"Сазан" - читать интересную книгу автора (Латынина Юлия)

Глава 4

Прошло три дня, – но о Мефодии Баркине, он же Гуня, не было ни слуха, ни духа. Две организации гонялись за ним – государственная милиция в лице Сергея Тихомирова и акционерное общество закрытого типа, возглавляемое Валерием Нестеренко и помещавшееся в теплом подвале на Цветном. Но Гуня как в воду канул. Он не появлялся в квартире на Садово-Кудринской, он не появлялся на пустой и холодной даче в Гелищево, и его мать и отчим, в своей квартире в одном из арбатских переулков, ничего не слышали о нем.

Девятого апреля, в десять тридцать, в кабинете Валерия раздался звонок.

– Валерий Игоревич?

Голос был незнакомый.

– Мне порекомендовал обратиться к вам Александр Семенович Цоя. Меня зовут Ганкин, и я член правления банка «Ангара». Дело в том, что наш банк переживает известные трудности…

– Я в курсе, – сказал Валерий, – вам следовало обратиться к кому-то раньше.

Трубка молчала. Потом в трубке что-то хрюкнуло, и собеседник Валерия сказал:

– Я честный человек, Валерий Игоревич.

– Я пришлю к вам своего аудитора, – сказал Валерий. – В одиннадцать.

В одиннадцать часов к зданию, арендуемому маленьким коммерческим банком «Ангара», подъехала бежевая «Тойота.» Из нее высадился молодой и необычайно толстый человек с поросячьим лицом и умными черными глазами в прозрачных очках. В руке у поросячьего человека был крокодильей кожи портфель. Поросячий человек проследовал в офис, и до вечера изучал отчетность фирмы. Вечером он имел беседу с членом правления Ганкиным. В следующий день поросячий человек явился с утра и опять сидел за отчетами до глубокой ночи.

Вечером поросячий человек выпил последнюю чашку черного кофе, которую ему время от времени приносила в кабинет испуганная секретарша, и закончил изучение последней из имевшихся в сейфе папок.

Он потянулся и набрал телефон Валерия. Несмотря на поздний час, тот был в офисе.

– Валерий Игоревич, – сказал человек (он никогда не называл своего шефа Сазаном), – я закончил предварительное изучение дела. Кредиторская задолженность банка составит не менее восьмидесяти миллиардов. Дебиторская – не более семидесяти пяти. С финансовой точки зрения это невыгодная операция.

– Спасибо, – сказал Валерий.

Валерий, в своем офисе, задумчиво побарабанил пальцами по столу.

Затем он придвинул к себе телефон и набрал номер Александра. Они говорили примерно десять минут, и в конце банкир сказал:

– Конечно, эта история с «Ангарой» – просто хамство. Если ты положишь ей конец, в наших кругах это будет воспринято с облегчением.

Тем же вечером Валерий ужинал в ресторане «Чайка» с поросячьим человеком, – главным бухгалтером в его фирме, а также с членом правления «Ангары» Ганкиным. Ганкин был грустен, и слезы падали из-под его очков в осетровый суп.

– Осторожней, – сказал Валерий, – вы пересолите суп.

Ганкин вздохнул и сказал:

– Это ужасно. Завтра члены правления едут к ним на переговоры, но из этого опять ничего не выйдет! Нас едят живьем.

– Сколько у вас членов правления? – спросил Валерий.

– Три.

– Пять, – сказал Валерий, – четвертый – я, а он пятый, – и показал на поросячьего человека.

Суп Ганкин все-таки пересолил.

На следующее утро Валерий высадился из черной, видавшей виды «Волги» напротив банка с красивым античным именем «Александрия». Офисы «Александрии» ничем не напоминали скромные апартаменты «Межинвестбанка».

Вывеска финансового учреждения, парившая над двенадцатиэтажным белым зданием, казалось, хотела залезть на небеса. Зеркальные окна ощерились заказными фигурными решетками, изображавшими двенадцать подвигов Геракла.

Лощеные мальчики из внутренней охраны, отворившие перед Валерием дверь, долго и презрительно щупали его взглядом.

– Это из «Ангары» – ласково хмыкнул один из них.

«Александрия» входила в число крупнейших банков страны, – разумеется, не в первую десятку. Ей было далеко до «Империала» или «Альфа-банка», но все-таки это было очень солидное предприятие, у которого столовались несколько очень крупных заведений, и в их числе – акционерная компания, экспортировавшая втрое больше российского леса, чем все остальные, вместе взятые. Возглавлял компанию бывший зам министра внешней торговли.

Валерий провел около часа в огромном предбаннике перед кабинетом директора, разглядывая то тяжелые картины в золоченых рамах, красиво оттенявшие мореный дуб панелей, то прелестные ножки порхавшей по кабинету секретарши. Секретарша была одета в что-то вроде канцелярской версии русского сарафана. Она сообщила директору о приходе Валерия по интеркому.

Валерий представился как г-н Нестеренко, член правления банка «Ангара».

На старинной картине напротив Сазана была нарисована четырнадцатилетняя смольнянка, в атласном платьице и белых бальных туфельках. Смольнянка стояла на фоне романтического леса и с со странно-удивленным выражением лица рассматривала офис, бандита в кожаном кресле, и ползущий из аппарата факс с результатами торгов ГКО. Смольнянка умела играть на клавесине и думала, что булки растут на деревьях. Она ничего не знала о торгах ГКО, межбанковских расчетах, минах с дистанционным управлением и прочих коммерческих делах.

Сазан знал эту картину. Он хотел купить ее на Гелосе, но не купил, и должен был удовольствоваться тем, что передал через одного знакомого предупреждение аукционисту больше так не делать, если хочет ходить с целой мордой.

Через час секретарша предложила Валерию кофе, и Валерий сказал, что в этом сарафане она удивительно красива.

– Впрочем, – задумчиво прибавил Валерий, – голая вы еще красивей.

Секретарша обиделась и стала звонить по телефону.

Директор банка, шестидесятилетний мужик с породистым и надменным выражением лица, принял Валерия через полтора часа. Он сидел в длинном конце кабинета за столом, похожим на букву Т, и от него веяло холодом, как от форточки в феврале. Это был солидный кабинет, из тех, про которых ясно, что даже солнце не входит сюда без предварительного разрешения.

– Добрый день, – сказал Валерий, не столь церемонный, как солнце. – Я – новый член правления банка «Ангара». Как вы знаете, наш банк одолжил вам сорок миллиардов рублей. Наше правление испытало большую гордость при мысли, что ему предлагают сотрудничество с таким крупным банком, как «Александрия», и оно поступило неразумно, заняв часть недостающей суммы у других финансовых структур. К сожалению, вы задерживаетесь с выплатой ссуды, и это ставит наш банк в очень тяжелое финансовое положение.

Позавчера состоялось решение Московской Торговой Палаты об обязательной выплате следующей по закону ссуды с процентами, в размере шестидесяти миллиардов, а также пени за каждый день просрочки, исчисляемой как средняя учетная банковская ставка плюс 0,2% от суммы ссуды, как это было указано в договоре. Мы очень надеемся, что вы выплатите эти деньги.

