"Шань" - читать интересную книгу автора (Ластбадер Эрик ван)

Книга третья Образование Виватра

Весна. Время настоящее Чжиао — Гонконг — Майами — Киото — Москва — Пекин — Вашингтон — Каруизава

Под проливным дождем, терзаемая непрекращающейся болью, шагала Ци Линь, повторяя про себя: Я животное. Я была животным в течение долгих месяцев. Теперь, если я хочу выжить, я должна снова стать человеком.

Легко сказать: стать человеком. Ци Линь поднесла здоровую руку к лиловому пятну, оставшемуся на том месте, где в отчаянии нажимал своим пальцем полковник Ху, сломав при этом девушке ключицу, но так и не избежав своей собственной гибели. Боль от раны волнами прокатывалась по ее телу, но Ци Линь было не привыкать.

Боль оставалась ее другом, ее единственным постоянным спутником все время, пока полковник Ху убеждал ее, будто черное — это белое, любовь — это ненависть, страдания — это чувство, покой — отсутствие чувств, смерть — это жизнь.

Используя прану —технику глубокого дыхания, она сосредоточила боль в определенном участке мозга, а сама в это время попробовала пошевелить рукой. Все было нормально, пока она не поднимала ее до уровня плеча. Стоило, однако, добраться до этой черты, и девушка тут же чувствовала, как начинают тереться друг о друга концы обломков кости. Но самое главное, рука немела от плеча до кончиков пальцев, а это означало, что был задет нерв. Ци Линь не нуждалась в чужих подсказках, чтобы понять, что ей нужно обратиться к врачу.

Поразмыслив, она решила, что это вполне осуществимо, и таким образом избавилась от хотя бы части вопросов, не дававших ей покоя.

Однако сначала надо было выбраться из леса. Ци Линь нуждалась в отдыхе. Она ясно отдавала себе отчет в своем положении: пешком, да еще в такую погоду она не могла идти до бесконечности и, пройдя определенное расстояние, все равно отключилась бы.

Ее преследователи понимали это и уже наверняка вычислили сектор поисков, в центре которого находился покинутый ею лагерь. В какую бы сторону она ни двинулась, рано или поздно ее обнаружат. Поэтому надо было не попасться на удочку естественного желания перегнать преследователей, а постараться перехитрить их.

Она взглянула вверх, невольно моргая, потому что капли дождя попадали ей в глаза. Теперь она знала, что ей надо было сделать, однако для осуществления своего замысла ей требовалось использовать обе руки, хуже того, поднять их над головой. Единственной альтернативой была смерть.

Скрипя зубами, она подняла руки и ухватилась за свисавшую ветвь ближайшего дерева. Вскоре ее маленькая фигурка уже исчезла в гуще листвы. Забравшись как можно выше, она растянулась на толстой ветке и, поддерживая поврежденную руку, впала в забытье.

Когда она проснулась, уже почти рассвело. Вдыхая свежий аромат леса, она стала спускаться с дерева, соскальзывая с ветки на ветку. Вдруг до ее слуха донеслись голоса людей. Она замерла, припав к стволу дерева, и не шевелилась, пока они не затихли вдали. Очутившись на земле, она, не теряя ни мгновения, зашагала прочь от этого места.

Пройдя километра два, она наткнулась на крестьянский дом, где ей посчастливилось украсть одежду и кое-какую еду. Она понимала, что поступать так было все равно что навести на свой след собак, но выбора не оставалось.

Незаметно втеревшись в группу женщин, работавших на протянувшихся до самого горизонта рисовых полях, она весь день вырывала из земли нежные колоски риса и вечером вместе с другими забралась на громыхающий, невероятно потрепанный грузовичок, забиравший работниц с полей. Еще днем она успела познакомиться с одной из них и, запомнив ее имя, после обеда перешла на другое поле, где представилась ее дальней родственницей. Впрочем, никто не проявлял особого любопытства, и ей почти не задавали вопросов.

Она добралась до города, состоявшего почти целиком из прямых рядов унылых, неухоженных домом, чрезвычайно напоминавших бараки, уже после наступления сумерек. По дороге она видела несколько мельниц, длинные корпуса факторий, небольшие чугунолитейные заводики и прочие производственные атрибуты провинциального городка современного Китая. Отыскав в темноте дом врача, она постучала в дверь. Прошло несколько минут, прежде чем на втором этаже отворилось маленькое окно и из него высунулась голова. В полумраке блеснули круглые стекла очков. В следующее мгновение человек показал рукой на угол дома.

Обогнув дом, Ци Линь очутилась перед маленькой дверью и услышала шум отодвигаемого засова. Через несколько секунд она очутилась в доме.

— Сестра?

Доктор оказался пожилым человеком, кривоногим и пузатым. На ничем не примечательном лице его было написано добродушное и бесхитростное выражение. Он был одет в старомодное пальто, из-под которого выглядывала пижама. Кончики его длинных усов вздрагивали при каждом слове, вылетавшем из маленького рта, под стать его тихому голосу. Пятна электрического света, отражавшегося от его очков в стальной оправе, прыгали по стене, точно перепуганные мотыльки.

Ци Линь низко поклонилась по старинному обычаю, полагая, что таким образом сможет завоевать расположение хозяина дома.

— Тысяча извинений за мой поздний визит, — промолвила она. — Сегодня утром по дороге на поле я поскользнулась на корне и упала. — Она осторожно притронулась пальцем к синяку, расплывшемуся возле основания ее шеи. — Мне кажется, я сломала кость.

Услышав, в чем дело, врач щелкнул языком и заметил:

— Тебе следовало тотчас же обратиться ко мне. Ци Линь сделала круглые глаза.

— О, я не могла. Мой заработок и так невелик. К тому же, видите ли, мой сынишка — ему только три года — серьезно болен. Он лежит в больнице, и мне постоянно приходится ездить к нему. Он плачет, когда мамы нет. Разве я могу не навещать его? — Слезы выступили у нее на глазах. — И у меня есть еще дети, которых надо кормить, а мужа у меня нет.

— Но ведь государство наверняка...

— Государство, государство! — воскликнула она, еще больше входя в роль. — Я не хочу, чтобы я или мои дети стали нахлебниками на шее государства.

— Э, милая, — протянул врач. — Ты должна помнить, что Конфуций сказал насчет гордости. — Однако было очевидно, что слова девушки не оставили его равнодушным. Он наклонился вперед. — Давай-ка я посмотрю, что с тобой случилось.

Ци Линь наблюдала за тем, как он, раздвинув отвороты ее блузки, стал осматривать поврежденное место.

— Скажите мне, пожалуйста, точно, куда я попала? Я оказалась здесь по дороге домой.

— Ты всего в нескольких шагах от шень дао,пути духов. Или, по-другому, Священного Пути,по которому везли тела усопших императоров из династии Мин. — Его прикосновения были мягкими и искусными. Тем не менее девушка вскрикнула, и он вновь щелкнул языком. — Этот поселок называется Чжиао чжуан ху. Возможно, ты когда-либо слышала о нем. Он сыграл важную роль в нашей недавней истории. Во времена войны крестьяне вырыли здесь целую сеть подземных ходов, чтобы иметь возможность укрываться от японцев, а заодно и следить за ними. Эти ходы сохранились до сих пор как памятник изобретательному и смелому китайскому уму.

Его неутомимые пальцы остановились. Открыв пузырек со спиртом, он смазал кожу вокруг перелома и погрузил в нее две длинные иглы. Боль тут же исчезла.

— Теперь мне надо сделать надрез, милая. Думаю, тебе лучше отвернуться.

Ци Линь стало так весело, что слезы чуть было снова не выступили у нее на глазах. Однако она не подала вида, лишь подумала про себе: О, старик! Если бы ты знал, сколько крови, мне довелось увидеть в своей жизни. Даже прожив на земле на тридцать лет меньше тебя, я видела ее куда больше, чем ты, хоть ты и врач.Тем не менее она отвернулась, потому что таково было его приказание.

Ну вот и все, — промолвил он через некоторое время. Он сделал примочку из целебных трав и наложил сверху повязку. Затем отошел к газовой плите и стал греть воду.

Ци Линь следила, как он откупоривает одну за другой бутылочки, пузырьки, банки, подливая из них поочередно в кастрюлю с горячей водой. Из одного ящика он вытащил какой-то твердый материал, отрезал кусочек, который затем истолок в ступке. Получившийся порошок также был высыпан в кастрюлю. Все это время доктор мурлыкал себе под нос какую-то мелодию без слов.

После того как Ци Линь выпила по его настоянию целую кружку мерзко пахнувшего снадобья, он направился к небольшому убогому столу. Вооружась чернильницей и пером, достал откуда-то листок бумаги, очень похожий на официальный бланк, и произнес:

— Теперь, милая, ты должна сказать мне свое имя, адрес и место работы.

Ответить на первые два вопроса не составляло труда, но зато с третьим дело обстояло гораздо хуже. Ци Линь знала, что он потребует предъявить документы, а их у нее, разумеется, не было. Она хорошо знала, что для свободного передвижения по коммунистическому Китаю они совершенно необходимы, и твердо решила раздобыть их во что бы то ни стало. Именно это, помимо сломанной ключицы, естественно, заставило ее явиться сюда в столь поздний час.

— Подземные ходы, — сказала она, поднимаясь с кушетки, на которой врач обследовал ее.

— Прошу прощения?

— Я говорю о знаменитом подземном лабиринте, про который вы рассказывали. — Она осторожно приблизилась к столу, не сводя глаз с доктора. — Об этом чуде изобретательности. Я бы хотела взглянуть на него. Вы проводите меня?

— Когда? Сейчас?

— Ну, конечно, сейчас. — Она добавила энтузиазма в голос. — Самое подходящее время, ведь верно? Именно в такие часы наши предки спускались в туннели и отправлялись следить за японцами, разве нет?

— Ну... да, но...

— Ведь какой прок смотреть на них при свете дня, — она улыбнулась. — Кроме того, мне надо, чтобы что-то отвлекло меня от боли в плече.

Помедлив, он кивнул и растерянно пробормотал:

— Хорошо, я согласен.

Ци Линь удалось нащупать и нажать верные кнопки. Полковник Ху обрадовался бы, узнав, сколь значительная часть его самого продолжает жить в его бывшей подопечной.

Доктор пошел вперед, указывая путь. Добравшись до нижней ступеньки лестницы, упиравшейся в гладкую стену, он зажег захваченный из дому факел. Отыскав какую-то неровность на поверхности камня, он надавил, и перед ними открылся вход в лабиринт.

Оглядываясь вокруг в неровном свете факела, Ци Линь сказала:

— Я хочу, чтобы вы показали мне дорогу в Пекин. Врач замер на месте. Его старые слезящиеся глаза уставились на нее.

— В столице тебе понадобятся документы, — промолвил он наконец.

— Тогда вы снабдите меня ими.

Он пожал плечами.

— Я не умею их подделывать.

Она улыбнулась.

— Я видела у вас на столе фотографию. И туфли в углу комнаты. — Ее взгляд стал жестким. — У вас есть дочь.

Он держал факел высоко, и от этого огромные тени прыгали по влажным стенам.

— Кто ты? — осведомился он внезапно осипшим голосом.

— Я китаянка, — ответила она. — И я не китаянка. Он уловил вызывающие нотки в ее голосе.

— Ты не местная?

—Нет.

— Значит, ты родилась не в Китае.

Она молча изучала его лицо.

— На Тайване?

Она засмеялась.

— Не бойтесь, я не враг. Я не связана с Гоминьданом.

— Но ты убила бы меня не задумываясь.

— Вы не захотели бы жить, как живу я, — отозвалась она.

— “Небо не может не быть высоким, земля не может не быть широкой. Солнце и луна не могут не ходить по кругу, и точно так же все живые существа не могут не жить и не расти”, — процитировал он Лао-Цзы.

— Значит, вы дадите мне документы вашей дочери?

— Бессмысленно спорить. — Врач, прищурив продолговатые глаза, смотрел на нее. — Я вижу, что тебе еще предстоит усвоить этот урок. — Он кивнул. — Ты старше меня, хотя и выглядишь моложе. Я уступаю твоим желаниям.

Они вернулись в дом, где врач вручил ей все документы, которые могли ей потребоваться. Когда они опять спустились в туннель, он подвел ее к западной границе лабиринта.

— Вот, — сказал он, указывая на шаткую деревянную лестницу. — Через заросли пихт ты выйдешь на дорогу. По ней ездит много машин. Оттуда ты сумеешь без труда добраться, куда тебе нужно.

— Я по-прежнему могу убить тебя, — заметила Ци Линь.

—Да.

— Ты видел меня. Ты знаешь, куда я держу путь.

— Я также видел и лису за окнами дома, — возразил он. — И я знаю, куда дует ветер. Другие изо всех сил делают то, что я уже знаю, но терпят неудачу.

— Почему?

Его взгляд, казалось, проникал в душу Ци Линь, и девушка, слегка поежившись, подумала, что этот человек далеко не так прост, как ей показалось вначале.

— Они не следуют заповедям Дао, — ответил он, помолчав. — Они предпочитают сражаться, и поэтому другие сражаются против них.

— Подобно мне.

— Тебе доводилось убивать людей, сестра. Я вижу смерть в твоих глазах.

— Я убивала, чтобы выжить.

— И поступая так, ты убивала себя, — тихо сказал он. Она презрительно фыркнула, несмотря на то, что у нее от тоски вдруг защемило сердце.

— Ты хочешь, чтобы я поверила, будто ты рад помочь мне.

— Это не в моей власти, сестра.

— Но ведь ты не веришь мне, — продолжала настаивать она. — Я и сейчас убила по необходимости.

— Неужели?

Боль в ее сердце стала почти невыносимой. Она чувствовала, как ее затягивает в зловещую черную бездну. Страх перед этой бездной заставил ее убить полковника Ху.

— Он меня создал, — ее голос опустился до пронзительного шепота. — И я уничтожила его.

Старик не сводил с нее глаз. Его лицо оставалось совершенно бесстрастным, ее же выражало затаенную муку.

— Он переделал меня. Словно гончар, он вылепил из глины мою новую душу.

— Теперь его больше нет.

— И я свободна.

— Ты сама сознаешь, что это заблуждение. Ци Линь в ответ промолчала. Она знала, что ей следует несколькими расчетливыми движениями свалить его, добить и продолжать путь. Оставлять его в живых означало идти на слишком большой риск.

— Быть может, твой создатель и превратил тебя в солдата, которого я вижу перед собой, — промолвил старик. — Надо ли мне говорить тебе, что солдаты — это орудия в руках зла? Дао — это путь истины. Тот, кто управляет другими, имеет в своем распоряжении источник физической силы. Однако тот, кто управляет собой, обладает неиссякаемой силой.

Ци Линь прижала ладонь к раскалывавшейся от боли голове.

— Я даже не помню, для чего он готовил меня. Смутные тени появляются передо мной и исчезают...

Какое-то чувство промелькнуло на его неподвижном лице.

— С тобой сделали нечто такое, что не под силу изменить даже Дао.

Тени, гоняющиеся друг за другом. Ужасная боль в голове! И надвигающаяся вслед за тенями черная бездна.Ци Линь слабо вскрикнула и стукнула себе кулаком в висок.

— Ты опасен, — выдавила она из себя с трудом. — Через тебя они могут выйти на мой след.

— Значит, ты должна сделать так, чтобы этого не случилось, — он произнес эти слова с такой откровенностью, что девушка, опешив, изумленно уставилась на него.

— Тебе все равно, умереть или остаться в живых?

— О, нет, не все равно. Но это поистине не имеет никакого значения по сравнению с реками, впадающими в море.

— Что ты хочешь этим сказать?

Он оставался совершенно спокойным.

— Те, кто способны вовремя прекратить действия, точно так же как и начать его, живут долго. Остальным суждено умереть в молодости.

Ци Линь долго молча смотрела на него. Она чувствовала, как сильно колотится ее сердце. Пламя факела плясало, слегка потрескивая. Тени вытягивались вверх по сырым, неровным стенам и скрещивались на своде потолка. Остальным суждено умереть в молодости.

Бросив на него прощальный взгляд, она засунула бумаги обратно за пояс. Ее путь лежал вверх по шатающимся ступенькам, прочь от мерцающего света факела. Она так и не решилась убить старика. Было ли это признаком победы или поражения? Она не знала. Уже скрывшись во мраке, она обернулась и крикнула:

— Прощайте!

— Помни о реках, — ответил он, обращаясь в пространство перед собой, где она только что стояла, — которые впадают в море.

Закрыв глаза, Блисс видела этот драгоценный камень. Сверкающие лучи, красные, золотые, тянулись от него через бескрайнюю гладь океана. Почему этот опал так важен? —недоумевала Блисс.

Проснувшись на борту джонки своего отца, она услышала чьи-то голоса и, натянув одежду, вышла из каюты. Босиком она прошла по коридору. Ей казалось, что она слышала эти голоса во сне и что они-то ее и разбудили. Впрочем, она тут же усомнилась в этом; уж больно тихо они звучали.

Будда простит тебя, боу-сек, —сказал он. — Как я прощаю тебя.Но могла ли она простить себя? Этот вопрос по-прежнему не давал Блисс покоя.

И точно так же по-прежнему Чжилинь не оставлял ее наедине с мучительными вопросами и сомнениями. Он умер, да, и умер от ее рук. Однако что произошло между ним и ею в то мгновение, когда жизнь покидала бренную оболочку Цзяна. Блисс не могла ни передать в словах, ни даже понять сама. Быть может, —размышляла она, — мы вместе проникли сквозь резонирующую оболочку в да-хэй? И кто знает, какие превращения произошли с нами в великой пустоте, таинственной и волшебной?

В одном она была уверена: все это — что бы там ни было — являлось частью плана Чжилиня. Он знал о приближавшейся смерти и хотел, чтобы Блисс находилась рядом с ним в эту минуту. Разве он не подготовил ее к этому заранее? Разве не с его помощью она неоднократно проникала в да-хэй?Теперь она не сомневалась, что все это делалось для того, чтобы в нужную минуту она оказалась готова.

Но к чему?

— ...как ты сам можешь убедиться, исключительной чистоты, — донесся до нее голос отца, явно старавшегося говорить негромко. — Отличный экземпляр.

— Его привезли из Австралии, не так ли? Это был Дэнни, третий сын Цуня Три Клятвы. Было уже поздно — или рано? — почти четыре часа утра.

— Мне нужно, чтобы ты установил, где его купили. Стоя в дверях каюты, Блисс прислушивалась к разговору отца и сына. Все еще наполовину погруженная в да-хэй,она вдруг отчетливо поняла, что ее место сейчас не в коридоре, а там, в каюте.

— Отец?

Цунь Три Клятвы поднял голову, Дэнни повернулся лицом к двери. Он очень походил на отца.

— Боу-сек. Стобой все в порядке?

В последние дни она постоянно слышала из его уст этот вопрос и видела на его лице озабоченное выражение, Ей очень хотелось бы успокоить его, но как она могла объяснить, что творится с ней, если сама толком не знала?

— Да, — ответила она. — Со мной все нормально. Мне приснился огромный опал, горевший малиновым пламенем.

Опустив взгляд на стол, она увидела на нем в точности такой же камень, какой привиделся ей во сне всего несколько минут назад. Прежде чем кто-либо из мужчин успел помешать ей, она протянула руку и схватила его.

— Боу-сек...

— Отец, тысяча извинений, что прервала вашу беседу, но мне кажется, что я уже видела этот опал. — С усилием она отвела глаза от камня. — Я случайно услышала, что ты просил Дэнни узнать, где он был куплен. Это важно?

В первое мгновение Цунь собирался соврать дочери ради ее же блага. Он очень беспокоился за нее и, тщетно ломая голову над тем, как бы помочь ей, чувствовал себя совершенно беспомощным. Однако, встретив ее взгляд, так хорошо знакомый ему, он сделал единственное, что ему оставалось, — сказал правду.

— Джейк дал мне его перед отъездом в Японию. Он обнаружил его в кармане шпика, следившего за ним в ту ночь, когда погиб Чжилинь. Из-за этого шпика Джейк и не успел тогда на джонку к назначенному часу.

— Знал ли Чжилинь о том, что он должен приехать?

— Думаю, что знал.

Блисс, замолчав, стала рассматривать опал, вертя его в своих тонких, длинных пальцах. Огонь, горевший внутри камня, то распадался на тысячу мелких брызг, то вновь сливался воедино. Блисс на мгновение почудилось, будто в трепетном сиянии опала проступают черты лица Цзяна.

— Боу-сек...

—Отец, мне бы хотелось...

— Об этом даже и речи идти не может, — отрезал Цунь Три Клятвы, словно угадывая ее мысли. — Это должен сделать Дэнни. Он...

— Ты держишь меня здесь под арестом?

— Что за чушь! — возмутился Цунь. — Ты вольна идти, куда и когда тебе заблагорассудится.

— Ну да, если только сестра Лин будет сопровождать меня, — возразила Блисс и, видя, что отец молчит, добавила: — Стало быть, я не заключенная, а всего лишь пациентка плавучей больницы?

— Я не... — он вдруг оборвал фразу на полуслове и, повернувшись к сыну, попросил его: — Дэнни, пожалуйста, оставь нас одних.

Молодой человек, кивнув, вышел, и когда дверь за ним закрылась, Цунь укоризненно промолвил:

— Боу-сек, боу-сек,чего ты хочешь от меня? Чтобы я послал тебя навстречу опасности, даже не зная, в каком состоянии находится твое здоровье?

— Единственная опасность, — сердито ответила Блисс, — состоит в том, что я умру от бездействия и тревоги за Джейка. Вот на что ты меня обрекаешь.

Цунь Три Клятвы покачал головой.

— Мне кажется, ты сама плохо представляешь, что с тобой происходит.

— Со мной все в порядке. Однако ты прав, я уже не та, что была до... гибели моего духовного отца. — Она уселась в кресло, освобожденное Дэнни. — Ши Чжилинь был последним звеном, связывавшим меня с моим прошлым. — Мой прадед, первый Цзян, был его наставником. Именно к Ши Чжилиню пришла за помощью моя мать в самую трудную минуту. Не будь его, я вообще могла бы не появиться на свет. И уж точно не попала бы в Гонконг и не обрела бы в тебе нового отца. Да, я стала другой и не отрицаю этого. Там, где раньше был свет, теперь — пустота. Я приняла его смерть, отец. Такова была воля Будды. Джосс. И, конечно же, это не могло не повлиять на меня. Я не хочу и не буду притворяться, будто я не изменилась.

— Никто и не просит этого от тебя, — тихо промолвил Цунь.

— Вот и хорошо.

Он смотрел на сидевшую перед ним молодую женщину, чужую ему по крови, но выросшую в его семье, и сам удивлялся безграничности своей любви к ней.

— Я не принесу тебя в жертву делу йуань-хуаня,— заявил он решительно.

— Это уже произошло, — возразила она. — Давным-давно, отец, ты принял решение, противоречащее твоим теперешним словам. Ты подготовил меня. Теперь я прошу тебя: пожалуйста, не мешай мне исполнить мое предназначение.

— Я сожалею...

— Поздно сожалеть, отец.

Цунь Три Клятвы проникся мудростью ее слов. Сдавшись, он сообщил Блисс все, что Джейк рассказал ему про опал. В конце разговора Блисс, улыбнувшись, наклонилась к старику и поцеловала его в щеку. И в то же мгновение ее пальцы сомкнулись вокруг самоцвета.

Слуха Джейка достигли чьи-то голоса. Целая толпа мертвых орала у него над ухом. Действуя ему На нервы, они гремели костями, щелкали зубами, точно голодные аллигаторы, тыкали в него костлявыми пальцами.

Они хотели сообщить ему нечто важное и, видимо, поэтому, решил он, не переставали кричать. Джейк не отвечал, но от этого их вопли не становились тише.

Он с удивлением и раздражением думал о том, почему их голоса звучат так естественно, словно принадлежат живым. Эта какофония постепенно выводила его из себя. Если он мертв, то к чему столько шума и суеты? Если же нет...

Несколько песчинок, подхваченных ветром, упали ему на лицо. В горле у него запершило от едкого дыма. Он закашлялся, и в то же миг под опущенными веками забрезжил серый свет, явившийся на смену кромешной тьме.

Кровь, обрывки кожи, ярко-розовые и малиновые кусочки человеческого мяса — результат взрыва заряда “Бизон” в кабинете Микио. Грохот...

Он открыл глаза. ...швырнувший на него тело Микио. Камон,символ клана Комото, на тонкой, испещренной красными кляксами ткани кимоно, распадающийся на части у него на глазах. Грохот...

Он увидел, что находится в комнате, стены, пол и потолок которой отделаны полированным кедром.

…кромсающий тело Микио, навалившееся на него. Полоса визжащего огня, и в самом конце, за мгновение до того, как сознание окончательно угасло, кошмарное зрелище кровоточащего, розового месива из мяса и костей, ухмыляющейся маски смерти на месте лица Микио.

Он увидел зелень — листва деревьев за окном? — и на другом конце комнаты закрытую фузуму,деревянную дверь с филенкой, обитой матовой парчой. Словно под действием его взгляда она скользнула вбок. Послышалось пение птиц — с деревьев за окном? Он не был уверен ни в чем. Его органы чувств до сих пор не могли оправиться от двойного удара: чудовищного грохота и тяжести тела Микио, разрываемого на части силами, которым не может противостоять ни одно живое существо.

О,Микио, мой друг!

Он прищурился, вглядываясь в фигуру человека, появившегося в дверном проеме, точно вынырнув из глубины полутемного коридора. Тихонько, на цыпочках, человек подошел к кровати, на которой лежал Джейк, и склонился над ней.

Напрягая глаза, перед которыми все еще плавали облака белого порохового дыма, он изумленно уставился на до боли знакомое лицо.

— Микио-сан!

Я должен связаться с Цзяном во что бы то ни стало.Это было первое, о чем подумал Эндрю Сойер.

Однако, зная, что это невозможно по той простой причине, что он не имел ни малейшего представления, где сейчас пребывает Цзян, Сойер схватил трубку телефона, стоявшего в его кабинете, и набрал номер Цуня. Где-то далеко под ним бурлила и шумела по обыкновению Ханг-Сенг, гонконгская биржа ценных бумаг. При взгляде сверху ее можно было принять за змеиное логово — такое там царило неистовое, безостановочное движение.

Просунув руку под пиджак, Сойер потянул за шелковую ткань дорогой рубашки, прилипшей к его телу. Рубашка была влажная и потемневшая от пота. Черт побери! —ругался он про себя, слыша в трубке длинные гудки. — Где же ты?

Его беспокойный взгляд метался от цифр на высоком табло к оживлению возле столов “Пибоди, Смитерс” и “Тун Пин Ань” — двух крупнейших брокерский фирм — и обратно. И там, и там налицо были признаки надвигающейся катастрофы.

Наконец длинные гудки прекратились, и Сойер шумно вздохнул.

— Да-а-а.

— Началось, — сказал он с ходу. — Худшие опасения оправдываются.

— Где ты?

— На Хант-Сенге.

— Ну, и как там? Плохо?

— Хуже, чем плохо. Если бы было просто плохо, сегодня я бы прыгал от радости.

— Я выезжаю, — сказал Цунь Три Клятвы.

— Боже правый, — промолвил Сойер в трубку, из которой уже доносились короткие гудки.

Онемевшими пальцами он водрузил ее на место и повернулся к помощнику, уже подававшему ему листки бумаги с данными о торгах и передвижений акций за последние четверть часа.

Все цифры сегодня с момента открытия биржи подтверждали одно и то же: две брокерские фирмы “Пибоди, Смитерс” и “Тун Пин Ань” через неравномерные промежутки времени целыми пакетами скупали десятитысячные акции “Общеазиатской торговой корпорации”. Самым странным было то, что эти пакеты не оплачивались.

Поскольку “Общеазиатская” являлась относительно новой корпорацией, а также из-за подвижности гонконгского рынка ценных бумаг, значительное колебание цены и уровней продажи и покупки акций на протяжении торгового дня не являлось выходящим из ряда вон событием. В обязанности Сойера, главного биржевого представителя “Общеазиатской”, входило отслеживание сделок с крупными пакетами акций корпораций. Его сотрудники проверяли, для кого независимые биржевые фирмы приобретали пакеты, даже в тех случаях, когда след вел к какой-нибудь подставной компании, принадлежащей йуань-хуаню.

Платежи, так же, как и уровни спроса и предложения, служили индикатором, позволявшим Сойеру и другим главным членам круга избранных чувствовать пульс рынка и, принимая соответствующие меры, уберегать корпорацию от лишних потрясений.

Однако в этот день на бирже явно творилось что-то неладное. Две брокерские фирмы приобрели в общей сложности около семидесяти пяти тысяч акций “Общеазиатской”, и при этом отсутствовала какая-либо информация об осуществленных платежах. Именно это последнее обстоятельство больше всего и тревожило Сойера, ибо недвусмысленно свидетельствовало, что “Общеазиатская” находится под согласованной, корпоративной атакой.

Но кто же руководит и осуществляет ее?Сзади послышался шум, достаточно громкий, чтобы оторвать Сойера от бесконечных раздумий. Он повернулся и увидел торопливо приближающегося к нему Цуня Три Клятвы. Нездоровая бледность покрывала щеки пожилого китайца. Широкий лоб его был усеян бусинками холодного пота.

— Плохие новости, — заявил он, едва переступив порог кабинета.

Помощнику Сойера пришлось посторониться при появлении тай-пэня:в тесном маленьком кабинете едва хватало места для двух человек.

— Хуже чем вот это? — Сойер показал жестом на беспокойную толпу в зале внизу. — Я думаю, что ты еще не осознал всей тяжести...

— “Южноазиатская”, — перебил его Цунь Три Клятвы. — Известия о скандале уже разошлись по всей колонии.

— О, господи, — Сойер бессильно рухнул в кресло. В следующую секунду его начало трясти. — Что банк?

— Массовый наплыв требований вернуть вклады, — ответил Цунь. — Если не удастся остановить этот поток, у нас не хватит средств расплатиться с клиентами.

— Черт бы побрал все это! — В мгновение ока перед мысленным взором Сойера пронеслись картины разрушения трудов всей его жизни, кропотливой и упорной работы, направленной на превращение “Сойер и сыновья” в один из крупнейших торговых домов на Дальнем Востоке. Во имя чего я пахал как проклятый столько лет?— вопрошал он себя. — Чтобы в конце концов все в один прекрасный день пошло прахом? О Боже, нет!

Сверкая глазами, он уставился на Цуня Три Клятвы.

— Может статься, что в течение одной недели мы лишимся и “Южноазиатской”, и “Общеазиатской”.

— Чума на всех наших врагов! — загремел Цунь. — Это означает, что мы потеряем контроль над Пак Ханмином и Камсангом. То есть случится то, чего, как предостерегал мой старший брат, мы не должны допустить ни в коем случае.

— Камсанг? — вскричал Сойер. — Во имя всего святого, кому какое дело до проекта, отстоящего от нас на шесть сотен миль, и о котором, к тому же, нам ровным счетом ничего не известно? Наши собственные компании могут пойти с молотка, вот о чем сейчас идет речь. Если операция, затеянная против “Общеазиатской”, окажется успешной, то это будет означать конец всему, ради чего мы работали столько лет. Ты понимаешь, почтенный Цунь? Всему!

— Ну и напугал же ты нас, юми-тори.Обладатель лука. Этот почетный титул присваивался лишь выдающимся воинам, в совершенстве владевшим этим древним оружием самураев. Кто мог обратиться к нему так?

— Микио-сан? — Кто мог знать, что он — киудзюцу сенсэй, кроме... — Это действительно ты? Он попытался привстать, чтобы лучше разглядеть склонившееся над ним лицо, и острая боль пронзила все тело.

— Тише, Джейк-сан, — услышал он умиротворяющий, почти нежный голос Микио. — Да, это я. Только, пожалуйста, перестань волноваться. Тебе здорово досталось.

— Ну, как?

Чьи-то руки легли ему на плечи, ласково, но настойчиво заставляя его снова лечь. Повернув голову, он увидел молодую женщину, скорее даже девушку, в оранжево-желтом кимоно.

Затем он снова перевел взгляд на Микио и почувствовал, что у него кружится голова.

— Я же сам видел, как ты погиб в кабинете. Я был там, когда твои враги выстрелили из “Бизона”. Я видел своими глазами, как взрывом твое тело разорвало на куски.

