Е. Бертельс

НИЗАМИ

Издательство ЦК ВЛКСМ

«Молодая гвардия»

1947

7. Белый дворец

У одного богатого юноши на окраине города был огромный прекрасный фруктовый сад. Как-то раз он направился туда подышать свежим воздухом. Придя к саду, он, однако, увидел, что ворота его крепко заперты. Вместе с тем изнутри сада доносилась веселая, праздничная музыка. Сколько он ни стучал, ему не открыли. Юноша проломал в одном месте стену и пробрался внутрь. Оказалось, что там гуляет и развлекается компания молодых девушек. Заметив незнакомого юношу, они приняли его за злоумышленника и изрядно отколотили. Однако ему удалось доказать, что он вовсе не вор, а хозяин, и сконфуженные гостьи извинились. Они сообщили ему, что они - жительницы этого города и забрались в его сад, чтобы погулять и повеселиться на свободе. Девушки предлагают ему выбрать из их среды ту, которая ему больше всех понравится, и провести время в ее обществе. Юноша забирается в старую беседку и смотрит через щелку, как купаются девушки. Одна особенно пленила его, и он просит привести ее к нему. Но как он ни старается уединиться со своей красавицей, все время возникают различные препятствия, заставляющие парочку разлучиться. Наконец юноша убеждается, что судьба против него, что, очевидно, сама природа хочет предохранить его от преступного деяния. Он выясняет, кто пленившая его красавица, делает ее родителям предложение, заключает с ней законный брак и счастливо живет с нею до самой смерти. Новеллу завершает восхваление белого цвета - символа чистоты и непорочности.

* * *

Пока Бехрам проводил время в приятных беседах со своими царевнами, на Иран снова напал китайский хакан. Бехрам хочет защищаться. Но выясняется, что у него нет войска, а казна пуста, и собрать новое войско не на что. У него был везир по имени Раст-Роушен (прямой - светлый) [81]] . Он предлагает Бехраму собрать нужные для ведения войны средства у населения. Шах дает ему полномочия, и везир берется за сбор с невероятной жестокостью и бессердечием. В короткое время все население разорено и доведено до полного отчаяния. Бехрам всех подробностей, конечно, не знает, но чувствует, что происходит что-то неладное. Его гнетет тоска, и, чтобы развлечься, он едет на охоту.

Заехав далеко от всякого жилья, он начинает искать места, где бы можно было отдохнуть. Вдали он видит столб дыма, направляется в ту сторону и находит старика-пастуха, который предлагает шаху отдохнуть в его шатре. Отдыхая, Бехрам вдруг замечает, что на ветке дерева висит большая собака. Это удивляет его, и он спрашивает старика, почему он ее повесил. Старик рассказывает, что пес был долгое время его верным сторожем и помощником- Но вот он начал замечать, что одна за другой пропадают овцы из его стада. Он выследил своего пса и установил, что тот сдружился с волчицей и взамен ее любезностей дает ей возможность беспрепятственно уносить самых жирных овец. «Если тот, - заканчивает рассказ старик, - кому надлежало сторожить мое добро, оказался предателем, то его должна постигнуть самая суровая кара».

«Кто предателя собачьей смертью не казнит, -

Знай: того никто на свете не благословит!»

Бехрам едет обратно в город в глубоком раздумьи. Он понимает, что мудрый старик хотел открыть ему глаза. Не похож ли его везир на того пса? Не предает ли он его страну? Чтобы выяснить это, нужно расспросить тех, кого везир под разными предлогами заключил в тюрьму. Но сделать это можно будет лишь тогда, когда сам Раст-Роушен будет лишен власти и заключен. Иначе невинно пострадавшие не решатся сказать правду.

Вернувшись во дворец, Бехрам приказывает немедленно бросить в тюрьму везира, освободить заключенных и привести к нему несколько человек, знающих правду. Здесь Низами снова вводит семь рассказов. Но теперь это уже не веселые, шутливые сказки, а мрачные картины беспощадного феодального гнета. Можно думать, что поэту здесь не приходилось напрягать фантазию. Эти сцены бесправия, попрания человеческого достоинства, бессердечной жестокости и хищной алчности он нередко мог наблюдать собственными глазами.

Рассказы заключенных более или менее однотипны, излагать их все мы не будем. Довольно будет привести два из них полностью. Первый заключенный рассказал Бехраму следующее:

Раст-Роушен жестокими ударами

Убил моего брата во время пытки.

Все, что у него было, - богатство, коней, -

Все он отнял у него, и жизнь и честь на придачу.

Все решительно, зная его красоту и юность,

Огорчались, что жизнь его была понапрасну загублена.

А когда я поднял вопли и крики,

За это «преступление» схватил меня везир,

Говоря: «Он был на стороне врагов.

Раз он был таков, то и ты таков».

Он приказал грубому гурцу[82]

Чтобы тот разграбил и мой дом.

Наложили мне на ноги оковы,

Ввергли в жилье, подобное могиле.

Тот брат невинно лишен жизни,

А этот скован по рукам и ногам.

Вот уже год, что я заключен,

Но видеть лик шаха - для меня доброе знамение.

У второго заключенного был прекрасный сад. Везиру этот сад понравился, и он потребовал, чтобы владелец продал его ему за небольшую сумму. Тот отказался. Тогда везир обвинил его в сношениях с врагами, бросил в тюрьму, а сад конфисковал. У третьего таким же путем были отобраны редкие драгоценности.

Особенно характерен седьмой рассказ. Отшельник, разделивший общую участь, говорит:

«Я из тех, кто устранился от мирских тревог,

Кто идет путем аскета. Мой вожатый - бог.

Длань узка, но взор мой, словно у свечи, широк,

На горенье ради мира я себя обрек.

Для меня людских соблазнов стал невластен глас,

И от бренного земного руки я отряс.

И отрекся я от пищи и от сна тогда, -

Я без сна, питья и пищи пребывал всегда.

Не имев воды и хлеба - днем, не пил, не ел;

Ночью же не спал я - ибо крова не имел.

Утвердился я в служеньи богу моему,

И не знал я дела, кроме как служить ему.

Взглядом, словом, делом людям благо приносить, -

Вот как я старался богу моему служить.

И за мною от везира стражники пришли.

Вызвал - посадил меня он от себя вдали,

Молвил: «Стал тебя в злодействах я подозревать!

А закон страны - злодеев нам велит карать…»

«О везир! - в ответ сказал я. - Мысли мне открой,

Жить по-твоему хочу я - и а ладу с тобой!»

«Я боюсь твоих проклятий, - отвечал везир, -

Да скорее бог избавит от тебя свой мир!

Ты злонравен по природе, мстителен и зол.

Ты дурных молитв немало обо мне прочел.

Из-за злых твоих молений я ночной порой

Поражен, быть может, буду божией стрелой.

Только раньше, чём от злого твоего огня

Искра божьего проклятья опалит меня, -

В глотке яростной молитву я запру твою.

Руки злобные в колодки с шеей закую!»

Заключил меня в оковы, неба не страшась.

Старика поверг а темницу нечестивый князь.

Как осла, что вертит жернов, дервиша велел

Заковать; колодки, цепи на меня надел.

На семь лет меня он бросил в страшный сей затвор.

Я же скованные руки к небесам простер, -

Ниспроверг величье князя я мольбой своей

И сковал злодею руки - крепче всех цепей!»

Таким образом, Низами дает исключительно полную характеристику преступного везира. Если насилие над первыми заключенными вызвано его алчностью, то здесь мотив еще более интересный. Везир, узнав о праведной жизни отшельника, даже не допускает мысли о том, что он может отнестись к его преступной деятельности безразлично. Раз он добрый человек, он должен ненавидеть везира.

Раскрывшиеся перед Бехрамом картины насилия повергли его в ужас. Он дает приказ казнить Раст-Роушена позорной смертью. Но оказывается, что всей бездны его преступности он еще не знал. От китайского хакана прибывает гонец и сообщает, что везир уже давно находился с ним в соглашении. Под предлогом собирания средств он разорял страну и народ, причем все жестокости он приписывал приказам Бехрама, а себя изображал преданным интересам масс, пытающимся оберечь их от произвола жестокого царя. Он рассчитывал, что в результате этих действий вспыхнет восстание, страна станет окончательно беззащитной, и тогда хакан вступит в ее пределы и с легкостью ее покорит. Так как хакан узнал, что везир заключен в тюрьму, то он для соблюдения добрососедских отношений считает нужным известить Бехрама о той грозной опасности, которой он подвергался.

Все эти события производят на Бехрама глубочайшее впечатление. Он совершенно изменяет образ жизни, отказываясь от всех прежних забав. Дворцы он отдает под храмы огня, гарем закрывает. Все его заботы теперь направляются исключительно на управление страной. Единственное удовольствие, в котором он не может себе отказать, - охота на гуров. Однажды, выехав на охоту, он встречает особенно красивого гура. Животное убегает. Бехрам мчится за ним. Долго длится преследование. Наконец гур вбегает в пещеру. Бехрам за ним следом. Подоспевшие два пажа не решаются войти в пещеру и остаются ждать снаружи. Подъезжает и дружина, но Бехрам не выходит и не выходит. Начинают допрашивать мальчиков, бьют их; они плачут, по повторяют, что шах в пещере. Внезапно из пещеры поднимается пыль, и слышится грозный возглас: «Уходите, ступайте домой, шах ваш занят здесь делом!» Воины входят в пещеру - она пуста. Наиболее удивительно то, что она даже неглубока и другого выхода у нее нет.

Приезжает .мать Бехрама и приказывает раскопать в пещере землю. Но и раскопки ничего не обнаруживают. Груды земли и камней, говорит Низами, н доныне лежат возле этой пещеры.

Поэму завершают строки, основанные на игре словом «гур», которое означает одновременно онагра и могилу:

Повествующий, чье слово нам изобразило !

Жизнь Бехрама, укажи нам - где его могила?

Мало молвить, что Бехрама между нами нет, -

И самой его могилы стерт веками след.

Не смотри, что в молодости именным тавром.

Он клеймил онагров вольных на поле! Что в том?

Ноги тысячам онагров мощь его сломила;

Но взгляни, как он унижен после был могилой.

Двое врат в жилище праха. Через эти - он

Вносит прах, через другие - прах выносит вон.

* * *

При всей сложности построения поэма удивительно гармонична. Отдельные ее части все время перекликаются: постройка Хаварнака и постройка семи дворцов, уход в пустыню Ну'мана после убийства Симнара и таинственное исчезновение Бехрама. Интересно и сложное построение новелл, о котором мы уже говорили выше. Но наибольший интерес все же представляет здесь рама повествования, то есть биография Бехрама. Мы видели, как она была изложена у Фирдоуси (вероятно, более или менее в соответствии с доисламскими хрониками). Как и в «Лейли и Меджнун», из разрозненных элементов, соблюдая узловые моменты биографии, Низами сумел опять создать стройное целое, показывая характер Бехрама в изменении. Иначе говоря, Низами опять вернулся к той мысли, которая обусловила построение его второй поэмы. Он хочет показать, как в результате ударов судьбы и жизненного опыта характер Бехрама меняется, и из беспечного искателя приключений, рыцаря и ловеласа он превращается в правителя, достойного править народом, посвящающего заботы не своему благополучию, а процветанию страны.

Несколько неожиданным можно считать конец Бехрама это таинственное исчезновение, объяснить которое поэт не захотел. Эпизод напоминает исчезновение Кей-Кавуса в «Шах-намэ». Сасанидские хроники, повидимому, такого предания не содержали. Можно предположить, что Низами были известны какие-то версии предания о гибели Бехрама, письменными источниками не зафиксированные или до нас не дошедшие.

Приближавшаяся старость не ослабила поэтической силы Низами. Не ослабила она и его оценки феодальной действительности. Более того, в этой поэме его оценка стала еще более суровой. Он беспощадно изобличает продажность, коварность и алчность окружавших шаха вельмож, показывает их бессилие и трусость в моменты, когда внешний враг угрожает стране. Выход из такого кризиса Бехраму указывают не придворные мудрецы, не его советники, а человек из народа, простой, прямодушный скотовод.

Так называемые «зерцала» - дидактические трактаты, поучавшие искусству править страной, - были известны Ближнему Востоку еще задолго до ислама. Широкое распространение имели они и в мусульманском мире. Низами знал многие из них и. широко ими пользовался. Но заслуга его в том, что он не удовольствовался одними советами и рецептами, - он облек все свои поучения в подлинно художественную форму, через художественные образы искал глубокого воздействия на своего читателя. Можно с полным правом утверждать, что «Семь красавиц» во всех отношениях наиболее зрелое и совершенное из произведений Низами, если только не считать последнюю его поэму, занимающую, как мы сейчас увидим, совсем особое место.

