"Одна в Нью-Йорке" - читать интересную книгу автора (Рут Сойер)

ЧАЙКА ЛЕТИТ К МОРЮ

На следующее утро Люсинда поднялась узнать, как чувствует себя Тринкет. Дверь открыла миссис Бродовски.

– Тринкет совсем плохо, – тихо проговорила она.

– Но теперь-то вы врача вызвали? – осведомилась Люсинда.

– Нет, – покачала головой миссис Бродовски.

– А будете вызывать?

– Не знаю, – почему-то отвела глаза в сторону женщина.

По дороге в школу Люсинде преградил путь мистер М'Гонегал, полицейский.

– Тебя случайно не надо опять посадить в тюрьму? – улыбнулся он.

– Нет, мистер М'Гонегал, – грустно отвечала Люсинда. -Но лучше у меня сегодня были бы неприятности. Вот что бы вы сделали, мистер М'Гонегал, если бы у вас была самая дорогая подруга, которая ростом чуть выше стула, и она бы целую неделю и даже больше болела, а ее папа и мама так и не вызвали доктора? Что бы вы сделали в этом случае, мистер М'Гонегал?

Полицейский снял шлем и потер ладонью затылок.

– Ну, наверное, если бы у меня был маленький друг и с ним бы такое стряслось, я в первую очередь вызвал бы доктора сам.

– Мистер М'Гонегал, а докторам случайно не надо платить? – вдруг осенило Люсинду.

– Конечно, надо, – ответил полицейский.

– Ну, тогда все понятно. Они же бедные и ужасно честные! Они ни за что не позовут доктора, если не могут ему заплатить.

– И что же ты предлагаешь? – чувствуя, что у Люсинды есть какой-то план действий, спросил мистер М'Гонегал.

– Знаете, у нас просто замечательный врач. Он вылечил всех, кто живет в нашем доме, а это никак не меньше десяти человек. И я никогда не видала, чтобы папа ему платил. Может, он это делает потихоньку? Вот я и думаю: если он только узнает все про Бродовских, то пойдет к ним даже без всяких денег.

– Тебе и правда надо поговорить с ним, Люсинда, – одобрил мистер М'Гонегал, – а пойдет он к твоим друзьям или нет, это уж ему самому решать.

Едва дотерпев до конца уроков, Люсинда поспешила к доктору Хичкоку. Он жил в одном квартале с тетей Элен Дуглас. Когда Люсинда вошла, мистер Хичкок обедал.

– Ну-ка, садись вон в то кресло напротив, – велел он девочке. – Сейчас мы будем есть вместе бараньи котлеты с печеной картошкой.

Пока они ели, доктор внимательно оглядел ее.

– Наверняка ни дня не болела с тех пор, как родители уехали за границу?

– Ни одного, – подтвердила девочка.

– Если бы все родители девяти или десятилетних детей надолго оставляли своих чад в одиночестве, я бы вконец обнищал! – засмеялся доктор.

– Но я ведь пришла совсем по другому поводу, – взялась за дело Люсинда. – Вы такой добрый, доктор Хичкок! Наверное, вы самый добрый на свете. И дядя Эрл тоже всегда так про вас говорит.

Доктор жевал в это время баранью котлету и был просто не в состоянии ничего ответить.

– Вы понимаете, – тем временем продолжала Люсинда, – на третьем этаже дома, где я живу сейчас на втором этаже с мисс Питерс и мисс Нетти, есть маленькая девочка. Это совсем особая девочка, и она сейчас очень сильно болеет. А родители у нее такие бедные… Но они не всегда будут бедными, потому что он, то есть папа Тринкет, когда-нибудь станет очень известным. А пока у них нет никакого своего доктора. Наверное, это потому, что они не могут ему платить. О, мистер, Хичкок, если бы вы хоть раз в жизни увидели Тринкет, вы бы забеспокоились о ней не меньше меня. Вот и все. Не очень-то складно я вам объяснила.

Положив нож и вилку на стол, доктор Хичкок легонько подергал себя за бороду.

– Просто удивляюсь, Люсинда, откуда ты столько узнала об этих людях? Наверное, твоей маме не очень понравится, что ты общаешься с кем попало. Вдруг они больны чем-то заразным?

– Нет, что вы! Это совсем не заразно. И потом, они ведь не «кто попало», а мои самые большие друзья.

– Я мог бы пойти с тобой сию же минуту. Но все не так просто, как тебе кажется. Представь себе, я приду, пропишу твоей Тринкет какое-нибудь лекарство, а ей станет хуже.

