"Опасное наследство" - читать интересную книгу автора (Каабербол Лене)

ДИНА Раздоры

Мой брат выглядел ужасно. Здоровенный, как буйвол, детина из Лакланов отделал его так, что Давин едва мог шевельнуться. Кровь стекала по одной его щеке, губа была разбита и опухла, а нос напоминал картофелину. Вся верхняя часть его туловища была покрыта вспухшими багровыми полосами, словно после порки, только пошире. А многие из них кровоточили, так как острие меча пронзило кожу. Я уже не знала, кто вызывает у меня больший гнев – Давин или этот буйвол.

– А кто, черт побери, тогда ты? – спросил буйвол.

– Дина Тонерре, – ответила я. – Сестра этого идиота!

Нельзя сказать, что мне не было жаль Давина. Он и в самом деле был ужасно избит.

Но прежде всего я была в ярости. На что это похоже – не сказав никому ни слова, бежать из дома, и отправиться куда-то, будто тать в ночи, и играть в героя, и рисковать жизнью! А для довершения глупостей принялся размахивать мечом перед носом того, кто был совсем ни при чем. Вот уж точно – конец всему делу венец.

Давин пытался приподняться и сесть, но он не владел руками. Встав на колени рядом с ним, я помогла ему, так что он смог выпрямиться наполовину, а кровь из его ран омочила мою юбку.

– Дина, выходи из круга! – повторил он.

Он бы вытолкнул меня оттуда, коли б мог. Эта история с Железным кругом явно мучила его. Я, по правде говоря, не понимала почему. Это была всего-навсего лишь глупая железная цепь, каждый мог нырнуть под нее, и я никак не понимала, почему никто давным-давно не вмешался в их единоборство. Как могли они все вместе стоять там и смотреть, как взрослый мужчина до полусмерти лупит мальчишку мечом? Я вытерла его щеку подолом своего фартука, чтобы убрать хотя бы немного крови. А кровоточил какой-то мерзкий рубец, который, пожалуй, следовало бы зашить.

– Мадемуазель Тонерре, – молвила старая седовласая женщина, должно быть Хелена Лаклан, – скажите мне, почему вы не верите, что это мой внук Ивайн?

Я подняла глаза. Сначала на нее, а потом на буйвола. В этой горе мышц не было ничего общего с тем учтивым господином, что завел нас в засаду.

– Они вообще не похожи друг на друга, – коротко ответила я, продолжая вытирать кровь.

– Мадемуазель, это и есть Ивайн!

В совершенном ошеломлении меня угораздило заглянуть ей в глаза, и, перед тем как она молниеносно опустила взор, я увидела, что она сказала правду. Буйвол, отделавший до полусмерти Давина, и в самом деле был Ивайном Лакланом.

Но кто же предал тогда матушку?

Внезапно настал мой черед почувствовать себя дура дурой. Я-то знала, что он ложью заманил нас в засаду. Так почему б ему не солгать, назвав не свое, а чужое имя?

– Мадам Лаклан, – медленно произнесла я, – две недели тому назад в дом моей матери явился человек и сказал, что имя его Ивайн Лаклан и что Лакланы нуждаются в помощи Пробуждающей Совесть. Мы с матушкой последовали за ним и угодили в ловушку, и это чуть не стоило ей жизни.

– Так это был не он? – хрипло спросил Давин. – Дина, круглая ты идиотка! Ты хочешь сказать, что я чуть не убил его, а он вовсе не тот, кто мне нужен!

– Ты называешь идиоткой меня! Может, это я велела тебе примчаться на всех парах с этим жалким железным стержнем вместо меча? И коли кого-то чуть не укокошили, то скорее, пожалуй, тебя!

– Успокойтесь! – произнес детина. – А может, теперь вам обоим хочется ненадолго занять Железный круг? Послушай-ка, малец, не означает ли это, что ныне я могу заставить тебя взять свои слова обратно?