ПРЕДСМЕРТНАЯ ПЕСНЯ. «ИСКЕНДЕР-НАМЭ»

В своей последней поэме Низами обращается к себе:

Застенай, о старый, ветхий годами соловей,

Ибо красные щеки розы стали желтыми.

Вдвое согнулся прямой изукрашенный кипарис[83]].

Садовник из тенистого угла поднялся[84]].

Когда пятьдесят лет минуло,

Изменилось состояние спешившего.

Голова от тяжкого бремени склонялась к камню[85]].

Верховое животное измаялось от узкого пути.

Устала моя рука требовать вино.

Отяжелела, нога, трудно вставать.

Тело мое приняло лазурную окраску[86]].

Роза моя красноту отбросила, желтизну приобрела,

Мой бегущий конь устал в пути,

Голова моя мечтает об изголовьи.

Ветроногий, пригодный для ристалища конь

Под сотней ударов не сдвигается с места.

У веселья потерян ключ к винному погребу,

Признаки раскаяния появились.

Поднялось с гор облако, сыплющее камфору[87]],

Природа земли стала вкушающей камфору[88]].

То сердце склоняется к уходу,

То голова восхваляет сон.

Попреки девушек не доходят до уха,

Фляга опустела, кравчий умолк.

Голова от шутки отвернулась, ухо от музыки,

Приблизился миг прощания для откочевки.

Забрезжили сумерки, говорит поэт, и пора подумать о том, как достойно завершить дело жизни, как сохранить потомству свое имя. Здесь введено изумительное по трогательности место, в котором Низами говорит о своей вечной жизней:

Вспомни, о юная горная куропатка,

Когда придешь ты к моему праху,

Увидишь ты траву, поднявшуюся из моего праха,

Изголовье надгробия увидишь рассыпавшимся,

подножие провалившимся.

Весь постланный мне прах унес ветер,

Никто из современников уже меня не поминает.

Положишь ты на камень над моим прахом руку,

Вспомнишь о моей чистой сути,

Прольешь ты на меня слезу издали,

Пролью я на тебя свет с неба.

Молитва твоя, к чему бы она ни поспешила,

Скажу: аминь, дабы она была доходчива.

Привет мне пошлешь - и я пошлю привет,

Пойдешь - и я спущусь с купола.

Считай меня живым, как и себя.

Я приду душой, если ты придешь телом.

Мы видели, что уже в предшествовавшей поэме Низами жаловался на болезни. Теперь, видимо, состояние его здоровья ухудшилось, он чувствовал постоянную усталость и потому все более искал уединения и отчуждался от окружающих:

Наскучил я дням :

И покой свой унес в угол уединения.

Дверь дома, словно высокий небосвод,

Запер я для мира на замок, для людей на запор.

Не знаю я, как протекает вращение судьбы,

Что доброго, что злого происходит в мире.

Я - мертвый, но мужественно идущий,

Не принадлежу к каравану, но все же

иду с караваном.

С сотней мук сердца я совершаю единый вздох,

Чтобы не уснуть, звоню в колокольчик[89]].

Повидимому, многих из близких поэту людей к этому времени уже не было в живых:

Выпью я вина в память о друзьях, скончавшихся в чужбине,

Из которых ни одного я более не вижу на месте.

Возможно, что и с сыном у старика были какие-то размолвки, ибо он жалуется на одиночество:

От любви людей я отвратил лицо,

Своей родней себя же самого нашел.

Если влюбленным я и покажусь очень злым,

Все же лучше мне стать моим собственным возлюбленным.

Материальное положение поэта ухудшилось. Получил ли он обещанный дар из Мераги - неизвестно, но о достатке говорить уже не приходятся:

Если нет у меня жаркого из седла онагра,

То и мучений от могилы утробы нет[90]].

И если нет передо мной прекрасного палудэ[91]],

То пищей своей я делаю выжимки своего мозга.

И если высохло мое масло в кувшине,

Я от отсутствия масла мучительно расстаюсь с жизнью,

словно светоч.

Так как тело мое пусто от «барабанных»[92]] лепешек,

То я, словно барабан, не разрываюсь от затрещин.

В довершение ко всем невзгодам Ганджу постигло страшное землетрясение:

От этого землетрясения, что разорвало небо,

Города исчезли в земле.

Такая дрожь напала на горы и долы,

Что пыль поднялась выше ворота небосвода.

Земля стала беспокойной, как небо,

Кувыркающейся от игры времени.

Раздался один звук дуновения последней трубы,

Так что рыба отделилась от горба коровы[93]].

У небосвода рассыпались сцепления,

У земли сломались сочленения.

Столько сокровищ в тот день пошло на ветер,

Что Ганджа в ночь на субботу исчезла из памяти.

От стольких жен и мужей, юных и старых,

Не осталось ничего, кроме надгробного плача.

Легкомысленная жизнерадостность никогда не была свойственна Низами. Он сам говорит, что его уже в юности считали серьезным не по возрасту. Но не характерен для него и пессимизм.

Однако беды, омрачавшие последние годы поэта, приводят его к восклицанию:

Блаженна та молния, что жару отдала душу,

В один миг родилась и в один миг умерла,

Не застывшая свеча, которая, загоревшись,

Несколько ночей терзалась в предсмертной муке, а затем умерла.

Но несмотря на все эти беды, на одиночество и нищету, именно в эти годы Низами осуществляет самый грандиозный из своих замыслов - огромную двухтомную поэму об Александре Македонском.

Установить точную дату завершения этой поэмы трудно. Поэт сам ее не указал, и определять ее приходится только на основании догадок. Так как в предисловии к поэме говорится о «Семи красавицах» как о произведении, уже законченном, то ясно, что работа над последней поэмой началась после июля 1196 года. В некоторых рукописях есть указание на 597 (1200/1201) год. Приписка эта, сделанная очень плохими стихами, Низами принадлежать не может, но она частично близка к истине.

Поэма носит название «Искендер-намэ» («Книга Александра»), но каждый том ее имеет еще особое название. В эти названия переписчики внесли большую путаницу, но можно уверенно полагать, что сам поэт первую книгу назвал «Шараф-намэ» («Книга славы»), а вторую - «Икбаль-намэ» («Книга счастья»).

Во второй книге Низами упоминает, что ему исполнилось шестьдесят лет. Если дата рождения (1141) правильна, то, следовательно, «Икбаль-намэ» писалась в 1199-1201 годах. Но она не могла быть написана в особенно короткий срок, ибо и возраст и болезнь не допускали такого усиленного труда. Тогда «Шараф-намэ» могла быть написана только между 1196-1200 годами. А так как объем ее очень велик и сам Низами, как мы увидим, придавал ей исключительное значение, то можно допустить, что подготовительная работа к ней шла уже в период создания «Семи красавиц».

Поэма посвящена представителю Ильдигизидов, сыну Джихан-Пехлевана - Нусратаддин Абу-Бекр Бишкин ибн-Мухаммеду, вступившему на престол в 1191 году, после гибели своего деда Кизил-Арслана. Поэма, повидимому, не была никем заказана; тему Низами выбрал по своему желанию. Но когда он ее закончил, ряд правителей выразил желание приобрести ее. Низами передал ее тому, кто был ближе всех:

Раз пришел такой приказ от государя:

«На паше имя начерти этот рисунок»,

По. словам шаха увлажню я мозг,

На слова же других отвечу отказом.

Имя этого же правителя мы находим и во второй части поэмы. Но во второй части в некоторых рукописях появляется еще имя правителя Мосула-Иззаддин Мас'уд. Указание на Мосул приводит нас к правившему там в то время дому Зенгидов. Но в этом доме с таким именем правителей было два: Иззаддин Мас'уд I ибн-Маудуд (1180-1193) и Иззаддин Мас'уд II ибн-Арслан (1211-1219). Если мы Признаем, что поэма посвящена Мас'уду I, то тогда нужно будет заключить, что она была закончена до 1193 года, а это никак не может быть увязано с хронологией других поэм. Если же признать, что имеется в виду Мас'уд II, то возникает другое затруднение. По традиции считается, что Низами скончался в 1203 году. Посвятить поэму правителю еще до вступления его на престол он едва ли мог, тем более не мог называть правителем того, кто тогда еще не правил. Остается допустить, что традиционная дата смерти неправильна и что Низами умер после 1211 года. К этому вопросу мы еще вернемся далее.

Двойное посвящение мы видели уже и в «Хосров и Ширин». Но там это были представители одной династии. Здесь же мы находим имена людей, друг с другом никак не связанных. Но в поэме есть строки, повидимому, объясняющие это несколько странное явление. Поэт говорит, что получил такой приказ:

Нам дай эту жемчужину - самоцвет.

Если же нет, то уходи из сада.

Иначе говоря, ему было предъявлено требование в очень резкой форме, даже подкрепленное угрозой. Угрозы были, надо думать, вполне реальные, ибо о «венценосных меценатах» Низами тут же отзывается очень резко:

Все люди зарились на эту мою книгу,

Однако она была сочинена с посвящением ему.

Ни у одного из повелителей, виденных мною, кроме него,

Я не видел места для отшельников.

Я видел головы, опорожненные от мозга.

Которые гнусно снесли много других голов

Дверь зазывает, а стол с угощением пуст,

Все - тощее, без всякого жира.

Все они - торговцы с природой менялы,

Мучители тех, кто на их иждивении.

Сопоставляя все эти факты, можно допустить, что Низами закончил поэму и кому-то собирался посвятить ее. Ильдигизид Бишкин прослышал об этом и потребовал поэму себе, угрожая в противном случае изгнать поэта из Ганджи. Сопротивляться Низами, конечно, не мог и вынужден был включить в поэму это посвящение. Но в 1210 году Бишкин умер; поэт освободился от своих обязательств и поднес поэму Мас'уду II, вступившему на престол в 1211 году. Рукопись с первым посвящением получить обратно из дворцовой библиотеки Низами уже не мог. С них снимались копии, и так получились две редакции поэмы, отстоящие друг от друга по времени лет на десять.

Это объяснение можно, конечно, принять, если отказаться от традиционной даты смерти Низами (1203). Но, как мы увидим далее, доказательства правильности этой даты у нас нет.

В начале поэмы есть еще упоминание о покровителе, некоем Имаде из Хоя, но кто был этот человек, установить не удалось.

Тема, которую Низами избрал для своей последней поэмы, имела за собой длинную историю. Образ македонского завоевателя, с головокружительной быстротой покорившего чуть ли не весь культурный мир, поставившего себе задачей слить воедино Восток и Запад, с древнейших времен вызывал интерес у самых различных народов. Уже вскоре после его смерти Клитарх и Онесикрит, близко к нему стоявшие, составили его биографию. По их материалам написал позднее его жизнеописание Плутарх.

Но реальная биография не могла удовлетворить круги, интересовавшиеся Александром (зороастрийское духовенство и иранскую аристократию). Рядом с ней начали складываться легенды, с историческими фактами считавшиеся мало. Можно думать, что первыми создателями и распространителями таких легенд были воины Александра. Во время походов на Восток они распускали среди народов, с которыми им приходилось встречаться, фантастические слухи о своем повелителе. Вернувшись на родину, они, не жалея красок, расписывали чудеса и диковины дальних стран, которые им довелось посетить. Поражение, нанесенное Александром властителям разных стран Востока, особенно Египта и Ирана, ранило их самолюбие, более того, подрывало теократические [94]] теории, которыми они обосновывали свое «право на власть». Не приходится поэтому удивляться, что первый «роман об Александре», в противоположность реальной биографии, возник на Востоке. Складываться он начал около I века нашей эры, но разросся и пополнился в первых десятилетиях Ш века, когда императоры Каракалла и Александр Север ввели официальный культ Александра. Приписан роман был врачу завоевателя Каллисфену и долгое время распространялся под его именем. Уже давно установлено, что роман этот никакого отношения к Каллисфену не имеет, и потому он в науке известен под названием Псевдо-Каллисфена.

Основная тенденция романа ясно показывает, что возник он в Египте. Александр в этом романе сын не македонца Филиппа, а египетского жреца Нектанеба, бежавшего из Египта в Македонию и сумевшего околдовать жену Филиппа Олимпию. Так как Нектанеб не только жрец, но и потомок древних царей Египта, то, следовательно, в жилах Александра течет кровь фараонов, и он не иноземный завоеватель, а законный наследник египетского престола. Тем самым восстановлен авторитет теократических теорий и успокоено самолюбие и властителей.

