Фриц ЛЕЙБЕР БОЛЬШОЕ ВРЕМЯ

Глава 1 ГУСАРЫ ИДУТ

Меня зовут Грета Форзейн. Мне двадцать девять, а как я выгляжу можете спросить наших девушек. Родилась в Чикаго, хотя предки мои – из Скандинавии; но сейчас я в основном работаю вне пространства и времени не в раю или в аду, если такие места вообще существуют, но и не в космосе или Вселенной, как их обычно представляют.

Я не столь очаровательна, как моя тезка, та бессмертная кинозвезда, но некоторый грубоватый шарм у меня имеется. Он мне нужен, потому что моя работа заключается в том, что я выхаживаю и вправляю на место мозги покалеченным солдатам самой большой в истории войны. Это – Война Перемен, война путешественников во времени. Между собой эту войну мы называем просто Большое Время. Нашим Солдатам приходится возвращаться в прошлое, или даже проникать в будущее, и изменять их – и все это ради того, чтобы наша сторона смогла одержать окончательную победу где-нибудь через миллиард лет. Можете мне поверить, это достаточно длинная череда убийств.

Вы и не подозреваете о Войне Перемен, но она все время сказывается на вашей жизни и, быть может, вы воспринимаете ее отзвуки, даже не осознавая этого.

Вас никогда не тревожило, что ваша память не совсем одинаково воспроизводит картинки прошлого – сегодня вы вспоминаете одно, а завтра другое? У вас не возникало ощущения, что вы и сами меняетесь под воздействием сил, находящихся вне вашего понимания или контроля? Или что внезапная угроза смерти возникает непонятно откуда? Вас никогда не пугали призраки, – нет, не из книжек с ужасами, – а миллионы существ, которые некогда были столь реальны и столь могущественны, что их трудно представить себе мирно покоящимися в небытии? Вы никогда не задумывались об этих существах – можете назвать их дьяволами или демонами – о духах, способных бродить по пространству и времени, сквозь раскаленные сердцевины звезд и в ледяной стуже межгалактического пространства? Не приходило ли вам в голову, что, быть может, вся Вселенная – это безумный спутанный сон?

И если что-то такое вы ощущали – значит, кое-что представляете о Войне Перемен.

Как меня завербовали на эту войну, как она ведется, кто с кем воюет и почему вы об этом не подозреваете, и что я обо всем этом думаю на самом деле – это вы узнаете в свое время.

То место, находящееся вне космоса, где мы с моими приятелями пестуем своих питомцев, я предпочитаю называть просто – Станция. Моя работа в основном состоит в том, чтобы развлекать и возвращать человеческий облик солдатам, только что вернувшимся из рейдов во время. Так моя должность и именуется – Развлекатель. Есть у меня и некоторые слабости, как вы сами убедитесь.

Мои приятели – две девушки и трое парней из самых разных мест и времен. Мы составляем неплохую команду во главе с Сидом и, хоть у нас бывают кой-какие семейные проблемы, наша Станция Восстановления на хорошем счету. Большая часть этих проблем как раз и возникает, когда вновь прибывшие Солдаты, только что прошедшие сквозь ад, желают самоутвердиться.

На самом деле, именно с прибытия трех новеньких все это и началось, то, о чем я собираюсь рассказать – и это многое мне открыло в себе самой и во всем остальном.

Когда все это началось, я была в Большом Времени уже тысячу снов (а как еще здесь измерять время?) – и две тысячи ночных кошмаров, и ровно половина из них приходилась на мою работу на Станции. Это выводит из себя – ставшие обыденными кошмары всякий раз, когда ты кладешь на подушку свою бедную усталую голову. Но приходится смиряться, потому что пребывание в Большом Времени того стоит.

По размерам и духу, который там царит, Станция – нечто среднее между большим ночным клубом, где Развлекателям приходится и ночевать, – и маленьким ангаром для дирижаблей, приспособленном для вечеринки. Хотя как раз дирижаблей у нас пока что нет. Когда вы покидаете Станцию, то можете насладиться холодным утренним светом и увидеть все что угодно – от древних динозавров до вполне современных космонавтов; они на удивление похожи друг на друга, разве что размеры разные. Но выходить приходится не часто, если вы достаточно разумны и если работаете Развлекателем, как я, например.