– Пожалуй, это так! – ответил Давин. А затем, будто это слово душило его, добавил: – Прости!

– Слава богу! – сказал Ивайн Лаклан. – А я чуть было не подумал, что придется мне теперь биться и с твоей сестрой тоже. А ее я, черт побери, боюсь!

Он шумно расхохотался, и смех его подхватили зрители.

Я видела, как Давин, будто лошадь, над которой занесли бич, сжался под раскатами этого хохота. Это чудное в Давине. Он охотнее подерется, охотнее получит взбучку, да порой мне думается, он охотнее помрет, нежели позволит смеяться над собой.

– Тебе больно? – спросила я.

– Дина! – медленно и отчетливо, несмотря на опухшую верхнюю губу, произнес он. – Убирайся прочь! Прочь! Убирййся! – И закрыл глаза, не пожелал больше смотреть на меня.

Хелена Лаклан отвела свободную девичью для Давина, и, хотя мой упрямый старший брат твердил, что может дойти туда сам, все же большую часть пути наверх нес его Каллан.

– У нас есть сведущая в целебных травах старушка травница, но сейчас она в отъезде – помогает роженице, – с сожалением в голосе сказала Хелена Лаклан.

Она, вообще-то, старалась помочь, была очень услужлива, особливо если припомнить, что семейство Тонерре чуть не умертвило по ошибке ее внука.

– Это ничего, – ответила я. – Я сама могу заняться им – матушка научила меня. Но только если мне дадут холодной воды и какие-нибудь тряпицы перевязать ему раны…

Воду и тряпицы принесли, но мой дурацкий старший брат не подпускал меня к себе.

– Каллан! – попросил он. – Не пускай ее! Заставь ее уйти отсюда!

– Я уже здесь, Давин! – сердито сказала я. – Тебе незачем говорить «она», «ее» обо мне, будто я овца или корова!

Каллан учтиво, но решительно взял меня за локоть, и мне оставалось либо пронзить его взглядом Пробуждающей Совесть, либо последовать с ним в сени.

– Мадемуазель, – начал было он, но затем слегка умерил свою всегдашнюю учтивость, – Дина, сдается мне, будет лучше всего, если ты сейчас же оставишь его в покое!

– Но он ранен! – Каллан кивнул:

– Да, ему досталась хорошая трепка… Однако же, Дина… Ему хуже оттого, что он проиграл. А еще хуже оттого, что его младшая сестра ворвалась в Железный круг спасти его, будто он грудной ребенок.

Почему, что бы я ни делала ради Давина, оказывалось ошибкой? Год назад он был мне всего лишь братом. Он стал каким-то чужаком; мы по-прежнему говорили на одном и том же языке, но он ясно давал понять, что я ничегошеньки вообще не понимаю.

– Неужто я должна была стоять и смотреть, пока Ивайн лупил его? Давин был на волосок от смерти, Каллан! Как, по-твоему, я должна была стерпеть это?

У меня в глазах темнело при одной мысли, что Ивайн убьет его.

Каллан медленно покачал головой:

– Я говорю только, что лучше тебе сегодня оставить парня в покое. Я позабочусь о нем.

Как большинство людей, Каллан избегал смотреть мне в глаза. К счастью, так легче было скрыть слезы. И прежде чем сказать что-то еще, я постаралась овладеть своим голосом:

– Холодные повязки на руки и плечи… – Я отдала ему кучу тряпиц. – Меняй их, как только они согреются. Но держи все остальное его тело в тепле и не давай ему засыпать. У него разбита голова, а это… – все-таки хоть разок мне нужно было проглотить слезы, – может быть опасно, если он будет так спокойно лежать и у него все онемеет. Каллан кивнул.

– Мне не впервой выхаживать мальца, которому досталось куда больше побоев, чем надо, – пробормотал он. – Предоставь это мне.

