"Шань" - читать интересную книгу автора (Ластбадер Эрик ван)

Зима — весна Гонконг — Пекин — Вашингтон — Москва

Джейк и Блисс сидели в “Hope”. Как сквозь туман, до них доносился приглушенный гул ночного Гонконга. Неумолчный плеск воды у причала напоминал о близости порта. К нему то и дело примешивался пронзительный писк крыс, разгулявшихся за стенами прогнивших досок, присыпанных снаружи утрамбованной землей.

Впрочем, шум за игровыми столами заглушал все остальные звуки. Он олицетворял собой дух, внутреннюю сущность “Норы”, этого подземного лабиринта из соединенных проходами комнат. Игра. Из азартных развлечений в Гонконге официально были разрешены только скачки. Однако никакие запреты не могли остановить китайцев, поистине ненасытных игроков.

В “Hope” всегда царил полумрак. Джейк не любил это место, но ему назначили здесь встречу, и он терпеливо ждал.

— Ты его хорошо знаешь? — спросила Блисс.

Джейк бросил на нее испытывающий взгляд. Он понял, что она имела в виду.

— Он один из тех немногих, с кем я имел дело за последние полгода, — сказал on. — И я ему доверяю.

Блисс слегка поежилась.

— Не нравится мне это место, — заметила она, словно прочитав его мысли.

— Но все-таки он, наверное, не зря назначил мне встречу именно здесь.

Блисс осмотрела полутемное помещение.

— Тут запросто можно угодить в какую-нибудь историю.

— И так же запросто можно исчезнуть и обрубить хвост, — в тон ей ответил Джейк, — Не волнуйся.

— Просто мне немного не по себе, — едва заметно улыбнулась она. Джейк lie сводил глаз с восхитительного изгиба ее шеи. — Мне не нравится сидеть под землей.

— Ты могла остаться дома. Я же говорил тебе.

— Могла бы если б не знала, на что намекает твой связной. Джейк, ты думаешь, он и в самом доле так расколол того шпиона, который к нам пролез?

Джейк всматривался под низкие своды темного коридора. Его внимание привлекло какое-то движение в его глубине.

Со всех сторон раздавалось щелканье фишек из слоновой кости: игра в маджонг ни на мгновение не прерывалась.

— Я уже сказал тебе, что проверял его лично. В синем свете лампочек сигаретный дым походил на густой сизый туман. Местные жители, кантонцы, по мере того как страсти за игорными столами накалялись, все менее сдерживали свой темперамент.

В тускло освещенном коридоре промелькнула чья-то тень.

— Я доверяю ему всецело. Иначе я сейчас бы просто не сидел здесь.

Блисс повернула голову, и Джейк почувствовал, как его подруга насторожилась.

— Это он?

Джейк перевел взгляд на худого китайца с гладко зачесанными назад волосами. Он выглядел, пожалуй, слишком молодо для “Норы”. Обычными посетителями здесь были люди постарше, еще помнившие те славные времена, когда в этих туннелях регулярно собирались контрабандисты.

— Нет, — покачал головой Джейк, все еще глядя на китайца, следившего за ходом игры на одном из столов.

Партия закончилась, и китаец стал перекидываться шутливыми замечаниями с игроками. Джейк отвернулся.

— Твой связной что-то опаздывает, — заметила Блисс.

— Придет.

— Ведь все ниточки к разгадке были уже у тебя в руках.

— Что толку! Все они вели в никуда, — Джейк смотрел за спины игроков. — Всякий раз, как только мои люди начинают выходить на след, они точно натыкаются на глухую стену.

— Значит, надо изменить тактику.

Джейк задумался над ее словами, Он знал, что Блисс бесспорно умна. Кстати сказать, отчасти из-за этого он и любил ее. Возможно, она права,— подумал он. — Возможно, пора...

Вдруг он поднялся с места.

— Наконец-то.

Джейк вышел на свет, чтобы его легче можно было увидеть. Коренастый усатый китаец пристально осмотрел помещение и уверенно двинулся к Джейку. В это время за ближайшим столом оживленно загалдели — игра подходила к концу, и на стол выкладывались последние костяшки.

Ловко лавируя среди яростно жестикулирующих игроков, связной проходил мимо столика. Внезапно он, коротко вскрикнув, споткнулся и упал лицом вперед, коротко вскрикнув, угодив прямо в группу игроков. Дряхлый стол рухнул, не выдержав его тяжести, костяшки рассыпались, и игроки с негодованием вскочили со своих мест.

Почти тотчас Джейк заметил, как молодой китаец с прилизанными волосами мотнулся в коридор, по которому только что проходил связной.

Джейк рванулся к столпившимся игрокам. Блисс стремглав пронеслась мимо, а он, присев на корточки, перевернул на спину связного. Кровь залила все вокруг. Джейк увидел нож, и в его голове пронеслось: Точно в сердце. Работа настоящего профессионала.

Глаза коренастого китайца остекленели. Его жизнь оборвалась мгновенно, подобно тому как гаснет свеча, задутая порывом ветра. Переход из бытия в небытие произошел мгновенно, без предупреждения.

Не обращая внимания на крики игроков, Джейк бросился вслед за Блисс и убийцей. Надо было глаз с него не спускать,— стучало у него в голове. — Я должен был догадаться. Как же это я не почувствовал?

Но, пожалуй, хуже всего было то, что теперь и Блисс угрожала смертельная опасность.

Тем временем Блисс, стремглав свернув за угол, успела заметить промелькнувшего впереди молодого китайца и бросилась за ним. Густой, сладкий запах опиума был здесь настолько силен, что почти заглушал едкие испарения. Воздух от едкого запаха потных тел сделался плотным и вязким, как в подземелье. По дороге она налетела на кучку тощих стариков, увлеченно игравших в фань тянь.Они обернулись, посылая ей вдогонку проклятия. Что эта баба делает в “Норе”? Пусть убирается отсюда домой,на кухню, чистить креветки. Вот самое подходящее для нее занятие, С какой стати она мешает мужчинам заниматься важным делом?

Блисс пропустила их замечания мимо ушей. С такими оскорблениями ей приходилось сталкиваться всю жизнь. Она научилась не обращать внимания на яд, заключенный в них. Она заметила, что молодой китаец метнулся влево, и, расталкивая игроков, парящих в клубах опиумного дыма, на всем ходу влетела в закуток, где царил полумрак.

Убийца поджидал ее. Неожиданно резкий удар обрушился на нее сверху. Девушка вскрикнула, ощутив острую боль в ключице и позвоночнике. Ноги ее подкосились, и она рухнула на земляной пол.

Наполовину оглушенная, Блисс почувствовала, как ее затаскивают в небольшую комнату, пропитанную омерзительным запахом. Вокруг себя в этом мраке она скорее угадывала, чем различала ленивые, замедленные движения курильщиков опиума. Кое-где неясно вырисовывались безжизненно лежащие изможденные тела, похожие на тени. Крошечные красные огоньки в маленьких чашечках на концах длинных трубок были здесь едва ли не единственными источниками света.

Блисс почувствовала жар, исходивший от тела ее противника. Она знала, что ему не составит труда прикончить ее в два счета.

Всего несколько мгновений он в раздумье стоял над ней, но их хватило Блисс, чтобы понять, что ей следует предпринять. В ее мозгу продолжали звучать гневные крики картежников: Что эта баба делает в “Норе”?Ее враг не отличался от других мужчин, и она знала, как обратить это против него.

Его громкое сопение отдавалось у нее в ушах. Оно разительно выделялось на фоне размеренного, глубокого дыхания курильщиков, валявшихся на полу.

Лежа на спине, Блисс обхватила убийцу рукой за шею и притянула его голову вплотную к своему лицу. В щелочках глаз, уставившихся на нее, она увидела желтые искры отражавшегося света. От китайца исходил резкий мужской запах. Блисс доводилось слышать, что некоторые убийцы испытывают сексуальное возбуждение, приканчивая жертву.

Ей нужна была передышка, чтобы прийти в себя и выработать план действий. Разведя ноги, она резко выпятила грудь, в то время как ее рука медленно скользила вдоль его шеи. Ей удалось ограничить движение его рук, и в тот же миг она нащупала большим пальцем нужную точку на его шее. Блисс боялась сделать неточное движение и позволить врагу разгадать ее намерения.

Она понимала, что у нее только один шанс уцелеть. Стоит ей ошибиться хоть на миллиметр, и для нее все будет кончено. Она не питала никаких иллюзий на сей счет и поэтому сосредоточилась целиком на своих действиях.

Сонная артерия. Блисс знала, куда следует надавить, чтобы пережать ее, и все же медлила. Слишком многое зависело от ее следующего шага. Смерть открыто стучалась в ее двери.

Она вдруг остро ощутила физическую близость его тела и решила, что пора действовать. Собрав всю свою энергию, ки, в тонкий луч, подобный лазерному, она направила его в точку, где се палец соприкасался с пульсирующей артерией. Широко открыв рот, она испустила пронзительный крик, как ее учил Джейк, и одновременно надавила на сонную артерию.

Ее действия имели поистине ошеломляющий эффект. Убийца дернулся, точно рыба, попавшаяся на крючок. Глаза его широко распахнулись, и Блисс стали видны круглые белки, становившиеся все более выпуклыми, по мере того как кровь отливала от его щек.

Лишь теперь, с опозданием разгадав замысел Блисс, китаец сделал ответный, чисто инстинктивный ход. Его кулаки, подобно двум железным молотам, обрушились на ее грудь. От страшной боли слезы выступили на ее глазах.

Ухмыляющийся, точно пьяный, китаец нанес еще удар. Он смеялся Блисс в лицо, несомненно получая удовольствие от происходящего. У нее мелькнула мысль, что, возможно, она ошиблась, и ей только показалось, будто силы начали покидать его.

Она отпустила сонную артерию и ударила его справа по ребрам. Два из них, самые нижние, сломались с отвратительным хрустом.

Услышав крики Блисс, Джейк молнией влетел в одно из ответвлений лабиринта и помчался по полутемному, почти совсем безлюдному коридору. Боковым зрением он заметил возню в одной из комнат и ринулся туда.

Схватив китайца сзади, он дернул его на себя. Блисс, сконцентрировавшая все свое внимание на противнике, даже не заметила появления Джейка и, почувствовав внезапную свободу, нанесла роковой удар. Как учил ее Джейк, она вонзила жестко выпрямленную кисть руки в живот китайца, разорвав кожу, оболочку мышц, какие-то внутренние органы. Она вложила в удар столько сил, что он неминуемо должен был оказаться смертельным.

— Нет! — крикнул Джейк, но он опоздал. К тому же Блисс не слышала его, Она сражалась за свою жизнь, и ее тело, слишком увлеченное стремлением выжить, не откликалось на внешние призывы.

Умирающий китаец выплюнул сгусток крови и желчи. Нагнувшись, Джейк бережно поднял Блисс с пола и прижал к себе. Потом он поцеловал ее и осведомился:

— Ты и порядке, Блисс?

— Джейк, — она припала головой к его груди.

— Ты молодчина, — тихо промолвил он, выходя из этого жуткого места.

Блисс сидела в их квартире на диване со стаканом хорошего шотландского виски в руке. Она не сводила глаз с Джейка Мэрока. Тот лежал возле нее, растянувшись во весь рост и скрестив ноги.

— Я все испортила, — негромко заметила она.

— Онхотел убить тебя, — возразил Джейк. — Ты сделала то, что должна была сделать. У тебя не оставалось выбора. Но многие смогли бы выжить в таком поединке, не говоря уже о том, чтобы победить, Думай только об этом.

— Да, но если бы я просто вырубила его, то мы смогли бы узнать много интересного, — она поднесла стакан ко рту. — Возможно, нам удалось бы даже добраться до этого шпиона, затесавшегося к нам.

— Мы имели дело с профессионалом, Блисс. Шансы извлечь информацию из такого человека близки к нулю. Я, честно говоря, рад просто тому, что мы оба уцелели.

Их дом стоял неподалеку от изогнутого дугой залива Отвращения, но они находились так высоко, что пронзительные крики чаек не достигали их слуха. За окном сверкало и переливалось оперенье огромного воздушного змея, застрявшего на дереве.

— Еще один тупик, — протянула Блисс и проглотила виски.

Вернувшись домой накануне, она долго принимала горячую ванну, а затем занималась любовью с Джейком. Именно этого ей хотелось больше всего.

— Мой отец, должно быть, уже давно проснулся, — сказал Джейк, глядя на змея.

Блисс следила за ним своими миндалевидными глазами. После долгой паузы она зашевелилась, точно решившись на что-то.

— Пойми, Джейк. Я часть йуань-хуаня,крута избранных. И я к тому же часть тебя самого. Если от меня нет проку...

Джейк посмотрел на нее и нежно улыбнулся. Протянув руку, он сжал пальцы Блисс.

— Что бы я делал без тебя, Блисс? Мой связной погиб, и то же самое случилось с его убийцей. Провидение, судьба. Если бы я не хотел, чтобы ты была рядом, то, черт побери, давно бы уже позаботился об этом, — он нахмурился. — Ты нужна мне. Если б тебя не было, не знаю, что со мной творилось бы по ночам.

Он имел в виду тяжкий период в его жизни, закончившийся совсем недавно. На протяжении девяти месяцев после возвращения в Гонконг из Вашингтона, где он убил Генри Вундермана, Джейк каждую ночь мог спать от силы час-два. Около полуночи он отключался, словно приняв снотворное, и Блисс тут же захлопывала книгу и, торопливо погасив свет, забиралась в постель рядом с ним.

И всякий раз между часом и двумя ее будил животный крик ужаса. Джейк был не в состоянии удержать в памяти приснившиеся кошмары, однако Блисс но сомневалась, что их источником являлось совершенное им убийство. Убийство “крестного отца”.

Блисс обвила его узкую талию руками. Ее длинные шоколадные пальцы бороздили переплетения его мышц. Уголком глаза она видела тревожные складки, прорезавшие его лицо.

— Помнишь больницу? — промолвила она. Джейк улыбнулся с отсутствующим видом.

— Да. Я испытал настоящий шок, вновь встретившись с тобой спустя столько лет.

— В детстве мы были очень милой парочкой, когда разгуливали по улицам Гонконга.

— Неужели? — Джейк пододвинулся к Блисс.

— Я так всегда считала.

— Это оттого, что ты рано повзрослела, — он скользнул пальцем вдоль ее щеки. — Для меня ты была лучшим другом.

Блисс рассмеялась.

— Теперь ты видишь, что я хочу сказать? Какой еще парень стал бы думать о девчонке как о лучшем друге?

— Думаю, ты права, — согласился Джейк. — Наверное, я люблю тебя.

Он увидел, что Блисс закрыла глаза. Интересно, что на нее так подействовало: ласкаили слова? Впрочем, какое это имеет значение, —подумал он. — Или я просто сошел с ума.

Ее глаза распахнулись, и теперь Джейк рассмеялся в свой черед.

— Я рада, что ты не сердишься на меня, — сказала Блисс.

— С чего это я должен сердиться? Он соскользнул с кровати на пол.

— С того, что год назад, вновь появившись в твоей жизни, я пришла как агент твоего отца... И мне запретили рассказывать тебе об определенных вещах, например, о внутреннем круге избранных, пока не пройдет какое-то время.

Карие, с необычным медным отливом глаза Джейка, полуприкрытые веками, потемнели.

— Отец хотел вернуть меня в мою семью и возложил эту миссию на тебя. С твоей помощью я отыскал своего кровного брата Ничирена. Я наконец обрел своего подлинного отца Ши Чжилиня. Благодаря тебе я вошел в йуань-хуань,крут избранных. Людей, которые когда-нибудь будут держать в своих руках бразды правления всей Азией.

— Ты гораздо больше, чем просто один из нас, мой милый, — заметила Блисс. — Ты Чжуань. Отец готовит тебя на роль нового лидера. Задумайся над этим: ты становишься самым могущественным и влиятельным человеком во всем восточном полушарии.

Джейк отвернулся, и Блисс подумала: Что-то не так, но вот что?Джейк босиком отправился в ванную. Он даже не побеспокоился закрыть за собой дверь, и Блисс, подтянув колени, не отрывала взгляда от его тени, загораживающей свет.

Выйдя из-под душа, он зашел в комнату и так посмотрел на Блисс, что ей показалось, будто он заглянул в самые сокровенные глубины ее души.

— Никто на целом свете не сумел бы сделать то, что оказалось по силам тебе, — промолвил он. — И потом, ты всегда сражалась плечом к плечу со мной против шпионов и убийц. Как вчера вечером. Даже смертельная опасность не пугает тебя.

— Я прошла хорошую школу у своего отца, — отозвалась Блисс.

Однако ее мысли блуждали где-то далеко. Она думала о том, как изменился Джейк, с тех пор как Чжилинь прибыл в Гонконг, Он моментально стал куда более властным и скрытным. Блисс спрашивала себя, не связано ли здесь одно с другим, но надеялась, что это не так.

Джейк приблизился к ней вплотную, и она ощутила силу, исходящую от него. Блисс купалась в ней, точно в лучах полуденного солнца.

— Борьба только начинается, — его голос звучал очень тихо. — Она приобретает куда большие масштабы, чем кто-либо из нас мог прежде представить себе. И до тех пор, пока она не окончена, нам будет нужна каждая крупица силы, которой мы располагаем.

Слова падали, точно удары молота. Блисс почувствовала, как се сердце забилось сильнее.

— Что происходит, Джейк? Что ты утаиваешь от меня?

Он внезапно улыбнулся и крепко поцеловал ее в губы.

— Ничего, — он поцеловал ее вновь. — Кстати, если уж зашла речь о твоем отце, сегодня днем я должен увидеться с Цунем Три Клятвы.

— Ты хочешь встретиться и с другими тай-пэнямикруга избранных или только с моим отцом?

Что омрачает мысли Джейка? —промелькнуло у нее в голове. Она почувствовала, что здесь что-то не так. Беспокоили ли его тени мертвых, недавно погребенных им? На мгновение в ее сознании промелькнуло озарение, подобное сверкнувшему лучу света. Нет, тут должно быть что-то еще. Она почувствовала леденящее прикосновение страха. Если Джейк перестал жить в согласии с самим собой и с окружающим его миром, то последствия могут оказаться самыми губительными. Ему требовалась максимальная собранность, чтобы выработать собственную стратегию внутри круга избранных и постараться понять действия противника. Если его киутратило гармонию, то способность Джейка принимать правильные решения окажется под серьезной угрозой.

— Нет, я хочу навестить только Цуня Три Клятвы, — ответил он. — Договорись с ним часа на три, ладно? Блисс кивнула.

— Конечно.

Она считала Цуня Три Клятвы своим отцом, потому что именно он воспитал ее. Блисс никогда не знала своего настоящего отца, а о матери сохранила лишь отрывочные воспоминания.

— И не забудь про экстренную встречу, которую созывает в полдень Эндрю Сойер, — добавила она. — Это самый ранний срок, на который согласились все тай-пэни.

Джейк молча кивнул.

— Ты не знаешь, в чем дело? — в голосе Блисс звучало беспокойство. — Эндрю был очень расстроен, когда звонил.

— Эндрю всегда чем-то расстроен, — заметил Джейк. Блисс собиралась было сказать, что хотела бы как можно больше ему помочь, но он уже отвернулся. Она почувствовала, что Джейк, еще не успев шагнуть за порог, уже расстался с ней. Его мысли занимало предстоящее сегодня утром свидание с отцом, великим Ши Чжилинем.

До появления в его жизни Генри Вундермана — его “крестного отца” — у Джейка имелись приемные родители. Соломон и Руфь Мэрок — еврейские беженцы, жившие в Шанхае, — однажды приютили Джейка и его мать, Афину. Она была безнадежно больна и умирала. Мэроки сделали все, что было в их силах, для нее и ее перепутанного ребенка.

К тому времени настоящий отец Джейка Ши Чжилинь уже присоединился к Мао, пожертвовав семьей и вообще всем, чем дорожил, чтобы внести свой вклад в решение судьбы Китая.

Будучи закулисной фигурой при Мао, он неустанно укреплял его власть. Его собственная позиция с каждым годом становилась все более устойчивой. Он прошел через мучительные, кровавые годы революции и борьбы за власть, затем через времена падения Мао и правления Банды Четырех, внезапный конец культурной революции. До сих пор он всегда оказывался вне междоусобных разборок китайских правителей, каждый раз оканчивавшихся чистками. Политические группировки, правившие бал в Поднебесной империи, сменяли друг друга. Однако Чжилиню удавалось уцелеть благодаря своей засекреченности.

Не то чтобы никто не пытался уничтожить его. Последним в длинной череде его врагов являлся У Айпин, возглавивший ЦУН — группу революционных министров, выступавших против дальновидных взглядов Чжилиня в отношении линии экономического и индустриального развития.

Однако, как и в случаях с другими врагами, отцу Джейка удалось перехитрить У Айпина. Теперь правители Китая решили идти путем, предложенным Чжилинем, и больной старик предпринял путешествие на юг, чтобы повстречаться со своими подросшими сыновьями: Джейком и Ничиреном.

Один из сыновей выжил, а другой погиб в роковой схватке, состоявшейся на веранде дома, стоявшего на высоком утесе над заливом Отвращения. Там Ничирен, обнаруживший, что Чжилинь тайно руководил его действиями, напал на отца, Джейк всего лишь встал на защиту старика. Своего отца. Защищая его, Джейк убил брата. Быть может, кто-то скажет, что они были братьями только наполовину, потому что Ничирен родился от любовницы Чжилиня. Какая разница? Одна и та же кровь — кровь Чжилиня — дала жизнь обоим. И ни тот, ни другой до окончания поединка не узнали об этом. Значительную часть своей зрелой жизни они провели, охотясь друг за другом и обмениваясь ударами, как и полагается злейшим врагам. Убийство дочери Джейка на берегу реки Сумчун три с половиной года назад было на совести Ничирена. Будучи агентом американской спецслужбы Куорри, Джейк сделал все возможное, чтобы выследить его. Узнавая все больше и больше о нем, он вместо одинокого волка-убийцы стал видеть в Ничирене человека, работавшего на русских, точнее на генерала Даниэлу Воркуту. До недавних пор Воркута возглавляла экстерриториальное управление в составе КГБ, внушавшее наибольший ужас. Лишь позднее Джейк установил, что на самом деле Ничирена контролировал не кто иной, как Чжилинь, сидевший в своем Пекине.

Все это входило в мастерский план Чжилиня, который сам старик называл своей жатвой — рен.Ши создал круг избранных, йуань-хуань,в который вошли могущественные люди. В йуань-хуанесостояли главные тай-пэни— руководители крупнейших торговых домов в Гонконге, а также “драконы” — главы трех самых больших тайных обществ, называвшихся триадами.

И кто же должен был возглавить этот круг? Джейк Мэрок, или Джейк Ши, как вам больше нравится. Тай-пэньвсех тай-пэней, самый главный. Ибо Джейк был Чжуань.

С тех пор как он заново обрел отца, тот занял огромное место в его жизни. Иногда Джейк проводил целые дни в беседах с Чжилинем. Нередко его усердие оказывалось чрезмерным даже для феноменальной выносливости старика.

Они беседовали, как правило, на берегу, сидя на песке и закатав штаны до колен. Морской прибой омывал их босые ноги. Даже проголодавшись, они не прерывали разговор и продолжали его за трапезой, почти не ощущая вкуса принесенной ими с собой еды. Они не замечали приставленных к ним в качестве охраны членов триады, которые лениво прогуливались по пляжу, добродушно поглядывая на малышей, с трудом ковылявших по песку, и внимательно изучая лица всех остальных людей, приближавшихся туда, где располагались отец и сын. Как Джейк, так и Чжилинь выглядели совершенно равнодушными к возможной опасности.

На сей раз над бухтой опустился такой густой туман, что казалось, будто ночь не желает ослаблять, своей хватки.

— Настало время тебе как Чжуаню приниматься за дело.

Чжилинь сидел, вытянув ноги перед собой. Узловатыми пальцами он разминал атрофированные мышцы на правом бедре.

— Разговоры остаются конструктивными до определенного момента, — промолвил он. — Дальше только действие имеет значение.

На костлявые плечи Чжилиня было наброшено зимнее пальто. Его мешковатые хлопчатобумажные штаны были подвернуты чуть ниже колен, но, несмотря на это, кое-где материя потемнела, намоченная брызгами прибоя.

— Чжуань — это тай-пэньвсех гонконгских тай-пэней.Он является главным “драконом” в круге избранных. В конечном счете Чжуань будет контролировать весь бизнес и торговлю, осуществляемую в Азии. Он станет той отдушиной, через которую Пекин начнет вести свои дела, а осевшие в Индонезии китайские бизнесмены — получать свою прибыль. Через него потечет торговля с Британией, точно так же, как и с Америкой, Японией, Таиландом, Малайзией.

Чжилинь глядел туда, где солнечные блики на воде блестели, подобно пластинкам из начищенной меди.

— Это высшая цель всей моей жизни, моей жатвы. Пятьдесят лет я мечтал об объединенном Китае. Я уже рассказывал тебе, как принимал участие в зарождении китайского коммунизма. Моя первая жена Мэй была помощником Сунь Чжоншаня, — он говорил о докторе Сунь Ятсене, основателя Гоминьдана. — Мы встретились в Шанхае в то время, когда организовывалась китайская коммунистическая партия.

Я поведал тебе о своем детстве в Сучжоу, о том, сколько времени я проводил в саду моего наставника Цзяна. Именно там я узнал, сколь важное значение в жизни имеет хитрость и изобретательность. Сад Цзяна выглядел настолько естественно, что некоторое время я вполне серьезно верил, будто каждое дерево, куст или камень в нем стоит на своих местах многие сотни лет, а может, даже с самого сотворения мира.

Вообрази себе мой испуг, когда Цзян открыл мне тайны своего сада. Он рассказал мне про холмик, который он создал собственными руками, стремясь достичь определенного успокаивающего эффекта. Про валуны, принесенные им с берега ручья. Про деревья, пересаженные с другого места, кусты, появившиеся в саду всего три недели назад. Сад был творением его рук, и все же нес в себе гармонию, присущую только самой природе. Неудивительно, что я полагал, будто сам Будда потрудился над этим клочком земли, а вовсе не разум одного-единственного человека.

Однако я ошибался и вскоре сам убедился в этом. Я стал частью плана, в соответствии с которым Цзян создавал свой сад.

Мысли об этом не выходили у меня из головы, пока я рос. К тому моменту, когда моя семья переехала в Шанхай, и пришло время мне поступать в колледж, я твердо знал, что должен каким-то образом применить стратегию Цзяна в игре, носящей название жизнь. Я уже являлся мастером вэй ции одерживал победы за игровой доской.

В те дни, Джейк, все мои друзья только и вели разговоры о том, чтобы очистить наше побережье от напавшего на него заморского дьявола. Заморский дьявол систематически вывозил из Китая его природные ресурсы, наживаясь за наш счет. Однако тогда страна была разделена на части и в ней шла междоусобная война. Как в таких условиях она могла оградить себя от заморского дьявола? На сей счет велись бесконечные споры. Я выслушивал мнения других, но редко вставлял собственные замечания, ибо знал, насколько враг коварен и хитер. Я размышлял о том, что если бы мы только проявили достаточную изобретательность, отдав заморскому дьяволу то, что, как он полагал, ему нужно, то смогли бы использовать его в своих целях так, как он использовал нас в своих. Нам бы удалось поставить его таланты на службу нашей стране.

Однако прежде всего Китай должен был объединиться. В то время у меня не имелось ясного представления о том, как можно укротить столь обширную страну, измученную нищетой и смутами.

И вот тогда-то в Шанхае произошла встреча, перевернувшая мою судьбу. Я столкнулся лицом к лицу с коммунистической идеей и инстинктивно почувствовал, что нашел наконец нечто, благодаря чему мир может вновь воцариться на нашей земле.

Тогда наступила первая стадия рена, моей полувековой “жатвы”. Однако для воплощения в жизнь своих идей мне пришлось покинуть Шанхай и Афину — мою вторую жену и твою мать... И покинуть тебя. У меня не было выбора. Китай стоял для меня на первом месте. Так было всегда.

Теперь мы наконец добрались до финальной стадии. Тебе предстоит стать оросительным каналом, по которому потечет все могущество азиатского континента. Китай вновь станет единым целым. Это произойдет не путем разрушения Гонконга, к чему рьяно стремятся некоторые умники в Пекине, но через использование всех преимуществ, полученных этой колонией от заморского дьявола. Я говорю о свободной торговле и открытом рынке. Сохранив лицо, мы сумеем добиться от заморского дьявола помощи для нашей промышленности и электроники, в которой так остро нуждаемся.

Под сенью широко раскинутых крыльев круга избранных Китай будет процветать и развиваться.

Это твоя судьба, твое предназначение — увидеть плоды моей “жатвы”. Пройдут годы, и коммунизм увянет и отомрет сам собой. В прошлом он сослужил нам добрую службу, став мощным инструментом в наших руках. Он пробудил спящего колосса, каким являлся Китай, и продвинул его вперед до определенного рубежа, Однако теперь он тянет нас назад. Мы задыхаемся в тисках устаревшей доктрины, в то время как весь мир шагнул уже в новую эпоху. Если мы не последуем его примеру и не вступим в новую, великую обитель человечества, то Китай обречен на отсталость и реальную перспективу попасть в подчинение Москвы. Советы на протяжении десятилетий искали ключ к управлению нашим будущим.