Греческий роман лег в основу многочисленных переводов на восточные языки. Был не сохранившийся среднеперсидский перевод; известны переводы сирийский, эфиопский и армянский. Для более широкого круга европейских читателей Псевдо-Каллисфен стал доступным благодаря латинскому переводу Юлия Валерия. Для средневековья, страстно любившего слушать о похождениях рыцарей в далеких странах, роман представлял огромный интерес. Уже в XII веке возникает ряд стихотворных и прозаических переработок, среди которых можно назвать французскую версию - Ламбера Ле-Тора и Александра Парижского. Немецкими стихами в то же время изложил роман монах Ламбрехт. Французские версии легли в основу двух английских переработок: «Кинг Алисандер» (XIV век) и «Роман об Александре» (1438),

Таким образом, к XV веку роман завоевал даже большую территорию, чем его герой, и его сюжет сделался в полном смысле слова международным. Хотя с отмиранием рыцарского романа он и должен был отойти на второй план, но еще для XVIII века, рядившего своих героев в античные одежды, отдельные эпизоды его были излюбленной темой пышных придворных трагедий.

В Иране интерес к образу македонского завоевателя был вызван совершенно иными соображениями. Удар, нанесенный Александром Ирану, был крайне тяжек. Рухнул престол Ахеменидов, в пламени пожара погибла сказочная роскошь дворца «царя царей» в иранской столице. В ахеменидском Иране светская власть была тесно сплетена с властью духовной. Для упрочения своей власти Александр поэтому принял ряд мер против зороастрийского духовенства. Уничтожены были их священные книги, казнены сотни представителей зороастрийского культа. Понятно, что зороастрийское духовенство должно было возненавидеть Александра.

В дошедших до нас остатках среднеперсидской литературы Александр прямо называется исчадием ада, созданием отца зла Аримана. Связанные с зороастрийским духовенством круги отрицали строительство Александра. По их мнению, он не мог ничего построить, ибо «был он разрушителем, но не был созидателем».

Но голое отрицание заслуг Александра не могло удовлетворить представителей иранской аристократии. Политические воззрения ее покоились на теократической основе: считалось, что законным правителем Ирана может быть лишь лицо, наделенное «божественной благодатью» (фарром), которая в царском роде наследственна. Захват престола Александром практически доказывал всю несостоятельность этой теории и подрывал престиж носителей власти. Нужно было попытаться каким-либо способом включить Александра в число носителей фарра и так оправдать захват престола шаханшахов.

Путь к разрешению этой задачи я показал роман Псевдо-Каллисфена. Если Александра можно было сделать египтянином, то почему бы не возвести его в сан сына иранского царя? Как была проделана эта операция, мы не знаем, но почти несомненно, что в сасанидскую «Книгу царей», официальную хронику династии Сасанидов, Александр вошел уже не как адское исчадие, а в роли потомка Ахеменидов. Подтверждение этого предположения можно усмотреть в том, что как «Шах-намэ», так и многие арабские историки дают рассказ об Александре уже в переработанном виде.

Говоря о происхождении Александра, они рассказывают, что Филипп Македонский, будучи побежден во время войны Дарией II, вынужден был, кроме дани, выдать замуж за победителя еще и свою дочь. Вскоре Дарий возымел к ней отвращение и отослал ее обратно к отцу. По возвращении на родину она родила сына - Александра. Не желая позора, Филипп скрыл происхождение ребенка и выдал его за своего собственного сына. Таким образом Александр оказывается старшим братом свергнутого им Дария Ш и, следовательно, законным наследником иранского престола.

Насколько мы можем судить, первой художественной обработкой сказания об Александре на персидском языке является соответствующий раздел «Шах-намэ» Фирдоуси. Он сложился у Фирдоуси в целую самостоятельную поэму, в известной степени законченную. Основные его элементы восходят к греческому роману Псевдо-Каллисфена, в какой-то восточной его переработке. Однако полная версия романа Фирдоуси уже известна не была. Многие черты потускнели, иногда даются только второстепенные детали, значение которых автору уже не вполне ясно. Так, знаменитый эпизод источника живой воды совершенно потерял логическую связь. Образ Искендера четкого оформления не получил. Фирдоуси не обратил внимания на мусульманскую традицию, к его времени успевшую присоединить Александра Двурогого - Искендера Зулкарнайна к числу пророков, ниспосланных в этот мир до Мухаммеда. Излагая историю завоевания Ирана, Фирдоуси придает герою черты защитника правосудия и охранителя законности. Но в дальнейшем исчезают и эти черты.

Почему Искендер совершает походы, что он ищет, скитаясь по всему миру, остается неясным. Заключительная часть раздела, наполненная мрачными предвозвестиями, таинственными и страшными явлениями, как будто имеет целью подчеркнуть бессилие смертного, предостеречь его от несбыточных мечтаний, заставить понять, что никакие завоевания и никакие богатства ни на миг Не отсрочат назначенный ему смертный час. В общем, в понимании Фирдоуси Искендер - один из многих властелинов Ирана, которому выпало на долю совершить необычайные походы. Никакой особой миссии у него нет, и его царствование - только один из эпизодов в истории этой древней страны.

* * *

Своей последней поэме Низами сам придавал очень большое значение. В предисловии он подчеркивает, что

Более славного повествования

Не находили еще правдивые люди.

Эту книгу он считает как бы венцом всей своей творческой работы:

Я сказал это и ушел, а повесть осталась: Не следует читать эту повесть от безделья.

Для более легкого усвоения ее сложного содержания поэт даже вводит особую главу, в которой вкратце излагает все содержание поэмы, чего он ранее никогда не делал. Наконец он даже указывает, что и в языке он старался соблюдать меру, и хотя и украсил его красноречием, но не настолько, чтобы затруднять понимание.

Очень важен такой факт. Низами включает в предисловие главу о своей беседе с таинственным пророком Хызром, якобы посетившим его и уговорившим взяться за создание этой книги. Конечно, это можно сравнивать с обращением греческих поэтов к музе, но только надо иметь в виду, что для читателей Низами Хызр был реальностью, а Низами представлялся окруженным ореолом праведности. Принять эту главу за простую поэтическую фантазию они не могли, и содержание книги должны были поэтому рассматривать как своего рода откровение.

Все это показывает, что при создании поэмы Низами ставил себе особые цели, казавшиеся ему особенно важными и требующими сугубого внимания со стороны читателя.

Низами начинает с указания на то, что, приступая к поэме, он провел большую работу по изучению источников:

Рассказов об этом царе, покорителе горизонтов,

Я не видел начертанными ни в одном свитке.

Слова, собранные мною как сокровище,

Во всех списках были разбросаны.

Облекая их в убранство стиха,

Кроме новейших историй, изучил я и книги

Еврейские, христианские и пехлевийские.

Низами не видел ни одной книги, специально посвященной Александру. Следовательно, пехлевийский вариант Псевдо-Каллисфена или его арабский перевод ему остался неизвестным. Под новейшими историями он, конечно, разумеет арабские и персидские хроники. Пехлевийские книги скорее всего переводы с пехлеви, то есть арабские трактаты по морали, дидактике, может быть, перевод «Книги царей». Трудно думать, что он пользовался пехлевийской литературой в оригинале.

Но что он разумел под еврейскими и христианскими книгами? Исходя из этнического состава Азербайджана XII века, особенно Ганджи, можно предположить, что поэт с помощью друзей мог знакомиться с грузинскими, армянскими и сирийскими книгами. Таким образом, помимо «мусульманских» преданий, ему открывался еще и второй путь к традициям античного мира. Нельзя, конечно, утверждать, что представления Низами об античных авторах были четки и ясны. Предания греков у него причудливо переплетаются с циклом коранических легенд. Но все же он знал об этом мире значительно больше, чем многие ученые мусульманского Востока. Такое стремление к расширению круга источников в условиях Азербайджана того времени вполне понятно. Низами хочет создать книгу, которая была бы приемлема не для одной иранской знати, как у Фирдоуси, а для всех народов Азербайджана. Он ясно говорит об этом сам:

Другие книги, которые ты будешь смотреть сначала,

Не окажутся правильными перед общим мнением народа.

О происхождении Искендера Низами знает две версии: румскую (византийскую) и иранскую. С последней мы уже знакомы. Это легенда о том, что Искендер - сын Дария II. Источник «румской» легенды неизвестен, но она крайне интересна. В Руме была праведная женщина, которая, забеременев, утратила мужа. Она рассталась с родным городом и попала на чужбину. Родовые муки застали ее в пути. Она разрешилась от бремени в каких-то развалинах и в результате перенесенных лишении тут же скончалась. Царь Македонии Филикус [95]] во время прогулки случайно зашел в эти развалины и нашел покойницу и живого младенца.

Голодный, он собственный палец сосал,

Как будто, грызя его, скорбь выражал[96]].

Царь взял младенца, отвез его во дворец и усыновил. Таким образом, будущий повелитель мира ведет свои род от безвестной нищей. Желание объяснить таким путем добродетели Александра в легенде совершенно ясно.

Но Низами, с презрением отнесясь к иранской версии, Не принял и это предание.

Слова летописцев проверил я строго

И записи мужа, познавшего бога[97]].

В обеих историях правда мертва,

Не стоят вниманья пустые слова.

Рассказы всех стран я читал - убежден,

Что от Филикуса был мальчик рожден.

Низами не нужны никакие объяснения событий на основании происхождения. Для него бог дает и власть и мудрость, «кому пожелает», не считаясь с аристократическим происхождением.

Замысел Низами таков. Он хочет показать Искандера в трех аспектах: царя-завоевателя, царя-философа и мудреца, царя-пророка:

Одни называют его обладателем трона,

Покорителем стран, больше того, завоевателем горизонтов,

Другие из числа приближенных его

Выписали ему диплом на мудрость.

Еще другие вследствие чистоты его и ревностного

отношения к религии

Сочли его за пророка.

Я из всех трех зерен, рассыпанных мудрецами,

Хочу вырастить одно плодоносное дерево.

Сначала постучу в двери царства,

Поговорю немного о завоевании стран.

Потом заведу речь о мудрости,

Возобновлю древние усилия.

Потом постучу в двери пророчества.

Ибо и господь называет его пророком.

Как мы увидим далее, этот план поэт полностью выдержал, причем первый том поэмы соответствует первому разделу плана, а два следующих раздела объединены вместе в «Книге счастья».

Рассказав о происхождении Искендера, Низами дает подробный гороскоп часа его рождения, а затем переходит к своей любимой теме - рассказу о воспитании героя.

Славный воспитатель царевича - Никомах, отец Аристотеля. Будущий великий философ учится у своего отца вместе с царевичем. Тем самым Искандеру уже с детства прививают любовь к науке и философии, а Аристотель становится его верным соратником на всю жизнь.

Военная карьера Искендера, по Низами, начинается с похода на зинджей, занзибарцев, чернокожих дикарей, что соответствует походу Александра в Африку у Псевдо-Каллисфена. Интересно обоснование, которое поэт дает этому походу. Искендер не собирается завоевывать Египет. Он предпринимает поход только потому, что к нему приезжает делегация из Египта, умоляющая его помочь местному населению и освободить его от насильников - занзибарцев, напавших на страну, грабящих и опустошающих ее. Цель похода - помощь угнетенным, восстановление попранных прав. Мы увидим, что Искендер у Низами почти на всем протяжении поэмы выступает только как защитник угнетенных, а не как завоеватель.

Очень любопытен эпизод о военной хитрости, к которой прибег Искендер во время этой войны, выдавая себя за людоеда. Наведя панику на вражеское войско, он таким путем спасает жизнь своим воинам. Но рядом с этим Низами описывает и единоборство Искендера с вражескими богатырями, подчеркивая его личную Доблесть и отвагу. Характерны мысли, которые приходят ему в голову, когда по окончании последнего боя он объезжает поле битвы:

Посмотрел он в назидание на тех убитых,

Наружно посмеялся, а в душе заплакал:

Столько народу в этом бою

Зачем было убивать мечом и стрелами!

Резко отрицательное отношение к войне, явно выраженное здесь, - точка зрения для феодалов XII века неприемлемая. Интересно и замечание «наружно посмеялся»: Искендер не может открыто выразить свою печаль, - она для воинов была бы непонятна, да и омрачила бы для них радость победы.

Второй эпизод - столкновение с Дарием (Дара) и война с Ираном. Каковы причины, ее вызвавшие? Вспомним, что Македония, по рассказам хроник, платила Ирану дань. Задачи Искендера - освободиться от этой зависимости и избавить народ от тяжких повинностей. Победа над зинджами показала ему, что он может рискнуть вступить в единоборство со страшным врагом. Полную уверенность в победе он получил благодаря гаданию по птицам - древнему обычаю, хорошо известному еще в Вавилове. Но, несмотря на благоприятные предзнаменования, Искендер все же не решается начать войну. Он считает нужным прежде посоветоваться со своими сановниками и выяснить, поддерживают ли они его платы. Советники его замысел признают правильным, но думают, что ему не следует самому начинать войну, а лучше дождаться враждебных действий со стороны Дары, Если иранский шах начнет войну, то успеха не добьется, так как он - притеснитель, творит зло и в своем народе поддержки не встретит. Если напасть на Дару, то лучшие люди его страны будут защищать родину, но если нападающим будет он, то он поддержки не получит и поражение его станет неизбежным.

