"Странники между мирами" - читать интересную книгу автора (Ленский Владимир)

Глава шестнадцатая «ЛАДОШКА, ВАРИ КАШУ...»

Странное выдалось утро. Принц не знал, что и думать. Впрочем, следует отдать ему должное: он и не хотел ни о чем думать.

Случались дни, когда он невероятно уставал от бесконечного внутреннего диалога, который вел сам с собой. Талиессин, его мать, его жизнь, Королевство, одиночество, герцог, враги, вероятная ранняя смерть — как это случилось с его отцом... Все это отнимало силы и, насколько мог судить Талиессин, было совершенно бесполезным. Сколько ни размышляй, события идут своим чередом.

Сегодня выпал как раз такой день, когда Талиессин ни о чем не думал. Время протекало сквозь пальцы, оставаясь незамеченным; пусть делают что хотят — и люди, и животные, и цветы, и минуты, и капли воды... Талиессину все равно.

Только находясь в таком настроении, он и ощущал свою молодость...

Роса, прохладные после ночи листья, заплаканная, испуганная девушка — там, где никаких девиц быть не должно, — запах ее тела, похожий на запах птицы.

Когда спустя несколько часов Талиессин вернулся в свои покои, девушки там уже не было. Он уселся боком на подоконник, выглянул в сад: трава примята, у жасмина сломано несколько веток — она явно выбралась из комнаты не через дверь и побежала, не разбирая дороги, прямо через кусты.

Вспоминая ту утреннюю встречу, Талиессин испытывал странное волнение. Незнакомка возникла перед ним словно бы ниоткуда: можно подумать, она упала с одной из двух лун. И на миг Талиессин замечтался, пытаясь представить себе, с какой именно. Ассэ — голубая — всегда казалась Талиессину более таинственной, более эльфийской, и если уж говорить о тайнах, то синеватые лучи Ассэ подходят как нельзя лучше.

Однако в девушке, которая налетела на принца в саду, не ощущалось ничего эльфийского. Она была совершенно земной. Талиессин жалел о том, что не успел хорошенько разглядеть ее, но — тем лучше: пусть ее мимолетный образ так и останется неразрешенной загадкой. Любая обыденная вещь обретает великолепие таинственности, если не будет должным образом рассмотрена и изучена. Так, долгое время большая ваза, стоявшая на полу в любимом кабинете его матери, в воображении Талиессина преображалась в фигурку пузатого низкорослого человечка, прижимающего к груди маленький музыкальный инструмент. Талиессин даже пытался угадать, как звучит этот инструмент и какие мелодии наигрывает на нем воображаемый музыкантик. И только спустя пару лет мать, сама того не зная, разрушила дивное очарование, рассказав сыну о происхождении вазы и о том великом мастере, что сделал ее в эпоху короля Гиона. Королева была искренне огорчена, увидев, что сын хмурится и отворачивается. Но он не мог признаться ей в том, что своим подробным повествованием она только что убила одного из самых забавных спутников фантазии Талиессина.

Понадобилось еще несколько лет, чтобы принц научился сочетать в мыслях знание об обыденном и собственные фантазии на тему тех же предметов. А тогда он был ужасно огорчен. И ни словом не обмолвился об этом матери.

Королева вообще на удивление мало знала о своем сыне. Талиессин и сам не мог объяснить, почему так таил свою внутреннюю жизнь от всех, даже от нее. Наследнику трона никогда не возбранялось дружить с детьми дворцовой прислуги и стражи или, позднее, заводить себе приятелей в городе. Эльсион Лакар достаточно отличались от обычных людей, чтобы возникала необходимость подчеркивать эту обособленность еще и выбором знакомств.

С раннего детства Талиессин знал обо всем: и о том, что должен унаследовать трон Королевства, и об эльфийской крови. Такова была данность. Как все дети, Талиессин не задумывался над этим. Ребенка занимает устройство мира, он не задается вопросом — почему дела обстоят так, а не иначе.