Чжилинь сделал неловкое движение, и на короткое мгновение гримаса боли омрачила его лицо.

— С самого начала, Джейк, я знал, что не смогу пройти дальше стадии Цзян. Я успел сделать достаточно много за свою жизнь, и вот теперь я нашел тебя, своего сына. Я создатель. Тебе же уготована роль Чжуаня, канала, через который будет течь вся деловая энергия в Азии. Я признаю, что не в состоянии контролировать все силы, вступающие в игру на нынешнем этапе не только на материке и в Гонконге, но и в Бангкоке, Сингапуре, Маниле, Куала-Лумпуре, Дели, Токио и Осаке. Некоторые связи уже установлены и отданы в твое распоряжение. Остальными придется заняться тебе самому. Это входит в обязанности Чжуаня так же, как и продолжение борьбы с нашими врагами.

Какая-то джонка обогнула мыс и взяла курс в открытое море. Ее парус надулся, поймав зимний ветер, и джонка накренилась.

Чжилинь протянул перед собой открытую ладонь, и Джейк увидел на ней нефритовую гемму с изображением двух мифических животных, сошедшихся в смертельной схватке. Некогда гемма была расколота на четыре куска, соединенных теперь между собой золотыми скрепками.

— Недостаточно лишь предаваться мечтам и плести паутину власти, — Чжилинь поворачивал гемму на ладони то так, то эдак. — Наши умозрительные схемы окажутся никуда не годными в конечном счете, если йуань-хуань,крут избранных, распадется. Связь между его членами может оказаться куда более хрупкой, чем ты предполагаешь. Да, “драконы” триад и тай-пэни,выбранные мной, связаны этим фу,императорской печатью, выгравированной на нефрите, части которой ты, Ничирен, Блисс и Эндрю собрали воедино.

Он поднял гемму на свет. Солнечные лучи, просвечивающиеся сквозь камень, заставлявшие его сверкать и искриться, казалось, пробудили к жизни сражавшихся животных.

— Поразмышляй над этим изображением: легендарная битва между тигром и драконом за первенство на земле. Возможно, именно это мы и имеем в виду на самом деле, рассуждая о чудовищной по сложности задаче, стоящей перед йуань-хуанем.Она заключается, во-первых, в защите нового Китая, контуры которого только-только начинают вырисовываться, от врагов: русских, англичан, американцев и тех умников в Пекине, что не желают смириться с неизбежной гибелью коммунизма. Во-вторых, в объединении Гонконга и материка с постепенным присоединением Японии, Малайзии, Индонезии, Таиланда, Филиппин, дабы сильный и однородный Китай стремительно ворвался в двадцать первое столетие.

Мы должны не допустить раскола в своих рядах. Пока мы все в единой связке: мои братья — Цунь Три Клятвы и Т.И.Чун, Эндрю Сойер, преданный мне и моей семье, благодаря услуге, оказанной ему мной много лет назад, “драконы” трех главных триад.

Однако эти “драконы” будут держаться чрезвычайно недоверчиво, постоянно ища возможность наступить на мозоль конкурентам внутри йуань-хуаня.На них нельзя рассчитывать как на источник значительных капиталов. Их поддержка проявляется в других аспектах. Нет смысла ни дискутировать по поводу этой ситуации, ни пытаться изменить ее. Ее нельзя изменить. Это джосс —предначертание.

Мы должны ни на секунду не забывать о том, что наши враги, могущественные враги во многих странах, будут стараться разрушить йуань-хуань.Если они преуспеют в этом, Гонконг превратится в поле торговых сражений. Каждое государство, каждая финансовая клика будут искать способ урвать кусок от богатств, обильной рекой текущих через Гонконг. Уровень прибыли резко сократится. Начнется война. В результате Китай вновь погрязнет в средневековом болоте, из которого только-только начал выбираться. Разделившись, мы станем уязвимыми, и нас быстро смогут уничтожить. Поэтому старайся любой ценой избежать подобного развития событий. Ты — Чжуань. Без твоей силы и мудрости Китай никогда не станет обновленной мировой державой. Без тебя и круга избранных нам как нации надеяться не на что.

Чжилинь отвернулся от плоского диска солнца. В его черных глазах вспыхивали яркие огоньки: отблески космической энергии. Будь на его месте человек послабее, он давно уже скончался бы, не выдержав обессиливающих мучений, порожденных болезнью. Тело предавало Чжилиня, но его дух был настолько дисциплинирован и подчинен воле, что мог на самом деле отделять себя от переплетении нервов, сотрясаемых ужасными болями.

— Наши враги хорошо известны нам, отец, — промолвил Джейк. — В России Даниэла Воркута ищет способ захватить контроль над кругом избранных, а заодно и над всем Гонконгом. Однако мы знаем ее здешнего агента, сэра Джона Блустоуна, тай-пэня“Тихоокеанского союза пяти звезд”, хотя он сам еще не догадывается о том, что разоблачен.

Тревожный звонок уже прозвенел. Шпионы Джейка, которых в Гонконге было множество, принесли известия о странном событии — вечеринке на борту “Триремы”, 130-футовой яхте сэра Джона Блустоуна. В число гостей входили по крайней мере четыре могущественных тай-пэня.Джейк не смог узнать имена всех, кто гам присутствовал. Однако сознания того, что целых четыре тай-пэня,облеченных реальной властью, провели вместе с Блустоуном продолжительное время, было достаточно, чтобы внушить ему серьезное беспокойство.

Возможно, этот уик-энд являлся не более чем двухдневным круизом по Южно-Китайскому морю. В конце концов, про развлечения, которые устраивал для гостей Блустоун, ходили легенды по всей колонии. Однако, как ни старался Джейк, он не мог избавиться от жужжащего роя вопросов, назойливо крутившихся у него в голове. Как он жалел, что у него нет своего человека среди экипажа “Трирема”! Вернувшись после встречи с агентом в офис, он решил, что займется этим вопросом, как только появится свободное время.

— Ты забываешь о шпионе, сообщившем Химере, что ты владеешь кусочком фу.Его имя все еще не известно нам, — возразил Чжилинь. — Ты обязан найти и уничтожить этого человека. Сколько горя нам принесло его предательство. Из-за него погибли Марианна и твой брат Ничирен. Возмездие должно свершиться.

— Этот шпион прячется слишком глубоко, отец. — Джейк никак не мог выбросить из головы вечеринку на “Триреме”. — Боюсь, придется выкопать много корней, прежде чем мы узнаем, кто он такой.

— Время для нас сейчас очень дорого, Джейк.

— Ты бы приветствовал мои действия, если б я разбил своими руками круг избранных? Цзян покачал головой.

— Ни в коем случае. Круг избранных имеет первостепенное значение. Если он будет уничтожен, то вся моя жизнь, все мои жертвы и мучения, все смерти, причиной или свидетелем которых я являлся, — все пропадет зря. Только йуань-хуаньспособен помочь Китаю выстоять против внешних и внутренних врагов. Однако этот шпион вновь и вновь демонстрирует свою способность наносить нам чувствительные удары.

Внезапно Чжилинь сделал то, что делал чрезвычайно редко. Он протянул руку и сжал своими узловатыми, старческими пальцами плечо сына.

— Ты — Чжуань, — повторил он уже в который раз. — Любыми способами добивайся того, что тебе кажется правильным в данных обстоятельствах. Я знаю: что бы ни случилось, ты не подведешь меня. Ты должен сохранить целостность йуань-хуаня любойценой. Ты слышишь меня? Любой ценой. Если ты не сможешь быть безжалостным к друзьям, точно так же как по отношению к врагам, то не сумеешь добиться успеха на посту Чжуаня. И моя пятидесятилетняя жатваокажется бессмысленной тратой времени и сил.

Вспомни недавнюю историю Китая. Наша жалкая грызня из-за пустяков позволила заморскому дьяволу вторгнуться в страну. Наше невежество в отношении мировой культуры дало возможность заморскому дьяволу эксплуатировать нас. Однако я знал, что именно из-за превращения нашего народа в сборище нищих кули идея коммунизма способна всколыхнуть даже такую громадную страну.

Коммунизм в конечном счете является только средством. Те из нынешних правителей в Пекине, которые до сих пор цепляются за его окостеневшие догматы, поступают так лишь с целью сохранения власти в своих руках. Коммунизм перестал приносить пользу Китаю. Напротив, он сдерживает прогресс страны. С самого начала в мои намерения входило использовать Гонконг в качестве меча, постепенно отсекающего умершие доктрины без ущерба для авторитета Китая. Такой путь представлялся мне совершенно очевидным. Пекин не может в одночасье выбросить на свалку идеи, которые поддерживал столько лет.

Моя жатвапредставляла собой нескончаемую борьбу за спасение Китая от него же самого, — старик покачал головой. — Гонконг — это ключ к безопасности и процветанию не только для нас, но и для всей Азии. К несчастью, наши враги знают об этом ничуть не хуже.

Чжилинь опустил голову, и Джейк с тревогой спросил:

— В чем дело, отец?

Ему показалось, что тот внезапно постарел, что болезнь и многолетняя усталость берут свое. Лицо Чжилиня приобрело унылое, безжизненное выражение. Джейк почувствовал спазм в желудке. Ему вдруг стало страшно за отца.

— Отец, тебе больно?

Старик вновь покачал головой. Он держался с такой осторожностью, словно боялся рассыпаться на части.

— Боль, которая мучает меня, не имеет никакого отношения к моей болезни.

Он закрыл глаза. Долгое время они оба сидели молча, не проронив ни звука. Над их головами разносились пронзительные крики чаек, круживших в тусклом свете зимнего дня. Над водой клубился туман, похожий на дым, извергающийся из пасти дракона. Джейк чувствовал, что где-то там, в этой белой мгле, блуждает неведомый ужас.

— Я долго не решался сказать об этом даже тебе, Джейк, — прервал наконец затянувшееся молчание Чжилинь. — Однако в сложившейся ситуации у меня нет иного выбора. — Он с такой силой сжал нефритовую печать, что его пальцы побелели. — Есть одна вещь, о которой мы не часто вспоминаем в наших беседах. Камсанг.

— Это наш главный козырь, — заметил Джейк. — Помнится, ты говорил, что Камсанг в конечном итоге, весьма вероятно, может сыграть спасительную роль в судьбе Китая.

Теперь стало заметно, как Чжилиня пробирает дрожь.

— Камсанг всегда был обоюдоострым мечом, — возразил он. — Мы все понимали это с самого начала. В любом проекте подобного рода содержится разрушительный потенциал. Тем не менее в то время мы считали, что риск в данном случае оправдает себя. Нам казалось, что мы сумели создать адекватные ему системы контроля и безопасности. — Он глубоко вздохнул. — Однако теперь все обстоит иначе.

Повисло мертвое молчание, и в этой тишине Джейк ясно различал плеск волн.

— Что случилось с Камсангом, отец? — он не узнал собственный голос.

Его сердце вдруг заколотилось с бешеной скоростью, отдававшейся в ушах колокольным звоном.

Чжилинь смотрел на море, туда, где за полоской прибоя и силуэтами крошечных джонок, высоко поднимавшихся на гребнях волн, простиралось чистое пространство.

— Ученые совершили там открытие, — тихо промолвил он. — Ужасное, пугающее открытие. Его сделали совершенно случайно во время выполнения обычных, плановых экспериментов, — он резко повернул голову, и зловещий взгляд черных глаз пронзил Джейка насквозь. — Джейк, оно представляет угрозу для всего мира. Разрушительный потенциал Камсанга, о котором я говорил, стал поистине безграничным. Он настолько ужасен, что ты обязан предотвратить малейшую попытку воспользоваться им. Лучшие представители всех народов предпочли бы зарыть его как можно глубже. Однако кроме них есть и другие, которые... — он внезапно оборвал фразу и, слегка поежившись, вновь подставил свое лицо бледным лучам солнца. — Русские охотно пошли бы на все, лишь бы овладеть секретом Камсанга. То же самое касается американцев и англичан. И ты, Джейк... Теперь ты его единственный хранитель.

Он вложил нефритовую печать в руку сына и продолжил:

— И ты, и я держали ее в руках, и все же она осталась такой же холодной, какой и была. Камень всегда холоден, в отличие от людей, распаляемых страстями и желаниями. Это урок, который необходимо усвоить, — Чжилинь положил свою ладонь сверху на печать, так что нефрит словно стал связующим звеном между отцом и сыном. — Существует пословица, Джейк, более древняя, чем само Дао: “На вершине горы царят холод и мрак, однако без них не было бы ничего”, — он пододвинул ноги навстречу набежавшей на берег волне. — Ты сейчас стоишь на вершине горы и уже должен был почувствовать холод и мрак вокруг себя. Не познав их истинной сущности, ты собьешься с пути. Твои чувства умрут. Останется лишь страх, который станет преследовать тебя до конца жизни.

Соленый ветер освежал лицо Джейка. Откуда-то издалека доносился детский смех и радостный собачий визг. Однако все ощущения казались стертыми, расплывчатыми, и лишь одно выделялось на их фоне. Джейк чувствовал, как холодная резная нефритовая печать наливается тяжестью в его руке. Отец, —хотелось ему спросить, — когда я усвою твой урок, сделаюсь ли и всесильным или стану просто бесчеловечным?

Однако, сидя на пляже в заливе Отвращения, возле своего отца — Цзяна, творца, создателя, — он не мог вымолвить ни слова. Он просто ждал, когда отец объяснит ему, что произошло с Камсангом. Объяснит, каким образом мир вдруг преобразился, став гораздо более опасным местом, чем прежде.

Чжинь Канши находился в Цянмине, районе Пекина, начинающемся к югу от площади Тяньаньмынь. Он представляет собой лабиринт из узких улочек, вдоль которых тянутся ряды продовольственных лавок и торговых лотков. В желто-серой шинели с погонами, туго перетянутой поясом, полы которой доставали до земли, Чжинь Канши казался еще более высоким и худым, чем был на самом деле.

Мимо него двигался бесконечный поток велосипедистов. Сырой, холодный воздух поглощал почти все звуки, так что двухколесные машины, проносившиеся мимо без малейшего шума, производили жутковатое впечатление. Тучи пыли превратили воздух в черную патоку.

Чжинь заметил приземистого, коренастого человека у входа в лавку, где торговали коврами, и подошел к нему.

— Доброе утро, товарищ. Как поживает наша лизи,наша несносная ягодка?

Полковник Ху с шумом вздохнул.

— С нашей лизивсе в полном порядке, как и следовало ожидать, — ответил он.

Полковник Ху, как обычно, чувствовал себя неуютно в присутствии Чжиня. Грубые, плебейские черты его лица разительно контрастировали с элегантной внешностью Чжинь Канши.

— Операция по ее поимке прошла удачно? — осведомился Чжинь.

Они медленно шагали по тротуару, пробираясь через толпы покупателей. Чжинь Канши не любил стоять на месте.

— Без лишних трудностей, — сказал полковник Ху, но Чжинь насторожился, уловив некоторую странность в интонации собеседника. — Предложенный вами план оказался верным. Они привыкли к тому, что их искали неподалеку от рек. Так было на протяжении многих лет.

Мы обнаружили Ченга и девушку на горном склоне и застали их врасплох, когда они спали. — Полковник Ху пожал плечами. — И тем не менее я потерял двух человек, а еще один лежит в коме. Эти люди исключительно находчивы.

Чжинь Канши показалось, что он уловил уважительные нотки в тоне, которым полковник произнес последние слова. Впрочем, он не был в этом уверен.

— Мы предприняли все необходимые меры предосторожности, и все же они сумели оказать сопротивление.

— Жаль, что так вышло с ее сопровождающим, — промолвил Чжинь Канши. — Я предпочел бы его допросить с пристрастием.

— Ченга? — Полковник Ху опять пожал плечами. — Он погиб как настоящий солдат. Пуля попала ему в сердце.

Чжинь Канши фыркнул.

— Погиб как “настоящий солдат”!.. Что это еще за романтическая ахинея? В смерти нет ничего романтического.

Полковник промолчал. Дойдя до конца квартала, они свернули направо. Этот район прилегал к железнодорожной станции. По пути они миновали целый ряд аптек, продававших традиционные лечебные средства. Узкие помещения этих магазинчиков были заставлены запыленными стеклянными полками со снадобьями из оленьих рогов, измельченных зубов тигров, кореньями женьшеня и всевозможными разновидностями грибов.

Чжинь Канши кивнул, показывая, что данная тема исчерпана.

— Впрочем, нас в конце концов интересует девчонка. Спасибо У Айпину, узнавшему, что она входит в состав триады Стального Тигра. Его почти патологический интерес к этой организации позволил ему незадолго до смерти выследить девушку и установить ее личность и другие данные. Такое наследство он оставил своему другу Хуайшань Хану.

— Так это через него мы вышли на девушку?

— Да, — задумчиво ответил Чжинь Канши. — Скоро она превратится в послушный механизм, собранный вашими руками.

— Существует большая вероятность, — медленно протянул полковник Ху, — что то, о чем вы просите меня, в корне изменит ее личность.

Да,— мысленно согласился с какими-то своими внутренними мыслями Чжинь Канши, — да. Она подобна древнему мифическому существу. Любой, мужчина, взглянувший на еелицо, оказывается во власти ее чар.Он резко остановился и повернулся к полковнику.

— Я должен сказать вам вполне определенно: значение всей операции настолько велико, что между нами должно быть полное взаимопонимание. Это относится и к вам, и ко мне, — он сделал паузу и устремил свой пытливый взгляд на полковника, стараясь зафиксировать малейшее изменение в выражении лица собеседника.

Тот немного погодя кивнул.

— Согласен.

Впервые полковник Ху осознал истинную причину того состояния, которое появлялось у него всякий раз в присутствии этого человека. Я боюсь его, — снекоторым изумлением признался он себе. — Чжинь Канши знает, какую силу таит в себе лизи. Неужели она оказала такое сильное впечатление на меня, своего тюремщика? Интересно, насколько догадки Чжинь Канши близки к истине?Больше всего Ху беспокоило то, что он сам не знал ответа на эти вопросы.

— Ну вот и славно, товарищ полковник. Эта ягодка еще не созрела. Однако сие отнюдь не означает, что она не опасна. Она исключительно опасна.

Чжинь Канши внезапно пошел, и полковник Ху, застигнутый врасплох, поспешил догнать его.

— Вы попали в точку, — промолвил он. — Однако, должен сознаться, я не уверен, понимаете ли вы всюстепень опасности, которую она представляет в моих руках.

Чжинь Канши повернулся к собеседнику. В его глазах вспыхнуло пламя, точно они источали поток энергии.

— Скажите, товарищ полковник, — осведомился он, — вы когда-нибудь бывали в море?

— Нет, — отозвался озадаченный Ху. — По правде говоря, путешествие по воде вызывает у меня морскую болезнь.

Чжинь Канши рассмеялся.

— Верно. Похоже, так обстоит дело со многими нашими соотечественниками. Однако в обиходе у моряков есть один термин, который вам необходимо запомнить, работая с нашей лизи. Она похожа на прекрасную яхту. Имея дело с ней, человек начинает ощущать вседозволенность. Поэтому, товарищ полковник, опасайтесь идти в слишком крутой бейдевинд. В противном случае ваш корабль может пойти ко дну. — Он бросил взгляд на свои часы. — Я опаздываю.

Полковник Ху умел распознать угрозу под любой личиной. Он остался стоять на месте, следя за удаляющимся Чжинь Канши. Через несколько мгновений высокая фигура в желто-серой шинели затерялась в водовороте пешеходов и велосипедистов.

Этот портфель Ян Маккена получил в тот момент, когда возглавляемое им полицейское подразделение усмиряло беспорядки, вспыхнувшие в Стенли. Он руководил тремя своими людьми, теснившими назад толпу оглушительно кричащих китайцев, в одно мгновение разметавших хлипкий барьер, воздвигнутый полицейскими перед входом в “Гонконг и Бангкок Траст Банк”. Вдруг какой-то ничем не примечательный китаец вложил что-то в свободную руку Маккены, Благодаря внушительному росту (шесть футов и три дюйма) инспектор выделялся даже в этой сумасшедшей давке.

В первое мгновение Маккена даже не заметил, что произошло. Он был слишком увлечен вышибанием зубов одного из бузотеров. Его полированная трость из тикового дерева стремительно взмывала вверх и столь же стремительно опускалась вниз, круша человеческую плоть. Каждый меткий удар сопровождался хрустом, ласкавшим слух инспектора.

Истекающий кровью китаец повалился лицом на асфальт, и, перешагивая через него, Маккена внезапно ощутил добавочный вес в своей руке. Недоуменно повернув голову, он увидел портфель и того самого неприметного человека.

— Это для вас, инспектор Маккена, — промолвил китаец.

— Эй! — окликнул его тот. — Эй, ты!

Но было уже слишком поздно. Незнакомец растворился в обезумевшей пестрой толпе.

Среди всех китайцев, которым приходилось иметь с ним дело, Маккена был известен под кличкой Напруди Лужу. Даже те из них, кто работал под его началом, называли его так, правда лишь между собой и непременно на родном языке. Огненно-рыжий австралиец говорил на кантонском и немного на ханьском диалектах китайского языка с ужасающим акцентом. Он прошел курс обучения ремеслу полицейского в одном из малонаселенных районов Австралии, прежде чем эмигрировал в Гонконг десять лет назад. Он получил должность капрала Королевской колониальной полиции и благодаря откровенной подлости и огромной силе воли дослужился до звания капитана.

Он обладал чисто звериным, инстинктивным умением находить наиболее уязвимое место врага, и эта черта внушала страх не только его подчиненным, но и начальникам.

Однако находились и такие, кто не боялся Яна Маккены. И среди них — Верзила Сун, обладатель порядкового номера 489 в крупнейшей кантонской триаде, 14 К. Именно Верзила Сун, потерпевший неудачу при попытке полюбовно договориться с Маккеной, сумел обнаружить слабую точку австралийца. Капитан получил конверт с фотографиями, на которых он был снят вместе с одиннадцатилетним китайским мальчиком в позах столь интимных, что публикация этих снимков не только означала бы конец его карьеры, но и, более чем вероятно, обвинительный приговор уголовного суда.

Теперь дважды в неделю Маккена докладывал о деталях своей текущей работы прямо Верзиле Суну. В нарушение всех традиций номер 489 не побрезговал лично вручить капитану глянцевый малиновый пакет со снимками.

Этот жест имел свой подтекст: точно такой же красный конверт с символической суммой денег было принято давать прогоревшему конкуренту. И этим он смертельно ранил самолюбие австралийца. При всем старании Маккена не мог забыть тот миг, когда Верзила Сун вложил конверт в его руку. Каждый жест, каждый запах, а самое главное, лукавый, насмешливый блеск в глазах номера 489 неизгладимо врезались в память капитана. Такого оскорбления он забыть не мог, ибо Сун, лично явившись на рандеву и глядя снизу вверх на рослого австралийца, заставил того чувствовать себя жалким, ничтожным пигмеем.

Наконец его люди разогнали последних участников так называемых “беспорядков”, и Маккена задумался над тем, какое новое унижение для него придумал дракон из 14 К. Его лицо побагровело, и причиной тому было не пребывание в толпе истеричных желтолицых дикарей.

Маккена подул в свисток, призывая своих людей вернуться в фургон, доставивший их сюда из участка. Окинув взглядом китайца, валявшегося на тротуаре, капитан смачно плюнул в его разбитое лицо. Как бы ему хотелось, чтобы оно оказалось физиономией Верзилы Суна.

Развернувшись, он тяжело зашагал к фургону, повторяя про себя: Наступит день, когда я сделаю это. И тогда я уважу, как краснеет его лицо. Чума на него и его проклятую триаду.

Он открыл портфель, только добравшись до участка. Однако он не решился проделать это даже в своем кабинете. Вместо этого он прошел по коридору в мужскую уборную, где стояла невыносимая вонь. Единственное закопченное окно было закрашено белой краской. На полусгнившем подоконнике валялась целая груда черных высохших мух. Одна их них, все еще живая, не прекращала вялые попытки пробиться сквозь стекло. Проникавшего в уборную тусклого света зимнего солнца хватало ровно настолько, чтобы зародить у обессилевшего насекомого ложную надежду.

Маккена замешкался. Глупое постукивание мухи о стекло, звук которого усиливался, отражаясь от стен, раздражал его.

Внезапно Маккена перенесся в свое далекое прошлое, на дикие просторы Северной Территории в Австралии. Там, на границе пустыни Гибсона, он и его напарник напали на след трех аборигенов, обвинявшихся в краже шести молодых бычков. Маккена хорошо помнил, как заартачился Дик Джонс, его напарник, не желавший двигаться дальше, завидя пустыню.

— Только не туда, дружище, — его глаза превратились в две узенькие щелочки на загорелом лице. — Черт с ними, с этими козлами. Они сами изжарятся там.

Ни одно живое существо не могло находиться в январе в пустыне без укрытия от палящего солнца и без достаточного запаса воды.

— Они здесь как рыбы в воде, — возразил Маккена. — Во время перехода через пустыню они станут убивать животных одно за другим, пить их кровь и есть мясо. Им удастся улизнуть, если мы повернем назад.

— Послушай, они ведь голодают. Им приходится воровать, чтобы выжить.

— Когда они увидят вот это, — Маккена извлек из кобуры “Магнум 357”, — то поймут, что поступили неправильно. — Он облизал губы, взведя курок. — Такова, мой милый, наша работа. Если мы не добьемся этого, то не добьемся ничего.

— Мы должны притащить их живыми, Ян, — промолвил Дик, тревожно глядя на ствол пистолета напарника, — не забывай об этом.

Маккена ухмыльнулся, оскалив зубы. — Пора в путь, дружище. Пошли.

Два дня ушло у них на то, чтобы взять след аборигенов и догнать их в пустыне. На закате второго дня они взобрались на небольшой холм и обнаружили на противоположном склоне туземцев и то, что осталось от скота. Они провели в пустыне уже более пятидесяти часов, и это давало о себе знать. Истощенные ужасающей жаждой и бессонницей, они нервно вздрагивали, заслышав любой незнакомый звук.

— Давай брать их, — промолвил Дик, с трудом шевеля запекшимися губами.

В тот же миг Маккена по-звериному тихо устремился вниз.

Заслышав приближение полицейского, аборигены подняли головы. Как и предсказывал Маккена, они жадно пили кровь только что зарезанного бычка, лежавшего на земле с распоротым брюхом.

Никто не проронил ни звука. Аборигены даже не шелохнулись. Их лица не выражали ни злобы, ни запоздалого раскаяния, как подумал Маккена уже позднее, удивляясь.

— Ладно тебе... — едва успел начать Дик.

Маккена наизусть знал речь, которую тот собирался произнести. Он вытащил “Магнум” и всадил по очереди всем троим пулю в лоб. Они упали вперед, прикрыв собой труп животного.

— Боже милостивый! — Дик повернулся к напарнику точно ужаленный. — Ты сошел с ума? Мы ведь должны были притащить назад их живыми. Жи-вы-ми, черт возьми!

Маккена спокойно убрал “Магнум” в кобуру.

— Теперь послушай, что я тебе скажу, — промолвил он. — Мы уже и так бродим по этой вонючей пустыне два дня. Их было трое, а нас — всего двое. Взгляни на вещи трезво: сколько мы бы еще протянули? Ты полагаешь, что сможешь не спать еще одну ночь? И как ты думаешь, что случилось бы, когда ты сомкнул бы глаза хоть на минуту? Ты бы уже никогда не проснулся, дружище, и я тоже, вот так-то. Мой способ более надежный, а значит, и единственно верный.

Они заночевали прямо там же, плотно поужинав мясом бычка. На запах мертвечины вскоре слетелись мухи. Дико было видеть их в пустыне. Их гудящие рои облепили тушу животного и тела аборигенов, не делая между ними, по-видимому, никакого различия.

Раздалось легкое постукивание. Маккена повернул голову в ту сторону, откуда доносился звук. В последнем свете угасающего дня он увидел муху, бившуюся о широко раскрытый глаз одного из туземцев, словно приняв его за кусочек стекла.

Тук-тук-тук...Тук-тук-тук...И так без конца, до тех пор пока этот звук не стал действовать на нервы Маккене. Он поднялся и приблизился к трупу. Тук-тук-тук...Он заглянул в его помутневшие глаза. Тук-тук-тук...

—Черт тебя побери! — выругался он, и тяжелый ботинок с размаху опустился на пепельно-бледное лицо. — Заткнись! — Затем он вытер подошву о труп. Мертвому аборигену это было уже все равно.

Однако в ту ночь Маккена слышал, как противное постукивание возобновлялось вновь и вновь, и не мог с этим ничего поделать. Он медленно поджаривался на раскаленной почве, потирая веки, стараясь избавиться от рези в глазах и чувствуя, как отвратительные насекомые ползают по обнаженным участкам его кожи.

Он проснулся от кошмарного сна, весь мокрый от пота. Громкие частые удары сердца отзывались болью в груди. Дик Джонс сидел рядом, подобрав колени, и пристально вглядывался в лицо Маккены. Увидев, что тот уже не спит, он пробормотал:

— Хотел бы я знать, как тебе удается спать. Вернувшись, Джонс подал прошение о переводе в другое место, и с тех пор Маккена его больше не встречал. Однако вот это постукивание время от времени продолжало преследовать его.

