"Зеро" - читать интересную книгу автора (Ластбадер Эрик ван)

Книга вторая Тендо Путь неба

Наше время, весна Токио — Вашингтон — Мауи

В молодости Кодзо Сийна окружал себя зеркалами. В молодости его мышцы были тверды, кожа блестела; река его жизни стремительно неслась вперед. В молодости Кодзо Сийна гордился своим телом.

Когда-то пот, обжигавший его кожу во время физических упражнений приводил его в ни с чем не сравнимый восторг. Когда-то, совершенствуя свое тело, он бросал вызов времени и смерти. Когда-то поднятая штанга возвышала его. А потом, слизывая струящийся по губам пот, глядя в зеркала на бесчисленные отражения Кодзо Сийны, обнаженного и сильного, он казался себе воплощением Иэясу Токугавы, отца современной Японии. В зеркалах отражалось само совершенство, и Сийна считал себя богом.

Теперь, когда он состарился, все зеркала были убраны с глаз долой. Подобно набегающим на берег волнам годы оставили на Сийне свой след, столь явный, что не заметить его было невозможно. Теперь Сийна точно знал, что упустил возможность уйти из жизни как подобает, на вершине своего физического совершенства.

Теперь он предоставит времени завершить то, на что у него не хватило мужества, когда тело его было подобно распустившемуся цветку. Когда смерть была так чиста, когда она послужила основной цели самурая: уподобить свою смерть ростку, дабы она служила примером для других.

Теперь ему оставалось смириться с тем, что должно было произойти, тешить себя мыслью, что это достаточное вознаграждение за почти сорок лет страданий. Конечно же, он был прав: американская оккупация Японии, принятая с помощью янки новая конституция 1946 года превратила Японию в страну предпринимателей-буржуа, с буржуазными вкусами и замашками. И поскольку по настоянию американцев в бюджет новой Японии не были заложены расходы на оборону, бремя этих расходов не отягощало экономику страны. Как раздражали Сийну молодые богатые коммерсанты из его окружения, превозносившие Америку за то, что с ее помощью Япония стала настолько процветающей страной, что даже буржуазному среднему сословию стал доступен уровень жизни, о котором деды еще поколения назад не могли и мечтать. Сийна гневался, потому что они отказывались видеть то, что ему было совершенно ясно. Да, Америка позволила Японии стать богатой. Но Япония сделалась ее вассалом, безопасность страны полностью зависит от Америки. Когда-то Япония была страной самураев, умевших вести войну и создавших свою собственную систему обороны. Теперь все это в прошлом. Америка принесла в Японию капитализм и тем самым выхолостила всю культурную традицию.

Поэтому-то Сийна и создал Дзибан.

Близилось лето. Все реже и реже холодные зимние ветры долетали до стен его дома, все чаще в зарослях айвы под окнами слышалось пение птиц.

Положив руки на костлявые колени, Кодзо Сийна вспоминал. Особенно ярким было воспоминание о лете 1947 года, когда после разгрома Японии прошло два года.

Жара накатывала удушающими волнами, казалось, их можно пощупать руками, и влажность была очень высока. В летней резиденции Сийны на берегу озера Яманака собрались восемь министров. Эти восемь человек, да еще Сийна, и составляли Дзибан. Забавно было сознавать, что его считали местной политической организацией, тогда как власть этих людей простиралась настолько далеко, что называть их организацию можно было какой угодно, но только не местной. Правда, Дзибан был также известен как общество Десяти Тысяч Теней. В этом названии ужесодержался намек на священную катану, символ мощи японского воина и знак его особого положения в обществе.

Кузнец, последователь учения дзэн, ковал и перековывал раскаленную сталь десять тысяч раз. Так рождалась катана, длинный меч. Лезвие получалось таким прочным, что разрубало доспехи, и таким гибким, что его невозможно было сломать. Каждая ковка называлась тенью.

Катана, принадлежавшая обществу Дзибан, была изготовлена примерно в четвертом веке. Ее выковал один из лучших кузнецов-дзэнбуддистов для принца Ямато Такеру, убившего своего родного брата-близнеца под предлогом нарушения правил хорошего тона. Он также собственноручно уничтожил свирепые племена кумазо, обитавшие к северу от столицы.

Это был самый древний и самый почитаемый меч во всей Японии. Его место было в музее. В этом клинке жила сама душа страны.

— Вот символ нашей мощи, — произнес тогда молодой Кодзо Сийна, поднимая над головой меч. — Вот символ нашей моральной ответственности. Перед императором и перед самой Японией.

Фоном ему в то лето 1947 года служили воды озера, ставшие под порывами ветра с дождем темными и непрозрачными, как раковина устрицы. Поднимавшийся над водой туман напоминал испарения от тела актера в театре Кобуки.

Мы все носим маски, подумал тогда, обращаясь к основателям общества Десяти Тысяч Теней, молодой Кодзо Сийна. Если мы не играем роль, мы ничто. Он посмотрел на старинный меч. Вот зеркальное отражение нас самих. Мы подносим его к свету и называем это жизнью. «Если мы не сможем вернуть к жизни саму сущность нашего духа, — сказал он, — нам не удастся возвратить Японии ее былую славу».

В тот день серая вода сливалась с серым небом. Все вокруг было одинаково серым, и невозможно было определить, где солнце.

— Мы не можем проиграть, и мы не проиграем. Мы знаем, в чем заключается наш долг, и каждый из нас сделает все, что нужно, чтобы очистить Японию. Не в первый раз пришельцы с Запада оскверняют нашу священную землю. Пришедший в Японию капитализм подобен прожорливому фениксу. Капитализм уничтожает нас. Он съедает нас заживо, заставляет предать забвению наше наследие, так что в конце концов мы не будем знать, что значит быть японцем, самураем, служить императору.

Воды озера, холмы и небо сливались в одно целое, но гора была видна. Гора Фудзи возвышалась в своем призрачном величии, неизменная темная тень на сером фоне, отделенная от него несколькими угольными штрихами; ее вершину венчала шапка ослепительно белого снега. Святая Фудзи. Фудзи спасительница.

Молодой Кодзо Сийна был обнажен по пояс. Его великолепно вылепленное тело приковывало к себе их взгляды. На лоб, расправив сзади концы, он повязал хачимачи, головную повязку идущего на битву воина.

— Сейчас я в первый раз извлеку из ножен священный меч принца Ямато Такеру, — сказал Сийна. Казалось, магия, заключенная в этом выкованном вручную мече, заставила туман отступить, и вокруг клинка образовалась аура, ореол пустоты.

Молодой Кодзо Сийна поднял меч, и какое-то мгновение человек и клинок — оба само совершенство в их лоснящемся великолепии слились воедино.

— В следующий раз я достану меч, дабы освятить плоды того, что мы сейчас посеяли.

Быстрым движением он надрезал кончик своего пальца, темно-красная кровь полилась в чашку для саке. Он обмакнул древнее перо в чашку и кровью вывел свое имя под хартией организации Дзибан.

— Вот, отныне и на все времена, — сказал Кодзо Сийна, — перед вами кокоро, сердце нашей философии, сущность наших целей, будущее, которому мы сегодня вверяем свои судьбы, судьбы наших семей и сами наши жизни. — Он передал документ стоявшему слева от него министру и надрезал мечом кончик его пальца. Их кровь в чашке смешалась. Министр окунул в нее перо и вывел ниже свое имя. Сийна произнес: — Для всех грядущих поколений мы описываем здесь наши действия, мы берем в свидетели наших незримо присутствующих здесь, безмерно почитаемых предков, которым мы посвящаем общество Десяти Тысяч Теней. — Документ перешел из рук в руки, еще немного крови пролилось в чашку, на документе стало одной подписью больше.

— Это живая летопись священного Дзибана, — продолжал Кодзо Сийна. — Скоро она станет нашим знаменем и нашим щитом. — Последний министр поставил свою подпись. — Самим своим существованием этот документ говорит нам: мы, поставившие свои подписи на этом свитке, ступили тем самым на стезю добродетели и свернуть с этого пути уже не имеем права.

Капля крови, скрип пера по твердой бумаге.

— Этот документ Катей, названный так, потому что являет собой программу общества Десяти Тысяч Теней, будет постоянно напоминать нам о святости наших целей. Поскольку мы стремимся защитить императора, уберечь наследие сёгуна-объединителя, Иэясу Токугавы. Мы хотим восстановить связь между прошлым, настоящим и будущим, непреходящее величие Страны Восходящего Солнца.

И вот теперь, этой весной, Кодзо Сийна сидел в своем кабинете и созерцал шатер цветущей айвы за окном. В то лето, подумал он, мне в моей богоподобной незрелости казалось, что битва уже выиграна. Когда мы только вступили в нее, я недооценил Ватаро Таки. Его влияние внутри якудзы росло, и все это влияние он употребил на борьбу с Дзибаном.

Откуда он взялся? Почему стал моим врагом? Не знаю. Но мы сражались с ним во всех сферах жизни: политической, бюрократической, экономической и военной. Снова и снова он путал все наши планы. Даже если мы наносили ему удар, он оправлялся от него, собирал силы и нападал снова.

И лишь две недели назад мне наконец удалось уничтожить его. Но я не брал в расчет его ближайшего союзника. Я недооценил коварство Филиппа Досса. Это он выкрал много лет назад священный меч Дзибана, катану. И что он с ним сделал? Отдал своему сыну, Майклу.

Кодзо Сийна сжал кулаки. От одной мысли о том, что он мог так и не узнать о судьбе меча, если бы его случайно не увидел в Париже сенсей и, узнав, не позвонил Масаси, у Кодзо Сийны разливалась желчь.

«Верни его, — сказал Сийна Масаси, — любой ценой».

Пение птиц не услаждало слух Кодзо Сийны. Как стоявшая перед ним аппетитная еда не услаждала его обоняние. Как не радовались его глаза нежно-розовым цветкам айвы. У него все еще не было катаны принца Ямато Такеру.

Существовала еще одна причина для беспокойства, не менее важная, чем меч. Документ Катей был украден. В нем шаг за шагом описывалось, каким образом общество Десяти Тысяч Теней собиралось сделать Японию мировой державой, медленно, но верно вернуть ее к милитаризму, а также план нападения — с помощью союзников вне Японии — на Китай.

Попади этот документ в руки врагов — например, окажись он на столе президента Соединенных Штатов, — и смертный приговор всему обществу Дзибан был бы обеспечен. Этого он вынести не мог. Для того чтобы Дзибан мог выполнить свою миссию, открыть для Японии новую эру, когда Страна Восходящего Солнца уже не будет зависеть от иностранной нефти или любых других видов энергоресурсов, документ Катей должен быть возвращен.

Сильные пальцы Кодзо Сийны впились в колени. Неразрешимая загадка — кто же убил Филиппа Досса — не давала ему покоя. Сийна был уверен, останься Досс жив, люди Масаси обязательно выследили бы его. Когда Досс внезапно исчез из виду, Удэ был уже совсем близко. И вот он умер на Мауи. Кто это сделал? Ответа на этот вопрос Кодзо Сийна не знал, а значит, не знал, какие еще силы участвуют в игре, и это угнетало его. Скоро, подумал он, успокаивая себя, с помощью Масаси Таки меч вернется ко мне. Тогда меч японской души освободится от ножен, и моя миссия будет завершена. Япония станет, наконец, мировой державой, достойным соперником Америки и Советского Союза.

Майкл был уверен, что тьма никогда не кончится. Но она кончилась.

— Одри!

Звон храмовых колоколов вывел его из долгого забытья.

— О Господи! Господи!

В голове шумит, гул не прекращается, гуляет эхом. Хочется избавиться от него, поспать еще лет сто.

— Ее нет!

Свет режет глаза, как осколки стекла.

— Моя девочка пропала!

Он со стоном проснулся, голова была совершенно пустая.

Его тряс дядя Сэмми.

— Майкл. Майкл! Что случилось?

Храмовые колокольчики и бамбуковая флейта, пронзительная мелодия под звучный аккомпанемент ударных.

— Майкл! Ты слышишь меня?

— Да. — Пелена перед глазами исчезла, в голове прояснилось.

— Где Одри? Ради Бога, Майкл, что случилось?

— Я... я не знаю. — Слова и движения отдавались головной болью. Последствия наркотика?

— То есть как это ты не знаешь?

Взволнованное лицо матери с лихорадочно горящими глазами.

— Я позвонила Джоунасу. Он сразу приехал. Сказал, полицию не вызывать. — Она шагнула к Майклу. — Дорогой, как ты себя чувствуешь?

— Все в порядке, — сказал он. Посмотрел на Джоунаса. — Сколько времени я был без сознания? Джоунас стоял рядом с ним на коленях.

— Лилиан, сколько времени прошло после твоего звонка? Наверное, минут сорок.

Лилиан кивнула.

Майкл обвел глазами комнату. Казалось, по ней прошелся ураган. Перевернул стулья, смел на пол светильники и книги.

— Господи! — прошептал Майкл. Попытался встать.

— Майкл!

Пошатнувшись, он увидел разрез. Джоунас поддержал его, и Майкл поднялся на ноги. Аккуратный, как хирургический шов, разрез шел вдоль всего ковра. «Где моя катана? — подумал Майкл. — Господи, что случилось с Одри?»

— Митико, — сказала женщина. — Я сама выбрала этот путь. И я смиренно принимаю все его тяготы. Митико пропалывала сад.

— Сегодня опасность подстерегает нас на каждом шагу, — сказала она. — Опасны семейные тайны Таки-гуми. Опасен сам образ жизни в Японии. Выросло новое поколение, которое ненадежно. Ему неведомы сами понятия ближних и дальних целей. Оно все доводит до крайности.

— Они не понимают даже, чего хотят. По большей части их интересуют лишь собственные сиюминутные удовольствия. Лишь одно они знают твердо: их не устраивает имеющийся порядок вещей. Поэтому они легко поддаются соблазнам. Они становятся членами якудзы, но не желают повиноваться ее строгим законам.

Они присоединяются к радикальным, даже анархическим бунтарским группировкам, неумело мастерят самодельные бомбы и столь же неумело пытаются взорвать императорский дворец. А взгляды наших министров тем временем становятся все более и более реакционными. Они считают, что Америка занимает более жесткую позицию и не собирается предоставлять Японии свою великодушную помощь. По их мнению, Америка отступила от своего негласного обязательства поддерживать сильную Японию, противостоящую проникновению коммунизма в тихоокеанский регион.

— Они задаются вопросом, друг им Америка или враг. Мне кажется, состояние умов в Японии напоминает довоенное.

Дзёдзи Таки покачал головой. В последнее время, похоже, Митико не давали покоя ухудшающие торговые отношения между Японией и Америкой. Действительно, последние события указывали на то, что Япония не собиралась менять свои основные законы в угоду другой стране. Ну и что? Почему она, собственно, должна так поступать? Именно эта чертова уйма запретов на вмешательство в чужие дела и вывоз капитала и дала в первую очередь возможность возродить Японию из пепла. Зачем сейчас что-то менять? Ради Соединенных Штатов? Американцы лишь пытались создать новую Японию по своему образу и подобию. Чтобы она стала их стальным кулаком, грозящим коммунизму на Дальнем Востоке.

— Митико, моя сводная сестра, — сказал он, дождавшись, когда она закончит. — Хотя тебя удочерил отец Ватаро Таки, я считаю тебя равноправным членом моей семьи.

Митико оторвалась от прополки. Ее руки были испачканы землей, в волосах, поднятых торчком и по-старинному закрепленных киоки, деревянными гребешками, виднелись травинки.

— Ты приехал сюда не за тем, чтобы льстить мне, Дзёдзи-чен, — тихо сказала она. — Я слишком хорошо тебя знаю.

Дзёдзи оглянулся на плотного мужчину, стоявшего недалеко от Митико. Муж Митико, Нобуо Ямамото, запрещал ейпоявляться где бы то ни было без слуг. Странно, однако, — никого из них Дзёдзи не узнавал. И одеты они были не как слуги. Они больше походили на телохранителей. Дзёдзи пожал плечами. Почему бы и нет? Денег у семейства Ямамото в достатке. Будучи президентом «Ямамото Хэви Индастриз», Нобуо управлял одним из крупнейших конгломератов в Японии.

— Как всегда, ты видишь меня насквозь, Митико-чен, — сказал он. — Ты всегда могла читать мои мысли.

Митико печально улыбнулась.

— Речь идет о Масаси.

Митико вздохнула, по лицу пробежала тень.

— Теперь все время речь идет о нем, — сказала она. — Сначала он спорил с отцом о дальнейшем пути Таки-гуми. И что теперь?

— Мне нужна твоя помощь.

Она подняла голову, и солнце осветило ее лицо.

— Ты же знаешь, Дзёдзи-чен, тебе стоит лишь попросить.

— Я хочу, чтобы ты пошла вместе со мной против Масаси.

В саду стало очень тихо. Прыгавшая по земле ржанка замерла, повернула в их сторону головку и взлетела, громко хлопая крыльями.

— Пожалуйста, — сказала Митико. От ужаса у нее пересохло в горле. Все это время после последнего визита Масаси, когда он объяснил ей, почему она должна беспрекословно ему подчиняться, Митико старалась отогнать от себя мысли о странной опасности, исходившей от этого человека. Иначе она не смогла бы ни есть, ни спать. Ее и так преследовали кошмары, после которых она лежала без сна, полная страхов. — Не проси меня об этом.

— Но ты единственный человек, к которому я могу обратиться, — взмолился Дзёдзи. — Раньше ты всегда мне помогала. Когда отец был на стороне Масаси, ты заступалась за меня.

— Ах, Дзёдзи-чен, — вздохнула Митико, — какая у тебя хорошая память. Это было так давно.

— Но ведь ничего не изменилось.

— Изменилось, — сказала она. Глубокая печаль звучала в ее голосе. — Прислушайся к моему совету. Забудь о том, что привело тебя сюда. Забудь о своем брате Масаси, умоляю тебя.

— Но почему ты не хочешь мне помочь? — вскричал Дзёдзи. — Раньше мы всегда объединяли наши усилия, чтобы обуздать Масаси.

— Пожалуйста, не проси меня, Дзёдзи-чен. — В глазах ее стояли слезы. На солнце они казались драгоценными камнями. — Я не могу вмешиваться. Я не в силах ничего сделать.

— Но ты не знаешь, что случилось, — от стыда Дзёдзи опустил голову. — Масаси лишил меня звания оябуна Таки-гуми.

— Ах, Будда! — вскричала она. Но она уже все знала. Как знала она и то, о чем Дзёдзи и не догадывался, о чем не должен был догадаться никогда, если останется в стороне и, значит, в безопасности: что это уже началось. Разыгрывалось последнее действо такого обширного, такого ужасающего замысла, что не было никакой надежды положить этому конец. И тем не менее, она решила помешать осуществлению этого замысла.

— Теперь Масаси волен направлять все силы Таки-гуми по своему усмотрению. Деловая направленность клана резко изменилась. Уже действует сеть торговцев наркотиками. Уже потекли деньги. Скоро они захлестнут нас. Таки-гуми будет замешана в грязных делах — а ведь именно этого наш отец, Ватаро Таки, боялся больше всего.

— Как это могло случиться? — спросила Митико. — Я думала, у тебя с Масаси все улажено.

— Все и было улажено, — отвечал Дзёдзи, — по крайней мере, я так считал. Но на собрании клана Масаси выступил против меня. Ты знаешь, как он умеет говорить. Едва он открыл рот, у меня не осталось ни единого шанса. Лейтенанты были напуганы. Смерть отца сделала нас беззащитными перед другими кланами. Масаси умело сыграл на их страхе. Теперь лейтенанты Таки-гуми снова чувствуют себя в безопасности. Если Масаси попросит, они и в ад за ним пойдут.

Пока все не кончилось, может дойти и до этого, подумала Митико. Повинуясь внезапному порыву, она взяла Дзёдзи за руки.

— Забудь обо всем, Дзёдзи-чен, — прошептала она. — Ни ты, ни я не можем ничего сделать. Настали новые времена. Оставь его в покое, тебе не хватит сил, чтобы победить его. Мне их тоже не хватит. Пока не хватит. Карма.

— Ведь перемены, о которых ты говоришь, — сказал он, — затронут не только нас, но и других членов семьи. Например, твою дочь и Тори, твою внучку. Как она? Я соскучился по ее улыбающемуся личику.

— У нее все хорошо, — сказала Митико. — Просто прекрасно. — Она прижалась щекой к его щеке. — Тори все время спрашивает о тебе. — Митико не хотела, чтобы Дзёдзи увидел в ее глазах страх.

Масаси ведет страшную игру, подумала она. По самым крупным ставкам. Масаси держит в руках весь клан Таки-гуми. И следующая битва будет последней.

— Пришло время, — сказал Джоунас, — открыть тебе правду.

— Правду, — повторил Майкл, как будто это было непонятное слово из языка урду.

Они сидели в кабинете Джоунаса Сэммартина в здании бюро.

— Да, — спокойно ответил Джоунас. — Правду.

— Что же вы говорили мне до сих пор?

— Мой дорогой, — сказал Джоунас, — ты мне ближе, чем племянник. Я не женат. У меня нет детей. Вы с Одри заменили мне их. Я думаю, нет нужды говорить тебе об этом.

— Конечно, дядя Сэмми, — сказал Майкл. — Вы всегда были нашим защитником. Я недавно сказал Одри, что считаю вас чем-то вроде Нана, овчарки из «Питера Пэна».

Джоунас Сэммартин улыбнулся.

— Для меня это большой комплимент, сынок.

Оба умолкли. Как будто одно упоминание ее имени снова повергло их в кошмар неизвестности: где она, что с ней случилось?

Зазвонил телефон, Джоунас снял трубку. Некоторое время он вполголоса говорил с кем-то, а когда положил трубку, атмосфера в комнате разрядилась настолько, что он смог продолжать.

— Дело в том, — сказал он, — что твой отец, скорее всего, предвидел свое убийство, или, по крайней мере, считал близкую смерть вполне вероятной. За день до известия о его гибели курьер привез мне пакет из Японии. На сегодняшний день мы смогли проследить его путь лишь до токийского отделения экспресс-почты. К ним пакет принес японец. Это все, что им известно. Мы не знаем его имени, словесный портрет настолько туманен, что толку от него никакого.

Джоунас достал большой плотный конверт и сложенный лист бумаги.

— Пакет был от твоего отца. Внутри лежало вот это письмо. В нем сказано, что в случае смерти Филиппа я должен поговорить с тобой.

— Поговорить со мной?

— Я сделал все так, как он просил.

— Покажите мне письмо, дядя Сэмми.

Джоунас глубоко вздохнул. Он протянул Майклу листок бумаги и провел рукой по лицу, будто пытаясь стереть события последних дней. Он выглядел усталым, лицо посерело.

Майкл оторвал взгляд от письма.

— Похоже, отец хотел, чтобы я занял его место, если он умрет.

Джоунас кивнул.

— Он тут упоминает о завещании, — сказал Майкл.

— Оно здесь, — сказал Джоунас и взял в руки конверт. — Конверт запечатан и, согласно указаниям твоего отца, будет вскрыт только в том случае, если ты согласишься занять его место.

Майкл ощутил подступающую волну страха, потом все прошло.

— Я вижу, завещание у вас под рукой, — сказал он, — Вы очень уверены в себе.

— Нет, — сказал Джоунас. — Я уверен в тебе, Майкл. Ты ведь здесь, не так ли? — Он устало улыбнулся. — Твой отец всегда говорил, что ты развит не по годам. Я будто слышу его голос: «Майки умнее нас с тобой вместе взятых, Джоунас. Теперь я это знаю. А когда-нибудь и ты в этом убедишься». Пророческие слова, сынок, учитывая нынешние обстоятельства. — Он протянул конверт Майклу. — Думаю, тебе пора его вскрыть.

Майкл взял конверт в руки, но открывать не стал.

— Что слышно об Одри? — спросил он.

— Мне не звонили, — сказал Джоунас. — Пока ничего нового. Но еще рано.

— Рано! — вскричал Майкл. — Господи, мы даже не знаем, жива она или нет!

— Я думаю — я от всей души надеюсь, — что она жива, сынок. Твой отец выполнял для нас одно задание. И наткнулся на что-то очень серьезное. Настолько серьезное, что не смог регулярно присылать отчеты. Так далеко ему пришлось спрятаться. Его враги пытались добраться до него через Одри. Я понял это только после того, как прочел его письмо.

— Вы хотите сказать, что предполагаемый взлом был на самом деле попыткой добраться до отца через Одри?

Джоунас кивнул.

— Конечно, мы не стали открывать Одри и твоей матери истинную причину неудавшегося взлома. Мы не сказали, что враги Филиппа собирались похитить твою сестру. Я хотел поместить ее под надежную защиту, но когда узнал о попытке похищения, твоего отца уже не было в живых.

— А теперь попытка удалась, — сказал Майкл, — И мои отец мертв. И тем не менее, им понадобилась Одри. Какой от нее прок?

Бессмыслица какая-то.

— Это еще один вопрос, на который у меня нет ответа, — признался Джоунас. — Поэтому-то ты и нужен мне, Майкл. Ты можешь выяснить, что случилось с Одри, и кто убил твоего отца.

— А кто они, враги моего отца, дядя Сэмми?

— Якудза.

— Якудза! — воскликнул Майкл. — Японские гангстеры. В таком случае вы должны точно знать, что делал мой отец. Можно с легкостью...