Мать не знала, что Талиессин не по доброй воле отказался от дружбы с ровесниками из числа обычных людей. Он попросту не решился рассказать ей о случившемся... А случилось невероятное: принцу отказали от дома!

Ему было лет одиннадцать, когда он свел знакомство с мальчишкой из-за четвертой стены. Вместе они ездили верхом, ставили силки на птиц и даже как-то раз выбрались в деревню на праздник урожая, где подростков напоили вином, утащили танцевать и, набив им полную суму подарков — репы и яблок, — отпустили.

То чудесное лето, лучшее в своей жизни, Талиессин всегда вспоминал так, чтобы даже в мыслях не приближаться к последнему дню, после которого все оборвалось. К тому дню, когда отец мальчишки из-за четвертой стены вышел к приятелю сына и остановил его на улице, не позволяя войти в дом.

— Так это правда? — спросил мужчина, разглядывая просто одетого мальчика, сидящего верхом на лошади.

Талиессин весело улыбнулся ему — принц был рад видеть этого человека.

— О чем вы говорите?

— Ты — принц Талиессин?

Мальчик кивнул, чуть застенчиво. Он предпочитал, чтобы друзья забывали о том, что он — наследник трона.

Мужчина нахмурился.

— Я должен был догадаться — еще тогда, в первый раз, как тебя увидел... В самом деле, ну у кого еще могут быть такие глаза, если не у отродья Эльсион Лакар!

Талиессин все еще не понимал, о чем речь.

— Это правда, — простодушно сказал он, — вот и стряпуха у нас говорит, что раскосые глаза — воровские, и что от эльфийской крови доброго не жди: того и гляди, утащит пирожок из общего блюда!

Он полагал, что собеседник сочтет шутку удачной, но тот омрачился еще пуще прежнего.

— Ты, дружок, уходи, — проговорил он, — и дорогу сюда забудь. У меня, кроме сына, есть еще дочь, тебе с ней и вовсе незачем знаться.

Талиессин наморщил нос: у него и в мыслях не было знаться с девчонкой, да еще младше его на пять лет!

— Ну, прощай, — повторил мужчина. — Уходи же и не возвращайся.

Талиессин так удивился, что не ощутил в первое мгновение даже обиды.

— Вы прогоняете меня? — переспросил он. — Но за что?

— Да ни за что! — с досадой сказал его взрослый собеседник. — Просто уходи. Мне не нужно, чтобы в моей семье знались с Эльсион Лакар, вот и все. Ты ведь порченый.

— Как это? — немеющими губами вымолвил принц.

— Да так! Ну вот сам на себя погляди! Кто ты такой? Человек? Нет! Не бывает таких людей... У тебя и сложение нечеловеческое, и лицо странное: точно норовит уместиться в узкой полоске битого зеркала...

Талиессин замолчал, предоставляя мужчине говорить все, что тому вздумается.

А того так и несло:

— Говорят, будто от вашей крови наша земля плодоносит. Так, да не так! Сколько в тебе этой крови? Одна капля. Откуда ты знаешь, что этой капли будет довольно, чтобы напоить все Королевство? Говорят, будто все подсчитано. Мол, ты еще можешь называться Эльсион Лакар, а твои дети, рожденные от простой женщины, уже перестанут быть эльфами. Ха! А известно ли тебе, что для каждого нового поколения королей этот срок отодвигался на одно поколение? Во времена короля Гиона считалось, что внуки его больше не будут Эльсион Лакар...

Он замолчал, а затем более мирным тоном заключил:

— Прощай — будь счастлив, если можешь. Я на тебя зла не держу.

Талиессин так и не проронил ни слова. Развернул лошадь и скрылся за поворотом.