В преданиях имя Искендера часто связывается с рассказом о принадлежавшем ему магическом зеркале, отражавшем все, что происходит и мире. Низами затрагивает здесь это предание, но объясняет его реалистически. Он считает, что, вероятно, в дни Искендера впервые было изготовлено зеркало из полированного железа. Такое зеркало действительно может отражать мир, то есть все то, что близ него находится.

Возвращаясь к рассказу, поэт сообщает, что Дара потребовал у Искендера дань, которую тот перестал выплачивать. Упоминается античное предание о том, что дань имела форму золотых яиц, Искандер вежливо отказывает и упоминает, что курицы, которая несла эти яйца, больше, нет. Рассвирепевший Дара пишет ему грубое письмо, полное угроз, и посылает подарки: мяч для игры в човган (поло), клюшку для этой игры и кунжут. Смысл этих даров (ср. загадки славянской царевны) таков: ты еще дитя, поиграй в эти игрушки; воинов же у меня так много, как зерен в мешке кунжута. Искендер толкует эти дары иначе: мяч, говорит он, - изображение земли. Дара отдал мне власть над землей и крючок, которым ее можно поддеть. Кунжут он велит высыпать на пол и принести кур, которые тотчас же склевали все зерно. В ответ он посылает при вежливом письме мерку сипенда (руты), предлагая попробовать раскусить это твердое зернышко.

Теперь столкновение неизбежно, и Искендер готовит войско. Тем временем собирает военный совет и Дара. Но там совещание протекает совсем иначе, чем у Исжендера. Престарелый воин Ферибурз предостерегает шаха от необдуманных решений. Эти предостережения вызывают у вспыльчивого и заносчивого Дары приступ ярости. Он называет советника стариком с прогнившими мозгами и похваляется тем, что сломит Искандера одним ударом. Таким образом, эти две сцены - совещание Искендера и совещание Дара - должны показать читателю полную противоположность их характеров.

Начинается война. Первый бой у Мосула крайне жесток. Искендеру едва удается спастись от яростного натиска Дары. Искендер начинает опасаться за исход войны. Но в это время к нему тайно приходят два иранских полководца и предлагают убить своего шаха, если Искендер обещает им за это награду. Герой .не верит, что они могут решиться на такое дело, но согласие все же дает. Поэт указывает, почему он решился на это:

Но всем нам дорога лишь та дорога,

Которая к смерти приводит врага.

Можно думать, что у Искендера мелькает мысль о возможности избежать таким путем липшего кровопролития, то есть им двигает тот же мотив, как и во время войны с зинджами.

Во время второго боя полководцы приводят в осуществление свой план и спешат к Искендеру, требуя обещанной награды. Он приказывает схватить их, а сам устремляется к смертельно раненному Даре. Беседа умирающего с победителем - одно из эффектнейших мест поэмы.

Речи Дары дышат яростью, обостренной сознанием своего бессилия. Это рычание умирающего льва. Лишь с громадным трудом Искендеру удается немного успокоить повергнутого вирах владыку. Дара перед смертью обращается к победителю с тремя просьбами: отомстить его убийцам, не притеснять иранскую знать и жениться на его дочери Роушенек, Иекендер выполняет все это.

Характерно, что, вызвав Ферибурза, он спрашивает старика, почему тот не отговорил своего повелителя от этой безумной войны. Полководец объясняет, что Дара по гордыне своей не захотел слушать разумного совета. Он обращается к Искендеру с большой речью, указывая, как ему надлежит поступить с иранской знатью. Шах отпускает его, осыпав щедрыми дарами.

Завоевав иранский престол, Искендер прежде всего приступает к разрушению всех зороастрийских храмов. Здесь Низами пользуется старыми иранскими преданиями, но с его точки зрения это - доброе дело, ибо Искендер искореняет ложную веру, расчищая место для веры истинной. Затем он восстанавливает порядок в стране, которая притеснениями Дары была совершенно разорена и истерзана. Здесь поэт опять дает картину, явно отражающую разорение, наблюдавшееся им лично в его дни. Завершается эпизод браком Искендера с Роушенек и восшествием его на престол в Истахре. Молодую жену он отправляет с Аристотелем в Грецию. С ними вместе посылают туда и все научные книги, которые Искендер нашел в библиотеке иранских царей.

После небольшого вставного эпизода, повествующего о посещении Искандером Ка'бы в Мекке (такой анахронизм был уже и у Фирдоуси), действие переносится в Азербайджан. Начинается третий раздел: встреча Искендера с царицей Нушабэ. Эпизод этот восходит к двум главам Псевдо-Каллисфена: встреча с царицей Кандакэ и война с амазонками. Низами сознательно слил эти эпизоды в одно целое. Нушабэ - Кандакэ у него царица Берда'а - того самого города, который поэт воспел уже в своей второй поэме. Он говорит, что Берда'а в древности называлась Харум (название страны амазонок у Фирдоуси); (подчеркивает также, что во дворец Нушабэ мужчины доступа не имели, и дворец обслуживали только девушки. Нушабэ дни проводит в забавах и развлечениях, а по ночам предается служению богу. Искендер едет к Нушабэ переодетым, выдавая себя за Посла македонского царя. Здесь опять поэт показывает свое тонкое знание психологии. Хотя Нушабэ и окружена царственной роскошью, но вся эта пышность повелителя Востока и Зайада смутить, конечно, не может. Искендер входит во дворец смело, как «гуляющий лев». Не привыкнув унижаться, он забывает снять меч; подойдя к трону царицы, не склоняется до земли. Это необычное для посла поведение заставляет Нушабэ заподозрить, что перед нею не просто посол. У царицы был уже давно тайно заготовленный портрет Искендера. Она велит принести его и убеждается, что сам повелитель находится в ее дворце. Увидев проницательность Нушабэ, Искендер смиряется и предлагает покончить дело миром. Нушабэ устраивает роскошный пир. Всем подносят изысканные яства, а перед Искендером ставят только золотые чаши, наполненные драгоценными камнями. Искендер говорит царице, что все это несъедобно. Нушабэ отвечает: «Зачем же тогда ты ведешь войны из-за богатства, зачем гордиться тем, из чего нельзя приготовить пищи?» Искендер признает, что упрек правилен, но, в свою очередь, указывает, что тогда незачем украшать дворец с такой пышностью. Мы видим, что Искендер, в понимании Низами, все это время воевал вовсе не ради обогащения. Эпизод этот введен ради поучения венценосцам и предостережения их.

Четвертый эпизод - поход Искендера в Дербенд. Низами стремится связать своего героя как можно теснее с Закавказьем. В Дербенде, в горном замке, сидели разбойники, грабившие путников и мешавшие караванному движению. Замок настолько неприступен, что взять его ни осадой, ни штурмом невозможно. Искендер обращается за помощью к Праведному мужу, и по его молитве стены замка рушатся и злодеи попадают в руки Искендера. Уничтожив их, он едет в горный замок Сарир, где, как он слыхал, хранился престол иранского царя Кей-Хосрова и его кубок. Этого эпизода «и у кого из предшественников Низами нет, и восходит он, вероятно, к местным азербайджанским преданиям. Сариром древние географы называли одну из областей теперешнего Дагестана, где на высокой горе стоял замок христианского властелина области, владевшего будто бы знаменитым троном из чистого золота. Характерно, что Искендер, посетив замок, не стремится завладеть этими драгоценностями. Он немного посидел на троне, выпил вина из кубка. По Фирдоуси, царь Кей-Хосров таинственно исчез в этих горах, так что дружина не могла найти даже и следа его. Искендеру показывают пещеру, где якобы это произошло. Искендер проникает в нее и убеждается в том, что это кратер полупогасшего вулкана, в страшных безднах которого еще и сейчас горят залежи серы. Так становится понятным исчезновение древнего шаха, и таинственное предание Фирдоуси получает рационалистическое объяснение.

Пятый раздел - поход Искендера на Восток. Из Азербайджана через Иран и Афганистан Искендер идет в Индию, чтобы наказать царя Кейда, отказавшегося признать себя его вассалом. Когда войска завоевателя вступают в Индию, Кейд ищет примирения и посылает Искендеру ценные дары. Из Индии шах идет в Китай, где правит мудрый хакан, осторожный и осмотрительный. Он собирает огромнейшее войско для защиты своей страны, но столкновения все же стремится избежать. В ответ на грозное послание Искендера он пишет письмо, в котором говорит о своем миролюбии и согласии покориться. Затем он лично едет в ставку царя, выдавая себя за посла. Он просит свидания с глазу на глаз. Советники Искендера убеждают его не соглашаться, думая, что это подосланный хаканом убийца. Но Искендер все же дает согласие, и тогда хакан открывает свою тайну. Царь поражен его смелостью и соглашается не трогать Китай, если хакан уплатит ему дань за семь лет вперед. Хакан готов исполнить это, но только требует от Искендера письменного ручательства в том, что он проживет еще семь лет. Ответ нравится завоевателю, и за остроумие он тут же прощает хакану шесть лет и требует дани только за год. На следующий день хакан появляется возле ставки с огромным войском. Приближение рати вызывает среди румцев панику. Они решают, что Китай нарушил обещание и собирается нанести внезапный удар. Но хакан выезжает вперед и (возвещает Искендеру, что нападать не собирается. Он привел войско лишь для того, чтобы показать ему свою силу. Сопротивляться он мог бы, но видит, что счастье на стороже Искендера, и потому напрасного кровопролития не хочет. За это Искендер прощает ему и остальную дань.

Здесь введен интересный рассказ о состязании румских и китайских художников. В большой зале делают перегородку, делящую ее пополам. В каждой половине художники должны написать на стене фреску. Румцы делают прекраснейшую картину, но когда перегородку снимают, оказывается, что китайская картина является точной копией картины румской. Все изумляются тому, как китайцы, не видя этой картины, могли ее в точности повторить. Искендер открывает тайну. Китайцы просто отполировали стену до гладкости зеркала, и румская картина в этом зеркале отразилась. Искендер приходит к заключению, что хотя румцев и можно считать превосходными живописцами, но в искусстве полировки никто не может соперничать с китайцами.

Хакан устраивает в честь Искендера пышный пир, на котором подносит ему три ценных дара: охотничьего сокола, боевого коня и красавицу-рабыню, кроме прекрасного голоса и умения петь отличающуюся еще и мужеством, геройством и силой. Однако эти свойства Искендеру не нравятся. Он находит, что такие свойства женщине не подходят, и отправляет ее в свой гарем, не желая более близкого общения с нею. Характерно, что героические качества Низами приписывает женщине из Китайского Туркестана, что вполне соответствует традициям героического эпоса тюркских народов.

Собираясь в обратный путь, Искендер узнает, что на Закавказье напали русы, разграбили Берда'а и взяли в плен царицу Нушабэ. Так мы переходим к шестому разделу - войне Искандера с русами.

Через кыпчакские степи, где по дороге Искендер ввел обычай закрывать чадрой лица у женщин, герой проходит в Закавказье. Несмотря на собранное им огромное войско, одолеть русов крайне трудно, ибо они бесстрашные могучие воины. Только во время седьмого боя македонцу, наконец, удается одолеть противника. Особенно тяжел был шестой бой, когда среди русов появилось своеобразное чудовище, вооруженное железным крюком. У него красное лицо, светлосиние глаза, а на лбу большой рог. Победить его не может никто. Тогда из румского войска выезжает никому неведомый витязь, уже отличившийся подвигами в предшествующих боях. Чудовище и его стаскивает крюком с коня. Шлем с головы витязя падает, и Искендер видит, что бесстрашный войн - та самая прекрасная рабыня, которую ему подарил хакан. Взбешенный повелитель сам выезжает на бой с чудовищем и ловит его при помощи аркана. Вечером, пируя после боя, он решает освободить плененное чудовище. Оно убегает, но вдруг возвращается, и приносит Искендеру героиню-красавицу, которую утром утащило к русам. Это знак его благодарности великодушному победителю, пощадившему его жизнь и вернувшему ему свободу. Неприязнь, которую Искандер питал к девушке, проходит, и Искендер берет ее в жены.

Добившись победы над русами, Искендер освобождает Нушабэ и выдает ее замуж за мелика Абхазии. К своему удивлению, он узнает, что у русов деньгами служат не драгоценные металлы, а беличьи и собольи шкурки.

