"Ду Фу" - читать интересную книгу автора (Леонид Бежин)

«НА ЗАКАТЕ ДНЕЙ» ВСПОМИНАЯ ДЕТСКИЕ ГОДЫ

Каждый, кто изучает древний и средневековый Китай, должен постоянно обращаться к династийным историям. Это название возникло потому, что императоры новых династий, взойдя на престол, обычно отдавали распоряжение о составлении истории предшествующей династии: так сложился огромный свод, охватывающий почти всю историю Китая. В династийных историях содержатся сведения об экономике, политике, военном деле, науке и искусствах; в них же включены и биографии известных политических деятелей, полководцев, поэтов и художников. Биография Ду Фу тоже включена в династийные анналы, но что удивительно: никто из средневековых историков и хроникеров не рассказал о самом раннем периоде жизни поэта, не постарался запечатлеть облик самолюбивого подростка, охваченного жаждой сочинять стихи и писать «большие иероглифы». Почему так случилось? Чтобы ответить на этот вопрос, задумаемся, каким же было традиционное для Китая, основанное на конфуцианских взглядах, отношение к детству.

Герой одного из рассказов Лу Синя, замечательного китайского писателя наших дней, вспоминает о том, как он отнимал у младшего брата бумажного змея, по его мнению, отвлекавшего ребенка от серьезных занятий, сердился, кричал, доводил его до слез и только позднее, прочитав книгу по педагогике, понял свою ошибку. Игрушки необходимы ребенку, как воздух, как сама жизнь, потому что в играх и заключается детство. Эта простая мысль стала для героя рассказа настоящим открытием. Воспитанный в традиционном китайском духе, он не привык воспринимать детство как самостоятельный, имеющий свои внутренние законы период жизни. С конфуцианской точки зрения человек обретал себя лишь во взрослую пору, когда он становился «благородным мужем» («цзюнь цзы»), а до этого момента он словно бы еще и не существовал, находился в небытии, представлял собой сформировавшийся зародыш. Поэтому в официальных биографиях исторических лиц об их детстве почти ничего не сообщалось. В жизнеописаниях многих поэтов, каллиграфов, художников, помещенных и в старой и в новой «Истории династии Тан», мы прочтем лишь об их ранней поэтической одаренности и стремлении к знаниям: авторы жизнеописаний полагали нужным упомянуть об этом, так как «талант» и «широкая начитанность» входили в число достоинств «благородного мужа», и тот факт, что они обнаружились в раннем детстве, следовало занести в династийные анналы.

Иначе смотрели на детство последователи других философских школ Древнего Китая (например, даосизма). В отличие от конфуцианцев они, например, идеализировали состояние детской безыскусности, доказывая, что лишь ребенок обладает той природной естественностью, которая недостижима ни в каком ином возрасте. И если никто из конфуцианских историков не рассказал нам о детстве Ду Фу, то сам поэт довольно часто обращался к детским воспоминаниям. Его стихи о детстве служат надежным источником для биографа. В китаеведческой науке давно замечено, что даже авторы династийных биографий использовали стихи как биографический источник, доверяя их точности и не опасаясь поэтического вымысла (в средневековом Китае иначе смотрели на вымысел, воображение, фантазию, чем смотрим сейчас мы, и стихи по документальной точности описаний не отличались от исторической прозы). Вот и современный биограф вправе воспользоваться стихами Ду Фу, написанными в поздний период жизни, но как бы возвращающими поэта к ее истокам. Память Ду Фу сохранила то немногое, что позволяет представить его детство. Он не успел запомнить мать, поэтому в стихах о матери нет ни строчки. Зато Ду Фу вспоминает тетушку, вспоминает седоголовых лоянских друзей, угощавших его вином, вспоминает танцовщиц и певцов, которых довелось увидеть и услышать. В ноябре 787 года поэта приглашают на выступление танцовщицы по имени Ли Двенадцатая, ученицы той самой знаменитой Гунсунь, чей танец с мечом так поразил его в детстве. Эта неожиданная встреча вызывает волнение в стареющем поэте. Глядя, как танцует Ли, Ду Фу словно бы узнает в ней Гунсунь, и воображение переносит его на полвека назад.

Когда-то, в далекую пору, красавица дева жила, Воинственным танцам которой внимал с восхищеньем народ. Восторженных зрителей толпы со страхом следили за ней: Казалось подчас, что на землю небесный обрушился свод Казалось, волшебный охотник девятое солнце сразил, Дракон повелителей Неба в крылатой упряжке вознес. Едва она выйдет на сцену - и словно бы гром прогремит! Застынет она - и как будто ударит внезапный мороз!

Тогда же, в старости, Ду Фу повстречался с певцом Ли Гуйнянем и посвятил ему стихотворение:

В знакомом мне доме. я пение ваше слыхал, У старого друга я с вами встречался не раз. Здесь, к югу от Цзяна, прекрасные есть уголки. Цветы опадают - я снова приветствую вас.

В стихотворении «Сто печалей», написанном в 761 году, Ду Фу описывает детство как лучшее время жизни, и это легко понять, ведь с конфуцианской точки зрения поэт не достиг того, что в его возрасте положено достигнуть «благородному мужу»: у него нет ни должности, ни положения, ни постоянного угла, и он вынужден скитаться в поисках случайных заработков. К тому же он вечно болеет и чувствует себя стариком. Поэтому в стихах и возникает ностальгия о прошлом. В даосском трактате «Чжуанцзы», созданном в IV-III веках до и. э., часто встречаются образы резвящихся на воле лошадей, вот и Ду Фу, следуя даосской трактовке, сравнивает себя с беспечным бурым теленком и горько сетует на болезни, нищету и неустроенность поздних лет:

Вспоминаю - мне было пятнадцать тогда - я мальчишкой в душе оставался. Словно бурый теленок, беспечен я был, убегая стремглав за ограду. А когда в благодатные дни сентября всюду груши и финики зрели, Я, бывало, взбирался по тысячу раз на деревья осеннего сада. Но теперь наступила иная пора - пятьдесят мне исполнится скоро. Я гораздо охотней сижу или сплю и с трудом поднимаюсь с постели. И хотя я шутить заставляю себя, принимая почетного гостя, Не избавиться мне от назойливых дум, и заботы совсем одолели. Я домой возвращаюсь, и снова меня всюду голые стены встречают. И жена моя добрая видит опять на лице моем те же печали. Сыновья ж мои, неслухи, знать не хотят никакого к отцу уваженья - Всё кричат от обиды, что вновь на обед ничего им сегодня не дали.