"Кольцо мечей" - читать интересную книгу автора (Арнасон Элинор)

16

К тому времени, когда меня выпустили из лазарета, «Хавата» уже приближался к краю системы. Первый газовый гигант остался позади, и мы наращивали скорость. И коридоры начинали вызывать ощущение, обычное в космическом полете. Вряд ли я подберу слова для этого. Назначение корабля — двигаться в пространстве, и когда он движется, люди на борту занимаются тем, чем им положено заниматься. Они несутся к своей подлинной цели, они пребывают в фокусе своих жизней. Во всех чувствуется сосредоточенность и невозмутимость, которые исчезают, когда они убивают время или выполняют наименее важные из своих обязанностей.

Однако хвархаты одержимы работой, как никто другой.

Я явился в кабинет генерала согласно распоряжению. Он был меньше кабинета на планете, хотя это не бросалось в глаза. Проектор был включен, и одна стена превратилась в ряд высоких узких окон. За окнами открывался вид на гряду холмов, покрытых бледно-желтой растительностью. Я видел эти растения вблизи. Они напоминали траву, но потом замечаешь, что у них нет стеблей с семенами, а только длинные, узкие гибкие листья, тускло-золотистые, как листья кленов на исходе осени. Холмы усеивали деревья с толстыми стволами и пышной листвой — их листья, помнится, вырезаны тоже как у кленов. — Ярко-желтые, латунного оттенка. На склонах холмов паслись крупные темные животные. Небо было чистым и бездонно-синим.

Край Эттинов. Почти наверное вид со стороны одного из домов, которые держат женщины его рода. (Да.)

Я сел. Генерал расхаживал взад и вперед, что очень на него не похоже. Иногда он останавливался у своего рабочего стола и крутил что-нибудь в пальцах — Богиню в ее ипостаси Хранительницы Очага или же длинный зловещий нож, эмблему его ранга.

Он спросил, как я себя чувствую. Я ответил, что прекрасно.

— Ты предостерегал меня против этих людей, а я пропустил мимо ушей.

— Мы все совершаем ошибки.

Он посмотрел на голограмму.

— Не нравится мне это.

Что верно, то верно.

— Мы опустошили их компьютеры. Как только к тебе вернутся силы, я хочу, чтобы ты начал знакомиться с информацией. У тебя минуты свободной не будет.

— Ничего.

— Пусть Шен Валха сам расскажет, как он забрал тебя у человеков. Все прошло гладко, если не считать вреда, причиненного тебе. И я не знаю, что будет с человечьей женщиной. Твоя раса для меня непостижима. Возможно, они каким-то образом расправятся с ней. Кара, месть.

После такого вступления он сообщил мне о своем разговоре с Анной.

Потом я спросил:

— Для чего ты рассказал ей эту историю?

— Про первый год, который ты провел среди Людей?

Я кивнул. Он взял статуэтку Богини, подержал ее и поставил обратно.

— Ей не место на периметре. Как и всякой женщине. Но твоя раса все смешивает. Неприкосновенным не остается ничто. Никто не защищен.

— Я не знаю, обязан ли ты ей чем-нибудь, — продолжал он. — Она попыталась, как представлялось ей, спасти твою жизнь и тем самым подвергла себя опасности. Я старался внушить ей, что она не должна вмешиваться в дела мужчин.

— Как говорится.

Он посмотрел на меня с недоумением:

— Я старался, чтобы она поняла, что периметром правит насилие. Видимо, твои однопланетники постоянно лгут друг другу о природе всего сущего и особенно — о природе насилия. Я убежден, что она не понимает, во что впуталась, и хотел дать ей об этом хоть какое-то представление. Я хотел напугать ее, вызвать в ней отвращение и ужас.

— Вероятно, тебе это удалось.

— Очень хорошо. Как я уже сказал, у меня нет уверенности, что мы чем-либо ей обязаны. Но если обязаны, то я хотел бы выручить ее из ловушки, в которую она попала.

