"Крылья истребителя" - читать интересную книгу автора (Александр Иванович Покрышкин)

4. Формула воздушного боя

Славное двадцатипятилетие Советской Армии отмечалось в радостные дни. Наши войска наступали, нанося удары гитлеровцам под Ленинградом, на Центральном фронте, на подступах к Харькову, в Донбассе, на побережьи Азовского и Чёрного морей, освобождали от врага целые области.

Характеризуя переживаемое тогда время, товарищ Сталин сказал: «Началось массовое изгнание врага из Советской Страны». Вместе с тем, товарищ Сталин, поздравляя всех воинов с двадцатипятилетним юбилеем Советской Армии и успехами, достигнутыми нашими войсками на фронте, предупреждал нас от вредного самообольщения. Мы ни в коем случае не должны были считать, что с гитлеровской армией уже покончено и нам лишь остаётся преследовать её до западных границ нашей страны. «Думать так, – писал товарищ Сталин, – значит переоценить свои силы, недооценить силы противника и впасть в авантюризм».

Приказ товарища Сталина мы слушали, выстроившись подле самолётов, на заснеженном полевом аэродроме. Голос командира, зачитывавшего приказ, звучал громко, его было слышно всем стоявшим в строю. Ленинский завет, включённый товарищем Сталина в свой приказ: «Первое дело – не увлекаться победой и не кичиться, второе дело – закрепить за собой победу, третье – добить противника», – ставил перед каждым из нас ясную задачу.

В те дни на тыловой базе мы были заняты освоением новых самолётов, на которых предстояло вступить в в бои с врагом. Читая сводки Совинформбюро, мы радовались, что наши войска, развивая наступление, всё дальше и дальше продвигаются вперёд. Иной раз думалось: не пора ли кончать учёбу и скорей – на фронт? Но опыт подсказывал – победы достигнет только тот, кто отлично владеет своим оружием, кто смотрит на бой серьёзно, заранее готовится к нему, мобилизуя все свои знания и умение.

В дни учёбы, помнится, у меня произошла интересная встреча. В поезде я стал невольным свидетелем разговора двух офицеров. Оба были молодыми лейтенантами и, судя по беседе, приятелями школьных лет. У одного были погоны артиллериста, у другого – лётчика. Артиллерист восхищался профессией истребителей. Он много говорил о том, что смотрит на лётное дело с исключительным уважением, что драться в воздушном бою, повидимому, куда тяжелее, нежели ему командовать батареей противотанковых пушек.

– Ерунда, – возражал его приятель. Изображая руками различные моменты боя, он говорил: – Подошёл, дал ему из пулемётов, он и горит… Подошёл к другому, рубанул из пушки – готов!..

Мне очень не понравились нотки бахвальства, звучавшие в словах молодого лётчика. Всё у него выходило слишком просто. Я вмешался в разговор и, узнав, что лейтенант пока что сбил только три неприятельские машины, не постеснялся тут же пристыдить его, подчеркнув, что на победу в воздушном бою нельзя смотреть, как на простое, совсем бесхитростное дело. Нет! Оно требует огромного напряжения сил и нервов, большой выдумки и умения, добываемого тяжёлой боевой практикой. Если бы мы имели дело с макетами самолётов, расположенными на своеобразном воздушном полигоне, то, может быть, и действительно можно было одерживать победы, пользуясь формулой молодого лейтенанта: «подошёл – рубанул – свалил».

Но настоящая формула воздушного боя, которую вынашивали и творили наиболее передовые советские лётчики, выглядела иначе. Воздушный бой – это не упражнения на полигоне. Мы дрались с серьёзным, хитрым и коварным противником. Много энергии надо было затратить, чтобы сбить вражескую машину. Среди немецких лётчиков встречались и сильные бойцы. Чтобы одержать победы над ними, нужны были не только навыки специалиста-пилота, но и большое упорство, выдержка, чувство морального превосходства над врагом, отличное знание тактики воздушного боя. Наши советские лётчики-истребители были сильны и в этом отношении. Именно благодаря основам прекрасного боевого воспитания наши лётчики в любых трудных условиях одерживали победы.

И ещё несколько замечаний сделал я в завязавшемся разговоре. Я напомнил молодому лётчику о том, что порою на аэродромах можно услышать, как дают оценку воздушному бою по тому, удалось ли пилоту зайти в хвост машине противника или так сблизиться с врагом, чтобы получить возможность безошибочно поразить её, стреляя по наиболее уязвимым местам неприятельского самолёта. Правильно, надо хвалить лётчика, который, совершив умелый манёвр, сразит врага. Но при этом не нужно забывать и о противнике. Иной вражеский пилот будет так изворачиваться, что, сколько ни гоняйся за хвостом его самолёта, – выгодной позиции не получишь. Значит, бой должен закончиться впустую? Нет, такой выход неприемлем для советского истребителя. Он – воин-мститель, из любого положения должен найти выход и, отыскав врага, уничтожить его. Способов к этому много. Лейтенанту я рассказал только о двух, наводивших особый страх на немцев, – таране и лобовой атаке.

