Фриц Лейбер Мечи в тумане

1. Облако злобы

Под приглушенный, саднящий барабанный ритм и гипнотическое мерцание красноватого пламени в подземном храме Злобы пять тысяч оборванных идолопоклонников, постепенно входя в транс и наливаясь желчью, стояли на коленях и исступленно бились лбами о холодные и шершавые каменные плиты.

Барабаны гудели едва слышно. И если бы не то и дело раздававшиеся рычание и визг, снаружи вообще ничего не было бы слышно. Однако все вместе идолопоклонники излучали чудовищную вибрацию, грозившую всколыхнуть не только город и страну Ланкмар, но и всю землю Невон.

Уже много лун Ланкмар жил тихо и мирно, и злоба их поэтому была велика. К тому же этой ночью на другом конце города ланкмарская знать в черных тогах весело пировала и плясала причудливые танцы на помолвке дочери здешнего сюзерена и илтхмарского принца, что еще сильнее разжигало ненависть.

Единственный подземный зал храма был длинен и широк, но снабжен таким количеством беспорядочно расставленных толстенных колонн, что из любого места человек мог увидеть не более трети всего помещения. Потолок же зала был настолько низок, что его можно было без труда коснуться кончиками пальцев, но сейчас все присутствующие в нем лежали, распростершись ниц. Зловоние стояло нестерпимое. Из-за массы черных согбенных спин охваченных злобой идолопоклонников пол храма напоминал всхолмленную землю, из которой серыми деревьями росли покрытые коркой селитры каменные колонны.

Верховный жрец Злобы в маске поднял костлявый палец. Тонкие, как пергамент, тарелки зазвенели в унисон с барабанами и мерцанием адского пламени, скручивая в тугой узел зависть и злобу, терзавшие одетых в черное прихожан.

И вот, во мраке этого похожего на черную щель зала, из черных холмиков согнутых спин начали прорастать, подниматься вверх бледные тонкие усики, словно спины эти были засеяны семенами призрачной травы повышенной всхожести. Усики – в каком-нибудь ином мире о них сказали бы, что они состоят из эктоплазмы, – быстро множились, становились толще и длиннее, сливались в белые змееподобные щупальца, как будто в это подвальное помещение проникли языки тумана с полноводной реки Хлал.

Обвиваясь вокруг колонн, змеясь по низкому потолку и влажно поглаживая спины своих приверженцев, белые змеи сливались друг с другом и устремлялись в черную дыру низкой винтовой лестницы, каменные ступени которой были истоптаны почти напрочь, отчего лестничный пролет стал напоминать скрученный спиралью белый цилиндр с мерцающими внутри красными искорками.

И все это время барабаны и тарелки выводили монотонный ритм, служители черной преисподней равномерно проворачивали деревянные колеса с укрепленными на них красными свечами, глаза верховного жреца неподвижно смотрели из прорезей в деревянной маске, завороженные идолопоклонники неподвижно лежали ниц.

А наверху по мглистому переулку спешила домой, в воровской квартал, девочка-попрошайка – тощее голенастое существо, чьи большие, словно у лемура, глаза испуганно смотрели с маленького и хорошенького личика эльфа. Увидев, как из узкого зарешеченного окошка на уровне земли выползает белое плоское щупальце, она сразу поняла, что это не речной туман, хотя его холодные влажные клубы катились за ней по переулку.

Девочка попыталась обежать щупальце, но оно со стремительностью атакующей змеи метнулось к противоположной стене и преградило ей дорогу. Девочка бросилась назад, но щупальце обогнуло ее и прижало к твердой стене. Теперь она лишь стояла и тряслась от ужаса, а туманные кольца змеи, становясь уже и плотнее, подползали к ней все ближе и ближе. Конец бледного жгута, похожий на сплюснутую головку ядовитой змеи, покачался, как перед броском, и клюнул девочку в грудь. Она тут же перестала трястись, голова ее запрокинулась, лемурьи глаза закатились, так что видны были одни белки, и девочка осела на тротуар, словно тряпичная кукла.