– Не станет! Не станет ей хуже! Никому из ваших больных никогда в жизни не становилось хуже!

– Блажен, кто верует, – невесело усмехнувшись в бороду, пробормотал доктор Хичкок. – Всех я не могу спасти. Запомни это, Люсинда.

– Не буду я этого помнить! – решительно заявила девочка. – Я лучше вспомню, как мы втроем заболели дифтерией! И вы, и мама, и сиделка Мэри О'Брайан так хорошо нас лечили, что мы не умерли, а поправились.

– На все воля Божья, Люсинда.

– А мама сказала, мы должны быть вам благодарны, что выжили. Ну, пожалуйста, доктор Хичкок! Должен же кто-нибудь вылечить Тринкет! И, по-моему, нам с вами нельзя больше медлить.

Доктор снова схватился за бороду, и вид у него при этом был точно такой же, как у мистера М'Гонегала, полицейского, когда тот старательно чесал затылок. Дело в том, что оставалось еще препятствие. Врачебная этика не позволяла докторам, завоевавшим себе репутацию, отправляться к больному без вызова. Но разве можно было объяснить такое Люсинде?

А она не сводила глаз с доктора. Ей вдруг показалось, что она все поняла. Просто чем старше становится человек, тем труднее ему что-то решать. Если это действительно так, тут же подумала девочка, она хотела бы навсегда остаться десятилетней. Расправившись с остатком бараньей котлеты, она тут же потеряла всяческий интерес к печеной картошке, которая так и остыла нетронутой на тарелке.

– А что будет с Тринкет, если вы совсем не придете? Вы об этом подумали, мистер Хичкок? – спросила она.

– Сдаюсь! – развел доктор руками. – Когда мне прийти?

– Прямо сейчас.

Люсинда взяла доктора за руку и потащила на улицу. Боясь, как бы он случайно не передумал, девочка по дороге не закрывала рта. Перекинутые через плечо ролики позвякивали в такт шагам, а Люсинда рассказывала все новые и новые подробности из жизни Бродовски. К тому времени, как они поравнялись с пансионом мисс Люси, доктор был посвящен во все, что было известно самой Люсинде.

– Ну вот, – открывая подъезд, проговорила она, – теперь вам, наверное, кажется, будто вы сами дружите с Бродовски.

Они зашли в квартиру мисс Питерс. Доктор остался в гостиной, а Люсинду отправил предупредить Бродовски. Уже выходя на лестничную площадку, девочка обернулась. Лицо ее просто сияло от радости.

– Спорим, доктор Хичкок, что Тринкет уже завтра станет получше? – спросила она. – Можно даже на деньги поспорить. Я целых две недели свои карманные расходы копила.

Выпалив это, она взлетела на третий этаж и принялась колотить изо всех сил в дверь Бродовски. Она уже все обдумала. Сначала надо подробно расспросить о здоровье Тринкет, а потом неожиданно сообщить про доктора.

– Ну, как там сегодня Тринкет? – весело осведомилась она, когда мистер Бродовски приоткрыл дверь.

Тот ничего не ответил. Лишь скорбно качал головой и разводил руками. Похоже, он вообще сейчас не мог говорить. Поняв, что с Тринкет совсем плохо, Люсинда выпалила:

– Я привела там внизу доктора! Это наш семейный мистер Хичкок! Он самый лучший во всем Нью-Йорке. Только не отказывайтесь, пожалуйста! Меня он вылечивает от каждой болезни! Умоляю, разрешите ему полечить вашу Тринкет!

– Я сдаюсь, – сдавленным голосом произнес мистер Бродовски.

Люсинда ушам своим не поверила. Ведь те же слова она совсем недавно услышала от доктора Хичкока. Но размышлять над этим сейчас просто не было времени, и она опрометью кинулась вниз.

Вместе с доктором они вошли в маленькую нищую комнату. Мистер Хичкок подошел к кроватке Тринкет, миссис Бродовски помогала ему, а мистер Бродовски с Люсиндой остались стоять у двери. Вдруг Люсинда повела себя так, словно рядом стоял дядя Эрл. Она крепко обвила папу Тринкет за талию и прижалась головой к его животу. Мистер Бродовски положил руку ей на голову и легонько провел по ее коротким волосам. Люсинда немедленно вспомнила первый свой разговор с Бродовски. Какими ослепительно золотистыми показались ей тогда в полутьме лестничной клетки волосы Тринкет! И как она была счастлива, когда мистер Бродовски похвалил ее собственные черные волосы! Люсинда посмотрела в глаза папе Тринкет и ободряюще улыбнулась. Мистер Бродовски едва заметно улыбнулся в ответ.