Несколько месяцев после этого он не покидал дворца. Читал книги, отказывался от прогулок. Королева пыталась дознаться о случившемся, но Талиессин упорно молчал. Только пожимал плечами да иногда ронял слово-другое о том, что с книгами интереснее, чем с живыми людьми.

Королева терпеливо выспрашивала принца о его друзьях. Он отвечал — «дураки» — и безнадежно взмахивал рукой.

Он попросту не смел открыть матери правду. Ему было невыразимо стыдно. День за днем, ночь за ночью всплывал в памяти тот разговор. Стыдным было все: и дурацкая радость Талиессина при виде отца приятеля, и то, как тот запросто велел принцу уезжать и не возвращаться, и то, что он говорил о крови Эльсион Лакар, и собственное молчание принца. В мыслях Талиессин произносил ответные речи, одна остроумнее другой, и все они уничтожали злого человека с его оскорблениями.

Но пережитой позор был только частью причины, по которой Талиессин замкнулся. Принц боялся, что королева, узнав о выходке простого горожанина, накажет гордеца. Несколько лет назад по личному распоряжению королевы был повешен один человек. Казнь была публичной, и принц видел ее. Столицу не стали осквернять подобным действом; виселицу поставили за стенами города. Королева стояла на крыше возка, вровень с помостом, и Талиессин почти не отрывал от нее взора. Эльфийская королева предстала перед народом в редчайшем своем обличье: она гневалась, расчетливо и холодно. Мальчик не знал подробностей совершенного преступником, которого вывели на казнь и поставили под петлей, лицом к ее величеству.

Зачитали приговор; прозвучали и канули навсегда имена женщин, изнасилованных и убитых тем человеком. Для Талиессина этот перечень остался пустым звуком, мелодией без слов. Осужденный неподвижно стоял на деревянном помосте и не отрываясь глядел на мать Талиессина. Этот человек был невысок ростом, некрасив, немолод. В толпе таких сотни. Талиессин никогда не обратил бы на него внимания. Осужденный слушал приговор с тем же безразличием, что и юный принц. Посиневшие губы его дергались в тупой ухмылке. Потом вдруг что-то дошло до его сознания — он задергался, исказил лицо в плаксивой гримасе и повалился на колени. Руки его были связаны за спиной, поэтому он упал неловко и почти сразу опрокинулся на бок. И так, лежа на боку, он бил ногами по помосту и тихо подвывал.

Палач подошел, поднял его почти ласково, подвел под петлю и умертвил — умело, милосердно, как кухарка, сворачивающая шею курице.

Талиессин ничего не понял в том, за что был убит этот жалкий человек. Он запомнил только отвратительный смертный страх — и еще беспощадное лицо матери: пронзительное сияние зеленых глаз, черные рваные цветы на смуглом лице и по-детски нежные, пухлые, ярко-розовые губы, в четырех местах рассеченные крохотными темными шрамиками, традиционным знаком скорби, который королю полагалось наносить себе кинжалом при подписании смертного приговора.

Несколько раз Талиессин видел во сне, как это происходит: горожанина, который осмелился оскорбить наследника престола, хватают и вяжут, и тащат его к ногам королевы, и бросают перед ней на землю, и она узнает всю правду, и приказывает, чтобы ей подали нож. В то мгновение, когда мать подносит острие к своим губам, Талиессин с криком просыпался.

Со временем боль не утихла, но сделалась управляемой, и принц научился заставлять ее не напоминать о своем существовании. Королева объявила о необходимости завести «малый двор» — он подчинился. Королева подбирала ему приближенных, юношей из дворянских семей, — Талиессин принимал их у себя и ездил с ними вместе развлекаться. Королева, несомненно, шпионила за ним через одного или нескольких придворных — принц делал вид, будто не замечает этого.

Она все равно ничего не узнает.