— Это тело и спасло тебе жизнь. — Микио Комото улыбался, глядя на Джейка, но под его улыбкой угадывалось плохо скрываемое напряжение. — Я пытался предостеречь тебя, Джейк-сан. Я хотел удержать тебя в стороне от всего этого. Однако я должен был действовать окольными путями, поскольку подозревал, что все мои связи прослеживаются врагами. Я сознательно не отвечал на твои звонки, надеясь, что ты поймешь всю серьезность ситуации и не станешь ничего предпринимать. Получив известие о твоем приезде, я приказал Качикачи отправить тебя обратно в Гонконг. В конце концов, твое место там, верно? И уж, по крайней мере, не здесь, в самой гуще войны, которую я веду. Однако, мой Друг, я совершил ошибку, забыв о твоем удивительном упорстве. И я бесконечно благодарен Господу за то, что ты не получил серьезных ран.

— Скажи мне, что произошло? — попросил Джейк.

— Военная хитрость, — ответил Микио. Он провел ладонью по короткому ежику своих кое-где расцвеченных сединой черных волос. — Ты попался на нее, а значит, есть основания полагать, что и мои противники тоже. Как ты уже мог догадаться, человек, который на твоих глазах садился в “Мерседес”, был не я.

— Качикачи! — Джейк внезапно вспомнил о предательстве маленького помощника Микио.

— Не переживай, Джейк-сан. Он всего лишь исполнял свою роль в задуманном мной плане и по-прежнему предан мне до конца. Однако его умелая игра внушила клану Кизан, будто они могут одним упреждающим ударом положить конец этой кровавой сваре. Без оябуна,которого уважают и беспрекословно слушают все члены клана, война вестись не может.

— Кто же тогда погиб в твоем кабинете?

— Храбрец, подлинный герой нашего клана. Он вызвался добровольцем. Это была смерть, достойная самурая, и, скорбя об его уходе, я радуюсь его счастливой судьбе. Его комивознесется высоко... И теперь у меня появилось преимущество над Кизан. Они считают меня мертвым и из этого неизбежно сделают вывод, будто наш клан обречен.

— И я чуть было не испортил такой блестящий замысел, — заметил Джейк.

Я должен был лучше понять твои намерения и предотвратить то, что произошло.

— Ты не мог предотвратить убийства моего отца.

— Ши Чжилинь мертв? Господи! Ты знаешь, кто убийца?

— Да, — ответил Джейк, и Микио уловил горечь в его голосе.

— Он пал от рук дантай,Микио-сан. Дантай,принадлежавших к якудзе.

—Это полнейший абсурд, — моментально возразил Микио.

Лицо его выдавало смятение, охватившее оябунапри словах Джейка.

— Я сам сражался с ними. Они убили отца и серьезно ранили Блисс, которая сейчас находится в больнице. Ошибки быть не может. Я лично видел татуировки на их телах. Ирезуми.

— Ирезуми,— повторил следом за ним Микио. Он присел на корточки. — И кто же мог послать дантайв Гонконг? Ни один оябуниз тех, кого я знаю, не решил бы пойти на столь открытые действия на территории другой страны.

— И тем не менее кто-то все же рискнул, потому что члены якудзывыполняют приказы только оябунов, —возразил Джейк. — Это одна из причин, побудивших меня приехать сюда, Микио-сан, и отказаться от обратного билета, который вручил мне Качикачи. Я обязан выяснить, кто стоит за спинами убийц, подосланных к моему отцу. Все люди, близкие ему, как и само дело, начатое им, находятся под угрозой, и я не могу предпринять никаких ответных мер, пока не узнаю, кто мои враги.

Микио кивнул.

— Понятно. Ты поступил мудро, приехав сюда, Джейк-сан. В твоем положении это был единственный выход. — Его задумчивый взгляд был устремлен в пространство. — Но Господь следит за нами. Он спас тебя только что от неминуемой гибели, и за это мы должны вознести хвалу ему. Теперь...

В этот момент девушка в оранжевом кимоно прикоснулась к его руке, молча указав взглядом на Джейка, устало опустившего веки.

— Я думаю, тебе лучше всего отдохнуть и набраться сил, — мягко промолвил Микио. — Когда ты проснешься, тебя будет ждать трапеза, и у нас будет время поговорить обо всем.

Нет, —подумал Джейк. — Я хочу поговорить сейчас.

Однако сон уже неудержимо наваливался на него.

Тони Симбал провел в Майами-Бич чуть больше трех часов, прежде чем ему удалось засечь Кубинца. Он обнаружил его в модном кабаке под названием “Ла Тукана”. Пастельных тонов голубовато-зеленые стены, многочисленные зеркала, длинная стойка бара, составленная из полупрозрачных стеклянных блоков, освещенных изнутри неоновыми лампами, плетеные кресла, столы со стеклянными поверхностями и еще Бог знает что делали заведение похожим на чудо-дворец, рожденный фантазией какого-нибудь латиноамериканца, подогретого изрядной порцией кокаина. Симбал не успел пробыть в нем и полминуты, как почувствовал, что его тошнит.

Облаченный в легкий белый костюм, из-под которого выглядывала ярко-голубая рубашка, он уселся у стойки бара, не снимая темных очков из-за этих самых неоновых ламп. Заказав водки, он огляделся по сторонам и незаметно подтянул повыше рукав пиджака, как было принято у здешней публики, ибо не хотел ничем выделяться из толпы.

Кубинец пришел чуть позже, и его появление удивило Симбала. Настоящее имя его было Мартин Хуанито Гато де Роза, поэтому неудивительно, что в “Кампусе” его звали просто Кубинец.

“Кампус” — так называлась штаб-квартира АНОГ, поэтому в принципе не было ничего удивительного в том, что Кубинец, один из опытнейших агентов этой службы, оказался в “Ла Тукане”. Его пребывание в Майами в то время, когда где-то здесь околачивался Эдвард Мартин Беннетт — вот что настораживало Симбала.

На земном шаре было немало мест, где Кубинец мог находиться в данным момент. Недаром же руководство ЦРУ так шумно восхищалось им, всячески подчеркивая эффективность его работы на “Субконтиненте”, как они называли Южную Америку.

Совпадение было слишком значительным, чтобы у Симбала не зародилось подозрение, так ли уж оно случайно. Беннетт и Кубинец. Сколько операций им доводилось проводить вместе? Сколько раз каждый из них заявлял, что другой снова спас емужизнь? Вполне достаточно для того, чтобы усомниться в случайности этого совпадения.В памяти Симбала всплыли строки из досье Беннетта, извлеченного им из компьютерной сети АНОГ с помощью Моники.

Моника.При воспоминании о ней у него начинало сосать под ложечкой. Что они задумали вместе с Максом Треноди? Что Макс от него хочет?Наверное, в сотый раз после вылета на операцию Тони размышлял, стоит ли ему сообщать Доновану о своих подозрениях. И в сотый раз он решил, что не стоит. В настоящий момент было вполне достаточно того, что у Донована были собственные соображения относительно странных маневров Макса. Симбал не хотел, чтобы ситуация выходила из-под контроля в то время, когда он находился вдали от Вашингтона. Он счел, что будет лучше продолжать вести игру со своим бывшим шефом, пока не удастся глубже проникнуть в его планы. С докладом Доновану можно было и подождать.

Однако Симбала продолжали грызть сомнения по поводу искренности своих рассуждений. Возможно, он просто в глубине души не мог поверить в то, что Макс работает против него. И если это правда, если Макс против него, то за кого же он тогда?Тони предпочитал не доискиваться ответа на этот вопрос. В конце концов, ужо в самолете в третий раз изучая досье Беннетта, он сказал себе: К черту все! Если я не могу принять решение относительно Макса, то, значит, так тому и бить.

В конечном счете мне просто придется принять на себя последствия своего бездействия, когда придет время.

Мартин Хуанито Гато де Роза выглядел заправским франтом в новеньком светлом костюме персикового цвета, создававшем впечатление, будто шоколадная кожа Кубинца светится сама по себе. Его вьющиеся волосы были аккуратно зачесаны назад с высокого, упрямого лба. Сыпь маленьких веснушек на щеках придавала его лицу мальчишеское выражение.

Однако Симбал хорошо знал, что перед ним отнюдь не мальчик. За время работы в УБРН пути его и Кубинца скрещивались дважды. Однажды в Колумбии он был свидетелем, как этот стройный, красивый караиб с глазами цвета топаза с невозмутимостью и ловкостью хирурга распорол горло торговцу кокаином.

Тогда Симбалу больше всего запомнилось отношение Кубинца к стоявшей перед ним задаче. Если ему и не доставило удовольствия всадить нож в горло контрабандиста, то уж во всяком случае он не испытывал при этом ни малейшего отвращения.

Тони никогда не доверял тем людям, даже своим непосредственным коллегам, которые, совершая убийство, относились к этому как к самому обыденному и, более того, приятному делу. Симбал считал подобное отношение ненормальным и опасным. Поэтому он отметил про себя Кубинца, а когда несколько месяцев спустя вновь повстречал того на вечеринке в “Кампусе”, то поразился, увидев перед собой остроумного, раскованного, элегантного — одним словом, вполне культурного человека.

В Кубинце действительно было что-то очень странное. Симбал думал об этом, раз за разом натыкаясь на его имя в досье Беннетта. И вот теперь, снопа увидев его, Тони почувствовал какое-то своеобразное волнение.

Сам он отнюдь не случайно забрел в “Ла Тукана” в первый же вечер по приезде в Майами. Согласно данным, имевшимся как у УБРН, так и у АНОГ, это заведение являлось одной из новых местных “точек” дицуйи рассадником наркотического зелья вообще. В двух других Тони уже успел побывать. Теперь он с интересом изучал лица людей, среди которых — он знал наверняка — были и подлинные монстры мира наркотиков. Подобно другим посетителям они чинно поглощали свои блюда, запивая их сладким калифорнийским вином, а заодно, как бы походя, заключали сделки на сотни тысяч, даже миллионы долларов, шедших на укрепление их личных империй.

Кубинец подсел к столику, за которым уже разместилась какая-то парочка. Внешность мужчины показалась Симбалу знакомой. Порывшись в каталоге своей памяти, он вспомнил его имя: Мако Мартинез, один из крупных оптовых торговцев кокаином. Интересно, что, в отличие от большинства своих коллег, Мако промышлял еще и торговлей оружием.

Тони представлялось весьма любопытным то обстоятельство, что из красочного многообразия воротил наркобизнеса Кубинец выбрал именно этого. Теперь он должен был отыскать ответы уже на два вопроса. Во-первых, что Кубинец делает в Майами? И, во-вторых, почему он вступил в контакт с Мако Мартинезом?

Насколько Симбал знал, контрабанда оружием не входила в сферу компетенции Хуанито Гато де Розы. Разумеется, предмет беседы Кубинца и Мако мог относиться к иной области. Однако все это выглядело весьма и весьма подозрительно.

Допив водку, он заказал новую порцию и сделал знак метрдотелю, означавший, что он не прочь поужинать. Официант тут же повел его к свободному столику, стоявшему неподалеку от того, где расположилась интересовавшая его компания. Проходя мимо, он украдкой взглянул на спутницу Мако и невольно усмехнулся, увидев ее совершенно бессмысленный, равнодушный взгляд и невероятных размеров несессер с косметикой.

Симбал сел так, чтобы столик Мако находился сбоку от него. Принесли водку, и он заказал крабов, салат и спаржу, невзирая на то, что метрдотель всячески расхваливал достоинства поджаренного на углях бифштекса.

Когда принесли заказ, выяснилось, что все приготовлено весьма посредственно, однако Тони, не будучи гурманом, не придал этому особого значения. Главное, что он получил отличную позицию для наблюдения за Кубинцем и Мако, которые увлеклись беседой, совсем позабыв о женщине. Та от нечего делать тупо разглядывала какого-то типа в штанах в обтяжку, отражавшегося в зеркальной колонне.

Напрягая слух, Симбал за грохотом бразильской музыки, вырывавшейся из колонок, развешанных по стенам, сумел разобрать язык, на котором шел разговор: испанский.

В конце концов, произошло то, что Симбал и хотел. То ли повинуясь требованию Мако, то ли окончательно заскучав, женщина поднялась с места, явно нацелившись в сторону танцплощадки.

Кубинцу пришлось также вылезти из-за столика, чтобы пропустить ее, и в это мгновение он заметил Тони.

Чуть погодя Симбал, окликнув официанта, попросил принести счет. Он чувствовал, что Кубинец смотрит на него, и не поднимал глаз. Не спеша расплатившись, он медленно побрел к выходу из ресторана, предоставив Кубинцу более чем достаточно времени, чтобы, распрощавшись с собеседником, последовать за ним.

Швейцар подогнал “Корветту”, взятую Тони напрокат, к самой двери, и Симбалу не оставалось ничего другого, как забраться в машину: вечер набирал оборот, и у входа выстроилась целая цепочка машин с желающими попасть в “Ла Тукану”, Кубинца не было видно.

Симбал бросил взгляд на боковую улочку. Над залитым неоновым светом тротуаром возле названия ресторана горело огромное изображение птицы, бессмысленно мотавшей головой вверх-вниз. Кубинца не было и там.

Гудки позади Тони стали более настойчивыми, и он, покачав головой, включил зажигание. Померещилось ли ему или на самом деле это произошло, но в тот миг, когда он тронулся с места, один из швейцаров нырнул в распахнутую дверь ресторана.

— В свободной продаже находится примерно двадцать пять миллионов акций “Общеазиатской”, — сказал Эндрю Сойер, вытирая платком пот со лба. — “Пибоди, Смитерс” владеют четырьмя миллионами, “Тун Пин Ань” — полутора, включая то, что они приобрели сегодня.

—Будь они прокляты, все эти открытые торги, — раздраженно буркнул Цунь Три Клятвы.

—Обычно это лучший способ привлечения капиталов, — заметил Сойер.

— Клянусь духом Белого Тигра, лучше мне было продолжать заниматься опиумом!

— Ты шутишь.

— Ничуть! Чума и сифилис на наших врагов и их потомство до двенадцатого колена! — загремел Цунь Три Клятвы. — Торгуя маком, по крайней мере, знаешь, кто твои враги. Там не проходят номера с подставными компаниями и прикрытиями в виде вонючих брокерских контор!

Несмотря на то, что биржа уже давно закрылась, два тай-пэняпродолжали сидеть в кабинете Эндрю Сойера. Здесь, на командном посту, они ожидали вестей с полей сражений и от своих разведчиков в тылу противника.

Сойер понимал, что почтенный Цунь просто дает волю гневу, вскипавшему в его груди при мысли о том, что они могут потерять контроль над “Общеазиатской”. Их финансовые состояния, по сути дела, целиком были сосредоточены в этой корпорации йуань-хуаня.Ши Чжилинь настоял на том, чтобы они передали в руки Цзяна доверенность на управление всеми активами, вкладами и т.д. Теперь в их распоряжении оставались совершенно мизерные средства, явно недостаточные для того, чтобы бороться за контроль над такой крупной корпорацией. Если бы я не был в таком долгу перед Ши Чжилинем... —повторял про себя Сойер. — Если бы мы не пошли на открытую продажу акций...Если бы, если, если... Бессильная ярость начинала душить его, когда он думал о своих многочисленных трудах, плоды которых могли превратиться в ничто всего за неделю.

— Нам пришлось закрыть двери “Южноазиатской”, — угрюмо заметил он. — У нас нет возможностей удержать ее на плаву, удовлетворив все требования о возвращении средств. Как только слухи о краже в “Южноазиатской” просочились наружу, корпорация была обречена. — Он с размаху ударил кулаком по заваленному бумагами столу.

— Черт побери, я даже представить себе не могу, как об этом стало известно! Мы вели себя так осторожно!

Цунь сплюнул себе под ноги.

— У меня есть свои люди в “Тун Пин Ань”, точно так же, как и во многих других компаниях и торговых домах. С чего ты решил, что и в наших корпорациях нет шпионов? Взятки всегда творили настоящие чудеса в Гонконге. Слишком велик соблазн заработать легкие деньги в обмен на нужную информацию. Для многих это становится средством существования.

— Только не в моей компании! — запальчиво возразил Сойер.

— Значит, она являет собой удивительное исключение.

— Я найду этого мерзавца.

— Гораздо лучше сосредоточиться целиком на решении проблемы, возникшей у нас по его вине. Сойер взглянул на собеседника.

— Да? Тогда в следующий раз мы снова попадем в ту же ловушку.

Цунь Три Клятвы промолчал в ответ.

— Где же он? — Сойер нетерпеливо взглянул на часы.

— Ему следовало бы появиться час назад.

— Ты беспокоишься, что он не придет? Напрасно. Он явится сюда, как только представится возможность. Вовсе ни к чему сейчас возбуждать подозрения в “Туи Пин Ань”, не так ли? Кривого Носа не следует торопить, Он хороший человек и честный шпион, — при этих словах Цуня рассмеялся. — Если, конечно, одно совместимо с другим.

— Не думаю, — кисло промолвил Сойер.

— Кривой Нос — мой зять, — возразил Цунь. — В его верности сомневаться не приходится. — Он снова засмеялся. — Кроме того, я регулярно выплачиваю ему достаточно крупную сумму.

В огромном зале биржи, хорошо обозреваемом из окна кабинета, царила пугающая тишина, удивительно контрастирующая с неумолкаемым гомоном, неизменно сопровождающим торги. И в этой необычной тишине оба компаньона ясно услыхали звук приближающихся шагов.

— Он здесь, — сказал Сойер.

На пороге кабинета возник человек лет сорока — сорока пяти. Единственной примечательной чертой на его некрасивом и незапоминающемся лице был перебитый нос.

— Какие новости? — встретил его вопросом Сойер. Цунь Три Клятвы налил своему зятю чаю, уже порядком остывшего, но тем не менее вновь прибывший с благодарностью ее принял. Опорожнив чашку, Кривой Нос приступил к делу.

— Я раздобыл информацию. Однако для этого пришлось немало повозиться, так что она попала ко мне буквально только что. Весь офис был завален бумагами от сделок по покупкам акций “Общеазиатской”.

— Ты установил, для кого “Тун Пин Ань” приобрела их? — осведомился Цунь.

— Да. Для сэра Джона Блустоуна, — ответил Кривой Нос.

— Блустоуна?! — воскликнул пораженный Сойер.

— Этого не может быть, — заявил Цунь. — Тут, наверное, какая-то ошибка. Девять месяцев назад, соблазнив его возможностью приобретения Пак Ханмина, мы истощили запасы краткосрочных средств “Тихоокеанского союза пяти звезд”. В и этом состоял план Ши Чжилиня, направленный против его врагов в Пекине, скупавших акции “Тихоокеанского союза”. — Он покачал головой. — Нет, нет. У сэра Джона слишком много долгов, чтобы затевать подобную операцию.

— И тем не менее это он и никто другой, — твердо возразил Кривой Нос. Вытащив из портфеля ксерокопии каких-то документов, он бросил их на стол. — Взгляните сами.

Два тай-пэнямолча стали изучать бумаги, подтверждавшие слова Кривого Носа.

— Откуда он взял деньги, чтобы вкладывать такие капиталы в “Общеазиатскую”? — удрученно спросил Сойер.

— Я сам не мог взять в толк, — отозвался Кривой Нос.

— Поэтому я позвонил своему другу, работающему в “Пибоди, Смитерс”. Оказалось, что был создан консорциум. Тогда я проверил свои недавние записи и убедился, что “Тун Пин Ань” занималась крупномасштабной продажей собственности, вкладов и тому подобного определенных людей. Вот список имен.

Цунь Три Клятвы просмотрел его и передал Сойеру.

— Мы знаем их всех, — сказал он. — Это приятели Блустоуна. Его деловые партнеры и те, кто чем-либо обязан ему. Он собрал всех, кого мог.

— Средства, вырученные от заключения сделок, использовались для скупки акций “Общеазиатской”, — вставил Кривой Нос.

— Джейк и Ши Чжилинь не могли предугадать подобный поворот событий, — заметил Цунь Три Клятвы, все еще не в состоянии оправиться от изумления.

Сойер скомкал бумажный лист.

— Это уже слишком, — в его голосе звучало отчаяние.

— Блустоун намеревается прибрать к рукам “Общеазиатскую”, а мы связаны по рукам и ногам действиями Джейка и Ши Чжилиня и не можем предпринять ровным счетом ничего, чтобы отстоять ее. — Он грохнул кулаком о полированную крышку стола. — Господи, вырви глаза у этого негодяя!

Блисс решила показать опал Человеку-Обезьяне. Вообще-то его звали Чань, Блисс сомневалась, что кто-либо вообще знает его подлинное имя. Все называли его Человек-Обезьяна. Он держал магазин на Йат Фу Лэйн в Кеннеди-таун. То была ветхая, пыльная лавка, в которой продавалось буквально все, что только можно было представить. По одну сторону от нее находилась традиционная аптека, где торговали корнем мандрагоры, женьшенем и истолченным тигровым зубом. По другую — большая фабрика по выделке ковров.

Чаня называли Человеком-Обезьяной по одной простой причине: его лицо весьма смахивало на физиономию орангутанга. Голова его выглядела непропорционально большой для тщедушного туловища, а благодаря сутулым плечам и спине руки казались длиннее, чем были на самом деле.

Однако даже в детстве, в отличие от многих своих сверстников, Блисс не обращала внимания на необычную внешность Человека-Обезьяны. С тех пор прошло немало лет, и Чань, постарев, стал пользоваться всеобщим уважением и почтением даже в большей мере, чем обычно пользуются в Китае пожилые люди.

Разумеется, он с восторгом встретил появление Блисс. Его удивительное лицо расплылось в широкой улыбке, отчего сеточки морщин вокруг глаз стали еще гуще. По старой привычке он назвал Блисс тинь гай чжай,маленькой лягушкой. Это прозвище он дал ей еще в те времена, когда водил ее, совсем маленькую, летом на пруд слушать пение древесных лягушек.

Спровадив последнего покупателя, он запер дверь лавки и провел Блисс в заднее помещение, где он жил. Идеальный порядок и чистота, царившие там, удивительно контрастировали с захламленной обстановкой в самой лавке.

Он тут же принялся хлопотать, заваривая чай и доставая откуда-то сладкие пирожки. Блисс даже не пыталась остановить его, зная, какое удовольствие доставляет старику любая возможность поухаживать за ней.

Они говорили о разных пустяках, пока наконец не добрались до цели ее визита. Едва Блисс переступила порог магазина, Человек-Обезьяна тотчас же догадался, что ее привело к нему какое-то дело. Однако он, естественно, не стал сразу же заводить о нем разговор, ибо это явилось бы признаком бестактности и дурных манер.

Блисс протянула старику камень. Тот осторожно взвесил опал на ладони, а затем, достав ювелирную лупу и включив настольную лампу, некоторое время сосредоточенно изучал его.

— Великолепно, — тихо сказал он. — Камень исключительной чистоты. К тому же он обработан настоящим мастером. — Сдвинув лупу с глаза, он взглянул на Блисс. — Сколько ты заплатила за него?

— Нисколько, — ответила Блисс и поведала ему, каким образом опал попал к ней, а также что ее интересует в связи с ним.

— Уф, на твои вопросы нелегко найти ответы, — задумчиво протянул Человек-Обезьяна.

— Но ты сказал, что его обработал настоящий мастер. Разве это обстоятельство не может как-то помочь в поисках?

Он пожал плечами.

— В общем-то, да. Беда в том, что кто бы его ни огранил, продавать его мог совсем другой человек. Насколько я могу судить, его обрабатывали в Австралии, там же, где и нашли.

У Блисс екнуло сердце.

— Должен же быть какой-то способ, — сказала она в отчаянии. Человек-Обезьяна, не сводя глаз с опала, лежавшего у него на ладони, медленно кивнул.

— Пожалуй.

Сказав это, он встал и направился к телефону. Набрав местный номер, он несколько минут толковал о чем-то с невидимым собеседником. Он говорил так тихо, что Блисс не могла разобрать ни единого слова.

Повесив трубку, он все с тем же задумчивым видом вернулся к столу, где она сидела, и промолвил:

— Да, способ есть.

— Очень хорошо.

— Не знаю, не знаю. — Он покачал головой. — Видишь ли, я не разбираюсь в опалах по-настоящему. Как правило, мне не приходится торговать ими. Если же время от времени такое случается, то... — Он снова пожал плечами и протер пальцами гладкую поверхность камня. — Я сейчас звонил одному своему знакомому. — Он сделал паузу, но Блисс была достаточно умна, чтобы не спрашивать имени. В числе многочисленных знакомых Человека-Обезьяны попадались самые разные, подчас весьма своеобразные обитатели колонии Ее Величества. Собственно говоря, поэтому она и решила обратиться за советом в первую очередь к нему. — Он дал мне имя одного человека... Но я сомневаюсь, стоит ли называть его тебе.

— Почему?

— Ты когда-нибудь слышала о Фане Скелете?

— Торговце наркотиками?

Человек-Обезьяна кивнул.

— Большая часть опиума, попадающего в Гонконг, проходит через его руки. — Он посмотрел на Блисс. — Однако он занимается и камнями. У него это нечто вроде хобби. Я слышал, будто его коллекции позавидовала бы сокровищница любой страны.

— Значит, Фан — тот, кто мне нужен. Блисс потянулась за опалом, но старик сжал его в ладони.

— Он опасный человек. Блисс рассмеялась.

— Взгляни на меня, и ты увидишь, что я уже не та девочка, какой была когда-то.

— Это вовсе не тема для шуток, тинь гай чжай.Тот, кто торгует маком, не имеет ни малейшего понятия о совести, о морали... У него нет души. Убить человека ему все равно что выкурить сигарету.

— Однако я должна встретиться именно с ним, не так ли?

Не дождавшись ответа, Блисс добавила:

— Скажи мне, где найти его. — Она сделала паузу. — Если ты не хочешь говорить, я выясню в другом месте. Пойми, твое молчание не остановит меня.

Помедлив, старик разжал пальцы, и Блисс забрала опал из его руки. Камень был теплым.

— Ты знаешь, где находится грузовой терминал?

— На Хой Бунь Роуд? Возле “Най Така”? — Речь шла о Квунь Тонге, индустриальном районе неподалеку от аэропорта.

Человек-Обезьяна кивнул.

— Мне сказали, что лучше всего появляться там незадолго до рассвета. — У него был такой мрачный вид, что Блисс, желая утешить старика, ласково погладила его по щеке. — Если с тобой что-нибудь случится, твой отец убьет меня.

Блисс снова засмеялась.

— Ты вечно навоображаешь себе невесть что. В конце концов, я ведь дочь своего отца. Что Фан Скелет посмеет сделать мне?

Человек-Обезьяна промолчал в ответ. Однако, уходя, Блисс заметила, что он, отставив в сторону чашку, потянулся за бутылкой “Джонни Уокера”.

Лежа в постели, Михаил Карелин неотрывно глядел в потолок. Старая штукатурка, покрытая кое-где темными, точно от сырости, пятнами, лежала неровным слоем, образуя затейливые, абстрактные узоры. Они представлялись Карелину очертаниями континентов, окруженных гладкой поверхностью океана.

Хотя большая кровать была вполне удобной, а в двух шагах за приоткрытой дверью находилась ванная, способная удовлетворить самый придирчивый вкус. Карелин чувствовал себя не слишком уютно, ибо находился не в своей квартире, а в специально устроенной в Кремле спальне, располагавшейся по соседству с рабочим кабинетом Федора Леонидовича Геначева.

Геначев любил ночь. Ночь, —нередко говаривал он, — мирное время, Михаил, и самое подходящее для работы. Только ночью можно отвлечься от суеты и помечтать.

Карелин тоже предпочитал ночь дню, но по другой причине. Для него ночь была временем слушать. В полумраке кремлевских коридоров внимательный слушатель мог различить негромкий шум таинственных машин, сплетающих паутину власти. Машин, неутомимо трудившихся двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году. Геначев, который терпеть не мог всевозможные клише, тем не менее, сам любил повторять одно: На земном шаре всегда где-то день, а значит, нельзя сидеть, сложа руки.

Ночь, как хорошо знал на собственном опыте Карелин, самое плодотворное время для политиков. Именно ночью в недрах чудовищного аппарата власти закручивались запутанные узлы интриг, строились заговоры, оказывались и оплачивались услуги — большие и маленькие. Под покровом темноты коррупция, ставшая бичом советской политической системы, приобретала поистине грандиозный размах.

Селена.

Вновь и вновь это слово приходило ему на ум.

Сигнал к действию. Получив его, он стал запрашивать более подробные разъяснения. В этом не было никакой нужды. Задание было сформулировано давно, все случайности учтены, цель предельно ясна.

И все же...

Так много воды утекло с тех пор, как это задание в качестве возможного варианта впервые было поставлено перед ним. Столько изменилось за долгие годы, проведенные во мраке. Ночью ему доставляло удовольствие смотреть на окружающий мир через окна самых разные, но больше всего через окно его собственной квартиры, выходящее на улицу Горького. Там, прислушиваясь к сонному храпу жены, доносившемуся из соседней комнаты, он погружался в свой мир, пробуждавшийся в эти ночные часы. Мир, где бал правили ложь и предательство, где рыскали остроглазые ищейки, обнюхивающие глубокие норы в поисках зарытых в них тайн.

Карелин любил огни ночной Москвы, мерцающие в полумраке, точно свет далеких звезд. Из этих огней, как из извилин на потолке своей кремлевской спальни, он создавал свой собственный мир.

Он давно уже понял, что у каждого человека должна быть своя родина. Чувствуя себя едва ли не на всем протяжении своей жизни обделенным в этом отношении, он с необычайной серьезностью играл сам с собой в придуманную им игру. В то время, когда жители Москвы сладко спали в своих теплых постелях, он из мрака и нитей горящих фонарей, протянувшихся вдоль улиц огромного города, творил удивительную, принадлежащую ему одному страну. Словно граф Дракула, Карелин ночью пробуждался ото сна, навеянного серой, отвратительной повседневностью, и вел свою собственную, не похожую ни на чью жизнь.

Так было, пока радиограмма, состоявшая из одного-единственного слова Селена,не изменила все.

Он был обучен лгать, притворяться, выжидать. Брать, пользуясь мраком ночи, то, что не принадлежало ему, и передавать это на другой конец земного шара. А еще он был обучен убивать.

С кряхтением Карелин вылез из кровати. Босиком прошлепал в ванную, включил холодную воду и сунул голову под струю.

Отфыркиваясь, он вытерся и, перебросив полотенце через плечо, взглянул на часы. Они показывали тридцать пять минут четвертого. Геначев все еще был на проводе с Вашингтоном. Карелин не сомневался в этом, так как знал, что, закончив разговор, генсек тут же поспешит растормошить своего ближайшего советника.

Выглянув в окно, Карелин увидел маковки собора Василия Блаженного, бледно-золотистые в свете фонарей. Однако не величественная красота шедевра русского зодчества волновала его в эту минуту, а тревожные мысли, в которых неизменно присутствовало имя Селена.Да, приказ, закодированный в этом слове, означал серьезные изменения. Однако не меньшим потрясением для Карелина стало известие о том, что человек, отдавший это распоряжение, погиб.

Хуже всего было то, что именно с этим человеком и только с ним поддерживал связь Михаил Карелин. Лишившись единственной ниточки, он оказался в полной изоляции. С кем ему теперь следовало бы установить контакт? В организации, с которой он был связан, засел шпион. Шпион, занявший такое положение, что связаться с кем-либо другим за его спиной представлялось совершенно невозможным.

Некоторое, правда весьма недолгое, время Карелии раздумывал о том, не лучше ли для него будет попросту выйти из игры. Однако, хотя и будучи рожденным в России, он не испытывал особой любви к ней. Только его работа делала для него существование в этой стране более или менее сносным. Поняв это, он увидел, что у него нет выбора и что он по-прежнему должен разыгрывать роль ищейки, если не хочет превратиться в живой труп.

Однако ищейке обязательно нужен поводок. Перед ним вновь во весь рост встал вопрос: кто тот человек, с кем он мог бы наладить связь? Путем логических рассуждений он выбрал Джейка Мэрока. То был единственный годившийся Карелину вариант. Бывший агент Куорри, Джейк знал в этой организации все ходы и выходы.

Постоянно живущий в Гонконге, он находился вне пределов досягаемости Химеры и являлся единственным человеком в мире, которому Карелин мог довериться.