Он взял кинжал. Рукоятка из золота, и в нее вделан драгоценный камень, красновато-лиловый, вспыхивающий зелеными огнями. Александрит, мне кажется. Лезвие, длиной тридцать сантиметров, острее бритвы.

— В дипломатическом лагере были женщины. Мы убили одну, хотя, к счастью, обнаружилось это много позже, и неизвестно, кто ее убил. Так что никому не потребовалось прибегнуть к выбору. Мы сообщили на человечий корабль, что уничтожим его, если он покинет орбиту. Я знал, что на борту там есть женщины. Мы объявили заложниками все человечье население планеты, не делая различий между мужчинами и женщинами, и оставили ракеты следить за ними, пока мы не улетим. Программа ракет изменена, теперь они не проводят различий. Договориться с ними нельзя. Они не пощадят никого.

— Господи Боже ты мой! — сказал я.

— У меня не было альтернативы. А теперь я должен обратиться к другим головным и спросить их, как нам сражаться с таким врагом. Но еще одного вопроса я им не задал, потому что не жду от них верного ответа. Но тебе, Ники, я его задам. Мне давно ясно, что я рахака. Я не прибегну к выбору, если есть возможность избежать его. Как мне жить с тем, что я сделал?

Ты будешь жить с этим, потому что должен, дурак проклятый! (А!)

От него я пошел навестить Шена Валху, начальника штаба при генерале. В самый первый раз, когда я его увидел, я понял, что он Ватка. Большой, объемистый, мягонький на вид с мехом почти совсем белым, ну прямо ком ваты. На спине, плечах и предплечьях рассыпаны пятна, похожие на пятна снежного барса: большие неясные кольца, пустые в центре и часто не замкнутые. Бледно-бледно-серые.

Массивный, пятнистый, смахивающий на плюшевого мишку — ну, вылитый Ватка. С моей легкой руки почти все употребляют это прозвище, даже генерал.

Он с острова на дальнем Юге родной хварской планеты. Климат там состоит из чередования дождя, ледяной крупы, снега и опять сначала. И мех у людей очень длинный и густой. Они все выглядят большими, мягкими и уютными. И пользуются репутацией закаленных головорезов.

Он сидел у себя в кабинете, облаченный в обычный костюм — в шорты. Бедняге Ватке всегда жарко. Руки он сложил на широком мохнатом брюхе. Его бледно-желтые глаза посмотрели на меня.

— Насколько я понял, своей жизнью я обязан вам.

— Своей свободой. Не думаю, что человеки тебя убили бы. Садись, если хочешь. — Он поскреб грудь, а потом зевнул, показав мне все четыре кинжальных зуба. У большинства Людей эти зубы развиты не больше человеческих клыков. Но кинжальчики Ватки очень длинные и заостренные. И он часто зевает. Он утверждает, что от жары его клонит в сон. Но, по-моему, это что-то вроде ритуальной демонстрации.

— Первозащитник сказал, чтобы я узнал у вас подробности операции.

— Он пришел ко мне двадцать дней назад и сказал, что ты тревожишься, но по его мнению это пустяки. Однако будет неплохо разработать соответствующий план, не ставя тебя в известность.

— Почему?

— Я не могу сообщить тебе побуждения Эттин Гвархи. Что до меня, то я тебе никогда не доверял.

— А, да. Это.

— И потому я начал перебрасывать солдат и оружие с базы на севере — понемножку почти каждый день на официальном самолете. Человеки ничего не заметили. Слишком были заняты, продираясь на своих не поддающихся обнаружению самолетах в запрятанные под землей тайные базы. После захвата мы нашли два самолета и две базы, но, конечно, и тех и других имеется больше. Бесполезная прихоть! Но отлично их отвлекавшая. Все — и солдат и оружие — мы разместили в закрытой части базы.

Куда меня не допускали.

— И когда враги провели свою блистательную стратегему, мы смогли нанести ответный удар. Дело было относительно простое. Занять летное поле. Уничтожить челнок. Сбросить десант на дипломатический лагерь и станцию. Помахать оружием и пристрелить парочку-другую врагов, слишком уж глупых или храбрых. Сообщить кораблю на орбите, что мы развернули мыслящие ракеты. В большом количестве, так что их невозможно обнаружить и перехватить все. При любой попытке покинуть орбиту или что-то предпринять, мы уничтожим и его, и всех человеков на планете. Грозить, так уж грозить по-настоящему, Ники.