По-своему он любил мать и ценил ее заботы. Но не сомневался также и в том, что она никогда не сможет его понять. Королева — прекрасная женщина, любимая множеством мужчин, начиная с консорта, отца Талиессина, и заканчивая этим немолодым главным королевским конюхом. Если не считать других. Иным довольно было обожания издалека и редких целований ее руки. Она умела бывать и милостивой, и грозной, она прекрасно управляла розами своего эльфийского тела.

Талиессин не был даже красивым юношей. Никто. «Почти насекомое», как говорил тот болтун в таверне.

Но в потаенных мечтах он был другим: широкоплечим, рослым, с весенними зелеными глазами на темном лице, справедливым королем, любимцем и любителем женщин, и обычных, и Эльсион Лакар; то он странствует, никем не узнанный, закутанный в плащ, то вершит правосудие, то устраивает грандиозные праздники... Преступники, которых он осудит на смерть, не будут щуплыми и жалкими человечишками — нет, если уж отправлять на виселицу, то отпетых негодяев, в шрамах, с мозолистыми кулаками, кипящих от ненависти до последнего своего мига. В гневе король Талиессин будет черен — кожа как ночь, глаза как трава, освещенная предгрозовым солнцем, четыре пылающие кровавые полосы через рот, и выше, и ниже губ, без всякой жалости к себе: пусть смотрят, как эльфийская кровь сползает на острый подбородок короля, как капает на землю под его ногами.

Великолепен, избыточен, совершенен во всем — таким будет король Талиессин.

Совершенно не похожим на принца Талиессина, которого уже в глаза начали называть «отродьем Эльсион Лакар».

Благословенная кровь не может быть проклятьем, думал он. Но правда заключалась в том, что ни один человек из тех, с кем встречался принц, не мог не думать об этой крови. Даже Эмери, племянник конюшего, хотя Эмери кажется лучше остальных.

Только та девушка, которую Талиессин встретил нынче на рассвете в саду возле своего дворца, — только она ни о чем не подозревала. Выбежала, задыхаясь, и, как птичка, упала ему на руки. Его ладони до сих пор помнили прикосновение ее кожи. Все так обычно, так доступно. Нужно просто не быть принцем, нужно просто перестать быть Талиессином, и молодая девушка прижмется к тебе всем телом, будет дрожать, ждать защиты, покровительства, позволит уложить себя в постель и доверчиво заснет у тебя на глазах.

Чем больше он думал о ней, тем меньше понимал Как она вошла? Ворота первой стены заперты до рассвета а она явно очутилась во дворцовом квартале еще до того как встало солнце. Не прошла же она сквозь стену? Такого не бывает. Во всяком случае, об этом не сохранилось ни одного предания.

Можно, конечно, предположить, что таинственная девушка живет где-то за первой стеной. Но в таком случае она должна была бы знать, где находится «малый двор», -равно как знать и то, что сюда женщины не ходят.

Не заблудилась же она во дворце? Как бы ей это удалось, если она здесь живет? Не бывает...

Ни на один вопрос ответа не находилось. Оставалось только то, что принц знал наверняка, — данность: какая-то юная незнакомка непонятно как очутилась возле покоев Талиессина, а потом убежала.

Он медленно слез с окна и закрыл ставни. Неважно, кто она. На несколько часов она заполнила его сердце, и этого было довольно.

— Эйле!

Услышав свое имя, девушка замерла, а потом вдруг вскрикнула и побежала навстречу окликнувшему ее:

— Господин Эмери!

Ренье удивленно смотрел, как она несется сломя голову через сад, не замечая, что ломает ветки у кустов и мнет цветы.

— Что вы делаете здесь?

— Мы больше не в ссоре? — задыхаясь, спрашивала она. — Вы больше не сердитесь на меня? Клянусь, я не хотела вас обидеть! Сама не знаю, отчего я сказала то... те слова.

— Какие слова? Почему мы в ссоре? — Ренье пытался ухватить ее за руки и как-то остановить поток бессвязных речей, но Эйле уворачивалась.

— Скажите, что мы снова друзья!