«Куда больше побоев, чем надо?.. Кому вообще нужны побои?» – подумала я. Но вслух не произнесла.

– Я выйду и поищу подорожник. Он хорош при увечье и жгучих болях.

Похоже, Каллан был не в восторге.

– Тогда пусть один из стражников Хелены Лаклан пойдет с тобой. Мне не по душе, чтоб ты рыскала вокруг одна.

Я не пустилась сразу же на поиски подорожника. Со мной желала побеседовать Хелена Лаклан.

– Садись, мадемуазель! – сказала она, указав движением руки на деревянный стул с высокой спинкой. – День только начали, а сколько событий!.. Пожалуй, нам не грех перекусить. Не правда ли?

– Да, спасибо! – ответила я.

Каллан и я прискакали в тот злосчастный день в Баур-Лаклан перед тем, как сгустились сумерки. Мы многих расспрашивали, а Каллан даже посулил медный скиллинг тому уличному мальчишке, что первым найдет нам Давина; но никто, с кем мы только ни говорили, не видел его. Под конец нам пришлось сдаться и пойти лечь спать. Один из друзей Каллана – стражник каравана, служивший прежде с ним, – предоставил нам в своем доме горницу для ночлега.

Однако же рано утром нас разбудил жуткий грохот в дверь. За дверью стоял грязный сопливый мальчонка не старше шести лет.

– Дай мне тот скиллинг! – сказал он.

– Почему я должен отдать тебе скиллинг, малец? – ворчливо спросил не выспавшийся Каллан.

– Потому как он, ваш Давин, уже идет к Железному кругу с Ивайном Лакланом, – пояснил сопляк. – Ну, отдавай мне мой скиллинг!

Он получил свою монету, а мы заторопились. Завтрак в ту минуту был самым последним, о чем я думала бы. И свежий пшеничный хлеб Хелены Лаклан казался теперь ужасно заманчивым.

– Мед? – предложила она. – Или сыр?

– Мед, спасибо! О да, мед, спасибо!..

Когда на меня сваливаются невзгоды или же просто бываешь не в духе, мед кажется куда вкуснее, чем обычно. Я не так падка на сладости, как моя младшая сестренка Мелли, но как раз в это утро благоуханный золотисто-желтый мед был как раз то, что мне требовалось. Я с благодарностью вонзила зубы в ломоть хлеба с медом, и некоторое время Хелена Лаклан молча смотрела, как я жую его.

– Вкусно, мадемуазель? – со слабой улыбкой спросила она.

– Мм-м-м, – промычала я с набитым ртом. – Но вы, мадам, называйте меня просто Дина – не так уж я привычна ко всяким там разным титулам.

– Стало быть, Дина! Но ты еще привыкнешь к титулам. С такими глазами, как твои… В народе есть потребность выражать свое почтение. Это создает достаточное расстояние меж людьми и заставляет их меньше бояться.

Я быстро глянула вверх, избегая ее взгляда. Неужто она боится? Она – Хелена Лаклан, восьмидесяти лет от роду и глава могущественного клана, нет, она не может бояться меня.

– Ежели я буду называть тебя Дина, ты говори мне Хелена!

Это было трудно! Когда она сидела передо мной, со своими седыми косами, уложенными, как корона, в нарядном сером шерстяном платье с ало-золотистой каймой… она была не похожа на человека, с которым свободно можно перейти на «ты». Я растерялась и забыла, что хотела сказать..

– Как поживает твоя матушка? – спросила Хелена, быть может, чтобы снова помочь мне.

– Лучше! Но она по-прежнему страшно слаба. Розе пришлось остаться дома помочь Мауди Кенси обихаживать маму. Иначе Роза отправилась бы вместе с Калланом, когда до нас дошло, почему Давин так внезапно исчез, взяв с собой эту проклятую железяку. Однако Давин был мне братом. А потом еще эти мои глаза Пробуждающей Совесть, что порой оказываются довольно полезны.