Последний, седьмой раздел «Книги славы» - предание о живой воде. О дарующем жизнь чудодейственном роднике, скрытом в стране вечного мрака, Искендер случайно узнает от одного старика. Он решает разыскать это чудо. Подойдя к границам страны мрака, он, однако, видит, что вступить туда крайне опасно, ибо обратный путь нельзя будет найти. Затруднение разрешает один старец, которого юный воин, сын его, несмотря на запрет шаха, взял с собой е поход. Он дает совет: взять только что ожеребившуюся кобылу, на краю страны мрака зарезать ее жеребенка, а затем пуститься в темноту: влекомая материнским чувством кобыла всегда сумеет найти обратный путь к месту гибели жеребенка. Искендера во мрак сопровождает Хызр, которому и удается найти родник и получить бессмертие. Он понимает, что Искендеру это не суждено, и уходит, не возвращаясь более к шаху. Низами говорит, что, по румским преданиям, там был еще и Ильяс (Илья-пророк). Источник они нашли случайно. Они расположились около него отдохнуть и утолить голод, и когда уронили в него соленую рыбу, взятую на дорогу, рыба ожила и уплыла. С тех пор они оба бессмертны, и на них возложена обязанность помогать заблудившимся путникам, причем Хызр помогает на суше, а Ильяс, как христианский Николай-угодник, на море.

Видя, что родник найти не удается, Искендер торопится в обратный путь.

Низами упоминает, что во мраке он увидел много разных чудес; как, например, ангела Исрафила, но

Открыл эту шахту рассказчик другой,

И я не коснусь ее дерзкой рукой.

Иначе говоря, он не хочет перечислять все то, о чем действительно уже подробно рассказал Фирдоуси. Здесь опять сказывается нерасположение Низами ко всякого рода фантастике, которую он сохраняет лишь тогда, когда композиционно она ему совершенно необходима. В стране мрака таинственный голос возвещает, что дружине нужно подобрать с дороги камни: те, кто этого не сделает, пожалеют, но сожалеют и те, кто сделает. Кроме того, божественный вестник лает шаху маленький камешек и приказывает взвесить его, когда они вернутся к свету. На свету оказывается, что подобранные камни были драгоценными самоцветами. Понятно, те, кто их не взял, пожалели об этом, но и взявшие пожалели, что мало взяли. Камешек же взвесить оказалось невозможно, ибо он хоть и мал, но тяжелее целых гор. Весы пришли в равновесие только тогда, когда на другую чашку бросили шепотку праха. Шах понимает, что это символ, что он сам -

Прах, и только прах и насытит ему мозг.

Здесь введен еще любопытный эпизод. Искендер узнает, что возле одной горы лежит чудесный город. От времени до времени с горы раздается голос, вызывающий кого-либо из жителей города по имени. Он уходит на гору и уже никогда более не возвращается. Шах посылает туда людей, чтобы выяснить, каковы причины этого чуда. Когда одного из посланных им людей позвал таинственный голос, друзья всеми мерами пытались удержать его, но он все же вырвался и исчез, и тайна осталась нераскрытой. Искендер понимает, что это - назидание ему.

И в горьком раздумьи изрек властелин:

«От смерти когтей не уйдет ни один!»

Сравнение «Книги славы» с источниками показывает, что она построена на основе традиционного изложения биографии Искандера, с тем отличием, что введены эпизоды, связывающие его деятельность с Азербайджаном, причем именно этим эпизодам уделено значительное внимание за счет сокращения всего того, что связано с походами на Восток. Важно отметить, что во всех главных войнах Искендер выступает как защитник и освободитель угнетенных. Он по большей части получает не дань, а добровольные дары и подношения. Совершенно ясно, что поэт из всей традиции стремится сохранить только положительные черты.

Вторая часть поэмы - «Книга счастья» - отчетливо распадается на два раздела. Начинается она с возвращения Искендера в Рум. Он приступает к управлению страной и прежде всего приказывает перевести все те научные книги, которые были им добыты в Иране. Вводится закон, по которому сан при его дворе устанавливается соразмерно знаниям человека, а не по его происхождению и богатству. Его помощники делятся на шесть разрядов: 1) воины, 2) чародеи, 3) ораторы, 4) мудрецы, 5) старцы-отшельники и 6) пророки.

Если в осуществлении какого-либо дела одна группа помочь не может, то он прибегает к помощи другой. Если же никто ие в состоянии Помочь ему, он просит помощи у бога.

Здесь введена вставка, поясняющая, почему Искендер получил эпитет Зулкарнайн (двурогий). Среди различных толкований интересно одно, приписываемое поэтом известному ученому Абу-Ма'шару (умер в 786/787 году). Когда Искендер умер, в Руме было изготовлено его изображение, причем по бокам его были изображены два ангела, имевшие рога лазурные, с золотом.

Арабы, увидев изображение, приняли одного из этих ангелов за Искендера, отсюда и возникло прозвище. Низами добавляет еще и известную легенду о царе Мидасе - ослиные уши, его брадобрее и тростинке, разгласившей тайну царя, отнеся ее тоже к Искендеру.

Заболела любимая Искендером красавица. Он был крайне удручен ее болезнью. Желай развлечься, царь поднялся на крышу дворца и оттуда увидел старика-пастуха. Он велел позвать его и попросил что-нибудь рассказать. Старик поведал ему, как один шахзадэ впал в отчаяние вследствие болезни его возлюбленной, которую никто не мог вылечить. Решив, что спасти ее нельзя, он пошел в страшную пустыню, называвшуюся «Аллея смерти», откуда никто никогда не возвращался. Друг шахзадэ, узнав об этом намерении, пустился на хитрость, чтобы спасти его жизнь. Переодевшись разбойником, он напал на краю пустыни на царевича, увез его в свой дом и там держал в подземелье на хлебе и воде. Девушка между тем выздоровела. Друг устроил пир, привел туда девушку, нарядившуюся в свои лучшие одежды, а затем велел привести и шахзадэ. Так он спас его от гибели. Не успел старик закончить рассказ, как Искендеру доложили, что и его возлюбленная поправляется.

За этим следует другой рассказ. У Аристотеля был ученик по имени Аршимендис (Архимед). Искендер подарил ему ту красавицу-рабыню, которую получил от хакана. Юный ученый так в нее влюбился, что перестал посещать лекции своего учителя и крайне огорчил его этим. Аристотель потребовал, чтобы онг на время прислал ему в дом эту рабыню. Он дал ей какое-то питье, удалившее из ее тела всю соединенную с кровью влагу, которую собрал в сосуд. Девушка от этого сморщилась, пожелтела и потеряла всю свою красоту. Тогда Аристотель позвал Архимеда и предложил ему взять обратно свою возлюбленную. Тот возмущенно воскликнул: «Что это за безобразная старуха!» Тогда Аристотель пока дал ему сосуд с выделениями и сказал: «Вот то, что ты в ней любил. Стоит ли ради этого отказываться от мудрости?» Так молодой ученый был возвращен науке.

Здесь идут строки о необходимости придерживаться единобрачия, о которых мы говорили выше. Несколько трогательных строк посвящено воспоминаниям о нежно любимой жене Низами - Афак.

Следующий любопытный рассказ повествует о том, как одна из правительниц Сирии, коптская Мария, утратив свои владения, приехала в Рум и вступила в число учеников Аристотеля. Философ обучил ее всем наукам, а чтобы она могла добыт;, нужные для возвращения власти средства, сообщил ей, как путем алхимии добывать золото. Так она вернула себе владения и притом добыла столько золота, что даже собак в ее замке стали водить на золотых цепях. Многие мудрецы старались узнать у нее тайну философского камня, но она сообщала им только темные символы, доступные лишь немногим избранным.

Этому Низами противопоставляет рассказ о жулике из Хорасана, приехавшем в Багдад. Он выдавал себя за алхимика и, получив от халифа для изготовления золота огромные богатства, скрылся с ними.

Далее идет рассказ о некоем человеке, дошедшем до крайнего предела нищеты и отчаяния. Случайно, в самый критический момент, он попал в развалины, где гнездились два негра-разбойника, обладавшие огромным кладом. Ему удается похитить у них это сокровище, и так он избавляется о г всех забот и достигает счастья.

Следующий рассказ - о величайшем мудреце Хермисе, то есть, очевидно, знаменитом Гермесе Трисмегисте, которому и средневековая Европа приписывала магические знания. Семьдесят ученых, завидуя его познаниям, вступили в состязание с ним. Слушая его речи, они на все его утверждения отвечали голым отрицанием, отказываясь подтвердить их правильность. Мудрец разгневался и путем заклинаний превратил их всех в камни.

На смену Хермису появляется Платон. Он изобрел музыкальный инструмент - органон. Ему удается, учитывая законы мировой гармонии, найти такие музыкальные лады, которыми можно вызвать из пустыни диких зверей, можно усыпить и вновь пробудить любое существо. Аристотеля терзает зависть, он хочет самостоятельно добиться того же результата. Усыпить людей посредством музыки ему удается, но разбудить их он бессилен. Ему приходится прибегнуть к помощи Платона, и так выясняется, Что главенство над всеми мудрецами принадлежит Платону.

Особенно интересен следующий рассказ. Его сообщает Искендеру Платон, что в данном случае важно подчеркнуть. Он говорит, что слышал такое предание. Однажды в результате стихийных явлений земля где-то в степи раскололась, и появился на свет древний «талисман» - громадный бронзовый конь. Его случайно нашел пастух, пасший там стадо. Осмотрев его со всех сторон, он в боку коня увидел отверстие, через которое можно проникнуть внутрь статуи. Он забрался туда и обнаружил там древнее погребение. Труп прекрасно сохранился, на руке у него кольцо. Так как больше ничего ценного внутри не было, он взял это кольцо, надел его на палец и пошел к своему стаду Вечером он отправился к хозяину и хотел показать ему кольцо и узнать, какова его цена. Хозяин завел речь о скоте. Отвечая ему, пастух все время поворачивал кольцо на пальце, то повертывая его камнем внутрь, то наружу. Вдруг хозяин спросил его, почему он все время исчезает у него из глаз. Пастух понял, что кольцо, когда оно повернуто камнем внутрь, делает своего носителя невидимым. Узнав это, он бросил свое занятие, пошел к шаху, выдал себя за пророка, доказывая свою миссию чудесной способностью делаться невидимым. Шах в страхе уверовал в него, и ему удалось стать великим и могучим в стране.

Рассказ интересен тем, что его источник не вызывает ни малейших сомнений. Это легенда о Гигесе [98]] , почти слово в слово, в том же виде находящаяся во второй книге «Государства» Платона. Перевод этой книги на арабский язык, повидимому, существовал. Оттуда, вероятно, и заимствовал сюжет Низами, изменив только немного некоторые детали, которые были бы непонятны читателю XII века.

Поэтому можно думать, что не случайно Низами вложил эту легенду в уста Платону.

Последний рассказ - история встречи Искендера с Сократом. Узнав о его аскетическом образе жизни, шах посылает людей вызвать мудреца к себе. Тот отказывается итти во дворец. Тогда Искендер идет к нему сам, находит его спящим на солнце и толкает ногой, чтобы разбудить. Когда Сократ проснулся, Искендер гневно спросил его: неужели он не знает, кто перед ним стоит. Философ ответил, что перед ним некто, обладающий скотской природой, ибо лягаться свойственно скотам, а не людям. Искендер разгневался еще больше и назвал Сократа рабом. Тот ответил, что зато шах - раб его рабов. Им владеют страсти, а философ эти страсти покорил и сделал своими рабами. Источником этого рассказа опять-таки, вероятно, служила арабская литература, ибо в арабских трактатах IX века мы находим смешение Сократа с Диогеном, отразившееся и здесь.

Закончив серию философских новелл, Низами приступает к показу глубины научной мысли Искендера. К нему приезжают мудрецы из Индии и устраивают диспут, причем Искендер на самые трудные вопросы дает четкие ответы и побеждает своих соперников.

После их отъезда Искендер собирает во дворце мудрецов для обсуждения вопроса о происхождении земли и неба. Выступают такие ученые: Аристотель, Валис (вероятно, Фалес Милетский, ибо он излагает теорию о происхождении мира из воды), Булинас, то есть Аполлоний Таганский, Сократ, Фурфуриус, то есть Порфирий Тирский, ученик и издатель трудов неоплатоника Плотина, Хермис, то есть Гермес Трисмегист, и Платон. Соблюдено священное число семь; философы названы вполне реальные, но к хронологии проявлено полное презрение. Можно думать, что о времени, когда жили все эти философы, Низами представления не имел. После всех мудрецов высказывается сам царь. Хотя Низами и признает его решение вопроса наиболее глубоким из всех, но все же приводит и свое собственное мнение, которое, повидимому, считает самым правильным.

Искандер достиг вершины знания. Дальше в познании мира двигаться некуда, и все свои помыслы он обращает к познанию бога. Тут наступает решительный перелом в его жизни. Перед ним предстает божественный вестник и сообщает, что ему пожалован сан пророка.

Искендер должен обойти весь мир и призвать людей вступить на путь истинной веры. Никто нигде не сможет причинить ему вреда, он будет понимать языки всего мира, и его самого и его румский язык будут понимать повсюду. Известно, что, по мусульманским воззрениям, каждый пророк должен обладать чудесной способностью, которая и доказывает людям его миссию. Для Искендера эта способность - высшая мудрость. Иначе говоря, его религия, которая у Низами нигде точнее не определяется, - наука.