– Об этом не может быть и речи, – сказал директор. – Отделение нашего банка, заключившее договор, не имело на это полномочий. В настоящее время глава отделения пропала. Банк возмущен ее действиями. В сущности, она положила эти деньги себе в карман. Но мы тут не при чем. Она сбежала! Мы сами мечтаем ее найти!

– Вообще-то, – сказал Валерий, – она сбежала не очень далеко. Она взяла себе прежнюю девичью фамилию и сейчас работает бухгалтером у Севченко, бывшего замминистра. Вам нетрудно будет ее найти, потому что он один из главных клиентов вашего банка.

– Откуда вам это известно, господин… мм… Нестеренко, – настороженно проговорил директор, запуская глаза в бумажку, на которой было записана фамилия посетителя.

– Зовите меня просто Сазан, – задушевно сказал Валерий.

Директор вдруг посерел. Глаза его немного расширились от ужаса, а грудь, наоборот, съежилась, как шина, в которую с размаха всадили гвоздь.

Он уставился на Валерия, как атеист на привидение.

– Но… позвольте, – пробормотал директор.

– У вас прекрасные картины и шикарная секретарша, – сказал Сазан. – Жаль будет, если с ними что-нибудь случится.

Валерий вынул из портфеля бумагу и положил ее на стол.

– Вчерашнее решение арбитражного суда. Надеюсь, что наша сегодняшняя встреча заставит вас изменить свой взгляд на полномочность этой ссуды.

Директор попытался собрать свою физиономию из осколков, вспискнул и сказал:

– Я поставлю перед правлением банка вопрос о пересмотре нашей позиции в отношении ссуды.

Валерий усмехнулся и вышел из кабинета. Хорошенькая секретарша сидела у компьютера и играла в навороченную страшилку. Смольнянка улыбнулась ему со стены.

Директор не соврал Валерию. Немедленно после его ухода он поставил вопрос перед правлением банка. Он набрал известный ему номер и плачущим голосом закричал в трубку:

– Кто говорил, что «Ангара» не имеет крыши? Кто?

– «Ангара» не имеет крыши, – ответил голос. Этот Ганкин совсем глупый человек.

– Мне сегодня принесли решение суда: мы должны уже восемьдесят миллиардов!

– Не плати. Ангара должна больше. Она разорится до следующего суда.

– Человека, который принес мне это решение, звали Сазан. Он член Правления Ангары.

– Не плати.

– Я жить хочу! – вскричал в отчаянии директор. – Моя жена жить хочет!

Мои дети хотят жить! Моя любовница жить хочет! Пропадите вы пропадом, Севченко!

Директор «Александрии» бросил трубку и зарыдал.

На другом конце провода Анатолий Борисович Севченко аккуратно положил трубку на место. Анатолий Борисович был значительно младше банкира. Ему было немногим больше сорока, но розовое, по-детски одутловатое лицо, и вечная привычка кусать маленькие пухлые пальцы делали его еще моложе.

Несмотря на свою молодость, Анатолий Борисович уже успел побывать первым замом министра в одном из ключевых министерств, депутатом Верховного Совета 1989 года, а также депутатом хасбулатовского совета, из которого он предусмотрительно смылся, воспользовавшись в последний момент указом Президента. Сейчас Севченко очень уютно чувствовал себя в роли человека, которому принадлежала добрая четверть российских лесов, российских древообрабатывающих фабрик и целлюлозно-бумажных комбинатов. Особенно если учесть, что с того времени, как Севченко сел в директорское кресло, рентабельность его предприятий была на 36% выше, чем в среднем по отрасли.

И тем не менее господину Севченко вовсе не хотелось платить восемьдесят миллиардов какому-то маленькому банку «Ангара». Ему не хотелось платить эти восемьдесят миллиардов исключительно потому, что глупый человек, стоявший во главе «Ангары», господин Ганкин, тоже имел несчастье быть депутатом первого Верховного Совета, и там, с высокой трибуны, в то время, когда эти вещи были еще не приняты, он обругал предыдущего оратора, Севченко, партократом и лицемером.

И хотя в этих словах в глубине души сам Севченко ничего плохого не находил, эти слова попали на язык бойкому заграничному эфиру, который тогда еще слушали. И там эти слова, знаменующие честность Ганкина и пробуждение свободы в стенах парламента, стали повторять так часто, что самый эффект их повторения повредил карьере Севченко. Тогда это было не всегда приятно для человека из верхов, если его имя треплют по голосам.

И когда год назад, председатель «Рослесэкспорта» Анатолий Борисович Севченко увидел фамилию Ганкина в числе организаторов маленького банка «Ангара», он решил отомстить Ганкину и доказать, что он, партократ и чинуша Севченко – лучший бизнесмен, чем говорун Ганкин. Что, кстати, было святой правдой.

Итак, положив трубку, господин Севченко оглянулся и увидел, что собеседник его, чей доклад был прерван телефонным звонком, стоит, щеголяя своей офицерской выправкой, и смотрит на хозяина.

– Вот, – сказал Севченко, – мафия уже берет банки. Какой-то уголовник по кличке Сазан – член правления «Ангары».

Человек с военной выправкой стоял неподвижно.

– Эти люди, – сказал Севченко, – грязь, пища для клопов. Пока они берут налог с рыночных лотков или со всякой там «Ангары» – это их дело. Но они сильно заблуждаются, если думают, будто могут контролировать все государство!

– Я соберу информацию о Сазане, – сказал человек с военной выправкой.

В десяти метрах от того места, где Сазан припарковал свою старую Волгу, стояло кафе-гриль, – крошечный, забранный стеклами уголок магазина, куда мелкие сотрудники близлежащих офисов заскакивали съесть жареную курицу или пирожное эклер. За третьим столиком слева, наполовину скрытый кирпичной кладкой, сидел человек в длинном потертом плаще. Человек читал газету и медленно прихлебывал остывший кофе. Это был лейтенант Сергей Тихомиров. У Тихомиров не было машины, – он приехал сюда на метро, получив сообщение, что одна из машин Сазана стоит напротив банка «Александрия».

Тихомиров надеялся, что Сазан довольно скоро покинет банк, но шел уже второй час, а машина все стояла без хозяина. Тихомиров нервничал, но не столько из-за Сазана, столько из-за того, что он был голоден. Жареные куры-гриль пахли удушающе вкусно, и у милиционера кружилась голова. Но хотя цены на эти куры были вполне приемлемыми для мелких банковских служащих, они были совершенно неприемлемы для честного милиционера. У Тихомирова в кошельке лежало двести тысяч тысяч рублей сегодняшней получки, и эти двести тысяч рублей следовало отдать вечером жене. Он не мог отдать ей меньше и сказать, что он скушал двухдневное питание семьи в забегаловке, где хорошо пахла курица.

Чтобы отвлечься, Тихомиров стал думать о жетонах, учрежденных отцом Гуни за поведение, и о группировке Сазана, и он подумал, что эти две системы очень похожи. Как отец Гуни, Сазан оценивал и выдавал жетоны не только за поступки, результаты которых можно было потрогать руками, но и за намерения, желания, образ мыслей, – за все то, что закон намеренно оставляет вне пределов своей компетенции.

Черт! Как хорошо пахнут куры! Может, все-таки взять одну? Тихомиров встал, и в этот момент двери «Александрии» раскрылись. Сазан, наконец, вышел из банка, сел в машину и уехал.