— Дело в том, что твой отец держал меня в неведении. Не знаю, почему. Я очень надеюсь, что на то была серьезная причина.

— Я хочу вернуть Одри, — сказал Майкл. Он даже не замечал, что его пальцы судорожно сжимают подлокотники кресла.

— Я тоже, — сказал дядя Сэмми. — Я от всего сердца хочу, чтобы она вернулась домой целой и невредимой. Иди по следам отца. Это единственный способ найти ее.

Майкл чувствовал себя совсем опустошенным. Мышцы болели, как после марафонского забега. Он глубоко вздохнул — оказывается, какое-то время он даже не дышал.

— Думаю, — сказал он, — мне пора вскрыть это письмо.

Более неподходящее время для визита трудно было себе представить. Дзёдзи Таки только что приподнял край белого кимоно с вышитыми оранжево-розовыми хризантемами и пытался проникнуть взглядом меж стыдливо полураздвинутых бедер.

Этого мгновения Дзёдзи Таки ждал весь вечер. Во время изысканной чайной церемонии, обеда с запахами благовоний, бесконечных разговоров о росте и падении курса иены и, наконец, нескончаемого прощания.

Все это время Кико была образцовой хозяйкой. С удивительным изяществом провела чайную церемонию. Весь вечер умело поддерживала беседу с Кай Чодзой, потом, когда мужчины заговорили о деле, развлекала его жену.

А в самом конце вечера, поняв, что разговор мужчин зашел в тупик, именно Кико украдкой зевнула, прикрыв ладошкой рот. Жена Кай Чодзы поняла намек, тронула мужа за рукав, и гости наконец ушли.

Вечер прошел ужасно, печально подумал Дзёдзи. Он пригласил Кай Чодзу, оябуна Чодза-гуми, второго по величине клана якудзы, в надежде заручиться его поддержкой и попытаться вернуть себе власть над Таки-гуми, захваченную его братом Масаси.

Кай Чодза практически проигнорировал предложенный ему союз. Наверное, он, как и лейтенанты Таки-гуми, не верил, что Дзёдзи хватит решимости свергнуть Масаси. Особенно старательно он избегал любых разговоров о том, что могло вызвать вражду между двумя кланами.

Это и удивляло, и удручало Дзёдзи. Он был так уверен, что Кай Чодза ухватится за возможность урвать кусок у Таки-гуми. Он пытался понять, что же было такого в его брате Масаси. Неужели он недооценил его силу? А если так, что именно он упустил?

У Дзёдзи голова шла кругом. Мне нужен крестный отец, сказал он себе. Сильный, обладающий реальной властью человек, который не испугался бы Масаси.

Во время обеда Кико украдкой посматривала на него. Ее глаза ласкали его, обещали. Однако ни округлая линия ее плеч и груди под шелковыми складками кимоно, ни тонкая огненно-красная полоска на затылке — это соблазнительно выглядывало нижнее кимоно — не могли изгнать Кай Чодзу из мыслей Дзёдзи.

Но теперь, когда они с Кико остались вдвоем, он почувствовал, что больше не может думать о своих несчастьях. Собственно, Кико едва успела завладеть его вниманием, как раздался осторожный стук в раздвижную дверь. В тот миг они смотрели друг другу в глаза. Ее взгляд сулил несказанное блаженство.

Уловив это особенное выражение ее глаз, Дзёдзи перевел взгляд ниже, на внутреннюю сторону бедра Кико, где лежала его рука. Она еще шире раздвинула бедра, так что огненно-красное нижнее кимоно распахнулось. У Дзёдзи екнуло сердце, когда он увидел, что больше на ней ничего нет. Самая сокровенная часть ее тела, холм, покрытый черными волосами, кончики которых завивались книзу, будто молящие пальчики, открылся его глазам.

— О, Будда, — прошептал Дзёдзи. Снова раздался тихий стук.

— Оставьте меня в покое! — закричал Дзёдзи. — Вас что, вовсе не учили как себя вести?

Кико слегка приподнимала ягодицы, выгибаясь вверх и вперед, открывая его взору внутреннюю, лишенную волос сторону лобка. Ему была видна каждая складочка, каждая морщинка в самом потаенном уголке тела Кико. Теперь ее приподнятые над татами бедра совершали чувственные круговые движения. На третий раз лепестки ее половых губ раскрылись сами собой.

Дзёдзи едва не потерял сознание.

Раздвижная дверь приоткрылась, показалась бритая голова Кодзо. Он старательно отводил глаза.

— Я тебе глаза выцарапаю, — злобно сказал Дзёдзи. Его жадный взгляд снова был прикован к тому месту, где сходились бедра Кико.

— Оябун, — прошептал Кодзо, — вы вырвете мне глаза, если я не принесу вам весть вовремя.

— Какую? — Кико продолжала двигать бедрами. Ее лоно вытворяло такие невероятные фокусы, что Дзёдзи охватило острое желание.

— Пришел посетитель.

— В такой час? — Дзёдзи ощутил тяжесть внизу живота. — Этого еще не хватало!

— Оябун, — прошептал Кодзо, — это Удэ. Несмотря на все старания Кико, желание оставило его. Холодок пробежал по спине. Удэ, человек, приводящий в исполнение приговоры его брата Масаси. Что нужно Удэ? — спрашивал себя Дзёдзи. Он с ужасом подумал, что Масаси мог узнать об утреннем разговоре с Митико.

— Ты правильно сделал, что сообщил мне, — сказал он, тщетно пытаясь успокоиться. — Скажи Удэ-сану, что я сейчас выйду к нему.

Дверь закрылась. На ее средней панели, взятой из оби, были вышиты по шелку фигуры охотников, убивавших дикого кабана. Дзёдзи смотрел на картину, пытаясь привести в порядок мысли.

Кико была слишком хорошо вышколена, чтобы заговорить в такой момент. Вместо этого она занялась своей одеждой и вскоре выглядела так же, как во время обеда.

Не сказав ни слова, Дзёдзи отодвинул дверь и вышел. В соседней комнате, посреди татами он увидел грузную фигуру Удэ. Дзёдзи заставил себя улыбнуться.

— Добрый вечер, Удэ-сан, — сказал он. Сердце его трепетало. — Кодзо, — позвал он, — ты предложил нашему уважаемому гостю чай?

Удэ отмахнулся от предложения.

— Извините за вторжение, — произнес он своим громовым голосом, — но я спешу. Мне надо успеть на самолет.

Дзёдзи набрал полную грудь воздуха, медленно выдохнул и сел напротив Удэ.

— Удэ-сан, — сказал он, — я и представить себе не мог, что этот час настанет.

— Мне очень неловко, но я должен сразу перейти к делу. — Голос Удэ был твердым, как гранит. Похоже, его нисколько не заботила собственная невежливость. — Этого требуют обстоятельства.

— Хай. — Дзёдзи ждал, затаив дыхание.

— Не я выбрал этот час для разговора, так что нам обоим придется смириться со спешкой.

— Мой отец не так вел дела, — сказал Дзёдзи.

— Ах, ваш отец, — воскликнул Удэ. — Самый уважаемый из всех людей на свете. Я все еще оплакиваю его смерть. Его будут вечно почитать в моем доме.

— Спасибо, — сказал Дзёдзи.

— Но ваш отец умер, Дзёдзи-сан. Времена меняются.

Дзёдзи провел рукой по лбу. Она стала мокрой от пота.

Чего хочет Удэ? Дзёдзи не мог не ощущать силы, исходившей от этого человека.

— Что касается дел, — продолжал Удэ, — ваш брат, скажем так, озабочен напряженностью в ваших отношениях. Он знает, как это расстроило бы вашего отца. Масаси-сан решил, что вам лучше поговорить и уладить все разногласия.

Дзёдзи был ошеломлен.

— Извините меня, Удэ-сан, но я знаю своего брата. Сомневаюсь, чтобы он был заинтересован в разговоре со мной. Мы с ним по-разному представляем себе будущее Таки-гуми.

— Что вы, Дзёдзи-сан, Масаси думает лишь об интересах Таки-гуми. И о пожеланиях вашего почитаемого отца, Ватаро Таки.

Дзёдзи приободрился. Если Масаси хочет отдать ему часть Таки-гуми, он не будет возражать. С другой стороны... О том, что могло быть с другой стороны, Дзёдзи предпочитал не думать.

Он кивнул.

— Я согласен.

Удэ улыбнулся.

— Хорошо. Скажем, завтра ночью?

— Работать, когда другие спят? — сказал Дзёдзи.

— Именно. Масаси считает, что, чем скорее вы договоритесь, тем лучше.

— В людном месте.

— Да, — сказал Удэ. — Масаси-сан тоже об этом подумал. Что ж, в такой час выбор невелик. Где-нибудь в районе Кобуки-тё вас устроит?

Район Кобуки-тё находился в Синдзуку, последние десять лет здесь велось оживленное строительство. Первоначально тут намеревались возвести новый театр Кобуки, отсюда и название. Название осталось, но от строительства театра давно отказались. Теперь здесь располагались дешевые рестораны, салоны пачинко, видеозалы, ночные клубы и бордели.

— Там полно заведений типа «поцелуй-меня-голенькую», есть из чего выбрать. — Это были ночные заведения, где официантки не носили нижнего белья.

— Как насчет «А Бас»? — сказал Удэ. — Ничем не хуже других.

Кодзо проводил гостя до дверей, и Удэ сел в поджидавшее его такси. В темноте он улыбнулся. Все прошло именно так, как предсказывал Кодзо Сийна.

Сидя сзади, Удэ представлял себе, как Сийна разговаривал с Масаси по телефону.

— Как вам удастся вытащить на эту встречу Масаси? — спросил Удэ Кодзо Сийну, своего нового хозяина. — Он презирает Дзёдзи за слабость и братом его не считает.

И Кодзо Сийна ответил:

— Я скажу Масаси, что Таки-гуми выиграет, если братья будут изображать единодушие. Когда речь заходит о якудзе, политики и чиновники, с которыми мы имеем дело, не могут избавиться от нервозности. И если они увидят, что двое оставшихся братьев Таки-гуми воюют друг с другом, их нервозность усилится пуще прежнего. Только вчера министр Хакера спрашивал меня, следует ли ожидать неприятностей от якудзы — ведь братья Таки поссорились. Конечно, нет, заверил я его — так я скажу Масаси. Мы владеем положением. Но, видишь ли, я скажу Масаси, что, пока они с братом порознь, могут начаться неприятности. По крайней мере так считают те, кто нас поддерживает.

— Но встреча между Масаси и Дзёдзи не может не кончиться плохо, — сказал Удэ. — Они никогда ни в чем не соглашались друг с другом. Вряд ли сейчас все будет иначе.

Кодзо Сийна улыбнулся своей странной улыбкой, от которой даже Удэ стало не по себе.

— Не беспокойся, Удэ. Делай свое дело. И когда-нибудь Масаси Таки сделает свое.

— Но это вовсе не завещание, — сказал Майкл. Джоунас протянул руку.

— Дай-ка мне взглянуть, сынок.

Майкл протянул ему содержимое конверта. Это был листок почтовой бумаги с шестью строчками текста. Ни обращения, ни подписи.

Джоунас прочел письмо, посмотрел на Майкла.

— Черт возьми, что это такое? Загадка? — Он ожидал хотя бы намека на то, что Филипп раскопал в Японии.

— Это не загадка, — сказал Майкл. — Это предсмертное стихотворение.

— Предсмертное стихотворение? Ты хочешь сказать, то, что писали, уходя в бой, сумасшедшие пилоты-камикадзе? Майкл кивнул. Джоунас протянул ему листок.

— Ты у нас знаток Японии. Что значит синтаи?

—Под снегопадом (Белые цапли взывают друг к другу) как яркий символ синтаина земле. — Майкл процитировал предсмертное стихотворение отца. — В Синтоистском храме, — сказал он, — синтаи -символ божественного тела того духа, который, по мнению жрецов, обитает в данном святилище.

— Я не знал, что твой отец был синтоистом, — сказал Джоунас.

— Он и не был, — ответил Майкл. — Синтоистом был мой японский наставник, Тсуйо. Помню, отец как-то навещал меня в Японии. Мы с Тсуйо были в это время в синтоистском храме, для него храм был вторым домом. У отца же храм вызвал благоговейный восторг. Он сказал, что чувствует, что храм дышит, как живое существо. Священники были поражены — Тсуйо перевел им слова отца.

— Тогда что все это значит, Майкл? Стихотворение, я имею в виду, — с явным нетерпением произнес Джоунас.

Майкл встал, подошел к окну. Отсюда был виден участок, подстриженные газоны, ухоженный сад. А над всем этим возвышалась двенадцатифутовая стена, снабженная всевозможными электронными устройствами, способными обнаружить и отпугнуть любого грабителя. В поле его зрения попала одна из специально обученных немецких овчарок, охранявших полосу земли в три фута шириной по всему внутреннему периметру стены.

— По-видимому, стихотворение должно что-то значить для меня, — сказал Майкл. — Но я не могу понять, что именно.

— Снег имеет для тебя какое-то особое значение? — спросил Джоунас. — Или цапли?

— Да нет.

— А что они могут символизировать?

Майкл пожал плечами.

— Ну же, сынок, — сказал Джоунас. — Думай!

Майкл снова сел.

— Ну хорошо. — Он провел рукой по волосам. — Так, снег может означать чистоту намерений — или смерть. Белый — цвет траура в Японии.

— Что еще? — Джоунас прилежно записывал.

— Белые цапли. Символ вечной любви, исключительной красоты.

Джоунас ждал с ручкой в руках.

— И это все? — спросил он наконец. — Чистота, смерть, любовь и красота?

— Да.

— О господи! — Джоунас отшвырнул ручку. — Твой отец любил тайны, но у меня нет времени разгадывать его головоломки. Ты был прав. Нобуо Ямамото отбыл со своей торговой делегацией обратно в Японию. Вся та компания, которую ты видел в клубе «Эллипс», просто рты разинула. А в полночь я получил сообщение, что японский премьер-министр огласил новый бюджет страны. Двенадцать процентов его идет на оборону. Это неслыханно. Со времени окончания войны расходы на оборону в Японии не превышали трех четвертей процента. Ты понимаешь, какими страшными могут быть последствия?

Майкл поднял глаза.

— Почему страшными? Мне кажется, чем больше Япония тратит на оборону, тем более самостоятельной она становится.

— У нас не будет над ними такой власти, как сейчас, — сказал Джоунас. — Сейчас Америка для них — рыцарь без страха и упрека. И так со времен окончания войны. И наша денежная помощь. Все это превращало Японию в наш аванпост на Дальнем Востоке. Черт, да в некоторых точках от Японии до Советского Союза меньше ста миль.

— Может быть, японцы устали от навязанной им роли, — предположил Майкл. — Роли американского вассала в Тихом океане.

— Оставим в стороне вопросы обороны, — сказал Джоунас, — но Япония вооружается, и этого нельзя не учитывать. Большой оборонный бюджет и связанная с ним милитаризация больше сорока лет вызывали у них стойкую неприязнь. Они все еще помнят Хиросиму и Нагасаки. Помнят настолько хорошо, что не желают видеть в своих водах американские суда с ядерными реакторами.

— Агрессивный милитаризм в сочетании с чрезмерными экономическими амбициями довели их до второй мировой. Страна была почти уничтожена. Казалось бы, они должны сделать все возможное, чтобы избежать повторения.

— И какие выводы мы должны сделать из их нового бюджета? Или из их высокомерия в сфере экономики? Мне кажется, японцами начинают овладевать те же идеи, которые заставили их сорок с лишним лет назад объявить нам войну.

— Вы пугаетесь собственной тени, — сказал Майкл, — и поднимаете тревогу только потому, что Нобуо Ямамото и его команда больше не желают играть по американским правилам.

— Майкл, — тихо сказал Джоунас, — независимая Япония — это мина замедленного действия, поверь мне. Эти ублюдки сошли с ума. Ими завладело навязчивое желание покончить с зависимостью от импортной нефти.

— Вполне понятное желание, ответил Майкл. — Если бы вы оказались по ту сторону Тихого океана без природных ресурсов, вы бы думали точно так же.

— Не нравится мне это, — сказал Джоунас. — То, что шесть месяцев назад было еле заметной переменой настроения в неофициальных кругах, вдруг превратилось во вполне официальное изменение внешней политики.

— Давайте, я съезжу туда и... — предложил Майкл.

— Ты едешь на Гавайи, — перебил его Джоунас. — Я тебе говорил, у нас есть один след на острове Мауи. Человека зовут толстяк Итимада. Он оябун, глава Таки-гуми, одного из семейств якудзы на Гавайях. В отделе нам удалось выяснить, что за день до смерти твой отец звонил Итимаде. Я хочу знать почему.

Джоунас раскрыл папку и протянул Майклу четыре фотографии.

— Вот все, что мы знаем. Хозяин Итимады — Масаси Таки, оябун Таки-гуми. — Он указал на черно-белую фотографию человека с лицом, похожим на волчью морду. — Он самый младший из трех братьев Таки. Их отец, Ватаро Таки, — он показал другую фотографию, — недавно умер. Ватаро Таки был крестным отцом якудзы. Из мира мелких хулиганов и мошенников он вывел их в мир законного и не совсем законного большого бизнеса.

— Должен признать, из всех главарей якудзы Ватаро был самым лучшим. Он открыто выступал против коммунистического вторжения в Японию. После вызванных коммунистами беспорядков в доках Кобе в сорок восьмом году его клан много раз оказывал помощь токийской полиции. — Джоунас указал на третью фотографию. — Сразу после смерти Ватаро его старший сын, Хироси, был убит при загадочных обстоятельствах. Ходят слухи, что убийцу нанял Масаси, дабы получить больше шансов занять отцовское место. По другим, более упорным слухам, его смерть — дело рук некоего Зеро. Никто не знает, кто такой этот Зеро, известно лишь, что это ронин,не наемный воин. Он работает в орбите якудзы, но не подчиняется ее правилам или законам гири.Об этом Зеро ходит много легенд. Настолько много, что вряд ли все они соответствуют действительности. Однако якудза свято в них верит. Даже главы кланов боятся Зеро.

При упоминании о Зеро по спине у Майкла пробежали мурашки. Зеро:отсутствие закона; место, где Путь воина не имеет силы. Не удивительно, что рониннаводит страх на всю якудзу: имя у него громкое.

Джоунас подцепил край последней фотографии.

— Таким образом, остается Дзедзи, средний брат. Масаси уже вышвырнул его из Таки-гуми. Мы можем не брать в расчет Митико Ямамото, приемную дочь Ватаро. Она значительно старше братьев и уже многие годы не вмешивается в дела Таки-гуми. Вполне возможно, твой отец знал значительно больше. Меня бы это не удивило. Он был знаком с ними много лет назад, а для японцев с их семейными связями и моральными обязательствами времени не существует.

Джоунас бросил на стол толстый конверт.

— Здесь все, что может тебе понадобиться: билеты, паспорт, японская виза, досье на Итимаду и Таки-гуми, карты Мауи. Ты там бывал когда-нибудь? Нет? Что ж, по сравнению с некоторыми другими это райское местечко. Достаточно легко добраться, невозможно потеряться, разве что в дебрях близ Ханы. Но ты направляешься на другую сторону острова, в Кахакулоа. Местность гористая, с пышной растительностью, но вполне проходимая.

— Здесь также план участка Итимады, сведения о системе защиты, численности его подручных и тому подобное. Этим данным можешь доверять на сто процентов. Но как пробраться внутрь — решать тебе. Не надейся получить от него приглашение. А подходить к нему слишком близко, когда он за пределами поместья, тоже опасно: все его люди вооружены и не боятся первыми открывать пальбу. Все ясно?

Майкл кивнул.

— В аэропорту Кухулаи тебя будет ждать «джип». Твой номер в отеле оплачен. Здесь пять тысяч долларов, если понадобится еще, на твое имя открыт счет в банке Дайво в Кухулаи.

Майкл взвесил конверт на руке.

— Вы что-то говорили о паспорте и японской визе, — произнес он.

Джоунас усмехнулся.

— Я не гадал на кофейной гуще, если ты это имеешь в виду. Я просто хочу предусмотреть все возможности.

— Если я попаду-таки в Японию, — сказал Майкл, — то постараюсь немного прощупать Ямамото и его окружение. У меня еще много друзей в этой стране.

Джоунас предостерегающе поднял руку.

— Майкл, пожалуйста, не делай мне одолжений. Ты будешь целиком и полностью занят поисками убийцы своего отца и похитителя сестры. После деятельности твоего отца — вотчина якудзы, — стала теперь твоей. Привыкай и осваивайся. Хорошо?

Майкл еще раз внимательно перечитал предсмертное стихотворение отца.

— Может быть, мои выводы были слишком поспешными, — сказал он. — Может быть, это действительно загадка, что-то вроде подброшенного им теста. — Он закрыл глаза. Какое-то воспоминание промелькнуло в его голове, что-то связанное с Одри. — Нет, в этом что-то есть... Когда мы с Одри были маленькими, мы попали в буран. «Под снегопадом». Я сделал укрытие из снега. Одри хотела убежать, но я ей не дал. Я затащил ее в укрытие, и мы сидели там, прижавшись друг к другу, пока отец нас не нашел. Потом он говорил, что это укрытие нас спасло.

— Точно, — сказал Джоунас. — Я помню, твой отец рассказывал мне, как он вас нашел. Он гордился тобой, сынок. — Он пожал плечами. — Но я не вижу, какое отношение это имеет к стихотворению.

— Вот это самое «Под снегопадом». Мне трудно объяснить... «Белые цапли взывают друг к другу». — Майкл резко поднял голову. — Вот оно! Это точно!

— Что?

— Цапли взывают не друг к другу, — возбужденно сказал Майкл. — Они взывают к своим семьям.

— Ну, и? — Джоунас по-прежнему ничего не понимал. quot;Я звала и звала, Майкл, — сказала Одри. — Я думала, отец услышит меня от самого дома. Ты помнишь? — Майкл помнил.

Он хлопнул рукой по письму.

— Здесь только половина, — сказал он. — Что бы ни было здесь зашифровано, это лишь часть отцовского послания.

Джоунас всплеснул руками.

— Господи, где же другая часть?

— У Одри.

— Что? — Джоунас чуть не упал со стула. — Черт возьми, о чем ты говоришь?

— Неужели вы не понимаете, дядя Сэмми? Белые цапли — это мы, Одри и я! Мы взываем друг к другу.

— Не понимаю.

— Она мне говорила, что отец прислал ей открытку.

— Послушай сынок, мои люди перевернули весь дом вверх дном. Ничего похожего не было. Майкл уставился на Джоунаса.

— В таком случае открытка при ней, — сказал он. — Джоунас, неужели вы не видите? Теперь понятно, почему Одри похитили. Чтобы получить содержащуюся в этой открытке информацию.

Джоунас промолчал.

Глядя на отцовское письмо, Майкл гадал, прочел ли его кто-нибудь еще.

— Дядя Сэмми?

— У нас слишком много «если», однако это вполне возможно, — произнес наконец Джоунас.

— Кто мог вскрыть письмо? — спросил Майкл. Джоунас покачал головой.

— Кто угодно. Но вполне возможно, что никто и не вскрывал.

— Черт возьми! — сказал Майкл. — Это не ответ.

Джоунас холодно посмотрел на Майкла.

— Я понимаю твое разочарование, сынок. Сейчас мы понятия не имеем, почему твою сестру похитили. — Он забарабанил пальцами по столу. — Пока нам надо готовиться к худшему. К тому, что Одри в смертельной опасности. Кроме того, у нас очень мало времени. Если похититель и впрямь знал, что Филиппу удалось сообщить ей какую-то информацию. — Джоунас посмотрел на Майкла. — И если это так, следующим на очереди будешь ты.

— Мы должны спасти ее, — сказал Майкл. — Кроме того, иначе мне не разгадать послание отца.

Джоунас отвернулся к окну. Солнце садилось, его лучи цвета червонного золота прочертили полосы на полу кабинета. Наконец он произнес:

Поступай как знаешь, сынок. Похоже, другого пути у нас сейчас нет.

Майкл встал.

— И еще одно, — добавил Джоунас. — Ни в коем случае нельзя недооценивать Итимаду или любого другого члена якудзы, с которым тебе доведется столкнуться. Это крутые ребята, убьют без зазрения совести. Будь начеку, начиная с того мгновения, когда спустишься по трапу самолета. Люди Итимады снимают на пленку всех, кто прилетает и улетает.

Да, кстати, в машине, в отделении для перчаток лежит «беретта».

— Пистолет мне не нужен.

— Но, Майкл, ты же не можешь появиться там безоружным.

— Тогда достаньте мне катану. Хорошую.

— Не могу обещать, что она будет так же хороша, как та, которую подарил тебе отец.

— Это просто невозможно, — сказал Майкл. — Но постарайтесь достать лучшую из имеющихся.

Джоунас помолчал, потом кивнул.

— Она будет тебя ждать.

Он улыбнулся и встал. Пожав Майклу руку, добавил:

— Удачи, сынок. Да поможет тебе Бог.

— Мне позволено тебя видеть.

Плеск воды.

— Только мне одному.

Плеск воды вокруг свай. Масаси улыбается в темноте.

— Я один знаю, кто ты. — Он протянул руку. — Зеро.

По реке Сумида у них за спиной сновали грузовые баржи. Древние сваи поскрипывали, слышался писк крыс, с акробатической ловкостью взбиравшихся по канатам.