Так эти главы вводят нас во второй раздел книги. Показав в «Книге славы» царя-завоевателя, Низами потом развертывает образ царя-философа, царя-ученого, для чего и был так тщательно подобран материал из античных авторов. Теперь перед нами предстает царь-пророк. Характерно, что, отправляясь проповедовать новую религию, Искендер берет с собой не священные книги, а «Книги назиданий» Аристотеля, Платона и других философов, то есть трактаты по этике и философии.

Первый поход Искендера - на запад. Установив около берегов Греции громадный маяк с системой зеркал, позволяющих издали видеть приближение врага, он едет в Египет. Там он узнает, что в Иерусалиме появился какой-то злодей, притесняющий народ, и спешит туда освободить страну и покарать насильника. Затем по африканскому побережью он идет на запад и через степь, состоящую из серных отложений, приходит к берегу Окиануса - мирового океана, по представлению того времени омывающего со всех сторон землю. Рискнуть выехать в это море нельзя, ибо там живет огромный змей.

В дальнейшем пути ему сообщают, что он достигнет золотых камней, которые вызывают у видящего их неудержимый смех, влекущий за собой смерть. Он велит прикрыть их материей, собрать и Построить из них здаеие с таким расчетом, чтобы золото было видно только внутри, а снаружи были простые камни. Неподалеку от этого места - гора, за которой находится дивный райский сад, но проникнуть туда нельзя. В пустыне, покрытой золотым песком, он находит другой сад, где все деревья сделаны из золота, а цветы и плоды из драгоценных камней. В саду - гробница легендарного царя Шеддада из племени Ад, повелителя демонов, которые и построили для него эту диковину. Еще дальше - выжженная, безводная степь, населенная черными дикарями, не знающими земледелий и живущими охотой.

Следующий поход - на юг. Первая находка- деревня идолопоклонников, которые препарируют особым образом человеческие черепа и колдуют с помощью их.

На дальнейшем п'ути - долина, полная алмазов, проникнуть в которую, однако, нельзя. Она кишит ядовитыми змеями, да и спуск туда слишком крут и труден. Заметив, что вокруг много орлов, он приказывает зарезать быков и, разрубив на куски, сбросить с гор в долину. Алмазы прилипают к мясу, а о;рлы выносят это мясо на гору, и так алмазы удается собрать. Это тема, широко распространенная в сказках Переднего Востока.

Перейдя через горную цепь, Искендер погадает в прекрасно возделанную местность и1 встречает там юношу, работающего в поле. Он пленяет царя красотой и разумными речами. Искандер хочет сделать его царем этой местности. Юноша не согласен, его призвание - земледелие, и менять свою жизнь на иную он не хочет. Он знает бога и правильную веру, ибо видел во сне Искандера и так .получил откровение.

Еще далее местность, также пригодная для земледелия, но запущенная и разоренная, так как: там владычествует жестокий насильник, притесняющий людей. Искендер уничтожает злодея и основывает там город Искендерабад.

Третий поход - на восток. Первый этап - город, который тюрки называют Кангар-бихишт и который теперь известен, как Кандахар. Там кумирня, и в ней золотой идол, у которого глаза сделаны из сверкающих самоцветов. Искендер приказывает разбить идола. Но дева, прислужница капища, рассказывает ему историю этих камней. Там ранее было здание с куполом. Однажды из степи прилетели две птицы, державшие в клювах эти самоцветы. Они сели на купол и уронили камки. Из-за камней был великий спор, ибо всякий хотел завладеть ими. В конце концов изготовили этот кумир и вставили ему в глаза камни, дабы все могли ими любоваться. Дева просит не уничтожать идола и не лишать население радости. Искендер дает согласие, но ставит на идоле свое клеймо. Проехав через Кандахар в Китай, он снова встречается с хаканом, который радостно принимает шаха. Он сопровождает Искендера на берег моря, где шаху удается послушать пение сирен. Древнегреческое сказание о губительности этого пения для слышавших его Низами известно не было, он описывает эти звуки как нечто необычайно прекрасное, и только.

Оставив хакана на берегу, Искендер пускается в плавание по морю. Они достигают места, далее которого плыть нельзя, так как там начинается бурное течение, впадающее в мировой океан. По указанию Искендера, Булинас ставит там на небольшом островке статую, предупреждающую мореходов об опасности. На обратном пути они попадают в губительный водоворот, выбраться из которого удается лишь благодаря находчивости Булинаса. Прибыв снова на сушу, они идут в обратный путь и находят белый (серебряный) город, жителей которого терзает страшный грохот, раздающийся на восходе солнца из моря. Ученые устанавливают причину этого явления: оказывается, что вода содержит в себе ртуть.

Вступлением к третьему походу служило прекрасное описание весны. Четвертый поход начинается с описания лета. Искандер идет на север. Проходят пустыню, где песок состоит из серебра, а вода смешана со ртутью. В горах находят народ, который хотя и не получал ниспосланных ему пророков, но по интуиции установил у себя ислам. Народ этот страдает от нашествия дикарей Яджудж и Маджудж, то есть библейских Гога и Магога. Низами описывает их наподобие каких-то кочевников, находящихся на очень низком уровне развития. Искендер строит вал, который защищает мирное население от набегов. Как известно, предание об «Искендеровом вале» было вызвано в мусульманском мире неточными сведениями об известной великой китайской стене.

Двигаясь далее на север, Искандер приходит в цветущую местность. Это страна, где нет ни властей, ни притеснителя, нет ни богатых, ни бедных, где не знают лжи и несправедливости, где люди не болеют и умирают, только достигнув глубокой старости. Этот эпизод, несомненно, восходит к главе Псевдо-Каллисфена, описывающей беседы Александра с брахманами- отшельниками. Поэтому писавшие о Низами западноевропейские востоковеды и здесь усмотрели своего рода общину аскетов-отшельников. Но это не так. Низами подчеркивает, что жители этой северной страны - люди, не отказывающие себе в радостях жизни. Он говорит об изобилии в их стране, о довольстве, в котором они живут. Но это общество спаяно тесной дружбой. Если кого-либо постигает беда, то всякий старается ему помочь. Там не может быть раздоров, а потому и не нужен государственный аппарат. Этот эпизод имеет в поэме исключительное значение, так как Искендер, являющий собой, по мысли поэта, прототип идеального правителя, познакомившись со строем этой общины, говорит:

«В чудесной той были - достойный пример.

Довольно водить по вселенной полки,

Везде расставлять для охоты силки!

Скопил я достаточно: сладостен счет,

Которому учит нас этот народ. -

Кто жаждет постичь мирозданье - пойми,

Что держится мир лишь такими людьми.

Вселенная ими горда искони

Затем, что столпы мирозданья они.

Коль это - путь жизни, то мы - в бездорожьи,

И если то люди, то мы тогда кто же?

И вижу, что пробыл так долго в пути

Затем лишь, чтоб в эти края забрести.

Чтоб здесь свой звериный обычай оставить

И мудрого края величье восславить!

Знай раньше страну справедливую эту, -

Не стал бы бесплодно кружить я по свету».

Иначе говоря, он нашел идеальное устройство человеческого общества, которое так долго искал.

Следующий раздел начинается с описания осени, поры созревания плодов. Искендер едет обратно. По дороге, в городе Шахразуре, его постигает неведомый недуг. Болезнь все ухудшается, и после тяжелой ночи мучений, описание которой дано с поразительной силой, он чувствует, что смерть уже стоит у него за плечами. Он диктует письмо матери и уговаривает ее не горевать, когда она узнает о его кончине. Если она захочет устроить поминки, то пусть пригласит только тех, кто в своей жизни никогда не знал утраты. Брезжит рассвет Искендер в последний раз улыбается восходящему солнцу и испускает дух. Его везут хоронить в Александрию; одна рука его высунута из гроба, в ней горсть праха. Это означает большего никто с собой из этого мира не возьмет.

Следующий раздел открывает описание зимы: окостеневшего царства смерти. Сын Искендера Искендерус отказывается от отцовского престола.

Один за другим умирают все семь мудрецов. Поэма завершается посвящениями, о которых мы уже говорили выше.

* * *

Если сопоставить трактовку предания об Искендере у Фирдоуси с этой поэмой, то можно убедиться, какое громадное изменение тема претерпела за эти два столетия. Низами ввел в поэму определенную идею, которой у Фирдоуси не было, да и быть не могло. Сущность этой идеи можно лучше всего уяснить, сопоставив все пять поэм, ибо тогда станет видно, как одна и та же мысль кристаллизуется все отчетливей и отчетливей. Уже первая поэма затрагивает ряд вопросов, связанных с организацией человеческого общества. В ней разбросано множество замечаний о свойствах доброго правителя, намечены даже попытки дать образ его. Эта же задача в «Хосров и Ширин» поставлена уже в более широком масштабе. Хосров еще отнюдь не идеальный правитель, но под влиянием Ширин в нем начинают вырабатываться положительные черты. Правда, в действии мы их почти не видим, ибо катастрофа разражается ранее полного завершения процесса. Тема третьей поэмы не давала возможности затронуть эти вопросы, но вспомним, что поэт взялся за нее не по собственному желанию. Она была ему навязана. Зато с громадной силой весь комплекс мыслей снова развернут в биографии Бехрам Гура. Впрочем, и здесь полного воплощения приобретенная Бехрамом государственная мудрость Не находит. Ее обрывает таинственная гибель царя.

Берясь за Искандера, Низами был в значительно меньшей степени связан традициями сасанидской хроники. Здесь он впервые смог развернуть во всех подробностях образ идеального правителя таким, каким он ему рисовался. Почему его Искендер получает звание пророка? Потому, что он понял, что настоящий правитель живет не для себя, а для других, что он все свои силы отдает на улучшение жизни масс, широко пользуясь знаниями. Казалось бы, Низами пришел, наконец, к идеалу, нашел того идеального правителя, которого искал. Но Низами не останавливается и тут. Он высказывает неслыханную для того времени по смелости мысль, мысль о том, что какими бы идеальными чертами ни обладал правитель, но возможна еще более совершенная форма человеческого общества, общество равных, не знающее классового деления и потому не нуждающееся даже и в этом идеальном правителе. Низами в своем последнем труде слил традиции народной восточной мысли с учениями античного мира и так пришел к своему конечному выводу. Он понимал, какое огромное значение имел этот вывод. Отсюда проистекает то подчеркивание значения поэмы и требование внимательного ее изучения, о котором мы говорили. Низами прекрасно понимал, насколько опасно было в его дни высказывать такие мысли. Он знал, что эта смелость может стоить ему жизни. Но, как он сам говорит, смерть все равно уже стоит у его изголовья и потому он не боится ножа палача. Поэт считал, что жизнь его уже прожита, миссия выполнена, он был готов расстаться с жизнью и потому открыто высказывал свои сокровеннейшие мысли, подобно тому правдивому старцу, которого он нам показал еще в первой своей поэме.

КОНЧИНА. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Как мы уже упоминали, обычно принято считать, что Низами скончался в 1202/1203 годах. Но, как было сказано, эта дата плохо вяжется с теми данными, которые можно извлечь из его последней поэмы. Впрочем, эта дата отнюдь не единственная в восточных источниках. Рядом с нею мы находим еще и такие даты: 1180/1181, 1190/1191, 1190/1200, 1202/1203, 1209/1210. Как можно полагаться на такие источники, видно уже хотя бы из того, что две первые даты самым вопиющим образом противоречат собственным указаниям Низами.

Посмотрим теперь, откуда взялась дата 1203. В последней части «Искендер-намэ» вслед за главами, посвященными смерти семи мудрецов, мы находим совершенно неожиданно такую главу:

Пропел свои песни, простился с людьми

И начал готовиться в путь Низами.

Немного годов быстротечных минуло

Со дня, как судьба его свиток свернула,

Певцу шестьдесят лишь и три было года,

Когда он забил в барабаны похода[99]].

О мудрых мужах вам рассказывал он,

Уснули они - и объял его сон.

О зорком вожатом, о трудном пути

Беседу с друзьями он начал вести,

Потом улыбнулся и молвил в смущенья:

«Обещано мне всемогущим прощенье!

Не плачьте о жребии славном моем:

Вам - скорби чертоги, мне - радости дом»[100]].

Сказал - и унесся в страну сновиденья

Так быстро, как будто и не было бденья[101]].

Если признать датой рождения Низами 1141 год, что вытекает из его собственных слов, и прибавить к этой дате шестьдесят три лунных года, то мы и получим 1203 год.