Тихомиров выскочил из стекляшки и побежал к тяжелому крыльцу со стальным козырьком. Тихомиров показал охраннику свое удостоверение и сказал:

– Мне немедленно надо видеть директора банка.

Охранник удивился, но показал наверх и направо.

Тихомиров побежал по роскошной лестнице.

В отделанном дубом предбаннике маялась молодая секретарша. Она удивленно взглянула на потрепанного посетителя. Тихомиров сунул ей под нос удостоверение:

– Директор там?

– Погодите, я спрошу у Анатолия Михайловича…

Тихомиров прошел мимо секретарши. Толкая тяжелую дверь, он услышал, как звякнула брошенная на рычаг телефонная трубка.

Едва взглянув на человека, сидевшего в огромном кабинете за столом в форме буквы Т, Тихомиров убедился в правильности своей догадки. Лицо директора было серым и бессмысленным. С выражением полного ужаса он глядел на телефонную трубку, и он был похож на человека, которому объявили смертный приговор за кражу мороженого на двадцать копеек. При звуке открываемой двери он вздрогнул и чуть не заорал.

– Вы кто такой? – сказал он.

Тихомиров показал ему удостоверение.

– Старший лейтенант Тихомиров, отдел по борьбе с взрывами, – сказал он, – я охочусь за человеком, который только что покинул здание банка, проведя в нем два часа. Судя по вашему виду, эти два часа он провел в этом кабинете. Он вымогал у вас деньги?

Человек за Т-образным столом сидел, закрыв глаза.

– Наш банк, – глухо сказал директор, – очень крупный банк…

– Он вымогал у вас деньги?

– А собственно, кто этот человек? Что вам о нем известно?

– Его кличка – Сазан. Иногда его также называют Аудитор.

Возглавляемая им рекетирская фирма содержит целый штат блестящих финансистов, которые строжайшим образом проверят отчетность обложенных рекетом фирм. Этот человек достаточно нагл, чтобы именовать себя чуть не Робин Гудом в финансовых джунглях Москвы. Но я знаю, что этот Робин Гуд приказал прислать пластиковую бомбу к двери своего друга, и теперь он гоняется за человеком, который имел несчастье исполнить приказание своего шефа. Если вы согласитесь ему платить, это еще не гарантирует вас от пластиковых бомб. Это только гарантирует, что вы будете платить ему за расследование им же совершенного преступления, как тот, первый банкир.

За то время, пока Тихомиров говорил, банкир, казалось, немного пришел в себя. Лицо его порозовело, глаза приняли почти осмысленное выражение и зашныряли по милиционеру, как по фальшивой накладной.

– Он вымогал у вас деньги, – сказал Тихомиров. – Вы могли бы передать ему меченые деньги. Я бы арестовал его прямо в этом кабинете.

– Это очень великодушно с вашей стороны, лейтенант, – сказал банкир.

– Я… простите, я не могу один принимать решения… Но я непременно поставлю вопрос перед остальными членами Правления… Мы непременно свяжемся с вами, товарищ лейтенант.

Тихомиров хотел сказать, что товарищей больше нет, и что он не товарищ директору банка «Александрия», но – молча написал свой телефон и вышел. Он очень торопился.

Сбежав по стальному крыльцу, он свернул направо, туда, где еще утром приметил кособокую булочную, нырнул в крашеную дверь, и отстоял небольшую очередь.

Через минуту лейтенант Тихомиров шел к станции метро, с наслаждением запуская зубы в теплый белый батон.

В отделе Сергея сразу вызвали на ковер к начальству.

– Где ты был?! – напустился на него Захаров. – В доме номер семнадцать по третьей Тверской-Ямской лифт разорвало. Бери людей и поезжай туда.

– Я занимаюсь Сазаном, – сказал Сергей.

– Не занимаешься, а канителишься! Что это такое, – я посылаю Ожогина на Петровскую, а он, оказывается, третий день караулит какой-то дом на Садовой. Я посылаю Савко, а он, оказывается, ходит по вокзалам и уже выяснил, что в день убийства твоего Гуню видели на Павле! Да какого же черта твои люди караулят дома, если этот подонок уехал из Москвы? Или ты думаешь, он зубную щетку забыл захватить и приедет обратно?

Телефон на столе генерала вдруг зазвонил. Захаров снял трубку и тут же хлопнул ее на место.

– Ты как стоишь?! – вдруг напустился на Сергея Захаров. – Герой! Он у нас герой, он у нас Сазанов сажает, он у нас плотвой не занимается!

Бухгалтера в банке нельзя убить, девку по пьянке убить можно, так? За девку лавров не стяжаешь, в газеты не попадешь, депутатом не станешь…

– И пулю в затылок не получишь, – сказал Сергей.

Генерал хлопнул по столу рукой, так что жалобно подпрыгнули и зазвенели старые телефоны, и заорал:

– Ты мне не остри тут! Ты уже пол-Москвы переполошил этим делом! А сам хорош – с Сазаном в «Янтаре» обедал? Обедал. В Беляеве ночевал? Ночевал. Дитенок твой, говорят, икру жрет… Тебе из этой ночевки такая газета может выйти, – напишут: «Узнав, что бандиты требуют с похищенного выкуп в пятьсот тысяч долларов, лейтенант Тихомиров немедленно выехал на квартиру, где содержался заложник, с целью получить свою долю!»

Телефон на столе генерала зазвонил опять.

– А, чтоб тебя! Захаров слушает.

Захаров выслушал все, что сказала ему трубка, потом сказал:

– Да. Да, я совершенно согласен с вами, это наблюдение – пустая трата времени и сил. Да, мы сегодня же пошлем их туда, где они нужнее.

Захаров сказал еще несколько «да», повесил трубку и сказал:

– Все слышал, Пинкертон? Даю тебе последний день. Завтра снимешь все свои посты при мусорных бачках.

В узком коридоре Сергею попался Олег Чизаев с двумя стаканами дымящегося чая в руках.

– Расчехвостили? – спросил Олег. – А у нас для тебя новости.

В кабинете Сергея сидел улыбающийся Дмитриев.

– Новые подробности о сыне генерала, – сказал он. – Я стал искать, где он жил, когда целыми днями не появлялся дома. Так вот, Гуня снимал двухкомнатную квартиру на Третьяковской, которую он затем продал одному черножопому. Приезжает бабка-владелица квартиры – проведать жильца, открывает дверь, а внутри пьяный грузин: «Дарагая! Ты что тут делаешь? Это мой квартира!»

– Бабка и грузин его опознали?

– Опознали. У него был фальшивый паспорт на имя Демочкина. Демочкин проиграл этот паспорт в карты полгода назад. Я решил опросить всех жертв квартирных мошенничеств, и они его опознали.

– Оба?

– Да, они живут в одной квартире. Бабка жарит по утрам жильцу яичницу и пьет с ним чай. Жилец говорит: «Дарагая, ты хорошая женщина, а это плохой город. Я только найду этого проходимца, который обманул Гогию Чачвадзе, и уеду из этого города».

– Теперь понятно, – сказал Сергей, – откуда у него были деньги. Сазан тут не причем.

– Не факт, – рассудил Олег, – Сазан мог ему помочь провернуть это дело. Квартиру тоже без ума не продашь.

Сергей вспомнил сверкающую вывеску «Алесандрии» и директора банка с серым лицом.