Оба этих приёма требуют от лётчика исключительных моральных качеств, уверенности в своих силах. Мне случалось ходить в лобовую атаку, приходилось видеть, как ходили в неё другие лётчики. Со страшной скоростью несутся друг на друга два самолёта. Сближение занимает считаные секунды. Дистанция действительного огня создаётся почти мгновенно. Одно неверное движение и ты можешь врезаться своим самолётом в машину врага. На какой-то миг ты опоздаешь привести в действие своё оружие и вражеская трасса сразит тебя.

У кого сердце крепче, кто владеет холодной, расчётливой смелостью, рождённой верой в успех и правоту своего дела, – тот сразит противника. Умелая лобовая атака – оружие победы советского лётчика. Это тот же разящий противника с одного удара боевой манёвр. И пользоваться им в схватке с врагом должно и нужно, уничтожая его не только «с хвоста», но и прямым смертельным ударом в лоб.

Готовясь к вылету на фронт на новых самолётах, лётчики нашей части старались подвести итоги тому, что уже было сделано и надёжно закреплено в области воздушной тактики, старались продумать, что ещё нужно сделать для того, чтобы наша тактика давала возможность разить противника наверняка. Разумеется, большим завоеванием советских лётчиков был массовый переход на вертикальный манёвр. Боевая вертикаль, прочно вошедшая в повседневную практику истребителей, породила множество отличных приёмов воздушного боя.

Но воздушный бой не терпит шаблона и стандарта. На собственном опыте мы знали, как опасно пользоваться в бою одними и теми же заученными приёмами. Подлинная ценность лётчика-истребителя состоит именно в том, что в нужную минуту он сумеет применить не те сто или двести заученных приёмов борьбы, которые хороши в определённой обстановке, а внезапно осуществит новый, сто первый, или двести первый приём, возникший в острый момент схватки с противником. Вот почему нельзя было, конечно, останавливаться только на одном вертикальном манёвре, на методе боя только одними парами, к которым мы перешли ещё до Сталинградского сражения.

Наша эскадрилья в части считалась экспериментальной. Без ложной застенчивости могу сказать, что лётчики нашей эскадрильи всё время старались изыскивать и проверять на практике наиболее передовые методы борьбы с противником. Они вытекали из основной формулы воздушного боя с решительными целями. Эта формула включала в себя четыре главных элемента: «высота – скорость – манёвр – огонь». Вооружённые ею мы и возвратились на фронт после освоения нового самолёта. Широко и творчески пользуясь этой формулой, мы выиграли не один тяжёлый бой в знаменитом воздушном сражении на Кубани весной сорок третьего года.

Кубанское воздушное сражение вошло в боевую историю нашей авиации как сражение, в котором окончательно решился вопрос о том, кто в дальнейшем ходе войны, мы или немецкие лётчики, будут хозяевами неба над полями битв, в чьих руках будет господство в воздухе.

Всё, что происходило до сих пор в борьбе между нашей авиацией и германскими воздушными флотами, можно было условно разделить на два этапа. Первый – начало войны – характеризовался временным преимуществом немецкой авиации. На стороне немцев было количественное превосходство в силах. В ту пору мы вели активную оборону, стараясь причинить врагу наибольший ущерб в технике и людях. Инициатива в воздухе – я имею в виду оперативные и стратегические масштабы, а не масштабы отдельных боёв – в силу количественного перевеса была в начале военных действий на стороне врага. В ходе тяжёлых, ожесточённых боёв советские лётчики выбили из рук немцев эту инициативу, прочно овладели ею и утвердили своё превосходство в воздухе в исторической битве за Сталинград.

Весною сорок третьего года, на самом левом фланге гигантского фронта борьбы, немцы, используя рано подсохшие после весенней распутицы крымские аэродромы, сосредоточили на них несколько тысяч самолётов. На аэродромную сеть этого участка фронта приземлились лучшие немецкие истребительные эскадры. Самолёты немецких асов были разрисованы различными эмблемами. Тут были и кошки, и драконы, червоные и пиковые тузы. Помимо этой «устрашающей» декорации, немецкие самолёты, прилетевшие на Кубань, отличались от прежних новой модернизацией. Она коснулась увеличения скорости и манёвренности, бронирования и вооружения. Немцы, сосредоточивая на Кубани серьёзные авиационные силы, собирались обескровить наш воздушный флот, возвратить утерянное превосходство в воздухе. Но расчёты врага потерпели провал.