Он нахмурился и почесал широкий плоский мохнатый нос.

— Была только одна загвоздка: второй человечий корабль. Я сказал первозащитнику, что хочу его уничтожить. Он находился слишком близко от пункта переброски и мог, думалось мне, скрыться. Первозащитник потребовал, чтобы я только грозил. Это было ошибкой, Ники. Разделайся я с этим кораблем, мы могли бы задержаться на планете подольше. Спокойно и неторопливо пройтись по всем информационным системам и допросить человеков Первозащитник считает, что сумеет сохранить возможность переговоров. И ограничил военные действия жесткой необходимостью. Быть умеренным, воюя, всегда глупо.

— На этом корабле почти наверное были женщины. И вы все равно его уничтожили бы?

— Да, конечно. — Он наклонился и положил толстые руки на стол. — Эти инопланетные извращенцы не первые, кто пытается укрыться за женщинами и детьми. Они не первые, кто нарушил правила войны. И в прошлом мы умели карать таких оскорбителей воли Богини.

Обычная схема образования союза. Старые ссоры забываются — во всяком случае на время. Заклятые враги объединяются, и все выступают вместе против рода-нарушителя.

По возможности женщинам и детям вреда не причиняют — во всяком случае прямо. Но если преступный род не удается укротить без вреда для женщин и детей, идут и на это, кто поднимает на них руку, прибегает к выбору, едва им представляется такая возможность. (В частности мне в хвархатах очень нравится их позиция, что можно нарушить почти любое правило, лишь бы потом ты был готов на самоубийство. Они видят в этом помеху для укрепления во вредных привычках.)

Никто не вступит в переговоры с родом, нарушившим правила войны, и финал всегда один — окончательное решение вопроса. Род-оскорбитель уничтожается полностью. Мужчин убивают, а женщин и детей не берут в другие роды. Они становятся бездомными париями, а когда дети мужского пола подрастают, их убивают.

Если женщины рожают новых детей, как иногда случалось в прошлом, хотя хвархаты не любят признавать этого, их ждет та же судьба, что и остальных. Им нет места среди Людей. Они тоже преступники.

В конце концов род исчезает. На то может понадобиться одно, два, а то и три поколения. Прощения нет. Хвархаты верят в возмездие и в генетику. Некоторые врожденные черты они предпочитают не сохранять.

— Мы стоим перед альтернативой, — сказал Ватка. — Либо мы признаем, что человеки — это люди, которые нарушили правила войны. Либо можем объявить их не-людьми.

— То есть как?

Его бледно-желтые глаза уставились на меня, и я опустил свои — на иерархической лестнице он стоит заметно выше, чем я.

— Мы может объявить, что человеки — очень смышленые животные, способные подражать поведению людей, но лишены решающего свойства личности. Они не умеют различать, что верно и достойно, а что нет. Им недостает способности судить и делать правильный выбор. По-моему, найдется много веских доводов в пользу такого заключения, а если они животные, мы можем разделаться с ними, как с животными, не считаясь с правилами войны.

— Ватка, вы меня пугаете.

Он снова зевнул, показывая все зубы. Потом улыбнулся.

— Мы не друзья, Ники. Я ни на сотую ха-икуна не забываю, кто ты. Инопланетянин. Враг. Предатель своего рода. В конце концов, думается, ты предашь Эттин Гварху.

— Думаю, что нет.

— Возможно, непреднамеренно, но твой дух тянет в разные стороны, и, как все человеки, ты легко сбиваешься с толку. Все перемешивается, и ты не отличишь, что верно и достойно, а что нет.

Два бодрящих утренних разговора! Я пошел заняться ханацином, а потом проверить съестные продукты, которые генерал экспроприировал у человеков.

Из журнала Сандерс Никласа и так далее