– Нет, – сказал Сергей, – Сазан не крадет кошельков у пенсионерок и не продает их квартир. Это для него слишком мелкий навар.

– Если Гуня не уехал из Москвы, девяносто девять процентов за то, что он сейчас живет под другим паспортом на съемной квартире, и опять занимается ее продажей, – сказал Дмитриев.

– Он уехал, – сказал Сергей.

– Тогда тебе придется снимать людей с наблюдения.

– Завтра сниму.

Вопреки предположениям двух авторитетных, и, несомненно, имеющих солидный сыскной опыт организаций, Гуня не занимался никакой новой аферой.

Гуня не занимался аферой потому, что для того, чтобы обманывать людей, надо иметь очень хороший контакт с реальностью. А Гуню, с того времени, как Сазан и Шакуров выставили его за дверь, все стремительней и стремительней уносило в какой-то другой мир, где от реальности оставались лишь разрозненные клочья.

Гуню не нашли просто потому, что он не знал, что его разыскивают, а поэтому не предпринимал никаких естественных для разыскиваемого человека действий. Сразу после покушения Гуня испугался и решил уехать из города.

Он поехал на Павелюгу и купил с рук билет, но до отхода поезда оставалось еще долго, он напился, и его забрала привокзальная милиция. В обезъяннике он немного протрезвел, а так как машина из вытрезвителя все не шла и не шла, менты выгнали его вон. Гуня опять пошел на вокзал, и там он познакомился с очень милой дамой, которая работала проводником в липецком поезде. Дама посадила его в служебное купе, и всю дорогу до Липецка они пили водку и трахались. В сознательные моменты женщина рассказывала Гуне о Новолипецком металлургическом комбинате, который продали американскому финансовому монстру, и в начале его продали за миллион долларов, а в конце – за десять тысяч рублей. Гуня съездил в служебном купе до Липецка и обратно, и к вечеру 10-го числа он вновь стоял на твердой земле Павла.

Страх у Гуни прошел, и он не тревожился о прошедшем бытии, как не тревожатся люди о том, что случилось в прошлом рождении. Проводница тоже была в прошлом рождении. Он купил бутылку водки, но, не чувствуя страха, не стал ее пить. Он подумал, чего ему хочется, и вспомнил, что ему хочется повидать десятилетнюю сестренку, которая жила с отчимом и матерью в доме у Кропоткинской. Гуня купил гроздь бананов и глупую куклу, погрузился в троллейбус и поехал к Арбату.

В семь часов тридцать четыре минуты милиционер Андрей Городейкий, сидевший в потрепанной машине, припаркованной возле магазина «Овощи», напрягся и протер глаза: небритый и слегка помятый Баркин прошел мимо него к подъезду.

Милиционер сунулся в бардачок и достал оттуда две штучки – служебную рацию и сотовый телефон, который ему дал Сазан. Рация была тяжелая и советская, выданная органам накануне Московской олимпиады. Телефон был шикарный, с белым пластмассовым брюшком и податливыми, как женское тело, кнопками.

Городейский вынул из кармашка зеленые доллары, которые дал ему Сазан, и долго рассматривал портрет американского общественного деятеля Бенджамина Франклина.

Андрей поднял за ушко советскую рацию и положил ее обратно в бардачок. Потом он взял «панасоник» и набрал затверженный номер.

В 7:30 на столе Валерия зазвонил телефон.

– Гуня у отчима, – сказал голос милиционера, – с бананом и книжкой.

Валерий сунул в карман пистолет и побежал наверх, перепрыгивая через две ступеньки.

Когда кремовый «Вольво» Валерия тронулся с места, случилось сразу два события. Во-первых, Валерий забыл снять ручной тормоз, и прежде, чем он обратил на это внимание, тормоз был немного попорчен. Второе событие состояло в том, что передатчик, прикрепленный утром под выхлопной трубой «Вольво», стал тихо попискивать. Валерий не знал об этом передатчике, и милиция о нем не знала, – у милиции не было денег на такие штучки.

Дверь Гуне открыл его отчим, – растрепанный человек в засаленной рубашке, один конец которой свисал поверх белых тренировочных штанов, а другой был заправлен внутрь.

– А где Галя? – удивился Гуня.

– У Гали пение, – ответил отчим.

У Гали всегда по пятницам было пение, и отчиму казалось, что было уже две или три пятницы, в которые Гуня задавал этот вопрос. Как это часто бывает, отчиму казалось невероятным, что об этом факте, так твердо установленном в кругу семьи, можно забыть, – или даже вовсе его не знать.

К тому же он видел, что Гуня либо пьян, либо вчера был пьяный.

– А, – сказал Гуня, – ну я пойду.

– Можешь ее подождать, – сказал отчим, – мать уже пошла ее встречать.

Гуня нерешительно потоптался в прихожей и положил бананы и куклу прямо на старые тапки матери.

– Киска, – сказал он вдруг обрадованно.

В прихожую вышла серая кошка, которую Гуня подобрал еще котенком, и отнес к сестре. Гуня пожалел, что не купил кошачьей еды.

– А пожрать есть? – спросил Гуня, решительно наконец роняя вниз свою черную куртку и устремляясь на кухню.

Отчим поставил на стол две тарелки и водрузил посередине кастрюлю с гречневой кашей, завернутую, для сохранения тепла, в целый ворох «Московских комсомольцев». Отчим размышлял, стоит ли говорить Гуне о звонке Валерия, который искал своего друга «для одного очень выгодного дела», и о ненавязчивом визите милиции, которой Гуня был нужен «да нет, свидетелем». Отчим не знал, чем занимается сейчас Гуня, но он всегда считал, что Валерий оказывает на своего приятеля дурное влияние. Как и многим бывшим гражданам Советского Союза, отчиму казалось, что всякое «очень выгодное дело» должно быть непременно также и очень противозаконным делом, вне зависимости от того, что это за дело, – грабить банк или его основывать. Впрочем, с этим мнением насчет «очень выгодных дел», вероятно, согласился бы и Платон, и Фома Аквинский. И поэтому отчим не спешил говорить Гуне о звонке Валерия. Что же касается милиции, то у отчима Гуни сохранились самые неприятные воспоминания о властях, в основном связанные с эпидемией анонимок в НИИ, а также с утерянным им в метро и принадлежавшем приятелю сборником «Из-под глыб». Отчим Гуни инстинктивно брезговал милиционерами, пьяницами, и тараканами, и ему было неприятно думать, что его пасынку придется звонить и идти к людям в форме. Он принадлежал к тем шестидесяти четырем процентам российского населения, которые думают, что власть России действует в интересах криминальных структур, хотя сами не имеют никакого отношения ни к власти, ни к криминальным структурам.

Гуня между тем наложил себе полную тарелку каши и уплетал ее за обе щеки.

– Послушай, – сказал отчим, – тут к тебе приходила милиция.

– Милиция? – удивился Гуня. – Зачем?

– Тебе видней.

– Чего видней?! – жалобно вскричал Гуня. – Чего я сделал? Чего я когда кому плохого сделал, а? Ходят, пристают, как мухоловка! Вон, в Липецке завод американцам продали за десять тыщ, а они ко мне пристают! В троллейбусе тоже грязь… – мрачно прибавил Гуня.

– А в булочной опять черного не было, – согласился отчим.