Но чьи это стихи? Нужно заметить, что они имеются во всех известных рукописях, в том числе и наиболее древних - XIII века. Затем можно еще указать, что стихи эти стоят на высоком поэтическом уровне и стилистически совершенно не отличаются от основной части «Книги счастья». Можно ли думать, что сам поэт говорит здесь о своей смерти? Мысль как будто нелепая, но все же и не невозможная. Не надо забывать, что, создавая последнюю поэму, он тяжело болел и чувствовал приближение смерти. Можно было бы вполне допустить мысль, что в- момент написания этих строк он уже был вполне уверен в наступлении конца, и потому ввел эти строки как окончательный расчет с жизнью.

Но, с другой стороны, многое в этом отрывке как будто препятствует такому пониманию. Заключительные строки содержат как бы описание последних минут поэта; более того, приводятся даже сказанные им с улыбкой последние слова. Было бы крайне трудно допустить, что Низами уже вперед намечает те последние слова, которые скажет при смерти, правда, слова, не носящие какого-либо характерно индивидуального отпечатка. Можно было бы высказать довольно смелое предположение: не является ли автором этих строк сын Низами, Мухаммед, самый близкий к нему человек, знавший весь ход его жизни и к тому же еще, как указывает сам отец, обладавший и значительным поэтическим талантом? Решить этот вопрос на основании имеющихся у нас материалов пока невозможно. С уверенностью можно сказать только одно - что эти строки, безусловно, написаны уже в XIII веке и не могут быть позднейшим добавлением. Установить полную дату его смерти на основании только этой одной приписки едва ли возможно, и приходится думать, что "она падает приблизительно на годы после 1211 года.

* * *

Проследив весь жизненный путь поэта, мы смогли убедиться, что в сущности о его жизни мы знаем очень мало. Произведения Низами открывают перед нами его внутренний рост, показывают круг его мыслей, но о деталях личной жизни говорят весьма мало. Вероятно, эта жизнь не была богата внешними событиями. Мы видели, что хотя Низами и посвящал свои поэмы и лирику коронованным особам, но придворным поэтом его все же назвать никак нельзя. При дворе Низами появился всего лишь один раз, и то по специальному приказу. Здесь, можно, и лежит причина того, что его гениальные творения оплачивались очень плохо. Получение ценных даров очень часто зависело не от таланта и знаний поэта, а от его умения понравиться, втереться в доверие, во-время сказать удачную шутку, в случае необходимости стать не столько поэтом, сколько шутом. На это Низами не шел и при своих взглядах итти и не мог. Но понятно, что пригревшаяся возле правителя клика прихлебателей стремилась не давать ходу присылавшимся стихам. В отсутствие автора было легко осыпать "его произведения насмешками, уличать его в плагиате и клеветать на него. Отсюда и жалобы Низами на завистников, недоброжелателей, его заявление о том, что успех достается только бесталанным подлецам, а истинный талант всегда остается в тени. Низами хотел бороться только при помощи своего гениального слова, но в то суровое время такое благородство не могло привести к цели. Потому-то он оказался обойденным в смысле мирских благ. История оказалась справедливой. От всех придворных поэтов Ильдигизидов и Ширваншахов сохранились лишь небольшие фрагменты; даже имена многих соперников Низами нам неизвестны. Творения же Низами дошли до нас хоть и сильно пострадавшими от неграмотных переписчиков, но зато почти целиком.

Мы видели, что все пять поэм Низами составляют, каждая в отдельности, законченное целое и возникали самостоятельно. После его смерти неизвестный нам редактор соединил их в одно целое и дал им название «Хамсэ» («Пятерица»). В рукописях мы обычно и находим их объединенными под этим общим названием. Это объединение, конечно, произведено механически, но, как мы уже видели, известное основание для него все же есть, ибо, в сущности говоря, единая идея проникает четыре поэмы и связывает их вместе.

«Хамсэ» на века определила собой развитие поэмы на Ближнем Востоке. С XIII века начинается непрерывный ряд попыток повторить такое же сочетание. Попыток было весьма много, но добиться признания из преемников Низами все же мало кому удалось. Более или менее широкую известность получила. «Пятерица» индо-персидского поэта Эмир Хосрова из Дели (1253-1325), а также «Седьмерица» выдающегося гератского поэта Абдуррахмана Джами (1414-1492). Среди народов, говорящих на тюркских языках, творения Низами были почти вытеснены великолепной «Пятерицей» знаменитого Алишера Навои (1441 -1501), написавшего свои пять поэм на среднеазиатско-тюркском литературном языке, являющемся предком современного узбекского литературного языка.

Метры, избранные Низами для своих поэм, до наших дней остались связанными с созданными им типами поэмы: дидактической, романтико-героической, романтико-сентиментальной, авантюрной, героической. Отступления от этого канона и сейчас производят впечатление некоторой необычности.

Если Низами избегал шахских дворов, то для тех, кто нуждался в его помощи и совете, дверь его всегда была открыта. Он сам говорит об этом в «Книге славы»:

Двери мои ни перед кем не закрывай,

Ибо непохвально закрывать двери.

Раз слово дало нам имя «море»,

То и двери должны быть широки, как море.

Открой же дверь дома, полей вход в него водой,

Как лука, разбей шатер посреди руин.

Пусти входить приходящих,

Пусть смотрят на царя поэтов.

Огромные познания Низами во всех областях наук, жизненный опыт я нравственная высота его поучений должны были производить на посетителей неизгладимое впечатление.

В те времена широкие массы все такие исключительные свойства склонны были объяснять святостью жизни. Вероятно, еще при жизни пе-эта по всему миру начали распространяться слухи о мудром шейхе, сложились легенды о его чудотворных способностях.

Потому неудивительно, что после смерти его почтили обычным для мусульманского Востока путем: на его могиле воздвигли мазар (гробницу), долгие века бывший излюбленным местом паломничества. Когда был построен этот мазар и кто его строил, пока неизвестно. К моменту завоевания Закавказья русскими мазар уже начал приходить в упадок. Аббас-Кули Бакиханов (умер в 1846 году) в своей книге «Цветник Иремский» упоминает о мазаре Низами, называя его «разукрашенной великолепной гробницей». Однако думать, что в сороковых годах XIX века он был особенно великолепен, трудно. В 1875 году его посетил Каджарский принц Фер-хадмирза Мутамададдоулэ, о чем он рассказывает в своей книге «Руководство в пути». Он говорит: «Когда мы проехали еще семь верст пути, был небольшой гумбез (купол), который наполовину разрушился. Это - могила шейха Низами, от нее до Ганджи семь верст. Я спешился и пошел к могиле. Но караульные с поста поблизости наложили в этот купол столько сена для своих лошадей, что войти возможности не было».

Дальнейшие годы принесли еще большее разрушение. В конце концов здание пришло в такой вид, что оставалось только удалить его обломки и заменить другим. Это было сделано в 1923 году, когда обломки были убраны и на могиле была установлена большая мраморная доела с надписью: «Шейх Низами Ганджинский, Ильяс сын Юсуфа (Низамаддин)». Под нею даты рождения и смерти и цитата из поэмы «Хосров и Ширин», в которой поэт говорит о своей вечной жизни.

В настоящее время азербайджанский народ соорудил на могиле грандиозный мавзолей, в виде башни в пятнадцать метров высоты, в стиле знаменитых архитектурных сооружений Азербайджана XII века. В Баку поэту поставлен памятник и открыт историко-литературный музей его имени.

Его герои - Ширин, Хосров, Ферхад, Лейли, Меджнун, Искендер - близки всем народам Переднего Востока. Низами дал им вечную жизнь.

Мы уже неоднократно отмечали, каким громадным успехом пользовались поэмы Низами по всему Ближнему Востоку. Свидетельством этому можно признать то несметное множество подражаний как на персидском, так и на различных тюркских языках, которые они вызвали. Веками для поэтов Ближнего Востока заветной мечтой было создать новую «Хамсэ», вступить в соревнование со своим великим предшественником. Сложилось убеждение, что определенный сюжет может быть связан только с определенным метром, тем метром, который для данного сюжета избрал Низами. Если для героической поэмы основным метром остался мутакариб, примененный еще Фирдоуси в его «Шах-намэ» и сохраненный Низами в его эпопее об Александре, то применение этого размера для поэмы героико-романтической, уделяющей главное внимание моменту любовному, после Низами сделалось уже невозможным. Для любовных поэм, в которых момент героики значительной роли не играет, установилась традиция пользоваться метром, примененным Низами в его «Лейли и Меджнун». Размер «Семи красавиц» был принят как обязательный размер для поэм фантастико-романтических.

Мы не будем перечислять всех подражаний «Хамсэ» или ее отдельным частям. Если бы мы попытались дать сжатую характеристику хотя бы важнейших из них, наша работа разрослась бы до нескольких томов. Отметим только одну характерную черту: хотя этих подражаний несметно много и их продолжали создавать вплоть до начала XX века, но почти ни одному из них не удалось оттеснить Низами на второй план. Превосходство его «Хамсэ» все время оставалось очевидным для всех.

Своеобразную роль в этом отношении пришлось сыграть и н до-персидском у поэту Эмир Хосрову из Дели, среди многочисленных произведений которого «Пять сокровищ», то есть пять поэм на темы, в точности совпадающие с темами Низами, занимают центральное место. Эмир Хосров владел языком с изумительным совершенством. При исключительном богатстве и красочности язык его проще, чем язык Низами, и поэтому поэмы его доступны значительно более широкому кругу читателей. Но при изумительном блеске и изяществе формы Эмир Хосров наполнить свои поэмы глубокой философской мыслью не мог, да, может быть, и сознательно не стремился к этому. Его задача совсем иная. Он не стремится раскрыть перед читателем мельчайшие душевные движения своих героев, - он прежде всего хочет захватить увлекательностью изложения, мастерством рассказа. Будучи поэтом придворным, обслуживавшим ряд тюркских правителей Индии, он не считает возможным затрагивать социальную тематику, игравшую, как мы видели, в творениях Низами столь важную роль. Он не берет на себя смелости поучать своих заказчиков, он хочет только развлечь их и не делает ни малейшей попытки выйти из круга идей, приемлемых для феодальной аристократии того времени.

Такие черты его поэм привели к весьма характерным последствиям. XIII-XIV века - эпоха страшной катастрофы монгольского вторжения и правления монгольских властителей - не были благоприятны для литературной жизни. Светская литература в это время почти замирает, уступая место мистической суфийской поэзии, зовущей к отказу от мирских радостей. Новый подъем литературной жизни начинается только в XV веке, когда во владениях потомков Тимура устанавливается сравнительное спокойствие. Тимуриды проявляют значительный интерес к литературе, некоторые из них даже и сами пробуют свои силы в этой области. Любители поэзии этого времени особенно увлекаются жанром «Хамсэ», и почти все более или менее крупные поэты пытаются создать новые «Пятерицы». При этом рядом с Низами большое внимание уделяют и Эмир Хосрову. Характерно, что многие из тимуридских правителей пальму первенства склонны отдать Эмир Хосрову и признать его «Пять сокровищ» более совершенными, чем «Хамсэ» Низами. Мы полагаем, что это предпочтение вызвано отнюдь не соображениями художественного порядка. Тимуриды не могли не понимать, что поэмы Низами при изумительном художественном совершенстве политически были опасны. Вполне возможно, что тимуриды поддерживали создание новых «Пятериц» в надежде на то, что кому-нибудь из их придворных поэтов удастся добиться успеха и оттеснить Низами.

Надежды эти оказались тщетными. Большая часть этих поэм даже и не сохранилась до наших дней и никакого признания не получила. Однако эти усилия все же не остались бесплодными и привели к очень большому достижению, но в несколько ином плане. Культурный подъем в тимуридских владениях проходил под руководством одного из крупнейших государственных мужей XV века - выдающегося мыслителя и поэта Алишера Навои. Навои - один из плодовитейших писателей этой эпохи. Его перу принадлежит более трех десятков произведений, прозаических и поэтических. Он пробовал свои силы решительно во всех известных этой эпохе жанрах. Задача, которую он перед собой ставил, была такова. Он стремился доказать, что хотя в его время литература впала в увлечение формальной игрой, создавая схоластические упражнения, почти лишенные какого бы то ни было содержания, но если только она возьмется снова за крупные актуальные темы, ее еще можно будет спасти от гибели. Так как в эпоху Навои, как мы уже сказали, интерес к жанру «Хамсэ» был особенно обострен, то понятно, что и он решил испробовать свои силы в этой области. Однако в одном отношении Навои резко отличается от более старых подражателей Низами. Если до него все авторы, независимо от их этнической принадлежности, пользовались персидским языком, как господствовавшим языком литературы, то Навои отказывается от этой традиции и создает «Пятерику» на своем родном языке, в те времена называвшемся «тюрки», то есть тюркским, и теперь обычно называемом староузбекским, так как язык этот - предок теперешнего литературного узбекского языка. Письменность па этом языке существовала и до Навои; были и весьма замечательные лирики, как Хорезми, Атаи, Амири, Лутфи и другие. Все же произведений такого огромного масштаба, как «Хамсэ», узбекская литература до Навои не знала. Поэт, таким образом, ставил перед собой две задачи: доказать жизнеспособность старого литературного жанра и подчеркнуть, что родной язык его по богатству и гибкости нисколько не уступает классическому персидскому и может служить орудием для создания таких же высокохудожественных произведений. Навои обе задачи разрешил блистательно. Его «Пятерица» во всех странах, где язык ее был понятен, была встречена с величайшим восторгом и продолжает и поныне являться одной из любимых книг для самых широких кругов читателей. Можно с полным правом утверждать, что из всех многочисленных попыток этого рода только одна она стала совершенно равноправной рядом с бессмертным творением Низами. Характерно, что даже в Иране, где язык «Пятерицы» Навои для основной массы населения был недоступен, она вызвала огромный интерес, и иранские ценители художественного слова начали составлять к ней словари с переводом на персидский язык, желая сделать ее доступной для более широкого круга.