– Есть одна вещь, о которой я постоянно думаю, – сказала Хелена Лаклан, подув на свой чай, настоянный на чабреце. – Как ты думаешь, почему предатель назвался именем Ивайна? Почему именно Лаклана?

– Быть может, он знал, что мы доверяем Лаклану.

– Может быть. – Мелкими глотками попивала она чай. – Но есть, возможно, и более опасный повод. Возможно, это делалось ради того, чтобы посеять раздоры между нашими кланами.

Об этом я не думала.

– Как, по-твоему, поступил бы клан Кенси, ежели бы там поверили, что мы умертвили их Пробуждающую Совесть? – Указательный палец Хелены Лаклан двигался взад-вперед над чашкой чая, вызывая водовороты среди пара, и пар закручивался, как дым над трубой.

– Однако же Каллан… Ведь Давин говорил, что Каллан ничего не хочет делать, так как Ивайн – из Лакланов, а он не желал вмешиваться в дела чужого клана. И пожалуй, из-за этого сам Давин снялся с места.

Достаточно того, что мне казалось – он был глуп, мой брат, но я также очень хорошо понимаю, сколь досадно и оскорбительно было биться лбом о стену, воздвигнутую Калланом из прав клана, из гордости и чести клана.

– У нас долгая и кровавая история, Дина, – сказала глава Лакланов. – В стародавние времена, в смутные времена Вражды, мало кто из наших юношей доживали на земле, чтобы успеть стать зрелыми мужами. Поэтому-то глава клана у нас – женщина. Но вся та кровь, что пролилась в смутные времена Вражды, кое-чему научила нас. Ныне у нас есть Железный круг. У нас есть права клана. Мы больше не посылаем друг друга на заклание сотнями из-за того, что некий муж увел жену другого. Но среди нас живет страх: это может повториться снова.

Ее взгляд стал отрешенным, а мне пришло на ум, что она жутко стара, раз еще ребенком пережила последнюю из великих смут.

– А как он выглядел, этот лже-Ивайн? – спросила она.

– Темноволосый, с крохотной треугольной бородкой. До того могуч… В этом… много… ну какого-то благородства. Вообще-то, говорил он вовсе не так, как в Высокогорье. Но на нем был плащ со знаком Лакланов, так что мы и не заподозрили какого-либо обмана.

– А какого он возраста?

– Этого я не знаю, может, лет тридцати или около того.

– Гм-м-м! Не похоже, будто он один из тех, кого мы обычно числим среди недругов Лакланов. Но кто еще мог бы извлечь пользу, сея рознь меж кланами Кенси и Лакланов?

Пожалуй, она не ждала, что я отвечу. Думаю, она задала вопрос себе самой… Но я все же ответила:

– Быть может, Дракан!.. – Она презрительно фыркнула.

– Я не питаю никаких теплых чувств к человеку, что скупает детей у торгаша, точь-в-точь так, как другие скупают мулов или кухонные горшки. Но вообще-то, у Лакланов нет ничего недоговоренного с князем, и я не думаю, что он жаждет вражды меж нами. Вряд ли он осмелится на такое…

Лаклан был огромным и могущественным кланом, куда больше Кенси – клана. Но я-то про себя подумала, что как раз это могло быть удобной причиной попытаться посеять рознь и раздоры меж кланами. Столкнуть обитателей Высокогорья друг с другом: пусть перебьют друг друга, а самому ради этого пальцем не шевельнуть… Очень похоже на умысел Дракана!

Но даже если Хелена Лаклан назвала меня «мадемуазель Тонерре» и угощала за своим собственным столом, я вовсе не думала, что Хелена Лаклан склонна принять от меня совет. Так что я, снова принявшись за хлеб с медом, придержала язык за зубами.

Прежде чем мне позволили выйти собрать подорожник, мне пришлось рассказать все, что я вспомнила о лже-Лаклане, писцу Хелены Лаклан, который тщательно все это записал.