— Мой Зеро. — Масаси засмеялся. Луч света с проходившей мимо баржи скользнул по сваям, проник в укромный уголок, где встретились два японца, на миг высветил жестокую ухмылку на лице Масаси. Свет исчез, в наступившем полумраке Масаси уловил движение. Из висевших у пояса ножен он достал танто,японский нож.

Масаси увидел приблизившегося Зеро и направил лезвие в его сторону. Но, прежде чем он успел исправить свою оплошность, его левая рука онемела от сильного удара, и тантоупал на прогнившие доски пола.

Сверкнул острый как бритва клинок катаны.

— Ты собираешься меня убить? — спросил он. — Что ж, давай. Ты думаешь, я тебя боюсь?

Теперь катана была нацелена ему в горло. Масаси сцепил руки и зажал лезвие ладонями. Некоторое время они боролись, каждый норовил вырвать меч из рук противника. И хотя у Зеро было преимущество, меч остался в сильных руках Масаси.

Масаси сплюнул.

— Страх — удел других, Зеро. Ты же знаешь, что случится, если ты причинишь мне хоть малейший вред. Или расстроишь мои планы. Ты ведь все понял, не так ли?

Масаси расслабился, отпустил лезвие. Мгновение спустя Зеро вручил ему катану. Не сила и не стратегия решили исход поединка, а принуждение. Масаси поднял меч так, что тот попал в движущийся луч света. Казалось, меч рассекает тьму. Серебряная с позолотой чеканка рукояти сияла россыпью звезд.

Легендарный меч принца Ямато Такеру, символ Дзибана, душа Японии.

— Ты вернул его, — сказал Масаси. Зеро отвернулся, чтобы не видеть алчного выражения лица Масаси.

— Ты не оставил мне другого выхода.

Масаси оторвал взгляд от сияющего меча и кивнул.

— Да. Телефоны звонят каждый день. Митико держит тебя в курсе. Она ежедневно разговаривает с девочкой. Нежный голосок сообщает: «Я жива и здорова», или что-нибудь в этом роде. Так что Митико знает: с ребенком все в порядке. До тех пор пока ты делаешь все, что я скажу. Мы ведь договаривались? И так будет до тех пор, пока у меня не отпадет в тебе нужда, пока Митико не перестанет быть угрозой для меня. — Масаси кивнул. — Из этого можно извлечь урок, дорогой Зеро. Власть так эфемерна, так мимолетна. В якудзе Митико всегда боялись почти как отца. Как боятся тебя.

— Меня боятся, — сказал Зеро, — потому что Ватаро Таки использовал меня, чтобы держать в узде другие семейства якудзы.

— Мой отец использовал тебя, чтобы вселять ужас в сердца врагов. Ты должен был сковать их волю. Унаследовав пост отца в Таки-гуми, я по праву унаследовал и твои услуги.

— Как изменилась Таки-гуми после смерти Ватаро! — сказал Зеро. — Ваша жадность и чрезмерные амбиции уничтожают семью, все, что с таким трудом построил отец.

— Мой отец жил в прошлом, — отвечал Масаси. — Его время миновало, но он был слишком упрям, чтобы признать это. Для семьи его смерть стала милостью и благословением.

— Это не было ни милостью, ни благословением, — ровным голосом сказал Зеро. — Ваш отец умер в мучениях. Лишь продажные люди могут выгадать на его смерти. Вы и Кодзо Сийна. И последним посмеется Сийна, долгие годы бывший врагом вашего отца. Алчность станет раздирать Таки-гуми. Лейтенанты будут брать пример с оябуна, сражаться друг с другом за сферы влияния, совсем как вы со своими братьями.

И семья станет беззащитной перед другими семьями до сих пор удерживавшихся в повиновении волей Ватаро.

— Весьма причудливое и неточное предсказание. — Масаси пожал плечами. — А если в твоих словах есть хоть доля истины, ты всегда у меня под рукой, Зеро. Тот, кто хоть раз воспротивится моей воле, будет уничтожен.

— Что и случилось с Хироси, не так ли? — спросил Зеро. — Я непричастен к его ужасной смерти, но, даю голову на отсечение, вы причастны. Это Удэ его убил? Хироси был старшим сыном, по воле Ватаро именно он должен был стать преемником, новым оябуном Таки-гуми. Хироси был слишком крепок, чтобы его можно было вышвырнуть как другого вашего брата, Дзёдзи. Хироси обладал сильной волей и пользовался поддержкой лейтенантов. Останься он в живых, он управлял бы Таки-гуми, он продолжил бы дело Ватаро. Поэтому Хироси нужно было убрать.

— Мой брат мертв, — поспешно сказал Масаси. — Какое значение имеют теперь обстоятельства его смерти?

— Я хочу знать, чьи руки запятнаны его кровью.

— Мне это нравится, — сказал Масаси, хотя это ему совсем не понравилось, — если вспомнить, чем ты зарабатываешь на жизнь.

— Я не зарабатываю на жизнь, — загадочно произнес Зеро, — потому что я не живу. Я не живу со дня вашего прихода к власти. С того момента, как вы отняли у меня самое ценное.

Стоявший в тени человек отвернулся.

— Когда-то, — продолжал Зеро, — я был орудием воли Ватаро Таки. Ватаро был великим человеком. Он управлял якудзой так, как никто другой. Да, незаконная деятельность приносила ему огромные прибыли. Но его жертвами никогда не становились слабые и беззащитные. И большую часть доходов он раздавал на нужды беднейших общин Токио. Он верил в простых людей и делал все, что было в его силах, чтобы помочь им. Вот почему он отклонил ваше предложение включиться в торговлю наркотиками. Наркотики убивают жизнь. А Ватаро так любил ее!

— Я устал от рассказов о том, каким великим человеком был мой отец, — сказал Масаси. — Он мертв, и теперь оябун я. Я покажу всем, кто так чтит бога Ватаро Таки, что значит величие на самом деле. Он отказывался от тех огромных доходов, которые способна принести торговля наркотиками, и только она одна. Теперь эти доходы станут реальными. Скоро Таки-гуми обретет такое могущество, какого мой отец, бог Ватаро Таки, и представить себе не мог. Я собираюсь открыть новую эру в истории Японии, чтобы каждый живущий на Земле человек обратил свой взор к Стране Восходящего Солнца.

— Вы сошли с ума, — сказал Зеро. — Вы всего лишь глава преступного клана.

— Ты ничтожная букашка! — глумливо произнес Масаси. — Как мало знаешь ты о той огромной власти, которой я уже обладаю!

— Вы уничтожите то, что вашему отцу было дороже всего на свете: Таки-гуми.

— Захлопни пасть, — зарычал Масаси. — Я скажу, когда ты сможешь ее открыть. И еще скажу, когда и куда тебе идти. Почему я не мог связаться с тобой на прошлой неделе?

— Я был недоступен.

— Мы так не договаривались! — закричал Масаси. — Для меня ты должен быть под рукой и днем и ночью. Всегда. Где ты был?

— Я был... нездоров.

— Вижу, ты уже поправился, — Масаси помолчал. — Ладно, ничего, — продолжал он уже спокойнее. — До меня дошли слухи, что Майкл Досс направляется на Гавайи. Точнее, на Мауи.

— Почему это должно нас интересовать? — спросил Зеро.

— Мы перехватили письмо Филиппа Досса к сыну, — сказал Масаси. — Очень трогательное, просто-таки передача эстафеты. Нашей доброй кармы. Я дал письму уйти по назначению, ибо ничто не может быть настолько полезно, как участие во всем этом его сына. Ты вернул нам катану, но документ Катей все еще не найден. Филипп Досс мертв, но я уверен, что его сын приведет нас к бумагам. В этом документе — самая суть Дзибана, там описана вся стратегия общества, а также рычаги воздействия в сфере торговли, в среде чиновничества и правительственных кругов.

Послышался гудок баржи, и лучи света на мгновение проникли в их похожее на гроб убежище. Зеро отступил в темноту. Когда стих шум мотора, Масаси продолжал:

— Так что теперь твоя жертва — Майкл Досс. До тех пор, пока это дело не будет улажено, ты не должен ввязываться ни во что другое. Это ненадолго. Не больше, чем на две недели. Мои требования должны неукоснительно исполняться.

Зеро молчал.

— Ну? — спросил Масаси.

— Я сделаю все, что вы хотите.

Масаси впервые улыбнулся.

— Еще бы.

Толстяку Итимаде было ужасно жарко, будто в джунглях. Или как в Японии в августе. Ветер с океана сюда не долетал, его не пускали деревья. Эти дикие горы Кахакулоа, где он разместил свою резиденцию, имели свои недостатки. Однако благодаря этим самым недостаткам, напомнил себе толстяк Итимада, его уединение почти никогда не нарушалось.

В такие удушливые жаркие дни, как сегодня, приходилось напоминать себе обо всех положительных сторонах его работы. Например, о спрятанном от всех и вся маленьком домике в Хане, на другой стороне острова. Когда ему становилось слишком тяжело, он садился в свой вертолет и улетал туда. В свое убежище. Мало кто знал об этом доме. Ватаро Таки, оябун Итимады, знал. Но Ватаро был мертв. Теперь о существовании домика знали только двое гавайцев, которых толстяк нанял, чтобы найти документ Катей, и то лишь потому, что толстяку надоело самому присматривать за домом. Он совсем не хотел, чтобы кто-нибудь из членов клана узнал о его убежище.

Толстяк Итимада приехал на Гавайи не по своей воле. Люди, не обладавшие его жизненным опытом, посчитали бы, наверное, что им повезло. Еще бы, стать самым главным на островах!

Но Итимада придерживался иного мнения. Быть хозяином такой дыры — разве это почетно?

Итимада не имел ничего против Гавайев. В конце концов, он прожил тут семь лет. Но для членов якудзы любое место за пределами Японии было дырой. Что ни говори, а подлинная сила и власть там, на родине.

Когда-то толстяк Итимада был одним из привилегированных лейтенантов Таки-гуми. Ватаро Таки оценил его храбрость и преданность и вознаградил. Затем начал набирать силу Масаси. Он позаботился о том, чтобы убрать со своего пути всех, кто обладал хоть толикой влияния внутри Таки-гуми. Однако с Итимадой все оказалось сложнее. Тогда Масаси состряпал обвинение. Оно было насквозь ложным, но в доме Итимады нашли подброшенные Масаси улики.

У толстяка Итимады не хватало мизинца на правой руке. Наверное, он и поныне лежал в банке с формальдегидом где-нибудь в доме Таки. Толстяк Итимада взял нож и во искупление греха, которого не совершал, греха, придуманного Масаси, отхватил себе палец.

Тогда, семь лет назад, он сидел за столом в Токио напротив Ватаро Таки. Поклонившись, он завернул палец в белую ткань и протянул его через стол. Ватаро Таки, тоже с наклоном, принял дар.

Изгнание на Гавайи было вторым этапом искупления. В наши дни, подумал толстяк Итимада, новые члены якудзы требуют укол новокаина, прежде чем коснуться ножом своей драгоценной плоти. Но Итимада был человеком старой школы. «Честь» и «гири», самая тяжкая из всех нош, были его паролем. Он отрезал себе палец, повинуясь гири. Он сделал то, о чем просил Ватаро Таки, его оябун. Теперь, когда Таки-гуми правил Масаси, Итимада не чувствовал себя связанным никакими обязательствами перед новым хозяином. Совсем наоборот. Сердце жаждало мести, и годы не притупили его чувств.

Поэтому, когда Масаси Таки сообщил Итимаде, что на Мауи находится американец по имени Филипп Досс, имеющий при себе нечто, принадлежавшее Масаси, что Масаси хочет возвратить, украденное, для чего все средства хороши, толстяк составил план действий и поспешил претворить его в жизнь. Но не ради Масаси, а для собственной выгоды.

Масаси ясно дал понять, что документ Катей имеет исключительную ценность. Итимада не имел представления о его содержании, но был уверен, что, став обладателем этого документа, он сможет выторговать себе право на возвращение в Японию.

Итимада не сомневался, что коль уж Масаси так стремится вернуть себе документ Катей, в благодарность за его возвращение он поставит толстяка во главе небольшой семьи внутри клана.

Таков был замысел толстяка Итимады. Отсюда и услуги двух гавайцев. Они должны были доставить Итимаде и Филиппа Досса, и документ Катей.

А вместо этого Филипп Досс разбился и сгорел. Но прежде успел позвонить Итимаде. «Я знаю, кто вы, — сказал Филипп Досс. — И мне известно, кому и чему вы служите. Я знаю, что вы поступите правильно. Мы ведь оба любили Ватаро Таки, не так ли? Если вы все еще верны старым традициям, вы найдете моего сына. Спросите его, помнит ли он синтаи. На его имя — его зовут Майкл Досс — я оставил ключ у консьержки в отеле „Хьятт“ в Каанапали. Этим ключом он сможет открыть нужный шкафчик камеры хранения в аэропорту».

— Что? — переспросил толстяк, потрясенный тем, что ему звонит его жертва. — О чем вы говорите? Но на том конце провода молчали.

С тех пор Итимаду преследовала мысль о том, что же может быть спрятано в шкафчике. А потом позвонил Масаси и велел ожидать прибытия Удэ. От этой новости толстяк запаниковал и послал двух гавайцев за ключом и содержимым шкафчика. Что там было? Документ Катей? И почему так важен этот синтаи?

Сам он тем временем отправился в аэропорт встречать Удэ. Удэ шел по свежему следу Филиппа Досса. Увидев его, толстяк почувствовал холодок в груди. Толстяк был уверен, что Удэ приехал не только за документом Катей: за ним Масаси мог прислать кого угодно, людей у него хватало. Удэ был у Масаси палачом. У толстяка зародилось подозрение, а не проговорились ли двое его гавайцев? Зря он им доверился. Но у него не было выхода. Если он собирался выбраться из этой райской тюрьмы, ему необходимо было заполучить документ Катей. Как только он избавится от Удэ, надо будет найти гавайцев и проучить их.

Но сейчас ему предстояло иметь дело с Удэ. Проблема, сказал себе толстяк Итимада, заключалась не столько в том, чтобы сохранить при себе документ Катей, за которым он послал двух гавайцев, сколько в том, чтобы дожить до того дня, когда можно будет пустить его в ход.

Удэ принадлежал к новой породе. В Токио он, без сомнения, отирался бы в «Волне» или «Оси», что в Роппонги, обедал бы в Aux Six Arbres, одевался бы в ателье Исси Мияки и путался с блондинками гайдзин,уплетающими гамбургеры и жареный картофель.

У него все желания написаны на лице, подумал толстяк, глядя на Удэ. Будто он с Запада.

Толстяк Итимада решил для себя, что не будет бояться Удэ. Да и с чего ему трусить. Удэ употребляет наркотики, а это делает человека беспечным. Главное — не совершать опрометчивых поступков. Хотя именно этого Удэ и будет добиваться от него.

Сейчас Удэ с толстяком сидели в низине, на лугу в имении Итимады. На этой ферме много лет разводили скот. Лошади, коровы и мухи впридачу, вот, собственно, и все. Удэ прошелся вдоль утесов, вернулся на пастбище. За спиной у него пыхтел толстяк, то отставая, то снова догоняя гостя. Итимада хотел, чтобы Удэ считал его эдаким глуповатым толстячком. Чем менее настороженно будет относиться к нему Удэ, тем лучше.

Удэ шел мимо пасущегося стада. Огромные карие глаза провожали его тупыми дремотными взглядами, а хвосты беспрерывно разгоняли мух. Но эта пасторальная картина не привлекала внимания Удэ. Он смотрел под ноги.

Вот он миновал коровьи лепешки, дымящиеся и блестящие, как овсяная каша. Они были слишком свежими. Старый помет, потрескавшийся и посеревший, его тоже не интересовал. Удэ искал кучки, покрытые корочкой, но внутри полные питательных веществ, — плодородную почву для грибов. Не для всех грибов, а только для тех самых.Для тех, что окрашивали небо в алый и оранжевый цвета и выворачивали вселенную наизнанку, стоило Удэ положить их на язык.

На пастбище Удэ отправился исключительно за грибами. У них были тонкие белые ножки и коричневатые, похожие на пуговицы шляпки, и росли они кучками.

Найдя то, что искал, Удэ наклонился и срезал грибы перочинным ножом. Он тщательно очистил с них грязь, потом отправил грибы в рот и принялся сосредоточенно жевать.

Действие было почти мгновенным. Удэ почувствовал, как кровь струится по жилам. Ощутил дрожь внизу живота, будто тонкие пальчики гейши перебирают струны самисена.Время выплескивалось через Третий Глаз.

Он начал напевать на ходу. «Сайонара Но Осеан». Мелодия была в моде больше года назад, но ему почему-то запомнилась. Звуки громом отдавались в голове, потом еще долго кружились в воздухе, будто пар от дыхания морозным утром. Отзвучав, они разлетались на тысячи осколков, как хрустальные бокалы на кафельном полу.

Солнечный свет обволакивал Удэ, он был вязким и прилипал к телу нежными согревающими шариками. Удэ кивнул и снял свою черную рубашку-поло.

Синие, зеленые и черные фениксы поднимались из малиновых языков пламени. Их изображения двоились. Широко расправив крылья, птицы выгибали шеи, заглядывая друг другу в глаза. Под породившим их пламенем свернулась кольцами толстая змея, полускрытая валуном и листвой. В широко раскрытой пасти виднелись острые зубы и раздвоенный язык, всевидящие глаза змеи напоминали драгоценные камни.

Обнаженный по пояс Удэ продолжал идти вперед. В такт его движениям перекатывалась ирезуми -традиционная татуировка членов якудзы. Игра мышц напомнила ему о Масаси Таки. Масаси совсем помешался на тренировках. Нередко они с Удэ часами упражнялись вдвоем, пока даже мускулы Удэ не начинали ныть. В такие моменты Масаси пугал его, Удэ, не боявшегося никого на свете.

Обессилев, Удэ прекращал тренировки и смотрел, как продолжает работать Масаси. Глядя на его блестящее от пота тело, Удэ ловил себя на мысли, что Масаси не человек. Его выносливости хватило бы на десятерых.

Но вот Масаси заканчивал тренировку и, взяв длинные мечи, они проходили на маты додзе,чтобы оябун мог поупражняться в искусстве кендо.Удэ только защищался. Похоже, с каждым новым выпадом Масаси становился сильнее. Он был непобедим.

А на лугу из уголков рта Удэ изливалась морская пена. Увидев очередную, ее порцию, Удэ рассмеялся. Наконец он понял, что пузырьки — это слова.

Он разговаривал с толстяком Итимадой.

— Ты только подумай, — услышал он свои слова. — Ведь документ Катей — это все.

— Я знаю лишь то, что мне приказал сделать Масаси, — отвечал толстяк Итимада.

— Здесь был Филипп Досс, — продолжал Удэ, не обращая на него внимания. — Филипп Досс украл документ Катей. Он попал сюда с чьей-то помощью, нэ?После того как ускользнул от меня в Японии. И вот здесь, на Мауи, его кто-то убивает. Кто-то. Не я и никто другой из людей Масаси Таки. Тогда кто же его убил, Итимада? Ты тут всех знаешь. Вот посмотри. — Он протянул толстяку фотографию Майкла Досса. — Ты его видел? Это сын Филиппа Досса, Майкл. Он был здесь?

— Сына здесь не было, — сказал Итимада, подумав про себя, что сын очень похож на отца.

— Нет? Ты уверен? Может быть, Досс передал ему на хранение документ Катей?

— На островах его не было.

Удэ злобно рассмеялся. Его темные зрачки неестественно расширились.

— Может быть, ты уже не справляешься со своими обязанностями? — Он недобро ухмыльнулся. — Поэтому-то тебя и выслали сюда, не так ли?

— Ты здесь всего лишь сутки, — сказал толстяк Итимада, — и думаешь, что тебе все известно.

Но это замечание задело его. Он не любил, когда ему напоминали о причине его отъезда из Японии.

— Семь лет, — насмешливо произнес Удэ. — Проживи я тут семь лет, я создал бы такой клан, что ребята в Японии только диву бы дались. Даже подумал бы о том, чтобы оставить себе такой подарок, как документ Катей. — Его усмешка превратилась в гримасу. — Но ты настолько глуп, что тебе это даже в голову не пришло, так ведь, Итимада?

Толстяк промолчал, зная, что Удэ пытается заставить его признать свою вину. Если гавайцы проговорились, Масаси мог догадаться о его намерениях. Но без улик он ничего не сделает. Сейчас Итимаду спасло умение владеть собой. Чтобы убрать его с этого поста, Масаси нужен повод. Вот за этим-то Удэ и приехал: найти повод. Масаси знал, что сделать это будет непросто, вот он и послал Удэ. Если толстяк оскорбится и нанесет ответный удар, Удэ может совершенно безнаказанно его убить. Ни один член его островного клана и слова не скажет. Поэтому толстяк предпочел сохранять спокойствие.

— Я не виню тебя за то, что ты обо всем умолчал, — продолжал Удэ, — я бы и сам так поступил. Видишь ли, разница между нами в том, что я постарался бы воспользоваться своим положением изгнанника. Я бы вышел из-под контроля Токио. Земли здесь много. Тут Соединенные Штаты, где ничего о нас не знают. Богатые, девственные места. Собирай себе урожаи. Здесь можно сделать себе не только имя, но и огромное состояние. Да! — Лицо Удэ окаменело. — Ты ведь был знаком с Филиппом Доссом, нэ?

— Мы оба знали Ватаро Таки. — Толстяк Итимада призадумался. Вот почему Масаси прислал Удэ. Чтобы прижать меня. Масаси подозревает, что Филипп Досс пытался связаться со мной. Надо держать ухо востро.

Мир вокруг Удэ плавал в море удивительных ярких красок.

— Мне нужен документ Катей, — сказал Удэ, сосредоточившись. — Масаси Таки приказал тебе достать его. Если ты не вручишь его мне, я посчитаю, что ты меня обманываешь.

На это у Итимады уже был готов ответ.

— Я верен Таки-гуми. Об этом Масаси может не беспокоиться. А что касается поисков документа Катей, то именно этим я сейчас и занимаюсь. С того самого момента, как был убит Филипп Досс. Когда он сгорел, документа при нем не оказалось. Я проверяю все те места, где он останавливался или куда заезжал. — Струйка пота стекала по его виску; ему до исступления хотелось смахнуть ее. Удэ уставился на нее пытливо, будто энтомолог, изучающий экзотическую бабочку.

— Ты? — сказал Удэ, разглядывая каплю пота. — Ты сам этим занимаешься?

— Конечно, — ответил толстяк, гадая, известно ли Удэ о гавайцах. Может, болтовня Удэ — просто уловка? — Такое дело я не могу поручить никому другому.

— О тебе говорят, что сам ты и пальцем не пошевелишь. — Удэ запрокинул голову и рассмеялся. — Кстати, я видел твой палец. Он был в бутылке с бурой жидкостью.

— Гири, -ответил толстяк, пытаясь сохранить спокойствие. — Но таким японцам, как ты, это понятие недоступно, нэ?

Глаза Удэ сверкнули.

— Мне дано право разобраться с тобой по собственному усмотрению. — Он ухмыльнулся. — Если в течение сорока восьми часов ты не отдашь мне документ Катей, ты умрешь, Итимада.

Толстяк Итимада уставился на него как на сумасшедшего.

— Я бы посоветовал тебе заняться делом, — Удэ склонил голову, будто прислушивается. — Ты слышишь этот звук? Это истекает время твоей жизни.

Стиснув зубы, толстяк Итимада в бессильной ярости слушал его безумный смех.

«А Бас» был залит золотисто-зеленым неоновым светом.

— Как в аквариуме, — сказал Дзёдзи Таки.

— У ночи тысяча глаз, — произнес Кодзо, вспомнив реплику из одного американского фильма, — и все они здесь.

Внутреннее убранство клуба можно было бы назвать «минимально роскошным». Спустившись по крутой лестнице, вы попадали в помещение, где блестящие серо-черные столы и стулья были беспорядочно расставлены на мерцающем огоньками полу. Удивительно, но народу на этом этаже было ничуть не меньше, чем наверху. Ночной клуб занимал несколько этажей, соединенных между собой пластиковыми ступенями с вмонтированными в них неоновыми лампами, извивавшимися, будто сказочные змеи.

Стены имели множество выступов, создававших превосходную акустику, и были задрапированы тканью какого-то непонятного серо-коричневого цвета. Выступы тянулись до самого потолка, где к металлическому каркасу крепились связки прожекторов, постоянно находившихся в движении. Впечатление было такое, будто вы попали в желудок, занятый перевариванием пищи.

Физиологические ассоциации возникали не случайно. Девицы, сновавшие по узким проходам между столиками, демонстрировали свое полуобнаженное тело с той же размеренной основательностью, с какой на бойне взвешивают говяжьи туши.

Дзёдзи давно перестал удивляться тому, что эта механистическая сексуальность привлекала такие толпы мужчин. Может быть, в этом и заключается трюизм современной жизни: механистическая сексуальность лучше, чем вовсе никакой.

Он вспомнил о Кико, терпеливо, словно Будда, дожидающейся его возвращения. Потом сосредоточился на мыслях о предстоящей встрече.

В «А Бас» вошел Масаси. Он остановился в дверях, пристально оглядел зал. Масаси всегда так поступал. Входя в любое помещение, он неизменно застывал на пороге и не делал ни шагу внутрь до тех пор, пока не получал ясного представления об этом месте.

