"Кайсё" - читать интересную книгу автора (Ластбадер Эрик ван)

Венеция — Токио — Нью-Йорк

Николаса разбудил глухой рокот моторных лодок на Гранд-канале. Он открыл глаза — было темно. Взглянул на часы — время рассвета еще не наступило. Пройдясь по комнате, он заметил какой-то тонкий лучик света, пробивавшийся сквозь створку деревянных жалюзи. Раздвинув их, Николас увидел, что по мраморным фасадам строений вдоль по струится бледный свет, оттенки которого он не смог бы ни определить, ни описать. В воде отражался силуэт какой-то морской птицы, который вскоре исчез из виду я больше не отвлекал внимание Николаса, залюбовавшегося четким видом величественных очертаний Санта-Мария делла Салуте.

Он прошел в туалет, затем в ванную, ополоснул там лицо холодной водой, вернулся в комнату, оделся и вышел из номера. Николас не имел ни малейшего представления, куда направляется, уверен он был в одном: ему необходимо пройтись по улицам, подышать воздухом и как бы примерить к себе этот город, как примеряют одеяния из золотой парчи, ощутить его своей кожей.

Первый же порыв ветра с rio больно хлестнул по лицу, и Николас, подняв воротник куртки, постарался укрыть им и щеки.

Он пересек небольшую площадь и спустился к ruga, торговой улице с магазинами. Людей в такой ранний час еще не было, и большинство магазинов было закрыто. Нюх вывел его к маленькой булочной, в которой он купил кофе и изумительного вкуса рогалики. Наслаждаясь хлебным ароматом своей покупки, Николас направился в сторону мостика, ведущего к площади Святого Марка.

На мостике он на секунду задержался — ему нравилось любоваться с высоты игрой света на шелковой поверхности воды канала. Привязанные к причалам торговые лодки слегка покачивались, терпеливо дожидаясь своих живущих поблизости владельцев.

Не встретив ни души, он прошел еще через два моста и спустился под арку, выходящую на площадь. Прямо перед ним высился Дворец дожей, слева располагалась кампанила, часы на которой и по сей день били, как и несколько веков назад. Огромное пространство, со всех сторон окруженное бесконечными магазинчиками и кафе с верандами и вынесенными на воздух столиками, в этот ранний час казалось таким таинственным, будто это и не городская площадь, а чертоги Богов, в которые случайно забрел Николас.

Он выбрался на булыжную мостовую и вскоре услышал воркование раскормленных голубей, дожидающихся предленчевого набега туристов и ассоциируемой с ними очередной кормежки.

Вдруг до него донесся голос, исполняющий песню. Николас так и застыл на месте, прислушиваясь: ария принца Калафа из блестящей оперы Джакомо Пуччини «Турандот».

«И никто не уснет», — пел баритон. Подойдя к уличному певцу поближе, Николас увидел, что это дворник, одной рукой кативший за собой тележку с мусором, а другой — ритмично густой метлой разметавший пыль перед собой. Исполняя арию, он откинул назад голову, и Николас, вслушиваясь в эту вечно живую мелодию на фоне величественного амфитеатра дожей Венеции, проникся ощущением, что, независимо от того, какие проблемы он оставил нерешенными в Токио и какие опасности его подстерегают здесь, сейчас, в это утро, в этот час, стоило жить.

Проходя мимо певца-любителя, Николас поприветствовал его, а тот, мужчина весьма дородный, улыбнулся в ответ и, не сбившись с такта, продолжил свои занятия; его страстный голос, казалось, заполнял всю площадь.

Повернув за угол, Николас прошел через Пьяцетту в направлении к пристани и Гранд-каналу. Рожденные рассветом цвета, вздымаясь из груди океана к небу и скользя по домам вдоль канала, придавали всему видимому над горизонтом пространству те же самые оттенки, будто бы и не было разницы между морем и сушей.

Набережная — Рива-дегли-Счиавопи — начала заполняться школьниками, набивающимися в vaporetti, чтобы успеть к утренним занятиям. Покупая билеты и забираясь на паром, они громко переговаривались, и их высокие голоса звенели по всей Пьяпетте. Очутившись внутри, они громко смеялись, шалили, толкали друг друга, отвоевывая свободные места, в то время как в каютах рабочие с тусклыми глазами разворачивали местные утренние газеты, чтобы до самого конца пути не поднимать от них голов.

К счастью для Николаса, туристов еще не было. Сейчас они, видимо, только выбирались из кроватей, чтобы заказать себе горячие круассаны и крепкий черный кофе со сливками. Николас направился в сторону traghetti[17], откуда только что отчалили vaporetti. Справа виднелась статуя Меркурия, слева готовился взлететь знаменитый Крылатый лев. Николас не находил ничего предосудительного в том, что дожи Венеции в качестве символа их города выбрали мифическое животное, — ему это даже правилось.

Отправляя в рот последний рогалик и допивая кофе, Николас размышлял о том, что чем дольше он находится здесь, тем лучше понимает, почему Венеция по сей день является не на словах, а на деле городом-государством. Живущие здесь люди могут быть итальянцами, но на этом все и кончается. В различных районах внутри страны всегда обычно говорят на своем местном наречии — здесь Венеция не исключение, однако нигде нет такого дробления в манере мышления, как в Венеции. Их образ жизни уникален — даже для них самих. Раздумывая над всем этим, Николас обнаружил, что это иконоборство вызывает в нем реакцию на самом глубинном уровне.

Подойдя ближе к Крылатому льву, он уввдел сидящую на постаменте статуи женщину в коротком жакете с меховым воротником. Первая волна школьников схлынула, и набережная вновь обезлюдела.

Внешность женщины поражала своей оригинальностью. В ее характерном для уроженцев Средиземноморья лице — удлиненный нос и широкий рот — были унаследованы в равной мере черты как финикиян, так и римлян. Густые рыжие волосы были зачесаны назад, что давало возможность видеть се открытое лицо, своей овальной формой напоминающее камею. Поравнявшись с ней, Николас увидел глубоко посаженные зеленовато-голубого цвета глаза. Уперевшись локтями в согнутые колени, она с видимым удовольствием уплетала пирожное с шоколадной начинкой.

Женщина подняла голову сразу же, как только ее коснулась тень проходящего мимо Николаса, солнечный свет полыхал в голубизне ее глаз, улыбка же подсказала Николасу, кто она такая и где они виделись.

— Вы не могли бы отодвинуться? Я наслаждаюсь этим видом, — в уголках рта виднелись коричневые пятнышки от шоколада.

Говорила она по-английски, однако какой-то едва заметный намек на акцент убеждал Николаса в том, что это не ее родной язык.

Николас присел рядом с ней.

— Я ждала вас, — сказала она.

— Надеюсь, не слишком долго. Приятная неожиданность увидеть вас без маски.

Широко улыбаясь, она вновь принялась за пирожное.

— Канун дня всех святых уже позади, — заметила она. — При дневном свете мы вновь можем быть самими собой.

— Даже Микио Оками?

Она бросила на него резкий пронзительный взгляд.

— Оками-сан находится в невероятном напряжении. Человек меньшего масштаба, вне всяких сомнений, не выдержал бы такой жизни.

Николас промолчал, зябко потирая закоченевшие на утреннем холодке руки.

— Вы будете помогать ему?

— Какие у него были общие дела с Домиником Гольдони, всесильным доном американской мафии?

— Что вы знаете о Гольдони кроме того, что он был доном американской мафии? — спросила Челеста.

— А что еще требуется знать?

Она печально улыбнулась.

— Прежде всего Гольдони был полувенецианец и, единственный среди всех капо, несицилийского происхождения. Кроме того, он обладал той особой интуицией, о которой остальные члены мафии могли только мечтать. Он предвидел, что дни Сэма Джанкано и подобных ему уже сочтены, и в мозгу его зрели планы относительно повой эры деятельности мафии. Связи дона в Америке имели решающее значение для Микио Оками в деле реализации его замыслов относительно того, как уничтожить Годайсю. — Она оценивающе посмотрела на него. — Надеюсь, эта дополнительная информация не поколеблет вас в вашем решении помочь Оками-сан?

Николас уловил озабоченность в ее голосе.

— Скажите мне, что для вас значит Оками-сан? Работодатель? Нечто вроде отца? Любовник? Или, возможно, все вместе?

Челеста рассмеялась.

— Какое чувство гордости испытал бы Оками-сан, услышь он ваши слова. Вам известно, что ему почти девяносто?

— Этого я не знал.

— Гм, он уже давно живет в Венеции, но и до приезда сюда... м-м... он поддерживал связи с наиболее влиятельными венецианскими семействами.

— Полагаю, одним из них было ваше.

— Мой отец пожертвовал своей жизнью за Оками-сан. — Она вытерла руки клочком бумаги. — Допускаю, что это может звучать для вас несколько неожиданно и непривычно.

— Вовсе нет. Я ведь наполовину азиат и понимаю, что значит долг.

— Да, конечно.

Чуть повернув голову в сторону, она смотрела, как из вод лагуны медленно поднимается солнце. Справа, на противоположной стороне Гранд-канала, в нежно-розовом свете виднелся собор Санта-Мария делла Салуте, а крылья венецианского льва над их головами казались охваченными огнем.

— Мои предки, или, по крайней мере, некоторые из них, прибыли сюда из Карфагена, — сказала она после некоторой паузы. — Они были мореплавателями, но также и философами, а еще, как говорят, великими учеными. Их очаг был разрушен, город превращен в руины, поэтому им осталось полагаться только на единственного надежного друга. И другом этим было море. Вот так наконец они оказались здесь, в Венеции. — Она повела головой по сторонам, а потом взглянула ему прямо в лицо. — Эти истории любил мне рассказывать дед. Он клялся в их правдивости, точно так же как клялся в том, что знает, где покоится лодка, на которой они прибыли. Он клялся, что она находится под фундаментом дворца, где вы были в прошлую ночь.

— Этот дворец был вашим домом?