— Друзья, конечно же... Да успокойтесь же!

Эйле успокоенно вздохнула и вдруг вся напряглась:

— Я же не сказала вам главного — я, наверное, убила его!

Ренье закатил глаза.

— Кого вы убили? Жука-носорога? Уверяю вас, у них весьма прочный хитиновый покров.

— Жука? — Она вытаращила глаза.

— Ладно, я пошутил, — сдался Ренье. — Идемте, я буду вас кормить. У вас голодный вид. Должно быть, жук все-таки уполз от вас... Ну и пусть, не жалко, они не слишком питательные.

Эйле позволила взять себя за руку и увести. Сперва Ренье хотел отправиться с ней прямо к себе, но передумал: одна симпатичная харчевня находилась гораздо ближе дядиного дома. К тому же у Ренье имелся там неограниченный кредит: хозяйка весьма жаловала любезного юношу, служащего при дворе.

Увидев вывеску харчевни, девушка замерла как вкопанная.

— Что с вами? — удивился Ренье. — Это обычная харчевня. То есть совершенно необычная, если рассуждать о здешних оладьях со сметанным соусом... Собственно, ради них мы сюда и пришли.

— Я не... пойду, — выговорила Эйле.

Она попятилась, не отводя взгляда от двери харчевни. Ренье понял, что она чем-то испугана.

— Клянусь вам, это самая обычная харчевня. Здесь кормят. Я бывал здесь сотни раз. Вы мне не верите?

Она медленно покачала головой.

— Смотрите.

Он открыл дверь.

— Видите? Только столы и десяток таких же ценителей оладьев, как и я сам.

Она опасливо заглянула внутрь. Ренье засмеялся и подтолкнул ее:

— Входите же.

Споткнувшись, она вошла. Оглянулась на дверь: никто не собирался запирать вход. Там и замка не имелось, только поперечный брус, который клался на специальные скобы и легко мог быть снят любым, кто находится внутри помещения.

Ренье с интересом наблюдал за своей спутницей. Она казалась ему все более чудной. Странной. Но не сумасшедшей. У нее наверняка имелись какие-то причины для подобного поведения. И Ренье намеревался выяснить — какие. Помимо всего прочего, он был ужасно любопытен.

Взяв девушку за локоть, он решительно подвел ее к одному из тех столов, что стояли отдельно от общего, занимавшего половину зала. Это было любимое место Ренье, и хозяйка тотчас помахала ему рукой из окошечка, проделанного в стене между обеденным помещением и кухней.

Мысль о пирожках, оладьях, воздушной каше, молочных и фруктовых пудингах мерцала в каждой ямочке на ее румяном лице, а ямочек этих развелось множество: под нижним веком, на щеках, в углах рта, на пухлом подбородке. Другой особенностью хозяйкиного облика было вечное пятно от сажи. Это пятно имело обыкновение кочевать: то оно избирало своим обиталищем щеку хозяйки, то вдруг перемещалось на ее фартук, то выскакивало на сгибе локтя. Однако никогда не бывало такого, чтобы оно пропало окончательно. У Ренье даже завелась особая игра под названием «найди пятно». Порой он просиживал здесь дольше, чем намеревался, и именно потому, что не мог отыскать заветную кляксу.

С этой женщиной Ренье провел несколько ночей, и первая случилась так: поздно вечером, перед самым закрытием, он подошел к хозяйке и, пав пред нею на колени, честно признался в том, что несколько часов кряду пытался высмотреть, где она сегодня замаралась сажей.

Хозяйка засмеялась, ничуть не прогневанная подобным заявлением. Она велела Ренье ждать, а сама, изгнав последнего посетителя, заперла дверь на засов. После чего разулась, забралась на стол и, велев Ренье держать лампу, ловко скинула четыре своих юбки, полосатую верхнюю и три накрахмаленных нижних. Тогда-то Ренье и увидел серый след от сажи.