В прихожей раздался звонок.

– А вот и мать твоя пришла, – сказал отчим.

Он открыл дверь: на пороге стоял Валерий в светлом бежевом плаще с широкими отворотами на рукавах. Руки Валерий держал в кармане плаща.

– Добрый день, – сказал Валерий отчиму.

Гуня, побледнев, глядел в коридор.

Валерий, не раздеваясь, стоял у двери.

– Поехали, – сказал Валерий.

– Куда?

– Далеко.

– Никуда я не поеду! – закричал вдруг Гуня.

– Дурак, – спокойно сказал Валерий. – Малый Толмачевский, 22, 17, И.И.Демочкин, – это тебе что-нибудь говорит? – И, повернувшись к отчиму, добавил:

– Вы не представляете, какой он дурак. Он снял по фальшивому паспорту квартиру на Толмачевском, а потом продал ее какому-то грузинскому качку.

И продолжал:

– Милиция тебя опознала, а джорджи ищет с тобой встречи. Поехали.

– Куда?

– Во Внуково-Быково. Пока джорджи в Москве, тебя в Москве нет, понятно?

Гуня глядел на своего приятеля, как кролик на удава. Возможно ли, чтобы Сазан не знал о бомбе? А собственно, откуда ему знать? Он что, самый умный, что ли? Гуня не засветился ни перед кем, кроме какой-то слепой старушки с болонкой. А откуда этим дуракам найти старушку, у которой мозги поросли щетиной, – она вообще приняла его за почтальона. Если разобраться, так это Сазан ему еще должен. Только подумать, выкинуть школьного приятеля из машины и с работы! Наверняка Сазан чувствует свою вину за то, что Гуне пришлось связаться с этим ашотом…

– Поехали, – сказал Сазан.

Гуня встал и, вздрагивая, начал одеваться. Отчим сунул ему в руки черную куртку. Они сошли в холодную, вечереющую подворотню.

Валерий молча посадил Гуню в машину и сел за руль. Колеса взвизгнули, разбрасывая последний рыхлый снег, и через пять минут машина выехала на Кропоткинскую набережную.

В 17:40 на рабочем столе Сергея раздался звонок.

– Тихомиров слушает.

– Это Дмитриев. Звонил постовой и сообщал, что человек с приметами Гуни сошел с троллейбуса на Кропоткинской. Городейский, однако, не звонил.

Гуня и Сазан ушли. Отчим молча стоял посереди комнаты. Сотрудник одного из московских НИИ, он имел слишком мало таланта и слишком много честности, чтобы после перестройки переменить профессию. Он раньше никогда не видел вблизи людей, которые продают непринадлежащие им квартиры, и других людей, которые относятся к этому, как к мелкой неприятности. Он стоял посереди комнаты и раздумывал, что он скажет жене.

Он еще не пришел к определенному решению, когда в дверь позвонили.

– Кто там; – спросил он.

– Милиция. Открывайте.

Отчим в ошеломлении открыл дверь, и в комнату ввалилось целое стадо милиционеров во главе с тем самым лейтенантом, который два дня назад заглядывал в поисках свидетеля.

– Где Баркин? – орал лейтенант.

Отчим немедленно понял, что Валерий был прав, и что, вовремя увезя Федю, избавил семью от скандала.

– Его здесь нет, – сказал отчим. – Какое вы имеете право…

Милиционеры уже разбежались по всем комнатам. Один поволок к стене тумбочку и шарил на полатях, где валялись старые санки и ломанные удочки; задница второго торчала из-под ванны. Отчим вдруг с ужасом заметил, что все милиционеры держат в руках огнестрельное оружие.

– Куда он ушел?

– Его здесь не было, – сказал отчим.

Сергей молча ткнул пистолетом в остывающую кашу и расставленные для двоих тарелки.

– Я спрашиваю, куда он ушел?

Отчим внезапно рассердился:

– Слушайте, чем арестовывать с пистолетами квартирных мошенников, вы бы лучше арестовывали тех, у кого хватает денег на такие квартиры!

– Кто вам сказал, что Баркин сбывал квартиры?

Отчим заколебался.

– Один его приятель.

– Сазан?! Сазан был здесь?

– Какой Сазан?

– Валерий Нестеренко.

Отчим изумленно хлопал глазами. Сергей схватил его за шиворот:

– Сазан был здесь, и сказал вашему пасынку, что грузин, которому он продал квартиру, ищет его, чтобы убить?

– Откуда…

– Они уехали вместе?

– Ну, – сказал отчим, – Валерий выручал друга…

– К вашему сведению, – сказал Сергей, – Валерий – глава одной из крупнейших бандитских группировок Москвы, да и ваш пасынок, скажем тоже, хорош гусь. И Сазан охотится за вашим пасынком вот уже четыре дня. Для него это вопрос жизни и смерти. Я не знаю, как он появился здесь – мы держали дом под наблюдением. Но то, что он сделал, – он обеспечил себе алиби. Где-нибудь через год труп вашего пасынка выловят из подмосковного пруда, и Сазан скажет: «Ай-яй-яй! Я же посадил его на поезд в Армавир! Наверное, он вернулся, и этот поганый джорджи его замочил!»

А теперь, – продолжал Сергей, выпуская отчима, – вы мне точно и быстро перескажете все, что Сазан сказал Гуне.

Милиционеры ушли, а отчим остался в задумчивости у окна. Он был старый человек, и он никогда не видел людей, которые предлагают своим жертвам поехать в Армавир, чтобы по дороге нашпиговать их содержимым автоматного рожка. Он вздыхал и раздумывал, что бы сказать о происшедшем жене.

После этого Сергей спустился во двор. За мусорным бачком стоял желтый «москвич», и в нем на переднем сиденье развалился Городейский. Он старательно спал. Сергей постучал по стеклу. Городейкий зевнул, раскрыл глаза, и выскочил машины.

– Поедешь в отдел, – сказал Сергей, – и там скажешь Захарову, что ты уволен. Не по собственному желанию.

Городейский виновато улыбнулся и полез в машину.

– На троллейбусе! Как прочие граждане!

Городейский молча выпрямился, сунул руки в карманы пальто и побрел прочь.

Сергей повернулся, вошел обратно в подъезд и стал подниматься наверх.

Сверху кто-то спускался. Сергей молча посторонился на узкой площадке между вторым и третьим этажом, чтобы дать пройти огромному, баскетбольного роста человеку в кроссовках пятьдесят четвертого размера. Поравнявшись с Сергеем, необъятный человек так же молча вынул из кармана узкий мешочек, набитый металлической мелочью, и стукнул милиционера по голове.

Сергей ткнулся носом в кафельный пол и потерял сознание, а человек рассыпал мелочь из мешочка по карманам, уничтожив тем самым все следы примененного оружия, и неторопливо проследовал к выходу.

В это время Сазан и Гуня уже выбрались из города и ехали по Киевскому шоссе. Машинах в двенадцати за ними, не напрягаясь, следовал высокий красный «Рейнджровер». «Рейнджровер» был выше и шире составлявших основной поток легковушек, и ему приходилось держаться позади.