Кроме того, Мэрок был ближайшим другом, более того, учеником Генри Вундермана. Он заслуживал того, чтобы знать правду. И, окончательно взвесив все, Карелин вступил с ним в контакт.

Их сотрудничество было плодотворным и эффективным, пока, разумеется, Карелин не осознал, что он по уши влюбился в Даниэлу Воркуту.

Когда Джейк продублировал сигнал к действию, Карелин ощутил себя господом богом. Ему предстояло выбрать между разрушением и созиданием. И только тогда он понял, сколь мучительные решения приходится иногда принимать богу.

До его слуха донесся тренькающий звук, долетевший из-за приоткрытой двери его кабинета. Геначев закончил разговор с Вашингтоном и теперь призывал к себе ближайшего помощника.

Карелин бросил последний взгляд на огни ночной Москвы. Однако там не было ответов на мучившие его вопросы, да и где вообще следовало их искать? Звонок повторился. Он заставил Карелина сдвинуться с места, однако не мог заглушить терзавших его сомнений.

В назначенное время Цунь Три Клятвы уселся возле коротковолнового передатчика и, еще раз проверив серии кодовых сигналов, которыми Джейк пользовался для связи с Аполлоном, приступил к длительной процедуре передачи позывных. Старый китаец испытывал невероятное волнение, хотя ни за что на свете не признался бы в этом. Радиопередатчик, уцелевший после свирепой атаки дантайна старой джонке Цуня и бережно переправленный на новую, пробуждал в его душе много мучительных воспоминаний. Именно с помощью этого, не слишком хитрого с точки зрения современной техники устройства Цунь Три Клятвы поддерживал связь с Ши Чжилинем на протяжении долгих лет горькой, но вынужденной разлуки. На протяжении десятилетий оно служило единственным мостом, соединявшим двух искренне и преданно любящих братьев.

Теперь картины далекого прошлого с неудержимой силой вторгались в сознание Цуня. Его глаза наполнились слезами. Он не смог бы выразить словами свою тоску по старшему брату, покинувшему его теперь уже навсегда. На протяжении всей жизни, в самые тяжкие ее минуты он неизменно ощущал подле себя незримое присутствие Ши Чжилиня. Семьдесят лет они рука об руку двигались к замеченной цели. Семьдесят лет они кропотливо разрабатывали и воплощали в жизнь планы будущего своей страны. Пестовали всходы рен,великой жатвы. И уже не за горами был тот день, когда новый Китай мог воспользоваться ее плодами...

Смерть Ши Чжилиня оставила зияющую, черную брешь в душе его брата. Сердце Цуня сжималось от боли при мысли о понесенной им невосполнимой потере. Он все еще никак не мог привыкнуть к столь глубоким переживаниям и мучительным приступам ностальгии. Всякий раз они всецело овладевали им, и, быть может, поэтому он не услышал появления в каюте Неон Чоу.

Быть может, поэтому он не стал возражать, когда она, обняв его сзади, прижалась к нему лицом и стала целовать его морщинистые щеки. Строго говоря, ей не следовало спускаться с палубы, когда Цунь работал на передатчике. Это было железное правило, касавшееся всех членов семьи Цуня.

— Я вижу печаль на твоем лице, — промолвила она своим нежным голосом. — Я вижу, как поникли твои плечи под тяжестью горя. — Она ласково обняла его. — Вот и все, что я могу сделать, чтобы помочь тебе. Конечно, я знаю, это не идет ни в какое сравнение с глубиной твоих страданий.

— Нет, нет, — возразил Цунь Три Клятвы. — Твоя поддержка неоценима для меня.

Он испытывал бесконечную благодарность к этой совсем еще юной женщине, дарившей ему столько тепла. Тепла, смягчавшего боль от раны, кровоточившей в его душе. Ему и в голову не могло прийти задуматься над тем, что она делает здесь, где ей запрещено было находиться.

Еще крепче прижавшись к нему, Неон Чоу открыла глаза. На маленьком столике, представлявшем собой широкую доску, подвешенную на двух медных цепях, лежал развернутый лист бумаги. Приглядевшись к почерку, Неон Чоу узнала руку Цзяна.

— Что еще утешит тебя? Кто еще обнимет тебя так нежно, отдаст всю свою любовь теперь, когда вокруг тебя беспросветный мрак? — шептала она, жадно впиваясь взглядом в текст послания Джейка.

Внезапно кровь прихлынула к ее голове, и на мгновение у нее появилось ощущение, какое бывает при солнечном ударе. Она изо всех сил пыталась держать себя в руках, по мере того как смысл текста стал доходить до ее сознания. Боже всемогущий! —мысленно воскликнула она, прочитав подлинное имя Аполлона, тайного агента Куорри в Кремле. — Я должна потребовать немедленной встречи, с Блустоуном.Разумеется, она не подозревала о том, что Аполлон работает, точнее, работал раньше, на Куорри: этот факт Джейк сообщил своему дяде на словах. Однако она знала, что Цунь Три Клятвы выходит на связь с этим человеком по личному и секретному распоряжению Джейка, что говорило само за себя. Она тут же вспомнила о том, как накануне старый тай-пэнь,раздуваясь от гордости, похвастался ей, что Цзян оказал ему огромную честь. С каким удовольствием он опровергал высказывавшиеся ею ранее неоднократно предположения относительно намерений Джейка! Разумеется, он чувствовал потребность доказать ей, что его положение внутри йуань-хуаняничуть не пошатнулось после смерти Ши Чжилиня. Да, как же.

Он прямо так и заявил, что имеет выход на агента Джейка в России, агента, засевшего внутри Кремля. И вот теперь у нее перед глазами был ответ на загадку, не дававшую ей покоя со вчерашнего дня.

— Ты, и больше никто, — тихо пробормотал Цунь.

Уставясь, точно завороженная, на листок бумаги, запечатлевший невероятную, поистине бесценную информацию, Неон Чоу даже не сразу поняла, что он отвечает на ее же вопрос.

— Сегодня вечером, — шепнула она, сопровождая свои слова многообещающим поцелуем, — приходи в постель пораньше. Я чувствую, что тебе просто необходимо настоящее утешение.

Ее рука, точно змея, скользнула между его ног. Почувствовав поднимающуюся в нем ответную дрожь, Неон Чоу рассмеялась и выпорхнула из каюты. Она тут же напрочь позабыла о старике, заранее предвкушая дифирамбы, которые будет воспевать ей надменный сэр Джон Блустоун, получив от нее столь ценный подарок.

Молодая женщина, склонив голову и не сводя глаз с носков своих традиционных гета,молча приближалась к ним. Она была одета в ослепительно-белое кимоно, расшитое бледно-розовыми пионами. К груди она крепко прижимала небольшой бумажный сверток. Провожаемая их взглядами, она подошла к хранилищу, где покоился образ Кэннон — реликвии, обладающей столь необычной святостью, что она выставляется напоказ лишь один раз в тридцать три года.

Опустившись на колени, женщина, с лица которой не сходило скорбное выражение, застыла в почтительной позе перед святилищем богини милосердия. Вокруг нее все было уставлено блюдами с изысканной пищей и цветами, источавшими восхитительный, густой аромат. Женщина стала молиться, беззвучно шевеля губами, но лишь после того, как, развернув сверток, вытащила из него и благоговейно поместила на усыпанный белыми и желтыми камнями глиняный поднос крошечную куклу, изображавшую девочку, стало ясно, что привело ее сюда.

Словно луч солнца, осветив недра ее души, сорвал покров мрака с горя, затаившегося там. Эта женщина недавно пережила смерть маленькой дочери и теперь принесла к стопам богини милосердия главное сокровище ее ребенка.

Джейк и Микио сидели бок о бок и вглядывались в нежные черты молодой женщины, в ее наполненные болью и страданием темные глаза. Постояв еще немного на коленях, она поднялась и бросила прощальный взгляд на лицо куклы. Одинокая слеза тихо скатилась по ее округлой щеке.

— Они все приходят сюда, — промолвил Микио. — Женщины Киото. Да и не только Киото. Они приходят в Киомицу-дера молить Кэннон о благополучном рождении ребенка или, в случае вроде этого, о защите камиумершего дитя.

Джейк не проронил ни звука в ответ. Он казался целиком поглощенным захватывающим дух видом, открывавшимся с вершины горы, где стоял буддистский храм. Они пришли сюда вдвоем, без телохранителей, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. К тому же имелись все основания полагать, что после покушения в Токио враги считают, будто с Микио покончено раз и навсегда.

— Моя жена часто приезжала сюда.

Скользя взглядом по раскинувшемуся внизу древнему Киото, по начинающим уже зеленеть рощицам, карабкавшимся по склонам горы, по геометрически правильным, точно расчерченным по линейке квадратам и прямоугольникам полей, на которых виднелись крошечные черные фигурки копошащихся людей, Джейк тем не менее внимательно прислушивался к тому, что говорит его друг. Ему не довелось встретиться с женой Микио. Да и в любом случае разговор на столь личную тему согласно японскому этикету требовал особого уважения и внимания к собеседнику. Приказав себе отвлечься от собственных бед, он постарался сосредоточиться на словах Микио.

— Она приходила сюда, — продолжал тот, — и просила Сострадательную позволить ей иметь ребенка. У нее... были проблемы в этом смысле. Врачи говорили, что у нее очень мало шансов забеременеть. — Микио сложил ладони, точно собираясь читать молитву. — Они предлагали искусственное осеменение, но эта идея... представлялась нам обоим отвратительной. Поэтому она возносила мольбы Кэннон, обитель которой, как она полагала, находится на этой горе. Ей казалось, что только здесь ее молитвы достигнут слуха богини.

Они сидели на просторной открытой террасе храма, нависшей над склоном горы. Гора эта служила местом проведения священных ритуальных плясок. И днем, и ночью на ее площадке была хорошо слышна мелодичная песня Отавы — одного из самых замечательных водопадов во всей Японии.

Внезапно Микио поднялся и подошел к краю террасы, выходившему к Отаве. Джейк последовал его примеру. Их внимание привлекла группа паломников, облаченных в белую одежду. Укрывшись за оберегающей от злобных сил стеной из брызг водопада, они, воздев к небу руки, молились Фудо-Мио-о, прося защитить их от врагов.

— Нам следовало бы присоединиться к ним, — заметил Джейк. — Сейчас мы оба нуждаемся в защите от врагов. — Затем, помолчав, он спросил, не глядя на друга: — Ну и что же, вняла Кэннон молитвам твоей жены?

— Как видишь, нет, Джейк-сан. Увы, у меня как не было детей, так и нет их до сих пор. — Понимая, что выражения соболезнования были бы и неуместными, и недостаточными, Джейк благоразумно от них воздержался.

— Быть может, — промолвил он спустя некоторое время, указывая на паломников, — им известно нечто, чего не знаем мы.

— Если так, — отозвался Микио, — то мы никогда и не узнаем этого. — Украдкой взглянув на него, Джейк увидел крошечную слезу, сползавшую по щеке Микио, и вспомнил о женщине, расставшейся у него на глазах в храме с любимой игрушкой своей дочери. Теперь он понимал, почему друг привел его сюда. Микио до сих пор ощущал груз вины за то, что Джейк едва не погиб в Токио. Ему не было дела до того, что Джейк стал жертвой собственного упрямства. Микио сделал все, что было в его силах, чтобы уберечь друга от опасности, однако тот упорно не обращал внимания на его настойчивые предостережения.

По мнению Микио, когда Джейк находился в Японии, он — оябун,один из верховных жрецов якудзы —нес за него персональную ответственность. Он целиком отвечал за безопасность друга, и точка. Вот так. Все очень просто, и вместе с тем совсем не просто. И теперь Микио чувствовал себя перед Джейком в долгу, оплатить который, честно говоря ему пока что не представлялось возможным. Гирив не меньшей степени, чем дружба, точнее, гири,сплетенное с дружбой в один нераспутываемый клубок, являлось причиной столь необычной, почти родственной близости душ Микио и Джейка. И именно гирипобудило Микио открыть перед другом самую интимную и, несомненно, самую болезненную страницу своего прошлого. И Джейк по достоинству оценил этот удивительный “момент истины”.

— Любовь никогда не умирает, Микио-сан, — сказал он. — Она существует вечно, как горы, как океан. — Он снова взглянул вниз на паломников, которые, кутаясь в плащи, совершали омовение в звенящих струях Отавы. — Иногда только она и спасает нас, верно?

Микио, не отрывая глаз от водопада, молча кивнул. Он понял, что имеет в виду его друг.

Джейк заметил серую ржанку, легко порхавшую с ветки на ветку. Не думая ни о чем, он следил взглядом за тем, как маленькая птичка, описывая в воздухе грациозные дуги, поднималась все ближе и ближе к вершине горы. Наконец, оттолкнувшись от последней ветки, она взмыла над террасой и, промелькнув над головой Джейка, скрылась за круглой беседкой.

И в тот же миг на широких ступенях лестницы, которая спускалась вниз, огибая беседку с восточной стороны, показались двое мужчин в темных костюмах. Оба были коротко подстрижены. У обоих на лице красовались темные очки с зеркальными стеклами в модной оправе. Они даже не пытались скрыть своих намерений.

— Микио-сан, — тихо, но настойчиво позвал друга Джейк. — Боюсь, война вновь стучится в наши двери.

Мчась по Майами Интракостал Хайвэй во взятой им напрокат черной “Корветте”, Симбал услышал шум, когда уже едва не стало слишком поздно.

Впрочем, учитывая то, что он гнал машину со скоростью восемьдесят пять миль в час, так что в реве ветра за опущенными стеклами едва не тонули оглушительные аккорды “Роллинг Стоунз”, вырывавшиеся из включенного на максимальную громкость приемника, это было вполне естественно. Естественно, но совершенно непростительно.

Потому что не кто иной, как Мартин Хуанито Гати де Роза, чей огненно-красный “Феррари” летел вперед бок о бок с “Корветтой”, истошно орал что-то, обращаясь к Тони Симбалу.

Одна рука Кубинца лежала на руле, в то время как другая сжимала рукоятку “Магнума-357”, направленного в открытое окно возле пассажирского сидения. Игрушка, один выстрел из которой мог запросто разнести человеческий череп, как спелую дыню, смотрел точно в левое ухо Симбала.

— Тормози! Ты слышишь, сукин сын? Тормози, мать твою так! — Кубинец щелкнул предохранителем.

Так Симбал выяснил, что швейцар “Ла Туканы” сделал-таки свое дело и сообщил Кубинцу приметы и номер автомобиля Тони.

Мимо проносились розовые и голубые многоэтажки, между которыми проглядывала синяя гладь моря, где, сверкая синими и белыми бортами, лениво покачивались на волнах яхты и рыбацкие траулеры, за которыми тянулись по воде пенистые полосы. Девушки в купальниках, состоявших из двух узеньких полосок материи, и в бейсбольных кепках, натянутых на влажные волосы, задорно смеясь и блестя на солнце загорелыми, покрытыми жирным кремом плечами, болтали с седоволосыми миллионерами, щеголявшими в расстегнутых до пупа рубашках, из-под которых выглядывали массивные золотые цепочки, и белых сверкающих туфлях, вызвавших бы презрительную ухмылку у любого жителя Нью-Йорка или Вашингтона. Этим людям не о чем было беспокоиться, в отличие от Тони Симбала, которому пришлось свернуть на обочину и затормозить, уступая бесцеремонной настойчивости огненно-красного “Феррари” и молчаливому — слава Богу, до времени молчаливому — приказу “Магнума”.

“Корветта” замерла на месте, и во внезапно наступившей тишине Тони разобрал отдаленный плеск волн, заглушаемый лишь звуком проносившихся мимо машин.

Красный “Феррари” медленно подкрался сзади, остановившись в полушаге от “Корветты”, в точности так, как это сделал бы полицейский патруль.

Громко захлопнулась дверь, и хрустнул мелкий гравий под подошвами ботинок. Затем высокая фигура Мартина Хуанито Гато де Розы загородила Симбалу свет, а через мгновение он почувствовал у виска холодное прикосновение дула “Магнума”.

— Ты, засохший кусок дерьма, — обратился к нему Кубинец. Он говорил по-английски с едва заметным акцентом, глотая буквы. — Мне бы следовало превратить в кашу твои куриные мозги, но я питаю слишком большое уважение к интерьеру этого автомобиля.

— Потише, приятель, — отозвался Симбал. Он благоразумно не шевелил головой, не желая проверять крепость нервов Кубинца. — Давай потолкуем по душам...

— Мне не о чем толковать с тобой, козел.

— ... и сбавим обороты.

— У тебя хватило наглости, уф, явиться сюда и совать ног в мои дела.

— Я даже и представления не имею, о каких делах ты говоришь.

Ствол “Магнума” еще сильнее надавил ему в висок. Симбал чувствовал мускусный аромат одеколона, к которому примешивался запах пота. Неужели Кубинец чего-тобоится? —подумал он. — Или кого-то? Можетбыть, меня?

— Ты думаешь, что можешь испугать меня? Мать твою...

— Смею тебя заверить, Мартин, моя мама была весьма почтенной и благонравной леди. Единственная шлюха, которую я знаю, это твоя сестра.

Кубинец рывком распахнул низенькую дверцу “Корветты”. — А ну-ка, вылазь из машины, — глухо прорычал он.

Симбал послушно вылез.

— Что ты собираешься делать? — осведомился он. — Пристрелить меня на глазах свидетелей, проезжающих мимо каждые десять секунд? Знаешь, мы можем обмениваться любезностями до завтрашнего утра, если ты, конечно, этого хочешь. Что касается меня, то я могу найти себе занятие поважнее.

— Ага, например, таскать огурцы с моей грядки.

— Мако в твоем полном распоряжении, дружище. — Симбал поднял руки. — Черт побери, ведь я мог просто взять и подойти к тебе там, в “Ла Тукане”. Я не сделал этого только потому, что знал, что испорчу все.

— Что — все?

— Перестань, Мартин. Я говорю о серьезной каше, которую заваривают Мако и Эдди.

Карие глаза Кубинца мгновенно превратились в узенькие щелочки.

— Что, черт побери, тебе об этом известно? И какого хрена ты здесь делаешь?

— Меня прислало сюда Куорри. — Симбал решил, что нет пока нужды упоминать УБРН. — В прошлом месяце в Чайнатауне произошел большой переполох, где не обошлось без участия дицуй.Прикончили их главаря, Алана Тюна. Кто это сделал, выяснить не удалось. Теперь дальше. Одна из ищеек УБРН по имени Питер Каррен разлетается на мелкие кусочки в собственной машине в Парагвае, и, заметь, представители местной нацистской фауны тут совершенно ни при чем. Опять работа дицуй. Я прямо-таки сгораю от любопытства. Мой босс тоже. Объявляется большая охота. И вот я оказываюсь здесь.

— Почему именно здесь?

— Послушай, давай отправимся в какое-нибудь приятное, тихое местечко и обсудим там все, как взрослые мужчины, за стаканом старого доброго виски.

Кубинец вновь поднял “Магнум”, так что черное отверстие оказалось прямо перед глазами Симбала.

— Почему ты здесь? — повторил он. Тони вздохнул.

— Потому что именно здесь сейчас находится Эдвард Мартин Беннетт. Разве не так?

Кубинец привел Симбала в маленькое заведение на Кей Бискэйн, из окон которого открывался замечательный вид на центральную часть Майами. Впрочем, замечательным его счел бы, пожалуй, лишь человек, получающий удовольствие от созерцания гнилых плодов, выросших из семян, изначально зараженных вирусом жадности. В изобилии, разрушая всякое представление о здравом смысле и искусстве градостроения, здесь высились башни из гранита, мрамора и дымчатого стекла. Бесчисленные отели воздвигались поражающими воображение темпами в течение нескольких лет золотой лихорадки, пока наконец вопрос о легализации в Майами игорного бизнеса не был окончательно решен отрицательно. Теперь в их недрах царила зловещая для владельцев тишина, и они стояли почти пустые, похожие на людей, состарившихся, едва выйдя из младенчества.

Однако тени, отбрасываемые этими надменными, но жалкими в своей никчемности созданиями, не могли погасить яркого блеска голубого залива, по которому с низким и назойливым рокотом носились, точно водомерки, катера и моторные лодки.

Кубинец заказал ром и кока-колу. Усевшись за столик, он промолвил:

— Честное слово, я думаю, они окончательно спятили, если решили внести изменения в это великое американское изобретение.

— О чем это ты?

— Да о кока-коле, дружище. — Кубинец посмотрел на Симбала как на круглого идиота. — Она же стала атрибутом, символом Америки. Что, не так? Скажи, на кой хрен им понадобилось портить ее, делать из нее черт знает что, а? Теперь под каким названием ее ни покупай, все одно — вкус не тот. Зачем же тогда, спрашивается, существуют символы и традиции, если не беречь их?

Симбал рассудительно решил воздержаться от комментариев и пригубил свою водку с тоником.

— Понимаешь, Мартин, когда дело доходит до убийства, я обычно становлюсь немного нервным, — заметил он.

Из-за яркого солнца и нестерпимо ярких бликов на глади залива они оба сидели в темных очках. С точки зрения Симбала, вести переговоры с человеком, не видя его глаз, было нелегко, но все же гораздо проще, чем под дулом “Магнума”. Он уже успел мысленно поблагодарить небо за достигнутый прогресс.

— В нашей работе убийства происходят каждый день, так что, уф-ф, перестань пудрить мне мозги.

— Однако не всегда их следы ведут в АНОГ, — возразил Симбал. — Когда парень из одного агентства пришивает парня из другого агентства, я не могу спокойно сидеть на месте. — Симбал наклонился вперед. — Видишь ли, в чем дело, Мартин, смерть Каррена немного разозлила меня.

— Тогда сходи на улицу и поиграй в футбол урной, авось успокоишься.

— Я уже пробовал заняться этим с твоей сестрой. Лицо Кубинца побагровело.

— Ты, вонючее дерьмо. Мне надо было врезать тебе по морде, пока была такая возможность.

— Может, и надо было, однако свою возможность ты уже упустил. Так что давай больше не будем к этому возвращаться. Я думаю, настало время поговорить о деле. Кстати, не думаю, что моя смерть пошла бы тебе на пользу. Я больше не работаю на УБРН. Куорри всерьез взялась за дицуй.Я всего лишь одна из бешеных собак, которую спустили с привязи. И, уверяю тебя, там, откуда я пришел, таких более чем достаточно. Мой шеф подотчетен только одному человеку, и этот человек — президент Соединенных Штатов. Куорри располагает возможностями и полномочиями, какие АНОГ даже и не снились. Мне кажется, тебе не стоит особенно бушевать, имея дело со мной. Тем более что мы вполне можем поладить.

Кубинец ответил не сразу. Он подождал, пока официант усадит новых посетителей за столик.

— В таком случае, расскажи мне все поподробнее. Мне что-то не очень верится, будто ты приперся сюда из-за какого-то убийства. На это существует Факультет Блохастых Ревматиков.

— ФБР не распутало бы этот клубок, даже если бы я дал им карту и сказал, что в гостиной с ножом сидит профессор Пикок.

Он еще не успел договорить, как Кубинец покачал головой.

— Ты стреляешь только по крупным мишеням, дружище, мне это хорошо известно. Тебя посылают в дело, только когда начинает действительно пахнуть жареным. — Симбал заметил, что его собеседник перестал пить и просто возит стакан по столу. — Раз ты появился в этом городе, то, значит, здесь наклевывается что-то очень крупное. Я прав?

— Что у тебя с Мако? — вместо ответа осведомился Симбал.

Кубинец пожал плечами.

— Он и Беннетт как-то связаны между собой. Я прослышал об этом и решил получить информацию из первых рук.

— И что же он сказал тебе? Кубинец поднял глаза на Тони.

— Я вместе с ним занимаюсь доставкой лодок с товаром в разные бухты вокруг Майами. Что ты еще хочешь узнать?

— Я хочу узнать, что они с Беннеттом замышляют?

Кубинец покряхтел.

— Почему бы тебе в таком случае не обратиться прямо к Беннетту? Я уверен, он сделает тебе одолжение и снизойдет до твоей просьбы.

Он покачал головой.

Симбал решил временно отступить.

— Ну, а как ты сам полагаешь?

На лице Кубинца появилось выражение притворного изумления.

— Ты спрашиваешь меня? — Его глаза стали совершенно круглыми. — Господи! Что мы, простые ребята, не вылезающие из траншей и ковыряющиеся в грудах навоза, оставленного этими молодцами, можем сказать тебе, Великий Белый Охотник?

— Прекрати ломать комедию, Мартин.

— Черт побери, у тебя действительно классные башмаки, дружище. Где ты их покупал?

Симбал и бровью не повел.

— Я спрашиваю, что затевают Беннетт и Мако?

Кубинец пожал плечами.

— Не знаю. Может, ты мне расскажешь?

— Я думаю, тебе лучше выложить мне все начистоту.

Кубинец задумался.

— Черт возьми, — он глотнул рому, — сегодня вечером он устраивает вечеринку. Она должна начаться после полуночи. Там соберутся, так сказать, сливки общества. Я собирался встретиться там с ними обоими.

— Беннетт, — задумчиво пробормотал Симбал.

— Раз уж ты встрял в это дело, я думаю, стоит тебя просветить на его счет, — чуть помрачнев, заметил Кубинец.

— Я уже ознакомился с досье Эдди.

— Это означает, что есть много такого, чего ты не знаешь о Беннетте.

— Да?

— Если ты не знаком с этим типом лично, то ты не знаешь о нем ни хрена.

— Поясни.

— Эдвард Мартин Беннетт — грязный подонок.

— Расскажи мне то, чего я не знаю.

— Я постараюсь, дружище. — Кубинец поднес стакан к губам и сделал еще один глоток. — Случилось так, что между Эдди и Питером Карреном произошла размолвка.

— Ты хочешь сказать, что они вдвоем выполняли операцию, разработанную совместно УБРН и АНОГ?

— Да нет. Речь совсем о другом.

Симбал пытался прочесть по лицу Кубинца, что тот имеет в виду. Выражение, застывшее на нем, не предвещало ничего хорошего.

— Не собираешься ли ты убедить меня, будто их объединял какой-то общий бизнес? — осведомился он.

— Не бизнес. — Кубинец допил остатки содержимого своего стакана, — Удовольствие.

— О, господи! — Симбал на мгновение запнулся. — Уж не хочешь ли ты сказать, что все это, черт побери, произошло на почве любовной ссоры?

Кубинец вертел в руках пустую бутылку из-под кока-колы. Казалось, ему хотелось выпить еще.

— Да, думаю, с этого все и началось. Видишь ли, они не могли жить вместе, показываться вдвоем в обществе и все такое. И это на них очень плохо действовало. Однако им приходилось прятаться, приятель. Потому что, как только такие вещи попадают в досье, то — Мадонна! — на тебе ставят жирный крест до конца твоих дней. Можешь забыть об оперативной работе и серьезных заданиях. Тебя отсылают в Лепрозорий. Так это называл Эдди. Там ты переучиваешься на клерка, а потом возишься с очень важными бумажками типа отчетов, справок, регистрации и прочее.

— Ты говоришь, что никому не было известно про их отношения, — заметил Симбал. — Но ведь ты знал.

— Еще бы. Я работал вместе с Эдди не раз и не два. Уж это ты мог узнать, прочитав его досье. Однако, повторяю, все эти досье, а уж в случае с Беннеттом и подавно, гроша ломаного не стоят.

— Чтобы знать Беннетта, надо любить его, — промолвил Симбал. — Я правильно понял?

Кубинец скорчил презрительную физиономию. — Ты думаешь, что ты необычайно мил? Работая в Куорри, ты обладаешь могуществом йинь и янь и можешь смотреть свысока на нас, деревенских ребят, да?

— Не горячись, Мартин, — примиряюще отозвался Симбал. — Я сразу понял, что эта лавочка закрыта для посторонних и попытался проникнуть в нее как мог. У меня не было времени на разработку тонких дипломатических подходов перед встречей с тобой. Не обижайся, здесь нет ничего личного.

— Вот тут уж ты ошибаешься, приятель. Здесь все — личное, с ног до головы.

— Тогда лучше расскажи мне все по порядку. Кубинец коротко кивнул.

— Для Эдди, кроме Питера Каррена, не существовало никого. Кстати, они когда-то вместе учились.

— Да, я знаю. В Йеле. В одном и том же колледже. Даже ходили в один и тот же клуб.

— “Клуб Адского Пламени”, — уточнил Кубинец. — Там творятся крупные дела. Однажды, когда мы с Эдди напились до чертиков, он поведал мне о том, как его принимали туда. Кстати, тогда же я узнал о его романе с Карреном. Они вступили в клуб в один и тот же день и вместе давали клятву верности и обет молчания. — Он пожал плечами. — Не знаю, наверное, двое мужчин тоже могут полюбить друг друга. — Он жестом попросил официантку принести новую порцию. — А потом разлюбить.

— Так и случилось с ними? — догадался Симбал.

— Это походило на обычный семейный развод, — ответил Кубинец. — Самое забавное то, что один из них изменился, а другой — нет.

— Тот, который изменился, — Каррен, — задумчиво промолвил. Тони. — Я знаю, что он встречался с одной женщиной из УБРН.

— Да, и это, похоже, сильно раздражало Эдди, — признал Кубинец. — Тем не менее разрыв произошел из-за него. Его послали на глубоководную охоту.

Это было выражение из жаргона сотрудников АНОГ, означавшее долговременное, конспиративное задание.

— Дай-ка я попробую угадать. Дицуй?

— Точно. — Кубинец взял стакан с подноса, принесенного девушкой. Он словно испытывал неутолимую жажду, и Симбал вспомнил, что ему сразу показалось, будто Кубинец чего-то боится. — Его не было долго, Очень долго.

Тони почувствовал комок в горле.

— Ну и что?

На лице Кубинца появилась странная гримаса.

— Собственно говоря, именно поэтому я здесь. И, кстати, по этой же причине меня так взбудоражило твое появление на моем горизонте. Дело в том, что... Эдди больше не вернется. Он перешел на другую сторону.

В наступившей тишине Симбал ошеломленно подумал: Господи, помилуй! Мы имеем дело с оборотнем!

Сунь Цзу утверждал, что умней других поступает генерал, разворачивающий свои войска в такой боевой порядок, в котором противник не может узнать определенного строя. В этом случае против него не выстоит армия, возглавляемая даже более искусным полководцем.

Это было написано за пять веков до рождения Христа, однако мудрость древнего стратега оказалась сильнее времени.

Все это промелькнуло в сознании Джейка, когда он и Микио свернули за угол Священного зала. Они бросились бежать с террасы, так как успели заметить, что двое боевиков якудзыимели при себе оружие. Было бы безрассудной глупостью двигаться им навстречу или оставаться на месте. Тем более, что ни Джейк, ни Микио не были вооружены. На территории храма поистине любое оружие было категорически запрещено. К тому же считалось, что Микио погиб в Токио, и они меньше всего ожидали наткнуться здесь на его противников. Кроме всего, у них имелись в распоряжении великолепно натренированные тела, и это уже было немало. В числе прочих советов Сунь Цзу рекомендовал полководцам выбирать наиболее подходящее поле для сражения, и двое друзей побежали вдоль края террасы, ища удобное место для засады.

Пробегая мимо открытой двери Священного зала, они услышали ритмическое постукивание. Один из монахов ударял палочкой по пустотелой деревянной рыбе, поддерживая таким образом темп молитвы, которую он нараспев читал своим собратьям.

Внезапно они оба остановились.

— О, Будда, — тихо вымолвил Джейк.

Он снова вспомнил Сунь Цзу, увидев еще четырех боевиков, торопливо двигавшихся им навстречу. В следующее мгновение ему все стало ясно. Появление двух вооруженных убийц у беседки являлось лишь отвлекающим маневром. Как же он сразу не догадался!Джейк обругал себя последними словами. Он должен был разгадать их замысел в ту же секунду, когда увидел, как первая парочка вытащила свои пушки. Все, что находилось на обширной территории храма, было объявлено национальным достоянием Японии, и здесь применение огнестрельного оружия совершенно исключалось. Врагам следовало выбрать иной, более тихий способ разделаться с оябуноми его другом.

— В сад! — прошипел Микио, и, согнувшись почти пополам, они кинулись на густо обсаженное деревьями пространство между Священным залом и пагодой. Углубившись в сад, они миновали огромный кусок скалы, обточенный водой на протяжении столетий почти до идеальной формы. Это был камень Человеколюбия.Всего в саду их стояло пять, по числу добродетелей, провозглашенных Конфуцием.