— Теперь там живет Оками-сан, — ответила Челеста, причем в голосе ее не звучало ни грусти, ни горечи. — Я же сейчас обитаю в другом месте, более уединенном, вдали от Гранд-канала.

— А остальные члены вашей семьи?

— Оками-сан купил моей матери собственную квартиру — такую, что ей по силам содержать самой. Что касается моей сестры, то она больше не живет в Венеции.

Челеста повернулась в профиль, и, глядя на ее высокий с горбинкой нос, Николас представил ее на носу галеры, отплывающей из Карфагена через Средиземное море в поисках убежища, которым впоследствии окажется Венеция.

— Полагаю, что в свете истории судьба моей семьи совершенно типична. Мы научились привыкать ко всему: к меняющимся временам, к неизбежности и, что самое важное, к политике. Мой отец занимался производством тканей: бархата, кружев, шелка и тому подобных. А дед мой разработал технологию выработки особой муаровой парчи, и эта технология до сих пор является монополией нашей семьи. Предки Оками-сан родом из Осаки, и в свое время они занимались галантерейным бизнесом. Оками-сан и мой отец моментально нашли общий язык, оба были в равной мере горды и прагматичны. По своим взглядам родственники моего отца были очень близки людям с Востока, и им не составило большого труда понять, почему Оками-сан хочет купить их компанию. В конце концов, они остановились на партнерстве.

Значит, партнерство было абсолютно законным и являлось прекрасным предлогом для пребывания Оками в Венеции, — по некотором размышлении добавила она.

— Меня же интересует только один вопрос — что Оками сделал для моей семьи. — Николас почувствовал, что Челесте не было дела до того, с какой интонацией была сказана эта фраза.

— Пожалуйста, ответьте на мой вопрос. Вы поможете ему? — Она мягко перевела разговор на волнующую ее тему.

Мысли же Николаса вернулись к той ночи, когда Оками рассказал ему о грозящей опасности.

— Дело тут вот в чем, — сказал тогда Николас Оками. — Весь вопрос в опознании — ведь мы даже не знаем, кого пошлют, чтобы убить вас. Существует также вопрос времени: следует признать, что у нас его мало. В этих исключительных условиях наш выбор очень ограничен. Не будет ничего хорошего в том, что вы вдруг заляжете на дно, — поскольку вы должны продолжать работу над своим планом, а не имея возможности маневра, вы ничего не сделаете. Так же не будет ничего хорошего и в том, если мы приставим к вам круглосуточную охрану, — потому что тот, кого пришлют, просто воспользуется точным хронометражем вашего времени и к тому же вполне сможет вычислить место, где мы вас прячем. Я же окажусь в невыгодном положении. В подобных безнадежных условиях я не могу позволить себе этого. Моя задача уже осложнена тем, что я не представляю себе, с кем мне придется вести борьбу.

— Таким образом, ты хочешь сказать, что нам объявили шах? — холодно посмотрел на него Оками.

— Вовсе нет. Я хочу лишь сказать, что экстремальные условия требуют экстремальных мер.

Предавшись этим воспоминаниям, Николас вдруг вздрогнул, как будто его пронзил холодный ветер с площади, однако тот вечер никак не хотел уходить из памяти.

— Для того чтобы помочь вам, я должен стать магнитом.

— Магнитом?

— Да. Можете назвать это живым щитом. То, что мне необходимо, так это переориентировать действия убийцы с вас на себя.

— Я сделаю то, что в моих силах, — вернулся Николас к действительности.

— Да, я знаю, — кивнула Челеста. — Вчера, после того как вы ушли, мы детально обсудили с Оками-сан все наши возможности. Оками-сан был в вас уверен, но мне самой хотелось услышать это от вас лично.

Она бросила взгляд на море.

— Мне необходимо рассказать вам о трех людях, составляющих внутренний совет Кайсё, — потому что один из них оказался предателем, желающим смерти Оками-сан. Во внутренний совет входят оябуны, стоящие во главе трех основных кланов якудза. Тэпуо Акинага, Акира Тёса и Томоо Кодзо. — Она предъявила ему три фотографии. — Всех троих следует считать виновными до тех пор, пока вы не докажете их невиновность. Предупреждаю вас: вы не должны доверять ни одному из них.

Николас принялся разглядывать фотографии, запоминая лица. Затем взглянул на нос.

— Оками-сан — не ваш любовник, но вам он очень дорог, поскольку раньше вы говорили, что нагрузки, которые он выдерживает, давно бы убили человека меньшего масштаба.

— Все верно.

— А тем не менее он дожил до девяноста.

Она резко поднялась.

— Давайте пройдемся. Я замерзла.

Челеста спрятала руки в карманы жакета, и они пошли вниз по набережной. Над головами их с громким воркованием кружили голуби, слышались крики уличных зазывал, соблазнявших бесплатной поездкой на Мурано в гости к всемирно известным стеклодувам. Их голоса перекрывали даже тарахтенье лодочных моторов. Временами голуби пролетали так низко, что в прохладном воздухе слышалось хлопанье их крыльев.

— А сейчас я скажу вам то, о чем не знают даже члены внутреннего совета открою вам тайну Кайсё: он владеет корёку.

Корёку — огненной стрелой пронеслось у него в мозгу.

— Микио Оками владеет Освещенной энергией?

— Именно она позволила ему выжить все эти годы, — ответила Челеста. — В этом и заключается ответ почти на все ваши вопросы, не так ли? Девяносто с лишним, а силы и настойчивости, как у пятидесятилетнего.

Чтобы сдержать участившееся сердцебиение, Николасу пришлось взять под контроль дыхание. Мозг среагировал мгновенно. Корёку — ведь это же путь в Сюкэн. Если Оками действительно постиг Освещенную энергию, то он сможет дать ответ, способен ли Николас достичь этих высот. Корёку — переходное звено, вход в Сюкэн. Наконец-то сможет он найти разгадку тайны своих древних предков — возможность сочетаемости Аксхара и Кшира, Света и Тьмы, двух противоположных полусфер Тау-тау, — неужели ему предоставляется такой случай? Да, но только если он обеспечит безопасность Оками.

— Наконец-то мне удалось задеть вас за живое, — подала голос Челеста.

— Боюсь, что да.

Она резко повернулась и бросила на Николаса быстрый взгляд.

— Оками-сан не согласен с вашим планом. Он не хочет ставить вас на линию огня.

— Уже поздно говорить об этом.

— Что вы имеете в виду? Мне кажется, он прав.

— Ничего не говорите, идите вперед, только чуть быстрее, — неожиданно проговорил Николас.

Они свернули с набережной на боковую дорожку. Было как раз то время, когда начинали открываться магазины и толпы людей спешили на работу. Вид этих взбудораженных людей удивил Николаса — ему показалось странным и удивительным то, что в этом городе чудес кто-то действительно работает. Трудно было в это поверить. Тем не менее за волшебной оболочкой Венеция продолжала оставаться городом, хотя и весьма своеобразным, в мирском понимании этого слова.

— Сейчас ни у Оками, ни у меня нет выбора, — продолжил Николас. — Мы оба обречены идти этим путем. А с исходом, каков бы он ни был, вам придется в любом случае смириться.

— Карма. Это ваша судьба.

В се голосе Николас уловил иронию.

— Послушайте, Челеста, если вы не верите в карму, то, значит, она не существует.

— Вроде гири, — улыбнулась Челеста.

Ей нравилось наблюдать за его недоуменным взглядом.

— Да, — серьезно добавила она, — я все знаю о долге чести, долге, выплатить сполна который невозможно.

Увидев маленькую булочную, Николас увлек ее к витрине, где красовались только что выпеченные батоны хлеба и румяные кексы.

— Вы голодны? По-моему, только что поели.

— Мне бы хотелось знать, не привлекают ли наши персоны чьего-либо внимания.

Челеста следила за тем, как Николас поверх головы продавщицы, добродушной женщины средних лет с розовыми щечками, вглядывается в стекло витрины.

— Что вы там заметили? — спросила она.

— В данный момент меня волнует не то, что я заметил, а то, что я чувствую. Кто-то определенно взял нас под наблюдение.

Они пересекли мост и вышли на другую улицу.

— Значит, это все-таки началось, — сказала Челеста. — Что будем делать?

— Кто бы он там ни был, дадим ему возможность еще немного понаблюдать за нами.

— Зачем?

— Потому что, чем дольше он будет преследовать нас, тем больше у нас шансов разглядеть его. А именно это мне и нужно, — Николас схватил ее за руку. — Готовы взглянуть в глаза врагу?

Она слабо улыбнулась.

— В данных обстоятельствах только об этом и мечтаю.

— Отдохните, — бросил Лиллехаммер, выходя из кабины пилотов реактивного самолета ВВС США. В руке он держал несколько листков с только что полученным факсом, лицо светилось от возбуждения.

— Что-нибудь об изуродованной девушке? — спросил Кроукер, отставив чашку с кофе и закрепив ее специальным колпачком.

— Угадали, — Лиллехаммер потряс в воздухе своими листками. — У нее был мост. Два коренных зуба, вместо выпавших молочных, появиться не пожелали — дантисту пришлось потрудиться.

Лиллехаммер ухмыльнулся — паутинка бледных шрамов обозначилась в уголках рта. Темные облака за стеклами иллюминаторов то сходились, то вновь расходились и хлестали по обшивке самолета, подобно гигантскому конскому хвосту. Уходя от шторма все выше вверх, им даже пришлось глотнуть кислорода над центром Миннесоты, да и сейчас ощущались последствия турбулентности, несмотря на то, что самолет вышел из фронта грозы.

— Зубной врач постарался на славу — наши компьютеры моментально вычислили ее имя: Вирджиния Моррис. Она из тех, кого поставляло ему ФБР. Видимо, его чем-то не устраивал фэбээровский выбор, и он сделал свой.

Легкая тряска не мешала Кроукеру наблюдать за проносившимися над ними облаками.

— Следовательно, она вместе с ним нарушала правила ФПЗС?