Сражение в небе Кубани началось для меня весенним утром, когда во главе воздушного патруля я пришёл в район барражирования. Мы шли на скоростных машинах. В этом полёте нам удалось пустить в ход все составные элементы нашей формулы воздушного боя: высоту – скорость – манёвр – огонь. Мы пришли к фронту на большой высоте и снижались в районе патрулирования с большой скоростью. Чтобы скорость при длительном прочёсывании района не затухала, группа, форсируя моторы, шла не строго по горизонтали, а со снижением, волнообразно. В основном мы придерживались определённой высоты, но всё время набирали необходимый запас скорости небольшими, последовательными снижениями.

Чего мы добивались, развивая большую скорость над полем боя? Выигрыша времени. Цена секунды, иной раз даже доли секунды, в воздушном бою велика. Большая скорость давала возможность не думать о том, что творится у нас сзади. Всё своё внимание мы могли сосредоточить на поиске врага в передней полусфере. Большая скорость, превышение над противником – были первыми необходимыми элементами нашей формулы, которая не раз давала нам возможность достигать реального успеха в бою.

Во время очередного снижения я увидел, как ниже нас три «лагг-3» яростно отбиваются от десятка немцев. «Лаггам» приходилось тяжело. Они легли в вираж, заняв оборону. Наш патруль имел преимущество в высоте и скорости. Теперь вступал в действие третий элемент формулы – манёвр.

– Патруль, в атаку!

И мы внезапно свалились на рой «мессеров». Первый удар наносился сверху: истребители круто пикировали на немцев. Этот так называемый «соколиный» удар сопровождался точным огнём с близкой дистанции. Вражеский лётчик, которого я атаковал, реагировал на это с опозданием в полсекунды. Время, достаточное, чтобы уничтожить его. Одна трасса, выпущенная в упор, зажгла немца. Заполыхав голубоватым пламенем, он свалился на крыло и сгинул.

Тут со мной произошла досадная неприятность. Слишком резко переломив машину из-за опасности прямого столкновения с зажжённым «мессером», я от большой перегрузки на какое-то мгновение потерял сознание. Это было серьёзным предостережением. Элементом высокой скорости лётчик должен оперировать умело. Нужная ему скорость для поиска врага и выхода на исходное положение перед боевым манёвром должна поддерживаться всё время. Вместе с тем в коде самой схватки следует как можно пристальнее следить за поведением противника. Твой избыток скорости враг иной раз может использовать в своих интересах. Резко приглушая мотор, он может заставить тебя проскочить мимо и таким образом окажется в хвосте, то-есть займёт выгодную позицию для атаки.

Бой группы, о котором идёт речь, наблюдал с земли, с радиостанции наведения наш командир Дзусов. По его словам, действия патруля были красивыми. Лётчики спасённных нами «лаггов» связались с Дзусовым и просили его передать товарищеское спасибо ведущему, чей самолёт был отмечен цифрой 100. «Сотку» вёл я. Это был отличительный знак моего истребителя, выписанный белой краской на фюзеляже, подле хвоста.

Дзусов был доволен действиями патруля. Это был коренастый осетин с широкими плечами и умным, иронически улыбающимся взглядом. Старый лётчик, он понимал цену творчества и всячески поощрял поиски нового в тактике воздушного боя.

Кубанское воздушное сражение длилось примерно семь недель. В единоборстве с сильным и хитрым противником наши лётчики удачно использовали самые различные формы борьбы. Тут широко было представлено и индивидуальное мастерство отдельных лётчиков и коллективный, групповой воздушный бой.

Сражение отчётливо показывало: война в воздухе вступает в такой этап, когда боевая выучка лётчика должна подчиняться каким-то новым законам. Всё поведение пилота, поднявшегося в воздух, должно строго отвечать требованиям этих законов, основанных не просто на взаимной выручке, как это было раньше, а на совместном, хорошо организованном и хорошо управляемом воздушном бое большой группы самолётов. То, что теперь в небо стали выходить массы самолётов, порождало новые понятия о тактике группового боя, построении боевых порядков истребителей, руководстве ими при поиске, обнаружении и самой борьбе с противником.

На Кубани мы летали с зари до зари. От большого физического напряжения, постоянного пребывания на больших высотах, полётов на повышенных скоростях многие пилоты ходили с красными глазами, буквально шатаясь от усталости. Но, несмотря на необыкновенную интенсивность боевой работы, острая, творчески направленная мысль наших лётчиков настойчиво искала и успешно находила новые приёмы борьбы. Быстро развиваясь, эти приёмы создавали нам преимущество над врагом, вели к новым успехам.

Один из впервые тогда применённых нами боевых порядков Дзусов метко назвал «этажеркой». Это было ступенчатое, эшелонированное в высоту и достаточно широкое по фронту построение значительной группы самолётов. Каждая ступенька «этажерки» выполняла свою, строго определённую роль. В целом же она являла собой грозное для противника боевое построение советских истребителей. Если вражеским самолётам и удавалось уйти из-под удара одной ступеньки «этажерки», они немедленно подпадали под убийственный огонь другой, затем третьей.

