Глава 4 «НЕ ТРОНЬ ПАРНЯ!»

Так хорошо на душе у Вадимки бывало только дома. Будто и впрямь он уже вернулся на хутор и теперь ему захотелось пожаловаться доброй хозяйке на свои беды, как, бывало, жаловался матери. Когда сели завтракать, гость без умолку говорил о том, что выпало ему на долю в порту и в городе. Чуть не расплакался, когда речь у него пошла о Гнедом и Резвом. Вот самое большое горе, которое причинили ему люди в тот страшный день. Хозяйка слушала молча, Вадимка все время ощущал на себе её пристальный, сочувствующий взгляд, и это прибавляло ему охоты рассказывать. Неожиданно хозяйка сказала:

— Поживи у меня хоть денёчек… Отдохнёшь… Отоспишься… Народ немного схлынет. А?

Вадимка умолк. Он привык видеть, как все устали от постоев чужих людей.

— А я ж вам мешать буду.

— Ты будешь не мешать, а утешать, — вздохнула она. — …У меня муж и сын на этой самой войне… Хоть на тебя порадуюсь в своей хате.

— А у кого они служат? У белых или у красных?

— Слава богу, у красных. Теперь, может быть, домой заскочат.

— А я ж, тётенька… белый, — сконфузился Вадимка.

Хозяйка улыбнулась.

— А ты, сынок, не белый и не красный. Ты ещё зелёнка… Ну так погостишь?

— Ага, — согласился гость.

— Ну, вот и ладно, милый… Война-то, слава богу, кончилась. Для всех людей радость, а для матерей особенно.

…Не привыкший дома сидеть без дела, Вадимка целый день провёл в хлопотах, помогал по хозяйству. Первый раз в своей жизни он понял, как неутолимо может изголодаться человек по работе, находил в ней большое душевное успокоение.

— Ты бы отдохнул, сынок, — пробовала советовать хозяйка, — в работники я тебя, кажись, не нанимала.

— А я нынче, тётенька, здорово отдыхаю!

Хозяйка улыбалась. Вадимка от души был благодарен этой женщине. Он чувствовал — в её улыбке жила радость матери: её сыну сегодня хорошо.

Незаметно пролетел день. Когда наступило новое утро, гость поднялся на рассвете. Хозяйка тоже уже встала.

— Что так рано? — спросила она.

— Дома-то мать ждёт, — признался Вадимка.

— Ну, добрый путь тебе, мальчик. Неси мой поклон твоей матушке… Дом-то далеко?

— Там… на Дону… Между Ростовом и Воронежем.

— Пешком ты, милый, туда не дойдёшь. Ног не хватит… Тут скоро будет станция, разузнай, не пойдут ли какие поезда?.. Ну-ка, примерь вот эту рубашку. Пинжачишко тоже примерь… А то простудишься.

Вадимке хотелось отказаться — она же отдаёт одёжку своего сына! Но парнишка промолчал — вспомнил, как холодно ему было в дороге.

Завтракали молча. Гость чувствовал себя в неоплатном долгу перед хозяйкой. Уж очень щедрым и неожиданным был подарок! Надо поблагодарить добрую женщину. Вадимка старался вспомнить, что говорили на его хуторе взрослые, когда благодарили друг друга. Ему хотелось найти слова, которые вместили бы то, что переполняло его сердце. Но уже встали из-за стола, а слова все не приходили.

— Вот в этой торбочке тебе харчи на дорогу, — сказала хозяйка, протягивая ему сумку, которую носят на спине, как школьный ранец. — Несколько дней продержишься. А там… бог не без милости… Сироте тоже бывает счастье… — Голос её оборвался.

Вадимка взял сумку. Настала минута благодарить хозяйку, а слов у него не было. И будто не он, а кто-то другой за него вдруг сказал:

— Спасибо тебе, родненькая! За все, за все спасибо!.. Я тебе в ножки поклонюсь.

Но сделать это ему не удалось — его крепко обняла хозяйка. Сам не зная почему, Вадимка вырвался и кинулся в дверь.

…По колее железной дороги уныло брели пленные, нынче их стало меньше. Вадимка, глядя на них, остановился и долго стоял, не двигаясь. Он только что был под мирным, домашним кровом. Как много такой кров значит для человека! Как ему, Вадимке, не хотелось снова становиться бездомным и гонимым, будто совершил он какое-то огромное преступление, но вины своей мальчик не понимал. Он крепился, чтобы не расплакаться, — жаловаться не на кого и некому. Эх, был бы дядя Василь! Хорошо, что не видит маманя, как ему нынче трудно на свете!

Вместе со всеми Вадимка пошёл по железнодорожному полотну. Станицы уже не было видно за горкой. Людской поток снова потащил его с собой. Двигались молча.