Было очень тихо. Откуда-то доносился близкий шепот ручья, прятавшегося в гуще аккуратно подстриженной зелени, а из Священного зала долетал едва слышимый ритмичный стук палочки о деревянную рыбу.

Друзья одновременно почувствовали появление врагов. Микио дотронулся до рукава Джейка, и они оба тотчас скользнули дальше в глубину сада. Туда вела узкая извилистая дорожка, вымощенная поросшими мхом камнями, уложенными так искусно, что у идущего создавалось впечатление, будто он бредет по руслу ручья.

Они затаились в тени криптомерии, тихим шепотом рассказывавшей тайны этого древнего места. Справа от них стоял одетый в золото и багрянец карликовый клен с раздвоенным стволом. Впереди возвышался огромный камень Справедливости.Он был составлен из положенных один на другой грубо обточенных дисков. Словно древесные кольца на пне тысячелетнего дуба, они напоминали о ничтожности жизни человека перед лицом сменяющих друг друга гигантских пластов времени, спрессованных в эпохи.

Поговаривали, будто садовник, установивший этот камень, затратил лет десять на то, чтобы выбрать наиболее выигрышное место. Всякий увидевший этот камень должен был ощутить величие этого вечного мира и незыблемость добродетели Справедливости, которая, согласно Конфуцию, происходила из природы Вселенной.

— Ничего не могу понять, — прошептал Микио. — Для клана Кизан я мертв, и тем не менее они умудрились так быстро выйти на мой след.

— Измена?

Микио пожал плечами. А плечи у него были — косая сажень.

— Все может быть, дружище. Я бы лично предпочел найти другое объяснение.

Свистящий звук заставил Джейка резко повернуть голову, как раз вовремя, чтобы уловить начало сохацу.Инстинктивно он выбросил ногу вперед, отбивая тяжелый шар, прикрепленный к концу цепи. Манрикигусари,что в буквальном переводе означает “цепь силой в десять тысяч”, зловеще заскрежетала, когда боевик якудзыпотянул се к себе, собираясь повторить попытку.

Джейк сделал ложный выпад рукой, и противник, попавшись на эту уловку, нанес учи отоси.Удар пришелся мимо, так как в последнее мгновение Джейк убрал кисть и тут же, молниеносным движением поймав цепь, потянул ее на себя. В результате они оба потеряли равновесие и упали на тщательно ухоженное ложе из папоротников.

Невысокорослый боевик якудзыоказался на удивление силен. Когда он снова вскочил на ноги, Джейк заметил, что вся его мощь сосредоточена в руках и верхней половине туловища, что было весьма необычно для японца. Обычно японские мастера боевых искусств высоко ценят большую хару,то есть концентрацию внутренней энергии внизу живота.

Используя тенькан,Джейк развернулся влево и вниз, увлекая за собой противника, который старался обеими руками дотянуться до кисти Джейка и высвободить манрикигусари.Джейк успел подумать о том, что, когда человек полагается на оружие, оно становится важнее, чем его собственное тело.

Боевик все же сумел дотянуться до руки Джейка, но ему пришлось пожертвовать своей более выгодной позицией ради того, чтобы вновь завладеть цепью. Воспользовавшись инерцией движения противника, Джейк заставил его податься еще вперед, а сам ухватил его за шею свободной рукой и потянул вниз.

Боевик тут же прогнулся назад с такой силой, что упал спиной на поросшие мхом камни. В следующее мгновение манрикигусари,мелькнув, обвилась вокруг чуть выставленной вперед голени Джейка. Его противник сильно дернул цепь на себя, и Джейк потерял равновесие.

Рухнув набок, он почувствовал, что у него сбилось дыхание. Он развернулся и увидел Микио, с устрашающей точностью наносящего боевику удар ребром ладони в область печени. Лицо боевика исказила гримаса мучительной боли. Почти одновременно ребро ладони Джейка с размаху опустилось на физиономию боевика, разнося вдребезги его солнечные очки. Тело противника безжизненно обмякло.

Джейк глубоко вздохнул, переводя дух, как вдруг Микио, закричав, выбросил вперед руку. Его глаза закатились, рот беззвучно открылся. Он рухнул на колени. Джейк попытался поддержать его. Он вытащил из раны сурикен— остро заточенный стальной метательный шип.

Микио зажал ладонью рану, из который хлынула кровь. Джейк отчетливо услышал знакомое жужжание, и в тот же миг Микио навалился на него всей тяжестью своего тела, увлекая его за собой. Второй сурикенвоткнулся в ствол криптомерии.

Выбравшись из-под Микио, Джейк на четвереньках пробрался через высокие заросли самшита и замер позади раскачивавшейся зеленой массы азалии. Оглянувшись, он увидел, что Микио, оторвав зубами кусок рубашки, пытается, рыча от напряжения, завязать повязку на плече. Полоска белой ткани тут же потемнела от крови.

Джейк вновь сосредоточил все мысли на метателе сурикенов.Стараясь не обращать внимания на назойливое жужжание пчел, мирно сновавших над лужайкой, похожей на цветочный ковер, он замер и прислушался. Наконец он, соблюдая крайнюю осторожность, двинулся вперед.

Весь сад, казалось, жил, подчиняясь определенному ритму, задаваемому легким ветерком, размеренно колыхавшим листья и совсем еще молодые побеги. Любое неосторожное нарушение этого ритма, допущенное Джейком, неминуемо выдало бы его с головой. Он должен был, как когда-то учил его Фо Саан, раствориться в окружающей обстановке. Однако вся подготовка, все умение его базировалось на искусстве владения ба-мааком.Утратив ключи к ба-мааку,нечего было и думать о том, чтобы воспользоваться всеми некогда доступными Джейку его преимуществами перед обычными людьми.

Тем не менее, он сделал все что мог, чтобы сделаться невидимым на фоне сада. Однако этого всего оказалось явно недостаточно. Что-то сверкнуло на солнце. Джейк мгновенно развернулся, но было уже поздно. Ужасная манрикигусариуже обвилась вокруг его шеи в смертельном захвате маки олюси.

Первым делом он усилием воли заставил себя держать руки подальше от шеи. Ему ни в коем случае нельзя было поддаваться животной реакции организма и пытаться разжать цепь. Эта ошибка явилась бы роковой, ибо разорвать руками кованую цепь из нержавеющей стали ему бы не удалось, а драгоценные доли секунд, оставшиеся у него в запасе, оказались бы упущенными. Нападающий еще больше усилил бы хватку, и — все. Смерть.

Задыхаясь, Джейк все же умудрился набрать в легкие побольше воздуха. Чтобы выполнить задуманный удар в область ребер врага, ему пришлось сделать полуоборот влево. Тем самым он совершенно перекрывал себе доступ кислорода, однако теперь это уже не имело столь важного значения. Все должно было решиться в несколько мгновений. В предчувствии близкой смерти его организм слил все силы в едином порыве выжить. Не стараясь побороть поднимающийся в душе звериный, инстинктивный страх, Джейк напротив, помня советы наставника, заставлял его работать на себя.

Отклонившись вправо, он нанес удар, за которым тут же последовал второй. Он почувствовал, что три ребра противника, не выдержав, подались под его рукой. Однако жар, опалявший его лицо, стал уже почти нестерпимым. Затягиваясь все туже, цепь перекрывала приток крови к мозгу. Еще чуть-чуть, и яркие искры запрыгают у него перед глазами, а недостаток кислорода затуманит сознание или, что еще хуже, вызовет нарушение координации.

Боевик опустился на колени, увлекая Джейка за собой. Он был отменно подготовлен физически и, даже несмотря на три сломанных ребра, не ослаблял натяжения цепи. Он по-прежнему оставался за спиной Джейка, и достать его там было задачей крайне сложной, если не сказать невыполнимой.

Настал критический момент. Легкие Джейка горели от отсутствия кислорода. Его сознание потихоньку ускользало в туманную даль... Какой-то необычный сверхъестественный свет играл на листве; вздохи ветра походили на голоса оживших призраков, игравших в прятки между деревьев. Над головой плыло серо-голубое облако, приобретая вид самурая на посту...

Я задыхаюсь!

Проснись! —яростно приказал себе Джейк. Он испробовал четыре разных удара ногами, однако противник ускользал всякий раз, упрямо вцепившись в проклятую манрикигусари,смертельным обручем впивавшуюся в горло. У Джейка сложилось впечатление, что его удары все же не прошли мимо цели, и вызванное ими внутреннее кровоизлияние было роковым для врага. Однако это обстоятельство было малоутешительным, если у противника хватило сил продержаться еще немного.

Джейк сделал единственное, что ему оставалось. Это был очень рискованный трюк, но выбирать не приходилось. Прогнувшись, он сильно толкнулся ногами и сделал сальто назад.

Все расплывалось перед его глазами, когда он, стиснув кулаки, обрушил на врага страшный локтевой удар, проломив своему врагу грудную клетку одним мощным и резким движением.

Тело боевика выгнулось, его побелевшие и влажные пальцы заскользили вдоль цепи, а Джейк, прижав локоть к шее противника, резко надавил ладонью на его голову с другой стороны. Резкий хруст не выдержавших страшного давления позвонков означал, что можно перевести дух.

Когда чернота перед глазами прошла, Джейк увидел перед собой муравья, хлопотливо пробиравшегося между каких-то темных стебельков. Постепенно до Джейка дошло, что эти стебельки — волосы на тыльной стороне его ладони. Его шея отказывалась поддерживать голову, бессильно свешивающуюся вниз. Манрикигусари,болтавшаяся на его плечах, весила, казалось, несколько тонн.

— Джейк-сан!

Микио был рядом с ним.

— Ты в порядке?

Джейк с трудом кивнул, превозмогая страшную боль. Он не мог говорить: пересохший язык разбух так, что занимал почти все пространство во рту.

Повинуясь молчаливой настойчивости Микио, он поднялся. С величайшей осторожностью они подкрались к дальнему краю камня Справедливости и затаились в окружении зарослей самшита и серебристого можжевельника.

— Осталось еще четверо, — промолвил Микио вполголоса. Он то и дело посматривал на часы, точно опаздывая на встречу. — Мы не должны подпустить их к себе.

Джейк заметил, что его друг подобрал с земли манрикигусари.

—Ты хорошо владеешь ей? — осведомился он, пробуя прикоснуться к саднящей ране на шее. Микио угрюмо усмехнулся.

— Это зависит от того, к кому ты обращаешься. — Он странно взглянул на Джейка. — Не переживай. Через какой-нибудь час мы будем с тобой пить пиво в моем любимом баре в одном из кварталов старого Киото.

Джейк промолчал, не слишком разделяя оптимизм оябуна.Он остро нуждался в передышке, не говоря уже об израненном Микио, которого вряд ли можно было считать полноценным бойцом. Прислушиваясь, он настороженно оглядывался по сторонам.

Услыхав резкий щелчок, он слегка вздрогнул. Микио положил руку на его колено и сказал ободряюще:

— Это всего лишь сиси огоси.

Оглядевшись, Джейк увидел шагах в тридцати от себя “оленье пугало”. Древнее изобретение фермеров, отпугивавших с его помощью диких животных от своих посевов,сиси огосистало весьма редко встречающимся украшением в современных японских садах. Оно представляло собой несложное, но довольно хитроумное сооружение. Подвешенный на веревке длинный кусок бамбукового стебля, заполняясь водой с широкого конца и перевешивая, ударялся по плоскому камню, издавая тот самый щелчок, так напутавший Джейка. Вода выливалась, и процедура повторялась вновь и вновь до бесконечности.

Среди безмятежной гармонии вечного сада ритмичный стук метрономасиси огосиявлялся своеобразным напоминанием о быстротекущем времени.

С каждым ударом бамбука о камень Джейк все больше проникался разлитым по саду ощущением величественного покоя и ошеломляющей отрешенности от всех тревог и опасностей. Еще никогда он не чувствовал так остро красоту окружающего мира. Вытирая пот со лба, он вдруг с твердой решимостью подумал, что они не должны погибнуть здесь, сейчас.

За кустами мелькнула черная полоска — рукав пиджака? — и Джейк тихо сказал другу:

— Держись, Микио-сан. Они идут.

Выскочив из засады, Микио обрушил манрикигусарина шедшего впереди боевика с такой силой, что тот, зашатавшись, выронил на дорожку уже приготовленный к броску сурикен.

В то же мгновение Джейк, выпрыгнув на открытое пространство, бросился к камню Справедливости.Первым делом следовало разделить эту четверку, ибо Джейк знал, что выстоять против ее согласованного нападения они не смогли бы.

Трое кинулись вслед за ним, очевидно, заметив рану Микио и решив, что наибольшую опасность представляет именно Джейк. Рассыпавшись по лужайке, они надвигались на него с трех сторон, не сомневаясь, что он отступит, однако Джейк остался на месте. Намеренно придавая себе как можно более растерянный вид, он стоял совершенно неподвижно, чтобы первое движение дало ему хоть небольшое преимущество внезапности.

Наконец один из противников, крайний слева, приблизившись на достаточно короткую дистанцию, решился атаковать его. Он нанес удар ребром ладони в лицо Джейку. Тот в последнюю секунду упал на колено, одновременно развернувшись влево. Выбросив вверх правую руку, он ухватился за рукав напавшего и, используя собственную инерцию врага, дернул его мимо себя и вниз, так что тот врезался в своего товарища, подбегавшего к Джейку справа.

Едва Джейк поднялся с колена, как третий противник обхватил его сзади за плечи. Продолжая движение вправо, Джейк просунул ему руку под мышку и резким броском скинул его с себя.

Перед ним тотчас возник тот самый из боевиков, который первым атаковал его. Заметив в его руке сурикен,Джейк позволил ему ударить первым. Молниеносным движением он перехватил кисть противника и сильно рванул на себя. Тот, следуя за собственной рукой, был вынужден сделать шаг вперед и согнуться.

Его незащищенная шея оказалась прямо перед Джейком, и тот не раздумывая рубанул по ней правой рукой. Боевик тяжелым мешком рухнул на траву.

Отбив ногой третьего нападающего, Джейк не сводил глаз со второго, выхватившего из ножен короткий меч. Он бросился на Джейка, выставив стальной клинок вперед. Из его горла уже вырвался боевой клич, но Джейк, одной рукой отведя меч, нанес врагу встречный удар в подбородок, и вопль замер, не достигнув высшей ноты.

Однако боевик успел ударить Джейка ногой, и тот почувствовал жгучую боль в бедре. Левая нога его онемела, и он, отлетев назад, ударился спиной о камень Справедливости.

Боевик взмахнул мечом, и Джейк, увернувшись, услышал скрежет стального лезвия о камень и увидел сноп ярких голубых искр.

Протянув руку, Джейк ухватил боевика за ворот пиджака. На таком коротким расстоянии ни меч, ни ноги противника были не страшны.

К немалому удивлению Джейка, боевик тут же бросил оружие и нанес ему сдвоенный удар прямыми ладонями в область сердца. Джейк, согнувшись пополам от боли, все же нашел в себе силы увернуться от удара, нацеленного, как он знал, сверху на его открытую шею, и бросился в сторону.

Противник наседал, уже предвкушая близкую победу. Мельком заметив утолщения на ребрах его ладоней, Джейк понял, что имеет дело с опытным каратистом. Он сумел заблокировать новый удар и, развернув корпус и тем самым увеличив длину рычага, мощным круговым броском швырнул врага на землю.

Наполовину оглушенный падением, тот тем не менее моментально схватил оказавшийся рядом меч и махнул им перед собой. Клинок просвистел перед Джейком, едва не раскроив ему горло.

Ударом ноги Джейк снова опрокинул противника, однако его собственное положение было крайне тяжелым: каждый взмах меча, сжимаемого умелой и сильной рукой, мог оказаться смертельным. Рискуя быть рассеченным надвое, Джейк, воспользовавшись ситуацией, сумел-таки подтащить к себе врага и, не давая ему опомниться, сильно, а главное, под нужным утлом ударил его головой о камень Справедливости,продолжавший оставаться совершенно равнодушным при виде человеческих страданий и даже смерти.

Всего на мгновение он задержал взгляд на обмякшем теле врага, как тут же сбоку ему в лицо обрушился страшный удар. Джейк тяжело скользнул вниз вдоль шершавой поверхности камня. У него кружилась голова. Все расплывалось перед глазами. Он несколько раз моргнул с усилием, но это не помогло. Его способность воспринимать окружающий мир нарушилась, а руки бессильно опустились, точно налитые свинцом. Обжигающая боль в ноге не отпускала.

Последний из оставшихся в живых боевиков стоял перед ним, держа в руке меч погибшего товарища. Словно в замедленной съемке наблюдая за тем, как он поднял над головой сверкающее лезвие, Джейк подумал, что бессилен помешать ему. В ослепительном блеске вспыхнувшего на солнце клинка вакизасион увидел собственную смерть, заранее ощутив холодное прикосновение стали, которая через мгновение отделит его голову от туловища.

Замерев на мгновение в высшей точке замаха, лезвие двинулось вниз, набирая разгон. Оно должно было приобрести максимальную скорость в момент прикосновения к Джейку. Он уже видел его совсем близко перед собой...

Вдруг что-то странное случилось с телом боевика якудзы.На его груди вдруг появилось небольшое вздутие, чуть-чуть повыше сердца, и Джейка тут же обдало волной тяжелого влажного тепла.

В следующее мгновение противник рухнул на него и на камень Справедливости, заливая все вокруг кровью, густо струившейся из его груди. Почувствовав на лице тошнотворный запах свежей, дымящейся крови, Джейк стал, сам того не сознавая, выползать из-под трупа. Это оказалось нелегким делом. Джейку казалось, что он закопан в теплой, омерзительно воняющей грязи. Ему было трудно дышать, так что он даже запыхтел от натуги.

Потом он почувствовал, что кто-то помогает ему, и поднял голову. Кусок чистой материи в чьей-то невидимой руке вытер ему лицо. Взглянув на труп боевика, Джейк увидел задний конец черненого стального стержня, пронзившего насквозь его противника.

Подняв глаза, он увидел молодую, прекрасную женщину в изысканном оранжево-желтом кимоно, которая ухаживала за ним в доме Микио. Она стояла на коленях возле него, держа в левой руке окровавленную тряпку.

И, лишь придя в себя от изумления и пережитого потрясения, Джейк разобрал, что за странный предмет был в ее другой руке. Приводимый в действие сжатым воздухом арбалет модели “Мицуй Юджики-1000”.

Добравшись до грузового терминала в Квунь Тонге, Блисс тут же убедилась, что Фаном Скелетом там даже и не пахнет. Она нигде его не видела поблизости, но дело было даже и не в этом. В конце концов, глаза могут обмануть любого человека. Просто она знала, что его там нет.

Этому знанию она была обязана своему ко, часть которого теперь непрерывно находилась в великой пустоте, да-хэй.Растворяясь в пространстве пульсирующей ночи, ее дух улавливал волны вибраций, пронизывавших вселенную.

Как это у нее получалось? Что она чувствовала, постоянно поддерживая контакт с духом умершего человека? Сама Блисс, сидевшая на носу нанятого ею судна с закрытыми глазами, вряд ли сумела бы хоть как-нибудь ответить на эти вопросы. Скорей всего, она просто бы пожала плечами и продолжала бы слушать голос Ши Чжилиня, звучавший в шепоте ветра, трепавшего ее волосы, в плеске волн о борта крохотного суденышка, в криках чаек над рыболовецким траулером.

Киземли и Ши Чжилиня слились для Блисс в одно нерасторжимое целое. Она чувствовала дыхание планеты, несущейся сквозь черную бездну космоса, и слушала голос Ши Чжилиня. Он говорил с ней не словами, а, скорее, импульсами вроде тех, какие мозг посылает конечностям, приказывая совершить то или иное движение. Человек не в состоянии проследить за процессом передачи команды, он имеет перед глазами лишь результат. Так было и в случае с Блисс. Общение с Ши Чжилинем для нее самой оставалось чудесной, внушавшей благоговейный трепет тайной. Она не могла, даже если бы захотела, поделиться ею ни с каким самым близким ей человеком, Часто она задумывалась о том, что будет, когда Джейк вернется в Гонконг? Что она скажет ему? Как он воспримет перемены, произошедшие с ней? Как это повлияет на него и на их отношения?

Окутанная предрассветной мглой, она слегка поежилась. На востоке, там, где небо сливалось с бескрайней морской гладью, уже появилась бледная полоска приближавшегося утра.

— Мисс, скажите точно, куда вас доставить, — обратился к ней хозяин лодки.

Она показала рукой и, видя, что лодочник не собирается отвечать, отвернулась. Боковым зрением она уловила, что он смотрит на нее чересчур внимательно и даже немного испуганно. Что он увидел во мне? —подумала она. — Впрочем, возможно, все дело в шраме.Повинуясь безотчетному порыву, она провела ладонью по рубцу, рассекавшему гладкую кожу на ее щеке, и засмеялась над собственной глупостью. Однако смех ее прозвучал так странно и тревожно, что она опять поежилась.

Ей очень хотелось, чтобы Джейк сейчас оказался рядом с ней. Не для того, чтобы говорить ей, что делать, или подбадривать ее. Нет. Просто впервые с той минуты, как они встретились вновь, у Блисс появилось ощущение, что на горизонте их совместного будущего стали собираться тучи.

Ей не давала покоя история семейной жизни Джейка. Она знала о том, что первая жена его покончила с собой, а их дочь Лан погибла на реке Сумчун. Она знала и про вторую жену Джейка, Марианну, убитую в Японских Альпах. Ее смерть вернула ей Джейка, что, несомненно, пошло ему на пользу. Однако факт оставался фактом: ни один из его предыдущих браков нельзя было назвать удачным.

Для Джейка на первом месте всегда оставалась работа, будь то служба в Куорри или труды в йуань-хуане.

Он был цельной натурой, до конца отдающейся своему делу, и эта особенность его характера создавала ощущение отчужденности между ним и его даже самыми близкими друзьями, теми, кого он любил больше всего на свете.

Однако Блисс знала, что дело не только в этом. Она воспитывалась у того же мастера боевых искусств и знатока философии Фо Саана, что и Джейк. Поэтому ей гораздо лучше других были известны необычайные таланты и умения Джейка. Она полагала, что его могучее кии способность входить в таинственное состояние, именуемое ба-мааком,больше, чем что бы то ни было другое, отдаляют его от прочих людей. И в первую очередь от его родных.

Теперь ситуация изменилась, и Блисс мучил вопрос, как это отразится на ее отношениях с Джейком. Ее собственное кизначительно выросло внутри да-хэй.Именно там, в великой пустоте, она общалась, или, точнее, “слушала” Ши Чжилиня, при этом так и не разобравшись, то ли она является хранителем духа Цзяна, то ли его ки слилось с ее. Не раз она спрашивала себя, не ведет ли ее Чжилинь к какой-нибудь, ведомой только ему цели и если да, то к какой?

— Приехали, милая, — раздался голос лодочника, когда они причалили к пирсу.

К удивлению Блисс, он не только отказался взять заранее оговоренную плату, но даже не захотел отвечать на ее вопросы и всячески избегал ее взгляда. Было очевидно, что он мечтает только о том, как поскорее избавиться от подозрительной пассажирки.

К его вящему облегчению, Блисс не мешкая, покинула лодку и по ржавой лестнице взошла на бетонный причал. Отсюда было рукой подать до аэропорта, и в воздухе витал запах дизельного горючего. Слева от причала находилось громоздкое сооружение, которое и называлось грузовым терминалом, а дальше тянулась бесконечная линия складов и пакгаузов, заваленных грудами самых разных товаров, как разрешенных, так и запрещенных вперемешку, ожидавших отправки во все уголки земного шара.

Корабль, принадлежащий Фану Скелету, стоял на якоре возле причала метрах в трехстах от береговой линии. Это была стройная, щеголевато выглядевшая яхта, мощности двигателя которой хватило бы на то, чтобы обогнать самые быстрые полицейские катера. Она была выкрашена в цвет ночного моря, что делало ее почти невидимой в сумерках даже на достаточно близком расстоянии.

Расспросив одного из членов экипажа, Блисс выяснила, что капитан — некий Малаец. Не прошло и двадцати минут, как он объявился собственной персоной. Высокий, смуглый, с атлетически сложенной, хотя и уже несколько погрузневшей фигурой, поэтому на нем весьма забавно смотрелись майка с короткими рукавами и узкие, вытертые джинсы. Лицо его украшали огромные, набриолиненные до блеска усы. На вид ему было не больше тридцати пяти.

Моряк, тот самый, с которым разговаривала Блисс, остановил его, и они с минуту о чем-то беседовали. Наконец Малаец кивнул и, отстранив подчиненного, пересек причал, приблизившись к месту, где в ожидании стояла Блисс.

Прищурившись, он посмотрел в сторону восходящего солнца и равнодушно спросил:

— Вам нужен капитан этого судна?

— Мне нужен Фан Скелет.

Малаец извлек из кармана наполовину измятую самокрутку. Некоторое время он старательно выпрямлял ее, затем еще столько же прикуривал.

— Нам не о чем говорить, — сказал он в конце концов, выдохнув облачко сизого дыма.

— У меня есть кое-что, что я хочу продать, — заметила Блисс.

— Ты? — Он рассмеялся и покачал головой. — У тебя нет ничего, за что бы я согласился заплатить. Разве что... — Он оценивающим взглядом окинул ее фигуру.

— Я продаю опалы, — ровным голосом сказала Блисс.

— Ты заставляешь меня попусту тратить время. Он повернулся, собираясь уходить.

— Огненные опалы из Австралии, — продолжала она. Ты знаком с ними? Он опять затянулся.

— А как же. Я знаком со всем, что имеет цену, а свою цену имеет все.

Блисс уловила его интонацию. Малайцу явно нравилось ощущать свое превосходство, и она решила воспользоваться этим.

— Знаком настолько хорошо, чтобы оценить вот это? — Она протянула ему камень.

Хмыкнув, Малаец взял его. Повертев камень в руках, он посмотрел его на свет. Затем, отвернувшись, сплюнул в воду и вернул опал Блисс.

— И это все? — осведомился он. — Давай-ка, проваливай отсюда.

— Нет, не все, — ответила она, нисколько не расстроившись. — У меня есть еще сотня таких же.

—Такого же качества? — Блисс заметила, что он уже не так торопится уходить.

Она молча кивнула.

— Ты знаешь их цену?

Блисс взглянула ему в лицо и увидела на нем то самое выражение, которого она и добивалась. Теперь стоило ей допустить хоть малейший промах, Малаец тут же накинулся бы на нее.

— Да, цену я знаю. — Она добавила резкости в голос.

— Тогда назови ее. И если она...

Однако Блисс уже энергично трясла головой.

— Нет, так не пойдет, — твердо заявила она. — Я скажу цену только Фану Скелету.

— Кому?

— Ты интересуешься опалами?

— Только если они продаются но сходной цене.

— Что ты скажешь Фану, если я продам камни его конкуренту?

Малаец промолчал в ответ.

— Ведь Фан занимается опалами.

Он задумчиво разглядывал гаснущий огонек на конце сигареты.

— Я не знаю, кто ты такая.

Выдержав его холодный, подозрительный взгляд, Блисс протянула Малайцу опал.

— Отвези его Фану — промолвила она. — Может быть, это облегчит твою задачу.

Малаец бросил окурок в воду. Он уже принял решение.

— Заходи на борт, — кинул он Блисс, не обращая внимания на камень. — Мы отплываем через три минуты. Когда они уже отчалили, он взял Блисс за плечо.

— Ты либо очень умна, либо очень глупа, — задумчиво промолвил он. — Одно из двух. Интересно, что?

Даниэле никогда прежде не приходилось бывать в Звенигороде, но она немного слышала о нем и догадывалась, что удивительная влюбленность Малюты в Москву-реку повлияла на его выбор места для дачи. Проезжая в “Чайке” мимо знаменитого Успенского собора, она удивилась тому, что он более походил на цитадель, нежели на мирный храм слуг божьих.

Даниэла очень надеялась, что хотя бы на пару выходных дней сумеет избавиться от зловещего присутствия Малюты, который уже, кажется, заполнял собой каждую клеточку ее сознания. Надежду на это ей подавало главным образом то обстоятельство, что он укатил на свою дачу под Звенигородом... Было еще довольно рано, когда Даниэла распахнула окно в одном из своих кабинетов, из окон которого была видна окружная дорога. Сразу за темной полосой шоссе начинался лес, и оттуда доносился весенний щебет первых птиц. Машин в эти часы на дороге было не так много.

Она сосредоточенно размышляла над последним донесением Митры, и чем дольше она думала, тем все сильней начинало трепетать ее сердце при мысли о близости желанной цели. Еще немного, и в ее руках оказалось бы все: и “Общеазиатская”, и йуань-хуань,и Камсанг! Более всего Даниэла жаждала проникнуть в секреты этого проекта “братского” социалистического Китая. Она подозревала, что пекинский помощник Ши Чжилиня Чжан Хуа не сообщил ей всей правды о проекте. Возможно, одной из его целей являлось создание совершенно новой изотопной технологии опреснения воды, призванной решить вечную проблему нехватки воды в Гонконге. Но это только одна из целей, ведь были и другие, она чувствовала это.

В проекте активно участвовала военная верхушка, лучшие ученые секретных институтов были вовлечены в работу. Почему? Теперь с каждым новым донесением Митры она все больше убеждалась в том, что или Чжан Хуа сам был совершенно дезинформирован относительно истинной сути Камсанга, или что он был двойным агентом и сообщал ей лишь то, что считал нужным сообщить ей Ши Чжилинь. Она ощущала неприятный холодок в спине от подобного предположения.

Однако все это уже относилось к прошлому, крепко хранившему свои тайны, ибо тех, кто мог бы открыть их — Ши Чжилиня и Чжан Хуа — уже не было в живых. Однако жив был Джейк Мэрок Ши, сын Чжилиня, и Даниэлу весьма беспокоило, что Митра не имеет ни малейшего представления о его местонахождении. Мэроку, по всем ее расчетам, следовало бы находиться сейчас в гуще событий, руководя действиями йуань-хуаняв Гонконге. Однако отыскать его в колонии Ее Величества не удалось.

Даниэла составила шифровку Митре, в которой настаивала на полномасштабной операции по отысканию Джейка. В тот момент, когда она отправляла ее, зазвонил телефон. Полагая, что звонит Карелин, она тут же схватила трубку.

— Вначале я пытался дозвониться вам домой, товарищ генерал, — услышала она голос Малюты.

— Женские хлопоты бесконечны, — со вздохом отозвалась она, и он рассмеялся.

— Мой звонок еще одно подтверждение тому. — Он помолчал. — Мне нужен отчет о нашем прогрессе в известном деле.

— В понедельник утром...

— Никаких понедельников, — перебил он ее. — Сейчас.

— Но у меня встреча с Карелиным в обед.

— Откажись от нее. Ты нужна мне здесь. Заодно сможешь рассказать, как продвигается ваш роман.

— Вам обязательно надо все смешать с грязью, — вспыхнула Даниэла.

Она внезапно ощутила приступ бессильной ярости, вызванной бесцеремонной наглостью Малюты. Даниэла чувствовала себя беспомощной марионеткой в его руках.

— Не все. Лишь то, что этого заслуживает, — отрезал он. — Впрочем, в данном случае мне сложно судить.

— You are prick, — промолвила Даниэла, отчасти надеясь, что Малюта не поймет английского ругательства.

— Знаете, Даниэла Александровна, вы с такой удивительной легкостью переходите на иностранный язык, что это обстоятельство представляется мне весьма и весьма подозрительным.

Каждая попытка Даниэлы постоять за себя возвращалась и больно ударяла по ней самой, точно бумеранг. В ее душе все клокотало от гнева.

— Я что, должна доказывать свою верность партии?

— Верность? Очень любопытное замечание, товарищ генерал! — в его голосе звучала неприкрытая издевка. — Мысли, которые приходят вам в голову, я думаю, заинтересовали бы наших психиатров. Гм-м. Право, не знаю. Может, вам стоит обратиться за помощью в институт Сербского?

— Что за бред? — воскликнула она.

— Разумеется, это было бы абсурдным предположением, однако она знала, что при большом желании Малюте не составило бы особого труда упрятать ее в одну из клиник, опекаемых вездесущим КГБ.

— У вас начались месячные? — осведомился он. — Вы принимаете в штыки каждое мое слово.