За все время работы я отлучалась со Станции всего шесть раз, да и то только по приказу доктора. Эти шесть недолгих каникул можно так называть только с известной натяжкой, – вроде как водитель автобуса отправляется в отпуск на собственной машине; потому что все время думаешь, как там сейчас обстоят дела, на Станции. Последний раз я провела отпуск в Риме эпохи Возрождения, где умудрилась влюбиться в Чезаре Борджиа; но с этим я справилась. Каникулы на самом деле нужны нашим ребятам, потому что Пауки готовят их к серьезным операциям в Войне Перемен, и можете себе представить, насколько это им необходим этот отдых.

– Видишь этих Солдат, изменяющих прошлое? Твое место среди них. Не выскакивай слишком далеко из цепи, но и не болтайся позади. А пока расслабься и насладись отдыхом.

Ха! Восстановить силы нашим солдатам, когда они попадают в Место, помогают ярко размалеванные лошадки, особенно соблазнительные, когда есть с чем сравнивать. Развлечение – это наше занятие, и мы даем им возможность встряхнуться, а потом возвращаем на поле боя, обалдевших от счастья, хотя изредка у нас происходит что-нибудь, омрачающее вечеринку.

В некотором смысле я мертва, но пусть это вас не беспокоит, – во всех других смыслах я очень даже жива. Если бы мы с вами встретились в космосе, вам скорее захотелось бы потрепаться со мной или подцепить меня, чем сдать меня полицейскому или, скажем, вызвать святого отца, чтобы он побрызгал на меня своей водичкой – если вы, конечно, не какой-нибудь из этих твердолобых реформистов. Но вряд ли вам удастся встретить меня в космосе, потому что (не считая Бэзин-стрит и Пратера) я предпочитаю проводить отпуск (Ха!) в Италии XV столетия да еще в Риме эпохи Августа – пока его не разрушили. Ну а кроме того, я уже говорила, что стараюсь не отлучаться надолго со Станции. Это и в самом деле самая чудесная Станция во всем Меняющемся Мире. (Ужас! Я даже ДУМАЮ о ней с заглавной буквы!) Как бы то там ни было, когда все это началось, я лениво валялась на кушетке возле рояля и размышляла о том, что уже поздно делать маникюр и кто бы ни появился, вряд ли он станет обращать внимание на то, что ногти у меня не в порядке.

Обстановка была нервозной, как и всякий раз, когда прибывают новенькие, а серый бархат Пустоты вокруг нас был пронизан тревожными огоньками, подобными тем, что мелькают в глазах, когда их плотно зажмуриваешь в темноте.

Сид настраивал Хранители на прием; правый рукав его расшитого золотом серого камзола потемнел в тех местах, где он вытирал пот с лица.

Бургард заглядывал через плечо Сида, одним коленом опираясь на розовый плюш дивана перед контрольным пультом (мы его называем контрольный диван), ловя взглядом каждое движение пальцев Сида на клавиатуре. Бур не только наш пианист, он еще и второй пилот. Он смотрел тем же пустым остекленевшим взглядом, какой у него был, должно быть, за картежным столом в салоне похожего на свадебный торт парохода, идущего по Миссисипи, когда судьба его последнего золотого двадцатидолларовика зависела от того, что за карта выйдет следующей.

Док нализался, как обычно. Он сидел у бара, сдвинув шляпу с высокой тульей на затылок и закутавшись в свою вязаную шаль. Глаза широко раскрыты, но взгляд отсутствующий – пьяный Демон явно заново переживает свои воспоминания об ужасах нацистской оккупации в царской России.

Мод, старая дева, и Лили – ее мы назовем, естественно, новой девой сравнивают жемчужины в своих совершенно одинаковых ожерельях.

Вы сказали бы, что все мы, Развлекатели, слегка взвинчены; но если ты – Демон, то вовсе не обязательно такой уж храбрый.

И вот красный сигнал Главного Хранителя погас и Дверь перед Сидом и Буром стала темнеть, обнажая Пустоту. Я ощутила, как дуют Ветры Перемен; сердце у меня пропустило пару ударов, и в то же мгновение трое Солдат вышли из космоса и очутились на Станции. Их первые три шага по полу были неуверенными, потому что у них сменилось ощущение времени и силы тяжести.