Вот и теперь благодаря ему события тридцатилетней давности, перешагнув через гигантскую пропасть во времени и пространстве, навалились на него чудовищной тяжестью многотонного катка. В два шага он пересек уборную и прижал жирную черную муху к грязному стеклу двумя пальцами.

— Словно прыщик. Раз — и нет, — пробормотал он себе под нос и направился в ближайшую из кабинок. Заперев дверь, он уселся на толчок и положил на колени дипломат.

Некоторое время он просидел неподвижно. Вытряхнув сигарету из пачки, он прикурил и глубоко втянул в легкие табачный дым, а затем с шипением выпустил его. Был ли то покорный вздох перед лицом неизбежности?

Латунные замки открылись с легкими щелчками. Маккена поднял крышку и едва не задохнулся от неожиданности. Сигарета повисла у него на губе. Струйка сизого дыма вилась перед его округлившимися от изумления глазами.

— Господи! — услышал он свой собственный сдавленный шепот.

Словно сами собой его пальцы стали извлекать из дипломата пачки денег. Три тысячи американских долларов. Все еще плохо соображая, он пересчитал их заново: сумма была той же.

Только тогда он заметил записку. Она была приклеена изнутри к крышке дипломата. Маккена развернул ее и прочел: “Если такая еженедельная плата за оказание определенных услуг может заинтересовать Вас, то будьте добры явиться сегодня ночью в два часа тридцать минут на пляж Заколки. Добравшись до второго фонаря на третьем километре дороги к северо-востоку от Стенли, сверните на пляж и ждите у кромки воды”.

Подписи на записке, напечатанной на машинке, не было.

Однако не этот клочок бумаги, а содержимое дипломата словно магнитом притягивало взгляд Маккены. Капитан Королевской колониальной полиции нервно поежился, как будто предвкушая необычное лакомство.

Переместившись в кабинет, принадлежащий еще Энтони Беридиену, ныне покойному первому директору Куорри, Роджер Донован захватил с собой маленькое полотно Жоржа Сера. Доновану оно казалось исключительно необычным произведением. Когда-то он получил его в подарок. Дважды в сутки — на рассвете и в сумерках, когда свет за окном становился не слишком ярким, но и не тусклым, — кажущиеся разбросанными как попало мазки на холсте вдруг оживали, образуя уникальную световую гамму. В них даже совершенно непостижимым образом проступали очертания некой формы.

Донован подозревал, что именно поэтому работы Сера так сильно привлекали его. Этот художник творил на полотнах настоящие чудеса. Донован твердо знал, что в повседневной жизни чудес не бывает. Однако Сера обладал способностью отвлекать Донована от рутины. Его уединение оборвал мелодичный звонок. С грохотом опустив на окнах тяжелые стальные жалюзи, он оторвался от созерцания своего чуда. Звонок раздался вновь, и Донован сказал:

— Войдите.

Массивная дверь отворилась. После гибели Генри Вундермана Донован позаботился о создании вокруг своей резиденции шестиэтапной системы охраны, сводившей практически к нулю вероятность внезапного нападения. Тем не менее, на случай непредвиденных обстоятельств он распорядился поставить в своем кабинете внушительную дверь из двух трехдюймовых панелей красного дерева, разделенных бронированным листом в дюйм толщиной.

В дверном проеме показался высокий худощавый человек. Он был одет в твидовый жакет, шерстяные штаны и мягкие ботинки из кордовской кожи, украшенные кисточками. Длинные, вьющиеся волосы и высокий, открытый лоб делали посетителя на вид не старше девятнадцати-двадцати лет. На самом же деле ему уже исполнился тридцать один год. Румянец на щеках свидетельствовал о здоровом образе жизни и явном увлечении спортом. Следует заметить, что Тони Симбал (так звали посетителя) не упускал случая зимой покататься на лыжах, а летом — на виндсерфинге.

Донован жестом указал на плетеное кресло:

— Садись, Тони.

Тони в несколько шагов пересек свободное пространство комнаты. Его походка, легкая, почти летящая, с неизменным успехом привлекала к нему внимание подавляющего большинства представительниц прекрасного пола. Он устроился в кресле и, закинув ногу на ногу, скрестил перед собой длинные пальцы рук.

— Как в Нью-Йорке? — поинтересовался Донован.

Симбал покряхтел.

— Мрачно. Теперь там столько машин на улицах, что человек, дорожащий своим временем, просто вынужден лезть в подземку. — Он усмехнулся. — Ну, а там ему совсем не помешает “Магнум 357”, если он, конечно, не хочет преждевременно сыграть в ящик.

— Однако, похоже, у тебя особых проблем не возникало.

— Да вообще-то нет. Мне было достаточно обнажить клыки, чтобы зулусы держались на почтительном расстоянии.

Зулусы. Донован издал слабый смешок, и угрюмое выражение бесследно исчезло с его красивого лица. Слова, произнесенные Тони, вернули его в далекое прошлое.

В колледже они называли зулусами чернокожих, которые были не в ладах с законом.

Симбал относительно недавно появился в Куорри, но тем не менее его связывали с Донованом тесные отношения. Именно поэтому новый директор вытащил его из рядов УБРН и перевел под свое начало.

Некогда Донован и Симбал вместе прошли через Стэнфордскую “мельницу”. Они делили одну комнату в общежитии и были неразлучными друзьями, хотя между ними ни на мгновение не утихало прямо-таки яростное соперничество. Однако познакомились они еще раньше: их отцы регулярно встречались на региональных шахматных турнирах Тихоокеанского побережья.

После двойного, почти катастрофического потрясения Куорри, вызванного смертями Беридиена и Вундермана, Донован стремился перестроить организацию в соответствии с принципом абсолютного доверия. Именно поэтому он сделал все, чтобы заполучить к себе Тони Симбала. В ком в ком, а в нем Донован не мог усомниться ни на секунду.

Когда-то в колледже с ними произошел забавный случай. Они, как это бывало нередко, приударяли за одной и той же подругой. Она же, весьма польщенная этим обстоятельством и к тому же будучи девушкой легкомысленной, назначала им свидания поочередно, до тех пор пока они сами не попросили ее выбрать кого-то одного. Она же возразила, что не может этого сделать, ибо каждый из них обладает своими особыми, привлекательными чертами, которых нет у другого. Ее заявления оказалось достаточно, чтобы навсегда скрепить их дружбу. Впоследствии они, разумеется, точно так же старались перещеголять один другого (главным образом, правда, в учебе), но никогда не вели счет набранным очкам. Они делили поровну и радости и разочарования, памятуя о словах своей однокурсницы. Они давно уже позабыли даже ее имя, однако — отчасти даже с суеверным трепетом в душе — вспоминали тот день, когда она поделилась с ними своим наблюдением.

— В Чайнатауне, по крайней мере, зулусов точно не было, — сказал Донован.

— Не было, — согласился Симбал. — Зато был совсем мертвый белый.

— Как это?

Симбал поморщился. Он встал с кресла и подошел к картине Серо.

— Он производил впечатление готового жаркого на вертеле. На лице практически не осталось ни кусочка мяса. Ты только представь себе: Алан Тюн, изжаренный драконом.

— Не понял?

Симбал продолжал, не отрываясь, изучать полотно.

— Это произошло на китайский Новый Год. Тюн заявился туда, чтобы получить деньги за три четверти тонны опиума номер четыре. Проще говоря, героина. Но вместо должников нарвался на дракона с огнедышащей пастью.

Донован взглянул на Симбала, и тот усмехнулся.

— Драконы — традиционное новогоднее развлечение укитайцев. Голова делается из папье-маше. Внутри—люди. Только на сей раз вместе с ними там оказался еще и противопехотный огнемет.

— Значит, от него и в самом деле почти ничего не осталось? — переспросил Донован. Симбал кивнул.

— Почти ничего. Впрочем, наши ребята сделали молекулярный анализ останков. Ошибки не могло быть: это Алан.

— Ублюдок, — Донован откинулся на спинку кожаного вращающегося кресла. — Жаль только, что это сделал не я.

За его спиной сквозь узкие щели в темно-синих шторах Симбал видел Белый Дом и часть безукоризненно ухоженного цветника. Косые струи дождя укутывали все это полупрозрачным покрывалом. Тони недоумевал по поводу того, чем Тюн так насолил Доновану. Насколько он помнил, в Стэнфорде ничто не могло омрачить безмятежное выражение на красивом лице его товарища: будь то особенно сложный экзамен или разрыв с девушкой. Хотя в конце концов Симбал понял, что Донован вовсе не лишен эмоций, но просто не любит их демонстрировать. Вот так, как произошло только что.

— Ты провел два года в Юго-Восточной Азии, — промолвил Донован чуть погодя. — Все это время ты следил за деятельностью дццуй. —Слово дицуйна мандаринском наречии китайского языка, обозначавшее планету Земля, как нельзя лучше подходило для названия столь могущественной и влиятельной организации, как та, о которой шла речь.

— Какие у тебя соображения насчет того, что происходит?

Симбал никак не мог оторваться от полотна.

— Это подлинник? — поинтересовался он.

— Нет, — отозвался Донован, — копия. Хотя я не перестаю мечтать о подлиннике. Надо будет как-нибудь смотаться за ним в Париж.

—Симбал вздохнул и повернулся спиной к картина За окном уже смеркалось.

— Вряд ли можно найти простое объяснение тому, почему дракон сжигает человека. Но одно можно утверждать наверняка: это был броский, откровенный ход, рассчитанный на привлечение внимания. И это для нас кое-что значит.

— Предупреждение? Симбал кивнул.

— Вне всяких сомнений. Но о чем? Тюн являлся главным американским агентом дицуй.Пытался ли он прикарманить часть доходов? Или это борьба конкурентов? Или личная месть? А может, Тюн чем-то не устраивал верхушку дицуй? —он пожал плечами. — Прямо так, с ходу, невозможно сказать ничего определенного.

Серые глаза Донована некоторое время пристально следили за Симбалом. В комнате повисло молчание, нарушаемое лишь тиканьем антикварных часов работы французского мастера. Зато снаружи ветер рвал козырьки над окнами, поднимая такой шум, точно разъяренная толпа демонстрантов швыряла булыжники в обтянутые металлической сеткой окна.

— Я не признаю слова “невозможно”. Какой вариант представляется тебе наиболее вероятным?

Симбал прошел к своему креслу и уселся в него. Он не спешил с ответом.

— Я пропустил все, что у меня имелось, через компьютер, — веско произнес он наконец. — Но ведь ты знаешь, Роджер, какого мнения я придерживаюсь в отношении компьютеров. Они лишь выдают то, что другие люди вложили в них. Все федеральные агенты по большому счету придурки. Когда речь заходит не о событиях прошлого, то они годятся в лучшем случае только на то, чтобы составлять бюджет. Ни у кого из них нет ни капли воображения, а стало быть, и их информационные банки данных имеют тот же недостаток.

Донован принялся нетерпеливо постукивать пальцами по столу.

— Только не говори, что в своей башке ты хотя бы отчасти сузил крут версий.

Симбал тонко улыбнулся.

— Чутье подсказывает мне, что дицуйв данном случае ни при чем. Я пас Тюна довольно долго. Его положение внутри организации было надежным и вряд ли могло пошатнуться, если он, конечно, не набедокурил всерьез, а я к тому же умудрился это прохлопать. Наоборот, я подозреваю, что его ждало повышение. Кто-то готовил его к более серьезным делам, чем снабжение всевозможной дрянью Города развлечений.

— Кто бы это мог быть?

— Прости, — Симбал покачал головой, — мне еще не удалось забраться так глубоко.

— Тогда измени подход.

Симбал следил за лицом Донована. Ему казалось, что тот лишь благодаря огромному внутреннему усилию сохраняет одно и то же, бесстрастное выражение лица. Тони вновь задумался над вопросом: что же могло так глубоко задеть его друга?

— Чего бы это ни стоило.

Симбал широко открыл глаза.

— Шифферу это не понравится. Он даже возмущался по поводу того, что я отправился в Нью-Йорк, не поставив его в известность. Сегодня утром он мне все уши прожужжал на эту тему.

— Теперь можешь больше не волноваться.

— Как тебя понимать?

— Отныне ты будешь отчитываться только передо мной — и все. Ясно?

— В Бирме я повстречался с женщиной. Точнее говоря, девушкой. Прямо-таки полинезийская красавица, хотя она и бирманка. С точки зрения западного человека она необразованна, но зато стреляла лучше многих наших снайперов, включая меня, а ее отец — владелец несметных сокровищ, преимущественно неотшлифованных алмазов, хотя я припоминаю, что он был связан и с торговлей опиумом. На территориях, объединенных названием Шань, не существует понятия цивилизация. Там есть только жизнь и смерть. Любовь и ненависть. Встретившись с этим, я был просто потрясен. Я вдруг понял, что именно за этим я и приехал туда, отказавшись от заманчивого места в Компьютерном центре Крэя, за которое лучшие ученики нашего курса перегрызли бы горло кому угодно. В глубине души я сомневаюсь, что меня можно назвать цивилизованным человеком, — Симбал, слегка ссутулившись, наклонился вперед, и Донован обратил внимание на его необычайно сильные кисти рук. — Я не люблю правила и законы, навязываемые цивилизацией. Центр Крэя не подходил мне. Точно так же, как и УБРН, распоряжающаяся, так сказать, йинь и янь— всем на свете. Там даже и в сортир не сходишь, не представив соответствующее заявление. А я не люблю писать заявления.

— И не любил отчитываться перед Шиффером, — продолжил за него Донован. — Знаю. Он взглянул на Симбала.

— При моем предшественнике Куорри занималась в основном махинациями, за которыми стояла Москва. Я думаю, что так или иначе это было неизбежно. Энтони Беридиен основал организацию во время правления Джона Фицджеральда Кеннеди.

Симбал фыркнул.

— “Правления?” Не слишком ли громкое слово для срока пребывания у власти президента Соединенных Штатов?

— Нет, если речь идет о Кеннеди. Беридиен любил часами рассказывать о том времени. Камелот. Вспомни, что пресса говорила о его правлении? Сто солнечных дней. — Донован хмыкнул. — В Америке все уменьшается до масштабов рекламного лозунга. Реклама, вот что привлекает внимание американской публики, Тони. Ни на что другое у нее не остается времени, ибо она занята распространением новых “Тойот” и “Ниссанов”. Мы-то с тобой знаем, что цена всякой рекламе — дерьмо.

Симбал пристально разглядывал истинно американское светловолосое чудо, в которое в процессе служебной эволюции превратился его старинный приятель. Кто бы мог подумать? Тогда, в Стэнфорде, они были просто двумя сексуально озабоченными юными гениями. Экими же недоумками мы стали!

—Вот почему нам обоим следует выбираться.

—Выбираться?

— Я говорю о цивилизации, Роджер. От нее мерзко воняет. Я говорил именно об этом. Ты — тоже, только по-своему.

Донован помолчал, словно обдумывая слова Симбала, и заметил:

— Я говорил об Энтони Беридиене.

— И Кеннеди.

— Кеннеди предоставил Куорри ее истинный статус. Именно он вдохнул в нее жизнь, хотя замысел целиком принадлежал Беридиену. Куорри, Тони, являлось детищем паранойи. В шестидесятых годах мир сжимался, уменьшался в размерах с ошеломительной, пугающей скоростью. Всем казалось, что до русских рукой подать. Что они где-то вот здесь, совсем рядом, по соседству. Разумеется, карибский кризис подлил масла в огонь. Вообще говоря, Беридиен и Кеннеди были близкими друзьями. Президент безошибочно угадывал любое перспективное начинание, а потому и предоставил Беридиену возможность действовать по своему усмотрению. Однако была сделана одна оговорка. Каждый новый президент, занимающий Белый Дом, может изменить статус Куорри в течение первого месяца своего правления. На то имелась своя причина. Ответственность за деятельность Куорри ложится непосредственно на президента. Назойливые сенаторы не суют свои длинные носы в наши дела. Нас финансирует не конгресс. Никто не знает о том, что мы существуем, и тем более, чем занимаемся на самом деле. У нас судьба одиноких волков... несомненно, последних в истории американского государства. Не забывай об этом.

Донован положил ладони на стол.

— Это у Беридиена была маниакальная идея борьбы с Советами, а не у меня. Сегодня другие, куда более насущные проблемы требуют к себе повышенного внимания. Вот почему я украл тебя из УБРН. Ты много занимался дицуйм,и нам в Куорри нужен именно твой опыт.

— Но ведь контрабанда наркотиков не входит непосредственно в компетенцию Куорри, — заметил Симбал. — Это конек УБРН. Не мне тебе рассказывать, как мой старый шеф Макс Треноди охраняет свою территорию. Он выходит из себя, даже если кто-то со стороны всего лишь запрашивает информацию, добытую УБРН.

— Ну и на здоровье, пусть охраняет. Я не буду против, если Треноди достанется весь улов кокаина и опиума, добытых его агентами. Ты прав, наркотики не наше дело. Иное дело Камсанг. Последние полтора года я только и делаю, что пытаюсь получить сведения об этом китайском проекте. Именно поэтому, главным образом, я пытался заново завербовать Джейка Мэрока пару месяцев назад. Мне кажется, что я понял сущность этого проекта. Я располагаю кое-какой информацией о том, что его отец каким-то образом связан с проектом. Ну, а что известно старику, то, я полагаю, ведомо и Джейку.

— Так почему бы тебе не попросить его заняться этим?

— По одной простой и глупой причине. Джейк оставался верен Куорри до конца. Однако его выгнали еще при первом директоре. Теперь он не скажет мне даже который час, если это не будет в его собственных интересах.

Симбал перегнулся через стол.

— Что общего между Камсангом и смертью Алана Тюна?

— Не знаю, — чистосердечно признался Донован.

— Возможно, вообще ничего. Однако наши дальневосточные службы радиоперехвата наткнулись на внезапную вспышку заинтересованности дицуйв Камсанге. Откуда она взялась? Ведь они, как правило, держатся в стороне от таких вещей.

— Кто-нибудь брался за эту работу? — осведомился Симбал.

— Пауэра и Чой.

— Может быть, имеет смысл мне самому потолковать с ними?

— Лучше попробуй отыскать толкового медиума, — отозвался Донован. — Они заработали деревянные костюмы.

— Погибли?

— Убиты выстрелами в глаза. Оба.

— Фирменный знак дицуй, —заметил Симбал, размышляя, уж не является ли это причиной недовольной мины на лице Донована.

Директор Куорри поднялся из-за стола.

— Тони, меня не оставляет ощущение, что началась какая-то крупная игра и она пока для нас вне пределов досягаемости. Смерть Алана Тюна, возможно, является лишь прелюдией кровавой бойни в международных масштабах.

Симбал следил за выражением его лица.

— Кстати, насчет Треноди, — вспомнил он. — Что мне сказать ему?

— О господи, напряги свое воображение, не мне тебя учить. Говори ему все, что считаешь нужным. Кроме правды, разумеется.

Узенькая Сойер-плэйс, единственная улица в Гонконге, названная в честь американца, начиналась к востоку от Коннадот Роуд Сентрал. Центральное место на ней занимало Сойер Билдинг, здание из голубого гранита, воздвигнутое в середине 30-х годов, когда затраты на строительство столь грандиозного сооружения находились в относительно разумных пределах. С тех пор многое изменилось, так что даже при строительстве “Бэнк оф Чайна” приходилось привозить камень из Канады, чтобы хоть как-то уменьшить расходы.

По соседству с Сойер Билдинг, в котором располагались офисы многочисленных компаний, стояло похожее на него по отделке здание, до недавних пор служившее штаб-квартирой “Маттиас и Кинг”, старейшего и знаменитейшего в Азии торгового дома.

Новоиспеченный тай-пэньэтой компании счел необходимым — возможно, прислушавшись к настоятельным просьбам самой королевы, — перевести резиденцию на Бермуды. Это было сделано под предлогом освоения территорий с более либеральной налоговой политикой. Однако все остальные тай-пэникоролевской колонии знали, что за этим шагом кроется паническое бегство от устраиваемой англичанами “коммунистической интервенции Китая” на свободный рынок Гонконга.

Дожидаясь завершения строительства гигантского нового офиса, “Бэнк оф Чайна” временно занял пустующее здание “Маттиас и Кинг”. Признак грядущего времени, —как заметил по этому поводу Эндрю Сойер.

Старый тай-пэньотвернулся от огромного окна, из которого открывался вид на Коулун, порт Виктории и на туманные очертания азиатского континента вдали. Он находился в своем офисе, вознесенном на самую вершину Сойер Билдинг.

“Сойер и сыновья” уже на протяжении многих лет входили в состав самых процветающих западных торговых домов в Гонконге. Давным давно, еще в Шанхае, Чжилинь вступил в тайное сотрудничество с отцом Эндрю — Бартоном Сойером, основавшим фирму. Помимо того, что семья Ши являлась совладельцем “Сойер и сыновья”, Эндрю лично находился у Чжилиня в неоплатном долгу. В свое время только вмешательство Чжилиня спасло репутацию молодого и глупого Эндрю Сойера и помогло тому в конце концов стать тай-пэнемторгового дома. Высокий пост едва не достался местному управляющему Чень Чжу, пользовавшемуся доверием у Бартона Сойера.

— Разоблачение Питера Ынга, работавшего на русских, — сказал Эндрю, имея в виду своего прежнего управляющего, — явилось началом наших бед. После него в системе безопасности царит жуткий беспорядок. По совести говоря, что бы я сейчас сделал с удовольствием, так это повесил бы сэра Джона Блустоуна вниз головой.

— Мне кажется, это было бы неразумно, — медленно и спокойно протянул Джейк, удобно устроившийся на обтянутом кожей диване.

В атмосфере огромного кабинета царило необычайное напряжение. Впрочем, оно даже предшествовало этой чрезвычайной встрече лидеров йуань-хуаня:Джейка, Сойера, Цуня Три Клятвы и Т.И.Чуна. Совещание состоялось по настоянию Сойера, отвечавшего за ежедневную связь между членами круга избранных. Так как конкурентная война между Цунем Три Клятвы и Т.И.Чунем все еще не утихла и привлекла внимание газет, им было крайне нежелательно оказаться увиденными вместе. В свое время хитрость и изобретательность Чжилиня позволила обоим его братьям привлечь на свою сторону большие капиталы и дополнительных союзников, никогда не согласившихся бы поддерживать их двоих одновременно. Только нечто из ряда вон выходящее могло заставить Сойера посреди бела дня пригласить их обоих в свой офис. Однако ему не приходилось выбирать.

— Именно этот шелудивый пес Блустоун совратил моего управляющего. Тот самый Блустоун, который является советским шпионом номер один во всей Азии, — гневно возразил Сойер.

Он похлопал ладонью по конверту, лежавшему перед ним.

— У нас имеется более чем достаточно доказательств его вины. Я уже ведь говорил вам, что пора заткнуть ему рот. Приведи мне хоть один вразумительный довод, мешающий натравить на него Особое подразделение, которое разобралось бы с ним в два счета.

— Первый и основной заключается в том, что теперь мы хотя бы точно знаем своего противника, — рассудительно промолвил Джейк. — Ты предлагаешь мне лишиться столь важного преимущества. Я на такой шаг не пойду ни за что. Сейчас мы в состоянии следить за действиями советского резидента, самого важного на всем континенте. Если его вышлют или уберут, кого Даниэла Воркута пришлет взамен? Когда мы узнаем это, возможно, уже будет слишком поздно. К тому же агентурная сеть Блустоуна, в которую мы стали наконец-то потихоньку просачиваться, тут же развалится, когда он сам исчезнет. Его московское руководство непременно проследит за этим. Даниэла Воркута прикроет старые явки и начнет создавать все заново. Мы опять будем блуждать в потемках в поисках неизвестно кого. Этого тебе хочется?

Сойер чуть поостыл и уселся в кресло возле Джейка. Пригладив ладонью жидкие пучки волос, зачесанные так, чтобы прикрыть пробивающуюся плешь, он промолвил:

— Разумеется, нет.

Его голубые глаза вспыхнули.

— Но я просто хочу отплатить Блустоуну по заслугам.

— Ты сумеешь сделать это, — Джейк говорил ровным, почти бесцветным голосом. — В свое время. Урожай не следует собирать прежде, чем он созреет, Эндрю.

— Поэтому до тех пор следует седеть, сложа руки и наблюдать, как рушится построенная нами империя? Блустоун через подставных лиц стремится установить контроль над нашей компанией, в которую, как вы помните, входит Пак, группа дочерних компаний, входящих в Камсанг. Мы обязаны уделять основное внимание именно им, не так ли, почтенный Цунь?

— Я создавал эти компании, — отозвался Цунь Три Клятвы, — и могу ответственно заявить: да, я согласен с вами. Лишившись этих компаний, мы потеряем двести миллионов долларов.

— Не говоря уже о том, что контроль над Камсангом должен быть сосредоточен целиком в руках йуань-хуаня, —вставил Джейк. — На этот счет сомнений, надеюсь, ни у кого нет?

— Однако борьба за контроль над Паком в совокупности с возвращающимися инвестициями в Камсанге серьезно подорвали нашу ликвидность, — заметил Сойер.

— Вы знаете, что это означает? — вступил в разговор Т.И.Чун. — Я никогда в жизни не видел, чтобы столь огромные суммы испарялись так быстро. Уму непостижимо, сколько денег мы уже вложили в “Общеазиатскую торговую корпорацию”. Мы трое самых богатых тай-пэнейво всей Азии. И тем не менее, в соответствии с экстраординарными указаниями почтенного Ши Чжилиня, мы передали наши состояния в руки Чжуаня. Теперь я даже не знаю, на что расходуются мои деньги.

— Мне очень не хотелось говорить этого, — заметил Цунь Три Клятвы, — но, возможно, Чжуань допустил ошибку.

Он повернулся к Джейку.

— Я до сих пор не могу понять, зачем нам затевать возню с новым проектом “Общеазиатской торговой корпорации”. В то самое время, когда, как указал уважаемый Чун, мы выбиваемся из сил, стараясь удержать наплаву Камсанг, создание совершенно новой корпорации представляется мне серьезной ошибкой. Особенно учитывая то обстоятельство, что наши с трудом накопленные капиталы тонут в ней, точно в болоте. О боги, все наши деньги уходят в “Общеазиатскую торговую корпорацию”. Нам не удастся и дальше скрывать это от врагов. Вы знаете это сами, Чжуань, не хуже меня. Боюсь, как бы “Общеазиатская торговая корпорация” не стала магнитом, притягивающим деловых акул. Что бы они не отдали за контроль над корпорацией!

— Надо принять во внимание и другую сторону этого вопроса, — тихо промолвил Джейк. — Благодаря маневрам моего отца в наших руках оказалась новая деловая структура, не имеющая предыстории и модуса операнди. Другими словами, мы можем использовать “Общеазиатскую” для любых, подчеркиваю, любых операций, которые задумаем, не поднимая шума ни в деловых, ни в правительственных кругах. Подобная свобода недоступна в рамках имеющихся у нас на сегодняшний день компаний, включая сюда и подконтрольную нам банковскую систему “Южноазиатской банковской корпорации”. Недоступна ни в одной сфере деятельности наших фирм, занимающихся торговлей, транспортом, недвижимостью и так далее. В “Общеазиатской” наше будущее. Мы сможем сделать из нее то, что посчитаем нужным. В конечном итоге она превратится в крышу, под которой вырастут новые фирмы.

— И все же, Чжуань, чем конкретно станет заниматься “Общеазиатская?”— осведомился Т.И.Чун. — Нас так и не просветили насчет того, почему мы должны ставить под угрозу само существование наших финансовых империй.

— Мы собрались не для обсуждения проблемы “Общеазиатской”, — вмешался Эндрю Сойер. — Я должен попросить у вас прощения, Чжуань, за то, что слишком додай не сообщал эти новости.

Вытерев вспотевшую макушку льняным платком, он продолжал.

— Я вынужден вам сообщить следующее: сегодня ночью наши ревизоры обнаружили, что инспектор “Южноазиатской” систематически переводил банковские средства на частные счета за пределами колонии.

Джейк оцепенело слушал Сойера, думая про себя:

Ясли это просочится в прессу, намконец.

— Проклятье на голову бесчестных червей-банкиров! — взорвался Цунь. — От банков никогда не следует ждать ничего хорошего. Я сложу свои золотые слитки под кроватью. Я не хочу заработать инфаркт вот от таких подонков!

Джейк, терпеливо дождавшись конца страстной тирады, сказал: — Ты уверен, что это сделал Тек Ю?

— Абсолютно, — отозвался Сойер. — Мы проследили его путь до аэропорта: он улетел в Дели. Сейчас он, вне всяких сомнений, уже в Швейцарии, или Лихтенштейне надрывает живот от смеха, думая о том, сколько денег украл у нас.

— Оставив нас разгребать оставшиеся за ним кучи дерьма, — продолжил Джейк, постукивая пальцем по ручке кресла. — Прежде всего нам следует принять все меры, чтобы скандал не выплеснулся наружу. Стоит местным газетчикам учуять жареное, и “Южноазиатская” навсегда утратит доверие своих вкладчиков.