Даниэла прикусила язык. Она отдавала себе отчет в том, что он пока всего лишь забавляется, подзуживая ее и распаляя себя. Дрожь пробирала ее при мысли о предстоящей встрече с ним на даче в Звенигороде. Она знала, что там она будет целиком в его власти. Ей хотелось убежать и спрятаться от Малюты, но бежать было некуда.

Вдруг она вспомнила слова Карелина. Ты найдешь способ. Я знаю.Способ одолеть Олега Малюту. Разве сам Малюта не говорил ей, что можно устранять противников со своего пути, не убивая их. Да-да. Даниэла мысленно увидела свою игровую доску для вэй ци.Она должна была использовать этот полигон стратегий в качестве трамплина для достижения... чего?

Ей так хотелось освободиться от лишающего ее способности мыслить страха перед Малютой.

— Когда вы хотите, чтобы я приехала? — спросила она.

— Моя “Чайка” прибудет за тобой через полчаса. Она завезет тебя домой. Не вздумай собираться слишком долго, ты должна быть здесь к обеду.

Даниэле показалось, что она уловила недовольство в голосе Малюты, разочарованного ее уступчивостью и отказом отвечать на грубости.

И вот теперь, несколько часов спустя, она стояла перед дверью его дачи. Малюта, облаченный в серые шерстяные штаны, кашемировый свитер и вязаные носки-тапочки, встретил ее на пороге. Мимо прошел водитель с вещами Даниэлы. Малюта взглянул на дипломат, который был у нее в руках, задумчиво пожевал губами и лишь затем, кивнув, впустил ее в дом.

К большой квадратной прихожей примыкали с одной стороны библиотека, а с другой — гостиная. Спальня и кабинет, как объяснил Малюта Даниэле, находились на втором этаже, куда вела широкая лестница, отделанная красным деревом. Кухня и столовая располагались на первом этаже в дальнем конце дома.

Все комнаты казались Даниэле огромными, даже несмотря на то, что были забиты старой, но прекрасно сохранившейся мебелью. Стулья, шкафы, столы на непомерно толстых ножках хранили воспоминания о прошлом своего владельца. В гостиной повсюду, куда бы Даниэла ни обращала свой взгляд, она видела картины, фотографии в рамках, медали, какие-то грамоты и даже полуистлевшие военные трофеи, привезенные, по-видимому, с полей сражений отцом Олега Малюты, После того, как его первая дача сгорела дотла, Малюта привез все эти реликвии из своей московской квартиры сюда.

Не спрашивая у Даниэлы, что она хочет выпить, он наполнил бокалы белым рейнским вином и протянул ей. Оно показалось ей чересчур сладковатым на вкус, но она все же заставила себя улыбнуться и похвалить напиток.

— Что у тебя есть для меня?

Подобное начало было вполне в его духе. Даниэла уже начала постигать его тактику общения с людьми. Он любил приводить в постоянное замешательство своих собеседников, справедливо полагая, что это дает ему определенное преимущество в разговоре.

В общении с Даниэлой — и она сама сознавала это — такой подход оправдывал себя. Не зря в ее сознании Малюта ассоциировался с черной дырой. Он создал вокруг нее собственную вселенную, существующую по установленным им законам, и она, как черепаха свой панцирь, повсюду таскала с собой эту оболочку. Вот почему Даниэле никогда не удавалось быть собой в его присутствии, и для нее, привыкшей к общению, по крайней мере наравне с любыми людьми, это было вдвойне тяжело.

Стараясь держаться как можно непринужденней, она раскрыла дипломат, подаренный ей некогда Юрием Лантиным, и извлекла оттуда несколько страниц текста, отпечатанного на бланках с грифом “секретно”.

— Вот последние данные об успехах моего агента в Гонконге.

Побагровевший Малюта, тяжело ступая по персидскому ковру, подошел к ней. Даниэла, предчувствуя бурю, которая вот-вот должна была обрушиться на нее, сделала над собой громадное усилие, чтобы не отвернуться.

— Зачем ты притащила сюда это дерьмо? — Он с такой силой ударил наотмашь по листам, что они разлетелись по всей комнате. — Как получилось, что Джейк Мэрок до сих пор еще жив и я по-прежнему ничего не знаю о Камсанге?

— Мой человек очень близок к тому, чтобы завладеть этим проектом, товарищ министр, — хладнокровно ответила Даниэла. — Здесь подробно описано, как это будет сделано.

Длинная голубая прожилка вздулась у виска Малюты. Его здоровенные, хрящеватые пальцы судорожно хватали воздух, точно горло невидимого врага.

— Неужели? — проговорил он, задыхаясь. Даниэла поняла, что он уже с большим трудом сдерживает себя. — Может быть, нам все же лучше уронить случайно на Камсанг парочку бомб?

Даниэла не сводила с него глаз, точно перед ней была гремучая змея, готовая в любой момент ужалить.

— Вы сами знаете, что ничего глупее этого нельзя придумать, — промолвила она.

Малюта долго молча смотрел на нее. Затем, развернувшись на каблуках, подошел к бару. Налив себе почти полный стакан водки, он выпил половину за один прием и, все еще не оборачиваясь, осведомился:

— Ты знаешь, что это означает?

Даниэла продолжала хранить молчание.

— Отвечай! — рявкнул он.

— Я не знаю, к чему вы клоните, товарищ министр. Он развернулся, точно ужаленный. Во взгляде, устремленном на Даниэлу, горела лютая злоба.

— Слабоумная шлюха! — заорал он. — Слышишь, сука, кто ты? Безмозглая дура! О, господи, вокруг меня одни дураки!

Опрокинув остатки водки в свою пасть, он швырнул стакан в стену.

Вновь приблизившись к Даниэле, он продолжал:

— Это означает одно из двух, товарищ генерал. Либо вы не в состоянии справляться со своими обязанностями, либо вы лжете мне. — Он уставился ей прямо в глаза. — Ну, так как же?

— Вы не знаете Мэрока, — возразила она, с трудом удерживаясь, чтобы не ударить его. — Он словно кость у меня в горле. Приказать убрать его гораздо легче, чем это сделать.

Ее спокойным тон, как ни странно, подействовал на Малюту отрезвляюще. Частые встречи с ним не прошли для Даниэлы даром. Она уже знала, что ее растерянность лишь подстегивает Малюту, ибо дает ему возможность очередной раз насладиться своим мужским превосходством над слабой женщиной.

— Ладно, ладно, — проворчал он уже более нормальным голосом. — Я допускаю, что Джейк Мэрок не совсем обычный объект. Однако это вовсе не означает, что он неуязвим, товарищ генерал. Неуязвимых людей не бывает. У него обязательно есть слабое место, и тебе надлежит отыскать это место, изучить его и с его помощью убрать Мэрока. И сделать это надо как можно быстрее. Ясно?

— Вполне, — ответила Даниэла, презирая его в эти мгновения больше, чем кого бы то ни было за всю свою жизнь.

Маккена вытащил свой “Магнум” и прикончил аборигенов, вогнав каждому по пуле в лоб. Они повалились на тушу только что убитого ими бычка.

Не только в памяти, но иногда даже и во сне сцена, разыгравшаяся в далекой австралийской пустыне много лет назад, представлялась Маккене именно так. Однако на самом деле все обстояло иначе...

Бандума. Северные территории Австралии. Маккена и Дик Джонс напали на след троих аборигенов, укравших шесть голов скота, и этот след вел в глубь пустыни Симпсона.

Пустыня Симпсона в январе мало чем отличалась от преисподней. Она и в другие времена года производила впечатление необычайно унылого, забытого Богом куска земли. Однако это было еще ничто по сравнению с тем, какой она становилась в разгар летней жары.

Дик и вправду не хотел соваться в пустыню. Куда угодно, приятель, только не туда. Пусть негодяи убираются ко всем чертям. Они все равно изжарятся в этом пекле,— говорил он, щурясь от нестерпимого блеска солнечных лучей, отраженных от песка. — Они умирают от голода и вынуждены воровать, чтобы выжить.

Однако решение должен был принять Маккена, старший по званию и более опытный, чем его напарник.

Это наша работа, Дик, —ответил он тогда. — Если мы не возьмем их, нам придется возвращаться с пустыми руками. А ты знаешь, что это значит.

Сразу по возвращении из пустыни Дик Джонс подал рапорт с прошением о переводе. Он при всем желании не мог заставить себя еще хоть раз посмотреть в глаза Маккене. Неужели это было с ним только из-за того, что тот пристрелил трех темнокожих воров? Вряд ли.

Иногда, впрочем, Маккене снились события тех дней так, как они развивались на самом деле.

У них ушло два дня на то, чтобы взять след аборигенов и догнать их. Поднявшись на один из песчаных холмов незадолго до наступления сумерек, они увидели трех туземцев и оставшихся животных. Почти пятьдесят часов, проведенных в раскаленной пустыне, давали о себе знать. За их плечами лежал тяжелый путь, на всем протяжении которого Маккене и его напарнику не попадалось на глаза ничего живого, кроме чахлых кустиков, покрытых острыми колючками, да юрких ящериц. Зато время от времени они натыкались на небольшие груды камней, отмечавших места, где нашли вечный покой незадачливые путешественники.

Давай брать их, —пробормотал Дик, с трудом шевеля запекшимися губами.

Маккена молча, словно охотничья собака, почуявшая дичь, стал спускаться по склону холма.

Услышав или почувствовав его приближение, аборигены подняли головы. Как и предсказывал Маккена, они утоляли жажду кровью животных. Один из бычков со вспоротым брюхом лежал перед ними. Вокруг растекалась лужа крови.

Никто не издал ни звука. Туземцы даже не шелохнулись. Их изможденные лица не выражали ни злобы, ни раскаяния. Это привело Маккену в ярость. Раз они согрешили, (а он в этом ни на секунду не сомневался), то должны раскаяться в своем поступке. Он просто задыхался от гнева, глядя на их поразительно безмятежные физиономии.

Иногда Маккене снилось, будто все трое аборигенов были мужчинами: фрейдовское “сверх-я” Маккены пыталось играть в прятки с самим собой. Правда заключалась в том, что несчастная троица представляла собой семью или, вернее, ее остатки: отец, мать и их одиннадцатилетний сын.

Мальчик держал в руках окровавленный нож. Кровь капала со стального лезвия на сухую, потрескавшуюся землю, жадно поглощавшую любую влагу. Маккене пришло в голову, что отец учил сына умению выживать в пустыне при отсутствии воды.

Ладно, —сказал Дик и, выхватив пистолет из кобуры, направил его в сторону аборигенов.

Те не только продолжали безмолвствовать, но даже и не взглянули на нацеленное на них оружие. Казалось, присевший в традиционной позе стрелка Дик просто не существовал для них. Он же, стискивая побелевшими пальцами рукоятку “Магнума”, застыл на месте, точно дожидаясь, чтобы туземцы пошевелились первыми. Возможно, однако, ему просто почему-то было страшно приблизиться к ним.

Что касается Маккены, то все его внимание было поглощено мальчиком. Придерживая рукой кобуру с “Магнумом”, он подкрался поближе, то и дело моргая, чтобы крупные капли пота, катившиеся со лба, не попадали в глаза. Вглядевшись в мальчишку повнимательней, Маккена удостоверился, что это именно тот, кто ему нужен. Он несколько раз видел его в Бандуме. Еще с момента первой встречи лицо паренька неотступно преследовало Маккену, так что в конце концов даже стало ему сниться.

Вот почему, несмотря на январскую жару, Ян Маккена отважился вторгнуться в пустыню Симпсона. Преступление аборигенов не слишком-то волновало его. В самом деле, разве мало преступлений совершается каждый божий день?

Только когда Маккена прикоснулся к мальчику, на лице отца появились первые проблески хоть каких-то эмоций. Внезапно вскочив, он согнул в локте хилую руку, намереваясь ударить полицейского. Маккена только и ждал этого. Быстро вытащив “Магнум”, он выстрелил в него.

Получив пулю в лоб, тот как-то странно лязгнул зубами, при этом откусив себе кончик языка. Впрочем, он уже не чувствовал боли. Его подбросило вверх, а через мгновение, нелепо дернув ногами, он рухнул головой вниз на тушу мертвого бычка.

Его жена завопила от ужаса, однако тут же замолкла, стоило Маккене показать ей черную Дыру в стволе “Магнума”. Лишь руки, которые она держала перед собой, мелко дрожали.

Маккене показалось, что Дик заорал у него над самым ухом: О, господи! Мы должны были привести их с собой живыми. Живыми, черт тебя побери!

Заткнись,— отрезал Маккена, не оборачиваясь. — Заткнись, говорят тебе. Если у тебя кишка тонка, то не надо было тебе и соваться в это пекло.

Я и не хотел идти, —возразил Дик. — Вспомни, что я тебе говорил?

Однако теперь уже ничего не попишешь. И, раз уж ты здесь, постарайся извлечь для себя пользу. Кто знает, может, тебя за эту операцию наградят медалью,— Маккена рассмеялся собственной шутке.

Все это время он не сводил глаз с мальчика. Его возбуждение нарастало.

Держи эту бабу на мушке, —хрипло проговорил он.

Господи, это еще зачем? —удивился Дик. — Или ты боишься, что она бросится на двух вооруженных полицейских?

Делай, что тебе говорят, приятель!

Маккена, резко развернувшись, наставил “Магнум” на напарника. Убедившись, что тот подчинился приказу, он быстрым движением спрятал пистолет в кобуру. Схватив мальчика покрепче, он повел его, точнее, потащил в сторону от костра, разведенного туземцами.

Что ты собираешься с ним делать?

Маккена пропустил мимо ушей вопрос Дика. Да он и не слышал его. Единственным звуком, достигавшим его слуха, была неугомонная трескотня насекомых. Огромная чаща неба, раскинувшегося над головой, казалась ему в вечерней полутьме бездонной пропастью. Весь мир словно провалился в эту пропасть, и Маккена почувствовал, что огонь, пожиравший его изнутри, угас. Ему стало смешно.

Расстегнув ремень, он принялся за пуговицы своих форменных брюк, Справившись с ними, он сильно рванул мальчика за плечо, развернув его к себе спиной.

Снимай штаны, —приказал ему Маккена по-английски.

Когда он повторил то же самое на местном диалекте, мальчик подчинился.

При виде детских ягодиц, таких белых, обещающих неземное наслаждение, у Маккены едва не разорвалось сердце.

Что...

Его тело само собой подалось вперед.

...именем всего святого, что ты делаешь?

Онзакрыл глаза. Легкий ветерок, поднявшийся с наступлением сумерек, ласкал его щеки. Его дыхание стало бурным.

Что-то с силой ударило о него. Не снимая огромной ручищи с плеча мальчика, Маккена с трудом сделал шаг в сторону. Развернувшись вполоборота, он поднял пистолет и, зажав свободной ладонью рот ребенка, вогнал пулю точно в середину лба матери.

Судороги пережитого наслаждения все еще бегали по его телу, когда он, кончив, грубо оттолкнул мальчика. Он не испытывал ничего, кроме брезгливого отвращения к этому оскверненному, втоптанному в грязь одиннадцатилетнему существу.

Мальчик продолжал сидеть на том месте, куда упал, и его лицо по-прежнему — по-прежнему! — не выражало ровным счетом ничего. Оно оставалось все таким же спокойным и безмятежным, каким было, когда Маккена впервые увидел его.

Не сиди, как истукан! —рявкнул Маккена и застрелил мальчика так же, как и его родителей, — в лоб.

Ты что, окончательно спятил? —закричал Дик.

Маккена молча натянул штаны и застегнул ремень.

Отвечай, ты, слышишь, грязная свинья! —Голос Дика едва не сорвался на визг.

Мы получили то, за чем пришли сюда, —невозмутимо бросил Маккена, направляясь мимо напарника к стоявшим в стороне бычкам.

Стоило ли после этого удивляться тому, что, едва вернувшись к цивилизации, Дик Джонс тут же подал прошение о переводе в другое место?

Однако это явилось далеко не худшим последствием того вечера. Хотя происшествие само по себе могло стать предметом ночных кошмаров. Маккену сводили с ума воспоминания не столько о нем, сколько об огромной, зеленой, измазанной в крови мухе, неторопливо ползущей по открытому глазу мальчика.

Словно этого было мало, но вдобавок его неотступно преследовали еще и звуки ритуальных заклинаний аборигенов. Маккена явственно их слышал, даже ночью, укрывшись с головой одеялом в своей собственной, тщательно отгороженной от мира дверью и толстыми шторами на окнах спальне. Эти заклинания проникали повсюду, не останавливаясь ни перед какими преградами.

Маккена знал, что они направлены против него. Что они — кара за злодеяние, совершенное им в пустыне Симпсона. Австралийские туземцы владели секретами первобытной магии. Маккене доводилось наблюдать за ее практическим применением, однако он не верил в нее, объясняя все “чудеса” ловкостью рук местных шаманов.

Так было раньше. Все изменилось с тех пор, как ужасные звуки заклинаний стали будить его по ночам. Вздрагивая, он просыпался и садился в кровати, обливаясь холодным потом и думая об отвратительной зеленой мухе.

Какое право имели эти жалкие существа, гораздо более похожие на животных, чем на людей, так с ним обращаться? Превращать его жизнь в кромешный ад! Бессильная ярость и непреодолимый ужас разрывали его мозг на части, превратив его в поле непримиримой битвы между собой. Маккене хотелось вскочить в джип, помчаться в пустыню Симпсона и свинцом заткнуть глотки всем аборигенам. Всем до единого.

Однако сделать это было не в его власти.

В конце концов, он не выдержал и бросил все — свою должность и свой дом, стоявший совсем неподалеку от Границы пустыни Симпсона, бросил Северные территории, даже саму Австралию. Приехав в Гонконг, он начал здесь новую жизнь, но снова оказался в окружении туземцев. Правда, на сей раз китайского происхождения.

И — удивительное дело! — заклинания продолжали преследовать его все время. Рано или поздно Маккена должен был положить конец этому затянувшемуся кошмару. Он должен был хоть что-нибудь сделать или окончательно сойти с ума.

Бледный как смерть, он встал с кровати и принялся рыться в своем сундуке. На дне деревянного ящика, аккуратно сложенная, словно припасенная как раз для такого случая, лежала форма, привезенная им из Австралии, Та самая, в которой он бродил по Северным территориям.

Облачившись в нее, Маккена подобрал “Магнум” и проверил механизм. Медленно, методично он зарядил обойму. И так же медленно он вышел из дома.

Он шел, чтобы убивать или быть убитым самому. Ему было почти все равно.

Они отправились бы ради тебя на другой конец света. Ради обладания тобой они продали б свои души.

Даниэла в раздумье стояла перед зеркалом, прикрепленным к дверце массивного дубового шкафа, занимавшего значительное место в комнате, отведенной ей Малютой.

Уронив на ковер черное платье от Диора, купленное ей Юрием Лантиным, Даниэла не отрываясь смотрела на свое отражение. На мгновение у нее появилось странное, незнакомое ей ощущение. Она вдруг представила себя собственной дочерью или внучкой, которая, листая семейный альбом, наткнулась на выцветший снимок, запечатлевший ее, Даниэлу Александровну Воркуту.

И в тот же миг, словно в свете сверкнувшей молнии, она вдруг увидела и осознала, сколь извращенной и безрадостной стала ее жизнь.

Возможно, виной тому была мысль о ребенке, которого она могла родить, но так и не родила. Находясь на столь высоком посту, Даниэла, по сути, была лишена личной жизни, наполненной нормальными человеческими радостями. Она душой и телом принадлежала партии, государству, КГБ — кому и чему угодно, только не себе. Даже то удовольствие, что она получала от встреч с Карелиным, являлось запретным и, обреченное храниться в тайне, омрачалось постоянным страхом перед разоблачением.

Долгие годы, влекомая неудержимым честолюбием, она строила свою карьеру, даже не задумываясь о том, какую жертву приносит на алтарь власти.

Матерь Божья, —думала она. — Всего каких-нибудь три года назад я рассмеялась бы в лицо тому, кто заикнулся бы при мне о ребенке. Дети? Какие могут быть дети у женщины, чье стремление к власти не знает границ?

Впервые в жизни Даниэле пришла в голову мысль о бренности всякой власти. Отдавая все силы кошмарному психологическому поединку с Олегом Малютой, она не испытывала никаких иных чувств, кроме страха и отвращения. Она знала, что, если даже каким-то чудом одолеет врага, эта победа не принесет ей радости.

Вспоминая слова, сказанные Малютой в тот памятный морозный вечер на берегу замерзшей Москвы-реки, она не могла не признать их правоту, по крайней мере, в одном. Ее жажда власти действительно превратилась в ненасытное чудовище. Словно вампир, она высасывала эту власть из многочисленных мужчин, пытавшихся использовать ее. Она сама их использовала и отправляла в расход.

Вглядываясь в глубину своих влажных, серых глаз, околдовавших стольких влиятельных сановников советского аппарата, она замерла, пораженная внезапной догадкой. Изумленная до глубины души, она вдруг поняла, что именно может сделать ее счастливой. Ни победа над Малютой, ни кресло председателя КГБ, ни даже пост главы партии и государства не принесли бы ей и миллионной части того счастья, которое доставил бы ей один-единственный ребенок. Ребенок, зачатый ею и Михаилом Карелиным.

Покачнувшись, она потеряла равновесие и ткнулась лицом в зеркало, прижавшись губами к губам своего же отражения. Выпрямившись вновь, она увидела матовое пятно на месте прикосновения своих губ.

В следующее мгновение Даниэла подобрала с пола платье и, критически оглядев его, решила, что оно не подходит для предстоящего вечера в компании Малюты. Отложив его в сторону, она опять внимательно посмотрела на себя в зеркало. Форменная юбка и китель с синими погонами КГБ отлично сидели на ней. Вот так и сойдет, —решила она.

Ей никогда не приходилось наблюдать за тем, как пьет, или, вернее сказать, напивается Малюта. Разумеется, сидя за обедом, он пропускал по нескольку рюмок водки. Однако на даче он заглатывал такие дозы и с такой скоростью, словно хотел поставить рекорд по употреблению рябиновки за один присест.

Он уже был изрядно навеселе, когда Даниэла вышла к столу. Прежде чем приступить к обеду, Малюта достал еще одну бутылку и, откупорив ее, прихватил с собой. Кому-то явно пришлось изрядно потрудиться на кухне, однако этот кто-то оставался невидимым, и Малюта лично подавал на стол каждое блюдо. Как обычно, он отдавал должное русской кухне, и Даниэла не удивилась, увидев на столе блины, кулебяку и рассольник. Вслед за жареной курицей, с которой стекал густой золотистый жир, наступил черед вареников с вишневой начинкой.

— Вы всегда так плотно обедаете? — поинтересовалась Даниэла за чаем.

Малюта, накладывавший сахар в свою чашку, не ответил. Положив три кусочка, он тщательно размешал их, попробовал и добавил еще столько же.

Наконец, завершив этот своеобразный ритуал, он промолвил:

— Моя жена отлично готовила. — Даниэле показалось, что он обращается не столько к ней, сколько к себе самому. — Дома я привык есть только так. В некоторых вещах лучше оставаться консерватором.

Вдруг он встал и вышел из столовой. Даниэла некоторое время продолжала сидеть, наблюдая за тем, как растворяется сахар в ее чашке, а затем последовала примеру хозяина.

Она нашла Малюту в гостиной. Стоя перед резным подоконником, он машинально отхлебывал чай из чашки и смотрел на Москву-реку. Он выглядел каким-то необычайно грустным: Даниэле еще не приходилось видеть его таким.

— Москва-река течет как прежде, — промолвил он. И вновь Даниэлу кольнуло ощущение, что он разговаривает не с ней и, может быть, даже не с собой, а с каким-то невидимым собеседником. — И горы не изменили своей формы. Только мы приходим в этот мир и уходим из него в небытие. Не так ли, Даниэла Александровна?

Он неожиданно повернулся к ней.

Она кивнула.

— Таковы законы природы.

Оставаясь в тени возле тяжелых парчовых занавесок, он изучающе смотрел на Даниэлу своими темными глазами.

— Да, видимо, так оно и есть. Уж кому-кому, а нам-то это следует знать, а? Нам, кому на каждом шагу приходится иметь дело с законами и кто стоит на их страже. Кстати, Даниэла Александровна, как по-вашему, кто создает законы в этом мире? Человек? Или, как вы изволили выразиться, природа? — Не сводя глаз с Даниэлы, он поднес к губам чашку и сделал глоток. — Не является ли в таком случае природа всего лишь завуалированным, так сказать, названием Бога?

Даниэла почувствовала, что волосы зашевелились у нее на голове. “Олег Малюта, рассуждающий о Боге? Да, такого ей не привиделось бы даже в самом диком сне! Она совершенно не представляла, что кроется за его словами, и поэтому предпочла промолчать.

— Кто создает этот мир, Даниэла Александровна? Родился ли он в пламени гигантского взрыва некой безмозглой гигантской материи? Взрыва, в результате которого бесчисленные космические обломки вроде нашей Земли понеслись по своим орбитам? Или вы усматриваете во всем этом творческое вмешательство божественной воли?

— Вас интересует мое мнение? — осведомилась Даниэла. — Или вы просто перебираете возможные варианты?

Малюта вышел из тени.

— Я хочу знать, во что вы верите. — Внезапно дистанция, разделявшая их, сократилась до одного шага. — Мне интересно, видите ли вы в начале всего сущего проявление, ну назовем это так, высшего разума?

— Конечно, вижу, — ответила она без малейшей запинки. — И этот Бог был коммунистом.

Ее слова не вызвали у Малюты приступа веселья и смеха, которые она ожидала услышать. Напротив, он нахмурился и посерьезнел еще больше.

— Я нешучу, Даниэла Александровна. — Она недоумевала, куда он клонит и какую новую ловушку готовит для нее. — Мне надо знать, веруете ли вы. И если веруете, то не находите ли утешения в своей вере?

— Я сказала глупость, — сказала она. — Разумеется, у Бога нет ничего общего с коммунизмом.

— Стало быть, вы все же верите в него. — Он придвинулся к ней еще ближе.

— Я — коммунист, — возразила она. — И, значит, у меня тоже нет ничего общего с Богом. И тут он все-таки рассмеялся.

— Если Он существует, в чем я лично сомневаюсь, то у Него есть нечто общее с каждым из нас. — Малюта, опустив глаза, уставился в свою чашку. Грустное настроение, казалось, вновь овладело им. — Мне необходимо спросить вас вот о чем, Даниэла Александровна. В вашей жизни случалось что-либо необъяснимое?.. Нечто такое, что не поддавалось бы до конца вашему пониманию?

— Я не совсем хорошо понимаю, о чем вы говорите, товарищ министр?

Малюта поднял голову. Их взгляды скрестились.

— Я говорю о горе... О трагедии...

Даниэлу вдруг осенило, что он намекает на ужасную смерть жены. Она знала, какого ответа Малюта ждет от нее, и поэтому соврала:

—Да.

— И?..

— Что — и?

— Не думали ли вы... — Он вдруг осекся, словно устыдясь того, что собирался сказать. Но затем все же промолвил с усилием: — Не думали ли вы, что эта трагедия совершилась по воле Бога?

— Для верующего человека все происходит по Божьей воле.

— Тогда как же понять... трагедию, длящуюся целую жизнь?

— Ее понять нельзя, — Даниэла вспомнила, что сказал ей дядя Вадим после смерти матери. — Невозможно. Можно только разрешить ее.

— Разрешить? — он произнес это слово так, точно слышал его впервые в жизни.

— Да. Разрешить ее в своей душе. Обрести внутренний мир. Тогда боль отступает навсегда.

Малюта закрыл глаза. Его губы чуть заметно шевелились, будто он молился про себя. Впрочем, скорее это было лишь секундное замешательство.

— Понятно, — пробормотал он наконец. — Внутренний мир... Надо полагать, у вас крепкий сон.

— Простите?

— Вы хорошо спите?

—Да.

— И вам снятся сны?

— Иногда.

— Только иногда, — с завистью заметил он. — А я вот вижу их каждую ночь.

Внезапно отвернувшись, словно прекращая разговор, он подошел к проигрывателю и поставил пластинку Чайковского. Раздались первые такты “Лебединого озера”.

За окном уже стемнело. Пелена туч рассыпалась на отдельные куски, и между ними проглянула бледная луна. Глядя на серебристую дорожку, протянувшуюся по поверхности воды, Даниэла ясно представила себе волшебное превращение лебедя в человека, очаровавшее охотника из балета Чайковского.

Она подошла к комоду, на котором стоял старомодный проигрыватель. На книжной полке над этим допотопным чудом советской радиоламповой промышленности стояли в рамках многочисленные фотографии. Главным их персонажем был Малюта: в молодости, в детстве с родителями. На одном из снимков совсем еще маленький Олег Малюта был запечатлен сидящим на плече матери, крупной, дородной женщины, с веселым смехом глядящей на его изумленное лицо. За снимками тянулись поставленные в два ряда тома книг в хороших, дорогих переплетах. Многие из них были выпущены за рубежом.

На одной из фотографий в серебряной рамке Даниэла увидела молодую женщину, которую вполне можно было бы принять за сестру Малюты, если бы не очевидный почтенный возраст снимка. В широко открытых глазах женщины, смотревшей в камеру, была та же агрессивность, что Даниэла ощущала и в себе. Рядом стоял небольшой снимок необычайно красивой грузинки. На волевом и выразительном лице ее выделялись угольно-черные глаза. Даниэла тут же решила, что это жена Малюты, хотя никогда прежде не видела ее портретов.

— Ореанда, — промолвила она без всякой задней мысли.

Малюта выхватил фотографию из ее рук и отставил подальше, словно опасаясь, что Даниэла взглядом может замарать ее.

— Она была очень красивой женщиной, — заметила Даниэла.

Малюта, глухо заворчав, положил снимок лицом вниз на полку, как бы желая показать, что разговор окончен.

— Уже поздно, — сказал он. — Пора пожелать друг другу спокойной ночи.

Однако при этом он даже не шелохнулся. Даниэла также осталась стоять на месте. Она хотела еще раз взглянуть на лицо женщины, чье тело превратилось в щепотку золы и пепла в страшном огне, спалившем дотла первую дачу Малюты. Внешность Ореанды произвела на нее сильное впечатление, и Даниэла вновь задумалась, не является ли покойная жена Олега Малюты тем ключом, что отомкнет тайник его души.

— У меня сна ни в одном глазу, — точно вскользь заметила она. — Если вы не возражаете, я еще посижу здесь, почитаю.

— Вам что-нибудь дать? У меня неплохое собрание классики.

— Спасибо, я захватила с собой книгу. Вы знаете, я увлеклась маркизом де Садом. — Даниэла отставила чашку в сторону. — Вы знакомы с его вещью — “Жюстин”?

Она внимательно следила за выражением его лица. Книга, которую она привезла с собой, не имела никакого отношения к творчеству французского маркиза. Она вспомнила о нем лишь потому, что, к своему удивлению, заметила на полке среди прочих книг “Жюстин”. Подобная литература явно не входила в круг чтения Малюты. А Ореанды?

—Что тебе известно обо мне? — осведомился он, сузив глаза. — Ты упомянула именно эту вещь. Я не верю в такие совпадения... Кто рассказал тебе? Никто ничего не знает про Ореанду. Никто, кроме меня.

— Ну, а раз так...

Даниэле стало легко. На лице ее заиграла едва заметная улыбка. Она почувствовала, что стоит на верном пути. Она услышала это в его вдруг ставшем неровном дыхании.

— Из этого следует лишь то, что мне некого было расспрашивать про вашу жену.

— И тем не менее ты что-то знаешь! — Он схватил Даниэлу за руку, точно хотел силой вырвать из нее признание.

— Да, я знаю, что Ореанда была удивительно красивой. Сколько силы...

— Сила... Да, сила... Это так не похоже на женский характер.

Даниэла хотела лишь сказать какой-нибудь комплимент относительно выражения лица Ореанды на снимке, но, однако, позволила Малюте так неожиданно закончить свою фразу. Теперь главным было для нее держать противника на крючке и подбрасывать ему все новую и новую наживку.

— Я думаю, вряд ли можно сыскать вторую такую женщину, — тихо промолвила Даниэла, чувствуя, что она уже недалека от заветной цели. — Она была такой особенной, неповторимой.