Они были одеты в форму гусарских офицеров, как нас и предупреждали, и – Боженька! – я увидела, что первый из них был Эрих, милый мой маленький комендант, гордость фон Гогенвальдов и ужас всех Змей. У того, что шел сзади, был суровый римский – или что-то в этом роде – профиль. Рядом с Рейхом, касаясь его плечом, шел незнакомый парень, блондин, и лицо у него было, как у греческого бога, попавшего на экскурсию в христианский ад.

Форма на всех была одинаковая, черного цвета – кивера, ментики, отороченные мехом, сапоги и так далее – и белые черепа на киверах. В экипировке они отличались только тем, что у Эриха было вызывное устройство на запястье, а у нового парня на левой руке была черная перчатка, а вторую перчатку он сжимал в кулаке.

– Ну молодцы, парни, золотые вы мои! – заорал Сид, а Бур выдавил улыбку и что-то коротко буркнул. Мод тут же заныла, что надо закрыть Дверь, новая дева поддержала ее, и я к ним присоединилась, потому что Ветры Перемен дуют как бешеные, когда Дверь открыта. И никогда ее не удается закрыть достаточно плотно, чтобы Ветры совсем не просачивались.

– Да захлопните же ее, пока наши лица не покрылись морщинами, воззвала Мод своим мальчишеским голосом, пытаясь разрядить нависшую напряженность. Смотрелась она тощим подростком в своем облегающем платьице до колен, которое она скопировала у новой девы.

Но трое Солдат не обратили на все это внимания. Римлянин – вспомнила, его зовут Марк, – неуклюже ковылял вперед, как будто у него что-то случилось с глазами, а Эрих с незнакомым парнем вопили друг другу про какого-то ребенка и Эйнштейна, про летний дворец, про некую перчатку и про то, что Змеи заминировали Санкт-Петербург. На лице Эриха была та садистская улыбочка, которой он ухмылялся, когда пытался уязвить меня.

Новенький был в истерике.

– Зачем вы вышибли нас, как пробки из бутылок? Мы так удирали, что чуть не разнесли в куски Невский проспект!

– Ты что, не слышал автоматных очередей, Dummkopf, когда сработали мины-ловушки – и причем очень уж быстро после взрывов, Gott sei Dank? вопрошал Эрих.

– Слышал, – огрызнулся новенький. – Этим и котенка не испугаешь.

Почему ты не позволил нам действовать?

– Заткнись. Я твой командир. Я еще покажу тебе, как надо действовать.

– Как же, покажешь. Жалкий нацистский трус.

– Weibischer Englander! Schlange!

Блондин достаточно знал немецкий, чтобы понять последнее ругательство. Он сбросил свой отороченный соболем ментик, чтобы освободить руки для возможной схватки и, отпрянув от Эриха, чуть не сбил с ног Бура.

При первом же намеке на ссору, Бур поднялся с дивана так быстро и бесшумно, как – нет, я не произнесу этого слова – и скользнул к ним.

– Господа, вы забываетесь, – резко сказал он, схватившись, чтобы сохранить равновесие, за поднятую руку новенького. – Вы находитесь на Станции Развлечения и Восстановления Сиднея Лессингема. Вы в обществе дам…

Пренебрежительно фыркнув, новичок отпихнул его и вытащил саблю. Бур качнулся к дивану, споткнулся об него и полетел прямо на Хранители. Сид перехватил их, как будто это была пара пляжных приемничков – к счастью, на Станции ничего не закрепляется намертво – и пока Бур долетел до пола, Сид уже успел поставить Хранители на кофейный столик. Тем временем Эрих тоже обнажил свою саблю, отразил первый бешеный выпад новенького, и сам нанес удар. Я услышала визг стали и топот сапог по нашему мозаичному полу, инкрустированному алмазами.

Бур, наконец, перевернулся и стал подниматься, одновременно доставая из кармана штуку, похожую на короткоствольный пистолет; я знала, что он стреляет резиновыми пулями или даже парализующими зарядами. Это быстро привело меня в чувство: я опасалась за Эриха, да и вообще нервы у нас, Развлекателей, так же на пределе, как у Солдат. Это, наверное, после того, как Пауки запретили все отпуска в космос двадцать снов назад.