Несколько секунд туманная змея тыкалась в нее носом, затем, будто разозлившись, что в маленьком тельце не осталось и признака жизни, шлепком перевернула девочку лицом вниз и быстро поползла в ту же сторону, что и речной туман: через весь город к домам знати и залитому светом дворцу сюзерена.

Клубы двух туманов было бы невозможно отличить друг от друга, если бы не красноватое свечение, время от времени пробегавшее по жгутам одного из них.

На перекрестке пяти улиц, подле пустого каменного корыта для водопоя, у низенькой жаровни с тлеющими угольями сидели двое. Ярко освещенный квартал, где жила знать, был совсем неподалеку, и время от времени оттуда долетали едва различимые звуки музыки и взрывы смеха. Обоих мужчин – и высокого и коротышку – можно было бы принять за бродяг, если бы не их одежда – видавшая виды, но сшитая из некогда дорогой материи – да не оружие в ножнах, лежавшее под рукой у каждого.

Рослый сказал:

– Ночью будет туман. Им уже тянет от Хлала.

Это был Фафхрд – мускулистый детина с белой кожей и золотисто-рыжими кудрями.

Коротышка поежился, кинул в жаровню два кусочка угля и саркастически заметил:

– Еще предскажи ледник, ползущий по улице Богов, если можно.

Это был Мышелов – живчик с настороженным взглядом, презрительно кривящимися губами и в низко надвинутом на лоб сером капюшоне.

Фафхрд ухмыльнулся. Вдалеке раздались звуки песни, и он, словно обращаясь к принесшему их порыву черного ветра, полюбопытствовал:

– Интересно, почему мы не сидим сейчас в тепле, на мягких подушках, почему мы не пьяны и нас не обнимают нежные ручки?

Вместо ответа Серый Мышелов достал из-за пояса кошель из крысиной кожи и хлопнул им о ладонь. Кошель сплющился даже без намека на звон. Затем для пущей убедительности он продемонстрировал приятелю все свои пальцы, на которых не было ни одного кольца.

Фафхрд снова ухмыльнулся и проговорил прямо в окружающую тьму, наполненную мелкой моросью, предвестницей тумана:

– Нет, все-таки это странно. Мы побывали в стольких переделках, держали в руках столько самоцветов, янтаря и золота, даже кредитные грамоты Цеха Зерноторговцев – и где все это? Грамоты улетели на своих пергаментных крыльях, драгоценности уплыли, словно игривые разноцветные рыбки. Почему же мы не разбогатели?

– Потому, – фыркнул Мышелов, – что ты транжиришь нашу добычу на дешевых девок, а еще чаще спускаешь их на какую-нибудь благородную фанаберию – что-нибудь вроде похода фальшивых ангелов на штурм стен преисподней. А я остаюсь в бедняках, потому что вечно нянчусь с тобой.

Фафхрд расхохотался и ответил:

– Ты почему-то не упомянул о собственных, причем довольно опасных фанабериях, – помнишь, к примеру, как ты срезал кошелек у сюзерена и обчистил его карманы в ту самую ночь, когда отыскал и вернул ему его же похищенную корону? Нет, Мышелов, мне кажется, мы бедны потому…. – Внезапно он поднял локоть и втянул раздувшимися ноздрями холодный влажный воздух. – Туман сегодня чем-то припахивает.

Мышелов сухо ответил:

– Да я и так чувствую запахи гнилой рыбы, горелого жира, лошадиного навоза, снятой с ран ваты, тухлой ланкмарской колбасы, дешевого ладана, прогорклого масла, заплесневелого зерна, бараков для рабов, лоханей бальзамировщиков, загруженных трупами до краев, и вонь соборов, где толпятся заскорузлые возчики и шлюхи, справляя свои разнузданные оргии, – а ты еще говоришь, будто туман чем-то припахивает.