В машине Гуня согрелся и перестал дрожать. Ему было тепло. Последние две недели вдруг показались ему кошмарным сном. Мимо тянулись семнадцатиэтажные новостройки Киевского шоссе, – белые с голубыми балконами, с рыжей развороченной землей между высотками, покрытой редкими кустиками железных гаражей. Гуне было спокойно, как в детстве, когда он устраивал какую-нибудь шалость, а Валерий все брал на себя. Сейчас Валерий купит ему билет и даст денег и ленинградский адрес… Валерий включил печку, в автомобиле было тепло, Гуня потихоньку задремал.

Когда минут через двадцать, Гуня открыл глаза, он вдруг услышал, как над их головой взлетает самолет. Справа от шоссе мелькнули железные ворота на летное поле, и Гуня вдруг понял, что они проезжают мимо правительственного выхода на поле, и, стало быть, только что миновали поворот к аэропорту.

– Разве мы едем не во Внуково? – спросил Гуня.

– Нет, дальше.

– Куда?

– Ты едешь к Спицыну, – сказал Валерий, – а я возвращаюсь в Москву.

Гуня не сразу понял, что Спицын – это убитый бухгалтер. Он совсем забыл, как звали того человека. Потом он вспомнил и похолодел. Рука его потянулась к двери, и тут же в бок ему уперлось что-то круглое и твердое.

– Гуня, – сказал Валерий, – сделай милость, – не заставляй меня забрызгивать твоими кишками мою машину.

«Он меня не убьет, – подумал Гуня. – Не может быть. Он просто хочет проучить меня, а потом мы вернемся домой». И Гуня стал сидеть тихо, как замороженная индейка.

Машина свернула вправо. Указатель у поворота извещал, что чуть дальше в деревне Марушкино производят монтаж шин. Дорога была асфальтированная, но с выбоинами. Справа стояла гладкая бетонная стена аэропорта, и прямо от нее, поверх дороги и через осклизлое весеннее поле шла цепочка предпосадочных огоньков. Огоньки светились в темноте красным. По другую сторону дороги, за поросшим березами взгорком, виднелось маленькое полурастаявшее озерцо, – из тех жалких озер, которые все лето покрыты зеленой ряской и избегают внимания даже самых никудышных рыболовов и купальщиков. И если сбросить в такое озеро мертвое тело, никто и никогда его оттуда не вытащит.

Валерий остановил машину и сказал:

– Выходи.

– Сазан, я прошу тебя, не надо. Я же пошутил.

Мимо проехал, подпрыгивая колесами, раздолбанный грузовик.

– Выходи.

– Я больше не буду!

– Ты и так не будешь.

– Ну скажи, что ты пошутил!

– Если я шучу, ты это узнаешь у озера. Выходи.

И Гуня покорно вылез.

– Стань под березкой. Пропусти машину.

Все дальнейшее произошло очень быстро. Сзади из-за взгорка выехал, помаргивая фарами дальнего света, красный «Рейнджровер». «Рейнджровер» не тормозил и не сворачивал влево, а просто ехал на остановившуюся машину.

Гуня торчал на обочине, беспомощный, как черепашка, перевернутая на спину.

Валерий понял, что у него очень мало времени. Одной рукой он поставил машину на нейтралку, а другой выстрелил в Гуню. В этот момент «Рейнджровер», на скорости 70 км в час, влетел ему в багажник. «Вольво» подбросило вперед. Рука Валерия дернулась, пули прошили воздух над головой Гуни, и от одной из них закачался гибкий ствол молодой березки. Валерий нырнул вниз. Вверху над ним, от сухих автоматных щелчков, стало разлетаться стекло и приборная доска. Валерий открыл дверцу и скатился под откос. Рядом, на обочине, двое парней затаскивали Гуню в «Рейнджровер».

Гуня не сопротивлялся. Валерий вынул пистолет и опять стал стрелять.

Кто– то коротко крикнул, грузное тело шлепнулось о лужу, хлопнула дверца «Рейнжровера». Тот еще раз поддал стоящую перед ним машину, взвизгнул покрышками, развернулся и припустил прочь.

Валерий вскарабкался на откос и подошел к лежащему – это был не Гуня.

Человек был еще жив: пуля, видимо, попала в живот. Затем Сазан направился к своей машине. Тяжелый «Рейнджровер» помял багажник, но несильно. Зато левая подвеска была сломана: машину, пролетевшую метров пятнадцать, вбросило колесом в глубокую выбоину. Остальное доделали очереди. Валерий вернулся к раненому и перевернул его, ища выходное отверстие от пули.

Пальто раненого было цело, но когда Валерий задрал его на спине, пуля выпала и покатилась по асфальту. Она прошла насквозь тело и рубашку, а перед пальто спасовала. Валерий взял раненого подмышки и запихнул в машину. Он пошарил под водительским креслом и извлек оттуда большую стеклянную бутыль с морилкой. Отвертел колпачок и нюхнул, – в нос шибануло ацетоном. Сазан опять завернул колпачок и хрястнул бутылкой о руль. Бутылка разлетелась. Сазан бросил в вылившуюся морилку зажженную спичку и скатился под откос. Машина загорелась и взорвалась.

Валерий лег в снег и стал глядеть в небо. В небе, посверкивая проблесковыми огнями, летел самолет. Летчик, наверное, удивлялся дополнительному освещению за счет зазевавшегося автолюбителя.

Прошло минут пятнадцать, и на дороге взвизгнули тормоза: из остановившейся машины выпрыгнул гаишник.

– Что случилось? – спросил он.

– Не знаю, – сказал Валерий. – Я подобрал этого человека на дороге, у окружной. Он голосовал с большой сумкой. Ну, я его подсадил, а потом он вытащил нож и велел остановить машину. Я остановился. У меня под ногами была бутылка, кажется, с морилкой, – уже неделю валялась. Я схватил бутылку и попытался его ударить. Он увернулся, бутылка разбилась о руль, а я вытащил ключи и выскочил из машины. Он наклонился и попытался соединить провода зажигания. Была искра, и вдруг машина загорелась. Я даже не понимаю, – разве морилка могла загореться?

Гаишник важно ему объяснил:

– Конечно могла, на ацетоновой-то основе.

– Довезите меня до города, – сказал устало Сазан, – хочу подать заявление.

Когда Сергей очнулся, было уже утро следующего дня. Он лежал в постели в своей собственной двухкомнатной квартире на Войковской. Жена на кухне грохотала сковородками, а Иришка настойчиво спрашивала:

– Мама, почему нельзя включить телек?

Сергей устроился на подушках и принялся размышлять о необъятном человеке, который треснул его по макушке, но ни к каким определенным выводам не пришел. Жена на кухне включила кофемолку, и Сергею показалось, что она мелет в кофемолке его голову.

В дверь позвонили, Маша пошла открывать, и вскоре в комнату вошел мокрый и свежий с дождя Дмитриев.

– Машина Сазана вчера сгорела на тридцать пятом километре Киевского шоссе, – сказал Дмитриев, – В машине был труп. Сазан лежал рядом и наслаждался весенней ночью. Гаишникам он заявил, что вышеназванный труп пытался угнать у него машину и сгорел, нечаянно зажегши разлитую в салоне морилку. Каковой морилкой, в бутылке, Сазан его подшиб.

Дмитриев развел руками и добавил:

– Труп принадлежит человеку лет сорока-сорока пяти и ни при каких обстоятельствах не может быть трупом Мефодия Баркина.