В строю боевой «этажерки» вместе со мной часто летал молодой лётчик Островский. Ему было девятнадцать лет, когда он пришёл в нашу часть. Стройный юноша, живой, стремительный. Он нравился нам своей горячностью и тем, что всегда рвался в бой. Судя по тому, как он держался в бою, из этого юноши мог выйти хороший истребитель. Мы внимательно следили за его ростом. Всегда весёлый, услужливый, готовый на всё ради товарищей, он был самым молодым среди нас. Мы прозвали его: «Сынок».

В один из дней я встретил его хмурого, грустного; он одиноко бродил в степи за аэродромом.

– Что с тобою, Сынок?

Он протянул измятое письмо. Ему писали с родины, что его отец растерзан гитлеровцами. Я обнял его и сказал, что мы вместе будем мстить немцам за страдания, которые они принесли нашей Родине!

Горе и ненависть ожесточили юного лётчика, он бился яростно, отдавая всего себя борьбе с врагом. После каждого удачного воздушного боя Сынок оживал, улыбался и, блестя глазами, говорил:

– Дал я им сегодня.

Весь полк радовался его успехам, любил его. Сбивая очередной немецкий самолёт, мы говорили Островскому:

– Это за твоего отца…

В одном из боёв мы потеряли Сынка. Он сбил «мессера», но сам был подожжён и выбросился из горящего самолёта на парашюте. Я продолжал драться, полагая, что Сынок благополучно приземлится. Вдруг послышался голос Дзусова со станции наведения:

– Покрышкин! Сынок в опасности.

Три «мессера» кружили над ним и подло, по-волчьи, с немецкой жестокостью стреляли в беззащитного человека, повисшего на стропах парашюта. Я бросился в атаку. Но Сынок, уже мёртвый, падал на землю.

На заре мы похоронили отважного юношу. Речей было мало. Разве можно словами передать то, что происходило в душе каждого из нас? Островский стоял перед нами, как живой, все помнили его манеру прощаться с товарищами перед взлётом: – взмах руки и возглас:

– До скорого!

Здесь, у могилы молодого советского лётчика, который отдал свою жизнь за счастье народа, наша формула воздушного боя: – высота – скорость – манёвр – огонь, осветилась величием священной миссии, возложенной на плечи нашего поколения, – непримиримой борьбы с врагами социалистической Отчизны. В выношенной нами формуле незримо стал жить решающий элемент победы – жгучая ненависть к врагу.

Борьба в небе Кубани разгоралась всё с большей силой. Дзусов целыми днями пропадал на высоком холме неподалёку от станции Крымской, где в кустарнике была замаскирована радиостанция наведения. Ясные солнечные дни позволяли вести бои на всех высотах – от земли до «потолка» самолётов, где можно было драться, только предварительно одев кислородные маски. С каждым днём сражения крепло боевое мастерство наших лётчиков. Тут родилась блестящая воинская слава братьев Глинка, лётчика Крюкова, Речкалова и многих других советских асов. Приезжавшие с радиостанции наведения офицеры рассказывали, да и сам я иной раз улавливал это в эфире, что как только в небе появлялись наши эскадрильи, немецкие авианаводчики, Нервничая, торопились передать своим пилотам тревожный сигнал.

Было приятно и радостно сознавать, что воинский труд, в который я вкладывал всю свою энергию советского человека, члена коммунистической партии, приносит реальные, ощутимые результаты, вносит определённую долю в напряжённые усилия советских воздушных воинов, завоёвывающих господство в воздухе.

Наши лётчики неустанно совершенствовали своё тактическое мастерство. Этому во многом способствовала острая творческая мысль наших старших авиационных начальников. Они хорошо планировали и организовывали боевую службу наших истребителей. На самых ответственных участках фронта истребительные группы действовали с передовых аэродромов, уничтожая противника в «зонах истребления». В то же время другие истребители несли службу патрулирования над линией фронта или сопровождали своих штурмовиков и бомбардировщиков.

По соседству с нами в «зоне истребления» действовали лётчики, летавшие на машинах, построенных на средства саратовских колхозников. За короткий срок они уничтожили свыше стапятидесяти немецких самолётов. Их успеху способствовала чёткая организация действий в «зонах истребления». Тут одни наши истребители, сильно эшелонируясь по высоте, вели бои на уничтожение только вражеских истребителей, а другие группы боролись с бомбардировщиками противника. В то же время в руках командира всегда имелся солидный резерв сил, которым он мог повлиять на исход боя в «зоне истребления», если туда подходили свежие немецкие самолёты. Вызов резерва осуществлялся по радио с командного пункта, находившегося у линии фронта, на холме, с которого можно было следить за ходом боя.