Сперва он почувствовал облегчение: все-таки нашел! А затем ощутил прилив интереса — как ей это удалось?

— Разводила огонь, пока была в исподнем, да потеряла равновесие и плюхнулась... — спокойно поведала хозяйка.

Тогда Ренье поставил лампу на стол, потянулся к женщине и поцеловал пятно. И оно переместилось к нему на губы и щеку. Хозяйка сказала: «А ты молодец, как я погляжу!», после чего уселась на столе, свесив ноги, схватила Ренье за плечи и привлекла к себе.

Так они и стали настоящими друзьями.

Хозяйка не стала ревновать, заметив, что Ренье привел с собой какую-то девушку. Как и сама трактирщица, эта девица не была благородному господину ровней; к тому же выглядела она ужасно растерянной и несчастной.

— Нашел вот под кустом, — объяснил хозяйке Ренье, показывая на свою спутницу. Хочу размягчить ее сердце твоими оладьями.

Она фыркнула:

— Оладьи — половина дела.

— Остальное беру на себя, — сказал Ренье.

Постепенно Эйле успокаивалась. Она даже принялась вертеться и осматриваться по сторонам.

Ренье, внимательно наблюдавший за нею, заметил:

— Впервые вижу человека, страдающего харчевнебоязнью.

Она быстро посмотрела на него и несколько раз моргнула — совершенно птичья ужимка.

— Но ведь это — обычная харчевня? — сказала девушка.

Ренье кивнул три раза подряд — для большей убедительности.

— Только при хозяйке не проговоритесь, — добавил Он, — потому что её-то я как раз убеждаю в противоположном...

Эйле молча посмотрела на Ренье и опустила голову. Он легонько коснулся ее руки.

— Сперва поешь, отдохни. После расскажешь.

Теперь девушка смотрела на руку Ренье, лежавшую поверх ее ладони. Лицо может обмануть; люди умеют подделывать даже взгляды, но рука — другое дело: у каждой особенные черты, всегда определенные и откровенные. Например, Эйле никогда не польстилась бы хоть на какого красавца с выступающими венами на тыльной стороне ладони и красноватыми тонкими пальцами — особенно при морщинистых подушечках. Ну и все такое...

— На что вы смотрите? — спросил Ренье.

— На вашу руку...

Он растопырил пальцы, прижал ладонь к столу.

— Нате.

Она обвела пальцами контуры его пятерни, приговаривая:

Если судить, пользуясь методом бабушки Эйле, то ничего особенного в этом господине Эмери не было: простые линии, нитка ляжет по контуру — не сморщится ни разу. Такие руки Эйле называла про себя «чистыми».

— Ну, каков вывод? — осведомился Ренье.

Девушка вздрогнула: ей показалось, что он угадал ее мысли.

— Вы о чем?

— Вы ведь гадали?

— Нет, просто... любовалась.

Репье чуть покраснел, чем немало удивил свою собеседницу.

Положение спасла хозяйка и гора пылающих оладьев; все это заняло молодых людей на некоторое время.

— Сытый человек яснее мыслит, — изрек Ренье. — Если вам требуется десяток мудрых советов на любой случай жизни, то я готов;

Эйле посмотрела на него осоловевшими глазами и вдруг прыснула:

— А теперь я опять хочу спать!

— Не выйдет... Настало время для открытых сердец. Хотите, открою мое?

Она склонила голову к плечу.

— Моё сердце, — торжественно начал Ренье, — пылает, как хозяйкина печка, и так же совершенно, как ее стряпня: простое, вечно обновляющееся, всегда готовое услужить другу. Друг — это вы. Приступайте, голубка, — ваша очередь.

Эйле вздохнула: неизбежное надвинулось.

— Думаю, я убила его! — выпалила она.

— Опять вы за свое, — перебил Ренье. — Давайте о чём-нибудь более интересном.