– Я имею в виду нечто другое, – ответил Фафхрд, вглядываясь поочередно во все пять улочек, – хотя, быть может, последнее.

Гигант в сомнении умолк и пожал плечами.

Жгуты тумана вползли в высокие окошки таверны «Крысиное гнездо», причудливо смешиваясь с дымом чадящих факелов, но их никто не заметил, кроме старой проститутки, которая лишь плотнее завернулась в свой латаный-перелатанный меховой плащ.

Все посетители таверны, затая дыхание, наблюдали за тем, как за древним дубовым столом мерялись силой рук знаменитый бандит Гнарлаг и почти такой же могучий темнокожий наемник. Крепко упершись правым локтем в стол и сжав костедробильной хваткой кисть соперника, каждый старался прижать его руку к изрезанной и истыканной кинжалом столешнице, сплошь покрытой разводами от донышек кружек. Гнарлаг, по лицу которого бродила презрительная ухмылка, пока выигрывал на длину большого пальца.

Один из туманных жгутов – как будто сам был любителем подобного рода состязаний и решил полюбопытствовать на результат – прополз над плечом Гнарлага. Старой проститутке показалось, что он весь пронизан кровавыми жилами, – это в нем отражался свет факелов, разумеется, – и она принялась потихоньку молиться, чтобы он влил в мышцы Гнарлага свежую кровь.

Конец жгута коснулся напружинившейся руки. Усмешка Гнарлага превратилась в злобную гримасу, мышцы его предплечья, казалось, вдруг стали вдвое толще, и он стал пригибать руку противника к столу. Послышался глухой хруст и сдавленный крик боли. Кисть наемника была сломана.

Гнарлаг встал из-за стола. Шваркнув о стену предложенный ему кубок вина и отпихнув какую-то девицу, которая возжелала его обнять, он взял со скамьи широкую перевязь с двумя мечами и по каменным ступеням вышел вон из «Крысиного гнезда». По какой-то прихоти воздушных потоков туманный жгут остался лежать у него на плечах, словно рука друга.

Когда Гнарлаг ушел, кто-то проговорил:

– Гнарлаг всегда побеждает жестоко.

Темнокожий наемник, сдерживая стоны, смотрел на свою болтающуюся кисть.

– Так поведай же мне, исполин философской мысли, почему мы не герцоги? – попросил Мышелов; указательный палец лежавшего на его колене кулака разогнулся и уставился над жаровней в Фафхрда. – Или, например, не императоры, или даже не полубоги?

– Мы не герцоги потому, что никому не принадлежим, – самодовольно ответил Фафхрд, приваливаясь плечом к каменному корыту. – Даже герцогам приходится умасливать королей, а полубогам – богов. Мы же не улещиваем никого. Мы движемся своим путем, сами выбираем себе приключения, да и причуды тоже. Свобода и дорога в стужу лучше, чем теплый очаг и рабство.

– Это речь пса, который потерял последнего хозяина и еще не нашел новый сапог для облизывания, – отозвался Мышелов с дружеским и поэтому несколько бесцеремонным сарказмом. – Опомнись, о мой благородный лжец, мы же перебывали на службе у дюжины лордов, королей и жирных купцов. Ты служил у Моварла, что живет за Внутренним морем. Я служил у этого разбойника Харселя. Мы оба служили у Глипкерио, чью дочь сегодня вечером выдают замуж в Илтхмар.

– Это все исключения, – с важностью промолвил Фафхрд. – И даже находясь на службе, мы сами устанавливаем правила. Мы не сгибаемся в поклонах по первому требованию, не пляшем под дудочку всяких колдунов, не присоединяемся ни к каким бандам, не внемлем призывам к ненависти. Обнажая мечи, мы делаем это только ради самих себя…. Это еще что?