Немцы пристально присматривались к тактическим приёмам наших лётчиков и прилагали все усилия к тому, чтобы при первой же возможности поставить их в невыгодные условия боя. Враг практиковал самые различные приёмы военной хитрости. Борьба шла острая. Победителем из каждого воздушного боя выходил тот, кто грамотно, с полным знанием дела использовал своё оружие.

Наши истребители, летавшие на скоростных машинах, широко практиковали свободные воздушные бои. Действуя методами группового свободного поиска, они захватывали в сферу своих полётов большую территорию и порою появлялись над расположением противника на значительном удалении от линии фронта. Свободные воздушные бои приходилось довольно часто вести и мне со своей группой лётчиков.

Хорошие результаты этих боёв, думается мне, нужно, прежде всего, отнести на счёт тех элементов воинского воспитания, которые мы повседневно старались применять в нашей части. В частности, лётчики моей эскадрильи постоянно воспитывались на мысли, что индивидуальное мастерство пилота особую силу приобретает в совместных, коллективных действиях.

– Лётчик, который в воздухе думает только о себе, – говорили в нашей эскадрилье, – даже при всех своих боевых данных будет всего-навсего кустарём-одиночкой и рано или поздно будет сбит.

Характер современной воздушной войны вызывает необходимость воспитания единого стиля. Ведь для меня вовсе не безразлично, с кем я пойду в групповой воздушный бой! Я должен быть уверен в том, что мой напарник, моё звено, моя эскадрилья поймут меня в воздухе. И когда в нашу боевую семью влилась новая группа молодых лётчиков-истребителей, мы со всей остротой поставили перед ними все эти вопросы.

Новых лётчиков было сначала пятеро: Голубев, Клубов, Трофимов, Жердев, Чистов. Знакомя меня с ними, Дзусов шутливо сказал лётчикам:

– Вы будете учиться по системе Покрышкина…

Лётчики улыбались: что это за система? Система – это. конечно, было сказано чересчур громко. Но определённые принципы истребительного боя мы в эскадрилье уже имели. С этими принципами мы считали своим долгом познакомить молодёжь. Все пятеро раньше летали и дрались на самолётах другой конструкции, нежели те, что были в нашей части. Кое-кто из них думал, что они всё знают, всё умеют и что речь идёт о том, чтобы ознакомиться с новой боевой техникой, совершить два-три провозных полёта – и всё. Нужно было со всем этим считаться и щадить их самолюбие.

Я с большим интересом занялся пятёркой новичков. Хотелось ещё раз проверить то, что Дзусов назвал системой Покрышкина. Это может показаться смешным, но меня обрадовало то обстоятельство, что все пятеро были молодыми, смело рвущимися в бой воинами, с горячим стремлением овладеть лётным делом и стать мастерами воздушных боёв. На первом этапе становления лётчика все мысли должны быть о лётном деле. Лётное дело – это искусство, которое требует от человека всей его жизни; равнодушие нетерпимо: оно дорого будет стоить. Когда думаешь о советских лётчиках, то вспоминаешь, какой любовью, каким ореолом почёта окружён у нас сталинский сокол. С какой теплотой сказал однажды Сталин о наших лётчиках.

«Должен признаться, что я люблю лётчиков. Если я узнаю, что какого-нибудь лётчика обижают, у меня прямо сердце болит. За лётчиков мы должны стоять горой».

На эту всенародную любовь лётчик обязан ответить всей своей боевой жизнью. Об этом, а не только о технике мы вели разговоры по душам с молодёжью. Самое лёгкое было познакомить лётчиков с новыми скоростными машинами. Сперва на земле мы вводили их в нашу систему истребительного боя. Формула боя – высота, скорость, манёвр, огонь – изучалась на схемах. Держа в руках металлические модели «мессершмитта» и нашего истребителя, лётчики совершали различные эволюции, шли в атаку, маневрировали, «сбивали» друг друга. На специальной установке они учились стрелять. Освещённые электрическими лампочками двигались схематические изображения самолётов. По команде, с указанием дистанции, раккурса и скорости лётчики должны были «поражать» цель.

Вся эта большая подготовительная работа на земле и в учебных полётах нужна была для того, чтобы постепенно ввести лётчиков в бой. Ввод в бой – один из ответственнейших моментов воспитательной работы командира. Можно сравнить это с тем, как учат человека плавать. Есть сторонники того, чтобы попросту бросить новичка в воду – пусть, мол, барахтается, как-нибудь выплывет, а там, глядишь и приучится держаться на воде. Я никогда не был приверженцем такого способа. На мой взгляд, ввод лётчика в бой является сложным процессом. Главное в нём – при первом же боевом полёте вселить в лётчика уверенность в победе. Как это сделать? Очевидно, личным показом командира – как надо сбивать неприятельские самолёты.