Ему не было нужды добавлять, что большинство этих вкладчиков составляли китайцы, которые, подобно Цуню Три Клятвы, не особенно доверяли таким чисто западным институтам, как банки. Столь грандиозный скандал вызвал бы стремительный отток средств и крах “Южноазиатской” в течение нескольких дней. А так как основные оборотные средства йуань-хуаняпроходили через эту корпорацию, размеры финансовой катастрофы явились бы поистине ужасающими. Джейк почти не сомневался, что йуань-хуанюне удалось бы оправиться после нее.

Отец просто не мог предвидеть подобного оборота дел, —думал Джейк. — Возможно, дядя прав. Возможно, я пошел на слишком большой риск, переоценив наши возможности.Он опять вспомнил про морской круиз яхты Блустоуна. Какие новые беды сулил он?

В сложившейся ситуации ему представлялось немыслимым обратиться за помощью к отцу. Такое проявление слабости неминуемо подорвало бы его авторитет. Нет. Он является Чжуанем и поэтому должен взять на себя ответственность за развитие событий, и притом немедленно.

— Эндрю, мне нужна вся имеющаяся у тебя информация по этому вопросу, — Джейк повернулся к Цуню. — Дядя, я хочу, чтобы ты встретился с входящими в йуань-хуань“драконами” триад. Пусть они предпримут все возможное для предотвращения утечки информации. Если это появится в газетах, то нам не выплыть.

— Даже они не смогут держать языки на привязи чересчур долго, Чжуань, — возразил Цунь. — Ты ведь знаешь, как распространяются слухи в этом городе.

— Знаю, — согласился Джейк. — Нам нужна всего неделя или около того. К тому времени я найду способ влить деньги в “Южноазиатскую”.

Цунь Три Клятвы кивнул.

— Я сделаю то, о чем ты просишь. И они тоже. Я лично прослежу за этим.

— Хорошо, — ответил Джейк, думая при этом: Мы уже на краю. Стоит ветру подуть совсем чуть-чуть, и мы рухнем в пропасть.

Он вдруг вспомнил об уроках Фо Саана, своего наставника, исключительно необычного человека, которому Чжилинь поручил готовить Джейка к жизни. Встретившись с сильным противником, следует наносить удары по краям, —говорил ему мудрый учитель. — Если ты попытаешься атаковать в лоб врага, превосходящего тебя силой, то его дух одолеет твой. Ты потерпишь неудачу. Поэтому направляй стремительные удары на крайние, наиболее уязвимые точки его защиты. Таким образом ты ослабишь его дух и, может быть, сумеешь найти путь к его сердцу.

В следующее мгновение он принял решение. Было совершенно очевидно, что от распада “Южноазиатской” больше всех выигрывает Блустоун и, соответственно, Даниэла Воркута. Мог ли Блустоун вновь проникнуть в круг избранных? Однажды, как сказал Эндрю, ему это удалось. Значит, он мог бы предпринять еще одну попытку?

Джейк поднялся и обвел взглядом присутствующих.

— Ну что ж, нам всем пора вернуться к своим обязанностям.

Он плохо помнил, как спустился на эскалаторе в гараж и сел в машину. Покидая офис Сойера, он отодвинул на задворки сознания мысли о неудаче с “Южноазиатской”. Он не мог предпринять ничего для исправления ситуации до тех пор, пока Сойер не соберет более детальную информацию.

Его голова была занята новостями, поступившими из Токио и Осаки. Блисс вытащила его прямо из-под душа. Весь мокрый, он наблюдал на экране ужасные кадры последствий того, что диктор назвал “самой кровавой стычкой между конкурирующими кланами Кисен и Комото”. Главой клана Комото являлся близкий друг Джейка Микио Комото. Джейка сильно тревожила его судьба.

“Смерть и разрушения”, — вещал телекомментатор на фоне мелькающих кадров. Раздувшиеся, обезглавленные трупы и сгоревшие дома в Осаке, пламя, перекидывающееся на еще одно здание в деловом центре Токио, оглушительный взрыв, который многие наверняка приняли за толчок землетрясения, явились закономерным итогом развития тактической войны, начавшейся несколько недель назад, но не привлекавшей большого внимания, поскольку до поры она носила характер мелких стычек.

Новые кадры: перепуганные лица очевидцев, еще кровь. Полномасштабная бойня, давно предсказанная представителями токийских антимафиозных спецслужб, наконец-то разразилась.

Остается только один вопрос: когда ей будет положен конец? Чем она завершится?

Джейк дотянулся до телефона и позвонил Микио Комото. Однако того не оказалось дома. Да, пообещали ему, все, что он скажет, будет передано Микио. Джейк не задумываясь оказал бы другу любую помощь, какая только была в его силах.

Утром Джейк, прочитав заметки в газетах, пытался снова дозвониться Микио. Безуспешно. В офисе Сойера он попросил Сей Ан, секретаря Эндрю, позвонить Комото. Результат оказался тот же.

Где же Микио? —в который уже раз спрашивал себя Джейк. — Что с нимслучилось?

Вечеринка была уже в самом разгаре, когда Тони Симбал добрался до городского особняка Макса Треноди в Джорджтауне. Высокий и худощавый уроженец Бостона, Треноди производил впечатление человека педантичного, точно профессор из Оксфорда, только что сошедший с кафедры. Благодаря этому имиджу никто, будучи в здравом уме, не мог и подумать, что он является одним из высокопоставленных чинов Управления по борьбе с распространением наркотиков. Он был к тому же непосредственным начальником Симбала. Именно в его хитроумной голове родился план по заброске Тони на территорию Шан, в самое сердце Золотого Треугольника. Туда, где из опийного мака вырабатывалась большая часть всего героина, производимого в мире. Разумеется, эта область земного шара являлась главной мишенью УБРН.

Территория Шан, растянувшаяся по горному району Северной Бирмы вдоль границы с Китаем, управлялась фактически неопределенным количеством вождей туземных племен, чьи армии постоянно вели боевые действия против правительственных войск обоих государств. И китайское, и бирманское руководство предпринимали немало попыток задушить торговлю опиумом.

Вечеринка в особняке Треноди была устроена главным образом для работников УБРН, однако, бродя по первому этажу здания, Симбал заметил присутствие представителей государственного департамента, Сената и даже ЦРУ. Вечеринка носила откровенно неофициальный характер, из чего следовало, что все присутствовавшие были на самой что ни на есть “короткой ноге” с УБРН.

В доме, обставленном французской провинциальной мебелью, куда более удобной, чем могло показаться на первый взгляд, царила атмосфера уюта. Приглушенные тона повсюду прекрасно гармонировали с картинами, бережно и с любовью развешанными по стенам. Все свободные средства Треноди вкладывал в живопись, свое единственное хобби. Он обожал импрессионистов, таких как Дега, Моне и Мане и близких к ним Писсарро и особенно Сезанна. Похожие на галлюцинации работы последнего он мог без устали разглядывать по несколько часов. Подобно своим кумирам, он испытывал некоторое тяготение и к позднейшим мастерам, поэтому не вызывало удивления, что кое-где на стенах попадались миниатюры Пикассо и Брака. Этот дом всегда оказывал на Симбала умиротворяющее воздействие.

Тони взял со стола банку пива и отправился поздороваться с хозяином. Он нашел Треноди на кухне, где тот увлеченно занимался приготовлением какого-то блюда, рецепт которого, по всей видимости, он только что почерпнул из лежавшей перед ним кулинарной книги.

Симбалу пришлось посторониться, пропуская парочку молодых, одетых по последней моде агентов УБРН, явившихся на кухню в поисках льда. Треноди добродушно помог им найти кубики.

Вдруг Симбал почувствовал чье-то присутствие у себя за спиной. Обернувшись, он встретился с устремленным на него взглядом темно-синих глаз.

— Привет, Моника, — пробормотал он. Из-за спины донесся голос шефа.

— Поговорим позже, Тони, — сказал Треноди и с легким смешком добавил: — Если получится.

— Давненько не виделись, — Моника Старр говорила с едва заметной хрипотцой. Симбал вгляделся в ее лицо, обрамленное длинными черными волосами, волнами спускавшимися на ее плечи, и у него перехватило дыхание. Насколько он помнил, прежде она всегда носила короткую стрижку, делавшую ее похожей на фею. Теперь это впечатление бесследно пропало. Впрочем, тогда она была моложе, сказал он себе.

Чуть погодя Симбал обнаружил, что Моника потихоньку уводит его все дальше и дальше из переполненной людьми кухни, расчищая путь в шумной толпе гостей.

В конце концов, они очутились в одной из задних комнат. Люстра не горела, но свет фонарей, проникавший с улицы через высокое окно, слегка разгонял темноту. В полумраке Симбал разглядел большую кровать, заваленную грудой плащей, шляп, шарфов и дамских сумочек.

Лицо Моники слегка расплывалось в темноте. Симбал мысленно сравнил ее с прима-балериной: она почти совсем не красилась и не носила других украшений, кроме крошечных бриллиантовых сережек и золотых часиков на изумрудно-зеленом ремешке из кожи ящерицы.

— Моника, — тихо окликнул он ее.

Она улыбнулась и наотмашь влепила ему пощечину.

— Это за то, что ты сбежал от меня.

Симбал оцепенел от неожиданности.

— Я выполнял задание, Моника. О господи! Чего другого ты от меня ожидала?

— Твоего звонка по возвращении. Мне пришлось тащиться к Максу и спрашивать, вернулся ли ты вообще, — дрожь в голосе выдавала эмоции, угрожавшие вырваться наружу, несмотря на твердую решимость Моники не поддаваться им. — Ты хоть представляешь, чего мне это стоило? Макс Треноди твердо убежден в том, что “забег” слишком опасно поручать женщинам. Мы, видите ли, слишком непредсказуемы — кажется, он так выразился — для оперативной работы. Слишком эмоциональны. До того самого момента, когда я ворвалась в его кабинет вся в слезах — в СЛЕЗАХ из-за тебя, сукин сын! — я считала, что между нами установилось взаимопонимание. Все шло к тому, что я вот-вот дожму его, и он, сдавшись, отправит меня на самостоятельное задание. Однако, увидев, что со мной творится из-за тебя, он поставил на мне крест. Ты понимаешь, что это значит? Что я отдала ради этой работы? Если отнять ее, то у меня ничего не останется.

Симбал уловил блеск в ее глазах. Блеск слез, которые, как она, возможно, поклялась, он никогда не должен был увидеть.

— Даже с собаками обращаются лучше, чем ты со мной.

— Моника, прости, — он протянул было руку, но Моника оттолкнула ее.

— Это ничего не изменит. Ты и сам прекрасно знаешь. — Теперь Симбал в полной мере ощутил, как ей тяжело сдерживать себя. — Макс сказал, что я, должно быть, сошла с ума, влюбившись в тебя. Он был прав, да?

В комнату ворвался чей-то смех. В дверях показался человек, которого ни он, ни она как следует не разглядели. Сказав “Ой!”, он тут же исчез.

— Отвечай же, — потребовала Моника низким, похожим на угрожающее рычание тигрицы голосом.

У Симбала в памяти всплыл разговор с Роджером Донованом. Как он мог объяснить этой женщине свое отношение к цивилизации? Она родилась в Филадельфии, получила образование в лучших частных школах Восточного побережья. Что она знает о примитивной, животной стороне жизни? Как она может понять соблазн, таящийся в элементарных понятиях, столь старательно и безуспешно изгоняемых цивилизацией? Ничем не приукрашенных, не расцвеченных психологической риторикой и модным жаргоном. На высоком плоскогорье где-нибудь на севере Бирмы человеку, вставшему на пути, не говорят: “Да пошел ты!” Его убивают. Потому что там, среди горных вершин, повсюду царит первозданная, необузданная дикость. Тайны, опасности, хитрые ловушки преграждают путь к обширным маковым полям. На территории Шан сильные выживают за счет слабых.

Ему очень хотелось соврать, но, совсем было собравшись сделать это, он вдруг остановился и закусил губу. С какой стати ему врать? Так поступил бы на его месте цивилизованный человек, а он смертельно устал от этого внешнего лоска.

— Я видел в тебе нечто, — наконец промолвил он, — чего не думал встретить когда-нибудь вновь.

— Почему? — она вскинула голову. Что ты имеешь в виду?

— Я говорю о той ночи, когда мы в последний раз были вместе, накануне моего отъезда. Тогда я не спал и увидел особое выражение на твоем лице. Я хотел, чтобы оно не исчезало. Однако я знал, что ты слишком хорошая и благовоспитанная девушка, чтобы это вновь повторилось.

Моника пошевелилась. Полосы света и тени перемешались на ее лице. Симбал вспомнил, что однажды видел уже точно такую же картину. На лице другой женщины в зарослях джунглей на склоне высокой горы. Он вдруг явственно ощутил особенное благоухание той женщины, животный запах самих джунглей и пьянящий аромат в доме ее отца, исходящий от тяжелых корзин с необработанными драгоценными камнями.

— Ты слишком цивилизованна для меня, Моника, — вырвалось у него, прежде чем он успел прикусить язык. О, черт, —пронеслось у него в голове. — Ну вот я и не выдержал.

Запрокинув голову назад, Моника горько рассмеялась. Симбал не отрывал глаз от ее шеи, матово белевшей в полумраке. Он ощущал необычное теснение в груди.

— Вот как? — ее смех скорее походил на судорожные рыдания. — Какой же ты пижон, Тони! Да, я училась в колледже два с половиной года. А потом взяла и бросила. Дело вовсе не в психологическом давлении, которое я испытывала. По правде говоря, я не ощущала его вовсе. Причина крылась в чем-то совершенно ином. В чем-то, что я не могла объяснить толком ни своему преподавателю, ни родителям, ни даже самой себе. Я работала год в “Баскин-Роббинс”, что в западной части верхнего Манхэттена. За это время нас грабили раз десять, а одну девушку, мою напарницу, застрелили. К нам регулярно вваливались ублюдки, которые, не успев нажраться, заблевывали начищенную до блеска стойку, а другие приставали к нам. Приставали всерьез, Тони. Им было явно недостаточно просто хватать нас за коленки. Однако я вовсе не хочу, чтобы ты жалел меня. Я сама распоряжалась своей жизнью. Я сама зарабатывала деньги, потому что мне надоело жить за чужой счет. Это “надоело” являлось частью того чувства во мне, которое я не могла определить. Проведя год в настоящем аду, я решила, что пора сваливать. И свалила. Из Нью-Йорка, из Штатов, из мира, знакомого мне до мелочей. Я отправилась на Таити, но и там увидела вывеску “Макдональдса”. Меня чуть не стошнило. Я поехала дальше, мимо Бора Бора, пока не нашла пляж, где не было никого. Где ближайшим городом было поселение, целиком построенное из бамбука и банановых листьев. Где никто не мог потревожить меня. Я провела полтора года наедине с голубым морем и тропическим солнцем. Я наблюдала за птицами, а они, надо думать с не меньшим интересом следили за мной. Им было все равно, как я выгляжу или чувствую себя, и меня это вполне устраивало.

— Почему же ты вернулась? — тихо спросил Симбал. Он видел слабый, едва уловимый блеск в ее глазах.

— Потому что я поняла, что невозможно, по крайней мере, для меня, жить без общения с людьми. Без интеллектуального общения, если говорить точнее.

— Однако жизнь вдали от всего этого... — начал было Симбал.

— …делает возвращение еще более захватывающим.

— Прости меня — повторил он.

Глаза Моники затуманились, как бывало всякий раз, когда она испытывала смущение.

— Теперь мне кажется, ты говоришь это всерьез.

— Пожалуй, ты права, — признался он.

— Ты ужасно самоуверенный тип, Тони, — ее тихий голос буквально пронизывал его. — Ты ни на секунду не сомневался, что знаешь меня от и до.

— Замечательная девушка из богатой семьи. Воспитание и образование, что еще может потребоваться ей, по мнению родителей. Должно быть ты разбила сердце своей матери.

— И отца тоже, — Моника разжала полные губы. Еще один признак тою, что ее гнев утихает, —отметил про себя Симбал.

— Ведь я так и не закончила колледж, и они даже не знак”, чем я занимаюсь на самом деле. “Государственная служба”, — так описывает отец мою работу своим коллегам и при этом всякий раз морщится, точно говорит о крысином яде. Я для него нечто непостижимое: чиновник.

Тони рассмеялся.

— Может быть стоит как-нибудь привести домой Макса. Это облегчит твою участь.

— Напротив, — возразила она. — Мне следовало бы познакомить тебя со своими родителями.

Вначале он решил, что Моника шутит, но совершенно серьезное выражение ее глаз свидетельствовало об обратном.

— Твое появление просто потрясло бы отца, — добавила она.

Внезапно Симбал заметил, что Моника придвинулась совсем вплотную к нему. Он протянул руку, и на сей раз она не оттолкнула его, она вообще не шелохнулась. Сердце тяжело бухало в его груди. Он вовсе не за тем приехал на эту вечеринку. Ему нужно было разузнать кое-что, и начинать поиски следовало именно отсюда и только отсюда.

Уже несколько дней он в часы обеденного перерыва словно случайно натыкался в Джорджтауне и северном округе Вашингтона на знакомых из УБРН. Это были пустяковые разговоры за кружкой пива на тему: “Как дела? Давно не виделись”.

Вот таким образом он разнюхал про вечеринку в доме Треноди. Он знал, что Питер Каррен обязательно явится на нее, если, конечно, находится в городе. Если же нет, то кто-нибудь наверняка сумеет сообщить его координаты. Симбалу нужно было обязательно встретиться с Карреном, поскольку тот принял на себя роль главного охотника УБРН на дицуй,прежде принадлежавшую самому Симбалу. Из этого вытекало, что Питер должен был находиться в Юго-Восточной Азии или, по крайней мере, в “забеге” — как называли в УБРН оперативное задание, — пока Симбал решал в Вашингтоне необходимые, но от этого не менее скучные и утомительные вопросы, связанные со своим переводом из УБРН, изучал систему Куорри и тренировался на базе, располагавшейся на ферме в Вирджинии.

Симбал убеждал себя, что явился на вечеринку только ради встречи с Карреном, однако теперь понимал, что, по крайней мере, отчасти пытался одурачить самого себя.

— Время, проведенное мною в колледже, нельзя назвать совершенно потерянным, — говорила Моника. Теперь в ее глазах появились лукавые огоньки. — Я научилась там кое-чему интересному.

Симбал почувствовал, как слабеет его ремень, затем пояс брюк. Мгновение спустя он ощутил прикосновение ее руки.

Моника издала неопределенный хриплый звук.

— Сколько я знала тебя, ты никогда не носил под штанами ничего. Интересно, кто покупал тебе нижнее белье?

— Ты сошла с ума? — Симбал старался вновь обрести равновесие. — Что, если кто-нибудь войдет сюда?

Однако возбуждение уже охватило его. Моника переместилась так, что оказалась спиной к двери. Тени плясали по комнате, словно привидения, разбуженные шумом вечеринки Веселье продолжало идти своим чередом, но для Тони и Моники оно перестало существовать.

— Если кто-нибудь зайдет, — тихо сказала Моника, — то я сделаю так, что он тут же испарится.

Поставив ногу на низенький подоконник, она подняла юбку и привлекла Симбала к себе. Он шумно выдохнул, и она улыбнулась. Под юбкой у нее не было ничего, кроме подвязок.

— Моника...

— Что? Что-то не так?

Однако он уже закрыл глаза. Моника с жадным, яростным восторгом наблюдала за игрой чувств на его лице. Желание изменило облик Тони, словно тяжкое бремя цивилизованности разом упало с его плеч.

Свет фонарей падал на бурно вздымавшуюся и опускавшуюся грудь Моники. На ее плоском животе лежала тень, а дальше все скрывала собранная в складки твидовая юбка.

Он лишь неглубоко вошел в нее. Моника, слегка покачиваясь, стала совершать бедрами круговые движения. Ее припухлые губы приоткрылись, а дыхание вдруг резко участилось.

Симбал пребывал в состоянии, сходном с опьянением. Он испытывал необычайно острые ощущения от коротких, нежных прикосновений влажной плоти к самым чувствительным местам. В доме царила духота, и окно было слегка приоткрыто. Из сада доносился приглушенный шепот какой-то парочки. Тихие звуки, казалось, плыли в воздухе, поднимаясь к небу подобно ночным испарениям земли.

Звуки и ощущения сплетались в тонкую паутину чувственного экстаза, по мере того как едва различимые голоса все больше смешивались с ласками Моники в сознании Тони. Дрожа всем телом, он хотел поглубже проникнуть в нее, но почувствовал, как ее рука мешает ему сделать это.

— Моника, — прошептал он.

— Поцелуй меня, — выдохнула она в ответ. Он приник губами к ее манящему рту. Их языки соприкоснулись. В тот же миг она убрала руку, и он овладел ею до конца. Громкий стон вырвался из его груди. Бедра Моники принялись совершать волнообразные движения.

Скользнув руками по мягкой шерсти свитера, Тони приподнял его и прикоснулся к обнаженной груди. Она была теплая, а ее кончики затвердели, став такими чувствительными, что она вскрикнула, когда он дотронулся до них пальцами.

— Помоги мне кончить, Тони, — шепнула она ему на ухо, с трудом переводя дыхание. — Мне так хочется тебя!

Эти слова ударами молота отзывались в его мозгу. Ему показалось, что то же самое он разобрал в легком шуме ночного ветерка, доносившегося в комнату.

Он чувствовал, как его обволакивает жар, исходящий от Моники. На его поясницу навалилась такая тяжесть, что ему с трудом удавалось удерживаться на ногах. Его икры и колени задрожали. Он ощущал на себе тяжесть ее тела. Он чувствовал, он чувствовал...

Мне так хочется тебя!

— О! — простонал он. — О, Моника!

— Да!

Был ли это ее шепот или шепот той пары в саду? Симбал проник в нее настолько глубоко, насколько это было возможно. Его сердце подпрыгнуло и бешено заколотилось где-то у самого горла. Он стал задыхаться. Вскрикнув, он кончил.

— О-о-о! — глаза Моники распахнулись, и она застонала, уткнувшись лицом в его шею.

Раскаленная лава, прятавшаяся в глубинах ее тела, прорвала последний барьер и вырвалась на волю, вызвав чудовищные судороги наслаждения. Ее лицо вспыхнуло, и она ощутила восхитительную тяжесть, волнами расходившуюся вдоль бедер. Она еще крепче прижалась к Тони, и это, как ни странно, сделало ощущение столь ярким, что она вообще напрочь потеряла способность; контролировать себя.

Она взобралась на Тони верхом, и тот, пошатнувшись, упал вместе с ней спиной на кровать прямо на груду плащей. Они рассмеялись.

Симбал сдвинул с лица складки юбки и взглянул в аметистовые глаза Моники.

— Как я мог так заблуждаться насчет тебя?

— Очень просто. Ведь я уже сказала, что ты просто пижон. И еще какой.

Приглушенный шепот в саду смолк.

Сверкающая черными боками новенькая “Чайка” стояла в ожидании неподалеку от взлетной полосы аэропорта Домодедово. Молочно-белый снег, высокими сугробами лежавший между полосами, искрился и переливался в лунном свете. Крепкий мороз, обычный для этого времени года, моментально превращал выхлопные газы в облака густого, белого пара.

В пятидесяти километрах к северо-западу от аэропорта величественное зарево в небе над Москвой затмевало свет луны, изгоняя ночь за пределы огромного города.

Внутри черного лимузина, откинувшись на спинку кожаного сидения, полусидела-полулежала Даниэла Воркута, женщина, носившая звание генерала КГБ. Соболиная шуба, словно плед накинутая на ее плечи, была распахнута, и роскошный мех резко контрастировал с суровыми линиями и защитным цветом выглядывавшей из-под него формы. Той самой парадной формы, в которой Даниэла появилась на похоронах Юрия Лантина. Каждая складочка на ней была тщательно отутюжена. Награды, висевшие в три ряда на левой стороне кителя, тускло отсвечивали в лучах голубых огней аэропорта.

Мысли Даниэлы витали далеко от Москвы и от человека, которого она приехала встречать в “Домодедово”. Как обычно ее блестящий ум неутомимо трудился, анализируя последние разведданные, сообщенные ее главным агентом в Гонконге. Гонконге. В последнее время этот гигантский порт занимал ключевое место в жизни Даниэлы. Невероятнее суммы денег, обильной рекой текшие через королевскую колонию, неудержимо притягивали ее к себе, подобно тому, как магнит притягивает кусок железа.

Впрочем, человек, заподозривший генерала Воркуту в неуемной алчности, допустил бы серьезную ошибку. Эта женщина принадлежала к крайне малочисленной когорте избранных, способных разглядеть за ослепляющим блеском золота нечто большее. Для нее деньги означали власть. Особенно когда речь заходила о Гонконге. Она знала, что этот остров является ключом к воротам Китая, а возможно, даже и всей Азии.

Ей было известно и то, что точно такого же мнения придерживается и Ши Чжилинь. Ши Чжилинь!Великий стратег, в чьи планы относительно будущего она старалась проникнуть вот уже три года. Смерть помощника Ши Чжилиня от сердечного приступа лишила ее главного источника информации. Однако теперь она не слишком переживала по этому поводу. В ее руках оказалось нечто такое, о чем она раньше даже не решалась мечтать: сведения о самой засекреченной организации Чжилиня йуань-хуане.

До сих пор все старания Даниэлы узнать хоть что-нибудь о таинственном проекте Камсанг оказывались тщетными. Однако теперь ей начинало казаться, что Митра (такова была кличка ее агента) открыл новый путь к самым сокровенным замыслам великого мастера вэй ци.

Контроль над Гонконгом — вот к чему страстно стремилась Даниэла Воркута, ибо знала, что, достигнув этого, она смогла бы контролировать весь Китай. Гонконг являлся для Китая воротами в западный мир, и такое положение должно было обязательно сохраняться на обозримое и даже необозримое будущее. Лишившись Гонконга в качестве посредника во взаимоотношениях с Западом, Китай был обречен вновь скатиться в болото средневекового прошлого. Без Гонконга Китай не имел ни малейших перспектив на развитие, не мог конкурировать с другими державами современного мира. В силу всего этого Гонконг являлся бесценным и, в случае утраты, невосполнимым сокровищем для Китая.

И вот наконец Даниэла узнала наилучший способ установления контроля над королевской колонией. Она должна была вступить в поединок с властью, сосредоточенной внутри йуань-хуаня,и подчинить ее себе.

Главным образом именно по этой причине ей пришлось уничтожить Анатолия Карпова, ее предшественника на посту руководителя Первого Главного управления, и его еще более могущественного, чем он сам, союзника Юрия Лантина. Эти два человека состряпали план под кодовым названием “Лунный Камень”, предусматривавший окружение Китая кольцом военных баз, а также марионеточную войну против него в провинции Юньнань с использованием вьетнамских подразделений, сосредоточенных в Малипо.

Ее предшественники стремились к разрушению Китая. Глупцы! Их безумные милитаристские схемы привели к возникновению реальной угрозы новой мировой войны, в результате которой вся планета превратилась бы в безжизненную пустыню.

Согласно же планам Даниэлы, Китаю была уготована более мягкая участь. Ему предстояло превратиться в покорного вассала северного соседа и предоставить в распоряжение Москвы свои несметные сокровища. Ключевая роль в стратегии Даниэлы отводилась Гонконгу. Гонконг должен был принести ей сказочное богатство, а вместе с ним необъятную власть и грандиозную победу, внушающую благоговейный страх всему миру. Только она, Даниила, блестящий мастер вэй ци,могла на равных сражаться с Ши Чжилинем, Чжуанем — абсолютным чемпионом этой игры. Человеку, неискушенному в стратегических тонкостях вэй ци,не впитавшему ее дух с молоком матери, нечего было и думать о том, чтобы найти уязвимое место Чжуаня и нанести удар именно туда.

Наконец-то Даниэла почувствовала, что может перевести дух. До сих пор каждый новый маневр Ши Чжилиня ставил её в положение догоняющей. И вот теперь вдалеке замаячила желанная цель: полная, безоговорочная победа. Не за горами был тот день, когда миллионы рублей непрерывным потоком потекут в кремлевские закрома. Ну и, разумеется, в ее, Даниэлы, карманы. В ее руках окажутся нити власти, не снившейся ни одному из деспотов и завоевателей в истории Азии. Мечта о советском господстве на этом континенте вынашивалась в сердцах русских патриотов со времен появления на политическом небосклоне лже-коммуниста Мао Цзедуна. После того как эта мечта станет явью, перед Даниэлой откроется путь к новым вершинам. Каким — покажет время.

С трудом вырвавшись из-под власти восхитительного видения, она заметила:

— Он запаздывает.

— Должно быть, самолет попал в бурю, — отозвался водитель “Чайки”, офицер КГБ, в чьи обязанности входило выполнять всевозможные поручения Даниэлы. — В любом случае он опаздывает ненамного, иначе меня уже поставили бы в известность.

Даниэла повернулась к нему лицом. Пряди густых белокурых волос, обрамлявших ее красивое лицо, рассыпались по плечам. Она досадливо отбросила их назад и нахмурилась. Ей не понравился тон замечания Алексея, и то, как он употребил слово “меня”. Ей бы хотелось, чтобы собственное “я” занимало в его жизни как можно меньшее место.

— Леша, — ласково промолвила она, — пожалуйста, будь достаточно благоразумен и при нем держи рот на замке.

— Не беспокойтесь.