Для пущей убедительности он поднял было свой меч, да так и застыл, держа его подле уха,

– Он нас предупреждает! – прислушавшись, кратко сообщил он. – Сталь чуть гудит в ножнах.

Снисходительно хмыкнув над суеверием друга, Мышелов достал из легких ножен свой тонкий меч, внимательно осмотрел в красных отсветах жаровни блестящий клинок и, заметив несколько темных пятнышек, принялся тереть их тряпкой.

Больше ничего не происходило, и Фафхрд, отложив меч, проворчал:

– Возможно, это просто прошел дракон по пещере, где ковали мой клинок. Но туман этот мне все равно не нравится.

Головорез Джис и куртизанка Трес смотрели, как туман ползет по причудливым ланкмарским крышам, пока он не скрыл от них низкий желтый месяц и радужное сияние, окутывающее дворец. Тогда они зажгли факелы, затянули голубые шторы и принялись играть в ножи, дабы нагулять аппетит для более интимной, но тоже жестокой игры.

Трес кидала ножи вполне прилично, однако Джис мог заставить перевернуться свое оружие в воздухе двенадцать-тринадцать раз, прежде чем оно воткнется в дерево; к тому же он бросал одинаково метко и между ног и через плечо без зеркала. Когда нож разбойника втыкался рядом с Трес, он улыбался. Девушке все время приходилось напоминать себе, что ее приятель не хуже многих других порочных людей.

Сгусток тумана, извиваясь, пролез меж голубых штор и коснулся виска Джиса как раз в тот миг, когда тот собирался в очередной раз метнуть нож.

– У тебя в глазах кровавый туман! – в ужасе вскричала Трес.

Разбойник схватил девушку за ухо и, радостно оскалившись, полоснул ее по горлу, как раз под изящным подбородком. Затем, отскочив в сторону, чтобы не запачкаться хлынувшей кровью, он ловко подхватил свой пояс с кинжалами, бросился вниз по винтовой лестнице на улицу и погрузился в теплый туман, в котором было столько же ярости, сколько сахара в крепком товилийском вине. Это было настоящее купание в ключе злобы. Джис пришел в экстатическое состояние – точно такое же ощущение он мимолетно испытал, когда туманное щупальце коснулось его виска и лишило рассудка. В голове у него замелькали образы заколотых принцесс и исполосованных служанок. Испытывая восхитительное предвкушение, он радостно пошел нога в ногу с Гнарлагом Два Меча, сразу признав в нем священного и неприкосновенного собрата по злобе, еще одного раба благословенного тумана.

Держа свои большие ладони над жаровней, Фафхрд насвистывал веселый мотивчик, доносившийся из сверкавшего вдали дворца. Мышелов, по причине тумана смазывавший клинок Скальпеля маслом, заметил:

– Для человека, которого осаждают таинственные запахи и предвещающие опасность звуки, ты вполне жизнерадостен.

– А мне здесь нравится, – заверил друга Северянин. – Плевать я хотел на королевские дворы, мягкие постели и теплые очаги! На улице жизнь много смачнее – так же, как и на горной вершине. Разве воображаемое вино не слаще реального? («Ну-ну», – ухмыльнулся Мышелов.) Разве для голодного корка хлеба не вкуснее, чем ласточкины языки для эпикурейца? Превратности судьбы делают аппетит сильнее, а взор острее.

– А это слова обезьяны, которая никак не может дотянуться до яблока, – сказал Мышелов. – Если б в этой стене вдруг отворилась дверь в рай, ты бы бросился в нее очертя голову.

– Только потому, что я еще не бывал в раю, – отмахнулся Фафхрд. – Разве не приятнее нам слушать музыку, играющую на обручении Иннесгей, отсюда, чем тереться среди гостей, прыгать вместе с ними, находиться в шорах их светских обычаев?

– Сегодня ночью в Ланкмаре многие терзаются от зависти мукой мученической, слыша эти звуки, – мрачно ответствовал Мышелов. – Я не такой глупец и так уж не терзаюсь, а просто по-умному завидую. И ответ на твой вопрос будет: «Нет».