— Неповторимой... Особенной... — Его глаза округлились, словно от удивления. — О да, у нее было немало особенностей. Она являлась центром собственной вселенной. — Казалось, холодное, яростное свечение исходило от его лица, выражение которого так страстно хотела разгадать Даниэла. — Все становится иначе, когда я возвращаюсь в Москву. Там я снова могу дышать свободно.

— Значит, вы будете любить ее вечно.

— Нет! — внезапно он оживился и сжал ее руку с такой силой, что Даниэле стало больно. — Ореанда! — в этом отчаянном возгласе звучали не столько любовь и тоска, сколько злоба и страх. — Она будет жить вечно.

— Но ведь она умерла. Она уже девять лет как мертва.

Его глаза лихорадочно заблестели.

— Сгорела... Я сам видел труп, когда его вытаскивали из пепелища. От нее остался один обгоревший скелет. Одна рука отвалилась. Я помню ужасный оскал черепа, пустые глазницы. Неужели это была она? Неужели это была Ореанда?

— Но ведь в таком случае наверняка проводилась экспертиза. Чтобы признать кого-то умершим, необходимо точно установить личность погибшего.

Он тупо кивнул.

— Ага, экспертиза... Так оно и было. Результаты не оставляли сомнений. То была Ореанда.

— Значит она мертва. Что...

— Нет! — закричал он. — Она жива! Она здесь! Я своими руками построил для нее этот дом. Она заставила поставить его здесь, на том же самом месте!

Даниэле все стало ясно. Все разрозненные кусочки собрались воедино: полушизофреническое поведение Малюты, неконтролируемые приступы его слепой ярости и ненависти к женщинам, к ней лично, постоянные издевательства, высказывания типа “они продали свои души ради тебя, встали перед тобой на колени”. Как она заблуждалась!

Малюта своими руками наделял ее властью, которой некогда обладала Ореанда. Властью, заставлявшей его ненавидеть жену с той же силой, с какой он любил ее. Властью, навеки, казалось, приковавшей его к ней. Все становится иначе, когда я возвращаюсь в Москву. Там я снова могу дышать свободно.

Не мог ли Малюта убить Ореанду? Мог ли он поднять руку на свою возлюбленную жену?Даниэла твердо вознамерилась внести для себя полную ясность в этом вопросе.

— Пойми, Олег, — впервые она обратилась к нему на ты и по имени. — Ореанда мертва. Мертва. — Сцена на берегу Москвы-реки молнией вспыхнула в ее памяти. Взяв свободную руку Малюты, она прижала ее к себе. — Осталось только это. — Затем она прижала руку к нему. — И вот это.

Ее рука задержалась на нем, и хватка Малюты, по-прежнему сжимавшего ее кисть, тотчас ослабла.

Опустившись на колени, Даниэла ловко расстегнула его брюки. Губами она ласкала его плоть до тех пор, пока не почувствовала, как судороги стали пробегать вдоль мощных бедер Малюты. В ту же секунду она остановилась. И поднялась на ноги.

— Что... Что ты делаешь? — задыхаясь, выдавил он из себя.

— Продолжаем? — предложила она. — Или прекращаем?

Малюта не мог отвести глаз от ее влажных, блестящих губ.

Он поежился. От предвкушения или страха?

—Прекращаем? — неуверенно переспросил он. Даниэла положила ладонь ему на грудь и почувствовала частые, сильные толчки.

— Мне нельзя продолжать, — сказала она. — Ореанде это не понравилось бы. Ты ее муж, ее возлюбленный. Ты принадлежишь только ей.

Он снова поежился. Его глаза закрылись.

— Я снова дышу, — прошептал он.

— Лунный свет над Москвой-рекой, — тихонько подсказала ему на ухо Даниэла.

— Я снова дышу, — повторил он.

— Ореанда...

Малюта положил тяжелую ладонь на плечо Даниэлы и с силой надавил вниз. Даниэла уже успела тайком расстегнуть юбку. Она наклонилась, и юбка скользнула к ее ногам. Даниэла переступила через нее. Под юбкой у нее ничего не было.

Ореанда! —мысленно взывал он. Она поработила его своими сексуальными капризами и прихотями. Чем выше он поднимался по лестнице власти, тем ниже и ниже склонялся в раболепном поклоне перед женой. И — самое главное — он не мог сказать, что доставляло ему большее удовольствие. Ее призрак продолжал преследовать Малюту всякий раз, когда он приезжал на дачу. Столь велико было желание, сжигавшее его все эти годы, что теперь Малюта лишь беспомощно стоял на месте, чувствуя, как внутри него все плавится в горниле сексуального напора Даниэлы. Он не испытывал такого наслаждения с тех пор, как...

Вскрикнув, он вцепился пальцами в ее плечи. За всеми оскорблениями и презрительными насмешками, которыми Малюта обливал ее при каждом удобном случае, пряталось неутоленное, голодное вожделение. Он ненавидел Даниэлу за то, что Ореанда некогда сделала с ним самим. Он панически боялся, что вновь может оказаться в рабстве у женщины, что все начнется заново.

И тем не менее в глубине души он молился на Даниэлу точно так же, как когда-то молился на Ореанду.

Потянув его вниз, Даниэла заставила его лечь на ковер. Сев на него сверху, она спросила:

— Ты ведь хочешь этого, правда? Он застонал.

— Однако раньше ты говорил мне, что не хочешь. — Она приблизила свое лицо к его лицу. — И никогда не захочешь. Поэтому теперь ты этого не получишь.

Она слегка отодвинулась назад.

Малюта, приподнявшись, потянулся было к ней, но она хладнокровно оттолкнула его.

— Нет, нет. Так у тебя ничего не выйдет.

Возможно, он сумел бы овладеть ею силой. Однако ему хотелось совсем другого.

Даниэла снова принялась ласкать его, но, едва почувствовав, что его возбуждение грозит перехлестнуть через край, тут же остановилась и что-то сказала.

— Что? — полузадушенным голосом переспросил он.

— Я хочу этого.

— Что?

— Ты должен сказать: “Я хочу этого”, — повторила она.

— Я хочу этого.

— Нет, ты должен сказать так, чтобы я поверила.

— Я действительно хочу этого.

— Хорошо, — ответила она и, приподнявшись, опустилась на его дрожащий от напряжения пенис, — получай!..

Малюта испустил протяжный стон. Он пребывал в полуобморочном состоянии. Когда Даниэла принялась раскачиваться из стороны в сторону, он, вскрикнув, прогнулся вверх. Судорожным движением он притянул ее к себе и кончил.

Даниэла продолжала лежать, прижавшись к нему грудью. Вскоре его дыхание выровнялось и стало более глубоким. Казалось, он засыпает.

Положив руку ему на шею, Даниэла приблизила губы к его уху и, когда он беспокойно заворочался, тихонько шепнула:

— Теперь я должна убить тебя. Чуть вздрогнув, он шумно вздохнул.

— Ведь именно этого хотела бы Ореанда?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты убил ее, Олег.

— Что?

— Да, да. Ты своими руками устроил пожар, в котором она сгорела. Ты сделал все ловко, так что не возникло ни малейших подозрений. Однако это ничего не меняет. Ты убил Ореанду.

— Нет, неправда.

— Перестань врать мне, Олег. Я знаю все.

— Я не вру! — воскликнул он в отчаянии. — Я не поджигал дом. Клянусь!

— Я хочу тебе кое-что сказать, Олег. — Даниэла постаралась выразить все презрение, на какое только была способна. — Пока мы трахались, я вообще ничего не чувствовала. А когда твой член был у меня во рту, меня едва не стошнило.

— Зачем ты говоришь мне об этом? — спросил он, отвернувшись.

— Потому что очень важно, чтобы ты знал правду.

В бешенстве оттолкнув ее от себя, Малюта торопливо натянул штаны. По лицу было видно, что ему очень стыдно. Сердце Даниэлы наполнилось радостью.

Ну вот, —удовлетворенно подумала она. — Наконец-то он попался накрючок. Теперь мы с ним на равных.

— Мы почти на месте, — промолвила Казамуки. Она сидела за рулем спортивного “Мицубиси”. Расположившийся на соседнем сидении Джейк молча наблюдал за игрой складок на ее кимоно. На красивом оранжево-желтом шелке не было видно ни единого пятнышка крови.

Микио полулежал, раскинувшись на заднем сидении и поддерживая на весу раненую руку. — Пустяки, — сказал он негромко. — Кровь уже свернулась. Боли почти нет.

— Пожалуйста, прошу вас, — мягко заметила Казамуки, не отрывая глаз от дороги, уходившей вправо. — Оябунуне следует зря тратить энергию.

Джейк закрыл глаза. Голова у него кружилась от усталости. Он снова вспомнил сцену в Киомицу-дера. Перед его глазами возник сидящий на траве Микио Комото, все еще стискивающий в побелевших руках манрикигусари.У ног его валялся труп его противника. Голова мертвого боевика якудзыбыла повернута под неестественным утлом. Из груди его торчало черное оперение стальной стрелы, пронзившей его насквозь. Прежде чем уложить последнего из противников Джейка, Казамуки позаботилась о том, чтобы жизнь ее оябунаоказалась вне опасности.

Теперь, сидя с ней в машине, мчавшейся на северо-восток в сторону Токио, Джейк боролся с приступами головокружения, волнами накатывавшими на него. Во время одного, особенно сильного, он, поняв, что больше не выдержит, попросил Казамуки остановиться и, выйдя из “Мицубиси”, отошел в сторону. Его вырвало: без ба-маакаон ничем не отличался от обычного человека.

С трудом передвигая ноги, он забрался в машину и тяжело плюхнулся на сиденье. Казамуки все это время не отрываясь смотрела в боковое зеркальце, чтобы даже случайно не стать свидетельницей его слабости. Через мгновение мотор взревел, и они вновь тронулись в путь.

— Джейк-сан, — осторожно обратился к другу Микио. — Боюсь, у меня есть для тебя крайне неприятные новости. Те, кто напал на нас, не входили в клан Кизан. — Он не сводил внимательного взгляда с лица Джейка, — Ты понимаешь? Я по-прежнему мертв для своих врагов. Эти люди хотели убить не меня: их клан вообще не принимает участие в войне.

— Кто они? — осведомился Джейк безжизненным голосом.

— Члены клана Моро. Ты слышал о таком, Джейк-сан?

— Нет, — Джейк покачал головой.

— Ты уверен? Может быть, ты имел с ними дело, работая в Куорри?

— Во всяком случае, мне самому об этом ничего не известно. А в чем дело?

— В том, друг мой, что те, кто напал на нас, охотились не за моей головой, а за твоей.

“Мицубиси” качнуло на бугорке. Даже такого легкого толчка, впрочем усиленного скоростью, хватило, чтобы из уст Джейка вырвался болезненный стон.

— Тебе нехорошо, Джейк-сан? — осведомился Микио.

Джейк промолчал в ответ и только крепко зажмурился. В Киото они успели посетить знакомого врача Микио. Сеть якудзыохватывала все без исключения сословия японского общества. Осмотрев Джейка, доктор не обнаружил серьезных повреждений.

— Нам предстоит путешествие в Карунзаву, — промолвил Микио. — Там находится штаб клана Моро.

Наступило молчание.

— Джейк-сан!

Он открыл глаза и успел перехватить взгляд Казамуки.

— Оябунспит?

Джейк отвернулся и увидел, что Микио сидит неподвижно с закрытыми глазами. Грудь оябунаравномерно поднималась и опускалась.

— Да. Что-то не так?

— Это как посмотреть. — Казамуки бросила взгляд в боковое зеркало. — Последние километров двадцать одна и та же “Тойота” все время держится позади нас.

— Хвост?

— Я думаю, надо проверить, а?

Резко крутанув руль, она выехала на крайнюю левую полосу и нажала на педаль газа. Скорость возросла до ста шестидесяти километров в час.

Джейк, посмотрев в зеркало, тут же заметил “Тойоту”, которую она имела в виду. Это был фургон, имевший вид “автомобиля будущего”. “Футуристическое” впечатление, производимое его окрашенным в черный цвет корпусом, имевшим необычные очертания, еще больше усиливалось матовым блеском совершенно непрозрачных стекол. Джейк наблюдал за “Тойотой”, ожидая ответной реакции на маневр Казамуки. Однако черный фургон продолжал ехать с прежней скоростью. Теперь между ним и “Мицубиси” были уже не две, а четыре машины.

— Теперь поглядим, — сказала Казамуки и, резко прибавив скорость, бросила машину вправо, наперерез потоку. Сопровождаемые скрежетом тормозов и громкими гудками сирен, они вылетели на запасную полосу.

Джейк снова глянул в запасное зеркало и увидел черный фургон.

— Вот они, — сказал он.

Казамуки убавила скорость и, меняя полосы, обошла два легковых автомобиля и грузовик. Оставив их позади, она нажала на газ, а через три квартала вновь затормозила.

“Тойота” вслед за ними покинула общий поток машин. Ее водитель вовремя отреагировал на действия Казамуки и тоже нажал на тормоза. Громко заскрипев покрышками, “Мицубиси” рванула вперед на четвертой передаче. “Тойота” не отставала.

Теперь она была уже непосредственно позади “Мицубиси”. Она мчалась по середине шоссе. Двигавшаяся навстречу ей машина испуганно шарахнулась в сторону.

Дистанция между участниками гонок сократилась до минимума, и Джейк увидел, что одно из черных стекол “Тойоты” скользнуло вниз, а из образовавшегося провала высунулся черный ствол автомата.

— Сворачивай! — закричал Джейк, наваливаясь на руль.

— Что?.. — едва успела воскликнуть Казамуки, как “Мицубиси” ударился о бордюр.

Сзади раздался треск автоматной очереди. Казамуки, мгновенно оправившись, выровняла автомобиль.

Бросив короткий, но выразительный взгляд на Джейка, она сказала:

— У них есть кое-что похуже, чем катана, в этом их черном гробу.

Она вновь целиком сосредоточилась на дороге. “Тойота”, несколько отставшая благодаря импровизированному маневру Джейка, опять догоняла их. Несомненно, ее двигатель прошел через руки опытного механика, потому что черный фургон летел вперед как ракета.

— Они совсем близко, — заметил Джейк.

Казамуки молча кивнула.

Она так резко свернула влево, что, вылетев на тротуар, едва не сшибла трех прохожих, бросившихся в сторону с громкими воплями.

Проехав три квартала, она опять повернула налево.

Сзади донесся скрежет тормозов черного фургона, однако его самого не было видно. Казамуки вела машину с немыслимой в городских условиях скоростью, но иного выхода не оставалось. Или свист воздуха за окном, или свист пуль.

Еще один поворот влево, и они уже почти достигли своей цели. Казамуки выжимала из “Мицубиси” все, на что он был способен. Зубы Джейка выбивали чечетку. Он только молился, чтобы дорога и дальше оставалась свободной.

Резкий поворот руля — и круг замкнулся. Теперь можно было перевести дух. В результате мастерски выполненного маневра они оказались позади черного фургона. Такие игры не для слабонервных, —подумал Джейк.

“Тойота” остановилась перед светофором. Казамуки приблизилась к ней вплотную и в тот миг, когда зеленый свет должен был смениться красным, резко нажала на газ.

“Мицубиси” послушно дернулся вперед и с оглушительным грохотом врезался в черный фургон.

Удар оказался достаточным для того, чтобы “Тойота”, проехав несколько метров, вылетела на перекресток. Поперечный поток машин уже тронулся с места. Две из них налетели на черный фургон.

Тот, подпрыгнув, перевернулся и, кувыркаясь, отлетел в сторону. Бак открылся. Искры, высеченные металлом при ударе об асфальт, воспламенили бензиновые пары, и раздался почему-то приглушенный, но все же достаточно громкий взрыв.

Казамуки, не теряя времени, развернулась на сто восемьдесят градусов и нажала на газ.

Фан Скелет получил свое прозвище благодаря татуировке. Изображение танцующего человека, состоявшего из одних костей, красовалось на его плече и оживало при каждом движении мышц. Обычно он находился на работе по пояс голым, чтобы татуировка была хорошо видна всем, кто имел с ним дело. В этом мире, мире больших денег, наркотиков и насилия, его имя значило немало, и он знал это.

Он обитал в Монгкоке, северной оконечности огромной гавани Яу Ма Тей, гигантского убежища от ураганов для кораблей, находившейся на западном берегу полуострова Коулун. Невероятное количество судов любых форм и размеров стояло здесь на якоре и днем и ночью. Людей, живших и работавших на этом плавучем острове, хватило бы для того, чтобы составить население целого города.

Здесь было легко затеряться или спрятать сокровища даже от самых любопытных глаз. Немало людей отдали бы полжизни за то, чтобы отыскать сокровищницу Фана Скелета.

Многие пытались сделать это, впрочем, без особого успеха. И дело было не в том, что Фана Скелета нельзя было найти — за деньги в Гонконге можно было разыскать кого угодно. И не в том, что он являлся столь могущественной фигурой, что мог раздавить любого, отваживавшегося покуситься на его собственность.

Неуловимость Фана Скелета объяснялась главным образом тем обстоятельством, что он был вполне респектабельным и законопослушным бизнесменом. Хотя, разумеется, это не относилось к тому Фану, который каждым утром и вечером поднимался на борт одного из своих многочисленных кораблей, перевозивших наркотики.

Каждый будний день с девяти до пяти он, облачась в подобающий костюм, превращался в преуспевающего тай-пэня.В эти часы он никому не показывал своей татуировки. Точно также, как никто не называл его Фаном Скелетом.

Зато многие, и в том числе капитан Королевской полиции Ян Маккена, хорошо знали его как Большую Устрицу Пока.

Удивительные ловкость и изобретательность помогали Фану Скелету вести столь опасную двойную жизнь в крошечной, жадной до сплетен колонии. Тот факт, что инспектор Маккена знал его только под легальным именем, красноречиво свидетельствовал о поразительной хитрости этого человека.

Словно не удовлетворяясь всем этим, Фан Скелет построил для себя еще и третью жизнь в качестве платного тайного агента. Он шатался по Ванчаю то с одной, то с другой роскошной женщиной и с удовольствием поглядывал на пучеглазых полицейских, у которых текли слюнки от желания поймать того, к кому они сами приходили за информацией.

Разумеется, полиция располагала обширным досье на Фана Скелета. Однако, как это часто бывает в подобных случаях, толстая папка содержала винегрет из неподтвержденных слухов и непроверенных заявлений. Не имелось ни единой улики, не говоря уже о фотографиях и тому подобном, являющемся достаточным основанием для ареста.

Доходы слишком многих людей напрямую зависели от успешного проведения операций Фана Скелета, чтобы у полиции имелась хоть какая-то надежда найти человека, согласного доносить на него. К тому же было хорошо известно, что всякого, кто осмеливался вмешиваться в его дела, можно было смело считать покойником.

Таким могуществом обладал этот человек. И о нем неизменно отзывались с глубоким почтением.

Когда Малаец привез к нему Блисс, он занимался разработкой запасных торговых путей вместе с одним из своих капитанов. Каждый из его кораблей имел один основной маршрут и несколько запасных на случай помех со стороны полиции. Все маршруты изменялись ежедневно и были известны только самому Фану и капитанам судов. Таким образом, исключалась возможность утечки информации. Ответственность особенно хорошо ощущается, когда ее приходится нести в одиночку, часто говаривал Фан Скелет, и был совершенно прав.

Пока он не закончил разговор с капитаном, Малаец стоял с Блисс в стороне. Он находился между ней и своим хозяином так, чтобы она даже по движению губ Фана Скелета не могла понять, о чем тот говорит.

Наконец беседа завершилась, и капитан стал громко отдавать приказы матросам. Фан Скелет кивнул головой, и Малаец тотчас же подвел к нему Блисс.

— Я знаю тебя, — едва завидев ее, заметил Фан. — Ты женщина Джейка Мэрока.

Блисс молчала. Она пыталась вспомнить, не приходилось ли ей прежде встречаться с этим человеком. Она никогда не имела никакого отношения к контрабанде наркотиков или торговле ими и поэтому знала имя Фана Скелета только понаслышке. Однако ей хорошо было известно прошлое ее приемного отца, и она подозревала, что ему приходилось видеться с Фаном. Последний был по крайней мере лет на двадцать моложе Цуня Три Клятвы, однако имел столь разветвленную сеть контактов, что казалось неправдоподобным, будто пути столь влиятельных в своей области людей никогда не пересекались.

— Ты наверняка должен знать моего отца Цуня Три Клятвы, — сказала она, решившись проверить свою догадку.

Фан Скелет стоял, прислонившись к гакаборту.

— Да? Не он ли прислал тебя сюда?

— Нет. Человек-Обезьяна.

Фан Скелет хмыкнул и протянул руку.

— Покажи, что у тебя есть.

Вытащив опал, Блисс положила его на ладонь собеседника. Тот необычайно долго и тщательно изучал камень. Наконец он взглянул на Блисс и поинтересовался:

— Где ты раздобыла его?

По тону, которым он произнес эти слова, а еще больше благодаря своевременному предостережению, полученному от своего ки,не покидавшего да-хэй,Блисс поняла, что ей не следует врать этому человеку. Недолго думая, она рассказала ему все, что знала со слов отца о том, как опал попал к Джейку.

— Ну вот, теперь я знаю, зачем ты пришла сюда, — промолвил Фан Скелет. — Твой визит не имеет никакого отношения к австралийским опалам. Или, точнее, имеет, но лишь к одному из них. Вот к этому.

— Ты знаешь женщину, о которой я упомянула?

Фан Скелет выпрямился и направился вдоль борта на нос судна. Блисс последовала за ним. Гавань, озаренная первыми лучами солнца, уже просыпалась навстречу новому дню. Многие люди уже готовили себе завтрак на разведенном ими огне. Слышались крики детей, носившихся вдоль натянутых тросов и канатов. Кое-где медленно ползли по морским волнам суденышки и джонки, отплывавшие в открытое море или возвращавшиеся в гавань с каким-то грузом. Вдали, у западной оконечности гавани, можно было различить очертания патрульного катера, похожего на акулу, снующую вокруг китобойного судна.

— Где-то там, — промолвил Фан Скелет, — витает мечта о несметных богатствах. Она гнездится в душе каждого здешнего обитателя, а у многих занимает важное место в жизни. Иногда мне кажется, что люди — некоторые из них — готовы пойти налюбой, сколь угодно большой риск в надежде разбогатеть. Что ты думаешь по этому поводу?

— Я думаю, что каждую минуту на свет появляется новый недоумок.

Наступила пауза. Затем Фан Скелет вдруг разразился оглушительным смехом. Встревоженный этим шумом капитан корабля, оторвавшись от бумаг, поднял голову, но, увидев, что все в порядке, снова принялся за работу.

— Прежде я полагал, что недоумками бывают только заморские дьяволы. — Он повернул опал так, что внутри камня вспыхнуло ослепительное малиновое пламя, зажженное лучами восходящего солнца. — С тех пор много воды утекло. Я постарел, поумнел и стал лучше разбираться в людях. Впрочем, вернемся к твоему вопросу. Да, я знаю молодую женщину, у которой Джейк забрал этот опал. Дело в том, что это мой камень. Он достался ей при, скажем так, весьма щекотливых обстоятельствах.

— Надеюсь, она стоила этого, — сказала Блисс. Фан Скелет улыбнулся.

— Ни одна женщина на свете не стоит столько, сколько стоит этот камень. Если бы ты хоть чуть-чуть разбиралась в опалах, то поняла бы сама.

— Почему она следила за Джейком?

Фан Скелет повернулся лицом к морю. Блисс поняла, что он наблюдает за передвижением полицейского катера: привычка старого контрабандиста давала о себе знать.

— Возможно, по той же причине, по которой она украла у меня опал, — сказал он.

— То есть?

— Только сумасшедшая могла решиться на это. Она ведь знала, что случится с ней. Я не прикончил ее просто потому, что не успел. Джейк опередил меня.

— Она не была сумасшедшей, — возразила Блисс. — В противном случае Джейк это и сам бы понял.

Он повернулся к ней.

— Тогда, может, у тебя найдется более подходящее объяснение?

— Она была неглупа, — промолвила Блисс. — Напротив, я бы сказала, что она была очень умна. Умна настолько, чтобы задержать Джейка, спешившего на встречу с отцом, и тем самым расчистить путь убийцам Ши Чжилиня. — Фан Скелет перевел взгляд с лица Блисс на камень, сверкавший между его пальцев.

— Интересно, откуда у меня такое ощущение, будто ты знаешь, почему она украла опал?

— Я это не знаю, но чувствую, — призналась Блисс. Она имела в виду, конечно же, да-хэй. —Я думаю, что она, случайно увидев камень, поняла, что он стоит целого состояния, и решила рискнуть.

— Но ведь она знала, что не пройдет и дня, как ее найдут и прикончат.

— Следовательно, она, очевидно, не сомневалась, что в течение ближайших часов покинет Гонконг.

— Джейк остановил со.

— Да.

Фан Скелет взглянул на Блисс повнимательнее. Несомненно, женщина, стоявшая перед ним, была очень умна и проницательна. Это не могло не вызвать у него интерес.

— Я знаю, что живя... у меня дома, она встречалась с кем-то еще, — промолвил он.

— Ты знаешь, с кем?

Он бросил взгляд на часы.

— Я опаздываю на встречу, которую нельзя отменить или перенести на другое время. Может быть, мы поужинаем вместе?

—Где?

— Я обычно ужинаю в “Стар Хаузе”. Ты знаешь, где это?

— Тот, что на Козевэй бэй?

—Да.

— В восемь часов, устраивает?

Он сделал знак Малайцу.

Блисс размышляла о том, можно ли выудить у Фана Скелета еще какие-либо сведения. Ей не составило особого труда прочесть по лицу его намерения. Во время разговора он мысленно раздевал ее взглядом, и Блисс, чувствуя это, не испытывала особой радости. Но что ей оставалось делать? Фан, только он, был в состоянии помочь ей установить личность таинственной женщины, следившей за Джейком. У Блисс не было выбора, и она равнодушно пожала плечами.

— В восемь так в восемь.

Гроза настигла Ци Линь, едва она успела пересечь южную границу Китая. Она помнила прощальное напутствие пожилого доктора: Помни о реках, которые впадают в море —и потому, застигнутая грозой на горном плато, нашла убежище среди ветвей высокого дерева, росшего на берегу широкой мутной реки.

Только оказавшись здесь, в горах северной Бирмы, на высоте в несколько тысяч футов над уровнем моря, она почувствовала себя в безопасности.

Вокруг нее простиралась страна Шань. Здесь были бессильны законы, и даже солдаты китайской армии чувствовали себя здесь довольно неуютно.

Ци Линь знала, что находится на территории Золотого треугольника, охватывавшего не только земли Шань, но также и труднодоступные области Лаоса, Таиланда и китайской провинции Юньнань. Здесь находился крупнейший мировой центр производства опиума.

На протяжении многих лет правительства Китая и Бирмы предпринимали немалые усилия, чтобы искоренить нелегальный и невероятно доходный бизнес. Однако территории Шань сами по себе являлись целым миром, справиться с которым было не так-то просто. В этих горах обитали древние племена, возглавляемые беспощадными и могучими вождями. Их хорошо вооруженные и обученные отряды, используя исключительную труднодоступность этих мест, служили надежным щитом для плантаций мака и торговых караванов.

Америка и Советский Союз, две самые мощные мировые державы, трезво оценивая ситуацию, уже давно старались распространить свое влияние на Золотой треугольник и установить контроль над торговлей опиумом. Многомиллиардные барыши не давали спокойно спать многим людям, определявшим политику в Москве и Вашингтоне.

Однако и ЦРУ, и КГБ уже потерпели столько неудач в попытках проникнуть на территорию Шань, что ходили слухи, будто правительства обеих стран выделили специальные ассигнования на возмещение потерь.

Перейдя бирманско-китайскую границу, Ци Линь стала вести себя еще более осмотрительно. Свои документы она, тщательно завернув в кусок материи, закопала на китайской стороне. Здесь они были не только бесполезны, но даже и опасны. Китай прикладывал немало стараний к тому, чтобы уничтожить единственный источник доходов местных жителей, и поэтому появление его граждан здесь вызывало большие и вполне обоснованные подозрения. Разумеется, узник, сбежавший из заключения, встречал здесь совершенно иной прием...

Тем более если это была девушка, забредшая сюда в поисках сестры, покинувшей Китай несколькими днями раньше.

Шань означает “свободные люди”. Это определение вполне подходит к передачи сути названий двух народов, сиамцев и ассамцев, издавна обосновавшихся на юго-востоке Азии. Начиная примерно с пятнадцатого века на территории Шань имелось тридцать четыре удельных княжества, которыми правили местные царьки, получавшие власть по наследству и затем передававшие ее своим потомкам. В жилах современных вождей текла кровь этих древних правителей рода, зачастую даже не одного, а нескольких.

Однако Ци Линь знала, что здесь были и другие правители, гораздо более опасные, чем местные вожди. Этими другими являлись бывшие генералы китайской армии, изменившие своей присяге. Алчность и жажда абсолютной власти толкнули этих людей на путь предательства. Их жестокость и коварство не знали границ. И, естественно, они гораздо более подозрительно, чем местные вожди, относились к землякам, попадавшим в их владения. Меньше всего Ци Линь хотела оказаться в руках кого-либо из них.

Неподалеку от границы она наткнулась на воинов одного из племен. Их форма состояла из красных повязок на голове, широких белых штанов, выцветших гимнастерок и традиционных для обитателей Шань курток на очень толстой подкладке. Язык, на котором они говорили, был незнаком Ци Линь, однако благодаря ее настойчивости выяснилось, что один из них с грехом пополам изъясняется на исковерканном почти до неузнаваемости мандаринском наречии.

Ци Линь безропотно позволила обыскать себя и ответила на немногочисленные вопросы. Показав на фотографию дочери доктора, прихваченную ею с собой, она сказала:

— Сестра. Это моя сестра.

Воин по имени Мок, тот самый, кто знал китайский язык, пустил фотографию по кругу. Посовещавшись с товарищами, он повернулся к Ци Линь.

— Жди здесь, — приказал он. — Если пошевелишься будут стрелять. Убивать.

Взглянув на его ставшее свирепым лицо, девушка покорно кивнула.

Мок ушел, оставив ее на попечении других воинов. Позади них стояло сооружение из бетона, напоминавшее бункер. Оттуда доносился сладкий запах, ставший вскоре таким густым, что у девушки запершило в горле. Кашлянув, она поднесла ладонь ко рту, и один из воинов тут же направил на нее свой автомат АК-47. Ци Линь подняла обе руки вверх.

— Все нормально, не волнуйся, ты, грязная, вонючая свинья, — она постаралась придать своему голосу как можно более подобострастное звучание. — У меня нет пулемета за пазухой.

Она улыбнулась, и молодой воин оскалил зубы в ответной ухмылке.

Ци Линь стала наблюдать за цепочкой воинов, которые, согнувшись в три погибели под тяжестью джутовых мешков, приближались к бетонному сооружению. Они по одному исчезали за дверью и выходили уже с пустыми руками. Другие воины, вооруженные все теми же АК-47, охраняли их. Ци Линь еще не приходилось видеть одновременно такое количество огнестрельного оружия, даже тогда, когда она входила в состав триады Стального Тигра.

Вдали она разглядела караван: воины стаскивали мешки со спин мулов. Все это, а также запах приготовляемого опиума не оставляло у девушки сомнений в том, что бункер — это “фабрика” по выработке из макового сырья опиума или героина. Такая переработка позволяла существенно уменьшить объем груза, а следовательно, и облегчить его транспортировку по горным тропам и продажу оптовым торговцам.

Увидев, что Мок возвращается, Ци Линь переключила внимание на него.

— Никто не видел она, — сказал воин; приблизившись к ней.

Ци Линь вовремя удержалась от улыбки, слушая, как Мок безбожно коверкает язык.

— Как бы там ни было, я хочу поговорить со старшим, — сказала она, предусмотрительно не шевелясь.

—А?

— Мне нужен старший. Старший.

— Старший? — Лицо Мока на мгновение приобрело озадаченное выражение. Затем он просиял. — А Ко Гьи, — произнес он. — Мы идти к нему.

— Да, — подтвердила она. — Этого я и хочу. Сейчас.

Мок согласно кивнул.

— Идти сейчас. Да. — Он сделал знак товарищам, и те окружили ее плотным кольцом.

Ци Линь пристально всмотрелась в глаза Мока. Однако в них невозможно было прочесть ровным счетом ничего. Она уже поняла, что за время его отсутствия что-то произошло. Но что?