Взгляд его темных глаз был устремлен на Даниэлу из зеркальца, висевшего перед ним.

Наклонившись вперед, она шепнула ему на ухо:

— Прежде всего, не создавай мне причин для беспокойства.

Тон, которым она произнесла эту фразу, был тверд как кремень. Алексей просто кивнул и перевел взгляд на лобовое стекло.

— Яволь, герр товарищ генерал, — сказал он, великолепно выговаривая рубленые немецкие слова.

Даниэла рассмеялась и потрепала рукой его густые черные волосы на затылке. Со своего места она не могла разглядеть его лицо. Зато в своем воображении она без труда рисовала его худощавое, мускулистое тело атлета, широкую грудь и плоский живот, которые так часто пахли ее собственным потом.

Сквозь дымчатое стекло “Чайки” она взглянула на охрану: полтора десятка человек, одетых в грубые черные полушубки и шапки-ушанки. Это были простые милиционеры, не “комитетчики”. Они не принадлежали к наиболее устрашающей части советского аппарата — Комитету государственной безопасности, крупнейшее и самое могущественное подразделение которого находилось в непосредственном подчинении Даниэлы.

— Самолет приземлился, товарищ генерал, — услышала она голос Алексея.

Даниэла собралась с духом. Она уже и сама увидела, как вдруг засуетились стоявшие снаружи милиционеры. В ярких вспышках голубого света она могла рассмотреть их получше. Уловив поблескивание автоматных стволов, она поежилась и подумала: Какому маньяку пришло в голову отдать приказ тащить сюда автоматы?

Он появился из темноты. Его фигура казалась размытой в слепящем блеске огней самолета и сигнальных знаков, светившихся по обе стороны взлетной полосы, Даниэле еще не было видно лица, но она узнала походку. Походку опасного человека, плавную и стремительную, полную мощи и в то же время легкости. Она разительно отличалась от неуклюжего и медленного ковылянья, типичного для подавляющего большинства представителей верхних эшелонов советских властей.

Его сопровождали шестеро оперов из КГБ, облаченных в штатскую одежду. Даниэла узнала своих людей. Несмотря на мороз, она настояла на том, чтобы они не надевали пальто. “Если произойдет что-то непредвиденное, то от вашего снаряжения, запрятанного под эти хламиды, не будет ни малейшего толка”, — заявила она им на утреннем совещании.

Выстроенные в две шеренги милиционеры расступились, открывая проход к машине прибывшему человеку.

— Ты знаешь, куда ехать, — полувопросительно сказала Даниэла, и Алексей уловил напряжение в ее голосе.

— Так точно, товарищ генерал, — ответил он, как полагалось по уставу.

Приближающаяся группа остановилась. Один из оперативников вышел вперед и открыл заднюю дверцу “Чайки”. Через несколько мгновений Олег Малюта уже сидел в теплом салоне лимузина.

— Приветствую, товарищ генерал! Его голос звучал, как скрежет наждачной бумаги по бетону.

— Здравствуйте, товарищ Малюта.

Даниэла остро ощущала, как от него разит смешанным запахом табака и пота. То был запах подлинного труженика, направлявшегося домой после долгого дня непростых переговоров и совещаний.

Двигатель разогрелся, и Алексей включил первую скорость.

— Стопку, — потребовал Малюта. Он даже не умеет вести себя вежливо, —подумала она, доставая бутылку азербайджанского коньяка. Наполняя стакан, Даниэла вспомнила, что любимым напитком Юрия Лантина была “Старка”. Эта любовь оказалась для него роковой. Даниэла растворила пригоршню его же собственных снотворных таблеток в стакане, а потом засунула голову Лантина в духовку и пустила газ, дабы сымитировать самоубийство. Тем самым она добилась своего назначения на пост начальника Первого Управления, вакантный на тот момент из-за безвременной кончины Анатолия Карпова. Затем, укрепив свои позиции, она получила и место Юрия Лантина в Политбюро. Она стала первой женщиной, поднявшейся столь высоко по ступенькам советской иерархии.

Да, эти стремительные успехи впечатляли, однако Олег Малюта, человек, сидевший сейчас рядом с ней, мог уничтожить результаты ее трудов одним мановением руки.

Его внешность производила странное впечатление. Ее нельзя было назвать типично русской. Скорее наоборот, слегка раскосые глаза и высокие скулы говорили о том, что предки Малюты вели свой род из диких монгольских степей. Присыпанные сединой черные волосы были тщательно подбриты у висков. Небольшая проплешина на макушке вызывала неизменно доброжелательное отношение к ее обладателю со стороны тех, кто имел с ним только мимолетное знакомство. Неискушенному наблюдателю он мог показаться кем-то вроде прославленного шахматиста, чья интеллектуальная энергия направлена на достижение исключительно безобидных целей.

Как же глубоко заблуждались эти “наблюдатели”!

Малюта принял стакан, наполненный на три пальца, из рук Даниэлы и залпом опрокинул его. Он пил по-русски, то есть высоко задрав подбородок, при этом его огромный кадык ходил взад-вперед при каждом глотке. Отдай стакан спутнице, он вытер губы пожелтевшим кончиком указательного пальца и, повернувшись, стал разглядывать вереницу сопровождающих машин. Казалось, он любуется этим ночным парадом, устроенным в его честь.

Следуя инструкции, полученной от Даниэлы, Алексей свернул с Каширского шоссе на набережную Москвы-реки. Даниэла подозревала, что Малюта любит реку почти так же сильно, как балет. Она знала, что он специально подбирал себе квартиру, равно как и кремлевские кабинеты, располагавшиеся таким образом, чтобы из окон обязательно открывался вид на Москву-реку.

— Лунный свет выглядит так красиво на реке, — промолвил он, вытряхивая сигарету “Кэмел” из пачки.

Он не предложил закурить Даниэле, и та облегченно вздохнула. Лантин в свое время заставлял ее курить, и она прониклась глубочайшим отвращением к табаку. Вот и теперь ее едва не стошнило, когда она почувствовала омерзительную вонь табачного дыма, ассоциировавшуюся в ее памяти с резким запахом газа.

— Это из-за льда, — отозвалась она.

Они мчались вдоль набережной. Узловатые и перекрученные тени голых ветвей походили на пальцы старика, с мольбой протянутые над серебристой гладью скованной льдом реки.

Салон “Чайки” наполнился дымом, и Даниэла чуть опустила стекло со своей стороны.

— Как там, в Ленинграде? — поинтересовалась она.

— Забавно, — процедил Малюта, не отрывая глаз от ре ки. С того момента как они стали приближаться к Центру города, он отвернулся от Даниэлы и сидел неподвижно, уставясь в темное стекло.

— Разрешите спросить... — начала было она, но Малюта пренебрежительным жестом прервал ее на полуслове.

— Я проголодался.

Это было уже откровенное хамство. Он ведет себя так, потому что я женщина? —недоуменно спрашивала себя Даниэла. — Или тут кроется что-то еще, о чем я не подозреваю?

—Когда я поужинаю, — продолжил он, — ты получишь ответы на все свои вопросы.

Сидеть рядом с Малютой, —промелькнуло в ее голове, — все равно что вступить в контакт с нечистой силой.Она буквально кожей ощущала излучаемый им мощный поток отрицательной энергии. Проведя всего десять минут в его компании, она чувствовала себя истощенной до предела и окоченевшей изнутри. Теперь ей приходилось бороться с этим ощущением, чтобы сохранить остроту и ясность ума, столь необходимые ей сегодня.

Она заранее поручила Алексею заказать столик в гостинице “Россия” на Москворецкой набережной. Там имелось девять ресторанов. Даниэла частенько посещала тот, что располагался на первом этаже, по праву гордившийся своим великолепным оркестром. Однако на сей раз они поднялись на двадцать первый этаж. Отсюда открывался изумительный вид на Кремль и разноцветные маковки собора Василия Блаженного. Даниэле казалось, что ее выбор должен понравиться Малюте, и она не ошиблась в расчетах.

— Как прекрасно выглядит Москва, — заметил он, когда им предложили лучший столик у окна. — Она такая чистая и сверкающая в ночи.

И тут же заказал водку и закуски: два вида каспийской икры, заливную осетрину и паштет. Ему и в голову не пришло поинтересоваться у Даниэлы, чего она хочет.

Она закрыла глаза и мысленно увидела свою доску для вэй ци.Всякий раз, когда представлялась такая возможность, она не упускала случая сыграть партию в эту старинную китайскую игру, известную в Японии под названием го. С незапамятных времен считалось, что стратегия и тактика, выбираемые игроком за доской, являются отражением его личной философии.

Она недоумевала, что побуждало Малюту временами играть с ней. Он несомненно не испытывал к ней ничего, кроме ненависти и отвращения, то есть тех чувств, которые питал по отношению ко всем женщинам. И уж тем более его возмутило ее наглое посягательство на святая святых мужской власти — Политбюро.

Заказ немедленно приняли: еще одно проявление вездесущего могущества Олега Малюты. К счастью для Даниэлы, он заказал перцовку, которую она любила сама, особенно в зимнюю стужу. Острый перец придавал водке изысканный, согревающий душу аромат.

Малюта дождался, пока поднос с закусками не поставят на стол, но не проявил ни малейшего намерения притронуться к ним, хотя утверждал, что хочет есть.

— Мы должны узнать, в чем суть этого самого Камсанга.

Это заявление, сделанное без малейшей преамбулы, шокировало Даниэлу. Так назывался секретный проект, осуществлявшийся в китайской провинции Гуандун, доступ к которому она пыталась отыскать на протяжении уже почти целого года без малейшего успеха. Только два человека были полностью посвящены в эту тайну: Ши Чжилинь и его сын Джейк Мэрок. Почему Олег Малюта вдруг ни с того ни с чего заинтересовался этим проектом?Даниэла совершенно не доверяла ему. Если он хотел добраться до секретов Камсанга, то это могло означать только одно: когда придет время делить награды, он обязательно постарается избавиться от нее, Даниэлы, и вряд ли что-то сможет помешать ему сделать это. Камсанг мог предоставить сказочную власть в распоряжение Даниэлы или Малюты, но не обоих одновременно:

— Сделать это будет чрезвычайно трудно, — осторожно заметила Даниэла.

— Это должно быть сделано, товарищ генерал. — Глаза Малюты сверкнули. — Я собираюсь стать преемником Федора Леонидовича.

Он имел в виду Федора Леонидовича Геначева, советского лидера, главу коммунистической партии Советского Союза.

— Без власти, которую я обрету, овладев секретом Камсанга, мои шансы окажутся близкими к нулю. С такими друзьями в Политбюро, как Резцов и Карелин, нельзя даже пернуть у себя в туалете, чтобы это тут же не стало известно Геначеву.

Карелин. Не имелось ли у Малюты других причин вспоминать это имя?

Даниэла постаралась применить тактику медленного дыхания. Значит, она все-таки оказалась права. Какой сумасшедший план вынашивал этот маньяк? А впрочем, какая разница.Главное заключалось в том, что он намеревался втянуть ее в свою игру. Целый вихрь мыслей закружил у нее в голове. Даниэле приходилось предпринимать усилия, чтобы оставаться внешне спокойной.

— Вам бы следовало побывать в Ленинграде вместе со мной, товарищ генерал. Так, просто для того, чтобы посмотреть на Геначева. Зрелище еще то. Он ходил в толпе, улыбаясь и крича: “Я здесь вместе с вами, чтобы помочь вам. Выслушать ваши проблемы и решить их. Я пришел сюда, чтобы вместе с вами строить новую страну!”

Малюта глубоко вздохнул. На его лице появилась гримаса, как у человека, внезапно почувствовавшего смрад гниющей плоти.

— В молодости я видел Никиту Хрущева. Он выступал перед народом во всех уголках Советского Союза. Он упивался восторгами толпы. Сугубо внешние, низкопробные проявления действовали на него, как наркотик. Он даже ездил в Америку и там умудрился забраться в Диснейленд. Однако тогда я принимал все за чистую монету и считал его настоящим героем. Человек, живущий иллюзиями, интересовавшийся всем, что происходит повсюду в мире, за исключением своей собственной страны, вызывал у меня искреннее восхищение. Так продолжалось до тех пор, пока однажды я не услышал от отца слова, вначале показавшиеся мне кощунственными. Он материл Хрущева на чем свет стоит. “Культ личности, на создание которого Хрущев затрачивает столько времени и энергии, представляет собой серьезную и насущную угрозу”, — говорил он. — “Хрущев слишком много говорит о Хрущеве, — добавил тогда отец. — Он, как обезьяна, подражает во всем американскому президенту Кеннеди. Война между Советским Союзом и Америкой не имеет никакого отношения к народам и идеологиям. Нет, это война двух раздутых эго”.

Малюта начал есть, очевидно вспомнив о том, что пить не закусывая все равно что признать себя алкоголиком. Это, однако, не помешало ему продолжить свое повествование.

— После этого я на два дня заперся у себя в комнате. Я ничего не ел и ни с кем не виделся. Я размышлял о Хрущеве и о том, что мой отец сказал про него. Постепенно я начал понимать, что отец прав. Хрущевым двигало его эго — крайне опасная привычка для лидера такой страны, как Советский Союз.

Даниэла глубоко вздохнула.

— Не думаете ли вы, что опрометчиво вести подобные разговоры?

Малюта резко вздернул голову. Сейчас он походил на ястреба, разглядевшего свою жертву в траве с высоты в полмили. Ужасный взгляд, принадлежащий не человеку, но отвратительной Медузе, парализовал Даниэлу. Тоненькая струйка пота сбежала вдоль ее позвоночника, в то время как в ее голове молнией промелькнула мысль:

Этот человек внушает мне настоящий ужас.Она изо всех сил напрягла волю, стараясь навести порядок в смятенных чувствах, ибо знала что этот самый страх может погубить ее.

— Вы интересуетесь моим мнением, товарищ генерал? — подчеркнутое ударение, сделанное на последние слова, яснее некуда показывало, что он ни в грош не ставит ее звание. И вновь она подумала: Видимо, оттого, что я женщина.

—Вовсе нет, — ей было очень непросто заставить свой голос звучать твердо и уверенно. — Я просто беспокоюсь из-за не совсем подходящей обстановки. Здесь...

— Здесь так шумно, что никакому микрофону не под силу уловить хоть одно слово из нашей беседы. — Он продолжал внимательно изучать выражение на ее лице.

— Вас действительно беспокоит именно эта причина?

Она даже не шелохнулась, стараясь все время держать голову прямо.

— Что вы имеете в виду?

Малюта бросил в рот очередной кусок осетрины и пожал плечами.

— Народ любит его. Геначеву еще только пятьдесят пять. По кремлевской шкале он совсем молод. Он демонстрирует людям свою энергичность, и те отвечают ему взаимностью. Он объявляет, что внесет коренные изменения в сельскохозяйственную систему. Экономика, экономика и еще раз экономика. Он только и делает, что разглагольствует о ней. Четыре процента прироста валового дохода, без каких бы то ни было сокращений военных расходов — вот что он обещает народу. Да-да, товарищ генерал, народу. После чего отправляется вместе с женой и дочкой на парады, смотры. В Художественном театре они недавно втроем спустились в партер и сидели там вместе с остальными зрителями, вместо того чтобы, как повелось, смотреть спектакль из ложи.

Он запустил руку во внутренний карман пиджака и извлек оттуда несколько глянцевых журнальных страниц.

— Еще не успели посмотреть?

Даниэла взяла из его рук обложку и большую статью из последнего номера “Тайм”. Она увидела семейное трио Геначевых, счастливо улыбающихся на каком-то официальном приеме, и толпу на заднем плане, восторженно взирающую на них. “Советская семья номер один” — гласил размашистый заголовок. Она вернула страницы Малюте, не читая.

— Осталось совсем маленькое пространство, в котором пока можно еще маневрировать, — продолжал он, откладывая страницы в сторону. Он прикасался к ним так, точно они были отравлены. — С каждым днем этот наш вождь “нового поколения” прибирает к рукам все больше и больше власти. С каждым днем его культ личности разрастается. Геначев основное внимание уделяет внутренней политике, не отдавая себе отчета в том, какие усилия потребуются для того, чтобы вновь сдвинуть эту страну с места. Одними словами, брошенными в народ, не добьешься четырех процентов прироста в экономике. Зато он совершенно перестал уделять внимание делам на международной арене. Геначев игнорирует китайскую угрозу, забывает про афганскую войну. После целого десятилетия постоянных и заметных успехов мы испытали болезненную и, боюсь, почти невосполнимую потерю авторитета в Африке. Мы утратили контроль, даже тот, что имели, над Южной Америкой, и все попытки навести порядок в Юго-Восточной Азии имели плачевный исход. И на что же тратит свое время Геначев? Вместо того чтобы обратиться к решению насущных вопросов, он “сближается” с народом, болтает с фермерами, уверяя их, что скоро от былых трудностей не останется и следа. — Он фыркнул. — Еще немного, и мы начнем раздавать субсидии частным фермам, как в Америке.

Малюта крепко стиснул кулак.

— Довольно! Пора положить этому конец. Когда ты добудешь для меня секреты Камсанга, я сумею доказать на Политбюро свою правоту Настало время вновь взять под контроль всю ситуацию в Африке и Латинской Америке Советский Союз должен расширить сферу своего влияния на земном шаре. Нам следует проявлять больше агрессивности во внешней политике, а не стараться увеличить производительность труда в безнадежно устаревших колхозах. Однако до тех пор, пока Геначев стоит у власти, ничей голос, кроме его, на Политбюро не имеет веса.

Желая отвлечь его от этой темы хотя бы на некоторое время, Даниэла жестом указала на тарелки:

— Может быть, приступим к еде? Я просто умираю от голода.

В молчании они приступили к ужину, однако она видела, что мысли Малюты заняты не едой.

— Разумеется, — промолвила она, после того как остатки закусок унесли со стола. — Вы всегда стояли за иной выбор приоритетов. Вы могли бы заключить союз с Геначевым, используя тактику мелких уступок и приобретений. Возможно, вы даже убедили бы его взять вас в советники по международным вопросам.

Малюта не проронил ни звука в ответ, однако по выражению его лица Даниэла видела, что он размышляет над ее словами. Наконец он широко развел руками и пожал плечами.

— Я не могу себе представить, что могло бы заставить товарища Геначева прислушаться хоть к какому-нибудь совету, данному мной. Его духовный наставник — Михаил Карелин, человек без лица. Кажется, так про него говорят?

— В некоторых кругах, — согласилась она.

Она снова вспомнила свою доску для вэй ци.Главное — правильно выбрать стратегию. Тогда Малюта угодит в расставленную для него ловушку. Даниэла смогла бы обвинить его в подготовке заговора с целью физического устранения Геначева, если б только у нее были доказательства. Не домыслы, а бесспорные факты, не вызывающие сомнений в своей достоверности. Такие доказательства, предъявление которых фактически означало бы немедленное вынесение смертного приговора.

— Карелин!.. Говорят, он совершенно лишен честолюбия. Он вполне доволен жизнью, оставаясь в тени и нашептывая на ухо Геначеву, что и как нужно делать. Может быть, весь идиотизм Геначева следует на самом деле приписывать Карелину? Понимаете? Во взаимоотношениях между ними очень трудно разобраться, где кончается один и начинается другой.

Не спеши, не спеши, —уговаривала она себя. Ее сердце тревожно забилось.

— А если предположить, что Карелин сам порекомендует вас Геначеву на пост советника?

Малюта задумчиво постучал указательным пальцем по нижней губе цвета сырой печени. Достав сигарету из пачки, он прикурил. Даниэла с трудом подавила непреодолимое отвращение.

— Вот это уже становится интересным, товарищ генерал, — его рот растянулся в улыбке, такой странной и неестественной, словно Малюта был не в состоянии управлять мускулами лица.

По мере того как смысл этой улыбки стал доходить до сознания Даниэлы, страх разрастался в ее груди.

— Вы, однако, шутить изволите. С какой стати Карелин станет делиться со мной хоть крупицей своей власти?

— Станет, если я попрошу его об этом.

— Ого! И он вот так запросто выполнит твою просьбу надо полагать.

Даниэла поставила чашку на стол.

— Месяца полтора тому назад Михаил Карелин позвонил мне и пригласил в ресторан. Я решила, что он хочет заручиться моей поддержкой по каким-то вопросам. Мне показалось весьма вероятным, что он мог считать меня, как самого молодого члена Политбюро, наиболее сговорчивой. Он отвез меня в “Русскую избу”, что, признаться, удивило меня. Я совершенно не понимала, зачем надо тащиться так далеко от центра города. Сорокаминутная поездка на машине чересчур попахивала романтикой. Кроме того, меня немало озадачило то обстоятельство, что за все это время он ни разу не заговорил о делах. Вместо этого мы болтали о разной чепухе, рассказывали друг другу о своем прошлом, вспоминали детство. Другими словами, знакомились ближе, чем это принято между коллегами.

— Карелин назначил вам свидание?

— Свидание, — подчеркнуто повторила она. — Да, совершенно верно. И вот теперь он снова хочет увидеться со мной.

Малюта вспомнил жену Карелина, пухленькую, низенькую женщину, и двух дочерей, очень похожих на мать. Покряхтев, он промолвил:

— Как там говорится? В тихом омуте черти водятся?

— В данном случае лучше не скажешь.

— Ну и что жевы ответили господину Карелину?

— Я не сказала ему ни да, ни нет.

— Женщины, — сказал Малюта так, точно одно это слово объясняло разом все. Он хранил молчание, пока на стол подавали ужин. Когда официант ушел, он добавил:

— Ну что ж, в нашем случае ваша женская... м-м-м... нерешительность сослужила нам хорошую службу.

Не пускаясь в немедленное разъяснение своего туманного замечания, он с видимым удовольствием принялся уплетать пельмени. По-видимому, во время беседы его аппетит проснулся с прежней силой. Он съел все дочиста и лишь после того, как последний кусочек вареного теста исчез в его пасти, заговорил опять.

— Я хочу, чтобы ты была моими ушами с Карелиным, — сказал он с набитым ртом.

— И заставила его использовать свое влияние на Геначева, — добавила она, подумав про себя: Ну, вот ты и попался!

Малюта кивнул и, набрав полный рот водки, прополоскал его, прежде чем проглотить.

— Это сослужит мне добрую службу.

Он снова улыбнулся своей странной, леденящей улыбкой, и Даниэла с трудом подавила дрожь.

Ее сердце переполняла радость долгожданного триумфа. Она недооценивала опасность, таившуюся в такой двойной игре, но риск был оправдан, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства. Помимо всего прочего она выяснила один жизненно важный вопрос, касающийся ее взаимоотношений с Малютой: как это было ни странно, но он, очевидно, не вел слежку за ней. В противном случае он бы уже знал, что Даниэла спала с Михаилом Карелиным.

Впервые за весь ветер позволив себе расслабиться, она сказала:

— Ладно. Думаю, мне это удастся.

— Прямой провод к мозгам Геначева, — он казался погруженным в глубокие раздумья.

Она кивнула.

— Да, это вполне возможно осуществить.

— Очень хорошо. Тогда действуйте. Когда они получили в гардеробе свои шубы, у Даниэлы в голове пронеслось: Ладно, я буду его ушами. Я стану шпионить для него. Если я вконце концов сумею свалить его, то ради этого я готова сделать все, что потребуется. Даже для такого чудовища, как он.

Из задней комнаты Симбал и Моника направились прямиком на кухню, где Тони соорудил для них по огромному сэндвичу из всех остатков и обрезков, которые нашлись в холодильнике Макса Треноди. Они стояли плечом к плечу, наклонившись над громадной раковиной и с жадностью вгрызались зубами в сэндвичи. Судя по звукам, доносившимся из гостиной, Макс провожал последних гостей. Работа в УБРН требовала от людей постоянной подтянутости, поэтому, получив возможность расслабиться, они старались выпустить как можно больше пара, накопившегося внутри. Впрочем, этого и следовало ожидать. Собственно говоря, Макс устраивал свои пользующиеся скандальной известностью вечеринки именно для того, чтобы его люди могли получить разрядку. Он справедливо полагал, что пар лучше выпускать в приватной компании, нежели на глазах у всех.

Несмотря на все бурные события этого вечера, Симбал отнюдь не забыл, зачем он явился сюда. Отхлебнув вина из своего бокала, он заметил как бы между прочим:

— Кстати, я что-то не видел сегодня Питера Каррена. Неужели я разминулся с ним?

При этих словах Моника так побледнела, точно вся кровь разом отхлынула от ее лица. Опустив недоеденный сэндвич, она слабым голосом спросила:

— Почему ты сказал это?

— Сказал что?

— Почему ты вспомнил про Питера?

Он небрежно пожал плечами, но внутри насторожился. Внимательно глядя на Монику сбоку, он очень жалел, что она не стоит к нему лицом. Тогда бы, возможно, он сумел бы понять, какие чувства охватили ее при упоминании имени Питера.

— Просто когда-то мы с ним хорошо знали друг друга. Вот и все. — Выдержав паузу, он добавил: — А в чем дело, Моника?

Прежде всего, ему не следовало показывать ей, что он почему-то интересуется Карреном. Поэтому он старательно изобразил беспокойство по поводу ее расстроенного вида.

— Я не знала, что вы с Питером такие друзья, — сказала она, по-прежнему не глядя на него.

— Да мы в общем-то ими и не были. Насколько я помню, очень мало кому удавалось сойтись с Питером поближе. Однако мы провели вместе шесть недель в Бирме, прежде чем он уехал оттуда.

Осторожно! —мысленно добавил он, обращаясь уже к самому себе.

— Да. Я припоминаю. — Моника снова поднесла сэндвич ко рту и облизала испачканные приправой пальцы.

Она выглядела такой уставшей, что, казалось, у нее даже нет сил поддерживать разговор.

— Я не знала, что ты тоже был там в это время.

— Тогда мы еще не были знакомы, — непринужденно заметил он. — Кажется, я наткнулся на тебя после моего первого возвращения оттуда. По-моему, это произошло здесь.

Она попыталась изобразить на лице улыбку, но та вышла какой-то совсем безжизненной.

— Значит, ты помнишь?

Симбал ясно видел, что она думает о чем-то другом. О Питере Каррене, ясное дело.

— Значит, насколько я понял, он сегодня не появлялся здесь?

Моника дернулась, точно Тони уколол ее чем-то острым, и он с раздражением подумал: Что происходит, черт побери?

—Нет, — промолвила она так тихо, что ему пришлось приблизить ухо к ее губам, чтобы услышать. — Не появлялся.

Симбал опустил глаза и увидел, что пальцы Моники глубоко вошли в толстый сэндвич — с такой силой она сжала его. Лучше не обращать ни на что внимания, решил он.

— Стало быть, он на задании.

— Мы можем поговорить о чем-нибудь другом? — она резко повернулась к нему, и Симбал поразился, увидев, как она побледнела.

— Конечно. Прости меня, — он прикоснулся к ее руке. — Моника, если б ты только сказала мне...

— Отвези меня домой, Тони, — на ее лице застыло отрешенное выражение. Вытерев руки бумажной салфеткой, она повторила: — Отвези меня домой. И больше не говори ничего, хорошо? Хорошо?

В этом не было ничего хорошего, однако Симбал твердо решил, что Моника не должна звать, что он придерживается такого мнения.

В салоне “Чайки” по-прежнему невыносимо воняло табачным дымом, несмотря на то что Алексей, зная привычки Даниэлы, сделал все, чтобы проветрить внутри автомобиля, пока она и Малюта ужинали в ресторане.

— Здесь холодно, — заявил Малюта, забравшись в лимузин. — Включите печку.

“Чайка” отъехала от тротуара, и он откинулся на спинку сидения. От его старомодного костюма несло все тем же табаком.

— Дядя Вадим просил передать тебе привет и поздравления, — он говорил о Вадиме Дубасе, брате покойного отца Даниэлы, возглавлявшем партийную организацию в Ленинграде.

— Как у него дела?

— Он все такой же упрямый старик, каким был всегда, — коротко ответил Малюта. — Его, похоже, ничто не в состоянии изменить.

Он достал еще одну сигарету. Затем, внезапно наклонившись вперед, похлопал Алексея по плечу.

— Я хочу съездить к памятнику. Вы знаете, лейтенант, какой памятник я имею в виду?

—Да, товарищ министр.

Алексей взял курс на северную окраину города, туда, где в десяти минутах езды от кольцевой дороги на каменном пьедестале стояли огромные стальные кресты, весьма напоминавшие творения модернистских скульпторов. Основная разница заключалась в том, что изначально они не имели никакого отношения к искусству. То были противотанковые “ежи” — крошечный кусочек более чем 400-километровой линии обороны, выстроенной вокруг Москвы ее жителями, не пожелавшими отправиться в эвакуацию. По личному распоряжению Сталина эти кресты были оставлены в память о разгроме семидесяти пяти немецких дивизий, остановленных на самых подступах к городу.

“Чайка” замедлила ход и остановилась, съехав на обочину шоссе. Уже минуло одиннадцать, и поэтому казалось, что все вокруг вымерло. Подавляющее большинство советских граждан не имели представления о том, что такое “ночная жизнь” вне пределов своих квартир.

Малюта сидел не шевелясь, до тех пор, пока лейтенант не открыл дверцу с его стороны. Затем он молча взял из рук Алексея фонарик, зажег его и направился к монументу. Покрытый коркой наста снег хрустел под подошвами его ботинок.