На нем был черный костюм в мелкую полоску, жемчужно-серая сорочка и белый шелковый галстук с тиснением. В манжетах — золотые запонки, а на пальце — простенький перстень, тоже золотой. Масаси сопровождал какой-то незнакомый Дзёдзи человек с мудрыми глазами. Он был гораздо старше обоих братьев.

Масаси увидел Дзёдзи и Кодзо и медленно направился в их сторону. Его спутник остался у двери; Дзёдзи был уверен, что это неспроста. Это был намек. Масаси хотел говорить с ним наедине.

Мужчины поклонились друг другу, обменялись обычными в таких случаях словами приветствия. Дзёдзи отослал Кодзо. Братья заказали напитки.

На небольшой сцене молодой японец в темных очках пел под фонограмму модную песенку. Звуки обрушивались на зал с потолка, где были расположены динамики. Прожекторы мигали, по залу шарили лучи света. Все это ослепительное великолепие отражалось в темных очках певца.

— Превыше всех достоинств, — сказал Масаси, — я ценю пунктуальность. На пунктуального человека можно положиться.

Официантка принесла напитки. Мужчины-японцы, одетые так же, как певец, и в таких же темных очках, пожирали взглядами все выставленные напоказ части ее тела до последнего дюйма.

— Я просил об этой встрече, потому что с тех пор, как вы покинули Таки-гуми, — продолжал Масаси, — меня одолевали сомнения. Наверное, я поступил с тобой нечестно.

Масаси отпил большой глоток «сантори», шотландского виски. В клубе знали, что они — члены якудзы, поэтому и принесли крепкие напитки, а не разбавленные, какие обычно подают в таких заведениях.

— Я хочу, — сказал Масаси, — свести к минимуму все возникшие между нами недоразумения. Мне нужно, чтобы Таки-гуми сохранила свою ведущую роль, и ради этого я готов сделать все, что в моих силах.

— Ценю твою искренность, — ответил Дзёдзи, успокаиваясь, — и могу только приветствовать справедливое разрешение возникших между нами разногласий. Я просто не вижу причин для вражды.

— Хорошо, — сказал Масаси. — Мы собираемся заработать много денег — все мы. — Он поднял свой бокал.

— О да, — молвил Дзёдзи. — Ссоры — удел бесчестных людей с их чуждым нам ничтожным мирком, нэ! -Почувствовав огромное облегчение, он чокнулся с Масаси и засмеялся.

— Мы люди особой породы, Дзёдзи-сан, — многозначительно произнес Масаси. — Наш отец был простым крестьянином, выращивал апельсины. Он был вне общества. Изгой, не нужный этому обществу, не желавшему его терпеть. А возьми нас. Мы владеем, производим и контролируем больше, чем остальные девяносто процентов населения Японии. Мы постоянно встречаемся с главами самых крупных концернов, с первыми заместителями министров, иногда даже с членами правительства. Но что в этом проку? Мы вынуждены ютиться буквально на считанных квадратных сантиметрах жизненного пространства. В Америке самый бедный представитель среднего класса может за умеренную цену купить себе дом с акром земли впридачу. Целый акр, Дзёдзи-сан! Ты можешь себе это представить? А сколько всего понастроят на акре земли здесь, в Японии? Сколько семей будет ютиться на этой площади? Всех нас унижает отсутствие пространства. Мы, как насекомые, лезем друг на друга.

Зазвучавший в голове брата гнев заинтриговал Дзёдзи, потому что в нем были странные нотки. Дзёдзи чутко прислушивался не только к тому, что говорил Масаси, но и к тому, как он это говорил. Дзёдзи улавливал горечь, разъедающую философскую натуру брата. Эдакая мазохистская ненависть к самому себе. И если дело обстоит именно так, значит, это вполне согласуется с детскими воспоминаниями Дзёдзи. В семье Таки с Масаси нянчились больше всех. Он всегда был самым упрямым и несговорчивым, вечно спорил. И вполне возможно, что Масаси, любимчик Ватаро Таки, отвергал даже отцовское обожание.

— Ты и впрямь так ненавидишь свою родину? — спросил Дзёдзи. — Я ушам своим не верю. Эта страна дала нам жизнь, вскормила нас.

— Чепуха, — презрительно сказал Масаси. — Чего еще ждать от такой пугливой мышки, как мой брат? Робость всегда была самым страшным твоим недостатком. Ты не понимаешь, что в наш атомный век у Японии есть только одна возможность превратиться в великую державу — расширить свои границы.

— Величие Японии, — ответил Дзёдзи, — в наших сердцах, где обитают души предков. И в умах, из которых не изгладить память о нашей истории.

— Япония возродилась из пепла, — сказал Масаси. — Но при этом исчерпала свои возможности. Теперь во главе страны должны стать другие люди. — Он поставил стакан на стол. — Я говорю правду, — добавил он. — А она не всегда приятна для слуха.

— Ты хочешь правды? — спросил Дзёдзи. Он обвел рукой зал. — Посмотри на этих сосунков, брат мои. Среди них ты вербуешь себе новых приверженцев, нэ!Они приходят сюда поглазеть. Они пялятся всю ночь напролет, а потом возвращаются домой и занимаются мастурбацией. — Он притворно сплюнул. — Что хорошего в том, чтобы заглядывать под юбку женщине, снимающей нижнее белье за деньги?

Официантка убрала стаканы и поставила на стол чистые. Певец в темных очках тянул что-то заунывное.

— Вслушайся в эту безвкусицу, — сказал Дзёдзи. — Твои новые приверженцы могут часами это слушать. Какое им дело до хайку,великого поэтического наследия их предков? Никакого. Они потеряли связь со своим прошлым, с тем, что делает Японию великой.

— quot;Мы часами любуемся дымкой друг у друга в глазахquot;, — передразнил Дзёдзи певца. — Это бессмыслица. Как и искусственное насилие в фильмах, когда зрителям требуется все больше и больше крови и увечий. Как и все телевизионные шоу, включая программу новостей. Насилие, которое нам там показывают, почти такое же надуманное, как в фильмах. А почему? Потому, что все это сделано, чтобы управлять нами. Зрителю щекочут нервы, но не дают испытать ни возмущения, ни омерзения. В электронном мире нет места таким чувствам. Просто потому что он торгует фантазиями.

Дзёдзи сознавал, что слишком много говорит, а брат неотрывно смотрит на него, но просто не мог остановиться. Он ощущал внутри какой-то тугой комок ярости, как будто брат заразил его своей пылкой речью.

— Новые члены якудзы, которых ты приводишь в Таки-гуми, не ведают ни чести, ни традиций, — горячо продолжал он. — А все потому, что они выросли на этих теле— и киноотбросах. Ими управляли с рождения. Им это заменяло материнское молоко. Соответственно, они знают лишь, как управлять. Друг другом. Собой. — Дзёдзи обвел рукой зал. — Полюбуйся, чем они живут. Чтобы их расшевелить, нужна бомбардировка. Их дух угас. Экстремизм их знамя. Потому что только крайности могут их увлечь. Их уши глухи, а глаза слепы ко всему остальному.

— Экстремизм, — сказал Масаси, — часто недооценивают. Сегодня экстремизм, и только он один, сможет вырвать Японию из лап Запада — итеки!Не будь ты таким слюнтяем, понимал бы это ничуть не хуже меня. Если бы только отец это понимал! Лишь одно он сделал правильно — использовал Таки-гуми как оружие против русских.

— Как ты можешь говорить такое о нашем уважаемом отце?

— Я говорю то, что давно пора произнести вслух. Только у меня хватает на это смелости. Как всегда.

Масаси все тот же, подумал Дзёдзи. Приподнятое настроение, овладевшее им в начале вечера, улетучилось. Дзёдзи понял, что остался в дураках. Масаси ни на йоту не изменился. Он все так же ненавидел старые традиции. Именно Масаси говорил на собраниях клана, что якудза погрязла в прошлом, что кодекс чести, полезный когда-то, теперь превратился скорее в обузу. «Мы приближаемся к двухтысячному году, — говорил Масаси. — И если якудза собирается выжить в этом новом мире, ей придется расширить сферу своей деятельности. Мы замкнуты сами на себя, как и в прошлые века. Мы ничего не сделали, чтобы поправить свое положение. Собственно, мы не продвинулись вперед со времен наших дедов. Мир стремительно обгоняет нас. Чтобы сохранить свою мощь, мы должны открыть для себя новые горизонты. Якудзе надлежит сделать то же, что сделало правительство. Выйти на мировой уровень».

Но это потребует огромных капиталовложений. И существовал только один способ добыть деньги: торговля наркотиками. Ватаро Таки всегда накладывал вето на такие предложения, не давал им хода. Во всяком случае, все так считали.

А потом Ватаро заявил о своей отставке. И Масаси сделал рывок в двадцатый век. Век термоядерного кошмара и электронной разобщенности.

Дзёдзи был твердо уверен, что бесчестные доходы — удел мошенников из корпораций. Именно чувство чести придавало якудзе своеобразие, связывало ее с прошлым, с самураями.Масаси посмеялся бы над таким сравнением. Но сохранение корней было единственной защитой от разобщенности, от потери преемственности, царивших в обществе. В этом и заключалось различие между братьями.

Он заблуждался. Дело было не в насилии, ежедневно выплескивавшемся на головы зрителей в кино и с экрана телевизора, калеча их души. Дело было в том, что средства массовой информации убивали прошлое. Прошлое стало чем-то вроде прошлогодней моды. Оно ничего не стоило.

— Юным и неискушенным учение дается трудно, — сказал Дзёдзи. — А твоим новичкам якудзы нужно сначала выкинуть из головы весь этот поток информационного мусора. Горбатого могила исправит, — добавил он, процитировав Кодзо.

— Что это?

— Американская пословица, — сказал Дзёдзи. — Но к нам очень подходит. Ты вынужден нанимать молодых и неопытных, которых ничему не научишь. Потому что мусор был их материнским молоком.

— Ты имеешь что-то против моих методов? Опять? — произнес Масаси. — Проблема у нас одна и та же, только решаем мы ее по-разному.

— И каково твое решение? — спросил Дзёдзи.

— Союз, — сказал Масаси. — Между якудзой, чиновниками и правительством.

Дзёдзи засмеялся. Его брат явно переусердствовал с виски.

— Кто задурил тебе голову такой чепухой? — вскричал он. — Якудза — парии. Они практически вне общества. Мы такие, какие мы есть, именно потому, что мы изгои. Иначе мы бы не выжили в японском обществе с его четким сословным делением.

— Наверное, так и было когда-то, — сказал Масаси. — Но не теперь. Теперь якудза в полной мере вольется в общественную жизнь страны.

— Непостижимо! — вскричал Дзёдзи. Он не верил своим ушам. — Мы вне закона. Для сильных мира сего мы всегда будем костью в горле. Тебе не удастся изменить существующий порядок вещей.

— Я смогу его изменить, — сказал Масаси. — И я уже это делаю. Таки-гуми выходит из тени. Прежде всего, я собираюсь сделать достоянием гласности ее доблестные действия по защите Японии; люди должны узнать, как мы противостояли русскому КГБ. Я увеличиваю наше участие в делах «Ямамото Хэви Индастриз». Вместе с Нобуо Ямамото мы планируем несколько новых операций, и члены Таки-гуми примут в них более деятельное участие. Вскоре клан станет силой, не менее законной и могущественной, чем любой из имеющихся концернов.

— Вслушайся в свои слова, — сказал Дзёдзи. — Дельцы и чиновники, с которыми ты собираешься заключить союз, наплюют на тебя. Они скорее сделают себе сеппуку,чем допустят якудзу в свое общество. Над твоими заблуждениями можно было бы посмеяться, не будь все так грустно.

— Довольно! — закричал Масаси. На них уже поглядывали.

Дзёдзи упрямо продолжал:

— Неужели ты не видишь, что твои новые последователи уже сами по себе угроза будущему якудзы? Они неуправляемы, потому что лишены корней. Оторванные от прошлого, они ничему не подчиняются. И уж конечно, не оябуну якудзы. Они отвергают дисциплину, потому что верят в одну лишь анархию. Ты дурак и еще раз дурак, а не оябун Таки-гуми, если не согласен с этим.

Масаси перегнулся через стол и схватил Дзёдзи за грудки. Стаканы полетели на пол. Двое вышибал направились в их сторону, но Кодзо и рябой подручный Масаси преградили им путь.

— Послушай! Ты, конечно, мой брат, но я не намерен терпеть подобные оскорбления. Я оябун Таки-гуми. Я пожалел тебя и хотел предложить место внутри клана, чтобы со стороны все выглядело прилично. Но теперь этому не бывать. Ты как наш отец. Ты отстал от жизни лет на сто. Ты мне не нужен. Ты слышишь меня? Убирайся с глаз долой, слюнтяй!

Удэ легко нашел двоих гавайцев. Они пили пиво в одном из заведений в Вайлуку. Выйти на них не составило труда. Прежде чем побеседовать на лугу с толстяком Итимадой, Удэ установил «жучка» на его телефон. Удэ так настращал толстяка, что тот не стал долго ждать и побежал звонить. «Жучок», которым пользовался Удэ, был нового поколения, Т-5000, последнее достижение фирмы «Фуджитсу». С помощью выполненного в виде микросхемы ПЗУ — это устройство сохраняло в памяти все сигналы, поступавшие или исходившие от телефонного аппарата, к которому оно было подсоединено.

Так Удэ узнал номер, по которому звонил толстяк. На острове у Удэ было много каналов получения информации; ему не потребовалось много времени, чтобы узнать не только телефон, но и фамилию, и адрес.

Удэ сел за столик недалеко от входной двери. Выбрал стул, стоявший боком к гавайцам, чтобы можно было исподтишка наблюдать за ними. Он вышел, когда они садились в машину, и последовал за ними.

Удэ заказал содовую. Он не притрагивался ни к табаку, ни к спиртному. У него были грибы. Удэ улыбнулся. Ну и жизнь у этих гавайцев, подумал он, расслабляясь. Они никогда ничего не достигнут, но они явно счастливы.

Он ждал и раздумывал о толстяке Итимаде, благо время было. Оябун во многом напоминал ему отца. Всезнайки, не видящие дальше собственного носа. Хозяева прошлого, пупы Земли!

Что проку в прошлом? — подумал Удэ. — Это груз, который мешает тебе всю жизнь. Удэ не имел этих глупых предрассудков. Для него существовало лишь будущее, залитое светом и теплом, вечно манящее. Он жил ради будущего. Удэ исполнит все, что ему прикажут, чтобы получить свой кусок пирога.

Сейчас ему нужно было выяснить, что собираются делать гавайцы. Он не поверил ни единому слову толстяка Итимады, он не имел на это права. Страх дает свои преимущества, как любит говорить Масаси Таки. Но даже самых честных людей он превращает в лжецов. Чаще всего вам говорят то, что вы хотите услышать. Поэтому Удэ сам докапывался до истины.

Наконец двое гавайцев устали лакать пиво. На это им понадобилось немало времени. Количество вмещавшейся в них жидкости удивило даже Удэ, а он знавал в свое время многих выдающихся выпивох.

Проследить за ними не составляло труда. На уме у них были только девочки. В другой забегаловке, явно хорошо им знакомой, они подцепили пару местных девиц. Удэ ждал на улице. Не было никакой необходимости вылезать из машины: через распахнутую дверь ему было видно все заведение.

Они вышли вчетвером и сели в машину гавайцев. Удэ поехал следом. У них был дом в Кухулаи, довольно близко от аэропорта, так что шум моторов тут никогда не стихал.

Сначала он собирался дождаться, пока они не останутся одни. Но потом подумал, а какого черта? Толстяк Итимада наплевал ему в лицо, обманул его, хотя Удэ увещевал его не делать этого ни в коем случае. Чем скорее он управится, тем быстрее это дойдет до ушей толстяка Итимады. Удэ от всей души желал бы оказаться в этот момент рядом с толстяком, хотя знал, что это невозможно. Посмотреть, какое у него будет лицо. Удэ засмеялся. Может быть, представлять это себе даже лучше, чем видеть.

Вот, например, сейчас. Удэ сидит в машине, мотор выключен, зато его воображение работает вовсю. Рисует ему сцены разрушения и смерти, и всего через несколько мгновений он воплотит все это в жизнь.

Воображение превосходит действительность. Вот он видит обоих гавайцев. Смотрит им в глаза в миг их смерти. В миг перехода. Когда душа расстается с телом.

В действительности ему это никогда не удавалось. Это просто невозможно, даже если очень сосредоточиться. Этот миг неуловим, но только не в воображении Удэ.

В своих видениях он успевал протянуть руку и схватить сгусток энергии, воздушным шариком поднимавшийся над телом. А затем открыть рот и проглотить его. Станет ли он от этого могущественнее?

В других видениях, вместо гавайцев в их убогом доме он представлял себе отца. Это тело отца распростерлось у его ног. Это в отцовское лицо он вглядывался, чтобы уловить момент перехода. Это отца он собирался убить.

Удэ вылез из машины, пересек улицу и пошел по дорожке к дому. Участок был в полном запустении. Трава не подстрижена, кустарник, который нужно было подрезать три года назад, больше походил на львиную гриву. Люди, способные с таким пренебрежением относиться к собственному участку, вызывали у него отвращение.

Его собственный дом близ Токио был образцовым во всех отношениях; Особенно участок. Земля была для Удэ святыней. Для него посадить растение значило взять на себя обязательство перед Творцом. Ухаживать за садом было особенно сложно. Нужно было все тщательно спланировать, умело посадить, а потом холить и лелеять.

Вот и в этом, подумал Удэ, справляясь с замком, мой отец ничего не смыслил.

Он вошел в полумрак дома. Уловив шум, постоял в прихожей. Некоторое время вслушивался в мычание и стоны. Можно было подумать, что он рядом с обезьяньим вольером в зоопарке. Слышалось ритмичное поскрипывание кроватных пружин.

Удэ достал четыре куска веревки из воловьей шкуры. Он предпочитал именно такую, потому что она была мягкой, но прочной. Он направился дальше.

Прошла минута, прежде чем он понял, что из разных комнат гавайцы переместились в одну спальню. Дверь была открыта. Он видел все, что делается внутри.

Один из гавайцев занимал кровать. Девица лежала под ним. Просто удивительно, с какой скоростью он проделывал это на ней. Другой гаваец лежал на спине на полу. Его девица стояла над ним на коленях. Она поднималась и опускалась, упираясь руками ему в грудь. Его глаза были закрыты. Удэ был обут в туфли на мягкой подошве, сделанные на заказ в Токио. Он бесшумно вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

Пять человек в комнате, и только он один абсолютно неподвижен. Мгновение, и на смену неподвижности пришло стремительное движение. Подскочив к кровати, Удэ схватил гавайца за запястья и начал заводить ему руки за спину. Картинным движением, увидеть которое можно было лишь в голливудских вестернах, Удэ связал его скрещенные сзади руки. Узел был особенный, он затягивался тем туже, чем больше брыкался гаваец.

Удэ тотчас занялся парочкой на ковре. Он ударил ногой. Стальная набойка на носке пришлась девице в горло. Она закашлялась, поперхнулась и медленно опустилась на вялый член гавайца.

Удэ отбросил ее в сторону. Гаваец открыл глаза. Они еще были полны наслаждения, похоть притупила его реакцию. Удэ ударил его чуть пониже грудной клетки, а когда гаваец начал сгибаться, нанес удар в область желудка. Вторым куском веревки связал ему руки.

Услышав за спиной шум, обернулся, резко ударил правой ногой. Первая девица пыталась выбраться из комнаты. Удар пришелся в бедро. Услышав ее стон, Удэ отвернулся еще до того, как она упала.

В этот миг лежавший на кровати гаваец поднялся на ноги.

— Кто вы, черт возьми? — закричал он, срываясь от страха на визг.

Ударом ноги Удэ опрокинул его на пол, а временную передышку употребил на то, чтобы связать девиц. Покончив с ними, стал наблюдать, как корчатся гавайцы.

Тот, которого Удэ ударил в грудь, изловчился и обеими ногами врезал японцу по бедру. Удэ замычал, качнулся вперед, и носок его башмака врезался сбоку в шею гавайца. Удар оказался неудачным. Он сломал гавайцу шею и, когда Удэ опустился рядом с ним на колени, взял обеими руками его голову и заглянул в глаза, смотреть уже было не на что.

— Вы убили его! — закричал второй гаваец. Девицы запричитали.

— То же самое случится и с тобой, — сказал Удэ, — если ты не расскажешь.

— Что я должен рассказать? — спросил гаваец.

— Чего от вас хотел толстяк Итимада?

— А кто такой толстяк Итимада?

Удэ ударил его ребром ладони. Это был точный, рассчитанный удар в сердце, он привел гавайца в ужас. Его лицо побелело, он хватал ртом воздух. Из глаз брызнули слезы. Удэ ждал.

— Отвечай, — сказал он.

— Катафалк! — Гаваец зажмурился. Он тяжело дышал. — Женщина за рулем катафалка!

— Что?

— В аэропорту Кухулаи! — выкрикивал гаваец. — Приехал катафалк, чтобы принять гроб, прилетевший с материка!

— Откуда именно?

— Нью-Йорк, Вашингтон, точно не знаю.

— Почему ты был в аэропорту?

— Из-за красного шнурка.

— Какого красного шнурка?

— Развяжите меня, — сказал гаваец, — и я покажу его.

Удэ развязал веревку, и гаваец начал растирать запястья.

Вместе с ним Удэ подошел к шкафу. Гаваец открыл один из ящиков и стал рыться в нижнем белье.

— Вот. — Он вынул небольшой кусок заплетенного в косичку красного шнурка. Тот был настолько темным, что казался скорее черным.

Удэ взял шнурок в руки.

— Где ты это достал?

— В аэропорту. В камере хранения. Итимада велел нам забрать ключ. В отеле. На имя Майкла Досса.

Досс! Сын Филиппа Досса! Удэ наконец начинал понимать, в чем дело.

— И тогда ты увидел катафалк?

— Да. Я ждал брата. Он отошел по нужде. Я обратил внимание на женщину, потому что она знала о людях толстяка. Тех, что снимают на пленку всех, кто прилетает и улетает. Она их обходила.

— И что случилось дальше? — спросил Удэ.

— Вы собираетесь меня убить?

Удэ улыбнулся.

— Если не расскажешь все, что меня интересует. Мужчина сглотнул слюну, потом кивнул.

— Пока она заполняла бумаги, чтоб забрать гроб, я подошел к катафалку. Вот тогда я и увидел. На переднем сиденье лежала нарисованная от руки карта. Я взглянул на нее. Это была дорога в Хану. Одно место было обведено кружком. Дом толстяка. Тот, которым он пользуется раза два в год, когда хочет отдохнуть от дел и от семьи.

В дом толстяка доставляют гроб, подумал Удэ. Что происходит?

— Хана — это на другой стороне острова? Захолустное местечко. А где именно находится дом?

Гаваец ответил. Удэ решил, что пора ослабить нажим.

— Чем это толстяк занимается?

— Да он ничего не знает.

— Откуда тебе это известно? — спросил Удэ.

— Потому что он стал ленив. Он говорил, что раньше сам присматривал за домом. А теперь нанял для этого нас. Мы там были недели две назад, проверяли, не налетела ли с гор мошкара. Ни вода, ни электричество не включены. Он никого не ждал.

Совсем интересно, подумал Удэ. Он помолчал.

— Ты говорил толстяку о том, что видел в аэропорту?

— Вы имеете в виду женщину? Нет еще. — По щекам гавайца текли слезы. — Брат сказал, не надо. Толстяк однажды оставил его на улице. С собаками. Вы понимаете? С доберманами. С того момента брат возненавидел толстяка. «Мы берем его деньги, — говорил брат. — И все».

— Кто был за рулем? — спросил Удэ. — Женщина?

— Не знаю, — сказал гаваец. — Пожалуйста! Я вам все сказал. Отпустите меня!

— Хорошо, — мягко произнес Удэ.

Ребром ладони он сильно ударил гавайца по шее и опустился рядом с ним на колени. Какое-то мгновение они смотрели друг другу в глаза. Сломался перстневидный хрящ. Гаваец начал задыхаться.

Удэ продолжал вглядываться в его лицо, хотя широко раскрытые глаза гавайца дико блуждали, будто ища спасения от неизбежного.

Руки Удэ удивительно нежно легли на лицо гавайца. Теперь Удэ говорил по-японски, обращаясь к своему умершему отцу:

— Ты оставил жену. Оставил сына. Я не мог заставить тебя заплатить за те страдания, которые по твоей вине выпали на долю людей, когда-то любивших тебя.

Пальцы его скрючились.

— Тех.

Руки отпустили уже начавшую сереть плоть.

— Кто.

Мышцы напряглись.

— Когда-то.

Руки занесены над вздрагивающими веками.

— Любил.

Пальцы впиваются в плоть, и раздается крик.

Убийцы или его жертвы?

— Тебя.

Удэ плакал, прижавшись лбом к лицу гавайца.

— Отец.

Через два часа Удэ был в Хане. Мошкары в доме не оказалось, но что-то живое было. Вернее, кто-то.

Майкл летел над Тихим океаном, будто пущенный по воде камень. Соединенные Штаты остались позади, а Майкл все не мог забыть того, что сказал ему дядя Сэмми.

Он пытался разгадать загадку Филиппа Досса.

На него нахлынули воспоминания. Вот Филипп Досс при ехал в Японию. В школу Тсуйо, на выпускные экзамены Майкла.