До заката девушка и ее то ли эскорт, то ли конвой прошли около семи километров, забравшись при этом на высоту четырех тысяч метров над уровнем моря. Ци Линь дрожала от холода, но никто из воинов не предложил ей куртку.

Конечной целью их пути оказалась деревушка, расположившаяся на узком высокогорном плато.

— Здесь мы встретимся с А Ко Гьи? — осведомилась Ци Линь, глядя на бамбуковые хижины, сгрудившиеся вокруг открытой площадки.

Мок пропустил ее вопрос мимо ушей. За всю дорогу он не проронил ни единого слова. Ци Линь поежилась от недоброго предчувствия, однако отступать было уже слишком поздно. Да и куда она могла пойти?

Когда они добрались до деревни, уже сгустились сумерки. Все воины, за исключением Мока, растворились в темноте. Он же,крепко взяв девушку за руку, повел ее к дому из бамбука и глины, чуть большему по размеру, чем остальные. Должно быть, это и есть жилище местного вождя,— решила Ци Линь.

Видимо, кто-то сообщил об их прибытии, потому что, едва они подошли к основательно стоптанной лестнице, которая вела на широкое крыльцо, из дома вышли навстречу несколько человек.

Мок подтолкнул Ци Линь вперед.

— Вот наша незваная гостья, — промолвил он на идеальном мандаринском диалекте. Девушка изумленно уставилась на него, а он как ни в чем ни бывало повторил все, что она сама рассказала ему про себя.

— Как тебя зовут? — рявкнул вождь.

Ци Линь соврала, даже не успев подумать, повинуясь инстинкту самосохранения. Только теперь она смогла как следует разглядеть человека, говорившего с ней. Он был низенький, круглый, как бочонок, с необычно сильно развитыми мышцами на руках и плечах. Его наряд состоял из мягких кожаных сапог до колен, полевого армейского комбинезона и рубашки без рукавов, а на ней, словно ордена, красовались несколько серебряных и золотых булавок. На ремне у него висела черная кожаная кобура, из которой торчала рукоятка американского армейского “кольта” 45-го калибра.

— Это та самая?

Ци Линь не разобрала вопроса и собралась было сказать об этом, как вдруг поняла, что вождь обращается к человеку, прятавшемуся в полумраке за его спиной. Услышав слова вождя, человек этот медленно, едва передвигая ногами, двинулся вперед.

— Да, — промолвил он. — Это она!

Ци Линь вытаращила глаза. Великий Будда! Она видела этого старика раньше. Ее сердце екнуло. Долгий путь к спасению, пройденный ею после бегства от полковника Ху, промелькнул у нее перед глазами. Ей показалось, что она двигалась по кругу и попала в то самое место, откуда вышла.

— Хуайшань Хан, это вы? — изумленно пробормотала она.

В Майами вы никто, если из ваших окон не виден океан. Мако Мартинез занимал громадную двухэтажную квартиру, в которой, по прикидке Симбала, запросто разместился бы весь верхний этаж здания Куорри, да еще и осталось бы свободное место. Она располагалась на тридцать третьем и тридцать четвертом этажах небоскреба.

Симбал и Кубинец поднялись туда, воспользовавшись лифтом, развивавшим скорость, достаточную, чтобы у неподготовленного человека пошла носом кровь. Выйдя из него, они очутилась в просторном коридоре, на стенах которого, оклеенных модными в Майами обоями нежно-голубого цвета с рисунком в виде темных полос, напоминавших подтеки, висели через каждые пять шагов позолоченные бра, чей свет отражался от бледно-розового потолка. Возле отливавших бронзой дверей лифтов стояли дорогие на вид кресла из ротанга. Все это, так же, как и многочисленные картины на стеках, делало это место похожим скорее на ночной клуб, нежели на жилище.

— У владельцев дома, похоже, денег куры не клюют, — заметил Симбал.

Мартин Хуанито Гато де Роза хмыкнул.

— Планируется построить еще три башни вроде этой. Если бы не денежки Мако и его приятелей, от этого места остались бы рожки да ножки. Многие из наших клиентов вкладывают сюда свои средства.

— Ты уверен, что Беннетт здесь появится? — поинтересовался Симбал.

— В Майами никогда и ни в чем нельзя быть уверенным до конца, дружище, — отозвался Кубинец. — Ты это знаешь не хуже меня.

Створки раздвижных дверей в конце коридора открылись и впустили их внутрь. Симбал повидал на своем веку немало роскошных апартаментов, но все же с трудом сдержал свое изумление. Выходившая на юг стена гостиной длиной по меньшей мере метров в двадцать была сделана целиком из стекла, и за ней открывался великолепный вид на залив и многочисленные островки, покрытые сетью ночных огней.

В левом конце комнаты высокая лестница спиралью поднималась на второй этаж. На торцах клинообразных ее ступеней вспыхивали крошечные разноцветные лампочки.

Огромное пространство гостиной было уставлено ультрамодной мебелью—длинными плюшевыми диванами и огромными креслами, обтянутыми мягкой кожей янтарного оттенка. Гигантские, странно аморфные абстрактные рисунки, состоявшие из невообразимой смеси розовых и лиловых пятен, покрывали серовато-песочные стены. Повсюду стояли кадки с развесистыми пальмами, большие горшки с папоротниками и какими-то вьющимися растениями. Между колоннами был даже подвешен гамак, в котором раскачивался манекен трехметрового роста.

Симбал подумал, что такое жилище вызвало бы дрожь зависти у самого иранского шаха. Покинув Кубинца, он переступил порог гостиной и растворился в толпе. Из огромных динамиков лилась музыка. Симбал узнал группу “Полис”.

Спиральная лестница оказалась такой узкой, что, пытаясь разойтись со спускавшейся ему навстречу женщиной с бокалом мартини в руке, Тони едва не запутался в ее платье. В первое мгновение ему показалось, что она предложит ему заняться любовью прямо здесь, но она только плотоядно облизнулась и бросила:

— Я обязательно увижусь с тобой позже.

На втором этаже полированный паркетный пол был застелен толстым пушистым ковром цвета взбитых сливок, при взгляде на который возникало непреодолимое желание разуться и пробежаться по нему босиком. Именно это и проделывала молоденькая рыжеволосая девушка. Она подняла обеими руками свою мексиканскую юбку так высоко, что стали видны не только ее загорелые бедра, но и крошечные трусики. Море черных волос, в которых утопал едва заметный кусочек материи, привлекало всеобщее внимание.

Симбал, оглядевшись по сторонам, увидел передвижной бар. Он заказал карамельной водки и, сделав глоток, побрел дальше.

На втором этаже также имелся застекленный балкон. Возможно, не такой широкий, как на первом, но все же достаточно внушительного размера. Подойдя к стеклу, Симбал некоторое время наблюдал за моторными Лодками, медленно ползшими по водной глади далеко внизу.

Краем глаза он уловил какое-то движение неподалеку от себя и, повернувшись, увидел знакомое плоское лицо. Бегунок Йи. Он был боссом нью-йоркского отделения дицуй,и, насколько Тони мог судить по имеющимся сведениям, главным покровителем Алана Тюна в верхних эшелонах этой организации. Он с кем-то беседовал. С кем?

Симбал, стараясь оставаться незамеченным, подошел поближе. В этот момент мигавшие огни вспыхнули ярче. Беннетт! Оборотень собственной персоной.Симбал задержал на нем взгляд. Вдруг из-за его спины раздался громкий шум, заставивший Беннетта повернуть голову. Симбал тут же отступил в тень.

Когда он снова решился взглянуть в том направлении, то увидел Йи, стоявшего в одиночестве с несколько ошарашенным видом. Ругаясь про себя, Симбал отставил стакан и сорвался с места.

Проталкиваясь через скопление танцующих пар, он неожиданно увидел в двух шагах от себя все того же Бегунка Йи. Тот, склонясь над перилами, смотрел куда-то вниз.

Торопливо спускаясь по лестнице, он размышлял над тем, что могло спугнуть Беннетта. Успел ли он разглядеть Симбала? Даже если и так, то тот оставался на виду считанные доли секунды, за которые было непросто узнать почти незнакомого человека.Вдруг в голове Тони всплыли строчки из досье Беннетта, точнее из той его части, где давалась оценка его способностям. Там говорилось, что Беннетт обладает абсолютной зрительной памятью. Значит, сомневаться не приходилось: он действительно заметил Симбала. “Токинг Хэдс” заканчивали песню про убийцу-маньяка, когда Тони увидел почти одновременно Беннетта и Кубинца. Кубинец и незнакомая Симбалу девушка явно мексиканского происхождения стояли между Беннеттом и входной дверью. Очевидно, Мартин Хуанито Гато де Роза по выражению лица Беннетта понял, что дело плохо, и не хотел выпускать его.

Симбал устремился к ним. Он видел, что между Кубинцем и Беннеттом разгорелся ожесточенный спор. Судя по движению губ, они кричали друг на друга, однако Дэвид Боуи так громко пел о сарацинах, что нельзя было разобрать ни слова из их диалога.

Беннетт первым поднял кулаки. Пытаясь предотвратить драку, Кубинец сильно наступил ему на ногу, приблизившись почти вплотную. Однако Беннетт, развернувшись, с размаху дал ему локтем под ребра и тут же, распрямляя руку, нанес второй удар сбоку в лицо.

Кубинец, потеряв равновесие, зашатался, а Беннетт, крепко схватив женщину, исчез вместе с ней за дверью. Симбал подошел вовремя, чтобы поддержать падающего Гато де Розу. Тот замотал головой, постепенно приходя в себя.

— Мартин?

— Это ты, дружище?

— Да, Беннетт, похоже, стал чересчур нервным. Ты не находишь?

— У него в руках Мария. Это моя связная. — Кубинец сплюнул в платок и уставился на него с удивленным видом, точно впервые в жизни видел собственную кровь. — Проклятье!

— Пошли возьмем этого сукина сына, пока он не удрал, — предложил Симбал.

— Только не горячись, приятель, — отозвался Кубинец. — Мария для меня не просто связная. Я не хочу, чтобы что-нибудь случилось с моей девушкой.

Стоя в стремительно несущемся вниз лифте, Гато де Роза прижимал окровавленный платок к углу рта.

— Такого со мной еще никогда не бывало, — промолвил он. Казалось, он больше всего переживал по поводу урона, нанесенного его профессиональной чести. — Черт бы его побрал!

— Что он сказал тебе?

— Он сказал: “Почему вдруг эта вонючая свинья Тони Симбал сует свой нос в мои дела?” Я ответил, что у него, должно быть, приключилась галлюцинация. Тогда он сказал: “Говорю тебе, Симбал здесь, и, поверь мне, я знаю, кого ищет этот специалист по мокрым делам”.

— Это ложь! — горячо возразил Симбал.

— Не подрывай свою репутацию, дружище.

Двери открылись, и они вышли из лифта. Симбал шагнул было в сторону парадного входа, но Кубинец остановил его.

— Нам сюда, — негромко сказал он.

Выйдя через заднюю дверь, они оказались на вымощенной плиткой дорожке, залитой светом фонарей. Над их головами раскачивались верхушки пальм и жужжали насекомые, безрассудно бросавшиеся на раскаленные лампы.

— Он приехал не на машине, — на ходу бросил Кубинец, — В машине он всегда чувствует себя неуютно. Поэтому он бывает только там, куда можно добраться по морю. — Дорожка повернула к небольшой пристани. — Вон его “сигарета”, — показал Кубинец. — Черная с белой каймой.

“Сигареты”, как назывались здесь мощные гоночные катера, почти все пространство внутри которых занимал мотор, пользовались большой популярностью в Майами. Особенно среди торговцев наркотиками, сновавших на них вдоль побережья, изрезанного тысячами крошечных бухт и заливов.

— Не подходите ближе! — вдруг услышали они окрик Беннетта и замерли на месте.

Дистанция длиною не более корпуса судна отделяла их от черной “сигареты”.

— Дальше запретная зона для вас обоих!

— Эдди, какая муха тебя укусила...

— Заткни свою лживую пасть, кубинский недоносок!

— Послушай, ты!

— Нет, это ты, прыщавая рожа, послушай, что я скажу! — Беннетт вынырнул из тени, крепко прижимая к себе Марию. Симбал увидел “Магнум”, приставленный к виску девушки.

— Разуйте глаза и взгляните сюда, вы, оба. Хотите увидеть, как ее мозги разлетятся по всей пристани?

Симбал и Гато де Роза молча смотрели на него. Беннетт расхохотался, и его мрачное лицо скривилось в презрительной ухмылке.

— Только посмотрите на них! Жаль, что у меня нет зеркала, чтобы показать вам ваши рожи. Господи, в жизни не видел более идиотских выражений! Ну просто вылитые придурковатые бойскауты!

— Отпусти ее, Эдди, — сказал Кубинец. — Она всего лишь девчонка. Ты ведь не сделаешь ей ничего. Беннетт ухмыльнулся еще шире.

— Лучше моли бога, чтобы я и впрямь не сделал с ней ничего плохого, парень!

— Я не знаю, что тебе взбрело в голову, Эдди, — промолвил Кубинец.

— Зато я знаю, — подал голос Симбал. — Он решил стать почетным членом клуба душевнобольных.

— Попридержи язык, мистер Бойскаут! — Беннетт с такой силой надавил на висок Марии, что ее голова слегка отклонилась в сторону. — Вы думаете, я не прикончу ее? Как бы не так, сопляки. Меня посылали в Нью-Йорк, чтобы это проделать с Аланом Тюном. Слыхали? Ну еще бы, каждая собака знает про тот случай. Ради этого все и было задумано.

— Что, черт тебя побери, ты делаешь? — еле слышно обратился к Симбалу Гато де Роза. — Я ведь предупреждал тебя.

Тони не обратил внимание на его слова, лихорадочно ища выхода из тупика. Он знал, что в случае осады время почти всегда оказывается на стороне тех, кто выжидает больше. В данном случае приходилось иметь дело с взрывоопасной ситуацией из числа тех, которые Тони называл “пороховыми” и требовавших скорейшего разрешения любым способом. Победа должна была достаться тому, кто соображает быстрее противника. Симбал всмотрелся в глаза Марии и, к своему удивлению, не увидел в них ни страха, ни даже простого испуга. Это был добрый знак. Слабый огонек надежды загорелся в душе Тони.

— Ты знаешь, кем ты стал, Беннетт? — он сознательно повысил голос. — Ты отщепенец!

— О чем он толкует, Мартин? — осведомился Беннетт.

— У тебя больше нет “крыши”, приятель, — продолжал Симбал. — Ты жалкий, никому не нужный бродяга.

— Ты окончательно рехнулся! — ответил в тон ему Беннетт. — Что за бред ты несешь!

Однако Симбал почувствовал, что его слова достигли цели. Противник переключил свое внимание на них, и этим следовало воспользоваться.

— Твое имя попало в черный список.

— Плевать я хотел на УБРН! — Беннетт снова зловеще рассмеялся. — Я нашел себя “крышу” получше. Теперь я зарабатываю такие деньги, о каких вы, жалкие вонючки, даже и не мечтаете.

— Я здесь, чтобы помочь тебе выбраться из этой ямы, Беннетт.

— Я так и понял. Что еще они могли поручить своему главному мокрушнику?

— Нет, ты не понял, Беннетт. Меня наняла дицуй.

—Что?!

Все решали эти несколько мгновений. В обычных обстоятельствах только подготовка противников играет роль во время поединка. И каждому из них остается уповать на то, что он готов лучше своего визави. Однако бывают минуты критической опасности, когда подобный подход не годится, когда для того, чтобы одержать победу, необходимо иметь дополнительное преимущество.

Симбал по опыту знал, что в такие моменты преимущества можно достигнуть только за счет внезапности. Реакции тела являются инстинктивными и, следовательно, нельзя рассчитывать на их опоздание. Поэтому в качестве мишени следует избирать мозг. Если удачно отвлечь мозг противника в решающий момент, то можно задержать импульсы, посылаемые центральной нервной системой мышцам и сухожилиям и благодаря этому получить необходимый перевес.

Симбал еще даже не договорил фразу, но его тело уже устремилось вперед. Один шаг, второй, третий и прыжок — получай ублюдок! — прыжок на бедную Марию и Беннетта.

Через мгновение все трое уже барахтались на дощатой палубе. На этот раз удача отвернулась от Тони. Беннетт, падая, инстинктивно поднял ногу, и тяжелый ковбойский ботинок угодил Симбалу в глаз. Грохнул выстрел, и кровь хлынула из простреленной груди Марии.

Тони еще не успел прийти в себя, как вдруг увидел перед носом дуло “Магнума”. У него перехватило дыхание. Руки сделались ватными и непослушными.

И все-таки инстинкт самосохранения не позволил ему сдаться без боя. Обезумев от страха, организм сопротивлялся, стараясь вырвать оружие у Беннетта.

Продолжавший стоять на пристани Кубинец вытащил свой пистолет. Он видел, что случилось с Марией, но не знал, насколько тяжела ее рана. Услышав выстрелы, он отказался от своего намерения запрыгнуть на “сигарету”, боясь, что его вмешательство может оказаться роковым для Симбала или Марии.

Получив удар коленом в пах, Беннетт согнулся, опустив пистолет. Окровавленные пальцы Симбала скользнули по металлической поверхности. Рубанув ладонью перед собой наугад, Тони вновь попытался ухватиться за пистолет и на сей раз более успешно. Перелетев через борт, “Магнум” со всплеском погрузился в воду.

Однако Симбалу пришлось сильно наклониться вперед, чем не преминул воспользоваться Беннетт. Сцепив пальцы рук в “замок”, он обрушил страшный удар на шейные позвонки противника. На этом все для Симбала закончилось. Он рухнул, как подкошенный, и даже не шелохнулся, когда Беннетт дважды злобно пнул его ногой.

Сунув руку в рундук, стоявший у борта, Беннетт быстро извлек оттуда миниатюрный пистолет “Мак 10” и навел его на Кубинца, который, услышав звук падения “Магнума”, рванул было вперед.

— Прости, что так вышло с девчонкой, брат, — промолвил Беннетт. — Но во всем виноват только этот кретин. — Уловив движение Кубинца, он сделал предупредительный выстрел. — Я знаю, ты не так глуп, как он. Поэтому брось-ка свою пушку.

Приглядывая одним глазом за Гато де Роза, Беннетт отвязал швартовы и завел двигатель. Заурчав, “сигарета” отвалила от пристани.

Решив, что расстояние достаточно велико, Беннетт переключил мотор на холостые обороты и подошел к неподвижно распростертым на палубе Марии и Симбалу. Взвалив Тони на плечо, он, закряхтев от натуги, швырнул его за борт, и сказал, не обращаясь ни к кому конкретно:

— Надеюсь, вода в этой крысиной заводи не станет намного грязнее.

И он плюнул в то место, где волны сомкнулись над телом.

Вернувшись к штурвалу, он резко крутанул его, и очень быстро “сигарета” пропала в темноте.

Стap Хауз на Козевэй бэй относился к числу ресторанов, которые Блисс обычно обходила стороной. Впрочем, это заведение не было простой забегаловкой, о чем свидетельствовали массивные хрустальные люстры, висевшие над круглыми столами на восемь-десять человек, а также лепные драконы на барельефах, красовавшиеся на стенах, и декоративные полуколонны, выполненные в виде малиновых и изумрудных фениксов.

Туристы редко забредали в это заведение, главным образом потому, что его название отсутствовало в “Путеводителе по Гонконгу”. Зато, возможно благодаря своему несколько путающему интерьеру, оно считалось весьма популярным среди местных жителей, “тонких ценителей кулинарного искусства”.

За предыдущие два или три визита Блисс успела составить представление о кухне “Стар Хауза” как о весьма посредственной. Однако на сей раз все было по-другому. Каждое блюдо, появлявшееся на столе, было исключительно свежим и необычайно вкусным. Когда она с некоторым удивлением отметила этот факт, Большая Устрица Пок, рассмеявшись, сказал:

— Все, кого я привожу сюда, говорят то же самое. Мне доставляет удовольствие наблюдать за их лицами, когда они переступают порог и особенно в тот момент, когда у них во рту оказывается первый кусочек фаана.Однако ответ на загадку прост до смешного. Хозяин ресторана — мой зять. Он до самозабвения влюблен в мою сестру и поэтому говорит, что обязан мне всем.

— Как это?

— Видишь ли, мои родители умерли...

— Понятно,—сказала Блисс.

Являясь главой семьи, Пок должен был давать благословение на брак.

В этот вечер он был Большой Устрицей Поком, а не Фаном Скелетом, и поэтому наряд его отличался от того, в каком он предстал перед Блисс во время первой встречи. На нем были светло-серый льняной костюм, рубашка в тонкую полоску на голубом фоне и темно-синий шелковый галстук. В этом одетом с иголочки бизнесмене трудно было узнать мускулистого, голого по пояс контрабандиста, каким Блисс видела его на рассвете.

Он отпустил какое-то забавное замечание, и когда Блисс рассмеялась, кивнул, улыбнувшись почти застенчиво. Она определенно нравилась ему. Не похожая ни на одну из женщин, которых ему приходилось встречать до сих пор, она обладала мужским интеллектом, и это заинтриговало его. Ее податливость не имела ничего общего со слабостью.

Большой Устрице Поку доводилось время от времени иметь дело с современными западными женщинами. Стремление выжить в мире бизнеса, являвшемся преимущественно мужской вотчиной, закаляло их души, делая их тверже стали и лишая какой бы то ни было привлекательности. Стараясь приобрести силу, они с рабской покорностью следовали тропой, проложенной мужчинами, изменяя при этом своей природе, которая безжалостно мстила им. Они не знали, что тому, кто хочет стать по-настоящему сильным, следует уподобиться морю, подтачивающему скалы. Камни со временем мельчают и рассыпаются в песок, уносимый волнами, в то время как море остается неизменным.

Блисс разительно отличалась от этих новых примадонн западного мира, хотя ничуть и не уступала им в силе. Большая Устрица Пок, чтивший традиции, не любил это качество в женщинах, однако в данном случае, к собственному изумлению, был вынужден признать, что именно оно больше всего привлекало его в собеседнице.

Сидя напротив него, Блисс, разумеется, уловила перемену в его отношении к ней, но не могла целиком сосредоточиться на разговоре. Часть ее вновь погрузилась в да-хэй,ее кипростерлось над безбрежной равниной Южно-Китайского моря. Волны блестели в лунном свете. Отдаленный визг моторных дизелей разносился по воде вместе с протяжными, утробными криками китов.

Раздраженная навязчивостью своего состояния, Блисс сделала над собой усилие, чтобы выйти из него. Она знала, что ей ни в коем случае нельзя отвлекаться от задачи, стоявшей перед ней. Только проявив всю свою изобретательность, она могла рассчитывать на успех. Она уже поняла, что выудить у Большой Устрицы Пока имя женщины, следившей за Джейком и знавшей о его предстоявшей встрече с Ши Чжилинем, задача не из легких. Он отнюдь не был простым торговцем наркотиками и являл собой фигуру редкую и весьма сложную. Блисс следовало узнать, какую компенсацию он захочет получить в обмен на информацию, прежде чем он сам заведет об этом речь. Только так можно было вести дело с этим расчетливым и проницательным дельцом.

— Ты изменяешь свой облик так же легко, как костюмы, — заметила она.

Большая Устрица Пок ухмыльнулся.

— Это просто скромное умение, которое нельзя даже назвать талантом. У меня много жизней, а каждая новая жизнь — это новая любовь.

Теперь все ясно,— подумала Блисс. — Он хочет меня.

—Думаю, что в этом таится и определенная опасность, — промолвила она вслух. — Быть одновременно несколькими людьми — значит создавать себе дополнительные трудности, не так ли?

Он пожал плечами.

— Возможно, поэтому я и веду такое существование. Оно содержит в себе значительный риск, без которого жизнь представляется мне пресной и бессмысленной.

Подобно перцу, он придает жизни удивительный пряный вкус, который нельзя спутать ни с чем.

— Думаю, что ты получил бы удовольствие, играя в “русскую рулетку”.

Большая Устрица Пок рассмеялся.

— Я играл и в эту игру. На спор. И получил таким образом одно из своих судов. Элементарно просто.

Он снова засмеялся.

— Так как же насчет женщины, укравшей опал? — напомнила Блисс.

Он взглянул на нее.

— Я получу камень назад?

Блисс молча катнула опал к нему по столу.

— Она была моей любовницей, — промолвил он. — Была до тех пор, пока я не узнал, что она встречается с коммунистическим агентом с материка.

— Она шпионила в пользу Китая?

—Да.

Ее глаза вдруг затуманились. Ночь расцвела огнями. Лунная дорожка протянулась перед ней.

Да-хэйвтягивала ее в себя...

Не сейчас! Я уже почти у цели!Странные голоса морских существ вплетались в дорожку света, делая ее ярче, пока Блисс не услышала чей-то зов, обращенный к ней...

Идет, он идет...

Кто идет?

Он идет. Он уже здесь.Большая Устрица Пок повернул голову.

Он выпустил из пальцев палочки, и они звякнули о край тарелки. Он попытался встать в то время, как Блисс продолжала сидеть, завороженная призрачными голосами. Точно во сне она увидела, как Большая Устрица Пок открыл рот.

— Мать твою... — начал было он.

Раздался оглушительный грохот. Один!.. Другой?.. Третий!.. Четвертый!.. И еще... И еще... И все пули точно попали в цель!

Ночь вокруг пылала морем огней. Под опущенными веками Яна Маккены проплывало видение из далекого прошлого. Северные территории. В его ушах отдавалось тук-тук-тукзеленой мухи о молочную поверхность выпученного глаза мертвого мальчика. Невидящий взгляд его был устремлен к мерцающим звездам... Там, в безжалостной раскаленной пустыне, свершив страшное злодеяние, Ян Маккена повредился рассудком.

Именно тогда все и началось, но Маккена отказывался верить этому, признаться себе, что сам виноват в мучительных кошмарах, преследовавших его. Нет, все дело было в колдовстве, в чарах, наложенных на него пылающими жертвенными кострами и древними заклинаниями.

Проклятые туземцы — вот настоящие виновники его страданий. Это они хотели его смерти. Они требовали расплаты за его преступление. Австралийские аборигены, китайцы — для Маккены было все равно. В его сознании они все слились воедино, образовав отвратительное, жуткое месиво из лиц. Со временем из этого месива выкристаллизовалась громадная фигура ВРАГА, грозно высившаяся над Маккеной, загораживая свет жизни, унижая его, лишая мужества и сознания собственного превосходства над “цветными”.

Его мозг, терзаемый жестокой пыткой, метался в поисках ближайшей мишени и вскоре нашел ее.

Большая Устрица Пок.

Отправившись разыскивать его, Маккена обошел все рестораны, кафе и притоны, расположенные в Ванчае. В “Розовой Чашке” кто-то напомнил ему, что Большая Устрица Пок неизменно ужинает в “Стар Хаузе” на Козевэй бэй.

Маккена ввалился в ресторан, дико озираясь покрасневшими глазами. Он производил впечатление буйно помешанного, но поскольку китайцы всех гвай-лопривыкли считать сумасшедшими, то официанты продолжали деловито сновать вдоль проходов между столиками, держа в руках подносы с едой и не обращая на него никакого внимания. Никто ничего не заподозрил, даже когда он, расталкивая всех, стремительно приблизился к столику Большой Устрицы Пока.

И тогда он вытащил “Магнум” и, нажав курок шесть раз подряд, разрядил обойму.

Дьявол вырвался на свободу.

— Я сделал все необходимые звонки.

Закрыв глаза, Джейк парил в пустоте, окружавшей его.

— Джейк-сан, ты слышишь меня?

— Привет, Микио-сан, — устало отозвался он. — Да, я слышал, что ты сказал.

Микио уселся на татаминапротив Джейка. На другом конце комнаты возле окна стояла Казамуки, дожидавшаяся приказаний своего оябуна.Микио сделал едва уловимый жест рукой, и она, слегка поклонившись, бесшумно выскользнула из комнаты, так, что Джейк, изможденный до предела, даже не заметил, как это случилось.

— Я разговаривал со своими людьми из полицейской префектуры, — продолжал Микио. — Поверь мне, тебе ничего не угрожает.

— Как тебе это удалось? — осведомился Джейк без тени улыбки. — Мы оставили после себя такой разгром.

Микио пропустил мимо ушей этот не слишком деликатный вопрос. Его всерьез беспокоило подавленное состояние друга. Он видел, что Джейк предается бесплодным сетованиям на судьбу. Это такнепохоже на него, —подумал Микио.

Он вздохнул.

— Это пустяки по сравнению с войной, которую я вел на протяжении последних недель. Так что не тревожься зря.

Он украдкой всмотрелся в лицо Джейка, стараясь понять причину тоски, изводившей его друга. Неужели, все дело в смерти Чжилиня? —спрашивал он себя в который раз.

Комната, в которой они сидели, как и весь дом, была большой по японским меркам. Однако, в конце концов, они находились в Карунзаве, излюбленном месте отдыха высших слоев токийского общества. Здесь они отдыхали и веселились на шикарных виллах, окруженных изысканно ухоженными лужайками, в тишине широких, усаженных лиственницами улиц. Всего два часа езды на автомобиле отделяли шумный и пыльный Токио от этого восхитительного, необыкновенно чистого курорта, раскинувшегося на подступах к Японским Альпам, центральному хребту Хонсю.

— Мы в двух шагах от резиденции главы клана Моро, Джейк-сан, — промолвил Микио, хмурясь.

Джейк продолжал сидеть, закрыв глаза, и никак не отреагировал на его слова.

— Джейк-сан.

— У тебя найдется сакэ?

Микио, чуть помедлив, встал и достал из буфета бутылку. Прихватив пару маленьких чашечек на красном, лакированном подносе, он вернулся к другу. Только услышав журчание струи рисовой водки, Джейк открыл глаза.

Микио вручил ему полную чашку, прибавив:

— К сожалению, оно не горячее.

Джейк одним судорожным глотком проглотил содержимое чашки. Микио же, напротив, медленно потягивал сакэ, погрузившись в свои размышления.

— Всегда труднее переносить боль, — осторожно промолвил он наконец, — когда она сосредоточена только в душе. Я был ранен много раз на протяжении своей жизни. Некоторые раны оказывались тяжелыми, другие — не очень. Однако все они не могут идти ни в какое сравнение с мучениями, которые я пережил после смерти Казико.

Микио никогда не рассказывал о том, как умерла его жена, а Джейк, разумеется, не пускался в расспросы на этот счет. Дождавшись, пока его друг снова наполнит чашку, Микио продолжал:

— И знаешь, из-за того, что она умерла во время родов и что в конце концов не удалось спасти ни ее, ни ребенка, которого мы так хотели, моя боль не прошла до сих пор и не пройдет еще очень долго.

Джейк молчал, но это молчание было красноречивее любых слов. После паузы Микио заговорил вновь.

— Я говорю тебе все это, Джейк-сан, чтобы ты знал, что мне хорошо известно, что такое страдание. Поэтому тебя не заденут мои слова, если я скажу, что твои переживания схожи с моими.

Джейк смотрел вдаль, словно ища утешение в неподвижности покрытых лесом холмов.

— Возможно, ты приехал сюда, чтобы найти убийцу твоего отца, Джейк-сан, — промолвил Микио. — Но мне совершенно ясно, что у тебя была иная, тоже личная и, быть может, даже более серьезная причина.

Допив сакэ, Джейк поставил чашку на поднос. Он не стал наливать себе еще.

— Я потерял не только отца, Микио-сан, — сказал он. — Я потерял... себя. Я больше не могу погружаться в ба-маак.Я не чувствую пульс,как меня учил в детстве мой наставник. Без этого вся моя жизнь стала иной.

— Когда вслед за приливом наступает отлив и наоборот, мир меняется. Это случается дважды в день на протяжении миллионов лет.

— Это разные вещи.

— Напротив, Джейк-сан, — возразил Микио. — Это одно и то же. Сила океанского прилива велика, так что даже большие корабли не рискуют вступать с ним в спор. Однако обязательно наступает момент, когда волны поворачивают вспять. Точно так же и в жизни ситуация все время меняется. Однако любые перемены обратимы. Требуется только время, чтобы все встало на свои места.

— Я не думаю, что способность входить в ба-мааквернется ко мне.