Он остановился перед памятником, и подоспевшая Даниэла с изумлением увидела, как самые настоящие слезы блестят у него на глазах.

— Здесь было пролито столько крови, — хрипло промолвил Малюта. — Героический, революционный дух пылал как факел в сердцах людей в ту суровую пору.

Он замолчал, глядя на острые края стальных балок, поблескивавшие в темноте.

— Снег, — задумчиво протянул он, обращаясь в темноту. — Знаете, товарищ генерал, я очень люблю снег. Он чист, как чист великий дух Ленина, указывающий нам путь, направляющий каждый наш шаг.

Не сходя с места, он принялся расчищать носком ботинка снег, пока из-под него не показалась черная земля.

— Однако снег может служить и покрывалом для бесчисленного множества грехов, — он перевел взгляд на Даниэлу, и та почувствовала, как у нее по коже ползут мурашки. — Мрачная нора еще не осталась позади, товарищ генерал, и нам приходится не легче, чем сорок лет назад. Мы по-прежнему вынуждены бороться за свое право на существование, и эта война не на жизнь, а на смерть.

Даниэла стояла неподвижно, точно каменное изваяние. Кровь бешено стучала у нее в висках. Она с ужасом думала о том, сколь опасен человек, стоящий всего лишь в шаге, от нее. Опасен не только для нее, но и для всего мира.

— Я хочу, чтобы вы поняли одну простую истину, товарищ генерал, — продолжил он. — В этой войне вы или за меня, или против. Ясно?

Даниэла молча кивнула, боясь вымолвить хоть слово.

— Слова, слова, — сказал Малюта, словно угадав ее мысли. — Мне приходится иметь с ними дело двадцать часов в сутки. И с каждым днем я все больше убеждаюсь, что ложь — самое обыденное дело, а вот правда — большая редкость.

Он закурил и вновь задумчиво уставился на монумент. В свете ручного фонарика создавалось впечатление, что стальные “ежи” слегка колеблются.

Луна скрылась за тучами, и мороз усилился еще больше. Вновь начал идти снег, и, казалось, воздух потяжелел. Снежная буря, задержавшая самолет Малюты, добралась и сюда. Даниэла запахнула шубу. Густые пряди волос, подхваченные внезапным порывом ветра, упали ей на лицо, однако она даже не попыталась убрать их.

— Ваша беда в том, товарищ генерал, — промолвил Малюта, нарушив долгое молчание, — что вы слишком красивы.

Он выпустил дым изо рта, снял табачную крошку с нижней губы и продолжил, внезапно перейдя на “ты”:

— Поэтому ты полагаешь, что можешь делать с мужчинами все что захочешь. Ты залезла в постель к Анатолию Карпову и тут же возглавила КВР.

Он говорил про тайное подразделение в составе Первого Главного Управления, которое в разговорах если и упоминалось, то обычно как Отдел “К”. КВР занимался исключительно террористической деятельностью за пределами страны, а также полевой контрразведкой.

— Потом наступил черед моего покойного коллеги Юрия Лантина. В результате сразу же после его безвременной кончины ты пересела в его кресло.

Малюта по-прежнему не смотрел на Даниэлу. Он говорил небрежным тоном, делая затяжки в промежутках между фразами, словно беседовал с близким приятелем, обсуждая планы на ближайшие выходные.

— С одной стороны, я восхищен твоей хитростью и готов признать, что для женщины ты исключительно умна и изобретательна.

Он выбросил окурок. Красная искорка прорезала ночной мрак и тут же погасла, уткнувшись в снег.

— С другой, я ясно представляю себе размеры твоих притязаний. На сей счет у меня нет иллюзий. Поэтому я хочу, чтобы ты отдавала себе отчет в том, что со мной у тебя не выйдет фокус, который ты блистательно проделала с Карповым и Лантиным и, надо полагать, не только с ними. Твоя красота не действует на меня. У меня нет ни малейшего желания ковыряться в твоей...

И он произнес непечатное слово, произнес нарочито грубо, желая шокировать Даниэлу, что ему и удалось в полной мере.

— И вот теперь, — продолжал он, — ты должна сделать выбор. Либо ты за меня, либо против. Третьего не дано. Скажу больше. Неужели ты хоть на секунду могла допустить, что я поверил спектаклю, разыгранному тобой в ресторане? Фантастическому сценарию, согласно которому Карелин внушит Геначеву сделать меня советником, поставив вровень с Резцовым и им самим, Карелиным?

Знакомая улыбка вновь заиграла у него на губах.

— Да ни за что на свете, товарищ генерал. Я слишком хорошо знаю, что ты никогда бы не уговорила Карелина сделать это, даже если б я, очарованный твоей задницей, согласился поверить в подобную ахинею. Он бы просто рассмеялся мне в лицо. И смеялся бы еще пуще, услышав жалобы на то, что ты не привыкла к подобному обращению.

Дрожь пробрала Даниэлу. Она запоздало начала сознавать, что серьезно недооценивала Малюту и что, заняв так быстро место Юрия Лантина, разоблачила себя перед ним. У нее стали закрадываться сомнения в том, достаточно ли хорошо она подготовилась к борьбе за выживание в гибельной атмосфере высшего эшелона власти и так ли уж глубоко она проникла в хитросплетения политической игры.

Она знала, что должна дать ответ прямо сейчас, понимая, что выбор, предложенный Малютой, чистая фикция и что в случае отрицательного ответа ее песенка спета.

— Я с вами, — ей пришлось дважды открывать рот, прежде чем она смогла сказать это: у нее так пересохло в горле, что в первый раз из него вырвался бы только хрип.

Малюта удовлетворенно кивнул головой.

— Хорошо. Теперь Алексею не придется дырявить тебе затылок.

—Что?

Вновь Малюта хотел привести ее в замешательство и преуспел в этом. Он повернулся к Даниэле, и та опять содрогнулась, увидев перед собой злобный оскал черного рта.

— Да-да. Ты не в курсе, что Алексей регулярно сообщает мне о каждом твоем шаге? Я знаю обо всем, чем ты занимаешься, товарищ генерал. Обо всем!

Этого не может быть. Он пытается ложью запугать меня еще больше, —промелькнуло в голове Даниэлы. — Будь это правдой, он бы уже знал о моей связи с Карелиным.Собрав волю в кулак, она решила не уклоняться от игры, предлагаемой ей Малютой.

Тот внимательно следил за меняющимся выражением ее лица. В его черных, слегка раскосых глазах вспыхнули свирепые огоньки.

— Я вижу, ты сомневаешься в моих словах. Ну что ж, это вполне понятно.

Он запустил руку за пазуху и извлек оттуда маленький бумажный пакет. Ни слова не говоря, он протянул его Даниэле.

Та машинально взяла сверток и уставилась на него так, точно оттуда должна была вот-вот выползти ядовитая змея. Ее сердце забилось быстрее, и она почувствовала, как судорога исказила ее лицо. Негнущимися пальцами она открыла пакет и обомлела. Боже правый!— мысленно повторяла она, уставившись на содержимое пакета.

С удивительным спокойствием, свидетельствовавшим о том, что охватившая ее паника достигла наивысшей точки, Даниэла подумала о том, как странно, неуклюже и даже комично выглядят со стороны два человека, занимающиеся любовью. Особенно если одним из них являешься ты сама.

Снимки крупным планом демонстрировали обнаженные тела Даниэлы и Карелина, переплетенные в неистовых объятиях, извивающиеся в судорогах наслаждения.

Малюта аккуратно забрал снимки из ее безжизненной руки. Он перетасовал их, точно колоду карт, и выбрал один.

— Вот этот, мне кажется, самый лучший. Или, может быть, вот этот, — он вытащил другой.

— Прекрати!

Он стремился добиться именно такой реакции, а добившись, послушно убрал снимки в карман.

— Теперь, — промолвил он, — я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала. Это будет символический жест, который свяжет нас между собой еще более неразрывно, чем ты была связана с товарищем Карелиным во время этого маленького свидания тет-а-тет.

Он говорил мягко, почти нежно.

— Я прошу тебя об одной услуге, потому что ты соврала мне. Я допускаю, что ты поступила так только однажды, в случае с Михаилом Карелиным, однако, — он пожал плечами, — кто знает, возможно, в прошлом имели место и другие случаи. Впрочем, меня совершенно не волнует прошлое. Я думаю лишь о будущем.

В его руке появился невесть откуда взявшийся новый предмет.

— Я хочу, товарищ генерал, чтобы ты получила наглядный урок, который навсегда остался бы у тебя в памяти. Однако сначала тебе придется снять перчатки.

Даниэла молча повиновалась. Ее сознание пребывало в каком-то оцепенении. Как я могла так заблуждаться относительно него? —спрашивала она себя. — Я была так уверена, что он уже у меня в руках.

Малюта вложил рукоять пистолета в ее холодную ладонь. На конце ствола Даниэла увидела глушитель. Она обратила внимание на то, что это был немецкий пистолет, а не такой, которые носили офицеры Советской Армии. Личное оружие — строго запрещенная законом вещь. Но не для члена Политбюро.

— Я хочу, чтобы ты прикончила Алексея, — словно сквозь сон она услышала этот мучительный голос. — Тебя ведь учили, как приводить в исполнение смертный приговор: пуля в затылок — и все. Если ты помнишь, он должен был убить тебя именно так.

Как в кошмарном сне, —подумала Даниэла. Панический ужас обуял ее, подобно тому как пламя охватывает дерево. Он парализовал ее волю и разум. Казалось, мозг ее погрузился в сон. Проснись! —отчаянно взывала к нему Даниэла. — Что же мнеделать?

—Эта задача не должна показаться тебе слишком трудной, — доносился откуда-то издалека голос Малюты.

Он опять закурил, и ветер относил зловонный дым прямо в лицо Даниэле.

— В конце концов, у тебя есть все основания отомстить ему. Ты доверяла ему, а он вместо благодарности шпионил за тобой. Подумай, разве не справедливо будет воздать ему по заслугам за такое отвратительное преступление, как предательство?

Я связалась с настоящим чудовищем, —подумала Даниэла. Она почувствовала холод и ужасную пустоту в животе. У нее начала кружиться голова. Она словно примерзла к тому месту, где стояла, будучи не в силах пошевелиться. Я не могу сделать то, что он требует, —повторяла она про себя. — Просто не могу. Это выше mows сил.

—Почему вы медлите, товарищ генерал? — в голосе Малюты вновь появились скрежещущие нотки. — Подобная нерешительность недостойна человека, являющегося членом Политбюро. Я буду вынужден доложить об этом Генеральному секретарю. Такие вещи караются очень строго. Любой мужчина на твоем месте не позволил бы себе подобного проявления слабости.

Он вынул сигарету изо рта.

— Раз такое дело, то, вероятно, мне придется позвать сюда Алексея и приказать ему прикончить тебя.

Сверкая глазами, Малюта подошел к Даниэле вплотную. Он приблизил губы к ее уху. Запах табака, исходивший из его рта, был настолько силен, что Даниэла ощутила позывы к рвоте, заглушавшие даже ощущение холода.

— Сделай это, — прошептал ей на ухо Малюта. — Сделай, иначе твоя жизнь оборвется прямо сейчас.

Даниэла не могла поверить в происходящее: ее тело без какой бы то ни было команды, исходящей от мозга, двинулось к машине. Она не имела ни малейшего представления о том, кто или что распоряжается им в этот момент, зная лишь, что сама она тут ни при чем.

Забравшись в “Чайку”, она увидела в зеркальце глаза Алексея.

— Что случилось? — осведомился он шепотом. — Вы выглядите бледной как привидение.

Словно сторонний наблюдатель, Даниэла увидела, как она наклоняется вперед, поднимая правую руку. Она открыла рот, собираясь ответить Алексею. В тот миг, когда дуло пистолета должно было коснуться его затылка, она нажала на курок.

Ее стошнило, когда она стала вылезать из машины. Она не ощущала ничего, кроме отвратительного запаха смерти.

Малюта действовал необычайно быстро. Он вытащил из кармана чистый носовой платок и, накинув его на дуло пистолета, забрал оружие у Даниэлы.

— Твои отпечатки, — сказал он, тщательно заворачивая пистолет в платок и пряча его в карман шубы. — Ты должна знать, что в любой момент я могу предъявить тебе обвинение в убийстве. И запомни: больше всего на свете я не люблю, когда мне врут. Я бы отправил тебя на тот свет вслед за ним, но мне нужны твои мозги.

Даниэла отвернулась от него, и ее вырвало. Малюта даже не пошевелился. Он просто стоял на месте, водя лучиком фонаря вдоль волнистого меха шубы Даниэлы. Великолепный мех блестел, точно платина. Малюта принялся напевать себе под нос какую-то песенку, фальшивя на каждой ноте.

— Для чего я нужна вам? — во рту у нее стоял горький вкус, который, она знала, нельзя будет извести никакой зубной пастой.

— Разумеется, для того, чтобы проникнуть в планы Ши Чжилиня. Видишь ли, занимаясь каким-нибудь вопросом, я обычно изучаю его весьма тщательно. Я знаю, что тайна Камсанга прячется в башке у этого старого китайца. Ты поможешь мне выудить ее у него.

Даниэла стояла, словно оглушенная громом.

— Это невозможно, — запинаясь пробормотала она. Брови Малюты поползли вверх в притворном удивлении.

— Неужели? В таком случае, товарищ генерал, вам поручается устранить Ши Чжилиня.

У Даниэлы пересохло во рту.

— Ши Чжилинь и Джейк Мэрок неразрывно связаны друг с другом.

— Понятно, — отозвался Малюта. — Ну что ж, я всегда был приверженцем здравого смысла.

Вокруг шуршал снег, и эти шорохи напоминали осторожные, крадущиеся шаги дикого зверя.

— Пусть они умрут оба.

Даниэла почувствовала, как ледяной комок страха внутри нее расплавился.

— Я не уверена, что вы отдаете себе отчет в том, чего требуете от меня.

Малюта захлопнул рот, щелкнув зубами.

— Камсанг, Ши Чжилинь, Джейк Мэрок. Раз, два, три. Что может быть проще?

Даниэла промолчала в ответ. Она понимала, что у него на уме, и ничего не могла поделать. Более основательному допросу она не подверглась бы, даже очутившись в мрачных подвалах Лубянки.

— Я лично возглавляю группу, занимающуюся Китаем, — возразила она наконец. — В настоящее время проводится ряд операций, имеющих далеко идущие задачи. Вы же не станете заставлять меня...

— Еще как стану, товарищ генерал.

Малюта сделал большую затяжку. Он выглядел и говорил как человек, бесконечно уверенный в себе.

— Штука в том, что если кто-то оказывается в состоянии распоряжаться таким мощным рычагом по своему усмотрению, то ему в голову обязательно придет мысль о том, как использовать его в личных целях, — наклонившись вперед, он выпустил изо рта дым прямо в лицо Даниэле. — В личных интересах, товарищ генерал, которые, как правило, противоположны истинным интересам государства.

Он снова лязгнул зубами.

— Ваша сила, товарищ генерал, это прежде всего Химера. Однако я знаю, что Китай превратился у вас в навязчивую идею. В конце концов, я ведь прошу у вас не так много, а? — он вдруг заговорил вкрадчивым голосом.

— А ведь я мог бы потребовать, чтобы вы мне рассказали, кто такой Химера. Он усмехнулся.

— Я мог бы отобрать у вас этот лакомый кусочек. Интересно, что бы с вами тогда сталось? Ну как, нравится? Взгляните на дело в таком свете, и вы поймете, что мне нужно от вас совсем чуть-чуть. Узнать секрет Камсанга, во-первых. И избавиться от Ши Чжилиня и Джейка Мэрока, во-вторых.

Даниэлу трясло Долгие годы она единолично “вела” Химеру, и это являлось главной причиной ее головокружительных успехов. Без обильного потока самой секретной информации, поставляемой ей Химерой, ей ни за что бы не удалось забраться так высоко и так быстро в том мире, где безраздельно властвовали мужчины.

Поэтому слова Малюты попали точно в цель Химера прочно обосновался в самом центре Куорри. Напрасно Джейк Мэрок полагал, что покончил с Химерой девять месяцев назад в поединке, состоявшемся на вилле Грей-сток. На самом деле вовсе не Генри Вундерман, его давний наставник, являлся агентом советской разведки. С помощью блестящих ходов Даниэле удалось надежно прикрыть настоящего Химеру и обвести вокруг пальца всех, включая самого Ши Чжилиня.

Теперь она очутилась в отчаянном положении. Слова Малюты не ввели ее в заблуждение. Она должна была переубедить его или нанести упреждающий удар. В противном случае контроль за всеми операциями, осуществляемыми ею в Китае, перешел бы полностью в его руки. Именно к этому вели распоряжения, которые он только что отдал ей. Заполучив секреты Камсанга и убрав с пути Ши Чжилиня и Джейка Мэрока, Малюта стал бы неодолимым противником. Даже помощь Карелина и Резцова не смогла бы помешать ему свергнуть Геначева с партийного трона. Страшно было подумать, что ждало страну, если бы бразды правления попали в руки этому сумасшедшему. Малюта, и без того обладавший огромной властью, присовокупив к ней всю мощь Камсанга, сумел бы убедить остальных членов Политбюро в том, что сделанное им — отстранение Геначева от власти — служит интересам Советского Союза И что тогда будет со мной? —подумала Даниэла. — Впрочем, нетрудно догадаться Я попаду в полную зависимость от Малюты, Стоит ему хотя бы на мгновение усомниться в своей власти надо мной, как он уничтожит и меня тоже.

Она не обольщалась и насчет того, что или, точнее, кого имел в виду Малюта, говоря о “государстве”. Разумеется себя и только себя.

— Вы хотите сказать, что я не гожусь для проведения операции в Китае?

— Возможно, — кивнул Малюта, бросая дымящийся окурок далеко в темноту.

Ярость, скопившаяся в ее душе, наконец-то нашла выход. Даже не сознавая, что делает, Даниэла выплеснула все чувства, клокотавшие в ее душе:

— Вы рассуждаете о государстве и его интересах. Однако вам до него нет никакого дела. Все очень просто и ясно. В борьбе за власть вы затеваете силовую игру, а я должна отдуваться за вас.

Она чувствовала, как жгучие слезы наворачиваются ей на глаза, и крепко зажмурилась, чтобы он не увидел их. Неверующая в душе, она стала молить Бога послать ей силу.

— Я раздобуду магическое оружие, которое поможет вам расправиться с Геначевым. Если же вся затея провалится, то кожу будут сдирать с меня.

— Ах, товарищ генерал, — Малюта улыбнулся ей почти ласково. — Сегодня вечером вы положительно доставили мне целое море удовольствия. Да, вы совершенно правы в своих рассуждениях.

Он пожал плечами.

— И тем не менее вы все равно сделаете то, о чем я вас прошу, не так ли?

Даниэла молча кивнула. Что ей оставалось делать? Таким образом она, по крайней мере, могла бы избавиться от его слежки.

Когда они зашагали назад к “Чайке”, Малюта дружески взял ее под руку.

— Кроме того, — заметил он уже поспокойнее, — избавиться от семейства Ши — наилучший выход, если говорить о долгосрочной перспективе. Мне крайне не нравится та силовая база, которую они создают в Гонконге.

Снег уже повалил хлопьями. Вдвоем они вытащили труп Алексея из машины и запихнули в багажник. Потом Малюта вручил Даниэле кусок замшевой тряпки, сам взял другую, и они вместе вытерли кровь на водительском кресле. Окровавленные тряпки Малюта положил рядом с телом.

Взглянув на побелевшее, словно замороженное лицо покойника, он заметил.

— Парень выглядит таким удивленным. Да и немудрено, — он с треском захлопнул крышку багажника. — Он оставался верным вам до конца, товарищ генерал.

Даниэла почувствовала, как земля закачалась у нее под ногами. Она попыталась ухватиться за крыло автомобиля, промахнулась рукой и упала на колени.

Малюта даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь ей подняться. Он стоял рядом, наблюдая за ней с любопытством, сродни тому, какое испытывает ученый, разглядывавший своих подопытных животных.

— Ты и вправду считаешь меня дураком, способным позволить тебе прикончить моего человека, следящего за тобой? Если бы Алексей и вправду занимался тем, о чем я говорил, то он представлял бы для меня слишком большую ценность, чтобы вот так вот ни за что пускать его в расход. Нет, моя милая. Все, что я сказал тебе про Алексея, было ложью от начала и до конца. В этом отношении он был чист, как только что выпавший снег. Теперь ты понимаешь, каково приходится человеку, когда ему врут.

С каким-то неистовым упоением он следил, как горячие слезы капали из глаз Даниэлы.

— Погоди, — хрипло пробормотал он. — Скоро у меня появятся фотографии, на которых ты будешь плакать. Мой человек позаботится об этом.

Казалось, что он задыхается, выпуская изо рта огромные клубы белого пара.

Послезавтра твой день рождения, — промолвил Цунь Три Клятвы. — Куда бы ты хотела сходить пообедать?

— В “Гаддис”, что на Полуострове, — не задумываясь воскликнула Неон Чоу.

Цунь Три Клятвы стоял на свежевымытой палубе своей джонки, покачивавшейся на волнах в гавани Абердина, и смотрел на свою любовницу Ну конечно, —подумал он. — Разумеется, “Гаддис”! Почему в день своего двадцатичетырехлетия она не может отправиться в самыйизысканный и дорогой ресторан в Гонконге?

— “Гаддис”! — воскликнул он. — Готов поклясться Божественным Голубым Драконом, что, если я хоть немного знаю тебя, ты постараешься разорить меня там!

В свои семьдесят пять лет Цунь Три Клятвы знал (или, по крайней мере, думал, что знает) все уловки и приемы изобретательного женского ума. Сопротивление разжигает желание.

— Ты зря на меня наговариваешь, я вовсе не собираюсь разорять тебя, — обидчиво отозвалась Неон Чоу, изящно надувая губки. — Мне ведь всего раз в жизни исполняется двадцать четыре года. Неужели я в такой день не могу быть счастлива? — Она нежно погладила изумрудное ожерелье, недавно подаренное ей Цунем Три Клятвы. — Неужели я не заслуживаю того, чтобы сводить меня в “Гаддис”? — Выражение ее лица стало еще более обиженным. — Я знаю, все дело в том, что тебе просто стыдно показаться со мной в таком хорошем заведении.

На самомделе, —подумал Цунь Три Клятвы, — трудно придумать что-нибудь более далекое от истины.Куда бы он ни вел эту изысканную во всех отношениях женщину, люди неизменно поворачивали головы в их направлении. И не только мужчины, но и женщины. Неон Чоу, “трудившаяся” по несколько часов в день на службе у губернатора колонии, с таким же успехом могла бы сниматься в главных ролях или стать звездой шоу-бизнеса. Цунь Три Клятвы подозревал, что только неискоренимая лень могла помешать ей добиться успеха на одном из этих поприщ. За всю свою жизнь Неон Чоу не проработала как следует и часу, и, без сомнения, такое положение вещей ее вполне устраивало.

— Правда, правда. Тай-пэнютвоего уровня не пристало публично срамиться, — продолжил он, подыгрывая ей. — Поэтому я вынужден отказать тебе в твоей просьбе. Пошли тогда в рыбную таверну на Козевэй Бэй, которая так тебе нравится. Думаю, я и в самом деле лучшего не заслуживаю.

Цунь пытался остаться серьезным. Он бы с радостью дал ей все, что она пожелала бы, обладай он такой возможностью. Однако подобное признание, сделанное в открытую, не принесло бы пользы ни ему, ни ей. Он считал, что Неон Чоу лучше не знать о силе его чувства и зависимости от нее. Ни одна женщина, (а он перевидал их немало за свою долгую жизнь), не затрагивала столько струн в его душе, как Неон Чоу. Он снова всякий раз становился тридцатилетним, когда они занимались любовью. Просто глядя на нее, он чувствовал, как возбуждение волнами прокатывается по нему.

— Случайно тебе повезло, — промолвил он. Голос не выдал ни одного из тех чувств, что наполняли сердце Цуня.

— Я звонил в заведение на Козевэй Бэй, но у них нет мест по случаю частной вечеринки.

Это была вопиющая ложь: он заранее решил вести ее в тот ресторан, который она сама выберет.

— Поэтому у меня складывается впечатление, что, кроме как сходить в “Гаддис”, ничего иного не остается.

— И-и-и-и! — радостно завизжала Неон Чоу и кинулась к нему на шею. Она прижалась к нему всем телом. — Как здорово!

“Да, —подумал Цунь, — действительно здорово”.

—А вот и мы, достопочтенный отец!

Цунь Три Клятвы выпустил Неон Чоу из своих рук и повернулся, узнав голос того, кого он считал своим первым сыном. Слегка прихрамывая, он зашагал навстречу Джейку и Блисс, когда те взошли на палубу. Моя дочь сейчас выглядит лучше, чем когда-либо прежде, —подумал он. Казалось, полупрозрачная кожа Блисс слегка светится изнутри. Она словно всю жизнь дожидалась, когда Джейк Мэрок вернется к ней. Навстречу любви.

— Приветствую вас, Чжуань, — сказал Цунь и, повернувшись к Блисс, добавил: — Здравствуй, дочь.

Лицо его все время оставалось безмятежным, не отражавшим и намека на какое-либо чувство.

— Блисс может спуститься вниз? — осведомился Джейк. — Мой отец говорил, что нуждается в помощи ее исцеляющих рук.

— Конечно, — тут же ответил Цунь и пошел вперед, указывая путь. Приехав из Пекина в Гонконг ради воссоединения с семьей, Ши Чжилинь предпочел жить на джонке своего брата, потому что, как он говорил: Она напоминает мне о старых днях, когда нам приходилось продавать мак заморскому дьяволу в Шанхае.

Джейк и Цунь наблюдали, как Блисс спускалась по трапу. Джейк чувствовал, что Неон Чоу, не отрываясь, смотрит на него. Сам он, однако, не подавал виду, что заметил ее присутствие. Он предпочитал относиться к ней как к вещи, вроде тюков и корзин, захламлявших до блеска надраенную палубу.

Он, собственно говоря, и не думал о Неон Чоу. По его мнению, ответственность за нее целиком ложилась на дядю. Джейк не признавал ее членом семьи. В глубине души он подозревал, что ее больше интересуют деньги Цуня, нежели их владелец.

Ему доводилось встречать немало таких красоток, располагавших в жизни только одним товаром, пригодным для торговли, — собственным телом. Впрочем, для Азии это всегда было характерно.

Блисс, спустившись в каюту, улыбнулась, представ перед Ши Чжилинем, и взяла его за руку. Она сжала ладонь старика и погладила ее. Взгляд девушки выражал любовь и нежность. Затем она расцеловала Чжилиня в обе щеки.

— Где у вас больше всего болит сегодня, а-йэ? — тихо спросила она. Когда Чжилинь ответил, она удовлетворенно кивнула. — Не начать ли с Меридиана Печени? —Опустившись на пол, она сняла обувь со старика. — Седативная точка находится здесь, — продолжала она, приподнимая ступню Чжилиня, — у самого основания среднего пальца. Теперь, когда я нажимаю на нее, представьте энергетический поток, движущийся с противоположного конца меридиана — ключицы.

Энергия течет вниз по ребрам в область паха. Дальше — по ноге до колена, потом по голени, делает там круг и достигает точки, на которую я нажимаю. Ну, а теперь закройте глаза, а-йэ.

На падубе Цунь Три Клятвы смотрел вслед стройной фигуре удалявшейся Неон Чоу. Когда она скрылась в каюте, он перевел взгляд на небо, затянутое серебристыми тучами, и смачно сплюнул за борт.

— Ни солнца, ни дождя. Никакая погода. Не годится ни для рыбалки, ни для развлечения с женщинами, а-йэ?

Полуприкрытые глаза Джейка были устремлены в морскую даль. Там, у самого горизонта, ползли черные и низкие силуэты танкеров, заполненных нефтью из богатых Эмиратов. Вне всяких сомнений, они миновали по пути Малаккский пролив, крошечный, но стратегически важный кусочек современного мира, приводимого в движение черным золотом.

Как предостерегал сына Ши Чжилинь, именно сюда, на Малаккский пролив, так же как и на материковую часть Китая, собирались нанести свой удар Советы.

Выбросив из головы мысли о дяде и Неон Чоу, Джейк вспомнил свой разговор с Чжилинем, состоявшийся несколькими часами раньше. Старик казался одержимым беспокойством по поводу их старого врага — КГБ. В особенности ему не давали покоя две высокопоставленные фигуры.

— Более трех с половиной лет тому назад, — сказал Цзян, — получив политическое благословение Анатолия Карпова и Юрия Лантана, командование Советской Армии затеяло крупные мероприятия по повышению боеспособности пятидесяти восьми дивизий, размещенных в приграничной зоне. Девять из них уже полностью перевооружены и укомплектованы. Они базируются вдоль северной границы Китая. Согласно последним данным разведки, в Восточной Сибири, где наши позиции исторически слабы, сосредоточено около ста бомбардировщиков Ту-22 и примерно сто пятьдесят мобильных ракет СС-20, снабженных ядерными боеголовками.

— Это те самые бомбардировщики “Бэкфайеры”? — спросил Джейк.