— Похоже на то. Это его старая связь. Я разговаривал с федеральными судебными следователями, ведущими это дело, — у них нет информации, что она сотрудничала с его охранниками, — Лиллехаммер покачал головой. — ФПЗС я вычеркнул из числа подозреваемых. Доминик был всегда неисправимым бабником, его брюк не хватало на ту штуку, что была в них.

— Стало быть, он под носом ФПЗС таскал за собой любовницу до самой Миннесоты? Как ему это удалось?

Лиллехаммер пожал плечами.

— Он командовал легионами. Любой из его подчиненных мог оказаться предателем.

Кроукеру надоело разглядывать тучи за иллюминатором.

— Сомневаюсь. Я знаю этих парней. Они привыкли делать свое дело, им нет необходимости лезть в чужие отношения. Зачем брать на себя лишнюю ответственность?

— Есть какие-нибудь соображения?

— Относительно предателей из его внутреннего окружения?

— Разумеется, — вскинул голову Лиллехаммер, — а кто еще мог навести убийцу на след Доминика?

Кроукер покачал головой.

— Вам кажется, что душок исходит от Федеральной программы, я же придерживаюсь иного мнения. Гольдони убили в том доме. А как он там оказался? Его похитили? Сомневаюсь. Он был под постоянным наблюдением. Кроме того, если бы убийца был из внутреннего окружения, то он расправился бы с Гольдони на месте, а не где-то на окраинах Миннесоты. А не кажется ли вам, что он намеренно ускользнул от охранников, торопясь на какое-то рандеву? Пет ничего проще — сказал жене, дескать, пошел за туалетной бумагой или вдруг захотелось телячьей вырезки — и был таков.

— Я допускаю такую возможность, — Лиллехаммер был явно заинтересован. — Но каковы же мотивы его ухода?

— Видимо, какая-то встреча, как я уже сказал. Причем встреча с лицом, пользовавшимся его абсолютным доверием. — Николас взглянул на часы. — А не изменить ли нам план полета? Если мы, скажем, сядем не в Вашингтоне, а в Нью-Йорке, то каково будет наше расчетное время прибытия?

— Сейчас справлюсь у пилотов, — ответил Лиллехаммер, нажимая кнопку интеркома.

Проснувшись на огромных размеров кровати в токийском отела «Хилтон», Жюстина первым делом потянулась к мужчине, спавшему этой ночью подле нее. Однако рука ощутила лишь смятые простыни — сердце Жюстины оборвалось и на секунду ее залила привычная, как голод, тупая, свинцовая боль.

Приподняв голову с подушки, она услышала, как Рик мочится в уборной. Было что-то успокаивающее в этом истинно мужском звуке — плеске тугой струи, бьющей по фаянсу унитаза.

— Рик?

Голая фигура показалась в дверях ванной, Рик усмехался.

— Наконец-то проснулась? Прекрасно. Я намерен заказать завтрак.

Жюстина села на край кровати и потянулась. Она видела, какими жадными, затуманенными страстью глазами он смотрит на нее.

— А ты знаешь, какое влияние оказывает этот твой вид на мою индивидуальность?

Жюстина рассмеялась.

— Кажется, твоя индивидуальность приглашает тебя в постель.

Она раскрыла ему свои объятия, он наклонился и, выгнувшись, навис над своей возлюбленной. Глядя снизу вверх ему прямо в глаза, Жюстина спросила:

— А как же завтрак?

— Не знаю, как ты, а я уже не такой голодный, каким был до твоего пробуждения.

Потом, приняв душ и одевшись, они спустились в ресторан. Рик заказал яичницу с беконом, картофель, апельсиновый сок, кофе и тосты. Жюстина не смогла сдержать улыбки — он был до мозга костей американец. Восхищаясь им, проголодавшаяся Жюстина заявила, что будет есть то же самое.

Сок и кофе подали моментально. Рик предпочитал черный кофе. Добавляя в ее чашку сливки и сахар, он спросил:

— Если ты не передумала, то когда сможешь вернуться в Нью-Йорк?

Взглянув на Рика, Жюстина положила ладони на его руку.

— Я не передумала. Когда бы ты хотел, чтобы я вернулась?

— Сегодня же, — ответил Рик, прижимая ее руку к своим губам. — Я ждал слишком долго, чтобы еще продолжать ждать.

Жюстина улыбалась, захваченная его неистовым энтузиазмом.

— Хорошо. Но мне нужен день, чтобы собраться.

— Зачем? Разве здесь есть что-нибудь такое, в чем ты действительно нуждаешься... или хочешь... захватить с собой?

В этот момент подали заказ, и это дало ей некоторое время, чтобы осмыслить его слова. Рик попросил принести еще земляничного джема. Расправляясь с беконом, Жюстина наблюдала, как он намазывает тост маслом и джемом. Наконец она произнесла:

— Я подумала, и мне кажется, здесь нет таких вещей, без которых я не могла бы жить, — она подняла голову. — Я поняла, что ты задумал. Начать все сначала и абсолютно по-новому. — Жюстина доела бекон. — И кажется, мне твоя идея очень нравится.

— Потрясающе. — Он вытер губы. — Пойду и прямо сейчас забронирую места.

Она наблюдала за тем, как он проходит между столиков, расспрашивает метрдотеля, где находится телефон, и не могла оторвать взгляд от его лица. Жюстина представляла себя в Нью-Йорке, замужем за Риком, занимающейся своим прежним делом. Она чувствовала, как в ней начинают струиться жизнетворные соки, — подобного рода ощущений она не испытывала очень давно и не надеялась, что когда-либо испытает их вновь. Она страстно желала вернуться к работе, самоутвердиться, сделать что-нибудь сногсшибательное, проявить себя незаурядной личностью, дабы обрести прежнее самоуважение.

Ход ее мечтаний прервал подошедший официант. В руке он держал радиотелефон.

— Миссис Линнер, — доложил он. — Вас просят к телефону.

Жюстина так и застыла на месте ее охватил ужас — неужели Николасу удалось узнать, через Нанги, например, где она находится. Холодный кусок льда застрял где-то в желудке, не давая возможности вдохнуть.

— Миссис Линнер?

Она кивнула, выдавила подобие улыбки и взяла трубку.

— Слушаю.

— Жюстина, это Нанги.

— Доброе утро, — с облегчением поздоровалась она.

— Тебе уже лучше? Как прошла встреча с Милларом-сан?

— Лучше не придумаешь, — поблагодарила Жюстина. Ей было хорошо известно, какими близкими друзьями являются Нанги и Николас. Однако Нанги не был тандзяном, он не владел той особой энергией, позволяющей читать ее чувства и эмоции, тем более по телефону. — Всегда приятно встретиться со старинным другом, приехавшим из Штатов.

— Очень хорошо себе представляю, — согласился Нанги. — Токио — это сердце Японии, однако я частенько испытываю приступы тоски по дому, по тому месту, где родился. Это вполне естественно.

— Спасибо, Нанги-сан, за вашу заботу.

— Возможно, мы скоро увидимся, — в его голосе звучали грустные нотки. — Мне неизвестно, как долго будет отсутствовать Николас.

— Вы разговаривали с ним? — спросила Жюстина и сразу же пожалела об этом.

— А вы не звонили ему? — в свою очередь спросил Нанги. — Я просил Ито-сан оставить номер его телефона у портье в отеле.

Получала она какое-либо сообщение от этой ненавистной его помощницы или нет? Жюстина не могла вспомнить. Мысли отчаянно кружились в голове. Что бы такое соврать?

— Да, я взяла его номер. Несколько раз пыталась дозвониться, но безуспешно.

— Полагаю, в этом нет ничего удивительного. Мне тоже не удалось до него дозвониться. Будем пытаться еще.

— Да, конечно.

— Звоните мне в любое время, Жюстина-сан.

— Хорошо, Нанги-сан. Еще раз вас благодарю.

С огромным чувством облегчения она отключила связь. Ей вовсе не хотелось ему лгать, однако какой еще у нее был выбор? Положив трубку, Жюстина ощутила, что она вся мокрая от ее пота.

Вернулся Рик, радостная ухмылка освещала его лицо.

— Все улажено, — бросил он, усаживаясь напротив Жюстины. — Мы вылетаем сегодня вечером. Так что у нас достаточно времени, чтобы ты выступила в роли гида и показала своему туристу город.

— Нет, — возразила Жюстина. — Я до смерти устала от Токио. Мы поедем за город, там красиво. В любом случае мне необходимо пригнать машину к дому.

Некоторое время они ели молча, и Жюстина подумала, что давно еда не доставляла ей такого удовольствия.

За кофе и новой порцией тостов с земляничным джемом, заказанной Риком, они рассуждали о новой совместной жизни.

— Где бы ты хотела жить? — спросил Рик. — В Манхэттене или где-нибудь за городской чертой, например на Лонг-Айленде?

Жюстина задумалась.

— Исходя из того, что я слышала о нынешнем Манхэттене, скажу определенно — там я жить не хочу. — На секунду ее глава затуманились. — Но и Лонг-Айленд меня не прельщает.

Слишком много воспоминания о доме на Уэст-Бей Бридж, где они в свое время жили с Николасом.

— А как насчет Коннектикута?

— Прекрасная идея, — согласился Рик, пригубливая кофе. — Один из вице-президентов нашей фирмы живет в Дариене, там изумительные места. — Он усмехнулся, — К тому же не надо будет платить нью-йоркских муниципальных залогов.

— Но ведь ты не собираешься бросать свою квартиру? — Она вдруг вспомнила, что у Рика есть апартаменты на Пятой авеню.

Он отрицательно покачал головой.

— Разумеется, нет. По правде говоря, моя бывшая жена последнее время доводила меня этой квартирой до белого каления — она ей, видите ли, нужна. — Рик вытер губы. — Одному Богу известно, почему ей нравится жить на Манхэттене. В наши дни, чтобы там жить, нужно носить за поясом кольт 45-го калибра. — Он пожал плечами. — В любом случае это значительно облегчит мою жизнь. Я продам ей квартиру и получу изрядную сумму.

— Тебе не жаль расставаться со своим жильем?