Я же, послушавшись совета Каллана, спросила, есть ли у кого-нибудь из Лакланов время пойти со мной за подорожником, и Хелена поручила это своему младшему внуку:

– Тавис, пойди-ка с мадемуазель Тонерре и покажи ей дорогу. Веди себя достойно и делай все, что она скажет.

Тавис был нынче, пожалуй, скорее телохранитель, нежели проводник, но мне не хотелось говорить ему об этом.

А Тавис был проворный, смышленый рыжеволосый юнец с ослепительной улыбкой проказника и лицом, усыпанным веснушками, – просто звездный парад веснушек.

Мне куда удобнее было отправиться с ним, чем, к примеру, с Ивайном, который наверняка скоро потерял бы терпение и вспомнил о более важных делах.

– Сколько тебе лет? – спросила я, когда мы отошли от Хелены Лаклан настолько, что услышать нас она не могла.

– Девять, – ответил он. – А сколько тебе?

– Одиннадцать.

Он смерил меня взглядом. Я была едва ли на ладошку длиннее его.

– Мгм, – пробормотал он. – Но ты-то девчонка!

– О чем ты? – спросила я, хотя было яснее ясного, что он имел в виду.

– Ничего! – ответил он, улыбаясь своей широчайшей и самой невиннейшей из улыбок. – Куда отправимся, мадемуазель?

– Найди мне какой-нибудь луг или обочину канавы. Ты знаешь, какой он, подорожник?

– А на что он тебе?

– Врачевать раны моего брата. Не годится лишь остролистный. Plantago Lanceolata.

– Это еще что такое?

– Так называется это растение по-латыни.

Я сказала, чтобы мальчишка знал: есть кое-что такое, что мне прекрасно известно, а он и не слышал.

Нам не пришлось ходить далеко за пределы города, чтобы найти небольшую делянку, где росла бы никем не затоптанная и не покрытая глиной трава. В самом первом обнаруженном нами таком месте лютики заглушили почти все.

– Если пройдем немного вдоль дороги, мы, пожалуй, найдем какие-нибудь подорожники, – сказал мне в утешение Тавис.

– Только бы нам не пришлось спускаться за ними полдороги под гору в Низовье, – вымолвила я.

В этих словах, пожалуй, было опасение, но больше потому, что я беспокоилась за Давина.

– Может, ты не привык ходить так далеко?

– Еще чего!

Тут снова начались вопросы: «На что вообще нужны девчонки?»

Это начало меня раздражать. Быть может, взрослый телохранитель все же был бы лучше, чем девятилетний дерзкий сопливый щенок с веснушками и дерзкими повадками.

Мы прошли немного вдоль дороги – две колеи переваливали через вершины холмов и в нескольких местах врезались так глубоко, что образовали проход в горах, и ничего нельзя было разглядеть по обеим сторонам тесных откосов. Высоко над нашими головами плыл на легких крыльях жаворонок и пел, да так, что на душе становилось все веселее.

Солнце стояло высоко в небе и уже грело по-настоящему.

– Хочешь пить? – спросил Тавис, и я подумала, что мальчишка и сам хочет напиться.

– Немножко!

Уйдя с дороги, он, поднявшись выше, перешел наискосок вершину холма. Там проходила небольшая вытоптанная, по всему видно, овцами тропка. Повсюду валялись черные кучки овечьего помета. На мне были мои новые ворсистого сукна сапожки, так что я, боясь их запачкать, пыталась во что бы то ни стало не наступить на эти кучки, но это было трудно, так как они валялись повсюду.

Тавис был в деревянных башмаках, и ему было все равно, запачкает он их или нет. На другом склоне холма тропка зигзагами спускалась вниз на дно ущелья, где вплотную к зарослям орешника возвышались березы. Однако же среди листвы виднелись мерцающие отблески ручья, а вскоре я услыхала и как журчит вода.