Увидев, что отец молча кивнул в подтверждение, он невольно поежился. Это были самые современные стратегические бомбардировщики русских с впечатляющими характеристиками: радиус действия — пять тысяч миль, боекомплект — восемь бомб или ракет типа “воздух-земля” с ядерными зарядами.

— Они окружают нас со всех сторон, Джейк, — говорил Чжилинь. — Однако дело не в количестве техники: это всего лишь мертвые машины. Необходимы операторы, которые запустят в ход механизмы. Только человеческий разум может привести их в движение. И вот здесь-то начинается самое худшее. В Кремле у нас появился новый враг Олег Малюта. Он гораздо опасней, чем когда-то были Карпов и Лантин, так как устои его могущества и власти практически непоколебимы. И если наступит момент, когда он шагнет еще выше по лестнице власти, то — Будда, защити нас! Его агрессивность и воинственность не нуждаются в проверке. Афганистан и Пакистан — далеко не самые впечатляющие доказательства. Какая тенденция — мирная или милитаристская — возьмет верх в змеином мозгу Малюты — вот вопрос, который мы должны постоянно задавать себе. Прикажет ли он поднять “Бэкфайеры” в воздух?

Лучистые глаза Чжилиня не знали, что такое возраст. Прогрессирующая болезнь продолжала терзать его тело мучительными болями, однако не могла погасить его внутреннюю энергию и притупить остроту необычайного ума.

— Каким образом Малюта привлек твое внимание, отец? — поинтересовался Джейк.

— Через Даниэлу Воркуту, — ответил старик. — Вечно та же самая Даниэла Воркута. Это ее глаза неусыпно следят за всем, что происходит в Китае, Джейк. Никогда не забывай об этом. Из всей советской верхушки едва ли не одна она сознает, насколько важно контролировать Гонконг. Если русским удастся прибрать к рукам торговые компании здесь, то они отрежут Китай от основных источников доходов. Установив в Гонконге свои порядки, они станут наживаться за счет материковых компаний, втягивая их в безнадежные операции. Влияние Даниэлы Воркуты в Гонконге должно быть сведено к нулю раз и навсегда. В противном случае Китай может поставить крест на своих надеждах стать в будущем мировой державой. И хотя Малюта опасен из-за своей агрессивности, именно Даниэла Воркута может уничтожить нас. Мы потерпим крах финансовый, экономический. И уже больше не сможем подняться. Генерал Воркута умеет играть в вэй ци.Она понимает толк в стратегии. Здесь ее представляет сэр Джон Блустоун. Правда, мы не выпускаем его из виду, но не следует недооценивать ее интеллекта. Лишь она одна из всех русских реально осознает потенциал, накопленный нами здесь.

— Как много Даниэла Воркута знает о Камсанге? — снова задал вопрос Джейк.

Чжилинь тяжело вздохнул.

— Она уже дважды пыталась разузнать о проекте. До сих пор нам удавалось... ммм... управляться с ее агентами, прежде чем какая-либо существенная информация поступала к ней. Однако она не прекратит своих попыток.

— Но мне кажется, что сам факт создания обстановки столь глубокой секретности вокруг Камсанга должен настораживать ее, — заметил Джейк. — Она достаточно умна, чтобы понять, что за плотным занавесом тайны скрывается очень важный военный объект.

Чжилинь взглянул на сына.

— Да, так оно и есть. Боюсь, что это насторожит и Олега Малюту. А он отдаст приказ поднять в воздух “Бэкфайеры”.

— Вам стало лучше, Цзян? — спросила Блисс. Чжилинь открыл глаза. Его разум, освобожденный из сетей боли, свободно парил, пребывая в самом центре да-хэя,великого мрака, там, где обитает бесплотная сущность всего. Голос Блисс вернул его в мир телесный.

— Да, — хрипло ответил он. — Твои руки сотворили чудо.

“Бесценный алмаз” — поистине прав мой брат, называя тебя так. — Он слегка пошевелился. — Я благодарю тебя десять тысяч раз.

— Но ведь я всего лишь уменьшила вашу боль, — возразила она, ошеломленная тем, что он вспомнил то ласковое имя, которым называл ее отец. — Я не дала вам ничего.

— Напротив, — его лучистые глаза внимательно изучали ее. — Ты отдала мне часть себя. Послушай меня, боу-сек.Тело — это всего лишь часть того, что ты можешь предложить другим. И, возможно, самая незначительная часть. Да, твое тело может дарить и само испытывать огромное наслаждение. В лучшем случае, это наслаждение мимолетно и преходяще.

С другой стороны, у тебя есть разум, вскормленный твоей аурой, твоей внутренней сущностью, ки. Именно он делает тебя уникальной и неповторимой. Именно это, в конечном итоге, остается в памяти. Именно это хранит душа.

Блисс опустилась на колени подле тростникового ложа и склонила голову, сложив руки перед собой.

— Скажи мне, — продолжил он. — Известно ли тебе что-нибудь о да-хэй?

— Нет, духовный отец.

— Прикоснись кончиками своих пальцев к моим, — тихие, не громче шепота звуки его голоса, проникавшие в сознание Блисс, походили на волны прилива, ласково плескавшиеся у бортов джонки.

— Теперь взгляни мне в глаза. Слышишь, взгляни мне в глаза.

— Что я должна увидеть?

— Ничего, — ответил он, как показалось Блисс, даже не открывая рта.

— Ничего.

В комнате царил полумрак. Однако для Блисс он вдруг стал источником света, хотя девушка и не могла себе представить, что такое возможно.

В глубине глаз Чжилиня горели искорки. Блисс долго всматривалась в них, пытаясь понять, какого они цвета, но так и не сумела разгадать эту загадку. Потом вокруг нее стала расползаться тьма, поглощая свет. Каюта исчезла.

И Блисс услышала, как мир зовет ее.

— У меня в руках десять тысяч нитей, которые я должен сплести в один тугой клубок, — говорил Джейк на палубе своему дяде.

— Таков труд Чжуаня, — ответил Цунь.

Хотя тон дяди был совершенно нейтральным, Джейк уловил в нем едва заметную странность, и в его голове тут же прозвенел тревожный звонок.

— Ты ведь не одобряешь того, что отец выбрал меня своим преемником, не так ли, дядя?

— О нет, нет. Ты совершенно заблуждаешься. Просто я не представляю, как йуань-хуаньвыживет без Цзяна. Не прими мои слова за проявление неуважения, племянник: я не любил бы тебя больше, даже если б ты был моим сыном. Однако за плечами у Цзяна опыт восьмидесяти с лишним лет жизни. Йуань-хуань —целиком творение его рук. Он развивал эту идею на протяжении полных пятидесяти лет. Мысль о том, что мы можем потерять его сейчас, в самое критическое время, наполняет мою душу ужасом.

День угасал, но воздух оставался совершенно неподвижным. Джейк наблюдал за Неон Чоу, беспечно болтавшей со второй дочерью Цуня на носу джонки.

— Вы останетесь на обед, Чжуань?

— К сожалению, не могу, — промолвил Джейк. — Слишком много работы.

Он попытался улыбнуться, но его лицо словно одеревенело. Многочисленные события чересчур стремительно следовали одно за другим. Джейку отчаянно хотелось обсудить свою стратегию с кем-нибудь — с Цунем или Блисс. Однако он знал, что не имеет на это право. В этом он был одинок: такова участь Чжуаня. Он не имел права доверять кому бы то ни было. И все же он чувствовал не утихающую боль в сердце. Кто мог сказать, чего ему стоило отталкивать Блисс от себя? Часть его сгорала от желания довериться ей, ибо он любил ее. Однако другая часть понимала, что знания, которыми он располагает, слишком взрывоопасны, чтобы передать их другому человеку. Враг находился чересчур близко, в самом кругу избранных, был чересчур хорошо замаскирован, чтобы Джейк отважился на такой риск. Тем не менее, у него холодело в груди при мысли о том, что он должен сделать. Блисс была составной частью его жизни. Он не мог представить себе, как сможет обходиться без нее.

Джонка под высоким треугольным парусом, рдеющим в сгустившихся сумерках, лениво вползла в устье бухты.

Джейк облокотился о поручень. Рукава его рубашки были закатаны по локоть, и Цунь, глядя на кисти рук племянника, чувствовал силу, таящуюся в них. На ладонях Джейка ясно проступали мозоли, желтые, как стертая слоновая кость.

— Дядя, — промолвил он вдруг. — Ты веришь в то, что за растратой в “Южноазиатской” скрываются происки Блустоуна?

— Вне всяких сомнений, — решительно ответил Цунь. — Совершенно очевидно, что у безродного пса, укравшего деньги, не хватило бы мозгов придумать такую схему. Он попался бы на первом же шаге. Нет, эта комбинация требует интеллекта уровня Блустоуна.

Джонка под малиновым парусом проследовала в защищенное от штормов укрытие возле берега. Джейк увидел, что черное пятно на горизонте увеличилось. Поднялся ветер.

— Вполне возможно, — печально добавил Цунь, — что Блустоун проник в йуань-хуаньглубже, чем кто-либо из нас подозревает.

Джейк промолчал. Его ничего не выражающий взгляд был устремлен к горизонту.

— Химера — советский шпион в Куорри, твой бывший наставник Генри Вундерман, знал об императорской нефритовой печати фу,кусочки которой мой брат распределил между тобой, Ничиреном, Блисс и Эндрю Сойером. Каким образом сведения могли попасть к нему?

Джейк глубоко вздохнул.

— Блустоун — просто пешка, дядя. Канал для сбора и передачи информации. За планом банкротства “Южноазиатской” стоит Даниэла Воркута. Это она незримо присутствует среди членов йуань-хуаня.Здесь чувствуется работа ее мозгов. Даниэла Воркута руководит Блустоуном. Точно так же, как и Химерой.

— Химерой? — недоверчиво переспросил Цунь Три Клятвы. — Что ты хочешь этим сказать? Химера мертв. Ты убил его собственными руками.

— Я убил Генри Вундермана, дядя, — в голосе Джейка звучала неприкрытая боль. — Но на самом деде он не был Химерой.

— Что?

Джейк по-прежнему стоял неподвижно. Только сейчас Цунь заметил это и поразился: его племянник походил на каменную статую.

— Неделю назад человек из Куорри вышел на меня. Неважно, кто он. Просто глубоко законспирированный агент по кличке Аполлон. Только Беридиену и Доновану и, может быть, еще нескольким людям из Куорри было известно его настоящее имя. Так вот, узнав из бесед в высших дипломатических кругах о смерти Вундермана и причинах, вызвавших ее, он хорошенько задумался. Он знал, просто знал, дядя, что Вундерман ни в коем случае не мог вести двойную игру. Он утверждал это, равно как и то, что Химера по-прежнему действует. За прошедшее с тех пор время Аполлон много размышлял над этим. В результате он логическим путем раскрыл имя шпиона генерала Воркуты в рядах Куорри: Роджер Донован.

Говоря все это, он, не отрываясь, наблюдал за тем, как яхта с тремя угрюмыми, словно рептилии, бизнесменами на борту ловко лавирует в узких проходах между судами, направляясь к одному из плавучих ресторанов, стоявших на якоре посреди бухты.

Джейк повернулся лицом к дяде.

— Исходя из соображений здравого смысла и логики, Донован — единственный, кто подходит на роль Химеры. Хитрость Воркуты, запорошившая глаза всем нам, была столь же рискованной, сколь и тщательно продуманной. Она использовала дезинформацию, чтобы убедить меня, что Химера — Генри. И в то же время с помощью другой дезинформации внушила Генри, кто прикончил Беридиена. Вся операция была крайне опасной для Химеры. В любой момент я или Генри могли наткнуться на истину. Поэтому цена успеха не могла не быть очень высока.

— Шпион Воркуты возглавил Куорри! Я бы сказал, что это немалый успех, — заметил Цунь.

— О да, — угрюмо подтвердил Джейк.

Цунь Три Клятвы задумчиво смотрел на масляные пятна, расплывавшиеся на воде там и сям вокруг джонки. Огромный плавучий ресторан “Джумбо” внезапно засверкал множеством огней, и веселые разноцветные отблески закачались на волнах.

— А ты уверен в правильности своих сведений? Может быть, это еще один дьявольский план Воркуты. Джейк покачал головой.

— Нет, я так не думаю по двум причинам. Во-первых, у нее нет серьезных оснований будить во мне новые подозрения. Ведь все задумывалось с той целью, чтобы я уверовал, что Химера мертв. Во-вторых, Аполлон сообщил мне, что в последней директиве Вундерман поручал ему убрать Даниэлу Воркуту. Я подтвердил этот приказ.

— Пусть она умрет сто раз, а не один, за то, что сделала с тобой, племянник! — воскликнул Цунь и сплюнул за борт.

— Одного вполне хватит, дядя, — мрачно заметил Джейк. — Из-за генерала Воркуты я убил одного из своих самых старых друзей.

Он вгляделся вдаль, стараясь различить какой-то неясный силуэт. Возможно, то было лишь видение из потустороннего мира.

— Она натравила нас друг на друга, и ни я, ни Генри не поняли, что происходит. Она разрушила все, что связывало нас: дружбу, любовь, доверие. Словно искусный волшебник, она продемонстрировала нам наши предполагаемые ложь, предательство, страх. Она разъединила нас и таким образом победила. Хуже того, заставила нас драться между собой. Она правильно рассчитала, что наша взаимная любовь может обернуться ненавистью. Великий Будда, как, должно быть, она злорадствовала, когда я убил Генри. И стал игрушкой в ее руках.

— А-а-а-ах, — это был протяжный вздох, выражавший согласие — Генерал Воркута — сам дьявол, Чжуань. Она целиком поглощена тем, как бы уничтожить нас. Как поверить в то, что этот дьявольский ум находится в голове у женщины?

Ветер затягивал унылую, пронзительную песню. Над их головами пролетела крачка. Свет, окружавший их, казалось, налился вдруг свинцом. Лишь спустя долгое время Джейк пошевелился, но и тогда Цунь, понимая его состояние, не сказал ни слова.

— Взгляни-ка, дядя, — вдруг промолвил Джейк, указывая на сгущающиеся над морем черные тучи, — вон он, твой дождь.

Ян Маккена застегнул воротник рубашки. Вокруг все было тихо и неподвижно, как обычно бывает после дождя. Короткий вечерний ливень оставил после себя лужи на дорогах и грязь там, где заканчивался асфальт и начиналась глинистая почва. Начавшийся прилив выносил на темный пляж всевозможный хлам и обломки. Маккена посветил фонариком туда-сюда. Уже наступила полночь, и стояла такая тишина, что он даже различал протяжные гудки какого-то судна, находившегося явно вдали от берега.

— Убери свет, если тебя это не затруднит.

Маккена замер на месте. Фраза была произнесена по-английски, однако говорил, несомненно, китаец. Рука Маккены инстинктивно поползла к кобуре со служебным револьвером. Успокойся, остынь, —приказал он себе. — Ты заработаешь сердечный приступ, если будешь продолжать в том же духе.Он погасил фонарик, и темнота тут же сомкнулась вокруг него. Слабое освещение исходило лишь от скопления огней находившегося неподалеку Стэнли.

Маккена ощущал чье-то присутствие справа от себя. Невидимый в темноте человек приблизился к нему и произнес:

— Добрый вечер, мистер Маккена.

Повернув голову, капитан полиции увидел круглое, плоское лицо с приплюснутым носом и единственным глазом, белевшим в темноте. Типичная физиономия жителя южных провинций Китая, но обезображенная лиловым шрамом, тянувшимся вниз от левого глаза. Маккена внутренне содрогнулся, почувствовав зловещий взгляд незнакомца.

— Меня зовут Белоглазый Гао, — представился тот.

— Вы для меня все на одно лицо, — буркнул Маккена. — Шанхайцы, кантонцы и Бог знает кто еще — все едино. Вы все мерзавцы и бандиты.

Белоглазый Гао ответил не сразу. Он помолчал, затем его губы расползлись, изобразив подобие улыбки.

— Это не помешало тебе принять мои деньги, — промолвил он ровным, бесстрастным голосом.

— Деньги не пахнут, — возразил Маккена. — Поэтому мне наплевать, откуда они берутся.

— Достаточна ли сумма? — осведомился Гао. Господи, неужели я нашел курицу, несущую золотые яйца? —пронеслось в голове у Маккены. Однако вслух он произнес самым самоуверенным тоном, на какой только был способен:

— В настоящий момент она представляется мне достаточной. Однако окончательное решение на сей счет я приму, когда узнаю, чего ты хочешь взамен.

— О, сущие пустяки, мистер Маккена. — Белоглазый Гао заложил руки за спину.

Он стоял лицом к морю, однако его невидящее око было по-прежнему устремлено на Маккену. Глаз, обтянутый прозрачной пленкой, о которую стучатся черные насекомые. Прекрати! —мысленно рявкнул Маккена сам на себя. Он старался успокоиться и прийти в себя, но не мог прогнать из головы образ, засевший там.

— Все в порядке?

— Что? — с трудом высвобождаясь из-под власти кошмарных воспоминаний, пробормотал он. — Я не слушал тебя.

— Я спросил, с вами все в порядке, мистер Маккена? Вы ужасно побледнели.

Маккена провел по лицу трясущейся рукой: оно было холодным и липким.

— Я... нет, со мной все в порядке. Просто подхватил где-то желудочный грипп, и все.

— Вам следует поберечь себя, мистер Маккена. — Белоглазый Гао достал из пачки сигарету, прикурил и глубоко затянулся. — От вас сейчас многое зависит.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Гао был сыт по горло отвратительными манерами полицейского.

— Интересно, что с тобой сделает начальство, когда разнюхает про мальчика, с которым ты спишь?

Лицо Маккены побагровело.

— Что, черт возьми, это означает?

Белоглазый Гао прищелкнул языком.

— Верзила Сун, возглавляющий крупнейшую из гонконгских Триад, знает ваш маленький секрет, не так ли, мистер Маккена? Он время от времени пользуется этим знанием, чтобы заблаговременно получать информацию о предстоящих полицейских рейдах и облавах.

— Что за чушь!

— Неужели? Позвольте вам не поверить, мистер Маккена. — Белоглазый Гао ухмыльнулся. — Кстати, сколько ему лет, вашему юному э-э, сожителю? Восемнадцать? Да нет, пожалуй, многовато. Может быть, шестнадцать? Или пятнадцать более точная цифра? — Китаец рассмеялся.

Он все знает, —холодея, подумал про себя Маккена — Вонючий ублюдок знает все!Внезапно ярость вспыхнула в нем с новой силой. Сама мысль о том, что он вынужден плясать под дудку этих жалких, узкоглазых недоносков, была невыносима для него. Хрипло прорычав что-то нечленораздельное, он потянулся за пистолетом.

Однако Белоглазый Гао, предвидевший подобное развитие событий, успел опередить его. В мгновение ока он выпрямился, и холодное, поблескивающее в темноте лезвие ножа очутилось у самого горла Маккены.

— Не слишком умный ход, мистер Маккена, — последние два слова Белоглазому Гао пришлось буквально выдавливать из себя.

Только строжайший приказ, которому он беспрекословно подчинялся, удержал его от того, чтобы перерезать глотку этому заморскому дьяволу.

— У себя в участке ты, может быть, и силен, но здесь, посреди ночи, ты всего лишь кусок падали, который я, если пожелаю, могу бросить на съедение крысам. Они устроят по такому случаю шикарный пир, мистер Маккена. Мне хочется, чтобы ты все время помнил об этом.

Гнев, клокотавший в груди Маккены, прорывался наружу, точно пузыри на поверхности воды в кипящем чайнике. Его голова тряслась от ярости. Однако он чувствовал острую кромку лезвия ножа, прижатого к его кадыку. Ты просто кусок дохлятины, приятель, —промелькнуло у него в голове. Его губы оттянулись назад, как у оскалившегося зверя. — Никто не может позволить себе безнаказанно обращаться со мной вот так. Никто.

Стальное лезвие исчезло столь же мгновенно, как и появилось. Беседа вновь перешла в спокойное русло.

— Первая услуга, которую вы окажете мне, — начал Белоглазый Гао так, словно ничего не случилось, — будет подтверждение или опровержение слухов. До меня дошли вести, будто совсем недавно в “Южноазиатской банковской корпорации” произошла какая-то крупная неприятность. У меня имеются кое-какие вклады в этом банке, и поэтому вполне понятно, что меня тревожит их судьба. Вы понимаете?

Маккена хрипло рассмеялся.

— Да. Я понял.

Этот узкоглазый, может статься, предоставил мне шанс расплатиться с Верзилой Суном. Негодяй уже и так слишком долго шантажирует меня. Пора и честь знать. Сун владеет частью акций в “Южноазиатской”. Бели в банке действительно какие-то серьезные нарушения, то я с необычайным удовольствием посмотрю на его лицо, когда сообщу об этом куда следует.

—Хорошо, — промолвил он, делая над собой усилие, чтобы погасить еще не остывший гнев. — Я сделаю, что смогу. Посмотрим, что мне удастся найти.

— Ищите, — отозвался Белоглазый Гао, — и поживей, мистер Маккена. Ну, а теперь отправляйтесь домой. Примите в свои объятия мальчугана и ложитесь спать. Возможно, в свое время, если, конечно, вы станете честно и исправно выполнять мои поручения, я дам вам то, с помощью чего вы сумеете свалить Верзилу Суна.

Мрак.И внутри него вращающийся шар ослепительного света. Возможно ли это? Да, потому что то был не обычный свет. То была боль.

Такая утонченная, такая острая, такая чувствительная, что она обрела материальное воплощение. Она “висела” в центре ее вселенной, похожая на отточенный серп, бешено вертящийся вокруг своей оси. Он рассекал ее нервы, оставляя их порванные концы открытыми и кровоточащими. Она не сомневалась, что боль никогда не прекратится.

Однако в конце концов боль прекратилась.

Это произошло, потому что так повелел полковник Ху Ксю Жинь.

Ци Линь, как ни странно, довольно ясно слышала его голос за нестройным гулом, являвшимся всего-навсего составной частью ее мучений. Она потеряла способность ориентироваться во времени. Она не могла бы рассказать, как долго длилась эта боль. Как долго ослепительный свет обволакивал ее тело. День, неделю, месяц или, может быть, столетие: для нее все было едино. Прежде — до того, как началось ее мучение, — она, как подсказывала ей память, обладала очень острым чувством времени. Ей никогда не требовалось ставить будильник, чтобы вовремя проснуться, или смотреть на часы, дабы не опоздать на встречу. Она всегда и везде оказывалась в точно назначенное время.

Боль поглотила время. Оно растворилось в ненасытной утробе плотоядного огня, отрыгнувшей затем то, что осталось, не время, но и не его отсутствие, потому что второе означало бы также прекращение страданий. Однако боль никуда не уходила, точно вечное адское пламя в черноте преисподней. Единственный источник света в душе Ци Линь. И, поскольку так было устроено, со временем он превратился в ее единственного друга.

До тех пор, пока не появился полковник Ху.

Полковник Ху заставил боль исчезнуть. Вначале Ци Линь возненавидела его за это, за то, что он лишил ее единственного источника света. Она погрузилась в непроницаемую тьму. Пустота, тишина, одиночество разом навалились на нее со всех сторон. Она смутно припоминала, что однажды ей все же удалось вновь ощутить боль. Таким образом она удостоверилась, что все еще дышит, что ее сердце бьется. Что она все еще жива.

Однако она вновь усомнилась во всем этом, когда боль прошла. Какое-то время ей казалось, что она умерла. Она ничего не видела, не слышала, не осязала, не чувствовала никакого вкуса или запаха. Что это была за карма,которая привела ее сюда, в незнакомое и внушающее ужас место? Не оказалась ли она у самого начала Колеса Жизни?Какие тайные грехи, совершенные ею, она должна была обнаружить здесь?

Полковник Ху сумел вытянуть ее из объятия небытия. Ци Линь отнеслась к этому как к своему второму рождению. В буквальном смысле. Никаких слов не хватило бы, чтоб выразить всю глубину ее благодарности к этому человеку.

Он показал ей свет, различающийся по цвету и яркости, и в восторге упоения она потянулась к пламени обеими руками, желая приблизить его к себе.

Полковник Ху дал ее слуху насладиться шепотом ветра в кронах деревьев, короткими, дрожащими трелями птиц. Стоило ему отдать приказ, как начинал идти дождь, и нежные, умиротворяющие звуки заставляли ее плакать от радости.

Полковник Ху сказал ей, что эти слезы — свидетельство чистоты сердца и ума. То были первые его слова, обращенные к ней, которые она, по крайней мере, могла вспомнить. Она взяла его руку в свою, дрожа от прикосновения мозолистой ладони к чувствительным кончикам своих пальцев.

Он стал поить ее, но первые порции воды просто стекали у нее по подбородку. Ей было стыдно, пока она не почувствовала, что полковник Ху вытирает мягким платком ее лицо. Затем он нежно поцеловал ее в щеку. Она согрелась и заснула.

Потом она проснулась, голодная как волк. Полковник Ху оказался тут как тут и тотчас же принялся кормить ее. Она пыталась есть сама, но у нее ничего не вышло. По-видимому, забыв, для чего существуют палочки, она вознамерилась брать еду руками, но полковник остановил ее.

Вместо этого он накормил ее, орудуя палочками медленно и аккуратно, как заправский инструктор. Так что вскоре она научилась есть сама под бдительным присмотром без посторонней помощи.

За все это время она не произнесла ни единого слова. Впрочем, она обнаружила, что не испытывает трудности в понимании простых вещей, про которые он ей рассказывал. Очевидно, как и в случае с палочками, она просто разучилась говорить.

Полковник Ху научил ее и этому, проявив необычайную выдержку и терпение. Ци Линь не могла представить, чтобы кто-то вел себя более терпеливо, чем полковник Ху в те минуты, когда он занимался с ней, и за это полюбила его еще больше.

Конечно, иногда у нее случались проблески в памяти. Тогда она с завораживающей ясностью вспоминала свою “другую” жизнь, предшествовавшую ее вторичному появлению на свет из ослепительного пламени мук. В такие минуты у нее вдруг развязывался язык, и она говорила полковнику Ху, что он неправ, что она сама знает, что значит то или иное на самом деле, и хотела узнать, почему он обманывает ее.

Затем темнота смыкалась вокруг нее, укутывала ее, точно удушливое покрывало, и не оставалось ничего, даже последнего пристанища души — боли, за которую она, могла бы ухватиться, как за спасительную соломинку. Вместе этого она проваливалась в то самое небытие, откуда ее извлек полковник Ху.

Когда такое случилось впервые, Ци Линь сказала:

Этого не может быть. Я уже однажды родилась заново.Однако из ее горла при этом не вырвалось ни звука, и, кроме того, она едва не захлебнулась в потоке жидкости, заполнившей ее открытый рот.

Боль уже давным-давно перестала пугать ее. Она инстинктивно чувствовала, что может противостоять практически любым мучениям, потому что знала, как с ними управляться. Словно средневековый алхимик, она превращала боль в свет, в лучах которого она чувствовала себя уверенно и надежно.

Когда в последующем подобные эпизоды повторялись, она держала рот крепко закрытым. Это, правда, не давало ей захлебнуться, но не помогало ей уменьшить страх, не дававший ей покоя. Из этого она заключила, что нет ничего хуже, чем быть заново ввергнутым в бесконечную пустоту. Это походило на смерть и утрату вечной жизни. Или даже нечто еще худшее: не смерть... но и не жизнь.

В конце концов, она научилась скрывать эти вспышки того, что она сама называла “цветной памятью”, от людей, окружавших ее, особенно от полковника Ху. Тот же, казалось, удваивал свое внимание к девушке из-за этих, как он говорил, “регрессивных моментов”. Как бы там ни было, такие эпизоды случались все реже и реже.

К тому времени, когда полковник Ху познакомил Ци Линь с ее заданием, девушка уже едва помнила жизнь иную, чем та, которую она вела здесь, на окраине Пекина.

Он плыл по сверкающей поверхности бескрайнего океана. Освобожденный от боли, он простирал свою ки,внутреннюю энергию, свое истинное я, до самых дальних пределов Южно-Китайского моря. Струившийся сверху теплый солнечный свет вдыхал в него жизнь. Он смотрел, как резвятся дельфины в пенистых следах, тянувшихся за перепачканными нефтью танкерами. В другом месте он заметил стадо голубых китов, погружавшихся в бездонную пучину. Гигантские создания разрезали толщу воды, мощно работая хвостовыми плавниками, и исчезали в вечной мгле, царившей на неведомых глубинах. Тай, в непроглядном мраке, они набирали ход. Огромные мамаши нежными толчками направляли своих детенышей в нужную сторону. Лишь серебристые струйки пузырьков, поднимавшиеся на поверхность, позволяли угадывать, куда держат путь морские исполины.

— Тебе удалось расслабиться, а-йэ? — осведомилась Блисс.

До заката оставалось совсем чуть-чуть: она уже больше двух часов трудилась над телом Ши Чжилиня.

— Да, и еще как. Вчерашняя боль исчезла, а сегодняшняя не может идти ни в какое сравнение с ней. Твои руки творят настоящие чудеса.

Теплу, обволакивающему его, удалось на некоторое время взять верх над болезнью. Блисс — единственная, кто называет меня дедушкой, —подумал Чжилинь. — Для остальных я — Цзян. Для всех, даже для собственного сына.Хотя Блисс не состояла с ним в родстве и приходилась скорее духовной дочерью, ему нравилось, что она звала его а-йэ, дедушка. Так бы могла звать его Лан, дочь Джейка. Лан, Мысли Чжилиня обратились к ней.