Рик рассмеялся.

— Ты шутишь? Я не могу больше ждать. Как только мы прилетим домой, сразу же займемся поиском подходящего дома.

Эти добрые слова так подействовали на Жюстину, что она расплакалась. Домик в Дариене. Америка. Родина. О Боже! Даже не верится, что может быть так хорошо.

Взяв ее руки в свои, Рик перегнулся через стол и нежно поцеловал Жюстину в соленые от слез полуприкрытые веки.

— Твои страдания кончились, — шептал он. — Уверяю тебя в этом. — Их губы сомкнулись, и беззвучный плач Жюстины эхом отозвался у него в груди.

— Тона, — сказала Маргарита Гольдони, появляясь на пороге спальни, — эта сицилийская еда вовсе не еда, а morte[18].

Энтони де Камилло, новоиспеченный крестный отец семейства Гольдони, лежал обнаженный — если не принимать в расчет тоненькую полоску нейлоновых плавок — под гудящей кварцевой лампой. Белые защитные очки из пластмассы и причудливая игра света и тени делали его похожим на дешевого, штампованного из пластика божка — игрушку, которую ньюйоркцы любят цеплять к щиткам своих автомобилей; по крайней мере, так казалось Маргарите.

Раздался звонок таймера, и, как только лампа выключилась, Тони зашевелился на своем ложе. Он приподнялся, сел и снял очки. Уставившись на ее пышные формы, прикрытые облегающей ночной рубашкой, он почувствовал, как начинает твердеть его плоть.

— Удивительное дело, Маргарита, сейчас ты выглядишь лучше, чем десять лет назад. По-моему, я недавно говорил тебе об этом.

— До сегодняшнего дня у тебя не было на то оснований, — заметила Маргарита, приближаясь к нему. Она втирала какой-то увлажняющий крем собственного приготовления в кожу рук.

Тони хмыкнул, моментально отбросив всякие мысли о притворном примирении.

— Тебе ведь известно, что мой брат предупреждал меня: я еще пожалею, что женился не на сицилийке.

— Твой брат — идиот, — спокойно парировала Маргарита.

Тони моментально подался вперед.

— Эй, не смей трогать мою семью! Заткни свою поганую глотку!

— Извини, Тони. — Присев на кровать рядом с ним, она дожидалась, когда он наконец отойдет.

Маргарита испытывала раздвоение личности. Одна ее половинка отчаянно стремилась избавиться от наваждения, связанного с ее похищением, и реабилитировать себя в глазах мужа. Другая же — менее знакомая — часть ее quot;яquot; испытывала к нему непреодолимое отвращение, сродни тому, что переполняло ее в тот момент, когда он отправил ее с Франсиной в Вермонт.

— Мы оба прекрасно знаем, что у тебя трудности, — наконец проговорила она. — Семейство Леонфорте хочет распространить свое влияние на Восточное побережье и наложить лапу на единоличные владения Доминика.

— Если я и столкнулся с трудностями, то только из-за твоего долбанного братца, — гневно возразил он. — У него никогда не было доверенных consigliere[19]. Он никогда не доверял своим лейтенантам. Никогда не приближал их к своей персоне. У него был свой Совет. Сейчас же все его тайные рычаги, с помощью которых он управлял многими шишками в Вашингтоне, канули в Лету.

Тони размахивал руками, вычерчивая в воздухе какие-то замысловатые рисунки.

— Святая Мария свидетельница — сколько раз я просил его поделиться со мной этими секретами, во имя нашей же безопасности! Я говорил ему: quot;Если мне придется занять твое «место, то я должен знать все. Ты же связываешь меня по рукам и ногам».

Он покачал головой, одновременно с гневом и досадой.

— Клянусь, Маргарита, я любил его, как брата. Но он был чертовски упрям. Дом оставил меня в дурацком положении — я уже одурел от этой вони, которая привносится сюда долбанным ветром с Западного побережья от Дрянного Моллюска и всей его братии.

— У тебя есть я, — заметила Маргарита.

— Этот твой ненормальный братец раскрыл тебе все секреты! Гребаная баба! — Он снова замахал руками. — С меня достаточно — я уже насиделся на всех этих встречах с его приближенными, зная, что вы пляшете под одну дудку, и все мною сказанное навязано тобой. Сейчас я вынужден смириться с фактом. Дом выложил тебе все секреты.

Он встал с кровати и принялся одеваться — белая рубашка, темно-серые брюки.

— Пусть катятся все к чертовой матери, — Тони покачал головой. — Этот сукин сын Чезаре Леонфорте все-таки осуществил свою мечту. Он так желал смерти Дома, что, видимо, обращался с этой просьбой к Богу в своих воскресных молитвах. Но я этого так не оставлю. Мне известно — это он нанял того ублюдка, с которым, как ты считаешь, мы не в силах совладать. Я намереваюсь...

— Нам обоим прекрасно известно, что Чезаре тебя и в грош не ставит. Не обольщайся на тот счет, что ты стал главой клана.

Тони вдевал ремень в петли брюк и не сводил с жены взгляда.

— Послушай, детка. Я должен тебе кое-что сказать. Мне понятны твои переживания — особенно после того как фэбээровцы вывезли и спрятали где-то на одной из своих баз вдову и детей Дома. Разумеется, им было бы тяжело участвовать в похоронах, да и всем нам пришлось не сладко — делать вид, что в гробу, будь он проклят, который мы вчера предали земле, лежит действительно тело, а не какая-то его часть.

Маргарита ждала, упомянет ли он имя Роберта, даже заключила сама с собой пари, что этого не произойдет... и выиграла.

— Христос свидетель, после твоего Таинственного Турне в Никуда ты совершенно изменилась.

— Несомненно.

— Нет, — покачал головой Тони с отсутствующим видом итальянского бродяги. — Ты меня не поняла. Ты стала совершенно иной. Той Маргариты Гольдони, на которой я когда-то женился, кажется, уже больше не существует.

— У тебя чересчур разыгралось воображение, — сказала Маргарита, а у самой в ушах прозвучал знакомый голос: quot;Что же еще я тебе дал, Маргарита? Сейчас ты познала, что у тебя есть сила воли... сделать все, что пожелаешь.

Маргарита вздрогнула, но уже не столько от страха, сколько от неприязни к мужу.

— Ты так думаешь? Кажется, до этих событий тебе вполне хватало твоего бизнеса?

— Бизнес есть бизнес, Тони. И мой успех доказал, что у меня есть голова на плечах.

Тони фыркнул.

— Нет только печки, где выпекают булочки.

Из глаз Маргариты хлынула слезы.

— Подонок! Бьешь в больное место. Три выкидыша ради того, чтобы подарить тебе долгожданного сына. В чем здесь моя вина? Последний раз я была при смерти.

Тони покачал головой.

— Возможно, это связано с физиологией, — резюмировал он, — а возможно, и с психикой. Ведь ты никогда не хотела связывать себя детьми. Посмотри на нашу дочь. Разве она тебя остановила? Когда она была еще малышкой, ты хоть раз задумалась над тем, что ей нужно постоянное общение с матерью?

— А ты задумывался над тем, что отцу не мешало бы приходить домой вовремя и тоже заниматься ребенком?

— Это совершенно разные вещи, — вскричал Тони. — Я работал до рези в яйцах ради того, чтобы мы купили собственный дом и я не чувствовал бы себя должником твоего брата. И чем все это кончилось? Жизнью в его поместье, будь оно проклято, с дочерью, не знающей, как следует должным образом приветствовать отца.

— Нетрудно понять. Твой статус мужчины дает тебе основания игнорировать семью, не так ли?

— Этого бы разговора не было, — простонал он, — будь у меня жена, чувствующая ответственность перед собственным ребенком! И понимающая, что значит быть матерью!

— Боже Всемилостивый! Как я устала от тебя и твоих придирок.

Бросив на жену свирепый, в сицилийской манере взгляд. Тони буркнул:

— В таком случае убирайся вон.

Маргарита, уронив голову, расплакалась.

— Возьму да уйду.

— Долбанная кошелка, набитая дерьмом!

Маргарита побледнела и вскинула голову.

— Не смей со мной так разговаривать! В таком тоне ты не говоришь даже со своими прихвостнями!

— Потому что они мужчины, а не долбанные бабы!

Ее взметнувшуюся для пощечины руку Тони без труда отвел в сторону и больно припечатал Маргариту к стене. Очень больно. К этому ей было не привыкать.

Кипя от гнева, Тони начал вытаскивать из петель брючный ремень.

— Мне кажется, что необходимо довести все происходящее до логического конца. Слишком давно я не преподавал тебе уроков.

На последнем слове он осекся — направленный в живот ствол револьвера 45-го калибра успокоит любого.

— Вас, чертовых сицилийцев, можно угомонить только одним, — бросила Маргарита, поднимаясь с кровати.

— Маргарита!..

— Я умею им пользоваться: если ты считаешь иначе, то это будет твоя последняя ошибка.

Что она ощутила в тот момент? Ярость? Нет, подобного рода чувства приходили к ней и прежде, но она подавляла их в душе, загоняла их внутрь себя подобно тому, как загоняют джинна в бутылку. Что же теперь? Маргарита чувствовала неведомую доселе, наросшую над гневом и страхом стальную корку — силу воли, способную вырвать ее из водоворота кошмаров ее прежней жизни, и она цеплялась за это новое ощущение, как утопающий за соломинку.

Едва различимый голос нашептывал ей: «Я ведь так долго... как бы сказать?.. Жила в страхе. В страхе перед тобой. Страхе. Я боялась вымолвить слово. Ты бил меня, а я, закусив губу, молчала. Даже брату ничего не говорила. Все потому, что жила в страхе».

Маргарита вделала шаг вперед, и Тони попятился назад.

— Послушай, детка. Остынь. У тебя был жуткий стресс после смерти брата, а потом этот неизвестно кто...