– Сегодня гораздо приятнее быть дозорным у Глипкерио, нежели одним из его изнеженных гостей, – не унимался Фафхрд, ударившись в поэзию и не слушая Мышелова.

– Ты хочешь сказать, что мы служим Глипкерио добровольно? – громко осведомился тот. – Это верно, у свободы всегда есть и горькое зерно: за нее никто тебе не платит.

Фафхрд, рассмеявшись, пришел в себя и чуть ли не сконфуженно сказал:

– И все же, когда стоишь в дозоре, когда ты каждую секунду настороже, – в этом что-то есть. Мы же делаем это не за плату, а ради собственного удовольствия. Когда человек попадает в тепло и уют, он становится слепым. А здесь мы видим город и звезды, слышим шорохи и топот самой жизни, мы, словно охотники в каменном лесу, напрягаем все наши чувства, чтобы….

– Умоляю, Фафхрд, не нужно больше никаких дурных предзнаменований, – запротестовал Мышелов. – Сейчас ты скажешь, что по улицам уже крадется чудовище и, истекая слюной, предвкушает, как начнет пожирать Иннесгей и ее подружек, а может, и одного-двух принцев с мечами – на закуску.

Фафхрд серьезно глянул на приятеля и, устремив взор в густеющий туман, ответил:

– Когда буду окончательно в этом уверен, я дам тебе знать.

Братья-близнецы Крешмар и Скел, профессиональные грабители и убийцы, вломились в лачугу к некоему старому скряге как раз в тот момент, когда его убогого жилища достиг туман с красными прожилками и проник внутрь. Быстрее, чем честолюбец, внезапно приглашенный на пир к королю, доедает последний кусок и допивает последний глоток на семейном обеде, эти двое закончили свое грязное дело. Крешмар аккуратненько проломил скряге череп, а Скел тем временем забрал единственный кошель старика, уже начавшего превращаться в труп. С болтающимися на бедрах мечами они решительно вышли на улицу, в туман, и двинулись бок о бок с Гнарлагом и Джисом в этой бледной и почти осязаемой субстанции, которую было не отличить на первый взгляд от речного тумана, но которая отравляла их настолько неумолимо, словно была облачным белым зельем убийства и разрушения, напрочь смывавшим с них естественные страхи и предубеждения и обещавшим множество трепещущих и весьма выгодных жертв.

За спинами этих четверых фальшивый туман тянулся одной непрерывной нитью, красной, как артерия, и серебряной, как нерв, которая, огибая бессчетное число каменных углов, скрывалась в храме Злобы. Вдоль нити то и дело пробегали волны вибрации, словно храм питал решительностью хищную туманную массу и шедших в ней четверых убийц, ненависть коих теперь стала вдвое сильнее. С целеустремленностью снежного тигра продвигался туман в сторону квартала знати, к расцвеченному всеми цветами радуги дворцу Глипкерио, стоявшему над волноломом у берега Внутреннего моря.

Трое одетых в черное ланкмарских стражников, вооруженных окованными металлом дубинами и утяжеленными дротиками с зазубренными наконечниками, увидели приближающуюся к ним плотную туманную массу и в ней четырех человек. Им показалось, что эти четверо движутся в глыбе мягкого льда. У стражников побежали по телу мурашки, они застыли от ужаса. Туман ощупал их и тут же двинулся дальше, очевидно решив, что это материал для него непригодный.

Из туманной массы вылетело несколько мечей и кинжалов. Не издав ни звука, трое стражников рухнули, на их черных туниках заблестела жидкость, потекшая красными ручейками по желтоватым неподвижным рукам убитых. Туманная масса сделалась плотнее, как будто забрав силы у своих жертв. Снаружи четырех убийц уже почти не было видно, хотя сами они видели все очень ясно.