Остаток дня (впрочем, от дня уже почти ничего не осталось) Люсинда запомнила очень смутно. Сначала вроде бы зашел разговор о ванне и горячей воде. На третьем этаже ни того ни другого не оказалось. Поэтому Тринкет перенесли вниз и положили в кровать Люсинды. Оказавшись снова в квартире мисс Питерс, доктор Хичкок снял пиджак, жилетку, галстук, расстегнул ворот рубашки и закатал рукава.

– Вы как будто к битве готовитесь, – сказала Люсинда.

– Да, милая, – кивнул головой тот, – и, признаюсь тебе, враг очень силен.

Потом мистер Бродовски о чем-то спросил доктора. Тот ответил. Лица у обоих мужчин словно окаменели, и каждый занялся своим делом.

Доктор то и дело бегал за чайниками с кипятком, которые стояли в комнате для работы, смачивал горячей водой простыни, отжимал и заворачивал в них Тринкет. Люсинда подумала, что, наверное, терпеть такое не очень приятно. Во всяком случае, сама она явно не смогла бы вынести это так же невозмутимо, как Тринкет. Глаза ее были закрыты, и она казалась совершенно спокойной. Только вот дышала хрипло и тяжело.

Люсинде разрешили давать Тринкет лекарства. Каждые полчаса она приближалась к кровати со стаканом и, пропихнув ложку больной между губ, говорила:

– Ты должна это выпить за прекрасного жирафа из цирка.

Тринкет послушно пила лекарство. Вскоре Люсинда так наловчилась, что даже не проливала ни капли.

Возвратившись с работы, сестры Питерс занялись чайниками и простынями. Доктор Хичкок оделся и сказал, что вернется тотчас же после ужина. Возвратился он и впрямь очень быстро и больше не уходил.

Люсинду положили на маленьком диване в гостиной. Раздеваться она не стала, просто свернулась под одеялом, однако заснуть никак не могла. Заметив через некоторое время, что Люсинда не спит, мисс Питерс сказала:

– Спускайся к мисс Люси. Она тебя уложит в своей квартире.

И тут Люсинда не выдержала:

– Нет! – истошно закричала она. – Не пойду! Не пойду!

– Пусть останется, – пришел ей на помощь доктор Хичкок, – так будет лучше, мисс Питерс.

Мисс Питерс покорилась. Люсинда лежала, поджав ноги под одеялом. Глаза ее были открыты, но она все видела как во сне. Люди вокруг суетились, сновали туда-сюда, шептали что-то совсем неразборчивое друг другу. Кто-то положил подушки и одеяло на полу, рядом с ее диваном. Сперва на них прилегла мама Тринкет, затем – папа. Но доктор Хичкок не ложился ни разу.

Никогда еще у Люсинды не было такой длинной ночи. Казалось, с тех пор как ее уложили на этот диван, прошло часов сто, а сон все еще не шел к ней и утро не наступало. Наконец она почувствовала, что так больше не может. Она встала и подошла узнать, не стало ли Тринкет лучше? Доктор Хичкок мрачно покачал головой. Люсинда снова легла. Некоторое время спустя она провалилась в сон, но, казалось, только затем, чтобы через четверть часа голова ее скатилась с подушки. Люсинда вновь открыла глаза, а потом снова заснула, и на этот раз достаточно крепко. Доктору пришлось изрядно потрясти ее за плечо, прежде чем она вернулась к действительности.

– Что? – спросила она мистера Хичкока, который склонился над ней.

– Девочка говорит, что ты ей очень нужна.

Люсинда попыталась подняться, но ноги спросонья ее не слушались. Доктор Хичкок обнял ее и помог дойти до кровати. Там Люсинда опустилась на колени, а голову положила на подушку совсем рядом с Тринкет.

– Ну, маленькая, что сделать Люсинде? – тихо спросила она.

Тринкет улыбнулась, открыла глаза и прошептала:

– Про лягушонка.

– Она меня просит спеть, – в замешательстве взглянула Люсинда на доктора. – Как вы думаете, это не повредит ей?

Мистер Хичкок с силой дернул себя за бороду.

– Пой, – одними губами ответил он и отвернулся к окну.