— И ни единого доброго слова, когда я вернулась с дочерью на руках, ни намека на сочувствие. В твоих глазах была только ненависть. Тони. Ты думал... впрочем, нет, ты был уверен, что он изнасиловал меня. Ты смотрел на меня, как на вывалявшуюся в грязи. Потому что я была с ним. У тебя было такое выражение лица, о Господи, не знаю, как выразить словами, но во мне все застыло, и я чувствовала себя подобно...

— Детка...

Тони попытался приблизиться к ней, но Маргарита угрожающе повела стволом. Дистанция, разделявшая их, не давала возможности Тони применить мужскую силу. Кроме того, его пугал какой-то непонятный блеск в ее глазах.

— Маргарита, ты сказала свое слово. Почему бы не убрать теперь эту штуку... пока никто не пострадал.

— Нет, Тони. И довольно «деток», довольно издевательств и побоев. С этим покончено, раз и навсегда. Отныне будет новый порядок. У сегодняшней Маргариты хватит сил убить тебя. Я смогу нажать на курок — дай мне только повод, и мой палец не дрогнет. Вот так я изменилась — обрела силу... нет, вернее сказать, вернула ее себе. И, Бог мне в помощь, вновь стала уважать себя.

Тони облизал пересохшие губы, блеск его глаз от ствола револьвера отражался на ее лице.

— Давай поговорим нормально. Ты, видимо, не совсем понимаешь, что здесь произошло за последние несколько дней. Конечно, ты беспокоилась за ребенка. И это убийство Дома...

— Послушай, ублюдок, мне прекрасно известно, что здесь произошло — и с Домиником, и с Франсиной, и со мной. В неведении пребываешь лишь только ты.

— Я понимаю, что всех нас оскорбили. Мой дом... мою семью...

Маргарита приложила пальцы к виску, и ее глаза сверкнули:

— Теперь я все поняла. Плевать ты хотел на Франсину, моего брата и меня. Все упирается в тебя, долбанного ишака! Тебя заботит то, что он сделал с тобой.

Сказав это, Маргарита ощутила, что ее уста произносят не собственные слова, а слова покойного брата. Одна ее половинка не верила в это, другая же, как в волшебной сказке, перенеслась в воспоминания: вот он, Доминик, живой, приставил дуло пистолета ко лбу Рича Купера, ее делового партнера. Когда-то Маргарита хотела расширить компанию «Серениссима», ее собственное детище, и выйти на мировой косметический рынок, однако Рич посчитал это рискованным предприятием. Доминик полдня убеждал ее в необходимости этого шага, тот не желал ничего слушать, и тогда Доминик прибег к последнему аргументу. Позже, уже с подписанным контрактом во внутреннем кармане пиджака, он пояснил ей:

— Видишь ли, Маргарита, существует средство, которым можно убедить любого мужчину.

И вот сейчас, глядя на своего мужа, уважительно глядящего на револьвер в ее уверенной руке, она убеждалась в справедливости слов своего брата.

— Единственное, что нам необходимо, — сказал Николас, — так это зеркало.

— Зеркало? — переспросила Челеста, когда они выскочили на набережную.

— Да, именно. Место, где бы мы могли незамеченными наблюдать за нашим преследователем.

Челеста улыбнулась.

— Мне кажется, я знаю такое место.

Челеста подхватила его под руку и вывела на Понте-делла-Паглиа, Соломенный мост, где века назад разгружали солому, затем они оказались на мосту Вздохов, под которым узники дожей гнили и умирали в темницах. Затем, через sottoportego, арочный мост, они нырнули в подземный переход и вышли во двор с каменным храмом не совсем в венецианском стиле, окруженным вспомогательными постройками.

— Это женский монастырь Святого Захария, — пояснила Челеста, когда они миновали единственную калитку, ведущую к храму. — Эта обитель имеет давнюю историю, — продолжила Челеста. — Здешние сестры — так уж исторически повелось — вышивали церемониальные головные уборы для дожей.

Свернув направо, они почти бегом пересекли небольшую площадку и выскочили на скрюченную, подобно спине древней старухе, улочку.

— Начиная с девятого века Царствующие дожи совершали раз от раза сюда паломничества — отслужить вечерню.

Истертые ступеньки привели их вниз — там расстилался широкий настил. Справа — склады и свалки, слева — стальная ограда, а за ней канал с двумя крохотными каменными мостами.

— Именно поэтому храм выглядит как суперзащищенный средневековый замок, — продолжила Челеста. — Иного входа в храм или в монастырь найти невозможно.

Спускаясь вниз по настилу, они натолкнулись на оштукатуренное здание с табличкой на фронтоне: НАЧАЛЬНАЯ ШКОЛА АРМАНДО ДИАЗА.

Обернувшись назад, Челеста окинула взглядом пересеченный ими настил, и они вновь устремились вниз через ворота в ограде.

Пробежав сквозь зловонную подворотню, они очутились на заросшем травой дворе, окруженном с трех сторон кирпичными зданиями современной архитектуры. В воздухе звенел детский гомон.

Челеста провела его через площадку с детскими качелями и каруселями. Николас не поверил своим глазам, когда за безликим фасадом увидел заднюю стену собора Святого Захария.

Челеста втянула его под кирпичные своды. Там пахло гарью и мочой. Толкнув массивную деревянную дверь, они вошли в помещение бойлерной. В ноздри Николасу ударил запах речной воды. При их появлении, поблескивая крошечными глазками, с отвратительным шуршанием в стороны метнулись крысы.

Мерзкий звук отразился от древних стен, и Николасу почудилось, что они находятся в лабиринте каких-то катакомб.

Челеста подтвердила его невысказанную догадку.

— Дожи Венеции были одержимы параноидальным страхом, — пояснила она. — Полагаю, этот их страх был вызван обстоятельствами. Поэтому-то они и приказали вырыть здесь три тоннеля — для того чтобы без опаски входить и выходить из собора. Спустя столетия здесь с позволения монахинь была построена школа. Они не захотели расставаться с традицией.

Окружавший их полумрак казался живым: он был полон пылью веков и источал дух истории. Блеск волос Челесты, который видел перед собой Николас, представлялся ему отсветом лампы, освещавшим ему путь по коридору временя.

Тоннель заканчивался небольшой деревянной дверцей, обшитой металлическими скобами. Челеста постучала в нее условным стуком, и дверь перед ними моментально отворилась. Увлекая за собой Николаса, она проскользнула внутрь — створка за ними захлопнулась.

Во вспыхнувшем луче фонарика Николас успел заметить женщину в монашеском одеянии. Скороговоркой Челеста обменялась с ней парой фраз на венецианском наречии, так что, даже если бы Николас и расслышал их, он ничего не смог бы понять. Затем монахиня без слов сделала им знак следовать за нею. Они поднимались за ней по вытертым временем плитам ступенек.

— Где мы сейчас находимся?

Челеста повернулась к нему.

— Вам требовалось зеркало? Сейчас вы его получите. — Она сделала движение головой. — Вот оно, перед вами.

Она подвела его к забранному жалюзи окну, стекло которого было покрыто снаружи тончайшим слоем свинцовой амальгамы, дававшей возможность видеть только изнутри.

— Взгляните. Это площадка, где мы только что с вами были.

Николас посмотрел вниз и действительно увидел перед собой портал женского монастыря.

— Все венецианские политики страдали паранойей, — сказала Челеста. — Некоторые из первых дожей так никогда и не вернулись отсюда в свои палаццо — кинжал наемного убийцы подстерегал их у самых ворот храма. Венецианцы, когда они войдут в раж, могут быть удивительно кровожадны.

Загадочный город эта Венеция, подумал Николас, даже мрак здесь смешивается со светом. Продолжая глядеть в окно, он увидел внизу фигуру человека. Одет он был как всякий современный венецианец, за единственным исключением — на голове его красовалась широкополая старомодная шляпа, отбрасывавшая тень на лицо. Находясь наверху, Николас никак не мог рассмотреть его черты.

— Это и есть тот тип, что следил за нами? — спросила Челеста.

Пропустив мимо ушей ее вопрос, Николас продолжал наблюдать за мужчиной. Профессиональными движениями рук тот ощупывал двери и окна. Жесты были настолько естественными, что сторонний наблюдатель не смог бы ничего заподозрить.

— Да, это он. Убедитесь сами.

Они вновь спустились вниз по лестнице в помещение перед маленькой деревянной дверью. Положив руку на засов, Николас легонько толкнул створку. Наступило время пойти по следу охотника.

Проделав обратный путь по тоннелю, через школьный двор и подворотню, они вновь оказались за пределами монастыря.

Николас старался не упускать из виду фигуру мужчины, осторожно подвигавшегося где-то впереди по лабиринту улиц.

Этот парень знает свое дело, подумал Николас, слишком уж грамотно он использует каждую витрину, чтобы убедиться в отсутствии слежки. Сам же он едва не оплошал, в последний момент едва успев вместе с Челестой нырнуть за выступ стены.

Разгадав в этом типе профессионала, Николас почувствовал себя увереннее. Когда этот парень поймет, что охота не удалась, он постарается как можно быстрее вернуться к своему хозяину, чтобы доложить ему: добыча ускользнула. Значит, стоит поднапрячься — ведь в случае удачи они смогут выследить его.

Мужчина в шляпе вновь вывел их на площадь Святого Марка, заполненную туристами и детьми, кормившими ворковавших голубей.

Пройдя под аркой, располагавшейся справа от часовни Торредель-Оролоджио в северной части площади, неизвестный свернул в узкие и переполненные людьми улочки квартала Мерсерие. Когда-то в этом торговом районе города продавались только фантастических расцветок венецианские ткани, теперь же здесь по обеим сторонам улиц тянулась бесконечная вереница ресторанов и дорогих магазинов.

В отличие от ярко освещенной лучами солнца площади, здесь царил таинственный полумрак, как будто свет пробивался сюда через пелену времен. Но даже само время, казалось, было не властно над витринами, оформленными Джанфранко Ферри и Франко Занкано.