Готовя своих лётчиков к первому боевому полёту, я и сам много готовился прежде, чем повести их в небо, пересекаемое вражескими трассами. Предстоял своеобразный предметный урок на тему: как добиваться успеха в воздушном бою. Конечно, мне, как преподавателю, ни в коем случае нельзя было оскандалиться.

Задачей нашего полёта была очистка воздуха от немецких истребителей над тем участком вражеских позиций, который в это время должен был подвергнуться удару наших штурмовиков. Чтобы показательный урок в воздухе удался как можно лучше и был действительно поучительным, я должен был обладать известной свободой манёвра. Её мне обеспечивала группа прикрытия. Она всё время находилась выше нашего «учебного отряда» и защищала его от атак сверху.

Когда мы пришли в назначенный район, мой самолётный радиопередатчик молчал. Говорили ведомые. Каждый докладывал, какова обстановка на земле и в воздухе, где находятся «ильюшины». Вдруг в эти доклады вмешался голос рации наведения. Наш командир Дзусов, по обыкновению немного растягивая слова, сообщал:

– Выше вас «мессершмитты».

Я был спокоен за верхний, ярус – там находилось наше прикрытие. Лётчики моей группы точно выдерживали строй, следя за каждым движением моей «сотки». Однако я понимал, что с секунды на секунду следовало ожидать событий. Внутренне подобравшись, я по радио призвал ведомых к вниманию и пристально вгляделся вниз. Там как раз происходило то, что я и предполагал. Несколько «мессеров», прижимаясь к земле, караулили в стороне, выжидая, когда «ильюшины», закончив атаку, станут отваливать от цели. Момент самый выгодный для нападения, ибо в это время боевой порядок штурмовиков обычно несколько нарушается.

– Пошли вниз!

Мы появились как раз кстати. Два «мессершмитта» на бреющем торопились зайти в хвост «ильюшиным», закончившим штурмовку.

– Пропустим, – предупредил я по радио ведомых.

Мне хотелось, чтобы все последующие действия нашего патруля были хорошо поняты и усвоены ими. То, что мы пропускали немцев вперёд, для штурмовиков не было опасным, поскольку они ещё находились за пределами действительного огня «мессершмиттов». Тем временем наш воздушный патруль, напротив, оказывался в удобной для атаки позиции – в хвосте у немцев.

– Атакую ведущего, прикройте меня!

Немец вспыхнул как раз в тот момент, когда он, видимо, увлечённый погоней, собирался открыть огонь. Внезапная гибель напарника, повидимому, сильно подействовала на второго немецкого лётчика, он отвалил в сторону. Один из моих ведомых пытался было погнаться за немцем. Пришлось резко окликнуть его. На первый взгляд желание лётчика тотчас устремиться к дрогнувшему противнику, чтобы тут же, на месте, добить его, казалось вполне законным. Но, сразу поняв моё резкое предупреждение, он остался на месте. Мои ведомые имели приказ самим в бой не вступать. Только в случае крайней необходимости и только по моему сигналу они могли вступить в схватку с противником. Основной их задачей сегодня было – прикрывать ведущего, наблюдать и оценивать события.

Дисциплинированность ведомых позволила спокойно продолжать наш своеобразный урок. За уходящими «ильюшиными» снова увязалась четвёрка немецких истребителей. Выскочив из-за холма, они было совсем близко подобрались к штурмовикам. Выжидать, как в первый раз, было невозможно. Поэтому я предупредил своих:

– Скоростная атака!

Мы свалились на немцев сверху. Это один из наиболее эффективных приёмов боя на малых высотах. Он прижимает врага к земле, сразу лишает его свободы манёвра. «Мессеры» заметались, но наш патруль прикрыл их плотной огневой крышкой. Я снова свалил ведущего немца. Он врезался в сопку и взорвался. Второго прикончила верхняя пара наших самолётов.

Предметный урок прекрасно удался. Целый день на аэродроме можно было слышать восторженные рассказы молодых участников полёта об этих двух скоротечных боях. Меня радовало, что они не упустили ничего, что было важным в воздушной обстановке. В бою они хорошо видели, оценивали события правильно. А это одно из важнейших условий в выработке боевого стиля лётчика-истребителя.

Весь курс обучения воздушному бою протекал в сжатые сроки. На другой же день после нашего показательного полёта молодые лётчики уже сами участвовали в боях. В воздухе я следил за каждым из них. Стало ясно, кто из них может стать ведущим, кого целесообразнее определить в ведомые.

В нашей системе воспитания мы придавали большое значение тактике группового боя. Лётчик должен понимать и чувствовать соседа. Это чувство «локтя» в сложной воздушной обстановке, которая была характерна не только для Кубани, значительно отличалась от того, что лётчики понимали под этим в довоенные годы. В те времена слётанность группы обычно считалась достигнутой в совершенстве тогда, когда истребители ходили в тесном строю, крыло к крылу. Это было красиво. Но это совсем было не похоже на тот боевой строй, который оказался нужным для победы. Война быстро отучила нас от парадного полёта, понятие слётанности истребителей существенно изменилось.