Люсинда начала совсем тихо. А потом ей вдруг показалось, будто они с Тринкет вновь сидят на качалке в гостиной, и песня зазвучала столь же громко и весело, как всегда. На мгновение Люсинда вроде даже услышала смех девочки. Она посмотрела на Тринкет. Та ответила ей внимательным взглядом, потом закрыла глаза, открыла и снова закрыла.

– Видите, как она хорошо засыпает, – поделилась Люсинда с миссис Бродовски и запела последний куплет.

Доктор Хичкок снова поднял ее с колен и препроводил к маленькому дивану.

– Ты очень помогла нам, Люсинда, – заботливо укрывая ее одеялом, проговорил он. – А теперь тебе обязательно нужно поспать.

Когда Люсинда очнулась в следующий раз, в квартире стояла полная тишина. Она огляделась. Никого. И кровать, где еще недавно лежала Тринкет, была пуста. Люсинду это сперва удивило, но потом она все поняла. Наверное, после того как Тринкет уснула, ее отнесли домой. Люсинда потянулась всем телом, рывком встала на ноги, подошла к окну и прижалась к нему носом. Она никогда еще не вставала в столь ранний час, и то, что увидала, показалось ей настоящим волшебством. Фонарщик приставил лесенку к фонарю на углу улицы. Миг – и огонь потух.

Кто-то положил ей руки на плечи. Она от неожиданности вздрогнула и обернулась.

– О, доктор Хичкок, вы только поглядите, что там! – ткнула Люсинда пальцем в стекло. – Фонари гаснут, и просыпается утро! Как хорошо, что Тринкет, наверное, лучше! Мне так хочется сейчас выйти на улицу и увидеть, как город просыпается!

– Тогда скорей одевайся, – отвечал доктор.

Спустя несколько мгновений Люсинда была готова. Доктор повязал галстук, потом облачился в жилет и сюртук. Вытащив блокнот из кармана, он написал несколько слов, вырвал страницу и оставил ее на полке камина.

– Они должны знать, куда мы пошли, – сказал он Люсинде.

Девочка потянулась за роликовыми коньками. Как хорошо было бы пронестись по городу в такую рань! Но доктор сказал:

– Сжалься, Люсинда! Если ты помчишься на этих штуковинах, моим старым ногам не поспеть за тобой!

Так роликовые коньки остались в этот раз дома. Правда, кое-что необычное Люсинда все-таки с собой захватила. Это было перо из подушки, на которое надо подуть, как только покажется перекресток. Именно так сделал мальчик в ирландской сказке, который искал судьбу.

Перо Люсинды полетело прямиком на восток.

– За ним, за ним, доктор Хичкок! – крикнула девочка и вдруг почувствовала себя такой бодрой, будто не провела ночи почти без сна.

– Согласен, – ответил доктор, – только давай воспользуемся еще любезностью вот того кэбмена.

Они пересекли Бродвей, уселись в кэб, стоявший у тротуара, и сонные лошади медленно повезли их к реке. Они вылезли на Ист-Ривер. Тут Люсинда еще никогда не бывала. Навстречу им ехали подводы, уставленные бидонами с молоком, и подводы с кипами утренних газет. Прячась в тени старых зданий, пробирались куда-то бродяги. Ночные полицейские сдавали дежурство дневным. Пугая надтреснутым звоном зазевавшихся пешеходов, мимо пронесся черный фургон с зарешеченными окошками.

– Что это? – спросила Люсинда.

– «Черная Мария», в ней арестованных возят, – объяснил доктор.

– И я бы могла прокатиться в такой, если бы не мой друг, мистер М'Гонегал, – отозвалась с многозначительным видом Люсинда.

Доктор ошеломленно поглядел на нее, но в детали решил не вдаваться. Они спустились к реке и зашагали вдоль берега. На черной воде, словно огромные светлячки, сияли огнями паромы. А на востоке уже краснела заря. Еще немного – и небо стало светлеть. Люсинде тут же пришло на память великолепное описание из «Ромео и Джульетты», которое ей прочитал дядя Эрл. Сейчас она сама видела, как «тают ночные свечи и веселый день легкой поступью бежит на вершину горы».

– Вам тоже нравится, когда день бежит на вершину горы? – спросила Люсинда доктора и запихнула замерзшую руку к нему в карман.

Рассвет поднял белых и серых чаек с воды, на которой они продремали всю ночь. Шумя крыльями, птицы взмыли ввысь, и окрестности огласились их криками. Они парили в воздухе, затем вновь набирали высоту и улетали к морю.

Доктор и девочка, задрав головы, следили за птицами.