— Для меня это сейчас самое интересное, — серьёзно отозвалась Эйле. — Когда мы с вами поссорились... — Она отвела взгляд. — Когда я вас обидела, то много думала потом. Про вас, про всех прочих — кто здесь во дворце. То, что вы о них сказали: везде люди похожи. Только все они были скучные. — Она машинально обмакнула палец в остатки соуса и облизала. — Это потому, я думаю, что мне никто не нужен — кроме того парня, которого я любила.

— Пока картина вполне доступна пониманию, — вставил Ренье.

— А потом появился один человек.

— Новый возлюбленный?

Она укоризненно покачала пальцем у Ренье перед носом. Он перехватил палец губами и чуть прикусил.

— Ай! — Эйле выдернула руку. — Что вы делаете?

Ренье выглядел задумчивым.

— Пытаюсь приободрить вас ухаживаниями. Ничего серьезного. Обычная придворная галантность.

— А. — Она сразу успокоилась. — Видите, сколько всего мне нужно еще узнать!

— А вы спрашивайте у меня, — посоветовал Ренье. — Я все объясню и растолкую. Кое-что могу даже показать на деле.

— Погодите, я докончу рассказ. Тот человек, мой новый знакомец, не был похож на прочих. Предложил мне другую работу. Такую, чтобы я могла сделаться потом важной госпожой и заработать много денег.

— Почтенно, — скривился Ренье.

— Почему у вас такое выражение лица? — осведомилась Эйле. — Разве в том, что я сказала, есть что-то постыдное?

— В том, чтобы стать важной госпожой с толстой задницей? — уточнил Ренье.

— О заднице речи не велось, — заметила Эйле. — А вообще мне нравится, как вы произносите это слово!

— Я еще и не такие слова знаю, — похвалился Ренье.

Она улыбнулась.

— Вот теперь мне кажется, будто я вас всю жизнь знаю.

— Это от сытости, — объяснил Ренье. — Здешние оладьи всегда дают такой эффект. Потому я ими и пользуюсь, когда хочу соблазнить женщину.

— И меня?

— Нет, от вас мне нужны лишь доверие и полная откровенность, все остальное — необязательное, хотя и приятное дополнение... Вернемся к тому господину. Что он вам предлагал?

— Работу. Хорошие деньги. У него несколько собственных постоялых дворов...

Ренье вдруг перестал улыбаться и напрягся. Девушка сразу заметила это:

— Мне продолжать? Или он — какой-то ваш родственник, и мы опять сделаемся врагами?

— Родственник? По-вашему, у меня может завестись родственник, который содержит постоялые дворы? — ужаснулся Ренье. — За кого вы меня принимаете?

Она махнула рукой.

— Скажу вам все, а там — будь что будет.

— В любом случае обещаю больше никогда с вами не ссориться. Во всяком случае, пока вы сами этого не захотите... Попросить, чтобы принесли выпивку?

Эйле покачала головой.

— Не знаю, как подействует на меня городское вино.

— Либо у вас отнимутся ноги, — сообщил Ренье, — либо вы перестанете соображать. Оба варианта хороши.

— В гаком случае подождем, — решила она.

Ренье надулся.

— Я хотел вас развеселить, а то вы, кажется, приступаете к самому неприятному...

— Да. — Она сжала кулачок, постучала себя по коленке. — Тот человек. Он дворянин, но произошел из простых — это он сам так сказал, и я ему верю. Очень похоже. И королева, — Эйле понизила голос, — сочла его заслуги достойными. Ее величество вручила ему знак Королевской Руки.

— Вы видели этот знак?

— Нет, но он говорил об этом... Кажется, он должен получить его в ближайшее время.

— Имя этого вашего приятеля, дворянина из простых, — Тандернак?

— Откуда вы знаете?

— Милая Эйле, я знаю все, — самодовольно изрек Ренье. — Ну что, мне удалось произвести на вас впечатление?

— Вы меня испугали...