Незнакомец остановился у антикварного магазина и, вглядываясь в витрину, о чем-то заговорил с хозяйкой. Николас с трудом успел втолкнуть Челесту в салон известного модельера Роберто ди Каморино. Он предложил Челесте подобрать что-нибудь себе по вкусу из широчайшего выбора шерстяных тканей излюбленных венецианских цветов — от небесно-голубого до темно-зеленого, в то время как сам, стоя у углового окна, не спускал взгляда со входа в антикварную лавку.

— Он остановился, чтобы проверить, нет ли за ним слежки, — шепнул на ухо Челесте Николас. — Ловкости ему не занимать.

С шиком одетая продавщица вывалила перед Челестой ворох туалетов.

— Вы разглядели его? — спросила Челеста.

— Никак не удается рассмотреть его лицо, — ответил Николас, в то время как его спутница отошла от прилавка. — Мы все время видим его только со спины, а он использует каждую возможность, чтобы держаться в тени.

— А физиономию его неплохо было бы рассмотреть, — задумчиво продолжил Николас свою мысль.

Он сконцентрировал свою внутреннюю энергию, ощутив слабое биение кокоро — центра мироздания.

Неожиданный порыв ветра задрал полу пиджака незнакомца и сорвал с него шляпу, которая покатилась по тротуару.

Вот оно — его лицо! Смуглая кожа, восточные черты, но не типичного японца, а какого-то метиса, с примесью то ли бирманской, то ли кхмерской, то ли тибетской крови. Губы твердо сжаты, в углу рта родинка. Запоминающееся лицо, насколько Николас мог судить.

Механически, неосторожно наклонившись, человек поднял упавшую шляпу, на мгновение представ перед Николасом в своем подлинном облике: свившиеся в жгуты тренированные мышцы плеч и рук, всякое отсутствие жира, абсолютно невозмутимое лицо. Когда незнакомец вновь надел шляпу, Николас скомандовал:

— Пошли.

Они снова устремились за шляпой по хитросплетению венецианских улочек. В одном мосте незнакомец резко свернул налево. Добравшись до угла, Николас и Челеста увидели перед собой выложенный камнем дворик с бугенвиллями, а за ними — вход в ресторан. Стены, покрытые бархатом, напомнили чем-то интерьер вагона-ресторана. Левую сторону помещения занимала красного дерева стойка бара, справа же располагались три небольших банкетных зала.

— Здесь есть второй выход, — предупредила Челеста.

Пройдя по служебному проходу через весь ресторан, они вышли на другую улицу.

— Вон он, — сказал Николас, указывая направо.

Быстрым шагом они устремились вдоль узкой улочки.

— Дьявол! Он поперся в направлении Риальто, — воскликнула Челеста, — это не сулит нам ничего хорошего. Вокруг моста там всегда такие толпы народа, что он без всякого труда затеряется в них.

И действительно, через несколько минут они очутились на набережной, плавным изгибом подходящей к прославленному мосту, бывшему до XIX века единственным, переброшенным через Гранд-канал. Благодаря своему расположению, мост Риальто являлся средоточием торговой жизни города, а многообразие товаров и разноязыкая речь делали это место скорее похожим на восточный базар, а не на образчик европейской архитектуры.

Вновь впереди мелькнула шляпа, и Николас побежал вниз к по. Челеста держалась справа и сзади от него. Они выскочили к причалу как раз в тот момент, когда незнакомец уже ступал на imbarcadero[20], готовясь взойти на борт vaporello №1, берущего курс к Арсеналу.

Не обращая внимания на очередь, Николас и Челеста едва успели, не выпустив из поля зрения незнакомца, втиснуться в уже отдающий концы речной трамвай.

Они пристроились у борта, с тем чтобы у Николаса была возможность маневра в случае, если потребуется действовать мгновенно. Vaporetto прошел но курсу мимо Фондачо-дей-Тедесчи, огромного дворца, насчитывающего сто шестьдесят внутренних помещений: когда-то семейство Тедесчи использовало эту махину в качество склада товаров и своего рода гостиницы для заезжих купцов.

Катер держал направление на Волта-дел-Канал — излучину Гранд-канала. Здесь же, как бы командуя всей инфраструктурой Гранд-канала, располагались четыре Палаццо Мончениго — дворцы семейства, давшего Венеции семерых дожей. Челеста без умолку рассказывала Николасу об истории Венеции, изображая добросовестного экскурсовода, сопровождающего богатого туриста.

Не успел vaporetto толком пришвартоваться у пристани Сант-Анжело, как незнакомец уже соскочил на землю. Пробираясь сквозь толпу, Николас и Челеста бросились вдогонку. Пробегая мимо фасада еще какого-то дворца, Челеста бросила, что это здание построено в наиболее характерном для Венеции стиле, нежели другие дворцы.

Неизвестный быстрым шагом обогнул Палаццо Корнер-Спинелли и, спустившись по узенькой дорожке, вышел на другую улицу. Завидев небольшой старинный особнячок, он толкнул боковую дверь и исчез за нею.

На секунду Николас и Челеста замерли. Николас чувствовал волнение стоявшей в тени рядом с ним женщины. Каменный фасад особняка был отделан облицовочным кирпичом и мраморной крошкой, отчего здание имело богатый рубиновый оттенок, столь характерный для Венеции.

Наконец Николас подал знак, и они приблизились к двери. Приложив ухо к створке, он прислушался — тишина. Что ждет их там, внутри? Николас сделал глубокий вдох и открыл дверь.

Пройдя несколько шагов, они очутились на небольшой лужайке с цветущими розами и сучковатой плакучей ивой, чей ствол напоминал мраморную колонну. Из угла площадки за ними наблюдал лев из истринского камня.

Откуда-то сверху до Николаса донесся слабый звук. Подняв голову, он увидел открытую лоджию, мало отличающуюся от той, что была во Дворце Дожей. Боковая лестница с каменными ступеньками, отделанными веронским мрамором, вилась сквозь несколько помпезных арок в вычурном византийском стиле и выводила к piano nobile, который на изящных византийских колоннах, казалось, висел между небом и землей.

Они поднялись на лоджию. Пол был выложен причудливо чередующимися плитками темно-оранжевого и бледно-зеленого цвета опять же в явно византийской манере. Оштукатуренные поверхности стен были цвета сладкого картофеля с маслом. Полукругом располагались искусной работы тонкие колонны из темно-зеленого камня.

Николас и Челеста огляделись — казалось, они здесь одни.

Челеста стояла очень близко, и Николас почувствовал, как по ее телу прокатилась слабая волна дрожи. Они прошли в ту часть лоджии, где не было ни окон, ни дверей, — это не совсем вязалось с общим венецианско-византийским архитектурным стилем, характерным для подобного рода особняков. Лоджии следовало быть более открытой.

Николас и Челеста прошли по всей галерее. Слева, в проемах между резными колоннами, виднелась площадка с деревьями, ветви которых раскачивались под порывами усиливавшегося ветра. Небо заволокло облаками. Перламутровый свет заливал лоджию, предметы вне потока солнечных лучей перестали отбрасывать тень. Это не совсем устраивало Николаса, ибо затрудняло ориентировку.

Они свернули за угол. В просвете между виднеющимися вдали домишками струились воды излучины rio. Вода была темной, какой-то бездонно-серой; казалось, она всосала весь свет сегодняшнего утра и похоронила в своих глубинах. На канале протарахтел motoscafo, но вскоре звук мотора перестал быть слышен, и Николаса с Челестой вновь окружила тишина.

Продолжая свой обход, они подошли к массивной дубовой двери с бронзовыми скобами, покрытыми патиной ядовито-зеленого цвета. Эта дверь являла собой единственный проем в оштукатуренной стене, продолжающееся же отсутствие окон становилось все более странным.

Николас потянулся к дверной ручке, но Челеста перехватила его руку.

— Подождите, — убежденно прошептала она. — Я не хочу туда заходить!

— Придется, — отмахнулся Николас. — Мы должны узнать, кто нас преследует.

Слегка вздрагивая, она прижалась к нему.

— Здесь наверняка должен быть и другой вход. Мне страшно. Что нас ждет за этой дверью?

— Возьмите меня за руку.

Ее ладонь приютилась в его руке, и Николас, повернув ручку, открыл створку. Затаив дыхание, абсолютно бесшумно они впорхнули внутрь, прикрыв за собой дверь.

Глаза никак не могли привыкнуть к кромешной тьме, моментально окутавшей их. Кроме того, воздух был насыщен запахом гнили и каким-то терпким миазмом, происхождение которого Челеста никак не могла определить. Они сделали несколько шагов вперед, испытывая при этом усталость, будто отмахали добрый десяток миль. Ощущение пребывания в комнате — вообще пребывания где-то внутри закрытого помещения — начисто исчезло. Их как бы подхватил порыв ветра, бушующего над дикими и промерзшими прериями, и Николас с Челестой одновременно содрогнулись от подступившего к горлу судорожного приступа тошноты и головокружения.

Они слышали, а точное сказать, ощущали непонятное воздействие на барабанные перепонки, какую-то вибрацию, то усиливающуюся, то затихающую, но одновременно становящуюся более четкой.

Вскоре этот ритм несколько стабилизировался и пришел в определенное соответствие с пульсацией их сердечных мышц.

Челеста едва не задохнулась, сдерживая рвущийся из груди пронзительный крик.

В мутной пелене перед их глазами нависал арочный мост, казалось, сооруженный из костей, которые тускло отсвечивали в полумраке, а какие-то красные разводы на них навевали мысль, что с них только что содрали мясо.

Мост как бы пролегал между двумя полюсами тьмы и являлся связующим, звеном, единственно реальным, в этой аморфной и ужасающей пустоте.

Челеста, зажав зубами кулак, повернулась и двинулась к выходу, однако Николас успел в последний момент вернуть ее назад.

— Я знаю это место, — выдохнул он. — Или, по крайней мере, узнаю его.

— У меня раскалывается голова, — сказала Челеста. — Мне нечем дышать, будто мы под водой.

