыскать кого-либо просто невозможно...

И всего через несколько секунд он увидел её.

Рене сидела одна за столиком: коротко остриженные темные волосы, серьги-колечки с бирюзой, платье темно-голубого цвета с одним приспущенным плечом. Перед Рене стояла тарелка с салатом, который она ела, неспеша, с таким надменным видом, как будто это было изысканнейшее лакомство на свете. А ещё на столе стоял пакет с едой, купленной на вынос...

Где-то неподалеку, почти совсем рядом, раздался женский голос, окликнувший его — «Макс?» — и он знал, что это Джеки ещё до того, как, обернувшись, увидел её. Джеки только что закончила свой ланч, и теперь сидела с чашкой кофе, покуривая сигарету.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она его, застенчиво улыбнувшись.

— Я прошел прямо мимо тебя.

— И даже не взглянул в мою сторону. Ты ищешь кого-то?

Все. Он уже больше никого не ищет. Еще раз оглядевшись, он сел за столик, сдвинув в сторону пластиковые тарелки, чтобы можно было утвердить на столе локти. Макс был вне поле зрения Рене, если бы та вдруг случайно взглянула бы в эту сторону.

— Поела? — сказал он, глядя на то, как она подносит к губам сигарету.

— Ну, как дела?

— Не плохо.

Повела плечиком в легком свитерке из тонкого хлопка, надетом без блузки на голое тело, рукава поддернуты.

— Ты что, решила стать «дамой с сумками»?

Рядом с ней на скамейке покоилась черный фирменный пакет из магазина «Сакс на Пятой Авеню», в который был засунут целый ворох пакетов из разных других магазинов.

— Я завтра снова выхожу на работу, — сказала она, как будто это само по себе могло служить достаточным объяснением всем этим пакетам.

Ладно, не имеет значения.

— Значит, ты их уговорила?

— Им, кажется, понравилась эта идея.

— Провезти деньги в страну, а потом проследить их марштур.

— Да, но только я собираюсь инсцинировать это дело. Я придумала положить деньги в какой-нибудь из пакетиков и передать их тому, кто будет ждать меня здесь.

— А обычно это происходило как-то по-другому?

— Обычно он сам заезжал за деньгами ко мне домой, — сказала Джеки. — Но теперь, когда к делу подключилось аж само Управление по борьбе с контрабандой, я хочу, чтобы все было бы обставлено с размахом и подобающим образом, выглядело бы со стороны как-нибудь более интригующе, что ли. И это уж дело Рея — этого самого Рея Николета из Управления — как он собирается выслеживать здесь такую сумочку.

— Ты хочешь передать деньги вот прямо здесь? — переспросил Макс.

— Тут или где-нибудь поблизости.

— Сесть за столки и оставить под ним сумку с деньгами?

— Примерно так.

— И что Орделл? Он согласился прийти за ними сюда?

— Я помогаю ему заполучить здесь его же денежки, — ответила Джеки. — И эта идея ему понравилась.

Говорит об этом с блеском в глазах. И даже к такому серьезному делу она подходит играючи. Довольно странно, но ещё какое-то время они сидели, улыбаясь друг другу, пока Макс не сказал:

— Я слышал о Тайлере, — стоило ему произнести эти слова, как улыбка мгновенно исчезла с её лица. — Я прочитал об этом в газете, а потом позвонил своему знакомому, который работает в канцелярии атторнея штата. Мне сказали, что он скоро поправится.

— Ага... Тайлер неплохой человек, он мне понравился, — ответила Джеки.

— Только теперь я имею дело исключительно с Николетом. Он одобрил эту идею с передачей денег, но постоянно твердит, что ему надо накрыть Орделла вместе с оружием.

— Не стану повторяться, что я говорил тебе о том же, — заметил Макс.

— Он говорит, что ему не нужны эти деньги, но мне кажется, ему эта идея нравится, а это он так, просто виду не подает — надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду.

Он глядел на то, как Джеки затягивается сигаретой, затем медленно выпуская изо рта тонкую струйку дыма. Когда же она в очередной раз взялась за свою недопитую чашку с кофе, Макс откинулся на спинку, мельком бросив взгляд в ту сторону зала, где сидела Рене — она была все ещё там — а затем снова придвинулся поближе к столу.

Джеки пристально посмотрела на него.

— Ты ждешь кого-то?

Макс отрицательно покачал головой.

— Просто вон там сидит моя жена.

— И это её ты высматривал.

— В общем-то да, но я не собирался подходить к ней.

Джеки откинулась на спинку скамьи, и посмотрела в том же направлении.

— Где она?

— Через три столика отсюда, в голубом платье.

Он не сводил глаз с Джеки, пока та разглядывала его жену.

— Довольно хрупкая женщина.

— Да, она такая.

— Разве ты не собирался с ней поговорить?

— Это подождет. — Теперь Джеки снова смотрела на него, и тогда он сказал: — Я звонил тебе вчера вечером.