— Нет, впечатление неправильное. — Ренье махнул рукой, словно зачеркивая все сказанное прежде.

Ему стоило некоторых трудов придерживаться прежнего легкомысленного тона. Эйле ухитрилась связаться с Тандернаком! У этой девушки настоящий дар оказываться там, где лучше бы не появляться.

— Прошу вас, продолжайте, — проговорил Ренье. — Просто я тоже сталкивался с Тандернаком при дворе... Мы очень не понравились друг другу, так что я постарался выведать об этом неприятном господине как можно больше. Вот, собственно, и все. Никакого всеведения. Как, теперь впечатление лучше?

— Теперь лучше. — Она слабо улыбнулась. — Он обещал показать мне, как работают его постоялые дворы. Рассказать о будущей работе. Он сказал, что хочет предложить мне должность управительницы.

— Э... Вас не обидит, если я спрошу: каким образом он собирался уладить вопрос с ее величеством?

— Какой вопрос? — не поняла Эйле.

— Вопрос собственности... Насколько я понял из наших прежних бесед, вы — собственность королевского двора. — Ренье произнес это так просто, что Эйле даже не ощутила горечи. — Если господин Тандернак намеревался увезти вас и устроить на работу в один из своих постоялых дворов, стало быть, ему надлежало решить и проблему вашей свободы или несвободы. Как вы полагаете, согласилась бы королева продать в трактирные служанки одну из своих мастериц?

— Мне и в голову не пришло спросить его об этом, — призналась Эйле. — Я думала только о том, что разбогатею и найду своего парня...

— Расскажите, что вы увидели в том доме, ладно? — Ренье провел пальцем по ее щеке, проверяя, не плачет ли девушка. — Я все-таки закажу выпить. Мое лжевсеведение простирается довольно далеко — я знаю, что Тандернак тайно содержит дома продажной любви. Стало быть, вы побывали в таком доме...

— Если вы намекаете на... ту работу, то я не приступала к лей, и...

— Я не намекаю ни на какую работу, — серьезно ответил Ренье. — Мне нужно знать, как устроен дом, много ли там народу, какая охрана...

— Охрану я убила, — так же серьезно проговорила Эйле. — Сегодня ночью, когда уносила оттуда ноги.

Оба замолчали. Эйле сидела, вся красная, готовая разрыдаться в любое мгновение, а Ренье рассматривал ее, точно ему только что принесли новую шляпу удивительнейшего фасона. Наконец Ренье вымолвил:

— Вот это по-нашему, по-столичному! Да вы — штучка, Эйле! Чем же вы его приложили?

— Держателем для факела...

Она всхлипнула.

— К чему слезы? — бодро осведомился Ренье. — Когда враги мрут, надо радоваться. Улыбнитесь.

Она улыбнулась.

— Отлично. А теперь снова делаемся серьезными. Потому что Тандернак сейчас очень обеспокоен случившимся. Ее величество вручает ему завтра знак Королевской Руки. Для врагов эльфийской династии это обстоятельство может послужить замечательной возможностью опорочить королеву: Эльсион Лакар благословляют своей правящей рукой продажную любовь! Скандал! Кошмар! Долой Эльсион Лакар! Да здравствует принц!

Последние слова Ренье шептал.

Эйле с ужасом смотрела на него.

— Вы это серьезно?

— Нет, — сказал Ренье. — Кажется, вы не успеваете за моей мыслью. Это потому, что вы хоть и штучка, а в политике разбираетесь слабо. В любом случае, Тандернак опасен для королевы — и для принца, потому что Талиессин никогда не выступит против своей матери. И стало быть, мятежники тотчас предложат другую кандидатуру на престол... известно, какую.

— Я не понимаю, — робко сказала Эйле.

— Неважно. Можете не понимать. Главное для вас заключается в том, что Тандернак уже сейчас разыскивает вас по всему городу, чтобы убить.