Майкл увидел, как отец входит в додзё.В руках у него продолговатый тонкий сверток, упакованный в пеструю японскую бумагу. Филипп пришел вовремя. Майкла вызвали на середину татами. Как и у других учеников, у него была толстая стеганая одежда, а на лице — маска с металлической решеткой для защиты от удара боккен,деревянного меча, которым пользовались ученики.

quot;Тендо, -сказал Тсуйо, — это Путь Неба. Это Путь Правды. Это образ нашей жизни. Тендо дает нам понимание... окружающего мира... и самих себя. Не поняв тендо, мы не поймем ничегоquot;.

Тсуйо подошел к Майклу и вручил ему боккен. Затем вернулся на свое место у края матов.

«Не обладая пониманием, мы приобщаемся ко злу и будем постоянно выбирать пути зла, хотим мы того или нет. Потому что, отвернувшись от тендо, мы потеряли способность распознавать зло».

Два ученика, вооруженных боккен, подступили к Майклу с разных сторон. Они напали одновременно, как по команде.

Но Майкл уже был в движении. Именно это Тсуйо и называл шансом дзэн. Он скрестил свой боккен с мечом первого нападавшего, отводя и прижимая к земле клинок. Майкл тотчас же отступил и, повернувшись влево, резко опустил свой деревянный меч на руки второго нападавшего. Он атаковал снова и снова, разрушая спешно возводимую застигнутым врасплох учеником защиту, пока меч не выпал у того из рук.

Первый ученик уже оправился и бросился на Майкла сзади. Майкл развернулся, едва избежав удара в спину. Он вступил в схватку, мечи скрестились.

В этот миг Тсуйо подал сигнал, и в бой вступил третий вооруженный ученик. Тсуйо наблюдал за поединком. В руках он сжимал стальную катану. Его лицо было бесстрастным.

Майкл почувствовал удар в спину. Он хорошо знал этого юношу. Тот работал в атакующем стиле и был сильнее Майкла, но, может быть, ему не хватало решительности.

Нападая, он выставил меч перед собой. Майкл направил острие своего меча вниз и чуть влево. Меч противника уже почти коснулся его, когда в последнее мгновение Майкл отступил, а его противник по инерции пронесся мимо. Майкл мгновенно развернулся и ударил юношу по спине. Тот упал навзничь, выронив оружие.

И тут в драку бросился третий ученик. Обернувшись, Майкл понял, что не может ни обороняться, ни нападать. Ему вспомнилось дзэнбуддистское изречение: «Ударь по траве, удиви змею». Он отшвырнул меч.

Третий ученик не понял, что произошло, и на мгновение остановился. Воспользовавшись его замешательством, Майкл нанес ему ребром ладони атеми,рубящий удар по болевой точке. Ученик опустился на пол.

Теперь напротив Майкла оказался Тсуйо. Он стоял в боевой позиции наставника, кентаи.Что бы это значило? Еще одно испытание? Собравшиеся затаили дыхание.

Тсуйо пошел в атаку, и времени на размышления не оставалось. Стальное лезвие вот-вот обрушится на беззащитного Майкла.

Он вытянул руки и зажал клинок в ладонях.

Тсуйо впервые улыбнулся. «Так бывает всегда. Тендо, Путь Неба, учит нас распознавать природу зла. Показывает нам не только, как противостоять злу, но и когда это делать».

Филипп провел с сыном весь вечер. Шла первая неделя весны. Холмы Йосино, где находилась школа Тсуйо, поросли вишневыми деревьями, и те уже начинали цвести. Отец с сыном гуляли по дорожкам, а нежные лепестки, будто снежинки, скользили по их лицам.

«Я приехал, — сказал Филипп, — не только чтобы присутствовать на твоих выпускных экзаменах, но и для того, чтобы вручить тебе вот это». — Он протянул сыну сверток.

Майкл развернул его. Серебряная с золотом чеканка древнего меча, катаны, засверкала в лучах солнца.

«Он прекрасен», — сказал ошеломленный Майкл.

«Да, действительно, — согласился Филипп. — Этот меч был выкован для принца Ямато Такеру. Это старинная, очень ценная вещь, Майкл. Обладание ею сопряжено с большой ответственностью. Ты стал его хранителем и обязан оберегать этот меч каждый день своей жизни».

Майкл потянул меч из ножен.

«Он такой же острый, как и в тот день, когда его изготовили, — сказал Филипп. — Будь осторожен. Борись со злом, но меч обнажай лишь в самом крайнем случае».

Майкл поднял глаза на отца. Внезапная догадка осенила его. «Для этого ты и послал меня сюда? Чтобы я мог распознать зло?»

«Возможно, — задумчиво ответил Филипп Досс. — Но сегодня зло можно встретить в самых разных обличьях».

«Но у меня есть тендо, — сказал Майкл. — Путь придаст мне силы. Сегодня я прошел все испытания Тсуйо».

Глядя на сына, Филипп горько улыбнулся. «Если бы это были самые трудные испытания в твоей жизни, — сказал он, — я был бы спокоен. — Он взъерошил Майклу волосы. — По крайней мере, я сделал все, что в моих силах. — Они повернули обратно, к додзё. — Теперь ты знаешь, что сначала зло нужно распознать. Потом — сразиться с ним. И, наконец, сделать все, чтобы самому не проникнуться злом».

«Это не так трудно, отец. Я сделал это сегодня. Отбил атаку Тсуйо, не нападая на него сам. Я знал, что он не желал мне зла».

«Да, Майкл, ты это сделал. И я горжусь тобой. Но чем взрослее ты будешь, тем труднее для тебя станет отличать добро от зла».

Одри... О Господи! Бедная Одри! Майкл закрыл лицо руками. Щеки были мокрыми от слез. Он не смог распознать обрушившееся на Одри зло. И великолепная катана, доверенная ему отцом, не смогла бы ее спасти. А теперь и она исчезла.

Где сейчас Одри? Жива ли она?

«Отец, — прошептал Майкл, — клянусь твоей могилой, я найду Одри. Клянусь тебе, я найду ее похитителей. И того, кто украл твою катану».

В просветах между толстыми курчавыми облаками сверкала серо-стальная ширь Тихого океана. Океан казался спокойным. Он и сам по себе был целым миром. И присутствие в его просторах цивилизованных людей казалось странно неуместным.

Сначала нужно распознать зло.

«Тендо. Путь Неба — стезя праведности, — вспомнились ему слова Тсуйо. — Путь Неба — это правда. Уклонившийся от Пути уже попал в объятия зла».

Потом сразиться с ним.

«Твой отец послал тебя сюда с единственной целью, — сказал ему в самый первый день Тсуйо, — чтобы ты познал Путь. Он хочет, чтобы ты имел возможность, которой сам он был лишен. Быть может, здесь, в Японии, тебе это удастся. Но прежде ты должен забыть обо всем остальном. Если это покажется тебе трудным или будет противно твоей натуре — делать нечего. Путь труден. Это Путь, а не ты и не я, решит, годен ли ты».

И, наконец, сделать все, чтобы самому не проникнуться злом.

quot;Путь Неба питает отвращение к оружию, — сказал Тсуйо. — Но как садовник избавляется от червей и сорняков, чтобы цветы в его саду могли расти, так и путь Неба призывает нас иногда уничтожать гибельное зло. Нужно уничтожить одного злодея, чтобы десять тысяч людей могли жить в мире и гармонии. И это тоже Путь Неба.

Ты можешь подумать, что Путь бесконечен, но возможно и поражение, от этого никуда не деться. Даже такой наставник, как я, сенсей, может познать его горечь. В том ужасном месте, где Путь бессиленquot;.

«В зеро».

Стало закладывать уши, Майкл сглотнул. Самолет приземлился с легким толчком. Реактивные двигатели продолжали завывать, но вот сработали тормоза.

В иллюминатор виднелись колышущиеся листья пальм на фоне сапфировой синевы Тихого океана.

Мауи.

Майкл был уже в воздухе, когда Джоунас вошел в приемную генерала Сэма Хэдли. Генералу было под восемьдесят и он давно уже вышел в отставку. Но он являлся членом специальной комиссии и по-прежнему мог давать президенту советы по стратегически важным вопросам. Однако Джоунас подошел не к заместителю генерала, а к помощнику Лилиан, молоденькому майору со свирепой физиономией. Он занимался делами Лилиан грамотно и ревностно. Ему, правда, недоставало чувства юмора, но Лилиан говорила, что с этим можно смириться.

Майор спросил, желает ли Джоунас кофе, тот ответил утвердительно, и, не успел он войти в кабинет, как кофе был подан.

Лилиан сразу спросила об Одри. Но новостей не было. Он не мог сообщить ей ничего утешительного. Женщина настолько хорошо владела собой, что не стала продолжать разговор на эту тему, и Джоунас был ей за это благодарен. Теперь, когда под его влиянием Майкл пошел по стопам отца, Джоунасу было очень неуютно в присутствии Лилиан. Он знал, что, если жене Филиппа станет известно о его роли, ей это очень не понравится.

— Я рада, что ты смог прийти, — сказала она, пытаясь улыбнуться.

— Я понял, что ты звонила не просто так, — ответил Джоунас.

Они сидели в углу ее кабинета. Кабы не рабочий стол, он выглядел бы совсем по-домашнему. Не было тут ни набитых папками шкафов, ни сейфов. Но на столе выстроилась шеренга телефонов, мгновенно связывавших Лилиан с любым правительственным учреждением, от Белого дома и Пентагона до Капитолия. У генерала Хэдли были прочные и обширные связи, не только в Вашингтоне, но и в других столицах мира.

Пока они пили кофе, Джоунас хорошенько рассмотрел Лилиан. Она была в черном, без всяких украшений, кроме простого золотого обручального кольца и бриллиантовых сережек-гвоздиков, подарка Филиппа к десятой годовщине их свадьбы.

— Во время траура не носят драгоценности, Лилиан, — заметил он.

— Они дороги мне как память, — сказала она бесцветным голосом. — Кроме того, они не более броски, чем вот это. — Она посмотрела на свою левую руку. — Теперь я ношу лишь самые необходимые украшения. — Как будто в ее жизни не осталось места предметам роскоши.

— Филипп умер, — мягко сказал он. Лилиан закрыла глаза.

— Ты думаешь, его смерть уничтожила и память о нем? Будто его никогда не существовало?

— Я, конечно же, не имел в виду ничего подобного.

Она пристально посмотрела на Джоунаса.

— Филипп был тем, кем он был, и над ним смерть не властна.

Она была очень бледна. Из-за недостатка солнечного света ее кожа казалась прозрачной. Сейчас Лилиан показалась Джоунасу такой же красивой, как и в день их знакомства. Она была столь же очаровательна, столь же желанна.

Но не для Джоунаса. Интересно, подумал он, как скоро вокруг нее начнут виться холостые мужчины ее круга? Как помощница отца, она общалась с дипломатами самого высокого ранга со всего света.

И все они захотят урвать свое. Джоунас улыбнулся этим мыслям. Долгие годы он тщательно скрывал свою личную неприязнь к ней. Но сейчас, когда ее горе свело их вместе, он мог позволить себе насладиться этим чувством.

Жизнь, которую вели Филипп и Джоунас, была несовместима с той жизнью, что Филипп делил с Лилиан. Она никак не желала понять, что у мужчин должны быть свои секреты. Она хотела принимать участие во всех делах Филиппа. А если это не удавалось, Лилиан во всем винила Джоунаса. Наверное, ее злость и отвадила от него Филиппа.

Джоунас с грустью подумал, что после появления Лилиан они уже не были так дружны с Филиппом.

И все равно он не мог ее ненавидеть. Она любила Филиппа. И поэтому была частью его приемного семейства.

Рядом с ней трудно было избавиться от ощущения, что сейчас откроется дверь и войдет Филипп. Лилиан и Филипп. К своему удивлению, Джоунас понял, что не может думать об одном из них, тотчас же не подумав о другом.

— Его смерть, — говорила тем временем Лилиан, — не умалит значимости его жизни.

К сожалению, она не имеет понятия ни о том, ни о другом, подумал Джоунас. Или? Нет, пожалуй, нет. Последний удар, безусловно, доконает ее. Подчиняясь внезапному порыву, он коснулся ее руки, покрыв ладонью обручальное кольцо Лилиан.

— Конечно, — сказал Джоунас, — на его счету немало славных дел. Кому это знать, как не нам.

— Давай обойдемся без покровительственного тона, — предложила Лилиан. — Ты прекрасно знаешь, что мне много лет ничего не было известно о том, чем занимается Филипп. Только вы двое знали об этом. Меня это не радовало; но в конце концов пришлось смириться. — Лилиан улыбнулась. — Можешь не беспокоиться. Я не посягаю на ваши с Филиппом секреты.

Он нахмурился. Его всегда поражала метаморфоза, происшедшая с Лилиан Хэдли Досс. Поначалу певица из объединенной службы организации досуга войск, она теперь вращалась в дипломатических и военных кругах. Она, казалось, была не на своем месте в этом кабинете, средоточии огромной власти, с майором-подчиненным, таким же до мозга костей строгим служакой, каким все еще оставался ее отец. Была ли красота Лилиан причиной этого несоответствия? Или пол?

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил он. Наверное, она почувствовала замешательство и продолжала улыбаться.

— Я здесь работаю под началом отца, ты не забыл об этом, Джоунас? Генерал Хэдли все еще твой командир, как, впрочем, и мой. Он ведает всеми делами МЭТБ. К его словам прислушивались все президенты со времен Трумэна, и не без оснований. Страна с начала века не знала лучшего военного стратега, чем он. Секреты кончились, Джоунас. По крайней мере, для меня. И это радует. До сих пор секреты существовали лишь для вас с Филиппом. А я всегда оставалась в стороне.

— Но это работа. Лил.

— Это и сейчас работа, Джоунас. — Ее улыбка стала еще шире. — Только теперь это и моя работа. — Она опустила чашку. — Вот почему я просила тебя прийти как можно скорее. — Лилиан достала красную папку. На ней стоял гриф: «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО» и «ТОЛЬКО ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ». В углу были двойные черные полосы, означавшие, что этот материал нельзя ни размножать, ни выносить за пределы бюро.

— Что это? — спросил Джоунас, взяв в руки папку. Недобрые предчувствия охватили его.

— Читай, — сказала Лилиан. Джоунас открыл папку. Лилиан налила себе еще кофе, достала «иквел»[2]и высыпала в чашку два пакетика. Пока Джоунас читал, она помешивала свой кофе серебряной ложечкой.

— Господи! — вскричал Джоунас. — Боже праведный! — Он поднял на нее глаза. — Лилиан...

— Да, Джоунас. Это итог двухлетней проверки деятельности МЭТБ, проведенной по приказу отца.

— Я ничего об этом не знал, — сказал Джоунас.

— Как и я. До сегодняшнего дня. — Она пристально посмотрела на него. — Это правда, Джоунас? То, что написано в отчете? Об утечке информации. О том, что за последние шесть лет провалилось несколько статей?

— Кое-что правда, — сказал Джоунас. — Но таковы правила игры. Лил. — Он хлопнул ладонью по папке. — Но это! Господи, твой старик хочет закрыть наше бюро!

— Навсегда, — добавила Лилиан. — Таковы рекомендации, содержащиеся в этом отчете. И таковы будут рекомендации моего отца, когда он через месяц встретится с президентом.

— Так твой отец видел этот отчет?

Лилиан покачала головой.

— Еще нет. На следующей неделе он должен вернуться из Польши. А сейчас из-за переговоров его маршрут не совсем ясен.

Джоунас откинулся на спинку стула, перевел дух.

— Зачем ты показала мне это. Лил?

Она молча попивала свой кофе. Он поднял голову.

— Что ты пытаешься доказать все эти годы? Что ты ничуть не хуже нас с Филиппом? Что можешь быть с нами на равных? Это ведь не так, сама знаешь.

— Мужчины заблуждаются, — сказала она, — считая, будто женщины хотят сравниться с ними.

— Не хотят? — недоверчиво переспросил он. — Тогда чего же они хотят, если равенство их не интересует? Лилиан помолчала, задумчиво глядя на него.

— Толику уважения, Джоунас. Я ведь не многого прошу, не правда ли?

— Уважение.

— Да. — Взгляд Лилиан переместился на красную папку у него на коленях. — Кто еще мог бы достать ее, Джоунас? Не говоря уж о том, чтобы дать тебе заглянуть туда.

— Что ты хочешь взамен? Она пожала плечами.

— Ничего. Мы ведь практически одна семья, разве нет? Допив кофе, она протянула руку.

— Я должна ее забрать.

Джоунас вернул ей разгромный отчет.

— Знаешь ли ты, куда уходят твои секреты? — спросила Лилиан.

— К русским, — ответил он. — Но это почти все, что нам удалось выяснить.

— Что ж, — сказала она, — тебе следовало бы попытаться отыскать предателя до возвращения отца. Как только он прочтет отчет, от вашего бюро останутся рожки да ножки.

Вошел майор, положил на стол стопку бумаг и вышел, не говоря ни слова. Когда они остались одни, Лилиан спросила:

— Куда уехал Майкл? Этого вопроса он и боялся.

— Далеко. Лилиан напряглась.

— Он мой сын, и ты знаешь, где он.

— Ты уверена?

— Он приходил прощаться, но не сказал, куда и зачем едет. Однако догадаться нетрудно. Ты слопал его, как когда-то Филиппа.

— О чем ты говоришь? — возмутился Джоунас. — Филипп делал все, что хотел. Всегда.

— Не будь тебя, он нашел бы себе другое занятие.

— Какое же? — с нескрываемым презрением спросил Джоунас. — Программирование?

— Может быть. В любом случае, сейчас он был бы жив.

— Незачем обвинять меня в его смерти. На мне и так слишком большая ответственность.

— Надо думать, — бросила Лилиан.

— Что ты хочешь этим сказать? — медленно и осторожно произнес он.

— Я говорю о Майкле, — сказала Лилиан. — Ты единственный, к кому я могу обратиться. — Ее трясло от гнева. — Если ты сделал из него еще одного Филиппа, клянусь, ты заплатишь за это.

— Успокойся, — ответил Джоунас, не на шутку встревожившись. — Ничего подобного я не делал. — Он рассказал, что произошло у него в кабинете: о «завещании» Филиппа, о том, что Майкл попал в мир шпионажа, о том, наконец, куда он поехал. Зная, как Лилиан относится к его роли в жизни Филиппа и насколько она уязвима сейчас, после смерти мужа, Джоунас, конечно же, не собирался ей ничего рассказывать. Но у него не было выбора. Показав ему отчет с грифом «только для ознакомления», она раскрыла гораздо больше тайн, и он был благодарен ей за это.

Теперь он ждал истерики. Нечестно было направлять ее сына по тому же пути, который привел к гибели ее мужа. Но у него не было другого выхода. Кроме того, именно этого, вероятно, и хотел Филипп. Но попробуй объясни это Лилиан.

Он попробовал.

— Лил, — сказал он, закончив, — с тобой все в порядке?

Лилиан была очень бледна. Кажется, ее зубы стучали. Руки были плотно прижаты к туловищу. Он заметил, что она медленно раскачивается взад-вперед.

— Это все-таки произошло. — Ее шепот был еле слышен, но у него мороз прошел по коже. — Сбылись мои самые худшие опасения. О Джоунас, что ты наделал! — Внезапно ее голос окреп, теперь это был крик боли. — Ты похитил у меня мужа. Из-за тебя мы не знаем, жива ли Одри. Теперь ты рискуешь жизнью моего сына. О Господи! Господи боже мой!

Одри проснулась, будто от толчка. Было темно. Она плавала по волнам сна. Как ныряльщик, слишком долго пробывший на дне, стремилась к пронизанной солнцем поверхности воды над головой. А прохладная тишина океана не отпускала ее. Океана сна.

Ей снилось, что она привязана к стулу.

Запястья и лодыжки посинели и распухли от врезавшихся в них веревок. Ей было тяжело дышать, потому что веревки стягивали ей грудь. Спина была неестественно выгнута. Все мышцы болели.

Густая, мягкая и непроницаемая тьма походила на бархат.

Тьма пришла в движение. Закружилась, сгустилась. Одри почувствовала, как в ней зарождается страх. Дыхание участилось, во рту пересохло, под мышками выступил пот.

Господи, подумала она в полусне. Пусть это кончится. Но она даже не знала, что именно должно кончиться.

Тьма приобрела очертания, хотя Одри не могла разглядеть их. Во тьме пульсировала какая-то жизнь. И живое существо приближалось. В сознании Одри промелькнула мысль: «Спасения не будет».

Она всегда была уверена в своем бессмертии. В ее возрасте пятьдесят лет казались вечностью. Теперь она знала, что умирает. У нее стучали зубы, мысли путались. Ее душа, как маленький зверек, отчаянно пыталась выбраться наружу, покинуть обреченную на гибель бренную оболочку.

Теперь тьма была совсем рядом. Тьма источала жар, обжигавший ее бедра, на губах она чувствовала чужое дыхание. Это, несомненно, был мужчина. Одри стало жарко. Внезапно охватившее ее желание повергло девушку в еще больший ужас.

Тьма стала проникать в нее, и Одри простилась с жизнью...

Она проснулась в темноте, будто от толчка. Вздрогнула, еще не полностью освободившись от своих сновидений. Захотела смахнуть со лба пот, но не смогла.

Она была привязана к стулу.

Если Париж — город грязно-бурых, пыльно-зеленых и синих тонов, подумал Майкл, то на Мауи преобладают пастельные: бирюзовый, алый и бледно-лиловый. Больше всего его поразило, что амбру, темно-коричневый цвет, здесь и представить-то себе невозможно.

А в Японии, на холмах Йосино, где Тсуйо учил его мудрости жизни, преобладала амбра.

Майкл считал, это ни одно место на Земле не сможет поразить его так же сильно, как Париж и Йосино.

В Йосино все началось, а в Париже он сформировался как мастер.

И вот главное, что осталось у него в памяти: каждое мгновение вашей жизни должно иметь цель и смысл, должно работать на общую стратегию. Наложить кистью мазок на холст, соткать полотно, вырастить сад — во всем этом была определенная стратегия. Когда возникали конфликты — а они обязательно возникали, — первым делом следовало продумать план действий. Оружие применялось в самом крайнем случае, поэтому Майкл и отказался от предложенного Джоунасом пистолета.

Вечер только начинался. Солнце было еще высоко, его золотые лучи пронизывали бескрайние заросли сахарного тростника. Справа от Майкла высились Западные горы Мауи, их вершины скрывались в туманной дымке. В путеводителе, который он изучал во время долгого перелета, говорилось, что вот в этой тенистой расселине находится долина Яо, родина древних гавайских богов.

Майкл нашел взятый для него напрокат «джип». Укладывая в машину свой багаж, проверил, на месте ли полотняная сумка с катаной. Как и обещал дядя Сэмми, меч был на месте.

Действуя по плану, продуманному еще в самолете, в Кухулаи Майк занялся покупками. Первым делом он приобрел дешевую черную сумку. Часом позже он уже въезжал на скоростное шоссе Хоноапилани. Майк был недалеко от залива Маалае и направлялся на юг. Он знал, что очень скоро дорога обогнет Подбородок красавиц, как местные жители называли это место, и пойдет на северо-запад. Если смотреть на Мауи сверху, остров напоминал женскую фигуру. Его юго-восточная часть с огромным дремлющим вулканом Халеокала, возносившимся на две мили ввысь, была похожа на торс Кухулаи, где приземлился Майкл, с одной стороны, и залив Маалае с другой образовывали «шею». А то место, куда направлялся Майкл, Капалуа, и самая отдаленная часть, Кахакулоа, были «головой».

Шоссе кончалось за Капалуа. Огромная, в две с половиной тысячи акров, ананасовая плантация окружала уединенный курорт с парой замечательных площадок для гольфа. Поворачивая в конце шоссе налево, Майкл заметил их. В идеально подстриженной траве виднелись безукоризненные песчаные лунки, будто вырезанные скальпелем хирурга.

Трудно было представить себе, что милей дальше дорога — вернее, то, что от нее оставалось, — предательски извивалась вдоль хребта очередной горы в цепи вулканов, тянувшейся через весь северо-запад Мауи.

После парка Флемминг-Бич дорога резко сужалась. Уже не было ни спускавшихся террасами ухоженных газонов, ни домов с черепичными крышами, прятавшихся в благоухающих зарослях бугенвилий.

Теперь по краям дороги шли густые заросли. В некоторых местах, где виднелись охряные, с серо-голубым оттенком выступы скал, зелень нависала над дорогой.

Асфальт кончился, дальше пошла разбитая грунтовая дорога с глубокими колеями. Она была лишь чуть-чуть шире машины. Грязная и скользкая, дорога проходила так близко к обрыву, что кружилась голова. Внизу пенился океан. Высота обрыва в некоторых местах достигала четверти мили.

Теперь дорога стала настолько узкой, что машины вряд ли смогли бы разминуться на ней. С одной стороны круто уходила вверх гладкая стена утеса, с другой — такой же крутой обрыв.

Майкл включил передний мост «джипа». Слышалось пение птиц, иногда, после очередного крутого поворота, за птичьим гомоном угадывалось журчание водопада.

Попадались поросшие травой холмы, будто перенесенные сюда из Шотландии. На них паслись пестрые коровы. Казалось, они веками не сходили с места. Такой ландшафт стал для Майкла неожиданностью. Ни в одном путеводителе, ни на одной открытке не было снимков этой стороны острова.