Мы скользнули вниз к броду, куда приходили на водопой овцы, и Тавис тотчас сбросил свои деревянные башмаки и уселся на бережке, болтая ногами в воде.

А я присела на корточки и зачерпнула немного воды ладонью. Я пила эту прохладную, кристально чистую воду, пока не утолила жажду.

– Что это там за гул? – спросила я, потому что мне послышался шум воды куда громче того, что мог бы издавать маленький ручей.

Тавис указал вниз вдоль ручья:

– Это Мельничья быстрина. Там внизу есть старая водяная мельница. Она уже развалилась, так что там никто не живет. – Он слегка покосился на меня. – Мы можем запросто спуститься туда. Но это не для девчонок. Там водятся привидения.

Опять он со своей болтовней о девчонках! Ну его!

– Что еще за привидения? – спросила я. – Ты, верно, просто болтаешь, думаешь – я испугаюсь!

Он покачал головой:

– Нет, это правда. Я сам слышал об этом. Когда стоишь на краю стены у Мельничьего пруда, слышно, как кто-то плачет. А еще сказывают, будто ночью ее можно видеть.

– Кого?

– Старую Анюа. Анюа Лаклан, бабушку моего дедушки с отцовской стороны. Мою прапрабабушку. Она ищет свое утонувшее дитя.

Я быстро посмотрела на него, чтоб узнать, правда ли то, что он сказал. Да! Так оно и было. Или по крайней мере он сам верил в это.

– Анюа нашли в Мельничьем пруду несколько недель после того, как ее маленькая девочка утонула. Никто не знает, утопилась ли Анюа по доброй воле или упала в воду, когда искала дочку.

Тавис взглянул искоса, чтобы увидеть, удалось ли ему испугать меня. А я и вправду почувствовала, как от страха по всему телу забегали мурашки в самый разгар полуденного тепла.

– Будем искать подорожник, – сказала я. – У нас нет времени глазеть на мельницы.

И ведь это тоже было правдой. Но я видела, что Тавис все же думал: я сказала это со страху.

Мы немножко посидели, и тут парочка стрекоз промчалась над водной гладью. А потом я вдруг заметила, что мы не единственные расположившиеся у ручейка.

– Смотри! – сказала я. – Торговцы!

Тавис поглядел, куда я указала. Чуть выше, у настоящего брода, где ручей был шире и почти становился рекой, небольшая кучка людей и животных утоляла жажду, как и мы. Пожалуй, там было человек и животных семь-восемь да две повозки, увешанные медной утварью и другими товарами.

– Эгей! – изо всех сил заорал Тавис и помахал рукой.

Один из торговцев, подняв голову, всмотрелся, а затем поднял руку в знак приветствия.

– Мы пойдем туда, – сказал мне Тавис. – Поглядим, чем они торгуют.

– А подорожник? – напомнила ему я.

– Да ладно! Пошли! Ведь это всего на минутку. А после мы поищем твою траву.

Я неохотно кивнула:

– Но только на минутку!

– Ведь я же сказал…

Тавис еще раньше сунул свои мокрые ноги в деревянные башмаки и был уже на пути вдоль узкой тропки по бережку ручья. Я последовала за ним. Когда живешь так далеко в Высокогорье, как мы, нечасто доводится видеть проезжающих мимо торговцев, и, даже беспокоясь о Давине, я не могла заставить себя избавиться от щекочущего любопытства. Что у них в повозках?

У Бартола-Котельщика, что приходил в Баур-Кенси раз или два в месяц, всегда были с собой карамельки – белые, и красные, и желтые… А нам, детям, позволяли попробовать по одной. А кому хотелось больше, надо было их купить… Но столько для всего другого требовалось денег… К тому же одной-единственной карамельки – если ее осторожно сосать – хватало почти на целый час. Стоило только подумать об этом, как у меня слюнки потекли, и я решила, что торгаши там, на бережке ручья, окажутся столь же щедрыми, как и Бартол. А почему бы и нет? Я, по правде говоря, никогда в жизни не видала таких прекрасных лошадей, запряженных в повозку мелких торговцев. Одна, длинноногая светло-гнедая лошадь, сверкала, будто медь на солнце.