Групповой бой в воздухе требовал свободы манёвра для каждого пилота. Вместе с тем он требовал и определённой собранности, компактности группы, которые давали возможность командиру управлять действиями лётчиков, нацеливать их удары. Тесный строй уступил место большим дистанциям и интервалам. Эволюции самолёта командира группы, которыми он прежде подавал сигналы, заменила надёжная радиосвязь. Раньше, бывало, многие лётчики считали, что самое главное в слётанности группы в воздухе – держаться как можно ближе, что называется впритирку, друг к другу. Новые боевые порядки выдвинули перед лётчиками-истребителями иные требования. Как бы широк по фронту, растянут в глубину и эшелонирован по высоте ни был боевой порядок истребителей, каждый лётчик во время всего полёта должен был занимать в нём именно то место, которое определил командир.

От навыков лётчика строго выдержать своё место в этих трёх измерениях подчас зависел исход боя и даже личная судьба пилота. Осваивая тактику группового воздушного боя, вырабатывая его стиль, мы строго предупреждали молодых лётчиков: «Отставшего бьют». Тот, кто пренебрегал этим правилом, мог быстро стать жертвой «мессеров» – любителей лёгкой наживы.

Именно так случилось с одним из наших лётчиков, которого мы в шутку прозвали «Бородой». Он был неплохим истребителем, смело дрался, умел дерзать и добиваться победы. Но иногда «Борода», идя в строю, излишне горячился и, увлекаясь, мог принять поспешное решение. Он любил порою как бы немного «попартизанить». Вдруг отстав от всех или резко отвалив в сторону, «Борода» бросался на случайно проходившую мимо пару немецких самолётов и, чаще всего атакой издалека только припугнув, вражеских лётчиков, возвращался на своё место.

Кубанский воздух буквально кишел самолётами. В такой сложной обстановке нужно было как можно строже сохранять принятый воздушным патрулём боевой порядок. В тот день, о котором я хочу рассказать, в моей группе среди ведомых шёл и «Борода». Зная его слабую струнку, я время от времени оглядывался назад и, просматривая боевой порядок патруля, напоминал:

– «Борода», держи строй…

Вначале всё шло хорошо. Несмотря на большую высоту полёта и скорость, которую держал патруль, самолёт «Бороды» довольно точно сохранял интервалы и дистанции. Мы шли широко развёрнутым по фронту строем. Порою мимо нас проскакивали отдельные пары «мессеров». «Борода» неизменно докладывал мне о них по радио. В его голосе чувствовалось с трудом сдерживаемое нетерпение. Но я не вступал в бой с этими немцами. Для нашей мощной группы истребителей объект удара должен был быть другим.

Наконец появился достойный объект – группа «юнкерсов». Благодаря большой скорости мы сразу оказались в выгодном для атаки положении. Ударили по «юнкерсам» сзади, со стороны солнца, и сразу зажгли несколько машин. Заканчивая атаку, я заметил вторую группу немецких самолётов.

– Новая цель, – тотчас же предупредил я своих ведомых.

Чутьё подсказывало, что где-то тут, между двумя группами бомбардировщиков, обязательно должны быть «мессершмитты» сопровождения. Они, конечно, не преминут контратаковать нас. Поэтому наш воздушный патруль должен быть всё время в кулаке и ни в коем случае не растекаться по небу в погоне за удирающими немцами. Подав команду, я огляделся. Весь патруль был на местах. Нехватало только одного самолёта.

– «Борода», где ты?

Но едва успев спросить, я уже должен был отбивать контратаку восьмёрки немецких истребителей. Сбив одного немца и поставив патруль в более выгодное положение, я снова позвал «Бороду». Он не отвечал. Закончив бой без него и вернувшись на аэродром, мы узнали от офицера, дежурившего на радиостанции наведения, куда девался «Борода». Увлёкшись «юнкерсами» и видя только одних их, он оторвался от патруля и попал под огонь истребительного заслона немцев. Отколовшийся от коллектива пилот был подбит и только благодаря случайности приземлился не на вражеской территории, над которой мы вели бой, а в передовых цепях нашей пехоты. Это было хорошим уроком для всех нас, и в особенности для молодых лётчиков, постигавших сложную науку группового воздушного боя.

Было отрадно наблюдать, как они глубоко воспринимали искусство манёвра. В одном из них – Александре Клубове – мы верно угадали ведущую черту его характера: умение навязать противнику свою волю. Тренируя его на ведущего, я был его ведомым. По радио подавал ему команду, как строить манёвр, иногда заходил ему в хвост и показывал: вот так надо итти в атаку.

Во время одного такого учебного полёта появились «мессеры». Мои ученики на мгновение растерялись и расползлись. Одного «мессера» я сбил в перевёрнутом положении самолёта. Потом стал окликать своих лётчиков.