Сил обратил свой начальственный взор на Бура и осадил его:

– Я с ними разберусь, не суйся, презренный подстрекатель! – и повернулся к Малому Хранителю. Я заметила, что индикатор на Главном светился успокаивающим красным светом и мысленно поблагодарила Богоматушку, что Дверь закрыта.

Мод подпрыгивала от восторга – не знаю уж, за кого она болела (и могу поклясться, она сама этого не знала) – а новая дева была белее мела. Сабли мелькали в воздухе, схватка становилась ожесточенной. Эрих один за другим наносил легкие удары, и вот на щеке блондина заалело несколько капель.

Светленький сделал яростный выпад, Эрих отскочил и в следующий момент оба они беспомощно забарахтались в воздухе, корчась, будто у них начались судороги.

Я сразу поняла, что Сид выключил гравитацию в секторах Двери и Складов, тогда как мы, в соседних секторах Восстановления и Хирургии, остались крепко стоять на ногах. У нас на Станции была секционная гравитация – специально для наших внеземных приятелей: эти психи иногда жутко буянят, прибывая на восстановление в очень смешанных группах.

Взяв ситуацию под контроль, Сид обратился к забиякам, достаточно мягко, но не оставляя сомнений в серьезности намерений:

– Все, парни, позабавились и хватит. А теперь – шпаги в ножны.

Еще несколько мгновений два черных гусара болтались в воздухе. Эрих отрывисто засмеялся и подчинился приказу – комендант привычен к свободному падению. Беленький перестал дергаться, поколебался, вися вверх ногами перед Эрихом, и неохотно сунул саблю в ножны, при этом медленно перекувырнувшись в воздухе. И тогда Сид включил гравитацию, достаточно плавно, чтобы они не расшиблись при приземлении.

Эрих снова засмеялся, но на сей раз его смех уже не был язвительным, и направился к нам. По пути он с размаху хлопнул новенького по плечу и открыто поглядел ему в лицо.

– Ну вот ты и получил боевой шрам.

Тот не отодвинулся, но и не поднял глаз, и Эрих пошел дальше. Сид торопился навстречу новенькому и, проходя мимо Эриха, погрозил ему пальцем, добродушно буркнув: «Ну, ты и проказник». А потом я бросилась к Эриху на шею, а он целовал меня и стискивал так, что казалось, ребра вот-вот затрещат, и говорил: «Liebchen! Dopphen!» И это было просто здорово, потому что я его люблю, а любовница я хорошая и, кстати, у меня тоже два креста, как и у него.

Только мы отпрянули друг от друга, чтобы перевести дыхание – и его усталые голубые глаза так нежно глядели на меня – как сзади раздался глухой удар. Оказалось, когда напряжение спало, Док свалился со своей табуретки у бара, и его шляпа аккуратно прикрыла ему глаза. Пока мы хихикали над ним, Мод вдруг завизжала и обернувшись, мы увидели, что римлянин направился прямо в Пустоту и маршировал туда, не удаляясь от нас ни на шаг, – как, собственно, и должно быть. Его черная форма терялась на сером сумеречном фоне.

Мод и Бур кинулись, чтобы оттащить его, что довольно мудрено сделать.

Тощий картежник снова стал само воплощение действия. Сид наблюдал за всем этим со стороны.

– Что это с ним случилось? – спросила я Эриха.

Он передернул плечами.

– Запоздалая реакция на Перемену. И он был ближе всех к автоматчикам.

Лошадь чуть не сбросила его. Mein Gott, видела бы ты Санкт-Петербург, Liebchen: Невский проспект, каналы, будто впитавшие в себя синеву неба, кавалеристы в голубом с золотом, оказавшиеся у нас на пути и пытавшиеся помешать нашему бегству; прекрасные женщины в мехах и страусовых перьях; фотограф с треногой, похожий на монаха в своем капюшоне, надвинутом на лицо. Я пришел в ужас, глядя на всех этих Зомби, мелькающих мимо и глазеющих на меня, как это обычно у них бывает, в каком-то болезненном полусне. И я знал, что кто-то из них, да хоть тот же фотограф, вполне может оказаться Змеей.

В Войне Перемен мы боремся на стороне Пауков, а на другой стороне Змеи, хотя все мы – как Пауки, так и Змеи – Двойники и Демоны одновременно, потому что мы прервали наши жизненные линии в космосе.