Николас стоял молча, концентрируя энергию. Какая-то освежающая волна прокатилась в сознании Челесты, и она испытала ощущение полярника, выползшего на белый солнечный свет после долгой и суровой зимы. Голова постепенно прояснялась. Челеста хотела спросить его, что же все-таки произошло, но Николас, увлекая ее за собой, бросился вперед, к ближней оконечности моста.

Ужасающий артефакт, мелькнула догадка у Челесты, но, несмотря на это, кости-то настоящие, человеческие.

Приблизившись к мостку, они увидели, что он крайне узок. Пробираться по нему придется след в след, и весьма осторожно, поскольку «поручни» являли собой ребра, концы которых были заточены подобно лезвию бритвы.

Казалось, начался дождь — по крайней мере откуда-то снаружи начал доноситься звук падающих капель, однако тот, реальный мир оказался вне досягаемости их ощущений, и они никак на это не среагировали.

— Где мы? — спросила Челеста. — Мы спим или это галлюцинации?

— Ни то и ни другое.

— Тогда, — Челеста покачала головой, — я отказываюсь верить в существование этого моста, построенного из костей.

— Он вполне реален, — возразил Николас, беря ее под руку. — И это не значит, что он не исчезнет в любой момент. Вы помните тот запах, когда мы вошли сюда? Это пары, выделяемые при нагревании неким грибом, Агарикус мускариус.

— Все понятно. Явная галлюцинация.

— Не совсем. Использование галлюциногенов неминуемо ведет к извращению, истинные чародеи никогда к ним не прибегают, их транс естествен и проистекает исключительно из глубины хорошо тренированной и организованной души. Здесь важна сила воли, а не наркотическое опьянение.

Придерживая Челесту, он ступил на зыбкий мосток.

— Пары этого гриба используются в неких ритуальных действах. Они концентрируют внеземную силу черного мага, вызывающего души умерших, кроме того, материализуют временно предметы, в реальной жизни еще существующие, но уже невидимые.

«Настил» моста был шириной всего в девять костей, наспех уложенных друг под друга, края же ребер просто вызывали какой-то панический страх — они как бы манили к себе, давая ощущение кого-то третьего, наблюдающего за ними, готового в любую секунду наколоть их, как бабочек, на эти жуткие заточки.

Необходимо отвлечь ее от этих кошмаров, подумал Николас. Она этого не вытерпит.

— Челеста, — мягко начал он. — Я не шутил, когда сказал о том, что представляю, где сейчас находимся. Волею судеб мы оказались на мосту Канфа — в центральной точке Мироздания, в месте, где соединяются небо и земля, где жизнь борется со смертью.

Челеста, не переставая слушать его пояснения, медленно и осторожно двигалась вслед за Николасом.

— На переходе Канфа время перестает существовать, по крайней мере, в нашем понимании. Секунды и минуты больше не отстукивают свой счет только вперед; время может переноситься в каком угодно направлении.

Пройдя еще одну ступеньку, Николас по ее тяжкому вздоху понял, что Челеста поскользнулась и напоролась случайно щекою на торчащую реберную кость.

Николас остановился и плотнее сжал ее руку в своей.

— Здесь время перестает подчиняться законам бытия, оно способно двигаться и в будущее и в прошлое, всякая сущность прерывается, окунувшись в его бездонные глубины.

Он, стремясь побыстрее преодолеть этот мост и пытаясь не увеличивать темпа шага, вел Челесту вперед. Когда же она обернулась, он едва нашел силы прошептать:

— Не смотрите вниз. Под нами бездна, по глубине равная суммарному росту сотни здоровенных парней. Эту пучину христиане называют преисподней, отцы же Тау-тау более древним названием.

Челеста не сводила глаз с его затылка.

— Неужели этот мост еще одно из таинств Тау-тау?

Эта ее фраза несколько ошарашила Николаса, откуда она знает о Тау-тау и его возможной принадлежности к тандзянам?

Он на секунду задумался, затем произнес:

— Да, но в весьма отдаленном смысле.

Снова пауза.

— Мост Канфа — это создание древнейших психонекроманов. Происхождение их неизвестно. Впрочем, значения это не имеет, поскольку они были кочевниками и странствовали по необъятным просторам пустыни Гоби и бескрайним заснеженным степям Сибири, взбирались на недоступные простому человеку вершины гор Тибета quot;и Бутана.

Сухие кости, лишенные плоти и сухожилий, трещали и ломались под их ногами.

— У них были скошенные назад лбы и прямые черные волосы — подобный тип лица можно встретить сейчас на севере Китая, в Камбодже, Лаосе, Бирме и в странах Полинезии. Но единственным отличительным знаком принадлежности к племени был вытатуированный голубым цветом полумесяц с внутренней стороны запястья левой руки.

Мост Канфа становился все уже, кости трещали все сильнее, примитивное сознание и память умерших, казалось, были готовы вселиться в их души.

— Название этого племени, после многочисленных переводов с одного языка на другой, в конечном итоге трансформировалось в имя одного человека — Мессулете, так же как Мафусаил сейчас фигурирует в Библии как олицетворение древнего мудреца.

Они подходили к верхушке моста, и продвигаться стало тяжелее, поскольку тот начал раскачиваться.

— Много веков спустя персидский мистик Заратустра[21] натолкнулся на сведения о Канфа и привнес их в свое учение. Согласно его догматам, верующие в него праведники пересекут мост и вознесутся волею хранителя душ на небеса.

— А неверующие? — спросила Челеста.

— Проход через мост, по Заратустре, — это испытание. Нечто вроде посвящения в веру. Символ борьбы за душу человека. Остальное легко домыслить самому. Нечестивцам не дано пройти этот мост. В центральном пролете их должен встретить демон из Ада и сбросить вниз.

Впереди что-то мелькнуло, и Челеста слабо вскрикнула.

На их пути выросла мужская фигура в маске — выпяченные, навыкате, глаза, надбровные дуги неандертальца и отвратительно искривленные в улыбке губы. Было в нем что-то от насекомоядного, вызывающее непроизвольный страх и брезгливость у всех нормальных людей. Рука Челесты напряглась в ладони Николаса. Он сжал ее сильнее, инстинктивно чувствуя, что, потеряв непосредственный контакт, они лишатся каких-либо шансов перебраться через мост Канфа.

По пульсации Тау-тау Николас, еще до того как они ступили на лестницу, ведущую к лоджии, был почти полностью уверен, что их ожидает. Это ни в коей мере не страшило его — наоборот, он был заинтригован и ему не терпелось разрешить эту загадку. В свое время, читая размышления мистиков об основах Канфа, он считал их доказательства относительно связи Канфа с Тау-тау или другими формами магии, известными по настоящий момент, не совсем убедительными. Секта в Мессулете была объектом пристального изучения адептов Тау-тау, однако сведения об этих древних магах были весьма расплывчаты и противоречивы.

Его заинтересовал также тот факт, каким образом это привидение — мост Канфа — появилось здесь, в Венеции. Загадочно и непостижимо. А не вспоминала ли Челеста скифов во время их той первой встречи в Кампиелло ди Сан-Болизарио? Ведь скифы тоже, еще до времен Заратустры, практиковали древние магические ритуалы Месалофа. Судя по ее словам, скифские племена были одними из основателей Венеции.

Николас взглянул на демона в маске:

— Я знаю, чего ты хочешь, — бросил он. — Но ты этого не получишь.

— Ты абсолютно ничего не знаешь, — донесся глухой и гулкий голос из прорези маски, символизирующей рот. В мрачной атмосфере особняка звук был настолько мерзок, что неприятные мурашки пробежали по коже Николаса и Челесты.

Николас начал концентрировать ментальную энергию, затем резко оборвал ее поток. Сработал инстинкт — он нащупал причину возникновения моста Канфа. Силы Аксхара, полученные им во время учебы у своего сенсея Тау-тау Канзацу — учителя и непримиримого врага, обреченного им же, Николасом, на неминуемую гибель, необходимо было запрятать поглубже. Как бы ему сейчас хотелось владеть Сюкэн, ощущать в себе обе полусферы Тау-тау — Аксхара и Кшира, ибо в этом случае он был бы лучше подготовлен к грозящим им смертельным опасностям.

Отпустив руку Челесты и пригнувшись, Николас ринулся на демона. Имитировав атаку справа, он провел стремительную атаку атеми — основной боевой прием в айкидо, удар ногой с разворотом и выпрямлением корпуса.

Демон ловко увернулся.

Николас провел еще один атеми, целясь правой ногой в пах. Как только незнакомец наклонился, чтобы парировать удар, Николас перенес вес тела и влепил ботинок во внутреннюю часть его колена. Одновременно локоть Николаса вписался в правую почку демона.

Теперь Николас оказался за спиной своего противника. Как только тот вновь повернулся к нему лицом, Николас попытался нанести удар прямой правой, но промахнулся, однако все же сумел затем достать противника еще одним атеми по незащищенным нижним ребрам.

Незнакомец сделал резкий выдох, и Николасу показалось, что его с головой окунули под воду. Легкие судорожно хватали воздух, казавшийся гуще ила. Барабанные перепонки вот-вот должны были разорваться.

Николас понял, что произошло. Адепт Тау-тау сконцентрировал психическую энергию, дав импульс мембране кокоро в центре мироздания. И именно колебания этой мембраны они «слышали», заходя в особняк, подспудно ощущали ту магическую силу, в результате действия которой и возник мост Канфа.

Все встало на свои места — не было никакого демона из Зороастрийского ада, был тандзян, последователь Тау-тау, которого, как правильно и предполагала Челеста, послали убить Оками.

И, что самое странное, он владел некоторыми тайными чарами Мессулете.

Николас ощущал непрерывный ритм биения Тау-тау, ритм, гипнотически действующий даже на него, однако он не хотел пока подключать собственную энергию, решив придерживаться методов физического воздействия на преследователя, одновременно с этим перекрывая каналы, через которые тот мог бы влиять на его психику.

Однако кроме Тау-тау сюда примешивалось еще нечто, и сквозь биение кокоро Николас явственно чувствовал присутствие какого-то паразита — растения, питающегося соками своего «хозяина», — видимо, древняя магия Мессулете и являет собой подобие ползучего, жиреющего организма, источающего мерзкий запах разложения.