– Где вы?

Клубов оказался выше меня. Он вёл бой. Меня обрадовала его манера драться. На земле это спокойный даже чуть флегматичный человек, я бы даже сказал тихоня. В учебных полётах манёвры Клубова были даже несколько вяловаты. А сейчас, в бою, он преобразился. Его движения сделались резкими и сильными. Он насел на врага и коротким ударом сверху зажёг немца.

В Клубове жила настоящая душа истребителя: он всегда искал боя. И вместе с тем это был лётчик трезвого риска. С каждым боем росло наше уважение к этому тихому, малоразговорчивому и очень спокойному лётчику. Можно на земле съесть, как говорится, пуд соли с человеком и всё-таки хорошо не узнать его. А иногда достаточно увидеть этого же человека в боевой обстановке, чтобы сразу оценить его качества. В воздушном бою резко обнажаются свойства лётчика, его сила, его воля.

Клубов рос на наших глазах. Один из красивых боёв мы провели с ним уже после Кубанского сражения над рекой Миусс, когда он прикрывал мою ударную группу. Немцев было много. Сорок бомбардировщиков и двенадцать истребителей. Зная общую воздушную обстановку в этом районе, мы ещё на земле разработали примерный план боя. Клубов должен быть связать немецких истребителей. Он это и сделал. В то время, когда моя четвёрка занялась бомбардировщиками, четвёрка Клубова отбила две контратаки «мессершмиттов», прочно связала их и нанесла им потери. Сражаясь с «юнкерсами», я был твёрдо уверен, что Клубов сделает своё дело – свяжет немецких истребителей и, закончив бой, только спросил его по радио:

– Сколько?

Четвёрка Клубова сбила трёх немцев и обеспечила мне свободу действий.

В боевой жизни каждого лётчика случаются особенные, критические моменты, когда его судьба буквально висит на волоске. Именно в эти мгновения с наибольшей полнотой сказываются его качества воздушного воина. Думая о Клубове, я припоминаю в нём те черты, которые свойственны советскому лётчику. Он смел, но не бесшабашен. При всём своём спокойствии и хладнокровии он умеет в нужную секунду рискнуть больше обычного. Именно таким увидели мы Клубова в тот летний вечер, когда он возвращался из воздушной разведки.

Я стоял на аэродроме. Клубов почему-то задержался в полёте. Уже давно прошли сроки, когда его машина должна была показаться на горизонте. Я запросил его по радио. Клубов коротко ответил: «Дерусь».

Потом замолчал. Повидимому, с ним что-то случилось. Тревога росла с каждой минутой. Но в глубине души я верил, что Клубов всё же придёт. И вот он пришёл… Его машина странно ковыляла в вечернем воздухе. С ней делалось что-то непонятное. Она вдруг резко клевала носом и казалось, что вот-вот рухнет вниз. Потом – так же неожиданно истребитель выравнивался и даже слегка набирал высоту. Так повторилось трижды. Мы поняли, что на самолёте Клубова перебито управление и он держит машину одним мотором. Она могла в любую секунду камнем пойти к земле. Я хотел одного: чтобы Клубов покинул самолёт на парашюте. Но передать этого не мог – его рация не работала.

Клубов пошёл на посадку. Было страшно смотреть, как, планируя, самолёт вдруг снова клюнул. Вот-вот – врежется в землю. Клубов дал форсированный газ. Машина чуть взмыла вверх. В тот же момент Клубов прикрыл газ и мастерски приземлил самолёт на живот. Мы подбежали к нему. Самолёт был изрешечён пулями. Клубов вылез из кабины, молча обошёл машину и, покачав головой, тихо сказал:

– Как она дралась!…

Присев на корточки, он стал на песке рисовать нам схему боя. Он дрался с шестью «мессерами» на вражеской территории. Двух немцев он сбил, но ему повредили управление. Машина перестала слушаться лётчика. Он всё же перетянул её на нашу территорию. Самолёт стал всё больше и больше зарываться носом. Клубов уже решил было прыгать с парашютом, когда самолёт по какой-то игре случая вышел из пике. И Клубов привёл полуживую машину на свой аэродром. Рассказав это, он встал, раскрыл планшет и в обычной, спокойной манере доложил результаты разведки.

Клубов – один из тех пяти лётчиков, которые стали гордостью нашей части. Они не только восприняли боевой стиль ветеранов части, но в свою очередь внесли много нового, интересного в тактику воздушного боя. При всём единстве стиля, выработанного у нас, каждый из них имел свои характерные черты, свой боевой почерк! Их крылья выросли в нашем коллективе. Гораздо позднее мы с Клубовым вели бои на Висле. Он сбил ещё одного немца. Теперь его счёт доходил до пятидесяти уничтоженных самолётов врага и ему было присвоено звание дважды Героя Советского Союза.