В конце самой длинной из пяти улочек, которая проходила дальше других от моря, Мышелов в свете, льющемся из дворца за его спиной, увидел ползущую белую массу, вытянувшую перед собой несколько щупальцев, и весело вскричал:

– Смотри-ка, Фафхрд, а мы не одни! Туман Хлала добрался до нас по извилистым улочкам, чтобы погреть свои мягкие лапки у нашей жаровни.

Фафхрд прищурился и недоверчиво заметил:

– Думаю, в нем скрываются и другие гости.

– Да не будь ты таким робким, – нарочито встревоженно упрекнул его Мышелов. – Мне в голову пришла забавная мысль, Фафхрд: а что если это не туман, а дым от конопляной и маковой соломки со всего Ланкмара? Вот уж нанюхаемся! А какие сны будут нам сниться сегодня ночью!

– По-моему, нас ждут кошмары, – мягко возразил Фафхрд, приподнимаясь на полусогнутые ноги, и вдруг воскликнул: – Мышелов, снова этот запах! И мой меч так и дрожит в ножнах!

В этот миг самое любопытное из щупалец в мгновение ока подползшего совсем близко тумана потыкалось в двух друзей и радостно обхватило их, словно найдя наконец долгожданных предводителей, которые сделают этот отряд рабов непобедимым.

И тут высокий и низкорослый кровные братья почувствовали, как их проняло туманным хмелем, услышали призывный, горько-сладкий напев ненависти, жаркие посулы жажды крови, беспредельное безумие убийства.

Фафхрд, который этим вечером не брал в рот ни капли и был опьянен лишь собственным идеализмом и мыслями о благости ночного дозора, искушению не поддался.

Мышелову, в чьей природе в большей степени присутствовали злость и зависть, пришлось труднее, но и он в конце концов отверг притягательнейшие соблазны тумана – хотя бы только потому, что ему, грубо говоря, хотелось самому быть источником собственного зла и он не желал принимать его ни от кого другого, пусть даже как дар от самого архидемона.

С кошачьим проворством, словно сварливая и высокомерная женщина, которой неожиданно дали отпор, туман отскочил шагов на десять назад, открыв при этом четырех убийц, и наставил свои щупальца прямо на Фафхрда и Мышелова.

Вот тут Мышелову пригодилось его доскональное знакомство с практически всеми представителями преступного мира Ланкмара, равно как и его молниеносная реакция. Он узнал самого низкорослого из четверки – Джиса с его кинжалами – и понял, что ближайшая опасность будет исходить именно от него. Не долго думая, Мышелов выхватил из ножен Кошачий Коготь, хорошенько прицелился и метнул. В тот же миг Джис, которому тоже было не занимать сообразительности и быстроты, бросил в него один из кинжалов.

Однако Мышелов, никогда не терявший осмотрительности и всегда бывший начеку, в момент своего броска отклонил голову, и нож Джиса, чуть чиркнув его по уху, просвистел мимо.

Безгранично веривший в собственную быстроту, Джис такого движения не сделал, и в результате миг спустя рукоять Кошачьего Когтя уже торчала у него из правого глаза. Несколько мгновений он в изумлении таращился в пространство оставшимся глазом, после чего осел на мостовую и его лицо скорчилось в смертной гримасе.

Крешмар и Скел выхватил свои мечи, Гнарлаг обнажил сразу оба: ни одного из них ни на миг не привела в замешательство крылатая смерть, впившаяся в мозг их сотоварища.

Фафхрд, как никто умевший вести бой широким фронтом, не взялся по примеру остальных за меч, а схватил жаровню за одну из раскаленных коротких ножек и швырнул ее незамысловатое содержимое в физиономии противников.

Благодаря этому маневру Мышелов успел обнажить Скальпель, а Северянин – свой тяжелый, выкованный в пещере меч. Он с удовольствием выбросил бы жаровню – очень уж она была горячая, но, увидев, что ему придется биться с Гнарлагом Два Меча, лишь ловко перекинул ее в левую руку.