…Пришли на станцию. Она была забита брошенными пассажирскими и товарными составами, стояли остывшие паровозы. На перроне вокруг железнодорожника сгрудилась большая толпа пленных. Вадимка втиснулся в неё, стал слушать — будут ли ходить поезда? Железнодорожник говорил, что поезда по ходят, а что будет дальше, он не знает.

— Ну, не нынче, так, может быть, завтра али послезавтра?

— Не надо было мост взрывать у Екатеринодара… через Кубань… Теперь вот и сидим тут в ловушке… Ишь ты, подай им поезда!

— Да нам уж как-нибудь… на крыше, на буфере…

— Ни так и ни этак… С деревянным кондуктором да по шпалам! Вот как!

— А чего вы тут торчите тогда? Как репа в огороде! — наседала толпа.

— Телеграф и телефон работают, бросить нельзя.

Стоявший рядом с Вадимкой пожилой казак сказал:

— Дело дохлое! Пошли, братцы, на своих на двоих… Сделаем один шаг — всё-таки ближе к дому… Бедная пехота ногами промерила тыщи вёрст. И ничего — от этого не помирали… Давайте снова как бывало — ать-два левой!

Вадимка долго стоял на перроне, смотрел в ту сторону, где за невысокими горами осталась станица. Ему хотелось пожаловаться той старой женщине, которая была ему теперь как мать. Никаких поездов не будет! Пойду насколько хватит сил… А ты не горюй… я постараюсь… Прощай, родненькая!

Пожилой казак не сказал ничего нового. По шпалам продолжал непрерывно катиться поток пленных. Он снова понёс с собой и Вадимку.

…От Новороссийска до Екатеринодара Вадимка прошёл пешком. С этих пор парнишка накрепко уверовал, что если бы на свете не было чудес — не жить человеку. Многого из того, что с ним происходило, он не мог понять иначе. По узкой полосе, где между горами шла железная дорога, двигались тысячи бесприютных людей. На ночь они заполняли встретившуюся станицу. Казалось, в станичные хаты никак не могла втиснуться такая громада. Но приходило время ночлега, и никто не оставался на улице. Разве это не было чудом?

По этой же полосе земли недавно прошли две армии. Казалось, тут ничего не могло остаться, чем можно накормить человека. Теперь по этому же месту шли новые тысячи голодных людей. Чем они могли кормиться? Откуда же тут мог взяться кусок хлеба? И всё-таки никто из них не умер с голоду Разве это не чудо?

Люди шли целые дни. И так повторялось без конца. Силы уже кончались, а люди шли и шли. Казалось, ноги идут сами без твоего участия, ты давно перестал их чувствовать. А ноги несут человека. И это разве не чудо? Вспомнил Вадимка и другое чудо! Однажды, долго бредя по дороге в поисках ночлега под проливным дождём, Вадимка вконец продрог и почувствовал если ему не удастся согреться, он жестоко захворает, а хворать нельзя: его бросят — кто станет возиться с больным!

Невдалеке можно было различить дом — большой, кирпичный, наверно, принадлежащий железной дороге. К нему манил тусклый свет в окнах. На этот свет и побрёл Вадимка. Дом оказался нежилой — в нём были только стены да окна. Какая-то добрая душа поставила на подоконник керосиновую лампу Каждый вершок пола был занят спящими вповалку людьми. Надежды найти себе место не было никакой. Ставя ноги между спавшими, Вадимка вошёл в коридор — тут тебя хоть не поливает дождь! Правда, дышать было совсем нечем Неужели так придётся стоять до самого рассвета? Но и на этот раз на глазах Вадимки совершилось чудо. Один из спавших неподалёку вдруг замычал и повернулся на бок, он потревожил соседа, тот почесался и тоже повернулся на бок. Между ними образовалось узкое пространство, сюда-то и удалось втиснуться Вадимке. В такой трудный час он согрелся и заснул. И как знать — может быть, это чудо спасло ему жизнь!

Малолетка Вадимку было нетрудно обидеть, но как раз потому-то находились люди, которые брали его под защиту. Вадимка видел не раз, как над его головой сталкивались добро и зло. Ему запомнился случай на одной станции. В тот день у Вадимки оставался последний кусок хлеба из того запаса, который он бережно нёс в сумке, — его дала та добрая хозяйка. Жалко было доедать её хлеб. Вадимка уселся на краю перрона, рядом с другими пленными. Он достал из сумки свой последний ломоть хлеба и последний кусочек сала.

— А ну, дай сюда! — послышалось вдруг.

Это сказал сидевший рядом оборванец. Он был грязный, заросший, глаза смотрели дико. Озверевший от голода солдат попытался вырвать у парнишки хлеб.

— А как же я? — растерялся Вадимка.

— А черт с тобой!

Оставалось надеяться только на чудо, и оно явилось.

— Не тронь парня! — донеслось сзади.

Это сказал проходивший по перрону красноармеец — наверное, дежурный. Чтобы подтвердить своё приказание, он поправил на плече ремень винтовки.

И сосед отстал.