– Сукин сын. – сказал Сергей, – Когда вы об этом узнали?

– Сегодня утром, – потупился Дмитриев. – Гаишники были очень добры к Сазану. Они отвезли его туда, куда он хотел, и там с пониманием отнеслись к его версии событий. Вызвали из прокуратуры этого… Шадеева, – помнишь его по делу на Котельнической? Он после этого дела дачу себе купил по Ярославскому… Сазан сидел на стуле, задрав кверху нос, а Шадеев готов был лущить для него орехи собственной задницей. Жертву хулиганской выходки тут же и отпустили.

– Поехали, – сказал Сергей.

– Куда?

– На Киевское.

Но делать на Киевском было уже нечего. Сазан еще утром послал туда своих людей, и люди его утоптали колесами и ногами все, что не соответствовало рассказу бандита. Сергей велел обшарить пруд. К пруду нагнали техники, но не извлекли ничего, кроме старенького трактора, утопленного, согласно местному преданию, еще при Черненко.

Сергей стоял и смотрел на рыжий скелет машины, торчащей у обочины.

Редкий снег возле места происшествия растаял совершенно, сгорела даже прошлогодняя трава, и вся дорога вокруг была покрыта рыже-черным хлопьями.

Подъехал кран, и два ругачих мужика стали грузить обгарок на экспертизу. Сергей вдруг схватил Дмитриева за руку:

– Это не его машина!

– А чья же? – удивился Дмитриев.

– Сазан чаще всего ездит на ореховом «Вольво». А этот «Мерседес» я видел вчера во дворе, – у него еще бампер погнут. Это на нем уехал Городейкий. Они подменили машину.

Железный остов качался в воздухе и хлопал искореженной дверцей.

– Сегодня ночью, – сказал Сергей, – после того, как Сазана отпустили, он приказал сжечь другую машину и подменить ей первую, ту, что сгорела здесь вечером.

– Но зачем?

– Не знаю. Может быть, первая машина была вся в дырках от пуль, как голландский сыр, или выглядела так, словно по ней проехал танк. В общем, при ближайшем рассмотрении вид этой машины никак не согласовывался с басней от Сазана. И они подменили машину.

С места происшествия Сергей поехал в морг. По дороге они попали в пробку, и голова Сергея окончательно превратилась во взрывающуюся сверхновую. Разговор с судмедэкспертом не принес лейтенанту никакого морального удовлетворения.

– Вы уверены, – сказал Сергей, – что это не Мефодий Баркин?

– Ваш коллега уже приносил мне досье и рассказал о вашем деле. Должен вас разочаровать: этот человек был на семь сантиметров длинней Баркина и на двенадцать лет старше.

– Мистика какая-то, – сказал Сергей. – Бандит уехал с одним человеком, которого собирался убивать, а в машине сгорел совсем другой человек.

– Нда, – сказал эксперт, – у бандитов, конечно, странная логика, но я на месте этого Нестеренко не стал бы привлекать к себе внимания, устраивая дополнительное освещение возле посадочной полосы.

– А от чего умер человек в машине? – спросил Сергей.

– Он сгорел. Я могу вам ручаться, что у него не была пробита голова или прострелен позвоночник, и ни за что другое.

– Он мог быть застрелен?

– Он сгорел живьем. Это показывает анализ легких: он дышал, когда горел. Он мог быть ранен в любые внутренние органы, при условии, что пули прошли насквозь.

Сергей вышел из морга злой, как побитая собака. Тринадцатый век!

Небось в тринадцатом веке не определяли по костям возраст убитого. Небось в тринадцатом веке Сазана бы замели за убийство человека, с которым он уехал… «Вот и получаются, что они пользуются всеми преимуществами тринадцатого века, а мы страдаем ото всех недостатков современной науки».

– мелькнуло у милиционера.

В 12:00 Сергей явился к Захарову. Он доложил о происшествии. Он сказал о том, что Сазан подменил машину и потребовал ордера на арест Сазана и обыск в его офисе.

– Основание?

– Убийство на Киевском.

– Сазана уже отпустили.

– Его отпустили за взятку, – сказал Сергей. – Это черт знает что такое! Можно убить человека, сжечь его вместе с машиной, и заявить, что это бродяга, который хотел угнать твой автомобиль! Хотел бы я посмотреть, какой это бродяга выкинет из автомобиля Сазана!

– Я ничего не могу сделать, – сказал Захаров, – мертвец в машине – это не Баркин.

– Дайте ордер на обыск. Мы найдем у Сазана достаточно оружия, чтобы вооружить батальон.

Захаров отогнул занавеску начальственного кабинета и молча глядел в окно.

– Какая слякоть, – вдруг сказал генерал. – Знаешь, Сережа, когда я был маленький, я ужасно страдал от российского климата. Я думал: «Какие глупые эти взрослые, что каждый старается натопить свою квартиру. Когда я стану большим, я изобрету такое отопление, которым можно будет отопить сразу весь мир». Я стал большим и понял, что, если изобрести такую печку, от нее полмира исчезнет под водой".

На столе Захарова зазвонил телефон. Захаров поднял трубку, послушал минут пять, положил ее и сказал Сергею:

– В доме по Большой Петровской убийство. Езжай-ка туда и найди мне к вечеру убийцу.

– А кто будет заниматься Сазаном?

– Либо ты не занимаешься Сазаном, либо ты не работаешь в милиции.

Сергей поехал на Большую Петровскую. На Большой Петровской в луже крови лежал хозяин квартиры, сильно изорванный взорвавшимся у него под носом зарядом. В соседней комнате спала пьяная неповрежденная жена, и в коммуналке напротив сказали, что вчера жена пила с Мишкой Лесных, который работает слесарем в жилконторе. Поехали в жилконтору, узнали, что Лесных живет в третьем доме, в десятой квартире, выломали дверь десятой квартиры и взяли слесаря.

Это было хорошее убийство. Такие убийства нравятся всем, кроме потерпевшего. Такие убийства раскрываются за три часа и украшают милицейскую отчетность. Страшно себе представить, как выглядела бы раскрываемость преступлений в российской милиции, если бы не убийства, в которых пьяные мужья убивают пьяных жен, пьяные жены – пьяных мужей, племянники – теток, и пьяные слесаря – своего же брата-рабочего, повстречавшегося им в темном переулке и принятого ими за агента мирового империализма. У прогрессивных западных социологов есть теория, согласно которой убийца таким образом выражает свой протест против хозяев жизни, поставивших его в этакие бесчеловечные условия. Но российская милиция не так прогрессивна. Она знает, что слесаря, выражая протест против хозяев жизни, убивают почему-то не хозяев жизни, а таких же затюканных жизнью людей.

Чтобы раскрыть убийство на Большой Петровской, Сергею понадобилось ровно два с половиной часа. Слесаря, тепленького, Сергей привез в кабинет, и он долго и подробно рассказывал, как он пил со своей жертвой, и как тот вдруг начал оскорблять его нецензурными словами. Тогда слесарь сказал, что сходит еще за водкой, и действительно сходил за водкой. Кроме водки, он принес с собой пачку аммонита и зажигательный шнур, и когда хозяин наклюкался, поджег шнур, придавил его пачкой, и оставил все это на столе.