Жизненная линия – это вся ваша жизнь от рождения до смерти. Мы – Двойники, потому что можем действовать как в космосе, так и вне его, и Демоны, потому что все это время остаемся живы, а вот призракам этого не дано. Все Развлекатели и Солдаты – Демоны-Двойники, на какой бы стороне они не воевали, хотя поговаривают, что на змеиных Станциях творится просто жуть.

А Зомби – это умершие люди, жизненные линии которых лежат в так называемом прошлом.

– Чем вы занимались в Санкт-Петербурге, пока не попали в засаду? – спросила я у Эриха. – Конечно, если тебе можно об этом рассказывать.

– А почему бы и нет? Мы похитили у Змей мальчишку Эйнштейна в 1883 году. Да, Змеи захватили его, Liebchen, всего несколько снов назад, и поставили под угрозу всю победу Запада над Россией.

– …и этим преподнесли твоему любимцу Гитлеру весь мир на тарелочке на целых пятьдесят лет, а меня ваши доблестные войска чуть не залюбили до смерти при Освобождении Чикаго…

– …но зато это ведет к окончательной победе Пауков и Запада над Змеями и коммунизмом, не забывай, Liebchen. Но как бы то ни было, наш контрудар не удался. Змеи выставили охрану – это было полной неожиданностью, нас не предупредили. Была жуткая кутерьма. Не удивительно, что Брюс потерял голову, хотя это его не извиняет.

– Это ты про новенького? – спросила я. Сид еще не успел заняться блондином и тот все еще стоял там, где Эрих оставил его, опустив глаза, как олицетворение стыда и злости.

– Ja, он был лейтенантом на Первой Мировой. Англичанин.

– Я так и поняла. И он действительно женственный?

– Weiblischer? – он улыбнулся. – Надо же было мне что-то ответить, когда он обозвал меня трусом. Он будет хорошим Солдатом, его только нужно немножко пообтесать.

– Вы, мужчины, настолько оригинальны, когда ссоритесь, – и я понизила голос. – Но тебе, милый мой Эрих, не следовало заходить слишком далеко и обзывать его Змеей.

– Schlange? – Эрих скривил рот. – Кто знает… Можешь ты поручиться за любого из нас? Санкт-Петербург показал мне, что шпионы Змей становятся умнее наших. – Нежность испарилась из его голубых глаз. – Вот, скажем, ты, Liebchen, действительно настолько уж лояльна Паукам?

– Эрих!

– Ладно, я слишком далеко зашел – и с Брюсом и с тобой тоже. Мы все измотались за последние дни, балансируя на краю пропасти.

Мод и Бур, поддерживая с обеих сторон, подвели римлянина к кушетке, причем в основном тащила его Мод. Сид наблюдал за сценой со стороны, а новичок угрюмо стоял сам по себе. Конечно, новой деве следовало бы заняться им, но ее нигде не было видно и я решила, что эта соплячка наверняка отправилась укреплять нервы в буфет.

– Римлянин выглядит довольно скверно, Эрих.

– Ничего, Марк парень крепкий. Достойный, как говорят там у них. А наша маленькая астронавточка вернет его к жизни, если это только вообще возможно и…

– …и если это вообще можно назвать жизнью, – закончила я за него.

Эрих был прав. У Мод за плечами пятьдесят с лишним лет психомедицинской практики где-то в двадцать третьем веке. Вообще-то, им должен был бы заняться Док, но с ним мы опоздали стопок на пятьдесят.

– Мод и Марк, это был бы неплохой эксперимент, – сказал Эрих. Чем-то напоминающий эксперименты Геринга с замороженными мужчинами и обнаженными цыганочками.

– Гнусный нацист. Она будет использовать электрофорез и глубокое внушение, насколько я в этом разбираюсь.

– Как ты можешь в этом разбираться, Liebchen, если она всякий раз включает экран перед тем, как приступить к процедуре? Вот и сейчас, кстати, тоже.

– Я уже сказала, что ты гнусный нацист.

– Так точно, – он щелкнул каблуками и поклонился – ровно на миллиметр. – Эрик Фридрих фон Гогенвальд, обер-лейтенант армии Третьего Рейха. Погиб под Нарвой, где и был завербован Пауками. Жизненная линия усилена Большим Изменением после первой смерти и, по последним сведениям, он является комендантом Торонто, где содержит обширную сеть детских яслей, откуда получает мясо для завтрака, если верить листовкам «путешественников» – подпольщиков. К вашим услугам.