– Счастливой встречи и добро пожаловать в Лаклан, – приветствовал торговцев Тавис, поклонившись столь учтиво, что вполне можно было бы подумать, что он какой-то там камердинер с кружевными рукавами, а не маленький веснушчатый мальчонка с мокрыми ногами, обутыми в деревянные башмаки. – Можно спросить: что у вас, господа торговцы, в повозках?

– Всякое разное, – ответил один из них, ответил резко и холодно, как мне показалось.

То был широкоплечий чернобородый человек, походивший скорее на воина, нежели на торговца. Что-то в нем было такое… Не видала ли я его раньше? Какое-то беспокойство зашевелилось у меня в животе.

– Тавис, – прошептала я, – остановись! Мы уходим!

– Как? Сейчас? Мы ведь так ничего и не видели!

Он прошел к повозке и по-хозяйски похлопал одну из лошадей по загривку.

– Красивое животное! – одобрительно произнес он. – Господа торговцы знают толк в лошадях.

– А ну вон отсюда, мальчишка! – оборвал его чернобородый. – И руки прочь от повозок! Нам кражи не нужны!

Ну и брюзга! Да к тому же неучтив. Нет, здесь нам, пожалуй, никакие карамельки не светят!

– Идем, Тавис!

Но Тавис, вытянувшись во весь свой рост – а приходился он чернобородому чуть выше пупка, – просто остолбенел от негодования.

– Мы не воры, мой господин. И умнее было бы вам пристойно говорить с нами. Мое имя Тавис Лаклан! Быть может, вы слышали о моей бабушке – Хелене Лаклан, главе нашего клана? А это… – Величественным жестом, словно ярмарочный зазывала, Тавис выкинул руку в мою сторону: – А это Дина Тонерре, дочь Пробуждающей Совесть!

«Да замолчи же ты, наконец, Тавис», – в ярости подумала я. Еще никогда ничего хорошего не получалось, когда во всеуслышание объявляли, что моя мать – Пробуждающая Совесть! И особенно теперь, когда кто-то пытался убить ее. Чернобородый, оцепенев на миг, окинул меня молниеносным взглядом и тут же опустил голову.

– Неужели! – сказал он. – Тавис Лаклан. И дочь Пробуждающей Совесть! Ладно, значит, у нас двое знатных гостей. Вам надо простить мою подозрительность, но нынче на проселочных дорогах встречаешь столько подонков. Подойдите ближе и посмотрите наши товары.

Он указал рукой на одну из повозок. И тут я внезапно, узнав его, вспомнила, где видела его раньше. Я только мельком видела его лицо как раз перед тем, как заставила Серого столкнуть этого человека в воду. Он был один из сидевших в засаде, может быть, это он ранил матушку.

– К сожалению, у нас нет времени, – сказала я, почувствовав себя холодной как лед и обескровленной. – Идем, Тавис, нам пора дальше.

– Дина, мы ведь только глянем, – сердито начал было возражать Тавис.

Но я покачала головой:

– Нет уж! Спасибо! Я хочу обратно в Баур-Лаклан. Сейчас же.

Я двинулась в путь.

– Ты ведь сказал… Ой! Отпусти меня! Чернобородый зацепил крюком пояс Тависа и поднял его вверх, так что мальчик повис в воздухе, трепеща, будто рыба на крючке. Еще один человек вынырнул из другой повозки. И хотя он был одет, как и другие, подобно лавочнику, я тут же узнала его. Это был лже-Ивайн Лаклан!..

Я тут же бросилась бежать вниз по тропке. Вниз – к мельнице.