— Знаю, я прослушала твое послание на автоответчике. Рей пригласил меня на ужин, чтобы поговорить об операции, которую мы затеваем. Он прямо вот так и говорит: «операция». Вообще-то он довольно любезен со мной, — сказала Джеки, подаваясь вперед и оставаясь сидеть, сложив руки перед собой на столе. — А что если он сам рассчитывает загрести эти денежки. Вот интересно было бы узнать, а то я прямо-таки сгораю от любопытства.

— Это все оттого, что он любезен с тобой?

— По-моему, пытается вывернуть все так, чтобы я сама ему подкинула бы такую идейку.

— И что, с его стороны уже были соответствующие намеки?

— Вообще-то нет.

— Тогда почему ты думаешь, что он станет так делать?

— В свое время у меня был знакомый из полицейских, который занимался наркотиками, — ответила Джеки. — Так он рассказывал мне, что после рейда «изъятое все равно никогда целиком не доходит до конторы». Это его слова.

— А ты, оказывается, водишь дружбу с интересными людьми, — заметил Макс.

— И я склонна верить ему, потому что затем он и сам попал под подозрение и был вынужден уйти оттуда.

— А что, Николет тоже рассказывал тебе подобные истории?

Она замотала головой.

— Он старается действовать хладнокровно.

— Ничего плохого в этом нет. В конце концов, он ещё молоденький мальчик, которому очень нравится быть полицейским. Возможно, он и способен на то, чтобы добиться осуждения, скажем так, несколько в обход установленного порядка — судя по тому, что мне приходилось слышать о нем — но я не могу себе представить, чтобы он позарился на эти деньги. В конце концов это вещественное доказательство.

— А ты сам, Макс? — вдруг спросила она. — Как бы ты сам поступил, если бы у тебя вдруг появилась такая возможность?

— Иными словами, если бы я оказался на месте Николета?

Она, дожно быть, изначально имела в виду именно это, но затем передумала и отрицательно покачала головой.

— Нет, разговор лично о тебе. А не о том, как бы ты поступил на чужом месте.

— Если бы у меня была возможность запросто скрыться с пластиковым пакетом, набитом деньгами: воспользовался бы я ею или нет?

— Допустим, что тебе даже известно, каким образом и откуда взялись эти деньги, — продолжала Джеки. — Ты прекрасно знаешь, что это вовсе не чьи-то кровные сбережения, и что разыскивать эту пропажу никто не станет.

Пристально глядит на него в упор, ожидая ответа.

Она была настроена вполне серьезно.

— Искушение было бы велико, — сказал Макс. — Особенно сейчас, когда я твердо решил бросить свой залогово-поручительский бизнес и отойти от дел.

Это заявление, несомненно, привело её в некоторое замешательство.

— Мне придется выполнить до конца свои обязательства по ныне действующим поручительствам, но вот оформлять новые я уже больше не буду.

Она откинулась на спинку скамьи.

— Отчего же?

— Я устал... К тому же последнее время у меня довольно скверные отношения со страховой компанией, от имени которой я работаю. И единственный способ избавиться от этого состояния — это выйти из дела.

— И когда ты на это решился?

— Это решение зрело давно. И вот наконец я все для себя решил — по-моему, это было в четверг.

— В тот самый день, когда ты забрал меня из тюрьмы.

— Вечером того дня, когда мне по службе пришлось навестить одного парня. Дожидаясь его, я сидел в темноте гостиной, в доме пахло сыростью...

— Но это было уже после того, как состоялось наше знакомство, — уточнила Джеки.

— Да... в общем-то, — согласился Макс после непродолжительной паузы. — Тогда ещё я подумал: «Что я здесь делаю?» Целых девятнадцать лет проторчать в этом дерьме. Я решил раз и навсегда порвать с этой деятельностью. И пока ещё работаю, подать на развод.

Она как будто вовсе не была удивлена подобному заявлению.

— Вот так вот вдруг, после двадцати семи лет совместной жизни?

— Когда оглядываешься на прожитые годы, — сказал Макс, — то сперва даже не верится, что прошло столько времени. Но стоит только взглянуть вперед, на то, что ещё только предстоит, и уже начинаешь задумываться: «Черт, если уж время летит так незаметно, то лучше будет что-то предпринять».

— А Рене ты уже сказал?

— Я поэтому и пришел сюда.

Джеки бросила взгляд в ту сторону, где сидела Рене.

— Она собирается уходить.

— Ничего, ещё успеется, — ответил Макс. Он видел, как Рене, стоя столика в своем длинном, почти до пола, платье темно-голубого цвета, обнажающем одно плечо, взяла свою сумочку и пакет с едой для своего мальчика на побегушках.

— Она хорошо выглядит, — вслух сказала Джеки. — Сколько ей лет?

— Пятьдесят три.

— Держится в форме.

— Это её главная забота, — ответил Макс.

— Самомнения ей тоже не отбавлять. Судя по походке, по тому, как она держит голову.

— Она уже ушла?

Джеки снова обернулась к нему и утвердительно кивнула.

— А ты что, боишься ее?