И бой закипел. Трое убийц, ошеломленные на секунду горячими угольями, которые, впрочем, не причинили им вреда, уверенно бросились в атаку, и в воздухе одновременно сверкнули четыре их клинка.

Правый меч Гнарлага Северянин отбил жаровней, принял удар левого на крестовину Серого Прутика и тут же вонзил его в горло бандита.

Выпад Фафхрда был настолько мощен, что оба меча Гнарлага, миновав с двух сторон могучее тело Северянина, так и застыли в сведенных смертельной спазмой руках их обладателя. Фафхрд, которому теперь более всего докучала невыносимая боль в левой ладони, отшвырнул жаровню в ближайшее удобное место, которым оказалась голова Скела, в результате чего быстрый выпад последнего не удался.

Мышелов, который в этот миг проворно отступал от не менее проворных Крешмара и Скела, поднырнул под клинок Крешмара и снизу вверх всадил Скальпель ему меж ребер (самый быстрый путь к человеческому сердцу), затем молниеносно выдернул его и точно таким же манером угостил ошеломленно раскачивавшегося Скола. После этого он отпрыгнул назад и, не опуская своего грозного меча, быстро осмотрелся вокруг.

– Все готовы, – сообщил ему Фафхрд, который уже успел оглядеть поле битвы. – Ой, Мышелов, я обжегся!

– А у меня рассечено ухо, – ответил тот, осторожно ощупывая рану. – Впрочем, только самый кончик. – Он усмехнулся и, сообразив, о чем ему только что сказал Фафхрд, заметил: – Теперь будешь знать, как пользоваться оружием кухонных мальчишек.

– Ну да! – отозвался Фафхрд. – Если б ты не жмотничал с углем, я ослепил бы их всех своим фейерверком.

– И обжегся бы еще сильнее, – любезно проговорил Мышелов и радостно добавил: – Мне показалось, что у того, которого ты огрел жаровней, в кошеле звенело золото. А-а…. это же Скел, грабитель Скел. Сейчас достану Кошачий Коготь….

Мышелов осекся: послышался мерзкий свистящий звук, потом тихий хлопок. В неверном свете, лившемся из квартала знати, друзья увидели сверхъестественную картину: окровавленный кинжал Мышелова висел в воздухе над пустой глазницей Джиса, схваченный за рукоятку белым щупальцем, торчавшим из туманной массы, которая стала еще плотнее, словно напиталась как следует – а так оно и было – смертью своих слуг.

Фафхрда и Мышелова охватил какой-то первобытный ужас – он был сродни ужасу перед молнией, что несет смерть из грозового неба, перед гигантским морским змеем, наносящим удар из пучины, перед лесными тенями, которые могут переломать все кости сильному мужчине, перед грозящими удушьем кольцами дыма из очага чародея.

И тут вокруг них послышалось звяканье стали о камни мостовой: туманные щупальца подобрали четыре брошенных меча и кинжал Джиса, а другие принялись вытаскивать из ножен мертвого головореза неиспользованные ножи.

Казалось, какой-то громадный осьминог-призрак, вышедший из бездны Внутреннего моря, вооружается перед битвой.

А ярдах в четырех над землей, в том месте, откуда росли щупальца, в самой сердцевине туманной массы начал образовываться красноватый диск, который все больше и больше походил на глаз размером с человеческое лицо.

Друзья не могли отделаться от ощущения, что как только этот глаз прозреет, с десяток вооруженных щупальцев примутся одновременно наносить безошибочные удары.

Оцепеневший от ужаса Фафхрд стоял между быстро растущим глазом и Мышеловом. Последний, осененный внезапной мыслью, крепко сжал в ладони Скальпель, напрягся и крикнул Северянину:

– Подбрось меня!