Многие европейские ученые считали, что «Хамсе» Навои - перевод «Пятерицы» Низами. Это мнение, как доказали советские востоковеды, совершенно лишено каких-либо оснований. Правда, тематика всех пяти входящих в ее состав поэм та же, что и у Низами. Навои никогда не скрывал, что вдохновение свое черпал у Низами и частично у Эмир Хосрова; этим поэтам в каждой из пяти поэм его отведены глубоко прочувствованные строки. Однако Навои не был ни переводчиком, ни подражателем. В некоторых частях своих поэм он прямо вступает в полемику со своими предшественниками и громко заявляет о своем несогласии с их пониманием образов главных героев. Резко различна и его политическая концепция. Это и понятно. В жизни Ближнего Востока за три века, отделяющие Навои от Низами, произошли глубокие изменения, отразившиеся в творчестве основоположника узбекской литературы. Огромное влияние должна была оказать и разница в социальном положении этих поэтов. Если Низами всю жизнь сторонился придворных кругов, старался сохранить за собой свободу действий, то Навои в силу своего служебного положения - он ряд лет занимал должность, примерно соответствующую должности государственного канцлера при дворе тимурида Султан-Хусейна, - стоял в самом центре придворной жизни, более того, в какой-то степени направлял ее. И если во многих пунктах Навои, как и Низами, повторяет еще старые взгляды многочисленных «зерцал», руководств для правителей, которые создавались еще в VIII-X веках в арабском халифате, то основная часть его поэм говорит о громадном политическом опыте. Нередко у Навои чувствуется горечь разочарования, вызванного тем, что его замыслы, его мечты об улучшении жизни широких масс наталкиваются на непреодолимые преграды.

Творчество Навои оказало огромное влияние на все литературы тюркоязычных народов, в том числе и на литературу азербайджанскую. Крайне интересен такой факт. Поистине замечательная поэма «Лейли и Меджнун» одного из лучших поэтов Азербайджана XVI века, великого Фузули (1502-1562), хотя в какой-то степени и может быть сопоставлена с Низами, но все же в значительно большей степени связана с одноименной поэмой Навои. Здесь опять-таки нельзя говорить о подражании. «Лейли и Меджнун» Фузули своими прекрасными дымчатыми тонами мало чем напоминает сгущенный трагизм поэмы Навои. Но развитие сюжета в ней все же явно говорит о том, что Фузули больше увлекался творчеством Навои, чем поэмами своего великого земляка.

Мы приводим этот факт, желая подчеркнуть то обстоятельство, насколько сложны связи, сплетающие между собой различные литературы Ближнего Востока. Творчество великого азербайджанского поэта помогло узбекской классической литературе создать одно из самых замечательных ее произведений. Но это произведение, в свою очередь, вызывает сто лет спустя отголосок в самом Азербайджане, причем в результате изменившейся политической обстановки Фузули уже творит на своем родном, азербайджанском языке. Такая перекличка в далеком прошлом показывает, какие тесные культурные связи этих народов существовали уже и тогда.

* * *

Не менее интересно попытаться, хотя бы в самых общих чертах, сопоставить творчество Низами с литературой средневекового Запада. Жизнь поэта падает приблизительно на годы второго (1147-1149) и третьего (1189-3196) крестовых походов. Это время, когда сложился прототип романа о Тристане и Изольде, когда признанный мастер рыцарского романа Кретьен де Труа создал поэму «Эрек и Энида». Полный расцвет рыцарского романа падает на несколько более поздние годы, но формирование его совершенно отчетливо протекает в это время. Сопоставление «Хосрова и Ширин» и «Семи красавиц» с рыцарскими: романами вполне правомерно. Бесспорно, многое здесь окажется очень близким друг к другу, ведь и тут и там мы видим благородных рыцарей, в жизни которых средневековый этикет играл исключительно большую роль. Написанная после 1160 года поэма об Эреке и Эниде стремится дать апологию женского достоинства, то есть основная мысль ее близко соприкасается с «Хосровом и Ширин». Но хотя Кретьен де Труа по сравнению со средневековым мусульманином имел значительно более благоприятную обстановку для защиты женщины, хотя уже близилось время культа Прекрасной Дамы, все же нельзя не признать, что Низами значительно успешнее справился со своей задачей. Существенным отличием Низами можно признать ту изумительную психологическую разработку, о которой мы выше так много говорили и которая средневековому рыцарскому роману почти несвойственна. Средневековье стремится дать только одну сторону изображаемого персонажа, оно рисует образец рыцарской доблести, снабжая его всеми положительными чертами (или, если это злодей, чертами отрицательными), не заботясь о том, возможно ли в природе такое сочетание.

Мы видели, что герои Низами никогда не бывают написаны одной краской, в тех пределах, в каких это позволяла эпоха. Низами, не отказываясь от типичности, ищет индивидуализации, неповторяемого сочетания свойств характера героя, В этом отношении Низами выше своих западных современников, он стоит наравне с великими мастерами Возрождения.

Другая параллель. «Александрии» в эту эпоху так же влекли западных поэтов, как и мастеров слова Востока. Но что увлекало западного поэта? Прежде всего возможность повести своего читателя в страны чудесных песьеглавов, показать ему самые невероятные «чудеса Востока» и, наконец, дать поучительный вывод: даже и такой великий завоеватель, такой образец рыцарской доблести все же не может уйти из руки смерти, - все бренно, не стоит гнаться за славой мира сего. Такое понимание легенды об Александре известно и Востоку. Очень близка к этому трактовка Александра в «Шах-намэ» Фирдоуси. Следы такого понимания образа Александра есть и у Низами в эпизоде «живой воды». Но мы видели выше, как изменил Низами свою трактовку в целом, как его поэма «Искендер-намэ» начала звать не к отказу от мира, а, напротив, к служению человечеству.

Поэт, создав одну из самых замечательных утопий, нарисовал картину идеального человеческого общества. Только мы можем вполне оценить силу, смелость и прозорливость этой мечты Низами.

Поэты Запада пользовались преданиями о Троянский войне, «Энеидой», хрониками. Для поэтов Востока использование художественной литературы античного мира было крайне затруднено соображениями религиозного порядка. Единственным возможным источником сюжетов для них оставалась сасанидская хроника, которую, как мы видели, Низами использовал достаточно широко. Но если он не мог пользоваться античной мифологией, то он прибегал к творениям греческой философии, которые его западным современникам были почти недоступны.

Существенным отличием поэм Низами от рыцарского романа можно считать почти полное отсутствие фантастики. Средневековый Запад широко пользовался древними преданиями, в его романах постоянно действуют феи, различные духи, происходят всякие чудесные события. Как мы видели, у Низами фантастика содержится только в «Семи красавицах», где поэт использует народные поверья о джиннах, ифритах, гулях и. тому подобных нечистых духах, которыми населяла мир народная фантазия Востока. Но поэма эта отличается совсем особым характером, фантастика дана не от имени самого автора, а через посредство царевен, рассказывающих эти сказки. При всем блеске изложения сказок некоторый элемент иронии в них все же, безусловно, имеется. Таким образом, не углубляя далее этой темы, которая могла бы дать материал для целого исследования, отметим только, что при известных совпадениях с западной литературой, объясняемых параллельным в какой-то степени ходом развития общества, Низами все же стоит значительно выше средневековой европейской литературы.

Низами стоит у порога новой жизни, увидеть которую ему не было суждено, полное развитие которой на много веков было задержано страшной катастрофой монгольского нашествия и всеми последующими судьбами Востока, попавшего в колониальную зависимость, насильно отброшенного назад, в средневековье. Но взгляд Низами устремлен вперед. Если многие произведения средневекового Востока сейчас имеют для нас только познавательную ценность и художественное наслаждение могут дать в какой-то условней степени, то творения Низами живут и сейчас; более того, может быть, именно сейчас они начинают раскрываться во всей своей полноте. Если наш читатель может наслаждаться великим творением Данте в художественном переводе, но можно полагать, что поэмы Низами должны привлечь его в неменьшей степени. К сожалению, пока ни одна из этих поэм в полном переводе на русский язык еще не существует. В настоящее время Государственное издательство художественной литературы выпустило в свет большой том, содержащий переводы избранных мест из всех пяти поэм. Этот том может дать русскому читателю довольно полное представление о творчестве Низами.

Заметить нужно еще, что перевод Низами на русский язык - задача исключительной трудности. Передать основные мысли Низами вполне возможно. Но передача той формы, в которую они заключены, сохранение в переводе всего богатства словесной игры - все это требует от переводчика большого таланта и крайнего напряжения всех его сил. Понятно, конечно, что почти всякий полный перевод для надлежащего понимания потребует довольно широко развернутого комментария. Необходимость такого комментария не нужно рассматривать как свидетельство слабости перевода. Не нужно забывать, что Низами жил восемь веков тому назад. Многое, что для читателей его времени было понятно без всяких пояснений, уже три столетия спустя вызывало значительные затруднения. Даже для тех читателей, для которых язык его поэм был родным или почти родным, уже давно составлялись комментарии, пояснявшие особенно трудные и сложные сравнения и метафоры. Чтобы получить полное наслаждение от стихов Низами, его нужно не просто читать, а изучать.

Культура художественного слова, в советской стране стоит на небывалой доселе высоте. Мы раскрываем перед нашим читателем красоты литературных шедевров всех времен и народов. Обладая величайшей в мире литературой на своем родном, русском языке, наш читатель имеете своем распоряжении и бесчисленные творения братских народов, образующих наш нерушимый Советский Союз. Прошло то время, когда литературы восточных республик были для нашего читателя «экзотикой». С каждым годом они осваиваются все больше и больше и становятся такими же родными и близкими. Многие мастера русского стиха еще испробуют свои силы над переводом Низами. Мы не сомневаемся в том, что год от года эти переводы будут становиться все совершеннее и совершеннее. Не сомневаемся мы и в том, что год от года интерес нашего читателя к этому изумительному поэту будет возрастать. Низами отличался великой скромностью. Но он все же оказал, что умереть не может, что его дух будет вечно жить в его строках и что всякий читатель его станет с ним лицом к лицу. Поэт был безусловно прав. Он не может умереть, ибо строки его еще долгие века будут звучать полным голосом..

Мы неоднократно отмечали тесную связь поэта с его родным Азербайджаном. Действие его поэм, сюжеты которых он избрал, руководствуясь своими личными желаниями и вкусами, а не подчиняясь требованиям коронованных заказчиков, большей частью протекает на территории Азербайджана. Он дает нам характерные пейзажи своей родной страны. Встречающиеся у него пословицы и поговорки, хотя и в несколько измененной форме, живут и ныне. Вместе с тем творчество Низами выходит далеко за рамки узконациональные и в известной степени и исторические. Это черта, свойственная тем художникам слова, которых мы признаем писатели ми мировыми. Низами стоит в ряду величайших поэтов мира, таких, как Данте, Руставели, Сервантес, Шекспир, Гете, Пушкин, Толстой, Горький.

Низами для своего времени был одним из наиболее передовых людей; он смотрел в будущее, иногда прозревая на многие века.

Европейские историки литературы изображали Низами сухим аскетом, отвернувшимся от людей, углубленным в свои мистические переживания. Нет, Низами таким аскетом не был. Не из себя черпал он свое изумительное знание человеческой природы, - он его приобрел, .обращаясь с народом, внимательно и любовно вглядываясь. в человека. Он сам сказал, что дать художественное изображение человека может лишь тот, кто с любовью относится к людям:

Как не быть плененным людьми тому,

Кто ваяет из камня человека!

Могли отстраниться от человеческого общества поэт, сказавший такие слова:

Общайся с людьми, если ты Человек,

Ведь к Человеку привычен человек.

И нет сомнения, что здесь Низами слово «человек» написал бы с большой буквы, ибо он сам был прежде всего большим человеком, в полном смысле этого слова, великим гуманистом, подлинно народным поэтом. Этой изумительной человечностью своих гениальных творений Низами и завоевал себе право на уважение человечества на долгие века.

БИБЛИОГРАФИЯ