Ни изумрудно-зеленых пальм, ни сапфировой сини лагун, ни пляжей с черным песком — только пронизанный светом воздух: тяжелый, густой и прозрачный, как нигде больше.

Он вспомнил Прованс на юге Франции с его удивительным светом. Листья платанов служили там своеобразной машиной времени. Проходя сквозь них, солнечный свет приобретал особый оттенок, покрывая все предметы вековой паутиной.

И здесь освещение было особенным, но совсем другим. Под лучами солнца ландшафт был точно призрачным. Зеленый цвет становился настолько прозрачным, что казалось, будто листва плавает в воздухе; желтые цвета пылали переполнявшей их энергией. Таинственные голубые цвета радужно переливались в тени и ярко блестели на солнце. В двух столь различных уголках Земли чувствовалась рука Всевышнего. Только его присутствием можно было объяснить такое состояние души.

Майкл едва успел крепко вцепиться в руль. Выскочивший из-за крутого поворота встречный «джип» уже налетал на его машину. Он больно ударился спиной.

Металл сминался и корежился, хотя Майклу удалось вывернуть руль и направить машину вверх по склону. От удара «джип» едва не опрокинулся.

Вторая машина, смяв фару и крыло его «джипа», крутилась на месте. Потом начала медленно раскачиваться, ее колеса бешено вращались в опасной близости от края обрыва.

Водитель то нажимал на тормоз, то отпускал его. Он действовал верно, но на такой дороге это было бесполезно. Обочину тут заменяла пропасть.

«Джип» Майкла работал на холостых оборотах. Майкл выжал ручной тормоз и перепрыгнул через заклинившую от удара дверцу. Вторая машина уже свешивалась с края обрыва, задние колеса вращались, не находя опоры: здесь не было асфальта, лишь комья грязи да обломки камней. «Джип» все дальше и дальше сползал с обрыва. Майкл вспрыгнул на его заднее сиденье, потянулся к водителю и рванул его на себя.

Он услышал скрежет коробки передач, почувствовал, как занесло «джип». С силой выбросив из гибнущей машины ее водителя, Майкл выпрыгнул сам.

Лишившись нагрузки на заднюю ось, машина полетела вниз. Еще мгновение назад она была здесь, и вот теперь пустота и свист ветра.

Тишина, потом — раскатистый грохот.

Только теперь Майкл смог рассмотреть водителя. Оказалось, что это женщина, и притом красавица. Японка. У нее была золотистая кожа — большая редкость в Азии. Такая очень в цене. Глаза у нее были восточные, удлиненные и миндалевидные. На солнце ее прямые густые волосы отливали синевой. Они толстой косой ниспадали на спину. У девушки был крупный рот. Казалось, мимолетная улыбка вот-вот тронет ее чувственные губы. Длинная шея и довольно широкие плечи; одежда сидела на ней, как на манекене в витрине магазина.

— С вами все в порядке? — произнес наконец Майкл, помогая девушке подняться. Он успел заметить, что тело у нее упругое и натренированное.

— Да, — ответила она, отряхиваясь. Майкл обратил внимание, что джинсы у девушки старые, вытертые почти добела. На кармане не было названия фирмы. — Боюсь, я не привыкла к таким дорогам.

— Каким дорогам? — спросил Майкл, и они с облегчением рассмеялись.

Она протянула руку:

— Элиан Синдзё.

Он принял рукопожатие.

— Майкл Досс.

Другой рукой Майкл начал вытаскивать из волос девушки застрявшие там веточки и травинки. Потом он вспоминал, что подумал тогда: «Она не только самая выдержанная, но и самая непосредственная из всех женщин».

— Спасибо, — сказала Элиан. — Я ни разу не попадала в аварию. Эта могла оказаться для меня первой и последней.

— Для нас, — поправил Майкл.

Она отвела глаза — впервые с тех пор, как он поднял ее с земли. Майкл почувствовал прохладу, как будто прежде ему было жарко от взгляда девушки.

— Думаю, «джипу» конец, — сказала она.

— Хорошо еще, если мой исправен. — Майклу совсем не хотелось двигаться. — Прошу прощения, если сделал вам больно. Нужно было вытащить вас из «джипа».

Девушка повернула голову, Майкл снова ощутил жар.

— Вы не сделали мне больно. — Она улыбнулась. — Во всяком случае, я не чувствую ничего похожего на боль.

— Мы оба едва не отправились следом за машиной.

— Правда? — Ее лицо снова приняло загадочное выражение.

Интересно, подумал он, как она отнеслась к этому известию? Близость смерти часто вызывает у людей возбуждение, особенно близость собственной смерти. Они начинают по-новому ценить жизнь или испытывают острые ощущения от того, что сразились с неизбежностью.

— Дорога была настолько разбитой, что колеса потеряли сцепление и «джип» уже сползал в обрыв, когда я вас схватил.

Элиан смотрела на Майкла. Ему бы хотелось узнать, о чем она думает.

— Вы очень сильный, — сказала она. — Я ничего не почувствовала, как будто ничего и не случилось.

— Только ваш «джип» лежит внизу разбитый.

— Это всего лишь груда металла, — заметила Элиан. В том, что она говорила, была какая-то абсурдная логика. Словно для девушки не существовало причины и следствия.

Майкл подошел к своей машине. Ее правый бок был приподнят, руль вывернут до упора.

— Ладно, — сказал он, садясь за руль. — Посмотрим, как она себя поведет.

Он снял машину с тормоза и выжал сцепление, она несколько раз подпрыгнула и едва не перевернулась, но пока ему удалось вывести ее на дорогу.

— Садитесь, — пригласил Майкл. Она осторожно подошла, встала на подножку. Машина тронулась, едва Элиан успела запрыгнуть внутрь.

— Куда вы ехали? — спросила она. Даже сейчас она не откинула спадавшие на лицо волосы.

— Осматривал окрестности. А вы?

Элиан тотчас пожалела, что задала такой вопрос.

— Я ехала в Капалуа поиграть в теннис.

— К сожалению, мы едем в другую сторону. Казалось, дорога поглощает все его внимание.

— Ничего страшного, — беспечно произнесла Элиан. — Куда вы сейчас направляетесь?

— К цивилизации, — ответил Майкл, давая гудок перед крутым поворотом. — Нужно доставить вас домой. Если, конечно, вы не собираетесь «голосовать» на дороге.

Она засмеялась.

— Я в некотором роде спортсменка, но всему есть предел.

— Как называется отель?

— У меня дом в долине Яо, — сказала Элиан. — Вы знаете, как до нее добраться?

— Вот здесь я поверну направо, вместо того чтобы ехать прямо, в Кухулаи, так?

Элиан поразилась тому, как действовало на нее его присутствие. Рационального объяснения этому не было. Она встревожилась. Элиан считала, что именно иррациональное управляет ходом событий. Силы вселенной, эти невидимые, но ощутимые течения, никогда не действовали без причины. Может быть, эти силы хотели сообщить ей что-то или о чем то предостеречь?

И если да, то о чем?

— Вы не турист, а стало быть, должны знать, хороши ли в Капалуа корты.

— Что?

— Теннисные корты.

Вдоль дороги стали время от времени появляться дома. Потом кладбище. Майкл и девушка приближались к цивилизации.

— Ах, это... — Элиан не сразу поняла, о чем речь. — Да, корты хорошие.

Бензоколонка, церковь, телефонная будка.

— Вы не остановитесь тут? Мне надо позвонить.

— Конечно.

— Мой партнер по теннису будет волноваться, — сымпровизировала она.

В телефонной будке она набрала свой собственный номер и, слушая гудки, поговорила с воображаемым собеседником.

— Все в порядке, — сказала она, садясь в машину. — А то он уже начал волноваться.

— Ваш постоянный партнер? — спросил Майкл.

— Мой друг, — простодушно ответила она.

— Разве он не работает? — спросил Майкл. — Сейчас самый разгар рабочего дня.

Элиан рассмеялась.

— У него ненормированный день. Он работает на самого большого кахуна на островах. — Она повернулась к Майклу. — Вы знаете, что это значит?

Майкл покачал головой.

— Это по-гавайски. Первоначальное слово имело значение «знахарь», «шаман». Тот, кто общается с древними духами и богами Гавайев.

— А теперь?

Элиан пожала плечами.

— Настали новые времена. Как и многие другие слова, это используют не по назначению. И так часто, что многие молодые гавайцы забыли его первоначальный смысл. Сегодня «кахуна» означает «большая шишка», влиятельный человек.

— Как босс вашего друга.

Элиан уловила в его голосе заинтересованность. Она смотрела на маячившие в тумане горы, на молнии над вершинами.

— Как зовут кахуна?

— Вам его имя ничего не скажет, — она махнула рукой. — Здесь поворот. Так, теперь прямо.

Они въехали в долину. Дорога вилась меж горных кряжей, покрытых густой растительностью.

— Тут направо, — сказала Элиан. Они подъехали к дому. Элиан вышла и повернулась к Майклу.

— Не хотите ли перекусить? Или, по крайней мере, выпить?

— Думаю, что нет. Опять эта улыбка.

— Но вы просто обязаны, — она протянула ему руку. — Вы спасли мне жизнь. Мне-то повезло, а вам может, и не очень.

— Почему это?

Она засмеялась.

— Потому что теперь вы обязаны оберегать меня до конца моих дней. — Интересно, хотела ли она, чтобы ее замечание прозвучало насмешливо? — В японском языке есть даже такое слово. Знаете? Гири?..

— Да, — сказал Майкл и взял ее за руку. Теперь он очень хотел войти в дом и побыть с ней еще. Потому что слово «гири» употребляется членами якудзы. А шеф якудзы здесь — толстяк Итимада, подумал он. И если эта женщина связана с якудзой через своего дружка, я смогу этим воспользоваться. Вот она, та самая стратегия. Тсуйо мог бы им гордиться.

— Оно означает «бремя, непосильное для человека».

— И да, и нет, — сказала Элиан, ведя его к дому. — Некоторые считают, что гири — это бремя, непосильное для одного человека.

Когда толстяк Итимада добрался до двери обшарпанного дома в Вайлуку, где обретались два его гавайца, кровь застыла у него в жилах. Он позвонил им из кабинета по своему личному телефону, а приехал сюда один. Никто из его клана не знал, что толстяк нанял этих гавайцев. И это обстоятельство, разумеется, было самым главным.

Его обволакивали звуки и запахи, доносившиеся из соседних домов. Итимада услышал ароматы тушеного пои. Вот заспорили двое ребят; голос Джека Лорда произнес с телеэкрана: «Бери их, Дано. Одного убей...» Хлопнула дверь, звуки оборвались.

Рука толстяка застыла в воздухе у самой дверной ручки. Он смотрел на грязные доски крыльца. На темное пятно, просочившееся из-под двери.

Пятно поблескивало, как свежий лак. Но толстяк знал, никакой это не лак. Он огляделся, нагнулся и дотронулся пальцем до пятна. Растер каплю между пальцами. Из темно-коричневой она сделалась темно-красной. Да толстяк и без того знал, что она покраснеет.

Он выпрямился, достал носовой платок и, обернув им ручку, дотронулся до нее. Никаких отпечатков. Дверь не была заперта.

Свободной рукой толстяк достал тупоносый револьвер, потом с силой толкнул дверь, — так, что она стукнулась о стену.

Он переступил порог и тихонько обошел весь дом. В одной из спален наткнулся на девиц. Не обратив на них внимания, он переступил через тела. Толстяк старался не оставлять отпечатков пальцев ни на вещах, ни на людях. Вернее, на том, что раньше было людьми. Увидев, как обезображены трупы, он подумал: этот человек — чудовище.

Толстяк покинул дом, твердо зная лишь, что оба гавайца мертвы и того, что они извлекли из камеры хранения в аэропорту, в доме не было.

Сидя в припаркованной рядом с домом машине, почти на том самом месте, где несколько часов назад сидел Удэ, толстяк обдумывал положение. Он ни на минуту не сомневался, что это дело рук Удэ. А значит, Удэ теперь завладел той вещью, которую Филипп Досс спрятал в аэропорту.

Независимо от того, что это было — документ Катей, синтом — или еще что-нибудь, — обстоятельства для толстяка складывались наихудшим образом. Теперь Удэ знал, что толстяк обманывал. Может, он еще не пронюхал, что именно замышлял Итимада, но толстяк хорошо знал Удэ и понимал: это его не спасет. Удэ говорил, что Масаси Таки велел ему действовать по собственному усмотрению, и толстяк вполне допускал, что так оно и есть.

Толстяк не сомневался: он сумеет выжить, только убив Удэ. Филипп Досс доверил толстяку важные сведения. Теперь толстяк понимал, что не должен был делиться ими ни с кем. Собственно, он и раньше это подозревал, но только сейчас осознал, какую страшную ошибку совершил. Ни в коем случае нельзя было посылать этих двух гавайцев за ключом и в аэропорт. Но присутствие Удэ настолько выбило его из колеи, что он запаниковал.

Итимада закрыл глаза. И снова увидел печальный итог кровавой резни, учиненной в неряшливом домишке на той стороне улицы. Как будто эти картины навек отпечатались на внутренней поверхности век. Толстяка начало мутить.

Он вспомнил годы работы на Ватаро Таки, вспомнил, как пошел к оябуну просить прощения. Ватаро Таки имел полное право потребовать, чтобы толстяк совершил сеппуку, но попросил всего лишь мизинец.

Ватаро Таки не был похож на оябунов других кланов, пекшихся лишь о приумножении богатств и о том, как бы им дочиста ограбить своих сограждан. Ватаро Таки думал о будущем Японии. И толстяк тоже был частицей этого будущего.

Теперь это будущее покоилось на глубине шести футов вместе с бренными остатками Ватаро Таки. Но наставник толстяка Итимады был все еще жив, пусть только в его памяти. Что сказал ему по телефону Филипп Досс в тот день, когда его убили? «Я знаю, кому и чему вы служите. Мы с вами оба любили Ватаро Таки, не так ли? Я знаю, вы сделаете то, что нужно».

Пришло время, подумал толстяк, отплатить Ватаро Таки за его доброту.

Теперь толстяку придется сводить на ней последствия своих ошибок. Наблюдатели в аэропорту уже сообщили ему, что Майкл Досс прибыл на Мауи. Толстяк понимал, что необходимо найти сына Филиппа Досса и передать ему все, что он знал о синтаи.

«Спроси моего сына, помнит ли он синтаи», — сказал Филипп Досс.

И тут толстяк Итимада вслух произнес: «Будда!» Потому что внезапно понял, каким образом Удэ ухитрился узнать о гавайцах. Удэ прослушивал телефонные разговоры толстяка. А значит, ему известно и о том, что Майкл уже на острове. А ему, толстяку, пришлось сказать двум гавайцам, что ключ оставлен на имя Майкла Досса. Стало быть, Удэ знает, кому предназначалось содержимое шкафчика.

Толстяк завел машину и тронулся с места. Теперь начнется гонка, подумал он. А финиш будет там, где Майкл Досс.

Шел дождь.

Ее лицо казалось размытой тенью на стене.

Майкл смотрел на Элиан.

— Я приехала сюда, — сказала она, — потому что устала от городов. Машины, квартиры, конторы. Все это выматывало меня.

Меньше всего Майклу хотелось увлечься этой женщиной. Ему приходилось постоянно напоминать себе, что находится здесь для того, чтобы установить, как она связана с гавайской якудзой. Если ее парень входил в клан толстяка Итимады, с его помощью можно было бы силой вломиться в жилище толстяка.

— Я все время болела, — говорила Элиан. — «У вас понижена сопротивляемость», — сказал мой врач. «Ваши надпочечники истощены», — сказал мой хиропрактик. Город губил меня.

— Какой город?

— Не имеет значения, — сказала она. — Все они одинаковы. Или, по крайней мере, одинаково пагубно действуют на людей.

Ему было легко скрывать свои мысли. Пока она показывала ему дом, он говорил все, что нужно в таких случаях. Здесь действительно было на что посмотреть, даже в дождь. Долина лежала меж двух потухших вулканов.

— А здесь я смогу обновиться. В обители богов, неподвластных времени.

Дождь, стекающий с изумрудно-сапфировых гор. Потрясающее зрелище. Да еще в долине между двумя гигантскими земными драконами, крест-накрест пересекающими, по китайскому поверью, всю эту землю. В таком обрамлении ее чрезмерный мистицизм передавался и Майклу.

— Вы чувствуете, Майкл? Вы чувствуете их силу? Энергию, исходящую от этих гор?

Странно, но он и впрямь чувствовал.

Дождь барабанил по стеклянной крыше в спальне Элиан. Стоя здесь, Майкл вспомнил свое ателье на авеню Элизе Реклю в ту ночь, когда Эа осталась у него. Он пытался отогнать эти воспоминания, но не мог.

— Вы так молчаливы, — она повернулась к нему. — Я слишком много говорю. — Элиан засмеялась. Ее смех звучал очень естественно.

— Нет, — сказал он. — Я с удовольствием слушаю. Трудно вести разговор, когда перед глазами эти горы.

— Да. Приехав сюда, я тоже это почувствовала. Они внушают благоговение, но не пугают.

Поначалу он не мог понять, почему Элиан напоминала ему об Эа. Он поймал себя на том, что не хочет покидать этот дом, жилище Элиан. Некоторые люди могут годами жить в доме, не оставив в нем ни малейших следов своего пребывания. Элиан, по ее словам, жила здесь меньше месяца, но дом уже стал ее домом. Ее присутствие ощущалось, будто аромат духов.

— Кажется, что время здесь останавливается. Знаете, Майкл, гавайцы утверждают, будто их герой, Мауи, взобрался на вершину горы Халеокала, протянул руку и схватил солнце. Он заставил светило замедлить движение по небосклону, чтобы его родной остров всегда купался в лучах солнца. Живя здесь, начинаешь этому верить.

— Даже в дождь?

Они сидели на ланаи, пили чай со льдом. Внезапно у Майкла защемило сердце. Он вспомнил, как открыл глаза в эту ночь, проведенную с Эа. Они только занимались любовью. Дождь стекал со стеклянной крыши, и бледные тени струй скользили по сплетенным телам Майкла и Эа.

— Да-да, — сказала Элиан, — особенно в дождь. Видите? — Она указала рукой. Величественная радуга простиралась над долиной. Она опиралась на вершины гор, все еще скрытые облаками; и так играла красками, что больно было глазам, — Это значит, что солнце светит даже во время дождя.

И тогда Майкл будто заново увидел лицо Эа. Глаза ее были закрыты, лицо абсолютно спокойно. Наверное, она спала. Ни морщинки, ни складочки на лице. А поскольку лицо Эа было лишено какого бы то ни было выражения, Майклу казалось, что он может заглянуть в глубины ее души.

— Здесь, — сказала Элиан, — дождь исполнен драматизма.

— Как и в Японии.

Элиан не повернула головы.

— В Японии, — сказала она, — дождь прекрасен, величествен, но он падает на землю и поверхность воды под идеально прямым углом! Здесь, на Гавайях, дождь дикий, насыщенный энергией и светом. Неподвластный никакому принуждению.

Лежа рядом с Эа, Майкл понял, что влюбился совсем не в нее. У нее не было ни индивидуальности, ни своей философии, ни идей. Душа Эа была подобна прозрачному кристаллу. Она сияла. Грани кристалла преломляли падающие под разными углами лучи света и окрашивались во всевозможные цвета.

Но сам по себе кристалл был бесцветным.

Любовь переполняла Эа, и она, открыв глаза, сказала:

— Я хочу остаться. Не только сегодня. Не только до утра. Я хочу остаться с тобой навсегда.

Он не требовал от Эа невозможного, не пытался обрести в ней свой идеал. Просто он внезапно понял, что ошибся. Кристалл ее души он принял за чистоту души. Оказывается, с горечью подумал Майкл, он все еще пытается найти то, в чем ему уже было отказано. Сейоко давно умерла, а он все не мог забыть ее. И не мог жить лишь одной памятью о ней.

Поэтому на следующее утро Майкл в последний раз закрыл за Эа дверь. Она ушла. Остались лишь ее изображения на полотнах. И больше ничего.

Это он был во всем виноват. Он терзал себя ее болью. Из ее слез родилась мука неутолимого желания, которая будет сопутствовать ему всю жизнь.

— Вы жили в Японии? — спросил он.

— Да, много лет, — ответила Элиан. — Но скоро яростная энергия Токио начала нагонять на меня дремоту.

«Она похожа вовсе не на Эа, — подумал Майкл, и сердце его учащенно забилось. — Она напоминает мне Сейоко».

— А вы не соскучились по Японии? — севшим голосом спросил он.

— Меня не тянет ни в какую конкретную страну, — сказала Элиан. — Я свободна от всяких уз. Привязанность к людям изнуряет меня так же, как города. Взаимная ответственность для меня подобна оковам. Вы читали «Путешествия Гулливера»? Я чувствую себя Гулливером, прикованным к земле лилипутами. Я должна быть свободна.

Теперь вот Элиан. Ее мистицизм притягивал его. Майклу нравилось ее отношение к силам природы, весьма напоминавшее безоговорочное смирение. В каком-то смысле она была начисто свободна от цивилизации, поэтому не придерживалась условностей, которые так раздражали его.

Майкл понял это много позднее, но его тянуло к ней так же, как его отца притягивала тайная жизнь, вести которую позволяла работа в седьмом подразделении, а потом в МЭТБ.

Быть обособленным от всего мира. Быть не таким, как все. Но самое главное — ощущать неограниченную свободу.

Всю свою сознательную жизнь Филипп посвятил тому, чтобы иметь возможность жить и действовать, сообразуясь лишь с собственными желаниями, возможность выбора. Это он считал самым большим своим достижением.

У Майкла все получалось более естественно. Учеба в Йосино помогла ему. Свобода выбора была для него чем-то само собой разумеющимся.

— Солнце, — сказала Элиан. — Посмотрите! Показались вершины гор!

Майкл забыл, зачем он здесь. Зачарованный природой, он глазами художника следил за белой дымкой, рассеивающейся над неровной грядой гор. Подобно невидимым пальцам фокусника, порывы ветра убирали с неба барашки облаков. Золотой солнечный свет хлынул на склоны гор, озаряя стволы деревьев, сверкающие каскады водопадов. Запели птицы. Нужно встать. Иначе он никогда не сможет уйти. Но едва Майкл собрался подняться, Элиан повернулась к нему. На солнце ее волосы отливали медью. Вот так ее нужно нарисовать, в этой позе, когда лицо ее лишено маски, которую надевает на себя большинство людей, маски, мешающей уловить движения души, саму жизнь.

— Вы можете уйти сейчас, — сказала Элиан. Он знал, что она права.

Каждое утро Митико справляла один и тот же обряд. За час до того, как должен был раздаться телефонный звонок, она уже была на ногах. Приняв ванну и одевшись, спускалась в сад, где рядом с ней всегда кто-то был. Непременно мужчина. Обязательно здоровяк со спрятанным под пиджаком пистолетом. Кто-нибудь из людей ее сводного брата Масаси. Он держал зонтик над ее головой. В ясные дни зонтик защищал Митико от солнца, в ненастные — от дождя.

Она медленно брела по выложенной камнями аллее, пока не доходила до большого плоского валуна, от которого в разные стороны разбегались три тропки. Ступив на ту, что вела направо, Митико слушала пение зяблика, свившего гнездо на вишневом дереве возле высокой каменной стены. Весной она любила сидеть под деревом и слушать требовательный писк голодных птенцов.

За вишней, у дальней стены сада, стоял потемневший от времени деревянный храм Мегами Китсунэ, богини-лисицы. Храм был перенесен сюда специально для Митико. С помощью своего спутника она преклоняла колени, зажигала палочки дзёсс и склоняла голову в молитве.

Она всегда молилась о двух вещах: чтобы зазвонил телефон, и чтобы ее внучка была жива. Когда она возвращалась домой после молитвы, ее руки и ноги были холодны как лед.

Дома Митико садилась рядом с телефоном, и ее трясло, как в лихорадке. Она не притрагивалась к еде, как ни увещевал ее повар попробовать хотя бы кусочек. Она отказывалась от чая. Она ничего не брала в рот до тех пор, пока не раздавался пронзительный телефонный звонок и Митико, схватив трубку, не слышала с замиранием сердца тоненький голосок своей внучки:

— Бабушка?

Митико закрывала глаза, слезы катились по щекам. Ее внучка прожила еще один день.

— Бабушка? — Голосок был, как у Эльфа.

— Да, моя девочка.

— Как ты поживаешь, бабуля? — Этот такой знакомый ей милый голосок на другом конце провода. Откуда он доносился? Если бы только Митико знала, где Масаси держит ее внучку.

— Хорошо, моя маленькая. А ты? Тебе хватает еды? Ты высыпаешься?

— Мне скучно, бабуля. Я хочу домой. Я хочу... И разговор каждый раз прерывался на этих словах. Митико ничего не могла с собой поделать. Она каждый день кричала в трубку: «Маленькая! Моя маленькая!» — и глотала горькие слезы.

Масаси приказал, чтобы разговор обрывался на середине фразы. Это лишний раз доказывало, что он был хозяином положения. Он был подобен богу: даровал жизнь или смерть.

Три раза в неделю Масаси Таки проводил утренние часы на складе на пристани Такасиба. Расположенная почти посреди западного берега токийской гавани, Такасиба была городом в городе. Здесь днем и ночью шла разгрузка привезенных морем товаров, предназначавшихся для самых разных компаний, разбросанных по всей стране.