Разгадав замысел друга, Фафхрд стряхнул с себя оцепенение, сплел пальцы ладоней и присел. Мышелов разбежался, оттолкнулся правой ногой от ступеньки из ладоней Фафхрда и взлетел стрелой – Северянин помог ему, мощно вытолкнув его вверх и вскрикнув при этом от боли.

Держа перед собой меч, Мышелов влетел прямо в красный глаз из эктоплазмы, который тут же исчез, однако исчез из виду и сам Мышелов, словно угодил в громадный сугроб.

Мгновение спустя вооруженные щупальца пришли в движение и принялись колоть и рубить направо и налево, словно слепой фехтовальщик. Однако поскольку их было штук десять, некоторые клинки проносились в опасной близости от Фафхрда, и тот заплясал, уклоняясь от ударов. Ориентируясь по стуку его подошв по мостовой, щупальца стали действовать точнее – опять-таки как слепой фехтовальщик, – и Фафхрду пришлось проявить все свое проворство, что было не так-то просто при его комплекции. Окажись рядом сторонний и беспристрастный наблюдатель, он бы решил, что осьминог-призрак заставляет Фафхрда откалывать какой-то немыслимый танец.

Между тем Мышелов, оказавшись позади белого чудовища, увидел серебристо-розовый жгут и, высоко подпрыгнув – жгут попытался ускользнуть, – рассек его концом Скальпеля. Он оказался еще плотнее, чем туманная масса, и лопнул с неожиданно громким звоном.

И сразу туманная масса скукожилась – гораздо быстрее, чем проткнутый рыбий пузырь, и скорее, как гриб-дождевик, на который наступили громадным сапогом; щупальца тоже разлетелись в прах, мечи и кинжалы со звоном посыпались на мостовую, и струя такой отвратительной вони ударила в друзей, что им пришлось срочно зажать носы и рты.

Через несколько секунд Мышелов, осторожно втянув в себя воздух и найдя его уже сносным, радостно вскричал:

– Вот так, мой друг! Я перерезал чудищу его тоненькую глотку, или артерию, или главный нерв, или пуповину, или что там это у него было.

– А откуда тянулся жгут? – осведомился Фафхрд.

– У меня нет ни малейшего желания это выяснять, – заверил его Мышелов, внимательно глядя через плечо в сторону улицы, из которой появился туман. – Хочешь поплутать по Ланкмару – милости прошу. Но эта штука, похоже, исчезла окончательно.

– Ой! – внезапно взвизгнул Фафхрд и замахал рукой. – Вот негодяй, ты же вынудил меня подставить тебе обожженную ладонь!

Мышелов ухмыльнулся и принялся разглядывать покрытые противной слизью камни мостовой, трупы и разбросанное оружие.

– Где-то здесь должен быть Кошачий Коготь, – пробормотал он. – К тому же я слышал звон золота….

– Да ты учуешь монетку, спрятанную под языком у человека, которого ты душишь! – огрызнулся Фафхрд.

В храме Злобы пять тысяч идолопоклонников с кряхтеньем и стонами начали подниматься с пола: каждый из них за это время похудел на несколько унций. Барабанщики поникли над своими барабанами, прислужники – над колесами с красными свечами, тощий верховный жрец устало свесил голову, держа в корявых руках деревянную маску.

Все на том же перекрестке Мышелов покачал перед носом у Фафхрда кошельком, который он только что извлек из пояса Скела.

– Ну что, мой благородный друг, преподнесем его в качестве свадебного подарка нежной Иннесгей? – почти пропел он. – Разожжем нашу добрую жаровенку и проведем остаток ночи так же, как и начали – вкушая несравненные радости ночного дозора и многообразные восторги….

– Дай его сюда, идиот! – рявкнул Фафхрд, хватая кошелек обожженными пальцами. – Я знаю одно местечко, где есть целительные бальзамы и иголки для зашивания рваных воровских ушей. А какие там крепкие да свежие девки и вино!