— Спасибо, дяденька! — обернулся Вадимка. — Давайте пополам? А? — протянул он еду своему защитнику.

Красноармеец улыбнулся.

— Не надо… Ешь сам, а то тебя, не ровен час, самого сожрут… вот такие, — кивнул он на соседа. — Мне, парень, каждый день каптёр выдаёт хлеб, а вот тебе какой каптёр даст — не знаю.

Дежурный зашагал дальше.

…Вадимка не считал дни, он считал станции — они запомнились ему ещё при отступлении. По станциям можно было судить, много ли осталось до Екатеринодара? Наконец, такой день настал — показалась река Кубань, а за ней Екатеринодар. Вадимка дошёл до разъезда Эйнем, неподалёку от берега реки. И разъезд и все вокруг него было заполнено народом — перед тем, как перебираться на городскую сторону, каждый старался отыскать тут место, чтобы отдохнуть. Вадимке вместе со многими удалось устроиться на куче старых шпал. День был весенний, солнечный, на душе у Вадимки повеселело — закончилась, наверно, самая тяжёлая часть его трудной дороги к дому!

Парнишка с большим любопытством смотрел на город. Наверно, плохо жить в таком месте. Все надо покупать на базаре. Когда у них на хуторе говорили, что такой-то человек кормится с базара, хотели сказать — дела у этого человека совсем незавидные. Как можно жить без своего хлеба, без степи, без коней! Ни восхода, ни захода солнышка в городе из-за домов как следует не увидишь. То ли дело зелёная травка да привольная донская степь! А в городе один булыжник! То ли дело душистый ветерок в поле! А в городе, наверно, всегда воняет гарью из труб. Ни за что не согласился бы здесь жить!

И, будто прочитав его мысли, один из сидевших рядом с ним пленных сказал:

— В станице нет-нет да и протянет кто-нибудь кусок хлеба нашему брату. А вот придём в город, тут известное дело. Живём не горюем, хлеба не купуем, с базара кормимся… А на базаре нынче только собаки гоняются за кошками… Поскорей бы выбраться из этого гиблого места.

Перед разъездом лежала мрачная равнина, слышался глухой шум реки, вселявший тревогу. Впереди была неизвестность, но Вадимка знал: он должен туда идти. Соседи Вадимки поднимались со шпал и брели к берегу Кубани. Вместе с ними медленно пошёл и Вадимка.

На берегу собралась уйма пленных — не каждый рисковал начинать переправу, не оглядевшись, не прикинув, как лучше. Вадимка испуганно смотрел на широкую, бурную реку. Грязная, рыжая вода кипела страшными бурунами, грозя поглотить в своей пучине все живое и мёртвое, и стремительно неслась неизвестно куда.

— Наш Дон — тихий, а Кубань — река бешеная… Как бы тут не переправиться на тот свет, — вздохнул кто-то.

— Дон-то наш тихий, а вот на Дону тихо не бывает, — ответил пожилой казак.

Вадимка старался не слушать разговоров — от них становилось ещё страшней. Он стал приглядываться, как переправлялись другие. Была взорвана лишь часть моста у берега, противоположного городу. Эту часть называли тут фермой. Один конец этой фермы лежал на «быке», другой упал в воду, недалеко от берега, а с берега до упавшего конца фермы положили доски. По ним смельчаки и начинали переправу, отчаянно балансируя руками. Вадимка решил пуститься в путь: долго размышлять — больше оробеешь! И он пошёл по доскам. Доски прогибались до самой воды и раскачивались, а внизу бурлила рыжая пучина. Вадимка старался смотреть на доски, чтобы не видеть мчавшуюся под ними реку. Боялся, что закружится голова. И она закружилась… Ему хотелось ухватиться за что-нибудь, он покачнулся, но тут кто-то схватил его самого сзади за воротник.

— Эге, так не годится, герой! А то нырнёшь и не вынырнешь! — услышал он чей-то простуженный голос.

И сильная рука, держа его за воротник, довела до железных переплётов фермы. Вадимка так испугался, что забыл сказать дяденьке спасибо. Да он и не знал, кому говорить. Но как только он почувствовал, что держится за холодное, надёжное железо, он сразу пришёл в себя, отдышался и стал пробираться дальше.

Оказалось, что лазить по железным переплётам куда легче, чем по деревьям, — тут есть и за что ухватиться, и куда ногу поставить. Взрослым казакам пробираться по остаткам моста было куда труднее.

— Отвык, пропади ты пропадом, по вербам за грачиными яйцами забираться, — ворчал кто-то, стараясь достать ногой до нужного ему переплёта. — Сколько лет пришлось провисеть в седле, разучился, понимаешь.

До «быка» Вадимка добрался быстро. Дальше шла сохранившаяся часть моста, по ней парнишке было идти уже просто.

«И всё-таки добрых людей на свете больше, чем злых! — не выходило у него из головы. — Ей-богу, больше!»