Одновременно всевозможнейшие грузы отправлялись отсюда практически во все страны мира. А в итоге — неразбериха со встречными поставками, ошеломлявшая даже отлаженную, как машина, японскую таможню.

Склад Такасиба был совместным предприятием Таки-гуми и Ямамото. Деятельность, связанная с Такасибой, постепенно становилась для Таки-гуми основной. Это и должно было произойти, думал Масаси.

Он всегда встречался с одними и теми же людьми: здоровенными боевиками по имени Дэйдзо, которому Масаси доверил обучение новобранцев; Каэру, невысокого роста советником, оставшимся еще со времен Ватаро Таки. Кожа его была сплошь покрыта татуировками. И с Кодзо Сийной.

Когда в конце сороковых годов завершился этап становления и отец Масаси утвердил свою власть, он наложил запрет на те жесткие методы, которые теперь вовсю применял Масаси. Ватаро вполне устраивало, что угроза применения насилия гарантировала ему преданность тех, от кого зависело поступление доходов. Масаси был настроен не так благополучно. Кроме того, он желал самодержавия. Как ни огорчала его эта мысль, но Ватаро Таки оставил неизгладимый след в истории якудзы. Его преемник должен был покорить новые высоты, затмить достижения своего предшественника.

Масаси любил проводить встречи в гимнастическом зале, устроенном под одним из пролетов неширокого деревянного мостика, висевшего на головокружительной — сорок пять футов — высоте над подвалами склада. Цокольный этаж был таким просторным, что в нем помещались лаборатория с новейшим оборудованием фирмы «Ямамото Хэви Индастриз», склады, а также мастерские, оснащенные не хуже настоящего завода.

В гимнастическом зале, у земляных стен, оставшихся от построек четырехвековой давности, времен сёгуната Токугава, поблескивали тренажеры фирмы «Наутилус».

Масаси любил встречаться с людьми обнаженным по пояс. Пот обильно стекал по его лишенной растительности груди. Он переходил от одного тренажера к другому, ведя при этом беседу. У Масаси никогда не бывало одышки, и он не прекращал упражняться, как бы долго ни затянулась встреча.

— Докладывай, Дэйдзо, — велел он, когда все собрались.

— Появляются все новые и новые юнцы, — сказал гигант. — Они больше напоминают свору бешеных псов, сами знаете. К нам приходят любители побаловаться травкой, наркоманы, рокеры. — Он усмехнулся. — Они величают себя изгоями. На самом деле это просто шпана. Им не хватает дисциплины. Ха! Они и слова такого не слышали.

— Всякое боевое подразделение должно подчиняться дисциплине, — сказал Кодзо Сийна, не глядя ни на Дэйдзо, ни на Каэру. Любуясь игрой мускулов Масаси, он вспоминал те времена, когда его тело было таким же сильным и гибким. — Как показывает история, даже у самых неискушенных полководцев в армии была дисциплина. Иначе войну не выиграть.

— Новобранцев обучат, — спокойно сказал Масаси. — Этим займется Дэйдзо. Они ведь как овцы, эти «крутые» парни, нэ,Дэйдзо? Они ничего из себя не представляют, поэтому им нужен вожак, чтобы думал за них. — Он перешел к другому тренажеру. — Где теперь их вожак, Дэйдзо?

Гигант ухмыльнулся.

— Висит вниз головой в их казарме.

— Он мертв? — спросил Кодзо Сийна, словно осведомляясь у торговца рыбой, свежий ли у него улов.

— Запашок появился, — ответил, смеясь, Дэйдзо. — Они спрашивают, когда я его сниму. Я ответил, что ему еще надо дозреть. А когда решу, что пора скормить его им, лишь тогда и сниму.

— Они теперь боятся Дэйдзо, как никогда не боялись своего вожака, — сказал Каэру, пожилой молчаливый человек, по всей видимости, начисто лишенный самолюбия. Он был главным стратегом. Это он изобрел способ провозить в Японию груды сделанных в разных странах товары и доставлять их на этот склад без таможенного досмотра. — У них в глазах появился проблеск мысли. Они начинают превращаться в армию.

Кодзо Сийна кивнул. Он тоже ценил ум Каэру. Может быть, в этом лысом человеке он нашел родственную душу. Сийна был не из тех, кто недооценивает силу мысли.

— Нам отчаянно не хватает пространства, — сказал Сийна. — Это знали наши прадеды, когда шли завоевывать Китай. В этой перенаселенной стране нам негде развернуться. Мы возимся, будто муравьи, и земля почернела от наших тел. Мы уже ползаем друг по дружке, но нас это не заботит. Мы совершенно невозмутимы перед лицом ужасного будущего, которое вот-вот станет настоящим. Война и первые послевоенные годы показали, что народ способен творить чудеса. И если предоставить ему такую возможность, чудо может повториться. Вот наша цель. Поход будет недолгим, и от тебя, Дэйдзо, требуется превратить этот сброд в боеспособную армию.

— Я подготовлю их, — пообещал Дэйдзо.

— А как насчет оружия? — спросил Сийна Каэру.

— Как вам известно, — ответил Дэйдзо, — ввоз наркотиков позволил нам использовать ту же сеть и для доставки в Японию оружия. Реальная угроза исходит от таможни. Если обнаружат хоть один из этих ящиков, начнется такая кутерьма, что продолжать ввоз и сборку будет практически невозможно.

— Более того, — сказал Кодзо Сийна, — армейские подразделения будут прочесывать весь порт в поисках такого рода грузов.

— Совершенно верно, — согласился Каэру. — Поэтому, наладив работу сети по доставке наркотиков, я занялся таможней. Существует много способов оказывать давление. Я выбираю самые действенные.

— А те чиновники, на которых оказывается давление, — спросил Сийна, — что им известно?

— Волшебное слово, — сказал Каэру. — «Опиум». Они понятия не имеют, что на самом деле лежит в этих ящиках.

— А Нобуо Ямамото? — спросил Сийна, глядя на Масаси. — Выполняет ли он свои обязательства?

— Семьи Ямамото и Таки дружат много лет. — Масаси употребил слово, обозначающее дружбу на всю жизнь, им редко пользовались за пределами Японии. — Нобуо предоставьте мне.

— Без него мы не сможем выступить, — напомнил Сийна.

— Я сказал, предоставьте его мне.

— Хорошо, — согласился Сийна. — Все идет по плану. Мы будем готовы через десять дней. Для Японии начнется новая эра.

Мужчины церемонно поклонились. Дэйдзо бросил взгляд на часы.

— Мне пора.

Он вышел вместе с Каэру, оставив Масаси наедине с Сийной.

— Если бы у меня был сын, — сказал Кодзо Сийна, все еще разглядывая мускулистое тело Масаси, — он был бы похож на вас.

— А вы, — отвечал Масаси. В комнате воняло потом. Его руки в черных перчатках сжимали сверкающую хромом штангу. Масаси со стоном нагнулся, потом выжал вес до конца. На выдохе опустил штангу. Он без труда выжимал сто фунтов. — Вы враг моего отца.

— Был врагом, — поправил его Сийна. — Ваш отец умер.

— Я его наследник, — сказал Масаси. Он облизал залитые потом губы. — Я оябун Таки-гуми. Я то, что осталось после Ватаро Таки.

Кодзо Сийна неподвижно смотрел на него. Стоя вплотную к Масаси, он вспоминал, каким сильным было в юности его собственное тело. Теперь его единственным врагом стало время. Впрочем, он давно это знал.

Масаси отпустил штангу и отошел от тренажера. Снял с вбитого в стенку крюка полотенце и на ходу вытерся. Остановившись перед Сийной, он сунул полотенце ему под нос.

— Вот, — сказал он, — полюбуйтесь, что есть у меня и чего вы давно лишены. — Масаси отшвырнул полотенце в сторону. — Вы стары, Сийна. И слабы. Я нужен вам, потому что я — ваши руки и ноги. Без меня вы просто беспомощный старик, мечтавший о славе. Без меня ваши мечты не сбудутся. — Он наклонился над сидевшим Сийной. — Я хочу, чтобы вы помнили об этом, когда вам опять придет в голову взять верх на этих встречах. Это мои люди. Они подчиняются мне. Вероятно, вы забыли, что здесь я вас только терплю.

— Я вношу свой вклад, — спокойно сказал Сийна, — как и все остальные.

— Смотрите, не переусердствуйте с этим вкладом, — пригрозил Масаси.

Когда Кодзо Сийна сел в поджидавшую машину, он все еще чувствовал на своем лице тепло тела Масаси. Впервые в жизни он так остро ощутил свою собственную унизительную телесную немощь.

Сийна дал знак водителю, и машина тронулась. Когда они въехали в город, Сийна сказал, куда ему нужно.

Очутившись в районе Синдзуки, он приказал:

— Остановись здесь и жди. У меня назначена встреча.

Водитель вылез и ступил на тротуар. Народу было много. Сийна посмотрел на часы. Нескоро еще удастся где-нибудь смыть с лица пот Масаси. Ярость, которую Сийна старательно сдерживал, теперь нахлынула на него. Он сжал кулаки. Даже такой выдержанный человек, как Кодзо Сийна, едва терпел заносчивость Масаси.

В юности Сийне не приходилось сносить оскорбления. Он вспомнил, как однажды, когда он учился в колледже, кто-то из старшекурсников высмеял его. Тогда Сийна был молод и горяч. Он тотчас набросился на обидчика, и в награду за прыть его вываляли в грязи возле школы. Но тем дело не кончилось. Сийна затаился. Он перебрал множество способов мести. И наконец остановился на самом изящном, а поэтому самом сладостном. В конце семестра, когда этот старшекурсник вместе с другими подающими надежды выпускниками должен был целый день держать экзамен, от итогов которого зависело, попадет ли он в одно из престижных министерств, Сийна перевел стрелки будильника. Парень на три часа опоздал на экзамен, и его исключили. Не помогли даже мольбы могущественного папаши. Карьера сынка была загублена.

А теперь, когда Сийна увидел направляющегося к машине человека, его кулаки разжались. Он улыбнулся. Грубость Масаси была мгновенно забыта; сладостное удовлетворение от изощренной мести наполнило его душу.

Водитель распахнул заднюю дверцу. Подошедший человек заглянул в машину, потом сел рядом с Сийной. Мгновение спустя машина влилась в полуденный поток транспорта.

— Как я уже сказал вам по телефону, — обратился Сийна к своему спутнику, — я полностью в вашем распоряжении. — Он улыбнулся. — Я знаю один чайный домик. Там очень тихо и удобно. Там мы будем пить чай и есть рисовые лепешки. И вы расскажете мне, чем я могу быть вам полезен.

— Вы очень добры, Сийна-сан, — сказал его собеседник. — Думаю, мы сумеем прийти к соглашению, которое отвечало бы нашим обоюдным желаниям.

Он подвинулся, и солнце осветило его лицо.

Это был Дзёдзи Таки.

В 8.22 утра Лилиан сняла трубку телефона-автомата на главной улице Джорджтауна. Она набрала местный номер, услышала щелчок, потом гудок, и набрала номер телефона по ту сторону Атлантики, который помнила наизусть.

После третьего гудка ответил голос с заметным парижским акцентом. Лилиан назвалась, но не своим настоящим именем.

— Мне нужно с ним поговорить, — бегло произнесла она по-французски.

— Его здесь нет, — неуверенно ответил мужской голос на другом конце провода.

— Тогда свяжитесь с ним, — настаивала Лилиан. Она прочла вслух номер телефона-автомата. — Я пробуду здесь десять минут. Пусть он позвонит мне.

— Я попробую, мад...

Она резко нажала на рычаг и тут же подняла трубку, незаметно придерживая его. Разглядывая любителей попялиться на витрины, она делала вид, будто разговаривает по телефону.

В ожидании звонка Лилиан попробовала успокоиться и собраться с мыслями. Но ни о чем другом, кроме страшной опасности, грозившей Майклу, она думать не могла. После смерти Филиппа и похищения Одри Лилиан и так еле держала себя в руках. А теперь еще это. Не слишком ли? Она закрыла глаза, пытаясь сдержать подступающие слезы.

Телефон зазвонил через девять минут. Лилиан вздрогнула от неожиданности, у нее заколотилось сердце. Она отпустила рычаг.

— Алло, — на французский лад сказала она.

— Бонжур, мадам, — произнес приятный мужской голос. — Как у вас дела?

— Я в ужасе, — призналась Лилиан.

— Этого следовало ожидать, — сказал голос. — Но вы не передумали?

— Я думаю об опасности, — сказала Лилиан. — Впервые в жизни.

— Это значит, что вы живы, — ответил голос. — «Праздничный пир ощущений опасность приносит».

— Который там у вас час? Никак не могу сообразить.

— Начало пятого вечера. А зачем вам это?

— Вы скоро пойдете домой к жене, — сказала она. — Я пытаюсь себе это представить. Иногда полезно подумать о неприятном.

— Все будет в порядке, Лилиан.

— Все будет в порядке у вас. В вашем положении все очень просто.

— В моем положении, — произнес голос, — ничто не просто. Пожалуйста, запомните это.

По улице проносились машины. Лилиан казалось, что она смотрит на экран телевизора. Она уже начала отгораживаться от суеты жизни.

— Когда к вам попадет то, что нужно? — спросил голос.

— Завтра вечером.

Почему у нее так стучит сердце?

— Но вы все равно далеко.

Потому ли, что знала, как опасен может быть этот человек? Конечно, не для нее. Для других.

— Вы все сделаете, как надо, — мягко произнес голос. — Я в вас верю. Что касается вашей семьи, еще раз заверяю, что я не причастен к смерти вашего мужа.

— Вы что-нибудь слышали об Одри?

— Боюсь, что нет. Ее похищение не менее загадочно, чем гибель Филиппа.

Сейчас он говорил совсем как Джоунас. Впрочем, у этих двух мужчин действительно много общего. Лилиан прижалась лбом к стеклу.

— Я устала, — сказала она. — Я так устала.

— Осталось совсем немного, — произнес голос. — Через три дня мы встретимся и все кончится. Навсегда.

— А мои дети?

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы уберечь их от беды. Как Бог, простирающий над ними свою длань.

— Может, мне тогда уповать на вас? Собеседник непринужденно рассмеялся.

— Как, — сказал он, — разве вы еще не поняли? Вы ведь это и делаете.

— Ты хочешь очутиться со мной в постели? — спросил Майкл.

Элиан рассмеялась.

— Возможно. Пожалуй, да. — Они сидели в кухне, Элиан готовила обед. — А почему ты спросил?

— Пытаюсь понять, зачем ты пригласила меня сюда.

— Затем, что мне так хотелось, — просто и откровенно ответила девушка. Она умела быть откровенной. Подойдя к холодильнику, Элиан достала зелень.

— А как же твой дружок?

— Что мой дружок? — Она оторвала несколько листьев латука.

— Он из якудзы.

Она повернулась, ее руки замерли.

— Откуда ты знаешь? Я тебе этого не говорила.

— Еще как говорила. Ты упомянула гири, а это слово из языка якудзы. Или гири имеет отношение к твоей прошлой жизни в большом городе?

— Что ты знаешь о якудзе? — спросила Элиан, снова принимаясь за зелень. Майкл встал.

— Достаточно, чтобы мне стало не по себе, если бы твой приятель сейчас появился в дверях.

Элиан улыбнулась.

— После того как ты спас меня сегодня, мне трудно представить себе, чем вообще тебя можно напугать.

— Пистолетом, — ответил Майкл и положил в рот листик салата.

Элиан смотрела, как он ест.

— В газетах много пишут о якудзе. Но откуда ты узнал про гири?

— Я несколько лет учился в Японии, — ответил Майкл. — Отец послал меня туда. После войны он служил в американских войсках в Токио.

Элиан резала зелень.

— Чему ты учился в Японии?

— Живописи, — ответил он.

— А еще? — спросила она. — В твоем «джипе» я заметила катану. Ты думаешь ею пользоваться?

— Я многому научился в Японии. Но самое главное — живопись.

— И ты этим зарабатываешь на жизнь? Живописью?

— Частично. Когда я рисую, я счастлив. Но еще приходится думать о хлебе. — Он рассказал ей, что начал печатать репродукции картин.

Элиан улыбнулась, продолжая шинковать зелень.

— Как это здорово — взять в руки кисть и что-нибудь нарисовать. — Она рассмеялась. — Я завидую тебе. Всякая пустота приводит меня в ужас. Чистые страницы, чистые холсты. Мне все время хочется закрасить их черным цветом.

— Но тогда, — сказал Майкл, — они исчезнут.

— Нет, они мне просто больше не страшны. — Она отодвинула кучку нарезанной зелени и принялась за грибы. — Заключенная в них анархия становится управляемой или, по крайней мере, удерживается в рамках.

— Анархия?

— Да. Тебя никогда не пугало пустое полотно? Слишком много возможностей. Это сбивает с толку.

— Конечно, — сказал Майкл, — если подходишь к холсту, не зная заранее, что собираешься нарисовать.

Элиан нахмурилась.

— А ты всегда знаешь, что собираешься делать? Это, должно быть, очень скучно.

— Вот ты сама и ответила на свой вопрос. — Майкл улыбнулся. — Я знаю, с чего и как начну... А дальше... — Он пожал плечами.

Она явно о чем-то задумалась.

— Насколько хорошо ты знаешь якудзу? Ты говорил, что некоторое время жил в Японии. Ты встречал кого-нибудь из них?

— Может, и встречал, но мне об этом не известно. Наверное, они не очень отличаются от других людей.

— Еще как отличаются, — сказала Элиан. — Они стоят особняком. Японское общество считает их неприглядными, и они наслаждаются этой ролью. Слово «якудза» составлено из иероглифов трех чисел. При сложении получается количество очков, соответствующее проигрышу в азартных играх. Якудза считают, что обречены быть героями в своем маленьком мирке.

— Судя по тому, что я о них знаю, — сказал Майкл, — такой романтизм не очень вяжется с их общественной опасностью.

Она кивнула.

— Они очень опасны. — Элиан положила нож, включила одну из конфорок и поставила на нее кастрюлю. — Может быть, я зря это говорю, но, — она одарила его мимолетной улыбкой, — ты обязан защищать меня до конца моих дней, так ведь?

Майкл промолчал, и она продолжала:

— Дело в том, что мой приятель действует мне на нервы. Ты прав. Он член якудзы. Знаешь, поначалу мне даже нравилось встречаться с ним. Да нет, тебе этого не понять.

— Он большая шишка, — сказал Майкл. — Сам кахуна. Очень даже понятно. — Майкл положил в рот немного зелени. — И что произошло?

— Он очень груб, — сказала она, — кичится своим положением, любит ввязываться в драки. Я терпеть этого не могу.

Майкл пожал плечами.

— Ты скажи ему.

Элиан рассмеялась.

— Я говорила, а что толку? Он никого не слушает и делает, что хочет. Слишком своеволен. Я ничего не могу сделать.

— Можешь, — сказал Майкл, — если захочешь.

— Пистолет и мне действует на нервы, — сказала она и вдруг вскрикнула. Выронив кастрюлю с кипящей водой, она принялась дуть на обожженную руку. — Черт!

Майкл взял ее руку, повернул к себе; кожа покраснела, на месте ожога образовался волдырь.

— Какие-нибудь антисептики у тебя есть?

Элиан покачала головой.

— И бинтов тоже нет. Не беспокойся, я не умру. — Она прижала ранку к губам. Майкл посмотрел на нее.

— Так этим твой друг и занимался? — спросил он, возвращаясь к прерванному разговору. — Размахивал пистолетом у тебя перед носом?

— Возможно, — сказала она, снова беря в руки нож, и слегка поморщилась от боли. — Сначала он меня ударил.

— Господи, — Майкл подумал об Одри и Гансе. О том, что он сотворил с немцем.

— Он очень... сильный.

Вот тут бы ему сказать: «Ты сама впуталась в эту историю, сама и выпутывайся». Но он этого не сказал. Почему? А если ее дружок и впрямь работает на толстяка Итимаду? Строя из себя ревнивого любовника, Майкл мог бы выиграть время, если его поймают на участке толстяка. А это время ему очень пригодится, когда надо будет выбираться оттуда. Точно, подумал Майкл. Вот оно. Найти повод для вторжения на участок Итимады оказалось детской забавой.

— На кого он работает, этот твой дружок? — спросил Майкл.

— Что ты собираешься делать?

— Если от наемных служащих мало проку, — сказал он, — обратись к начальнику агентства.

Элиан рассмеялась.

— Какая прелесть.

— Я не шучу.

— Я тебе не верю.

— А ты испытай меня. На кого работает твой дружок?

— Есть такой толстяк Итимада. Он главный кахуна якудзы на островах.

— А где он живет? — спросил Майкл, заранее зная ответ.

— Чуть дальше того места, где мы столкнулись. В Кахакулоа, помнишь?

— Мне пора, — сказал Майкл, направляясь к двери.

— Куда ты собрался? — Она вытерла руки о фартук. — Обед почти готов.

— Ты сказала, что я должен оберегать тебя.

Она обошла его и приблизилась к двери.

— Ты это серьезно?

Майкл взглянул на нее.

— А ты нет?

— Да брось ты. — Она засмеялась, пытаясь обратить все в шутку. — А кроме того, там пистолеты. Много пистолетов. Итимада не любит незваных гостей.

Майкл направился к двери.

— Замечательно, — сказал он. — Придется их избегать.

— За каким чертом ты в это ввязываешься?

— Я тебе уже сказал.

— А я ни на секунду не поверила. Во-первых, мы только что встретились. Во-вторых, почему это нужно делать именно сейчас, а не завтра, как сделал бы любой нормальный человек?

— Днем, — сказал Майкл, — Итимада меня увидит.

— Ты идешь не из-за меня, — сказала она. — Тебе самому что-то нужно от Итимады.

— Возможно. — Он пожал плечами. — Что из того?

— Зачем было лгать мне? К чему вся эта чепуха об обязательстве заботиться обо мне?

— Это не чепуха, — ответил он.

— Не могу понять, — Элиан удивленно покачала головой, — шутишь ты или говоришь серьезно.

— И не пытайся, — ответил он. — Иногда я и сам себя не понимаю.

Увидев, что он все-таки собирается уходить, она сняла передник.

— Хорошо, тогда мы едем вместе.

— Ни в коем случае.

Она надела жакет, отбросила со лба волосы.

— Интересно, как ты собираешься попасть в темноте в поместье Итимады?

— Как-нибудь попаду, — сказал он.

— Ты уверен? Тебе известно о собаках, проводах под током, прожекторах? — Элиан смотрела ему в глаза. — А кроме того, ты не знаешь, ни как зовут моего дружка, ни как он выглядит.

Майкл понял, что без нее ему не обойтись. Он не хотел никого с собой брать, но другого выхода не было. Эта женщина знала, что он ей лгал, что у него свои причины лезть на участок толстяка Итимады. Если он не возьмет ее с собой, она вполне может тут же позвонить своему дружку. У Майкла не было ни малейшего желания встретить в Кахакулоа поджидавших его вооруженных охранников.

— Хорошо, — буркнул Майкл, открывая дверцу. — Садись. Но держи язык за зубами и делай, что я тебе скажу, ладно?

— Конечно, босс, — ухмыльнулась Элиан. — Как скажете.

— Рука болит?

— Не очень.

Но он успел рассмотреть ее руку, когда она садилась в машину. Около Лахайны Майкл свернул с шоссе, и дорога очень скоро вывела его к аптеке. Он купил бинты, мазь от ожогов, рулончик пластыря и небольшой флакон аэрозольного бак-тина.

Вернувшись в «джип», Майкл обработал обожженную руку Элиан аэрозолью, убрал флакон в карман. Затем наложил мазь, забинтовал руку и закрепил повязку пластырем.

— Ну как?

— Лучше, — сказала Элиан, — спасибо.

Они тронулись и опять поехали на северо-запад. Справа от них крепостной стеной высилась зубчатая громада Западных гор Мауи. Слева лунный свет прочертил мерцающую дорожку по темной глади Тихого океана. Маячили черные кресты мачт, стоявших на якоре рыбачьих судов. Можно было даже разглядеть входящий в бухту океанский лайнер.

Цепочки огоньков украшали его палубу. Один раз ветер донес звуки судового оркестра.

— Думаю, тебе нужен новый друг, — сказал Майкл.

— Прежде всего мне нужен был старый, — ответила она.

Они проезжали мимо Каанапали, самого большого курорта. Здесь было много отелей, кооперативных жилых домов, ресторанов и даже единственный на всю округу кинотеатр.

Через десять минут они уже миновали Капалуа с его площадками для гольфа и приближались к океану. Шоссе кончилось. Они проехали мимо небольшого универсального магазина, свернули направо, на стертую дорогу. Скоро они достигнут самой северной точки Мауи. Дорога сделала поворот, и вот они уже едут на юг, в Кахакулоа. Теперь лицо Элиан было в тени, а лунный свет заливал дорогу перед ними. Видно было плохо, пришлось сбавить скорость. От напряжения у Майкла болели плечи: дорога в любой момент могла превратиться в грязную колею.

В пятистах футах под ними волны дробились об острые камни утесов. Они миновали Флемминг-Бич. Оставался самый мучительный отрезок пути — вдоль утесов Хонокохау.