— Весьма вероятно, что ты ошибаешься, Джейк-сан. Но даже если нет, то что ж — такова твоя карма,не так ли? Ты должен принимать то, что суждено тебе. Принимать и двигаться дальше, следуя своему пути. Однако что бы ни происходило, нельзя утрачивать силу духа. Ибо сила духа, и только она, делает человека человеком. Только она отличает его от животных. Лишь по ней можно судить о степени цивилизованности того или иного человека. Вот над чем тебе следует размышлять сейчас. Несмотря на боль, сжимающую твое сердце. Или даже именно поэтому. Дух должен сохранять свою силу всегда.

Он поставил чашку.

— Всегда, Джейк-сан. Иначе — конец всему.

Джейк вспомнил, как отец говорил ему о горе, когда они сидели на пляже в Гонконге. Казалось, целая вечность прошла с тех пор. Тогда Чжилинь сказал, что Цзяну предстоит пройти испытание на склоне горы, где будет темно и одиноко. Джейк чувствовал, что час этого испытания наступил.

Он сознавал правоту слов Микио. В Японию его привело стремление найти подлинного убийцу — или убийц — отца, защитить йуань-хуань— круг избранных, помочь Микио в трудную минуту. Однако не только это привело Джейка в Японию, в страну, где он воспитывался. Он переживал настоящий кризис из-за непостижимой утраты ба-маакаи нуждался в душевном обновлении, которое надеялся обрести среди древних, таинственных холмов Японии, где блуждал дух его юности.

Подняв голову, он увидел Казамуки, застывшую на пороге комнаты.

Она была одета во все черное: просторную блузку, свободные штаны и балетные тапочки на тонкой подошве. Ее густые волосы прятались под платком, завязанном на затылке.

— Все готово, оябун.

—Хорошо, — Микио поднялся и взял брезентовую сумку из рук Казамуки.

Поставив ее на пол, он расстегнул молнию и что-то вытащил. Затем, повернувшись к Джейку, он сказал:

— Что бы ни случилось, ты по-прежнему остаешься обладателем юми-тори.Обладателем лука.

Микио протянул руку, и Джейк увидел в ней оурума— боевой деревянный лук.

— Настало время тебе снова взять свое оружие.

Их глаза встретились. Исполненный благодарности, Джейк принял лук из рук друга.

Тропический лес смыкался над их головами, точно своды гигантского собора. Здесь, под кровами вековых деревьев, на высоте пяти тысяч метров, жизнь бурлила не менее оживленно, чем на равнине.

— Теперь они у нас в руках, — промолвил сэр Джон Блустоун. Его румяное лицо светилось от довольной улыбки. — Йуань-хуаньразваливается на глазах!

Он сидел за колченогим столом из бамбука, так не похожим на тот резной стол из красного дерева, что стоял в кабинете Блустоуна в “Тихоокеанском союзе пяти звезд”. Впрочем, ведущему агенту Даниэлы Воркуты в Азии было все равно. Он наслаждался этим моментом, смакуя каждое мгновение, точно тонкое, изысканное вино. От предвкушения близкой победы его пробирала нервная дрожь, так что ему приходилось сидеть, крепко стиснув руки под столом.

— Мы начали операцию по захвату “Общеазиатской торговой корпорации”, — продолжал он. — Учитывая досадную неприятность, приключившуюся с “Южноазиатской”, можно не сомневаться, что наш маневр на бирже увенчается успехом.

Его слова не произвели особого впечатления на Белоглазого Гао. Ступая по выцветшему, некогда золотисто-голубоватому ковру, он подошел к приоткрытому ящику, на котором стояло несколько бутылок, и наполнил свой стакан.

Сквозь грязные окна, частично прикрытые рваными, пожелтевшими газетами, были видны многочисленные солдаты, перетаскивавшие на спине тяжелые джутовые мешки. В воздухе висел сладкий запах опиума.

Белоглазый Гао осушил порцию виски и налил себе еще немного янтарной жидкости. Он ждал иных слов. И они прозвучали.

— Идея заключается в том, чтобы заполучить пятьдесят один процент акций “Общеазиатской”, прежде чем они разберутся, что происходит, — раздался голос из сумрака в глубине комнаты.

Белоглазый Гао повернулся и с неизъяснимой угодливостью склонился в сторону маленького человека, собеседника Блустоуна.

— Если у Сойера или Цуня Три Клятвы, — продолжал он, — возникнет хоть малейшее подозрение до того, как мы купим достаточное число акций, тай-пэнь,они смогут доставить нам немало неприятностей.

Хотя человек этот говорил исключительно почтительным тоном, словно обращаясь к старшему, от внимательного наблюдателя не ускользнуло бы, что Блустоун напряженно вслушивается в каждое его слово. Его собеседником был пожилой китаец, чей возраст на вид колебался от пятидесяти до семидесяти пяти лет. Кожа на его лице оставалась совершенно гладкой, если не считать белесого шрама возле уголка рта, придававшего его лицу постоянно угрюмое выражение. Тем не менее его внешность безусловно можно было назвать красивой. Особенно это относилось к его глазам, незамутненным скепсисом, столь свойственным двадцатилетнему юноше. В минуту гнева такие глаза ярко вспыхивают, и тогда их взгляд не предвещает ничего хорошего. Мало кто решался открыто выражать несогласие с этим вспыльчивым человеком, да и то, как правило, в минуту большой опасности или обладая стопроцентной уверенностью в своей правоте. Чень Чжу был абсолютно беспощаден к своим противникам.

— Мы вступили в критическую стадию, — продолжал он, — и я должен повторить еще раз: малейшая оплошность может погубить все дело. Мы располагаем в лучшем случае весьма Сомнительными козырями. Правда, нельзя отрицать того, что в данный момент они обеспечивают нам некоторый перевес над йуань-хуанем.Но мы должны бдительно следить, чтобы это преимущество не растаяло.

Блустоун поднялся с исчерченного царапинами деревянного стула. Он вдруг почувствовал необходимость продемонстрировать свой рост щуплому, тщедушному китайцу. Являясь чрезвычайно самоуверенным человеком, он тем не менее чувствовал себя весьма неуютно в присутствии Чень Чжу. Блустоун привык контролировать ситуацию, однако в случае с Чень Чжу ему это не удавалось.

Ему никогда не приходилось иметь дело с человеком столь же могущественным, как Чень Чжу. Этот китаец обладал властью поистине ошеломляющей, хотя он упорно предпочитал держаться в тени. Сойдясь с ним поближе, Блустоун узнал, что ни один грамм опиума не попадает в Гонконг и не вывозится оттуда без его ведома и согласия.

Сколько дел можно наворотить с такой грандиознойподпольной сетью! —алчно размышлял Блустоун, поглядывая на собеседника. — Я просто обязан направить паше сотрудничество в свою пользу. Вот только как лучше всего это сделать? Надо придумать способ, как отобрать у Чень Чжу его могущество.

Сделав над собой усилие, он широко улыбнулся.

— Нет никаких причин унывать и сомневаться, мой друг. Мы уже почти у цели. — Он поднял стиснутый кулак. — Я чувствую, как петля все туже затягивается на шее этого ублюдка Сойера. Бояться совершенно нечего, Чень Чжу.

Белоглазый Гао таинственно улыбнулся. Однако, поскольку он стоял в тени, эта улыбка осталась незамеченной. У него имелись все основания отреагировать подобным образом на слова Блустоуна, ибо не кто иной, как Чень Чжу, выдрессировал его и подослал в качестве своего шпиона к англичанину.

— Я говорю не о страхе, — сказал пожилой китаец. — Я говорю об осторожности.

Он смотрел на рослого Блустоуна, думая: Никогда, даже в самых диких снах, мне не могло присниться, что я заключу союз с гвай-ло.

Этих двух столь непохожих друг на друга людей связывало общее чувство: ненависть, лютая ненависть к Эндрю Сойеру. В свое время Чень Чжу был управляющим у Бартона Сойера и пользовался у того наибольшим доверием среди его помощников. Отец Эндрю являлся исключительно талантливым бизнесменом. Именно ему компания “Сойер и сыновья” была обязана своим процветанием. Ему и Ши Чжилиню.

Воспоминания нахлынули на Чень Чжу, и он стиснул зубы в бессильной ярости. Если бы не вмешательство Ши Чжилиня, он в конце концов бы сменил старого Сойера на посту тай-пэнякомпании. Чжилинь и Эндрю Сойер отобрали у него то, что по праву принадлежало ему. Ведь до появления Чжилиня Эндрю был совершенно не готов стать тай-пэнем.

Название “Сойер и сыновья” отнюдь не отражало реальное положение дел в компании. Жена Бартона родила ему троих сыновей. Старший погиб во время кораблекрушения. Младший родился идиотом, но смерть, словно сжалившись над ним, забрала его в возрасте четырех лет.

Таким образом, осуществление великой мечты Бартона об основании династии Сойеров должно было целиком быть возложенным на Эндрю. Видя, что тому явно не по плечу роль главы торгового дома, Чень Чжу направился к хозяину и сделал альтернативное предложение.

— Если бы у меня вовсе не было сыновей, — возразил тогда Бартон Сойер, — то я бы не избрал своим преемником никого, кроме тебя.

— Я думаю не о себе, а о компании, тай-пэнь, —промолвил Чень Чжу.

— Я знаю это.

Однако Чень Чжу кривил душой, утверждая, что не думает о себе. Он страстно хотел стать тай-пэнем.Являясь на протяжении многих лет правой рукой Бартона Сойера, его ближайшим соперником, он жаждал власти большей, чем та, которую ему давала должность управляющего. Кроме того, он мечтал о том, чтобы превратить “Сойер и сыновья” в азиатский торговый дом. Он считал, что только в этом случае компания будет в состоянии бороться за звание “императорской” — титул, традиционно присваиваемый наиболее уважаемой торговой фирме Гонконга.

По мнению Чень Чжу, “Сойер и сыновья” во главе с Эндрю Сойером была обречена на неудачу. Поэтому он решил доказать тай-пэнюобоснованность обвинений, выдвинутых им против Эндрю.

Он задумал познакомить того с дочерью Цзю Симина. Этот клан привлекал Чень Чжу тем, что Симин был лидером профсоюза, в который входило две трети работников “Сойер и сыновья”. Бартон Сойер не мог позволить себе ссориться с этим человеком.

Однако это неминуемо произошло. Эндрю Сойер был настолько глуп, что затеял роман с его дочерью. Сыну тай-пэняне возбраняется наносить визиты в публичный дом и там удовлетворять свои желания при помощи “жриц любви”. Даже если они китаянки. Однако открыто встречаться с китайской девушкой, не имея при этом намерения жениться на ней было совершенно немыслимо.

Эндрю не выдержал экзамена на прочность. Да и не мудрено, если учесть, что старшая дочь Цзю Симина была прекрасна, точно только-только распустившаяся роза. Выбор Чень Чжу был безупречен. При одном взгляде на лицо юной красавицы в сердце мужчин загоралось желание.

Все шло в точности так, как планировал управляющий Бартона Сойера до тех пор, пока в дело не вмешался Ши Чжилинь. Без ведома Чень Чжу Эндрю Сойер обратился к нему за помощью и обрел ее. Чжилинь заключил договор с отцом девушки и вытащил Эндрю из ловушки прежде, чем Чень Чжу успел сообщить Бартону Сойеру печальную новость о его заблудшем сыне. Вдруг оказалось, что сообщать-то, собственно говоря, нечего, и в придачу Ши Чжилинь занялся подготовкой молодого Сойера к занятию поста тай-пэня.

Чень Чжу так и не сумел выяснить, какую выгоду извлек для себя из этой истории Чжилинь, однако не сомневался, что весьма значительную, ибо услуга, оказанная им Эндрю, была велика.

Как бы там ни было, но надежды Чень Чжу на место тай-пэня“Сойер и сыновья” рухнули раз и навсегда. К тому же после появления Чжилиня его влияние на Бартона Сойера слабело с каждым днем, и вскоре он покинул компанию.

— Осторожность, — услышал он голос Блустоуна. Англичанин хмыкнул. — Вы говорите, как моя бабушка. Не волнуйтесь, я не забываю повязать на шею шарф, выходя из дому зимой.

— Возможно, — промолвил Чень Чжу. — Однако укутываете ли вы горло, как следует? — Он сцепил руки на животе. — Я очень долго ждал, когда наступит время утолить мою жажду мести. Неужели вы хоть на секунду допускаете, что я позволю кому-то уверить меня, будто все в порядке, если не увижу этого собственными глазами?

— А что может быть не в порядке, позвольте спросить? — осведомился Блустоун. — Старый Чжилинь в могиле. Его сын Джейк Мэрок шляется черт знает где. У Цуня Три Клятвы голова занята исключительно игрой, затеянной нами на бирже. С помощью Неон Чоу мы имеем прямой доступ в самое сердце йуань-хуаня.Единственный тай-пэнь, которого нам следовало бы опасаться, Т.И.Чун уже вступил в переговоры о сотрудничестве со мной. — Он развел руками, словно говоря: что еще можно пожелать?

Да, —подумал Чень Чжу. — Т.И.Чун. Ты хочешь прибрать его к рукам. Точно так же, как хочешь прибрать к рукам и мое могущество. Однако ты нуль по сравнению со мной,почтенный тай-пэнь. Ты не ведаешь, что я тебе открыл только небольшую часть моей власти. У тебя бы закружилась голова, если бы ты узнал о ее истинных пределах.

—Мэрок исчез из виду, — сказал он вслух, — но я не вижу в этом ни малейшего повода для радости. Скорее наоборот, если уж говорить начистоту.

— Осторожность, — насмешливо проговорил Блустоун.

— Совершенно верно, тай-пэнь, —подтвердил Чень Чжу, словно оставаясь глухим к игривому тону собеседника. Этому самодовольному гвай-ло прямо-таки не терпится, чтобы ему указали его истинное место в этом мире. Ну что ж, за этим дело не станет, —промелькнуло у него в голове. — Джейк Мэрок — сын Ши Чжилиня. Сам Чжилинь выбрал его на пост Цзяна. По-вашему, сие не означает ровным счетом ничего?

Блустоун пожал плечами.

— Красивый титул, вот и все.

— Думается, мне нет нужды напоминать вам, тай-пэнь, что в Китае титул наделяет его владельца властью, — все так же ровно продолжал Чень Чжу, обуздывая свой гнев. — Джейк получил этот титул от Ши Чжилиня. Может быть, вы считаете старика безмозглым дураком? Коли так, то знайте, что вы уже стоите на ошибочном и весьма опасном пути.

— Мне ничего не угрожает со стороны Джейка Мэрока, — возразил Блустоун, думая про Неон Чоу, регулярно снабжавшую его обильной информацией о действиях йуань-хуаня.

Вскочив с кресла, Чень Чжу пулей подскочил к англичанину. При виде черных сверкающих глаз кровожадного хищника у Блустоуна пересохло во рту.

— Вы вступили в союз со мной, — хриплый шепот Чень Чжу звучал так угрожающе, что Блустоуну показалось, будто зазубренное лезвие клинка впилось в его горло. — И я не потерплю глупостей. Вы уже однажды недооценили Джейка Мэрока. Если вы не способны извлекать уроки из своих ошибок, то мне придется отказаться от ваших услуг.

Ярость, обуревавшая Блустоуна — ярость цивилизованного европейца, направленная на азиата-дикаря, — грозила перехлестнуть через край. Почувствовав это, Белоглазый Гао напрягся и, приподнявшись на носках, приготовился к схватке. Ему хватило бы одного удара, чтобы свалить с ног этого рослого англичанина.

Чень Чжу, не хуже своего одноглазого помощника понимавший, сколь глубоко его слова уязвили Блустоуна, выждал некоторое время и лишь затем сделал незаметный жест рукой. Белоглазый Гао расслабился.

— Вы контролируете свои чувства почти так же хорошо, как китайцы, — заметил Чень Чжу. — Этот урок вы усвоили неплохо. — Он продолжал сверлить взглядом собеседника. — Интересно, в состоянии ли вы усвоить тот, который получили только что?

— Мэрок, — хрипло выдавил Блустоун. — Я не стану недооценивать его.

Чень Чжу склонил голову набок.

— Только не забудьте о своем обещании, тай-пэнь.Когда вы выйдете отсюда, некому будет напомнить вам об этом.

“Общеазиатская” скоро станет моей. Это вы мне обещали, — отозвался Блустоун, с трудом собравшись с силами. — Это известие само по себе прикончит Джейка Мэрока.

— Да, — подтвердил Чень Чжу. — “Общеазиатская”— вам, Камсанг — мне.

Вот что жадность делает с людьми,— подумал он. — Она ослепляет их. У этого болвана не хватает мозгов, чтобы понять, где сосредоточено подлинное могущество. Как и все гвай-ло, он кидается на то, что блестит.

— Честный дележ добычи, не так ли? Как и подобает между равными партнерами, — ответил Блустоун.

Я могу позволили, себе проявить щедрость, —размышлял он. — Ведь мне достанется лучшая доля.

— Совершенно верно, тай-пэнь, —согласился пожилой китаец.

Он знал, что без его помощи англичанин имел бы не больше шансов завладеть “Общеазиатской”, чем любой прохожий с улицы. Именно Чень Чжу по сути дела вынудил Тек Ю совершить крупное хищение в “Южноазиатской”. Этот человек был азартным и крайне неудачливым игроком. Его оказалось очень легко заманить в ловушку, расставленную людьми Чень Чжу. Еще проще было, угрожая его жене и детям, убедить его, что выбора нет. Так в конце концов он и осуществил замысел Чень Чжу, который позаботился о том, чтобы информация о недостаче в кассе “Южноазиатской” своевременно попала к Блустоуну. И теперь пределом желаний англичанина, как полагал Чень Чжу, было приобретение контрольного пакета акций “Общеазиатской”. Идиот! Власть над миром лежала на его ладони, а он даже не подозревал об этом.

— Однако я должен еще узнать, в чем суть Камсанга, — напомнил Блустоун.

Именно этого так страстно желает Даниэла Воркута, —думал он. — Каким триумфом станет для меня удачное завершение этой операции! Чень Чжу ничего не знает и не должен узнать о моей связи с Москвой. Он китаец, и этим все сказано. Если бы он пронюхал, что я главный агент КГБ в Гонконге, то немедленно набросился бы на меня, как бешеная собака.Чень Чжу улыбнулся.

— Не беспокойтесь. Уверяю вас, что как только мне станут известны секреты Камсанга, я тут же вас с ними познакомлю.

— У нас общий враг — Эндрю Сойер, — промолвил Блустоун. — После гибели “Сойер и сыновья” мой “Тихоокеанский союз пяти звезд” станет ведущей западной фирмой в Гонконге.

Ну и на здоровье, —мысленно ответил Чень Чжу. — Моя цель куда грандиознее. Я уже обращаю свой взор за пределы не только Гонконга, но даже всей Азии. Еще ни один китаец не строил таких великих планов. И их осуществление станет возможным, если я заполучу Камсанг.

Интересно, —продолжал он размышлять, — что бы подумал этот гвай-ло, если бы узнал, кем я был на самом деле и чем занимался все эти послевоенные годы. —Ему стало смешно. — В некотором смысле именно война помогла мне выбрать правильное направление. Забавно, что бедствия, принесшие столько горя Китаю и его народу, обеспечили прочный фундамент моего будущего. Впрочем, в то время я не был в Китае. Желание Блустоуна свалить Эндрю Сойера мешает ему понять мотивы, которые двигают мной. В этом мне крупно повезло. Он хотел поверить в то, что я смогу помочь ему. Так оно и случилось. Ну что ж, так лучше для нас обоих. По крайней мере, для меня точно.

— Итак, — промолвил он, — все колеса пришли в движение. Завтра или, в крайнем случае, послезавтра “Южноазиатская” лопнет, как мыльный пузырь. Мы продолжим скупать акции “Общеазиатской”, в то время как их стоимость на бирже будет падать. Еще немного, и весь йуань-хуаньокажется у нас в кармане. — Он поднялся. — Ну, а пока нам остается только ждать. — Он приветливо улыбнулся. — Вы не откажетесь разделить со мной трапезу, тай-пэнь?

—Отличная мысль, — ответил Блустоун. — Я с радостью приму ваше предложение.

Три силуэта в сумерках. Три черных призрака бесшумно двигались в полумраке. Они миновали два длинных лимузина, которые, как шепотом сообщил Микио, были собраны по специальному заказу Хигэ Моро и снабжены бронированными плитами толщиной в дюйм и встроенными распылителями слезоточивого газа. Разумеется, это было прямым нарушением законов, однако кто мог помешать всесильному оябуну?Уж во всяком случае не полиция.

Тени под тремя раскачивающимися криптомериями — по одной на каждого призрака — надежно укрывали их даже от самых бдительных глаз.

— Хигэ Моро возглавляет клан, — сказал Микио. — Но у него есть три младших брата, каждому из которых он передал в управление местные отделения клана. Такова была предсмертная воля их отца, который разработал столь нетрадиционный план, чтобы, по его словам, подобно мифической Гидре, клан Моро имел много голов и много жизней и не мог быть уничтожен врагом.

Три черных призрака прокрались через заросли кустов, окружавших огромную, в несколько этажей виллу Моро.

— Однако нам нужен сам Хигэ Моро. Только он знает правду о том, почему на тебя здесь устроили настоящую охоту. Остальные братья не представляют для нас никакого интереса.

— Думаю, что было бы лучше, если бы я отправился к нему один, — предположил Джейк. — Я не связан ни с одним кланом, и потому месть за мое нападение на Моро не падет ни на чью голову. С тебя же хватит войны с кланом Кизан.

— Ты ошибаешься, — отозвался Микио. — Хигэ Моро несколько раз нарушил кодекс чести якудзы.Он посмел напасть на тебя, мой друг, когда ты находился на моей территории. Мало того, он покушался на жизнь мою и Казамуки. Поэтому за все, что теперь случится с Хигэ, ему придется винить только себя. Ни один из представителей других кланов не поднимет руку не только на меня, но даже и на тебя.

Ночь, будто рука Будды, сомкнулась вокруг виллы. В темноте яркие точки светлячков носились над широкой, тщательно ухоженной лужайкой. Они походили на крошечные кораблики, рыскающие по бескрайней глади океана. Черные призраки проходили мимо них, молчаливые, как боги.

Микио держал перед собой наизготовку катана,ножны от которого, украшенные витиеватым узором, оставил в машине. Казамуки была вооружена миниатюрным автоматом “Хадо”, который упирался в сгиб ее локтя. Это оружие отличалось исключительно высокой скорострельностью и точностью попадания и имело систему воздушного охлаждения дула, защищавшее ствол от перегревания.

— Мы должны действовать очень быстро, — заметил Микио, разворачивая захваченный им с собой план виллы, — если хотим добраться до Хигэ. Каждая лишняя секунда будет усложнять нашу задачу. Этот дом строил еще отец Хигэ, и внутри он похож на лабиринт.

— А точно известно, где комната Хигэ? — спросил Джейк.

Микио кивнул.

— Казамуки позаботилась об этом.

Вначале надо было прорваться мимо сторожевых собак. Джейк увидел лоснящиеся спины и бока здоровенных доберманов, когда двое псов, взмыв в воздух, перелетели через живую изгородь из подстриженных азалий. Он натянул тетиву лука и пустил стрелу. В совершенстве владея искусством стрельбы из лука, он без малейшего усилия переходил от одной фазы этого киудзюцук другой. Первая, ашибуми —принятие правильной, сбалансированной стойки. Дозукури— выравнивание дыхания. Поднимание и опускание лука с натянутой тетивой — учиокосии хикиваке. Кай —взятие мишени и прицел. Ханара —выстрел. И конечная, самая важная стадия зонь-синь, суть которой сводилась к тому, что дух стрелка Должен был отправиться в полет вслед за жужжащей стрелой и направить ее точно в цель.

Первый доберман безмолвно рухнул на землю. Второй, глухо зарычав, прыгнул вперед. Микио шагнул ему навстречу. Сверкнула катана,и голова зверя с оскаленной пастью покатилась по траве.

Они продолжили путь и преодолели живую изгородь. В воздухе стоял пьянящий аромат жасмина и роз. Микио подал рукой знак Казамуки, и та бесшумно двинулась к заднему входу в дом. Раздался крик ночной птицы, затем он повторился.

— Пора, — промолвил Микио. — Она уже на месте.

Джейк вытащил из колчана стрелу со стальным наконечником, имевшим необычную форму, за которую получил название цуббеки-не.Он вложил ее в лук и натянул тетиву.

— Давай! — тихо скомандовал Микио, и Джейк выстрелил. Стрела вонзилась в парадную дверь и, расщепив деревянную створку, разнесла вдребезги старомодный железный замок. Микио в считанные мгновения взлетел по ступеням и ворвался в дом. Джейк, следовавший за ним по пятам, на бегу извлек из-за спины стрелу, мгновенно вставил ее в лук, и в следующую секунду ринзецу, язык дракона,пронзил сердце приближавшегося охранника Моро.

За ним показались еще трое. Прежде чем они успели понять, что происходит, Микио молниеносными движениями меча вверх и вниз свалил двоих. В горло третьего впилась еще одна ринзецу.

Их слуха достигла автоматная очередь, и они поняли, что Казамуки действует согласно плану. В ее задачу входило не продвижение к центру виллы, а удержание заднего выхода, через который Хигэ Моро мог ускользнуть от них.

Джейк и Микио стремительно обшаривали одну комнату за другой. Им ни в коем случае нельзя было оставить в живых ни единого боевика Моро, ибо любой член якудзыбыл готов скорее умереть, чем бросить на произвол судьбы своего оябунав минуту опасности.

Раздался щелчок предохранителя. Микио, мгновенно развернувшись, взмахнул мечом. Полуодетый юноша громко вскрикнул: его протянутая вперед рука была рассечена надвое. Микио нанес еще один удар, и противник упал замертво.

Справа открылся коридор, по которому бежали двое боевиков. Несмотря на тусклое освещение, на обнаженной груди каждого из них были хорошо видны татуировки ирезуми.Дважды подряд за короткое мгновение зазвенела тетива, и две стрелы нашли своих жертв. Довершила дело катана.

Микио и Джейк не останавливались даже для того, чтобы перевести дух. Снова раздался треск автоматной очереди, на сей раз более длинной. Микио шел впереди, выбирая кратчайший путь к кабинету Хигэ, однако при этом не забывая открывать дверь каждой комнаты, попадавшейся им на пути.

В колчане Джейка поубавилось стрел. Среди оставшихся одна лежала отдельно от других. Она не походила на своих сестер: ее наконечник был в три раза длиннее обычного. Ватакуси, (разрывающая плоть)называлась она. Убойная сила ее была столь велика, что даже неопытный стрелок мог с ее помощью срезать наповал противника. В руках же такого мастера, как Джейк, ватакусистановилась необычайно грозным орудием. Юми-ториберег ее для самого Хигэ Моро.

Наконец они добрались до резиденции Хигэ внутри билль! и нашли его в окружении четырех телохранителей. Применив удар семь камней,Микио тут же прикончил двоих из них. Третий, корчась в предсмертных конвульсиях, упал на пол: язык драконавонзился ему в живот.

Однако четвертый оказался упорнее своих товарищей. Он вступил в поединок с Микио, уверенно парируя его удары. Затем он перешел в контратаку, и с каждым выпадом острие его меча оказывалось все ближе и ближе к груди Микио.

Он явно почувствовал себя увереннее. Упоенный успехом, он атаковал все агрессивнее. Наконец торжествующее выражение появилось на его лице, когда первая кровь выступила на коже противника.

Он удвоил усилия, безоглядно бросаясь вперед, чего и дожидался Микио. Он изменил тактику, выполняя маневр, известный как воздух — море.Искусно скрыв свои намерения от противника, он получил преимущество, которым не замедлил воспользоваться.

При помощи приема красный листМикио преодолел защиту телохранителя Хигэ и, отклонив его катана,нанес разящий удар, вложив в него всю силу. Его противник умер, прежде чем коснулся пола.

Теперь он смог переключить все внимание на Хигэ Моро. Это был еще довольно крепкий, несмотря на возраст, круглолицый человек. Его подернутые седой паутиной черные волосы были подстрижены так коротко, что сквозь них проглядывала кожа. Он не отрываясь глядел на Джейка, который, вложив в лук разрывающую плоть,и натянув тетиву до предела, держал на прицеле оябунаклана Моро.

— Вот человек, которого ты пытался убить, — промолвил Микио. — Я думаю, он хочет получить объяснение по этому поводу, Моро-сан. Он хочет знать, почему ты хотел его смерти, почему его отец, Ши Чжилинь, погиб от рук дантайтвоего клана.

Моро посмотрел на Микио, затем перевел взгляд на сверкающий кончик ватакуси.

—Он итеки,варвар. Он никто для меня, — ответил он.

— Этот человек — киудзюцу сенсэй,Моро-сан, — резко возразил Микио. — Он юми-тори,великий воин. Я хочу, чтобы ты подумал об этом.

Вместо ответа Моро презрительно плюнул на пол.

— Приготовься убить его, — обратился Микио к Джейку. — Никакие пытки и унижения не заставят заговорить его. Если, вторгшись в его дом, перебив его людей, мы оставим его самого в живых, он будет смеяться над нами и преследовать нас до конца своих дней.

Джейк отпустил тетиву, и из горла Хигэ Моро вырвался пронзительный вопль. Он нелепо подпрыгнул, или, точнее сказать, его подбросило в воздухе. Он отлетел назад и тяжело ударился о стену. Расщепив грудную клетку, ватакусипронзила его насквозь и пригвоздила к стене.

Бросив лук, Джейк торопливо подошел к извивавшемуся в агонии, похожему на гусеницу, проткнутую булавкой, оябунуклана Моро. Схватив Хигэ за челюсть, он принялся хлестать его по бледным щекам, пока слабый румянец не заиграл на них вновь.

— Почему ты убил моего отца? Отвечай! Почему?

Хигэ закашлялся. Кровь выступила у него на губах.

— Мне заплатили, — еле слышно пробормотал он.

— Кто? Кто заплатил тебе за смерть моего отца?

— Человек... человек по имени Хуайшань Хан.

Китаец! —пронеслось в голове Джейка.

— Кто он такой?

— Я не... — Хигэ опять зашелся в кашле, и на сей раз кровь фонтаном хлынула из его рта. — Он с материка. Крупный министр.

— Коммунист? — изумлению Джейка и Микио не было предела. — Ты работал на человека из коммунистической верхушки Китая? Но почему?

— Я же... я же сказал тебе.

Хигэ беспомощно уронил голову. Его веки закрылись, и Джейку пришлось несколько раз сильно ущипнуть его за мочки ушей, чтобы он снова пришел в сознание.

Джейк повторил вопрос.

— Деньги, — ответил Хигэ. — Благодаря их деньгам мой клан стал самым богатым в Японии.

— Деньги за нашу смерть? — Джейк сорвался на крик. Он чувствовал, как почва горного склона, на котором он стоял, уходит у него из-под ног. Непроглядная мгла сгущалась вокруг него. Он ощутил холод в спине, от которого зашевелились волосы у него на теле. — Я знаю коммунистов. Они не стали бы столько платить только за это.

— О, нет, — возразил Хигэ. Из его горла вдруг вырвались странные лающие звуки. К своему ужасу, Джейк понял, что умирающий оябунсмеется ему в лицо. — Нет. Совсем не за это. И они заплатили нам гораздо больше, чем ты можешь себе представить.

— За что? — закричал Джейк.

Перепачкавшись в крови, он схватил Хигэ за ворот и приблизил его лицо к своему. Он был так близок к тому, чтобы рассеять мрак, покрывавший вершину горы, на которую, как некогда говорил отец, ему, Цзяну, суждено карабкаться во что бы то ни стало. Шань содрогалась до самого основания от откровений Хигэ Моро. Джейк снова вспомнил об отце, о времени, проведенном вместе с ним. Ему было отпущено судьбой так мало! Смерть положила конец всему. Никогда ему больше не сидеть рядом со стариком, впитывая в себя его мудрость, его человечность, его любовь. Невыносимая тоска клещами стиснула сердце Джейка. Слезы выступили у него на глазах. То были слезы ярости и отчаяния.

— Говори! За что?

— Только гора... только гора знает...

—Что!

У Джейка волосы встали дыбом.

Гора?! Что этот оябун из якудзы знает о горе?

—Какая гора? О чем ты говоришь?

Однако уже было поздно. Зловещий смех оборвался. Хигэ Моро смотрел на Джейка немигающими глазами. Дух, уже покинувший остывшее тело, унес с собой тайну оябунаМоро в неведомую даль.