Челеста в ужасе взглянула на вцепившихся друг в друга мужчин — мускулы, вскрики, пот, неимоверное напряжение сил. Она очнулась от оцепенения и бросилась на помощь Николасу. Приблизившись к ним, Челеста ощутила порыв холодного ветра, но не кожей, а сознанием. Отпрянув, она догадалась — это поединок не только физических, но и духовных сил.

Новый вихревой поток воздуха свалил ее с ног, и она упала на колени посреди моста. Вспышка холодного зеленого света ослепила ее, она вскрикнула, чувствуя, что тело перестает повиноваться, а душа вырывается из груди. Вновь что-то полыхнуло в мозгу, и Челеста потеряла сознание.

Над Токио, подобно фюзеляжу гигантского НЛО, нависал купол рассеянного света. Тени, бледные, как бы готовые исчезнуть по первому требованию, преследовали Жюстину и Рика Миллара, когда они выбирались из запруженного автомобилями центра города.

Но, видимо, не только тени преследовали их. В то время как Рик распространялся о взаимоотношениях между старшим и младшим персоналом в компании и о том, как они изменятся с ее приходом, Жюстина в зеркальце заднего обзора наблюдала за невзрачной «тойотой», неотступно державшейся за ними, пропустив вперед три машины.

Особых причин для волнения не было — пусть даже и заприметила она ее довольно давно на одном из бесчисленных перекрестков Токио — вполне не исключено, что их маршруты просто совпадают.

И тем не менее что-то в этой белой «тойоте» ее настораживало. Не паранойя ли это? Но что может питать этот страх? Явно не обостренное чувство вины. Только прошлое. Нет ничего удивительного в том, что разыгрались нервы, рассуждала про себя Жюстина, не отрывая взгляда от белой «тойоты». Вынужденная общаться с такими опасными людьми, с которыми имел дело Ник, я бы вполне могла нанять постоянного телохранителя. Впрочем, Николас и сам несколько раз затрагивал эту тему. Естественно, она отказалась. Не было никакого желания находиться под чьим-то неусыпным, к тому же чужим, оком. Тем не менее, бывая в Токио, Жюстина не забывала время от времени оглядываться по сторонам; может быть, в этом причина того, что ей так не нравится белая «тойота»?

Не совсем уверенно, но все же выдерживая правильное направление, переезжая с автострады на автостраду, они приближались к ее загородному дому, где должны были оставить машину и дожидаться такси, чтобы ехать в аэропорт, — о такси Жюстина позаботилась еще в отеле.

Она вновь взглянула в зеркальце заднего обзора, однако в рассеянном солнечном свете лицо водителя за ветровым стеклом разглядеть было невозможно.

— Что-то случилось, милая? — спросил Рик, видя, что выражение сосредоточенности на ее лице сменяется маской явной озабоченности.

— Возможно, все в порядке, — ответила Жюстина, перестраиваясь в крайний правый ряд и резко вдавливая педаль газа.

Секундой позже она увидела, как из-за черного «БМВ» выскочила «тойота» и тоже увеличила скорость.

— Не хочу раньше времени поднимать тревогу, — добавила Жюстина, — но, не исключено, что кто-то нас преследует.

— Что? — Рик повернул голову назад. — Кто?

— Видишь ту белую «тойоту»? Она следует за нами от самого центра Токио. Я в этом уверена.

Рик посмотрел на «тойоту», повернулся к Жюстине и, оправив пиджак, спросил:

— Но это же абсурд; кому понадобилось нас преследовать?

— Не знаю. Возможно, это имеет какое-нибудь отношение к тому, чем Ник занимается в Венеции. Он всегда являлся предвестником беды.

Рик фыркнул.

— Мне кажется, у тебя просто разыгралось воображение, и, чтобы успокоить тебя, предлагаю проверить твою теорию. У следующего светофора поверни направо. Посмотрим за поведением этой «тойоты».

Жюстина кивнула, однако не успела вовремя перестроиться в нужный ряд.

— Что ты делаешь? — воскликнул Рик. — Разве можно на такой скорости... мы же перевернемся... Господи Иисусе!

Не пытаясь притормозить, Жюстина выскочила на соседний ряд, проскрежетав задним крылом по бамперу огромного грузовика. В крайнем левом ряду совсем перед поворотом едва тащился седан «ниссан». Жюстина успела обогнать его, ударила по тормозам, и их автомобиль на скорости, вдвое превышающей позволенную, оставляя за собой дымный шлейф паленой резины, все-таки сумел вписаться в поворот.

Машину несколько занесло, но Жюстина выровняла ее, сбавила скорость, и они покатили по тихой автостраде.

— Ну, ты заметил, пошла за нами «тойота» или нет?

— Ты шутишь? — На лице Рика появилось подобие улыбки. — Я был слишком поглощен размышлениями о том, сработает мой мочевой пузырь или нет.

Рик обернулся. Жюстина в этот момент как раз поворачивала вправо, и он убедился, что на дороге позади них машин нет.

— Чисто, — сказал Рик, целуя Жюстину в щеку. — Но, Бог свидетель, все это можно было проделать с нужного ряда и на нормальной скорости.

— О нет! — Жюстина откинулась на спинку сиденья.

— Что с тобой?

Рик заметил, что она вновь уставилась в зеркальце, и, бросив взгляд назад, увидел знакомый силуэт белой «тойоты».

— Та же самая?

Жюстина мрачно кивнула.

— Что же сейчас ты думаешь о моей теории?

— Стоит подумать, как мы сможем оторваться.

Жюстина вновь кивнула.

— Мы сейчас находимся вблизи дома, а этот район я знаю лучше любого японца. Если мы, выходя на подъездную дорогу, окажемся вне поля зрения этого типа, то я оставлю его в дураках.

Скрип покрышек об асфальт, и новый поворот налево — автомобиль на опасной скорости промчался сквозь очередной перекресток, визг тормозов — и новый поворот налево. Рик понял, что она ведет машину по кругу, фиксируя положение «тойоты», пытаясь выйти ей в хвост к лишить возможности преследования.

После шестого круга у Рика начала кружиться голова. «Тойоты» в зоне видимости не было, и он как-то невзначай подумал, что часть се вины за измену мужу легла и на его плечи.

— Выходим на нужную нам дорогу, — бросила Жюстина. — Как там белая «тойота»?

— Чисто, — ответил Рик.

Сейчас его волновал вопрос иного рода. Она, вне всяких сомнений, великолепно ведет машину, но ведь ей приходится одновременно концентрироваться на нескольких вещах сразу: следить за дорогой, за нужным поворотом и за белой «тойотой». К тому же наверняка думает о Николасе.

— Сбрось скорость, — попросил он. — «Тойота» исчезла, будто ее и в помине не было.

— Нет. Мы уже на дороге. Я должна быть уверена, что мы оторвались от погони.

Дорога была узкой и извилистой. По краям ее окружала живая изгородь из огромных криптомерий Ёсино и других вечнозеленых деревьев. Никаких разграничительных линий, естественно, не было. У Рика было такое ощущение, что он очутился в гигантском лабиринте. Ему стало понятно, почему Жюстина чувствовала себя здесь в безопасности. После стали и бетона гигантского Токио это местечко могло показаться Эдемом.

Не дорога, а американские горки. Многие домовладельцы даже крепили к стволам деревьев выпуклые круглые зеркала, чтобы водители могли видеть за поворотом впереди идущий транспорт.

От бесконечных поворотов у Рика начало мельтешить в глазах.

— Жюстина, именем Господа, прошу тебя, сбавь скорость!

Жюстина, не отрываясь, вглядывалась в зеркальце заднего обзора; у нее было такое выражение лица, что, казалось, их преследует сама ярость богов.

— Еще немного, пока я не буду уверена в полной безопасности.

Они свернули в очередной совсем узкий переулок, и Рик пережил момент сродни тому, что он испытал, первый раз прыгая с парашютом. Зияющая пустота и летящая на тебя земля.

Он услышал глухой рык дизельного двигателя гигантского скрепера еще до того, как мозг среагировал на увиденное. Громко вскрикнув, Рик перехватил руль у Жюстины, все внимание которой было сосредоточено на их преследователе.

Ревущая машина неумолимо приближалась к ним, и Жюстина, взвизгнув, ударила по тормозам. Тишину дня разорвал надсадный гудок скрепера, и было в этом гудке что-то напоминавшее погребальную мелодию.

Рик перевалился на водительское сиденье, судорожно вцепившись в руль, но в этот момент расстояние до скрепера было менее двух футов.

О чем думают люди, заключенные в оболочку подобного бесконечного мгновения? В сознании Жюстины образовалась пустота. Она успела заметить краешек голубого неба и светящееся, непонятное пятно на капоте кроваво-красного скрепера. В этом светящемся оконце как бы уместилось все се существование, как будто его вовсе и не было — так, облачко пара из уст Господа Бога.

Два фута, сотая доля секунды — и вся жизнь. Автомобиль буквально сплющило от столкновения со стальным навесным оборудованием скрепера. Корпус хрустнул, как спичечный коробок, — осколки ветрового стекла, обломки двигателя и приборного щитка, подобно Джаггернауту, влетели в салон.

То, что осталось от автомобиля, напоминало тело несчастного матадора, подброшенного рогами быка и еще парящего в воздухе. От жуткого удара сломались две ветхие криптомерии и усыпали покореженный остов. Постепенно зеленый покров начал влажнеть от вытекающего из бака, как кровь из артерии, бензина.

Ошеломленный водитель скрепера, почувствовав запах бензина, выскочил из кабины и со всех ног понесся прочь. Но и этим он не спасся от взрывной волны — она свалила его с ног и отбросила к дереву, ствол которого был изувечен то ли в результате столкновения, то ли той же взрывной волной. Привалившись к нему спиной, водитель в полуобморочном состоянии наблюдал за тем, как огненный шар охватывает автомобиль, голубое небо и его собственное сознание.