Майкл выключил фары, сбавил ход. Он был вынужден двигаться с потушенными фарами, иначе его могли заметить охранники из поместья толстяка Итимады.

Склоны Кахакулоа.

Машина Элиан упала с обрыва в какой-нибудь четверти мили отсюда. Майкл проехал мимо закрытой калитки. Мгновение спустя он съехал на обочину, специально выдолбленную в скале. Такие обочины были устроены вдоль всей дороги, иначе встречные машины не смогли бы разъехаться.

Майкл выключил мотор.

— Ладно, — сказал он. — Дальше ты не поедешь. Как зовут твоего дружка?

— Блуто.

— А тебя Оливковое Масло.

Элиан, как его зовут?

— Если я скажу, ты меня здесь оставишь.

— Именно так я и сделаю.

— Я хочу пойти с тобой, — сказала она.

— Зачем?

— Если помнишь, ударили именно меня. Неужели ты не понимаешь, что я могу тебе помочь?

— Поэтому-то я и прошу сказать, как его зовут.

Элиан покачала головой.

— Ты сюда приехал не затем, чтобы с помощью толстяка Итимады держать моего дружка подальше от меня.

— Но и ты сюда приехала совсем по другой причине, не так ли?

Она пыталась разглядеть в полутьме его лицо.

— Похоже, мы оба не доверяем друг другу, — Элиан пожала плечами. — Что же, так и должно быть. Я тебя не знаю, поэтому не доверяю.

Это безумие, подумал он. Я не могу вовлекать в это гражданских лиц. Ему и в голову не пришло, что еще вчера он сам был штатским.

— Оставайся здесь, Элиан. Серьезно тебе говорю.

Он взял сумку с катаной и вышел из машины. Подошел к калитке, достал из сумки кусачки и принялся за проводку. Когда проем стал достаточно большим, Майкл протиснулся внутрь.

Элиан тихо сидела в машине. Их разделяла сияющая в лунном свете перерезанная колючая проволока. Стрекотали цикады, где-то в вышине пели ночные птицы.

— Майкл, — прошептала она, — возьми с собой!

Он начал подниматься по холму, идя параллельно дороге.

— Майкл, — сказала она, вставляя ключ в замок зажигания, — не оставляй меня здесь. — Зажглись фары.

— Господи, — воскликнул он, — ты что, с ума сошла? Выключи немедленно!

— Возьми меня с собой!

— Элиан, Христа ради, нас же увидят.

— Возьми меня с собой! Я могу тебе помочь. Ты слышал о капканах?

Майкл остановился. О капканах он не знал. В тех документах, что передал ему Джоунас, о ловушках не было сказано ни слова.

Она увидела выражение его лица.

— Значит, не слышал. Их установили на прошлой неделе. Я знаю, где они находятся.

Майкл посмотрел на звезды, взвешивая «за» и «против». Как узнать, правду ли она говорит?

— Хорошо, — сказал он наконец. Далеко впереди залаяла собака.

Толстяк Итимада увидел свет у главных ворот, когда его вертолет подлетел к дому. Он целый день искал Майкла Досса. Устав от машины, он провел весь день в вертолете, подальше от дорожной грязи. И от возможной слежки со стороны Удэ. Толстяка злило, что Майкл исчез, как в воду канул.

Пилот, рядовой член якудзы по имени Вэйлеа Чарли, сказал:

— Хотите, я по радио свяжусь с домом, и они спустят собак? Или вы ждете гостей?

— Погоди, — Итимада уже прижал к глазам бинокль ночного видения. Он разглядел сидящую в машине женщину. Потом, когда фары погасли, он проследил, как она перешла через дорогу и пролезла сквозь умело проделанную в изгороди дыру. Там ее кто-то поджидал. Это был мужчина. — Спустись пониже, — сказал Итимада, — и быстро. Вэйлеа Чарли заложил вираж, желудок толстяка, казалось, провалился в яму. Толстяк взял себя в руки, чтобы не Ц потерять мужчину из поля зрения. У бинокля была отличная разрешающая способность, но мужчина стоял спиной. Толстяк отдал приказание, и вертолет опустился еще ниже.

Теперь толстяк смог хорошо рассмотреть лицо мужчины, и сердце у него забилось. Будда, подумал он. Чтобы узнать этого человека, ему не нужна была фотография. Так мог выглядеть Филипп Досс двадцать лет назад.

— Забудь о собаках.

Приказав пилоту посадить вертолет на площадку в центре поместья, рядом с домом, он подумал об иронии судьбы. Целый день он искал сына Филиппа Досса, а теперь тот собственной персоной пожаловал к нему домой.

Гонка закончилась, подумал толстяк, когда вертолет подняв облако пыли, сел на площадку, и я пришел первым.

Но когда он, пригнувшись, отошел на безопасное расстояние от все еще вращавшихся лопастей, то понял, что кто-то спустил собак. По их лаю он определил, что собаки напали на след.

Толстяк Итимада побежал.

Когда Майкл услышал лай собак, они с Элиан еще были далеко от дома. Шум вертолета достиг его слуха.

— Они знают, что мы здесь!

Майкл схватил Элиан за руку и побежал.

— Не сюда, — сказала она, увлекая его влево. — Здесь полно ловушек. — Элиан прижалась к нему. — Смотри под ноги. — Она провела Майкла мимо хорошо замаскированного и весьма неприятного на вид капкана.

Теперь Майкл был рад, что взял ее с собой. Он достал из сумки несколько небольших комков ваты и бросил их вправо. Сами они повернули налево.

— Что это? — спросила Элиан.

По крайней мере, она не запыхалась, подумал Майкл, начиная долгий подъем. Не стала обузой, как я опасался. В тени деревьев они ненадолго остановились.

— Запекшаяся кровь, — сказал он. — Ею пользуются садоводы, чтобы уберечь растения от зайцев. Надеюсь, кровь собьет собак со следа.

— Ненадолго, — ответила Элиан.

— Мне больше и не понадобится. Пойдем. — Майкл взял ее за руку. Пригнувшись, они пошли через пустошь, густо засыпанную песком. Впереди, в просветах между деревьями, виднелись освещенные окна дома. Майкл не пошел на свет, а начал забирать влево, подальше от лающих доберманов.

Майкл хорошо помнил план участка. В самолете он потратил большую частьвремени на то, чтобы запомнить все, что содержалось в переданных дядей Сэмми бумагах. Теперь он знал, что ему могут пригодиться любые, даже самые незначительные сведения.

После того как он нашел находящиеся под напряжением провода, разобраться с ними не составляло труда. Майкл следил, чтобы Элиан была точно у него за спиной и случайно не наткнулась на один провод, пока он отсоединяет второй.

Они пошли вперед, огибая дом. Но Майкл провозился с проводами дольше, чем рассчитывал. Лай собак изменился в тональности. Майкл понял, что они нашли шарики запекшейся крови. Разочарованные неудачей, собаки взяли новый след.

Не обращая внимания на прожектора, Майкл увлек Элиан вперед. Поначалу он собирался вывести прожектора из строя, но на это не оставалось времени. Вперед, через газон, оставив позади спасительную тень деревьев.

Он слишком поздно понял свою ошибку. Разом вспыхнули все прожектора, прочертив во мраке широкие светлые полосы, превращая ночь в день. Майкл с Элиан четко выделялись на фоне белой стены дома. Теперь собаки могли их видеть. Вот они вылетели на освещенную поляну из темного леса.

Три добермана, подумал Майкл. «Это взрослые кобели, — говорил дядя Сэмми. — Они натасканы на людей, сынок. Ты знаешь, что это значит? После того как они получают команду, их может остановить только смерть. Они сделают все, чтобы вцепиться тебе в глотку и разорвать ее».

— Что, черт возьми, происходит? — закричал толстяк Итимада. — Кто спустил собак?

В этот миг зажглись прожектора. Будда, подумал толстяк. При всей этой иллюминации у Майкла Досса нет ни единого шанса. Собаки разорвут его на куски.

Он увидел одного из инструкторов и заорал на него.

— Ты зря кричишь, — произнес чей-то голос. — Он тебе больше не подчиняется.

Толстяк развернулся и увидел вышедшего из темноты Удэ.

— И все остальные тоже.

— Это мой дом! — закричал Итимада. — И мои люди!

— Они были твоими, — ухмыльнулся Удэ. Он прямо-таки блаженствовал. — Я тебе сказал, что Масаси дал мне все полномочия. Я здесь оябун.Теперь я отдаю приказы.

Толстяк сделал шаг в его сторону, но остановился, увидев в руке Удэ «Мэк-10», небольшой автоматический пистолет.

— Не надейся, — предупредил Удэ, — я не намерен подпускать тебя слишком близко. Я хорошо знаю, на что способны твои руки.

— Мы можем договориться, — сказал толстяк Итимада. — Заключить сделку.

— Да? И что же ты можешь мне предложить?

— Деньги. Удэ рассмеялся.

— Сюда кто-то идет, Итимада. Может, ты мне скажешь, кто это.

— Не знаю. Наверное, кто-то из местных.

Удэ нахмурился.

— С меня довольно твоего вранья. — Он махнул рукой. — Иди в дом.

— Интересно, как вы собираетесь следить и за мной, и за незваным гостем? Удэ ухмыльнулся.

— За тобой присмотрит кто-нибудь другой. — Он взмахнул пистолетом, толстяк Итимада обернулся и увидел, что Вэйлеа Чарли направил на него свой пистолет.

Пилот виновато улыбнулся.

— Извините, босс, — сказал он, — но когда Токио говорит, я должен слушаться.

— Отведи его в дом, — приказал Удэ. Он снова стал прислушиваться к лаю собак.

Майкл услал Элиан подальше от освещенной площадки возле дома, а сам пошел на свет. Собаки окружали его, и он был бессилен им помешать.

Проходя под большим деревом, Майкл повесил сумку на одну из нижних веток. Затем достал катану,найденную для него дядей Сэмми. Это был хороший старый меч. Кожаная оплетка рукояти порвалась, но у клинка был и идеальный вес и балансировка, что обеспечивало сокрушительную силу удара.

Собаки выскочили из темноты все разом, как их учили. Майкл стоял к ним боком, выставив правое бедро вперед и держа меч двумя руками. Левый локоть был поднят, вес тела приходился на правую ногу.

Две собаки бросились на него. Они пересекли границу света и тени одновременно, но под разными углами. При таком освещении они казались двуглавым чудовищем.

Итто риодан.Одним ударом разрубить противника надвое.

Майкл бросился навстречу псам, намереваясь перехватить их в полете. Его катана взмыла вверх, и лезвие — такое острое, что его не было видно, если смотреть вдоль жала клинка — вонзилось в грудь первого добермана. Продолжая двигаться, Майкл повел левым плечом и оттолкнул раненую тварь. Описав полный круг, он рубанул мечом сверху вниз и рассек пополам туловище второй собаки.

Майкл развернулся. Достать мечом третьего добермана он не мог. Тот рычал, оскалив пасть. Под лоснящейся черной шерстью перекатывались мышцы.

Пес бросился в атаку. На земле остались глубокие борозды — следы когтей его мощных задних лап. Вместо того чтобы ринуться прямо на Майкла, доберман сделал скачок, а уже потом напал на своего врага. Майкл использовал прием усен сатен.Он пригнулся и одновременно рубанул мечом справа налево, рассекая собаке левый бок.

Пес рухнул к его ногам. Лежа на боку, он судорожно дышал, глаза его начали стекленеть.

Майкл опустил катану. Перевел дух. А мгновение спустя меч вылетел у него из рук.

Майкл упал на издыхающего пса. Попытался повернуться, почувствовал навалившуюся на него тяжесть, услышал щелканье зубов. Боль иголками впилась в тело. Что это? Доберман, который напал первым, собрав остаток сил, ухитрился снова броситься в атаку. Майкл зажал передние лапы пса, но тот начал молотить его задними. Майклу нечем было отразить яростный натиск почти добравшегося до цели добермана. Его руки слабели.

Меч лежал рядом, но Майкл не мог до него дотянуться. Сил хватало лишь на то, чтобы уберечь горло от яростно клацающих зубов. Задние лапы пса норовили распороть Майклу живот.

В полутьме собачьи глаза горели желтым огнем, воняло псиной и кровью. Майкл понимал, что долго ему не продержаться.

Челюсти все ближе и ближе. С каждой секундой Майклу становилось все труднее отражать натиск добермана.

Майкл догадался, что надо сделать, но для этого необходимо высвободить одну руку, продолжая другой отбиваться от собачьих клыков. Нужно попробовать. Эх, была не была!

Он высвободил левую руку, правой не подпуская собачью морду к горлу. Но челюсти щелкали все ближе и ближе. Как будто пес понял, что жить ему осталось всего ничего. Его слюнявая пасть уже почти добралась до ничем не прикрытой шеи Майкла.

Левой рукой Майкл нащупал прохладный круглый металлический предмет. Достав баллончик, он брызнул бактином в глаза собаки.

Доберман с воем отдернул морду. Майкл вскочил и схватил меч. Ослепленный пес тотчас же бросился на него. Падая, Майкл изловчился и перерубил собаке позвоночник. Он оттолкнул дохлого добермана прочь и встал. Сюда шли люди.

Колени чуть согнуты. Катана лежит на правом плече. Так мог бы лежать зонтик, если бы его владелец захотел укрыться от лучей послеполуденного солнца.

Из темноты, с той же стороны, откуда чуть раньше выскочили доберманы, появились двое охранников с винтовками М-16 навскидку. Майкл сделал шаг вперед. Рубящий удар сверху вниз, разворот, горизонтальный укол. Охранники отправились следом за собаками.

Он постоял, прислушиваясь. Убедившись, что в непосредственной близости нет ничего опасного, Майкл достал ножны и спрятал меч. Засунув его за пояс, он влез на дерево и снял с ветки сумку, потом спрыгнул на землю и направился к дому.

Удэ стоял на освещенной площадке возле дома, когда услышал, что собачий лай стих. Замерев, он навострил уши и минуты полторы прислушивался. Ни звука, разве что шелест крылышек порхающего мотылька. Удэ поднес к губам рацию, но никто не ответил на его вызов.

Удэ велел всем перебраться в дом (не считая толстяка Итимады, их было пятеро) и вооружиться карабинами М-16. Вэйлеа Чарли был уже при оружии. Удэ приказал не убивать, а только ранить, причем никто из них не знал, в кого им придется стрелять.

Удэ позвал Вэйлеа Чарли и толстяка Итимаду с собой в гостиную.

— Чего они хотят? — спросил Вэйлеа Чарли.

— Заткнись, — ответил Удэ. — Твое дело — следить, чтобы Итимада оставался на месте и подальше от оружия.

Удэ проверял патроны, когда вылетело окно и на членов якудзы посыпался град осколков. Охранники открыли пальбу из своих М-16, и пули буквально разорвали в клочья тот предмет, который разбил стекло.

Выпустив стрелу, Майкл отбросил складной охотничий арбалет и побежал к восточному крылу дома. Распахнув окно спальни, он забрался внутрь.

Майкл надеялся, что виниловый надувной манекен, который он привязал к стреле, отвлечет внимание охранников, и он получит немного времени.

В спальне пусто. Майкл обнаружил катану, осторожно открыл дверь. Воняло порохом. В темноте слышались выстрелы. Может, гангстеры поубивают друг друга, подумал он.

Повернул по коридору налево. Дальше — покои толстяка Итимады. Держа перед собой меч, Майкл ворвался в комнату, бегом пересек спальню и смежную с ней ванную. Никого.

Чтобы узнать, кто где находится, ему обязательно нужно было прочесать дом.

Еще одна ванная, тоже пустая.

Теперь он дошел до развилки. Налево был кабинет, направо — кухня, прямо перед ним находилась гостиная. Разумеется, первым делом нужно было осмотреть кухню. В ней не было больших окон, которые трудно оборонять.

Он прислонился к одной из створок двери, поднял меч и приставил его острие к другой створке. Затем резким толчком открыл дверь.

В комнате два человека, один из них тут же выстрелил.

Но Майкл колесом вкатился в комнату. Размахивая мечом, встал на ноги. Разрубил одного из охранников, второй обернулся на крик первого.

Майкл дважды рубанул мечом, и второй охранник свалился.

Опять бегом по коридору. Вторая дверь из кухни вела в столовую, оттуда слышалась стрельба. В столовой — еще один сторож. Когда дверь распахнулась, он все еще продолжал стрелять.

Майкл свалил его одним могучим ударом. Стрельба продолжалась. Майкл отступил в коридор, бандиты двинулись за ним.

Услышав, что они приближаются, он побежал в коридор, сделал пять шагов в сторону кухни, опустил руку в карман, достал зажигалку и с полдюжины шутих с длинными запалами.

А сам направился в другую сторону, в кабинет толстяка Итимады.

Когда Удэ увидел изрешеченные пулями остатки винилового манекена, он послал двух человек в кухню, а еще одного — в противоположную комнату, где начинался в столовую коридор. Остальных он оставил на своих постах.

Однако через несколько минут ему пришлось изменить тактику. Во-первых, трое его людей выведены из строя. Во-вторых, все успели мельком разглядеть одного из нападавших.

Удэ немедленно послал оставшихся охранников вперед по коридору. Сам он последовал за ними на некотором расстоянии. Это была не трусость, а осторожность.

Он чуть не оглох от выстрелов. Ему хорошо было видно, как трое охранников спокойно идут по коридору. Но когда они дошли до ответвления, что-то случилось. Они бросились в кухню. Что они задумали? Удэ окликнул их, но его не услышали. Потом в коридоре промелькнула тень. Блеснула вороненая сталь. Катана! Молниеносный нырок вперед и вниз.

Майкл Досс, понял Удэ. Он потерял несколько драгоценных мгновений, оценивая положение, потом отступил назад по коридору. Он почуял западню и не имел ни малейшего намерения угодить в нее.

Удэ вернулся, но уже с Вэйлеа Чарли. Мощным толчком послал его вперед.

Прямо на что-то острое, блестящее и, казалось, бесконечно длинное. Лезвие пронзило Вэйлеа Чарли насквозь. Он закричал от боли, потом нахлынуло спасительное беспамятство, и он упал.

Майкл высвободил меч и пошел назад по коридору. Пинком распахнул дверь и оказался в последней комнате, в кабинете. Там стоял резной стол и огромное кресло. Из открытого окна открывался вид на залитый светом участок. Листья банановых деревьев отбрасывали на стены свои тени.

Где же толстяк Итимада?

Майкл повернулся и замер на месте.

Фигура Удэ занимала весь дверной проем.

— Положи катану, — велел Удэ, направляя на Майкла пистолет. Он был готов нажать на курок и не отпускать его до тех пор, пока от Майкла не останутся одни щепки. — Майкл Досс. — Он вошел в комнату. — Это хорошо. Для меня. — Удэ засмеялся.

— Конечно, я тебя убью, — сказал он, не отрывая от Майкла глаз. Майкл собирался положить катану на пол, но Удэ покачал головой. — Нет. Сунь в ящик стола. Рукоятью вперед. Я не хочу, чтобы эта штука была у тебя под рукой. — Он кивнул. — Вот так-то лучше. — Удэ ухмыльнулся, помахивая пистолетом. Ему понравилось ощущение власти, появлявшееся, когда в руках был пистолет. — Тебе придется многое мне рассказать, прежде чем я с удовольствием прикончу тебя. — На лице Удэ застыла улыбка. — Думаю, прелюдия будет даже приятнее, чем концовка.

— Кто ты такой? — спросил Майкл. Удэ недоуменно вздернул брови.

— Я член Таки-гуми. Ты слышал о моем оябуне,Масаси Таки? Конечно, слышал. — Держа Майкла на мушке, он достал красный шнурок, который дал ему гаваец. — Узнаешь? Это предназначалось тебе. Твой отец оставил это здесь, на Мауи. А теперь ты расскажешь мне, что все это значит и где спрятан документ Катей.

— О чем ты говоришь? — Майкл ничего не понимал. Удэ покачал головой.

— Нет, нет. Так дело не пойдет. Вопросы задаю я.

— Но я правда...

— Вот этот красный шнурок, — Удэ помахал им в воздухе. — Что это значит?

Я его уже где-то видел, подумал Майкл. Но где?

— Вы убили моего отца, — сказал Майкл. — Неужели ты думаешь, что я тебе что-нибудь скажу?

— В конце концов скажешь, — ответил Удэ, — можешь не сомневаться. — Он взвел курок.

— Ты никого не убьешь.

Удэ резко развернулся.

В дверях стоял толстяк. Итимада, пистолет казался в его руке игрушкой.

Они выстрелили одновременно. Толстяк Итимада грузно качнулся назад, фонтаном брызнула кровь.

Удэ еще нажимал на курок, а Майкл уже потянулся к катане. Удэ ударил его по руке рукояткой пистолета.

Застонав от боли, Майкл опустился на колени.

Удэ прищелкнул языком.

— Нет, — сказал он, — так просто это тебе не удастся. — Прежде чем отойти на безопасное расстояние, он ударил Майкла пистолетом по лицу. Засмеялся, увидев, что из носа пошла кровь. — Ты скажешь мне все, что нужно. — Он взвесил пистолет на ладони. — Теперь у меня много времени. Более чем достаточно. Теперь никто нам не помешает, и никто не услышит, как ты будешь кричать от боли. А тебе будет больно, когда я прострелю тебе ногу. А через час другую. Потом займусь руками. Подумай об этом. Уйти из жизни без рук, без ног. Обидно ведь, нэ?

— Пошел ты к черту, — сказал Майкл. Удэ пожал плечами и рассмеялся.

— Что ж, мне лишняя забава. — Он нацелил пистолет на правую ногу Майкла.

В комнате возник какой-то звук. Долю секунды Удэ колебался, потом начал разворачиваться к окну.

Майкл не верил собственным глазам. Элиан влезла в окно. В ее руках была катана, которой она владела мастерски. Ударом меча она вышибла пистолет из рук Удэ, брызнула кровь.

Элиан сделала второй выпад. Удэ едва не лишился головы. Отчаянно дернувшись, он ударился об угол стола и со стоном выбежал в коридор.

Майкл схватил его пистолет и бросился вдогонку. Ему пришлось перепрыгнуть через тело толстяка Итимады. Он увидел, что Удэ завернул за угол, но, когда добежал до входной двери, того и след простыл.

Его звала Элиан. Майкл вернулся в кабинет. Элиан склонилась над толстяком, перевернула и, казалось, о чем-то говорила с ним.

Итимада перевел взгляд с Элиан на Майкла. Он тяжело, со свистом, дышал.

— Ты сын Филиппа Досса, — с трудом проговорил он. — Это так?

Майкл опустился на колени рядом с Элиан. Кивнул головой.

— Да, я — Майкл Досс.

— Твой отец позвонил мне... в тот день, когда его убили. — Толстяк закашлялся, тяжело вздохнул, некоторое время полежал с закрытыми глазами. — Мы с ним были знакомы... раньше. Когда оябуномбыл Ватаро Таки. До того, как этот сумасшедший Масаси захватил власть.

Итимада тяжело дышал, на него больно было смотреть.

— Досс знал, что я все еще верен его старому другу, Ватаро Таки. Он просил меня найти тебя. И спросить, помнишь ли ты синтаи.

Майкл вспомнил предсмертное стихотворение отца: «Под снегопадом белые цапли взывают друг к другу как яркий символ синтаи на земле».

— Что еще он сказал? — спросил Майкл. — Кто его убил?

— Я... не знаю. — Толстяк Итимада хватал ртом воздух. Казалось, его легкие разучились работать. — Но не Масаси.

— Тогда кто же? — настаивал Майкл. — Кто еще мог желать его смерти?

— Найди Удэ. — Взгляд толстяка был устремлен вдаль. — Удэ взял то, что твой отец хотел тебе передать.

Майкл склонился еще ниже. Каждый вдох и выдох давался толстяку Итимаде с трудом. Такие звуки могли бы издавать старинные часы, нуждающиеся в починке.

— Документ Катей, — прошептал он. — Что это такое?

— Твой отец украл его у Масаси. — Похоже, Итимада уже ничего не слышал. — Масаси пойдет на все, чтобы его вернуть. Это он послал сюда Удэ.

— Кто такой Удэ?

— Тот, кто меня подстрелил, — сказал толстяк Итимада. — Я в него попал?

— Он был ранен, — сказал Майкл. Времени оставалось совсем мало. — Итимада, что такое документ Катей? Взгляд умирающего опять переместился на Элиан.

— Спроси у нее, — сказал он. — Она знает.

— Что?

Толстяк улыбнулся. Он явно видел что-то, доступное лишь ему одному. То, что находится за пределами жизни?

— Вера, — сказал он, — и долг. Теперь я понял, что значат эти слова. Это одно и то же.

И он испустил дух.

Майкл закрыл ему глаза. Он почувствовал страшную усталость, казалось, он мог бы проспать целую неделю. Но оставалось столько вопросов, и каждый из них требовал ответа.

Он посмотрел на Элиан. Кто она такая? Еще один вопрос, ответа на который пока нет. Но не сейчас. Сначала нужно выбраться отсюда, залечить свои раны и выспаться.

Элиан встала и церемонным жестом подала ему меч.

Майкл вдруг осознал, что она спасла ему жизнь, а он так и не поблагодарил ее. Он отер с лица кровь.

— Как твоя рука?

— Думаю, так же, как твой нос, — ответила Элиан.

— Однако меч ты держала крепко.

Она слабо улыбнулась.

— Пойдем.

И они начали свое мучительное путешествие обратно, к цивилизации.