— По-моему, это нечто большее, чем страх. За все годы нашей с ней совместной жизни мне так и не удалось как следует узнать её. Мы почти не разговаривали. Ты наверное знаешь, каково бывает находиться рядом с человеком и постоянно придумывать, что бы такое сказать? — Джеки кивнула. — Вот и у нас было точно так же. Теперь же, дожив до пятидесяти трех лет, Рене занимается тем, что позирует голой для какого-то паршивого уборщика-кубинца, который рисует её бегающей по тростниковым плантациям, а затем она продает его шедевры по три с половиной тысячи за штуку. Так что она совсем не плохо устроилась.

— Так что же беспокоит тебя больше? — сказала Джеки, — То, что она позирует обнаженной или то, что она на этом неплохо зарабатывает?

— Меня беспокоит этот козел-рисовальщик, — ответил Макс. — Он меня просто-таки выводит из себя, но что из этого? Я вешу побольше его килограмм на двадцать, и поэтому если я набью ему морду, то это будет квалифицироваться как преднамеренное нападение с причинением тяжких телесных повреждений, за что полагается залог три тысячи долларов. Но все равно, знаешь, я рад за Рене. Наконец-то ей хоть в чем-то начало везти. И теперь мне уже не придется испытывать угрызения совести и мучиться, пытаясь понять её.

— Но и поддерживать её материально ты теперь тоже не обязан, — заметила Джеки.

— И это верно. Тем более, что она работает, а я безработный.

— Но тогда почему ты без особой радости говоришь об этом?

— Именно сейчас мне хорошо, и пока этого достаточно.

Джеки закурила ещё одну сигарету и лишь затем снова перевела взгляд на него.

— Но ты все же так и не ответил на мой вопрос.

— На который?

— Если бы тебе, новоиспеченому безработному, предоставилась бы возможность прикарманить больше полумиллиона долларов, ты пошел бы на это?

— Я сказал тебе, что соблазн был бы велик. — Она продолжала глядеть на него в упор. — К тому же это была всего-навсего шутка, и ты сама об этом прекрасно знаешь.

— Вот как?

— И даже не смей помышлять об этом, поняла? — встревоженно продолжал Макс. — Тебя могут убить, ты можешь попасться на этом занятии, и тогда тебе будет уже не отвертеться от тюрьмы...

Он замолчал на полуслове, поймав на себе её ставший уже так хорошо знакомым и сводивший его с ума насмешливый взгляд.

— А что если бы тебе был известен верный способ, как это сделать? — в очередной раз спросила она.

По телефону Орделлу назвали номер палаты. Третий этаж, восточное крыло. Воскресенье. Половина двенадцатого ночи. Ему оставалось лишь дождаться, стоя на лестнице, когда полицейскому у дверей палаты наконец наскучит сидеть там в одиночестве и он отправится пройтись по коридору до стойки дежурной медсестры, чтобы немного размяться, а заодно и поболтать. Попасть в палату к Куджо оказалось сравнительно просто. Орделл вошел в полутемную комнату, неся в руке коробочку орешков, которую он поставил на тумбочку у кровати. На нем был темный костюм с галстуком. Не теряя времени зря, он вытащил подушку из-под головы у Куджо.

— Мать твою, — недовольно выругался Куджо спросонья. Изо рта у него дурно пахло.

— Эй, дружище, — сказал Орделл, положив подушку Куджо на грудь, — как дела? Выздоравливаешь? Тебя здесь хорошо лечат?

— Чего тебе надо? — зло спросил Куджо, щурясь, хмуро глядя на него, все ещё отходя ото сна.

— Слушай, им лучше дать тебе что-нибудь. У тебя изо рта жутко воняет, — сказал Орделл, передвигая подушку Куджо ему к подбородку. — А теперь закрой глаза, и меня здесь через минуту не будет. — Подушка была уже в руках у Орделл, как в палате неожиданно зажегся верхний свет.

К кровати подошла толстуха-санитарка.

— Что вы здесь делаете?

Орделл обернулся и увидел, что полицейский тоже вошел в палату: преклонного возраста, но мощного телосложения и ещё к тому же с большим животом.

— Поправлял ему подушку, — ответил Орделл. — Взбил её, чтобы ему было удобнее лежать, и перевернул на другую сторону.

— Вам здесь нечего делать, — настаивала санитарка. — Часы посещений давно прошли.

Стоявший рядом с ней пузатый полицейский тупо разглядывал его.

Орделл развел руками.

— Я обещал его маме, что забегу проведать его. Она помогала у нас дома по хозяйству, когда моя мама была ещё жива. Просто дело в том, что я адвентист седьмого дня, и сегодня я целый день обходил дома, собирая пожертвования для нашей церкви. Это деньги для помощи бедным людям. Понимаете? Для тех, у кого нет денег даже на еду.

— Все равно вам здесь находиться нельзя, — повторила толстуха.

И тут подал голос толстяк-полицейский.

— Выметайся отсюда, и поживее.

У Орделла не было никакой возможности разобраться с Куджо. Черт возьми. Он ушел, зная, что теперь эта неразрешенная проблема всей своей тяжестью ляжет на его плечи.