– Ой, Эрих, это все так глупо, – я коснулась его руки, вспомнив, что он был одним из тех несчастливцев – оживленных в точке своей жизненной линии, весьма удаленной от смерти – в его случае эта дата была сдвинута вперед Большим Изменением, происшедшим уже после его воскрешения. И, как осознает в конце концов всякий Демон, если он не догадывался об этом прежде, это сущий ад – помнить свое будущее, и чем короче время между воскрешением и вашей смертью там, в космосе, тем лучше. У меня, к счастью, оставалось лишь десять очень напряженных минут на Северной Кларк-стрит.

Эрих нежно накрыл мою ладонь своею.

– Так уж складываются судьбы в Войне Перемен, Liebchen. По крайней мере я Солдат и иной раз меня отправляют на операции в будущее – хотя не понимаю, откуда у нас это болезненное внимание к нашим судьбам там, в прошедшем будущем. Мне предстоит стать тупым оберстом, тощим как щепка, все время негодующим на «путешественников»! Но мне немножко легче от того, что я вижу его в перспективе и я, по крайней мере, возвращаюсь в космос достаточно регулярно. Так что, Gott sei Dank, мне немножко полегче, чем вам, Развлекателям.

Я не стала говорить вслух, что с моей точки зрения, меняющийся космос – это хуже, чем ничего, но поймала себя на том, что молюсь своему Бонни Дью, чтобы не был нарушен покой моего отца, чтобы Ветры Перемен спокойно дули себе чуть в стороне от жизненной линии Антона А. Форзейна, профессора физиологии, родившегося в Норвегии и похороненного в Чикаго. Вудлоунское кладбище – довольно унылое, но спокойное место.

– Все нормально, Эрих. У Развлекателей тоже бывает Год Медузы.

Он с недоумением уставился на меня, как будто проверял, все ли у меня пуговицы застегнуты.

– Медузы? Что ты имеешь в виду? Может, когда мы появляемся здесь, мы похожи на медуз? Серьезно, Грета, что ты хотела этим сказать?

– Только то, что мы часто простужаемся. Как я, например. Я же говорю, Год Медузы.

На морде моего пруссачка наконец забрезжил огонек понимания. Он забормотал:

– Год Медузы… Gott mit uns… С нами бог, – и притворно зарычал: Грета, не понимаю, как я могу тебя выносить с твоими дешевыми шуточками над великим языком!

– Придется тебе принимать меня такой, какая я есть, со всеми моими Медузами и Бонни Дью, – и я поспешно пояснила:

– Это из французского – le bon Dieu – Боже милостивый; только не дерись. Я не собираюсь раскрывать тебе прочие свои секреты.

Он хмыкнул с такой кислой миной, как будто вот-вот отдаст концы.

– Не унывай! – подбодрила я его. – Не всегда же я здесь буду, да и вообще есть на свете места похуже этой Станции.

Он оглянулся и нехотя кивнул.

– Знаешь что, Грета – только обещай мне не отпускать своих глупых шуточек – когда я бываю на операции, я иногда представляю себе, как прохожу за кулисы театра, чтобы выразить свое восхищение всемирно известной балерине Грете Форзейн.

Насчет кулис он был прав. Станция – это круглая театральная сцена, а в качестве зрителя выступает Пустота, и на ее сером фоне выделяются только пятна экранов, отделяющих Хирургию (Уф-ф!), от сектора Восстановления и Складом. Между Восстановителем и Складом – бар, кухня и рояль Бура. Между Хирургией и тем сектором, где обычно появляется Дверь – полки и табуреты Галереи Искусств. В центре сцены – контрольный диван. Вокруг, на приличном расстоянии друг от друга, шесть больших низких кушеток – над одной из них сейчас как раз взметнулась вверх, в окружающую серость, завеса экрана. И еще несколько столиков. В точности как сцена из какого-то балета, а дурацкие костюмы и персонажи ничуть не разрушают иллюзию. Ни коим образом.

Дягилев, если бы только увидел, тут же забрал бы все это в Русский балет, даже не задумываясь, соответствуют ли музыке декорации и актеры.