На вопрос, откуда он взял аммонит, слесарь чистосердечно разъяснил, что неделю назад у него в квартире проживал какой-то военный, по квартплате в две бутылки водки ежедневно. Военному вроде как выдали жалованье натуральным продуктом, и этот военный приехал в Москву продать натуральный продукт. А слесарь заныкал у него две пачки. А может, и не военный. Может, геолог.

Слесарь совершенно не понимал, что сделал что-то плохое. От него омерзительно пахло блевотиной и водкой.

Шел второй час допроса, когда на столе Сергея зазвонил телефон.

Сергей поднял трубку, и приятный женский голос сказал:

– Лейтенант Тихомиров? Это говорит секретарь Анатолия Михайловича Марчука, директора правления «Александрии». Он будет рад, если вы сможете быть в банке в девятнадцать ноль ноль.

В девятнадцать ноль ноль Сергей вошел в знакомый кабинет. Директор поднялся и пошел ему навстречу. На нем был красивый кашемировый костюм от г-на Грекова, который стоил больше годовой зарплаты Сергея, и скромный галстук, стоивший не более двух месячных зарплат. Директор порозовел и оправился, и глаза его за стеклами очков бегали весело, как сытые мыши.

В кабинете находился еще один человек, – в ослепительно, не правдоподобно белой рубашке, в светлых отутюженных брюках и пиджаке в крупную клетку. У Сергея было впечатление, что он его где-то видел в одностороннем порядке, по телевизору.

Вошла секретарша, принесла кофе и булочки.

Кофе был не такой вкусный, как у Сазана. Сазан варил кофе сам, а этот, наверное, много раз воровали по пути до директорского кабинета.

Директор завел довольно длинную речь. Минут через пять Тихомиров понял, что это была речь о достоинствах нашей российской милиции. Через десять минут он спросил:

– Сазан вымогал у вас деньги или нет?

– Я помнил все это время о вашем предложении, Сергей Александрович, – сказал директор, – но я не мог ничего вам ответить, не посоветовавшись с другими членами совета директоров. Дело в том, что вся история гораздо сложнее и не сводится к вульгарному вымогательству. В конце концов, мы крупный банк, у нас в охране четыреста человек.

История началась месяцев пять назад, когда один из мелких московских банков, «Ангара», вдруг, как снег на голову, заявил, что мы должны ему сорок миллиардов рублей. Это нас удивило, потому что мы бы никогда не вздумали обратиться с просьбой о ссуде к мелкому коммерческому банку, для которого такая ссуда во много раз превышает уставной капитал банка. Мы прежде всего удивились: откуда «Ангара» взяла такие деньги. Мы тогда не знали, что за «Ангарой» стоял большие деньги Сазана, и что они действительно прошли через наше отделение в Зеленограде. Но об этом позже.

Сейчас «Ангара» утверждает, что она-де взяла деньги под разорительные проценты у других финансовых структур. Но я очень сильно сомневаюсь, что «Ангара» кому-то чего-то должна, хотя бы потому, что ни один банк в здравом уме не должен ссужать другому банку, сколь угодно высокой категории надежности, сумму, в сущности, превышающую не только уставной капитал, но и активы банка.

Мы ответили, что не заключали ничего подобного, и взялись за проверку. В скором времени мы обнаружили, что наше отделение в Зеленограде действительно заняло у «Ангары» эту сумму. Всю операцию провела менеджер отделения Аделаида Герина, и госпожа Герина, к моменту нашей проверки, скрылась бесследно. В этот момент мы еще не понимали всего ужаса стоящей перед нами ловушки. Мы решили, что госпожа Герина попросту присвоила эти деньги. По счастью, банк не нес ответственности за ее действия. Дело в том, что подобные займы требуют разрешения высшего руководства. Их не может утвердить ни глава филиала, ни кассир у окошечка, ни уборщица в директорском кабинете, – никто, кроме Совета Директоров. Естественно, что Герина не представляла нам этих бумаг. А тот факт, что «Ангара» не потребовала утверждения займа высшим руководством, давал повод обвинить в финансовой небрежности саму «Ангару».

«Ангара» несколько раз подавала на нас в суд, она выиграла четыре из пяти процессов, и сумма, взыскивающаяся с нас, возросла до восьмидесяти миллиардов. Мы отказывались платить не потому даже, что не желаем нести ответственность за хищение, совершенное нашим работником, а потому, что мы полагали, что это хищение не произошло бы, если бы «Ангара» продемонстрировала минимальную финансовую компетентность.

Возможно, если бы мы не проявили упорства и подчинились решениям суда, все бы кончилось хорошо. Мы бы потеряли сорок, или пятьдесят, или сколько миллиардов, потеряли бы репутацию, – но этим бы все и кончилось.

Но мы решили бороться до конца, и тогда банк «Ангара» решил поставить все точки над "i".

На прошлой неделе в состав банка вошло два новых члена правления:

Нестеренко и его главный зам по финансам. Нестеренко пришел сюда и потребовал выплаты займа. Как вы поняли, он угрожал лично мне и моей семье. При этом и речи не шло о вымогательстве! Ирония состоит в том, что речь идет о выполнении решения суда Российской Федерации. Я не могу передать ему меченые банкноты, как вы это мне предложили!

И тогда нам открылся истинный характер займа от «Ангары» и истинная причина ее небрежности. У нас нет сомнения, что банк с самого начала действовал по указанию уголовника, и что управляющая Зеленоградским отделением участвовала в этом преступном сговоре. Деньги были. Деньги прошли через Зеленоградское отделение, этого мы не можем отрицать. Затем госпожа Герина сняла деньги со счета, разделила их с «Ангарой» и стоявшими за ней уголовниками, и сбежала. «Ангара» не требовала санкции высшего руководства банка на займ не по неопытности, а по злому умыслу. Когда прошло несколько месяцев, «Ангара», давно, заметьте, получившая свои деньги обратно, потребовала вернуть их с процентами!

Сергей молча слушал. Он чувствовал себя не на месте в этом кабинете.

Десятиметровый стол, за которым он сидел, не поместился бы в его квартирке на Войковской, даже если раскрыть дверь на балкон.

Как видите, – заключил директор, – это не банальный случай рекета. Нас кинули, и еще как кинули, – но на стороне «Ангары» четыре из пяти судебных постановлений. Нарушающей закон стороной является наш банк. Спрашивается, чем может помочь нам милиция?

И банкир развел руками.

– Кто такая Аделаида Герина? – спросил Сергей.

И тут впервые подал голос человек, сидевший сбоку.

– Дипломированный выпускник экономического факультета МГУ. Работник Министерства Внешнеэкономических связей, одна из моих лучших сотрудников.

Человек горестно развел руками и добавил:

– Меня зовут Анатолий Севченко, и я не принимаю здесь решений, – но это я рекомендовал в банк Герину. Поэтому, конечно, я чувствую свою ответственность за все происшедшее.

– Герина москвичка?

– Да.

– Она когда-нибудь жила в провинции?

– Насколько я знаю, нет.

– Как велики шансы, что она покинула Москву?

– Она могла уехать в Англию, у нее там сын. Но вряд ли Нестеренко захочет выпустить ее из-под своего колпака.

– Хорошо, – сказал Сергей, – если Герина в Москве, я найду ее. Я думаю, что любой суд, выслушав ее показания, изменит свою точку зрения на то, что случилось.