– У эскимосов есть одно очень красивое поверье, – медленно проговорил мистер Хичкок.

– Какое? – заинтересовалась Люсинда.

– Они считают, что человек после смерти становится белой чайкой. Понимаешь, душа обретает крылья.

– Научиться летать, как они! – по-прежнему глядя вверх, отвечала девочка. – Да, это прекрасно, доктор Хичкок!

Стая чаек все удалялась и вдруг словно исчезла в ярких лучах солнца. Но тут в небе появилась еще одна чайка. Она почему-то дремала на темной глади реки, пока все остальные не улетели. И вот теперь она одна поднялась высоко в воздух и пролетела прямо над Люсиндой и доктором. Девочка заметила, какие у этой чайки белоснежные крылья.

– А она попадет в рай, когда устанет летать на земле? – очень серьезно спросила Люсинда.

– Думаю, да, – отозвался доктор.

Люсинда посмотрела ему в глаза и вдруг отчетливо осознала то, чего он никак не мог решиться произнести вслух. Это открытие пронзило ее до физической боли. Тщетно она искала во взгляде доктора хоть намек на надежду. Глаза его говорили больше, чем тысяча самых ужасных слов.

Он крепко обнял Люсинду.

– Сейчас мы пойдем ко мне и вместе позавтракаем, – не допускающим возражений тоном произнес он. – А потом тебе надо побыть с папой и мамой Тринкет. Уверен, ты им сейчас очень нужна.

Они долго шли молча. А потом Люсинда убежденно сказала:

– Я должна рассказать папе и маме Тринкет про чайку. Это красиво. Дядя Эрл говорит: трагедии нужно очень много красоты и неизбежности, и тогда она будет великой.

Они снова умолкли. Лишь перед самым домом мистера Хичкока Люсинда сказала:

– Надеюсь, и мне удастся после смерти стать чайкой. Летать на крыльях еще интереснее, чем кататься на роликовых коньках.

Родителей Тринкет Люсинда застала в гостиной сестер Питерс. Мисс Нетти поила их кофе. Девочка села в качалку и начала рассказывать о новом дне, темной глади реки и белой чайке, которая одиноко летела прямо над ее головой. Глаза Люсинды были совершенно сухие, и голос ее звучал то громко, то понижался до шепота, и она чувствовала себя так, будто тоже летела на восток, к морю.

– Спасибо тебе, Люсинда, – глухо проговорил мистер Бродовски. – Думаю, ты права. Тринкет теперь белая чайка. Только вот… как нам похоронить то, что осталось от нее на земле? У меня нет ни цента.

Стоило Бродовским подняться наверх, как Люсинда принялась выяснять у мисс Нетти все, что имело отношение к похоронам. Узнав, что за место на кладбище и за погребение надо платить, девочка возмутилась до глубины души. Именно в этот момент она почувствовала, как в ней вдруг прорезалась тетя Эмили. «Если у Бродовски нет денег, – твердо сказала себе Люсинда, – значит, я немедленно должна их достать».

Сделав вид, что отправляется в школу, она понеслась на роликах к дяде Эрлу. Но ей не повезло: служанка сказала, что дядя сейчас на работе. Его офис был на Бродвее – в доме возле Энн-стрит. «Ничего страшного, – подумала девочка. – Поеду на роликах по Бродвею, пока не увижу этот дом».

И она поехала. Сначала она неслась что было силы, потом сильно замедлила ход, потом уже едва поднимала ноги от усталости, а Энн-стрит все не появлялась. Ролики сейчас казались Люсинде тяжелыми, как утюги, и только мешали идти. Последние десять кварталов она ковыляла словно испорченная игрушка. Она уже почти не видела ничего вокруг и двигалась по дороге зигзагами. Наконец ее остановил какой-то рабочий.

– Что с тобой, девочка? – участливо осведомился он.

– Мне к дяде Эрлу! Мне очень надо к нему попасть! – выдохнула она из последних сил.

С трудом выспросив адрес, рабочий взял ее за плечи и вскоре ввез в двери офиса дяди Эрла.

– Снуди! – пулей выскочил из крутящегося кресла дядя. -Как ты попала сюда?

Он тут же спровадил из кабинета двух клерков, которым давал какие-то распоряжения, и, посадив девочку к себе на колени, отстегнул роликовые коньки.

– Подождите минуточку, дядя Эрл, – пролепетала Люсинда. – Мне надо только чуть-чуть отдохнуть, а потом я снова смогу говорить и думать.

И, положив голову ему на плечо, она закрыла глаза.