Он перестал чувствовать пальцы Блисс, разминавшие его дряхлое тело. Его киохватило все большее пространство; телесные заботы, не дававшие ему покоя, отступали на задний план, и он вновь мог посвятить себя целиком более серьезным и важным вопросам.

Однако в конце концов его мысли все же обратились к не столь возвышенным человеческим заботам. Я — Цзян, —размышлял он, пребывая в полусонном состоянии духа. — Я провел всю свою жизнь, стремясь достичь этого почтенного сана. Могу ли я теперь сожалеть о том, к чему привели эти, в конечном счете, увенчавшиеся успехом стремления?

Увы, не просто могу, но и сожалею! Я оказался отрезанным от всего того, что составляет сущность жизни обычных человеческих существ. Возвращаясь вечером домой, я не застаю ни жены на пороге, ни детей, собравшихся вокруг очага. Я принес в жертву многовековые традиции —традиции, сделавшие наш народсамым неповторимым и культурным на всей планете, — дабы перед страной открылась надежная и безопасная дорога в будущее.

Чтобы выжать и процветать в этом будущем, нам предстоит создать или перенять у других новые традиции, но мне неведома их суть. Мне нечего на сей счет сказать Джейку, нечем помочь ему. Поистине я завис на полпути между двумя мирами. Я зачат в Срединной Империи, древнем Китае, настолько погрязшем в средневековых суевериях и предрассудках, что я сознательно отверг его уровень мышления. Благодаря первому Цзяну, хозяину чудесного сада в моем родном Сучжоу, я постиг значение изобретательности и свободы мысли для строительства нового мира. В шанхайском колледже сверстники считали меня чудаком, бунтарем, чьи взгляды были недоступны их пониманию. Я не имел права забывать, чем обязан своему наставнику, Цзяну. Поэтому я неустаю каждый день возносить хвалу Будде за то, что его живое наследие — правнучка Блисс — находится поблизости от меня, здесь, в Гонконге.

У Чжилиня до сих пор не стерся из памяти тот день, когда мать Блисс явилась к нему. В то время он вместе с повстанческими отрядами Мао скрывался в горах Хунаня от превосходящих сил Чан Кайши, стремившегося уничтожить Коммунистическую Армию. То были трудные дни, но Чжилинь сделал для этой женщины все, что мог. Он накормил и приютил ее, а когда она набралась достаточно сил, он, пользуясь своим влиянием среди вождей шаньских племен, обитавших в Бирме, переправил ее в Гонконг к своему брату Цуню Три Клятвы.

Словно громадное полотно толщиной в несколько микрон, его кираскинулась над просторами сверкающей глади океана. Сознание неисчерпаемости этого источника внутренней энергии, хотя и привычное для Чжилиня, тем не менее всякий раз заново поражало его до глубины души. Разрушительное действие болезни, годами подтачивавшей его силы, сказывалось только на теле. Впрочем, боли временами достигали такой чудовищной силы, что ему приходилось все больше и больше прибегать к помощи ки, чтобы сохранить способность мыслить и действовать. Поэтому знание того, что этот таинственный резервуар не может опустеть, служило большим утешением. В этом отношении Чжилинь был ничуть не менее силен, чем когда ему только перевалило за двадцать. Пожалуй, даже более силен, —подумал он, — потому что с тех пор научился использовать ки таким образом, как мнебы и не приснилось во времена моей молодости.

Однако он сознавал и то, что теперь ему, как никогда раньше, было трудно высвобождать свою кидо конца. Дряблое тело отказывалось повиноваться и нуждалось во внешнем толчке. Лишь ценой неимоверных усилий Чжилиню удавалось поддерживать свободный поток энергии через нервные окончания, заблокированные постоянными болями. И здесь на помощь ему приходила Блисс. Используя уже заблокированные нервные пути, она расчищала другие, словно волшебная фея из сказки, сражаясь с разрушительным действием времени.

— Блисс, — позвал он ее.

— Я здесь, дедушка.

— Ты очень добра ко мне, старику. Ты позволяешь мне вновь ощутить себя молодым.

— Спасибо, дедушка, — ответила она, низко наклонив голову. — Однако во всем остальном вы похожи на гранитную статую. Вы никогда не умрете.

— Э, мое золотко, всякий живущий должен рано или поздно умереть. Такова воля Будды. Противиться ей — значит проявлять безмерную жадность. — Он отчего-то вздохнул, возможно потревоженный каким-то видением. — Ты знаешь, что случилось с жадным человеком?

— Нет, не знаю.

— В конце концов, после долгих лет странствий он добрался до вершины одного холма. Оттуда его взору открылась долина, такая обширная, что он не мог определить, где она заканчивается. И в той долине было все, чем ему хотелось бы обладать на протяжении всей жизни. Все без исключения. Целыми днями он носился по долине от одной вещи к другой, ощупывая и разглядывая свои новые богатства, и, казалось, счастью его не будет конца. Вначале радость и волнение вытеснили мысли о пище и воде из его головы. Однако постепенно блеск сказочных богатств начал тускнеть на фоне грызущего голода и нестерпимой жажды. Шатаясь и спотыкаясь на каждом шагу, бродил он среди некогда столь вожделенных для него сокровищ, уже не обращая внимания на все новые и новые побрякушки, попадавшиеся на пути. Его голова кружилась от голода; его тело сгорало от жажды.

Чжилинь замолчал, словно погрузившись в свои мысли, и Блисс, которой хотелось узнать окончание притчи, пришлось вывести его из оцепенения.

— Что произошло дальше? — спросила она.

— quot;Человек понял, что не в состоянии больше выносить голод и жажду. Однако он был бессилен изменить что-либо. Ибо долина действительно не имела границ, и в ней нигде нельзя было найти ни кусочка пищи, ни капли воды. Всю свою жизнь этот человек стремился к обладанию сокровищами, и наконец его желание осуществилось. Однако оно было настолько всепоглощающим, что в бескрайней долине — его вселенной — не осталось места ни для пищи, ни для воды, ни для другого живого существа.

— Мне кажется, это слишком жестокая судьба, — Блисс невольно поежилась.

— Жестокость порождает жестокость, — тихо возразил он.

Внезапно он почувствовал волнение на сверкающей глади океана, по которому плыл в приятной полудреме. Словно откуда-то из-за горизонта надвигался шторм. Стремясь обнаружить его источник, Чжилинь раскинул свою кинастолько, насколько это было возможно.

— На сегодня мы закончили, — промолвила Блисс. — Как вы себя чувствуете?

— Чудесно, — отозвался Чжилинь, чувствуя как его кистремительно вливается назад в недра его организма, словно отступая перед надвигающейся ночью. — И все оттого, что ты сама чудо. — Однако у него не выходил из головы тот отдаленный шторм, и поэтому он сказал: — Ты готова вновь погрузиться в да-хэй?

Он имел в виду великий мрак, сосредоточие всей духовной энергии людей.

Блисс кивнула, добавив, однако:

— Я не совсем понимаю, о чем вы говорите.

— Кошка тоже не понимает, как ей удается упасть с огромной высоты и приземлиться на все четыре лапы, не разбившись насмерть. Птица не понимает, каким образом она летает: она просто взмывает в воздух и сливается с ним. — Чжилинь вытянул руку перед собой. — То же самое относится и к тебе. Неужели ты думаешь, что кто угодно способен проникнуть в сферу да-хэй? —Он хмыкнул. — Теперь мне нужна твоя рука и твои глаза. Вот так. И так. Тебе страшно?

—Нет.

— Тебя не страшит да-хэй.Это я чувствую. Но меня интересует, не боишься ли ты неведомого, того, что нельзя объяснить?

— Я была обучена этому.

— И тем не менее ты боишься?

Она наклонила голову, и тихо прошептала:

—Да.

— Тогда тебе следует знать, почему ты боишься, — Чжилинь замолчал и, только дождавшись, когда Блисс поднимет голову, и их взгляды опять встретятся, продолжил: — Страх в твоей душе возникает оттого, что нечто не имеющее объяснения не имеет также и пределов.

— Слишком большая ответственность.

Стены крошечной каюты эхом отзывались на ее слова, ее чувства. А затем, когда она вместе с Чжилинем погрузилась во мрак да-хэй,восторг и ужас захлестнули ее.

Джейк спал, и ему снилась его дочь, Лан. Это случалось нередко, и такие сны никогда не, приносили ему радости. Всякий раз он оказывался на берегу реки Сумчун. Он стоял по колено в мутном потоке, не видя и не чувствуя собственных ступней.

Его взор был устремлен навстречу дочери, бегущей к нему. Она была очень красива и походила лицом и фигурой на свою мать. Вот только во сне, в отличие от того злопамятного дня, на ней была не рваная униформа бойца триады, а развевающееся легкое одеяние из тонкого шелка.

Лан! Лан!

Девушка вбежала в реку Она сделала несколько шагов, и Джейк заметил, что ее ноги ступают по воде точно по земле, не проваливаясь. Испугавшись за дочь, он решил окликнуть ее и открыл было рот. Однако изо рта его не вырывалось ни единого звука. Он напрягся изо всех сил, стараясь произнести имя дочери, но внутри него словно оборвалась какая-то ниточка, и все его усилия были тщетными. Внезапно откуда-то появилась его вторая жена, Марианна, и встала рядом с ним. Она хохотала во все горло, так что слезы буквально ручьями текли из ее глаз.

Что ты делаешь? —ей едва удалось вымолвить эти слова. — Разве ты забыл, что родился на свет без голосовых связок? —Марианна уже была готова расплакаться по-настоящему, как вдруг исчезла так же неожиданно, как и появилась, оставив его наедине с Лан.

Девушка торопливо пересекла речушку, стремясь как можно скорее достичь другого берега, где ее ждал отец. Заметив его, она улыбнулась. Затем она вдруг широко раскинула руки, и кровь хлынула из аккуратных, круглых дырочек, темной цепочкой прочертивших ее тело сверху вниз. Целый поток крови. Лицо Лан исказилось от ужаса. Она упала, и волны мутного потока сомкнулись над ее головой.

Джейк, громко крича, упал в воду и стал тонуть. Ленивый поток затягивал его все глубже и глубже.

Достигнув дна, он обнаружил Лан. Черные волосы упали ей на лицо, так что Джейку, в конце концов все же приблизившемуся к дочери, пришлось убрать их со лба. Вначале они не поддавались, однако Джейку почему-то казалось очень важным открыть лицо Лан, и он вложил в это занятие все оставшиеся, у него силы.

Когда ему это удалось, из его горла вырвался дикий вопль ужаса.

Перед его глазами слегка покачивалось из стороны в сторону его собственное лицо. Его лицо.

Это произошло три с половиной года назад, когда Джейк, еще будучи действующим агентом Куорри, выполнял задание на границе Новых Территорий и Китая. Он сотрудничал с маленькой, замкнутой триадой, состоявшей сплошь из отчаянных головорезов, изгнанных из рядов главных триад, занимавшихся патрулированием северной границы Новых Территорий и переброской в Гонконг диссидентов, спасающихся от коммунистического режима.

Джейк и его группа — его дантай —получили задание обеспечить переход границы трем китайским ученым. Для его выполнения Джейку пришлось обратиться за помощью к триаде изгоев.

Однако дело обернулось очень плохо. По всей видимости, кого-то в последнюю минуту арестовали и заставили говорить. Тактика противника была безупречной: во главе отряда правительственной армии стоял Ничирен, человек, застреливший в этом бою дочь Джейка, Лан.

В то время как Лан умирала у него на руках, ее убийца, единокровный брат Джейка Ничирен, руководил контратакой, находясь на противоположном берегу реки. Преследуя его, Джейк перебрался через реку и углубился в джунгли. Истратив все силы впустую, он вернулся назад и обнаружил лишь мертвые тела членов своей группы, уничтоженной полностью. Бойцы триады, подобрав своих раненых и убитых, скрылись в горящем лесу.

С того самого дня эта триада решительно отказывалась возобновлять какие-либо контакты с Джейком, полагая, что предательство имело место в рядах самой Куорри и именно оттуда китайские спецслужбы почерпнули информацию о готовящейся операции. Это была катастрофа, и за нее Джейку не раз приходилось дорого расплачиваться.

Лан! Лан!

Блисс пыталась обнять его, но он отталкивал ее руки, вырывался. Он еще не видел ее, даже не имел представления о том, кто она такая и почему она рядом с ним.

— Джейк! — взывала к его сознанию девушка, с трудом переводя дыхание. — Джейк! Это всего лишь сон.

Сон! Послушай меня! Это только сон! Лан мертва! Ты слышишь меня? Мертва!

Глаза Джейка широко распахнулись Он уже сознавал, где находится, но перед его взором продолжала стоять мутная Сумчун, деревья, выворачиваемые с корнем минометным огнем, и шатающаяся фигура его давно погибшей дочери.

Ба-маак,— пронеслось у него в голове Ба-маак —это путь восстановления энергии, спокойствия и порядка внутри себя. Ба-маак —“чувство пульса”. Первый урок, преподанный ему его учителем Фо Сааном. Он попытался сосредоточиться. Итак, чувствовать пульс.

И вдруг впервые Джейк не почувствовал ровным счетом ничего Ворота ба-мааказакрылись для него.

Все исчезло, остался лишь назойливый голос в голове, повторяющий без конца: Лан, Лан, Лан.

Не успев понять, что произошло, Джейк расплакался, уткнувшись лицом в плечо Блисс.

— Все в порядке, — ободряюще шептала она, стараясь утешить его. — Все в порядке.

Она нежно гладила его по голове, вытирала пот с лица, отводила назад прилипшие ко лбу волосы. Сильными, привычными движениями пальцев она растирала его одеревеневшие от напряжения мышцы, прижималась обнаженной грудью к его груди — одним словом, делала все, чтобы вернуть тепло жизни в его окоченевшее тело.

В такие моменты (а они бывали не раз и не два) у Блисс создавалось впечатление, что Джейк умер, или, по крайней мере, мертва большая и лучшая часть его. Джейк удалялся по дороге, ведущей в небытие, а Блисс старалась всеми силами удержать его. Она боялась, что однажды он зайдет слишком далеко и уже не сумеет вернуться назад, к ней. Ей стало казаться, что его припадки с каждым разом становились все сильнее и сильнее. Вначале Лан снилась Джейку раз в месяц. Теперь это происходило по нескольку раз в неделю, и к тому же разрушительная сила видений все возрастала.

Опустив руку вдоль его тела, она погладила живот и бедра Джейка затем осторожно принялась ласкать его священный член, легонько стискивая ладонью и прикасаясь кончиками ногтей к чувствительной коже. Она почувствовала, как от него начала струиться энергия, когда, направляемый ее рукой, он притронулся к створкам ее нефритовых ворот.

Медленно, словно нехотя, они раскрылись навстречу ему, усиливая возбуждение, уже охватившее Джейка.

Она вскрикнула, когда он проник внутрь ее, и крепко прижалась к нему. Ее голова откинулась назад. Джейк жадно приник губами к ее шее, и девушка застонала от удовольствия.

Ни на мгновение Блисс не позволяла ему остановиться, ни на мгновение ее умелые руки не переставали ласкать его плечи и спину.

Она плавно вращала бедрами, и при каждом движении ей казалось, будто раскаленный меч проникает в самые сокровенные глубины ее тела.

Наконец наступил момент, когда они ощутили слияние друг с другом на совершенно ином, гораздо более высоком уровне.

И тогда Блисс с помощью своего кистала очищать память Джейка от остатков кошмарного сна.

Это взаимопроникновение становилось все более полным, пока в конце концов Джейк не мог более сдерживать себя.

Испустив глубокий стон, он кончил, дрожа всем телом. Трепещущая, точно лист в бурю, Блисс ощутила обжигающую волну его оргазма.

Беззащитная, открытая навстречу надвигающейся буре, она совершенно непреднамеренно впервые самостоятельно проникла в его да-хэй.Вместо того чтобы попасть в мир сверкающих огней поразительной киДжейка, она наткнулась на нечто совершенно иное.

Там, в великом мраке да-хэй,вместилище квинтэссенции нематериального мира, ей открылось все, что она хотела знать. Тогда она распахнула глаза и взглянула в лицо своему возлюбленному. Он, уже успокоившись, потихоньку засыпал, нежно обнимая ее.

Я не заплачуни за что на свете, —твердила про себя Блисс. Однако здесь она оказалась бессильной.

Маккена шел по вечернему Гонконгу в весьма возбужденном состоянии. Возбуждение охватившее его, было вызвано весьма интригующим предположением будто у “Южноазиатской банковской корпорации” имеются серьезные финансовые неприятности. Если слухи подтвердятся, —размышлял он, — то Верзила Сун окажется в настоящем дерьме. По крайней мере, половину своих денег он хранит в сейфах “Южноазиатской”. Если речь и впрямь идет о крупных махинациях, то мне, черт побери стоит узнать об этом.Именно эти соображения заставили капитана Королевской полиции отправиться в столь поздний час на поиски человека, которого звали Большая Устрица Пок.

Маккена искал его в ночных клубах в Ванчае, методично обшаривая один грязный притон за другим Это был мир красно-зеленых огней, разбавленного виски, жалких шлюх, сидящих на игле уже с двенадцати лет и ловких жуликов.

Прежде Большая Устрица встречался капитану только в таких местах, и Маккена сделал вывод что китаец здесь постоянный посетитель Среди китайцев ходили слухи, что Большой Устрице известно все, что происходит в колонии Ее Величества. Маккена нуждался в Поке и потому не трогал его.

Маккена нашел его в “Белой Чашке” Большая Устрица сидел возле стены, где свет был не так ярок музыка звучала потише и виски не разбавляли водой.

Маккена стал проталкиваться сквозь толпу матросов с таким преувеличенно важным выражением на физиономии, за которое и получил свое прозвище Напруди Лужу.

Большая Устрица сидел с женщиной явно не из местных второразрядных девиц. На ней был потрясающий наряд — у Маккены так и потекли слюнки при виде полуобнаженной груди и ножек, выглядывавших из разреза на дорогом платье.

Заметив капитана, Большая Устрица сжал локоть женщины. Та тут же поднялась и скрылась в облаке сизого дыма.

По лицу Большой Устрицы совершенно нельзя было определить, что он думает о здоровенном австралийце, сидевшем напротив него. В действительности же фигура Маккены заставила китайца всего сжаться внутри. Большая Устрица ненавидел себя за это чувство страха, но не мог ничего с ним поделать.

— Не возражаешь, если я выпью?

— Пожалуйста, — ответил Большая Устрица. Маккена наполнил себе стакан.

— Только не рассказывай мне, что ты ужинаешь в такой дыре, — он презрительно фыркнул.

— У меня здесь дело, — возразил Большая Устрица. — А ем я в “Стар Хаузе” на Козевэй бэй.

— Я в курсе, — кивнул Маккена в ответ. Он посмотрел на собеседника сквозь стакан. — Мне нужна кое-какая информация о “Южноазиатской банковской корпорации”.

Большую Устрицу всего передернуло от грубой прямолинейности Маккены. Сидя рядом с ним, невозможно не запачкаться, —подумал про себя Большая Устрица. Вслух же он осведомился:

— Что именно ты хочешь знать?

— Я надеюсь, ты сам мне все расскажешь. Большая Устрица всмотрелся в холодные бледно-голубые глаза Маккены.

— Что я получу взамен? — поинтересовался он.

— Заблаговременное предупреждение о следующей облаве Специального подразделения на твоей территории.

— Я хочу, чтобы эти облавы вообще прекратились. Маккена от неожиданности чертыхнулся про себя.

— Даже я не обладаю для этого достаточной властью. Но даже если бы я смог отменить облавы, все равно это вызвало бы слишком много кривотолков. В Лондоне поднимется настоящий переполох. Будет проведено открытое расследование, и тогда конец твоей “крыше”, нашему соглашению — всему.

Большая Устрица отвернулся и смачно сплюнул на пол.

— Английским дьяволам придется ограничиться вот этим. Их время подошло к концу.

— Когда они уйдут, если это, конечно, произойдет, тебе и таким, как ты, поверь, не поздоровится, — буркнул Маккена. — Придут коммунисты — и от тебя только перья полетят.

Большая Устрица рассмеялся.

— Меня не тревожит приход коммунистов, — отозвался он. — У нас для них заготовлена парочка сюрпризов.

— Так как насчет “Южноазиатской”? — вернулся к прежней теме Маккена.

У него не было охоты обсуждать политические тонкости с невежественным китайцем.

— Почему ты явился именно ко мне?

Маккена допил свой бренди.

— У меня достоверные данные о том, что кто-то свистнул оттуда целую кучу денег.

Большая Устрица на некоторое время задумался.

— Я не слышал ничего такого, — промолвил он наконец. — Совершенно ничего. И это самое интересное. Либо у тебя ложная информация, либо...

— Либо что? — подхватил Маккена.

— Либо, — повторил Большая Устрица, — кража настолько велика, что они возвели вокруг этого дела глухую стену.

— Значит, я с тобой попусту теряю время.

— Напротив. Завтра в это же время ты получишь ответ.

— Отлично, черт побери.

Маккена поднялся.

— Да, чуть не забыл, — сказал Большая Устрица.

— Ну?

— Насчет предупреждения об облавах. Ты будешь обеспечивать их на протяжении полугода.

— Невозможно! — взорвался Маккена.

— Для человека твоего уровня нет ничего невозможного, — возразил Большая Устрица, не повышая голоса. — Значит, завтра. В это же время.

Задыхаясь от ярости, Маккена кивнул. Он круто развернулся и стал пробираться к выходу. Из-за шума он не услышал довольного смеха Большой Устрицы.

Каждый день Джейк приходил работать в “Сой-ер и сыновья”, где Эндрю Сойер предоставил ему кабинет на верхнем этаже башни, рядом со своим. По выходным Джейк работал дома или на джонке своего дяди.

Дел было по горло. Надо было постоянно поддерживать связь с Китаем, Сингапуром, Бангкоком, Манилой, Джакартой, Токио и Осакой. Каждый день устанавливались новые контакты, углублявшие и расширявшие сферы влияния йуань-хуаня. Компании, занимавшиеся рубкой кедра в Индонезии, выпуском световых приборов в Сингапуре, созданием компьютерных чипов в Токио, были сплетены воедино коммерческими связями.

И координация деятельности всех их без исключения осуществлялась Чжуанем. Утренние и вечерние часы посвящались телефонным и телексным переговорам с директорами многочисленных фирм и ключевыми фигурами в местных подразделениях. В промежутке Джейк изучал компьютерные данные о состоянии дел компании: наличие производственных запасов, объем продукции, усредненные цифры продажи товаров, открытие долго— и краткосрочных кредитов, состояние рынка и, в случае государственных корпораций, котировка их акций по национальным биржам.

Дни тянулись, и каждый приносил свои проблемы. Поиск решений часто напоминал выбор ходов на игральной доске вэй ци, о чем был хорошо осведомлен Цзян. Джейка завораживали хитросплетения маневров и тактических ходов, найденных и осуществленных им самим.

В этот день он, завершив последний разговор по телефону, перекинул через плечо куртку и спустился на первый этаж в особом лифте, которым пользовались только он и Эндрю Сойер.

“Ягуар” Джейка был припаркован у самого входа в здание. Едва забравшись в машину, он понял, что за ним следят.

Интересно, почему кто-то сел мне на хвост? Кому это понадобилось? —подумал он.

Он выехал на Куинс Роуд.

Мельком взглянув в заднее зеркальце, он увидел приземистую “Альфа Ромео Спайдер Велос” серебристо-серого цвета. Словно уловив этот взгляд, преследователь слегка иоотстал и пропустил между собой и Джейком вначале новенький “Мерседес”, а затем и грузовик “Мицубиси”. “Спайдер” постоянно менял место в сплошном потоке машин, что бесспорно свидетельствовало о высоком профессионализме водителя.

Джейк остановился на одной из улочек в Западном округе и вышел из машины. Наконец ему удалось как следует разглядеть шпика. Это была женщина. Черты лица ее не были типичными для уроженки Гонконга или Китая, но её наряд вполне соответствовал окружающей обстановка: толстый свитер в темную полоску с широкими рукавами, штаны из темно-красной кожи и замшевые сапожки.

Он ни разу не взглянул прямо на нее: вокруг попадалось достаточно витрин и стеклянных дверей магазинов.

У Джейка оставалось в запасе всего пятнадцать минут, чтобы добраться до джонки Цуня Три Клятвы, где ему предстоял важный разговор с отцом. Этого времени было явно недостаточно, чтобы по всем правилам уйти от слежки, однако Джейк не волновался.

Он спокойно зашагал в противоположную от гавани сторону.

На ходу обдумав план действий, Джейк сделал единственное, что ему оставалось: он покинул улицу.

Мигом, перепрыгивая через три ступеньки, он взлетел по лестнице и проник в хитросплетения поднятых над землей крытых переходов, соединявших огромные здания деловых учреждений Центрального округа.

Джейк перебрался на противоположную сторону, свернул за, угол и в отражении на рекламе увидел у себя за спиной женщину.

Джейк нырнул в один из ресторанов и прошмыгнул мимо длинной извилистой очереди. Однако его маневр оказался неудачным: преследовательница не отставала от него ни на шаг.

Джейк выбрался из ресторана и, поняв, что от этих блужданий по переходам толку мало, спустился на тротуар. Теперь он ясно отдавал себе отчет в том, насколько сложно будет “потерять” этот хвост.

Он быстро шагал по Айс Хаус-стрит, пока не добрался до Дес Воке Роуд Сентрал. Там он некоторое время постоял на краю тротуара, точно размышляя, куда идти дальше. В самое последнее мгновение он прыгнул на подножку трамвая и краешком глаза заметил, что женщина бросилась к открытой задней двери. Несмотря на великолепную реакцию, она все равно бы не успела, но энергичный бородатый турист буквально втащил ее внутрь.

Он начал оживленно болтать с ней, громко смеясь и тряся головой, а Джейк стал протискиваться к передней площадке.

Когда трамвай поворачивал на Тонг-стрит, Джейк, больше уже не пытаясь маскировать свои намерения, спрыгнул на мостовую. Западный округ Гонконга, на территории которого он очутился, был заселен исключительно китайцами. Здесь на каждом шагу попадались большие магазины, конторы транспортных компаний, лавки, рыбные базары и аптеки.

Женщина, разумеется, тут же выскочила из трамвая и, увидев, что Джейк юркнул на Джервойс-стрит, последовала за ним. Джейку только того и надо было. Еще в трамвае он придумал, как избавиться от неугомонной преследовательницы, и теперь сознательно “вел” ее.

Пройдя два квартала, он внезапно свернул направо в узкий переулок, насквозь провонявший рыбными потрохами. Света заметно поубавилось: тусклое зимнее солнце уже скрылось за горизонтом. Последние лучи его отражались в окнах небоскребов, поднимавшихся на склоне холма Виктории.

Джейк снова вспомнил про Микио Комото. Он дважды пытался дозвониться до того сегодня в Токио, но даже Качикачи, верный советник Микио, оказался бессилен разыскать своего патрона. Это был очень нехороший знак. Микио пришлось покинуть свою китайскую резиденцию из-за начавшихся разборок между враждующими мафиозными кланами. Остался ли он цел и невредим? Удалось ли ему сохранить свои власть и влияние в уголовном мире Японии?Джейк позвонил своему информатору в Токио. Того не оказалось дома в полдень, что тоже было весьма странно: именно это время отводилось для их телефонных бесед. Если бы не финансовый кризис в “Южноазиатской”, Джейк забросил бы все дела и первым же рейсом вылетел в Токио. Но при теперешних обстоятельствах...

Очутившись на Ладдер-стрит, он зашагал в гору. Улица круто взбиралась вверх и к тому же была очень узкой. По обе стороны тянулись ряды магазинчиков без дверей. Даже в полдень солнечный свет едва пробивался в эти крошечные лавки. Джейк нырнул в одну из них и торопливо купил то, что ему было нужно. Ему пришлось заплатить большие деньги — сезон уже кончился. Стоя спиной к улице, он спрятал свое приобретение и продолжил путь по Ладдер-стрит. Он проделал все так быстро, что в совсем уже сгустившихся сумерках его преследовательница не могла разглядеть, что происходило в лавке. Вот так-то лучше, —подумал он.

Джейк знал, что в начале Ладдер-стрит есть боковое ответвление, крошечный переулок без названия. Джейк бросился туда и оказался в почти непроницаемой темноте. Стараясь не обращать внимания на отвратительную вонь, он продвинулся шагов на пятьдесят в глубь прохода, плотно прижимаясь спиной к глухой стене. Затем он остановился и прислушался. Наступил момент устроить настоящее испытание противнице. Она могла последовать за ним в темный переулок или остаться ждать его появления на Ладдер-стрит Джейк был готов к любому из этих вариантов.

Он ждал. Мимо Джейка протрусила собака. Остановившись, она несколько раз гавкнула, принюхалась и отправилась дальше. Где-то над головой у него заплакал ребенок. Раздался мелодичный женский голос, выводивший красивую колыбельную на кантонском диалекте. Вскоре ребенок затих.

Вокруг все замерло, и мысли Джейка опять обратились к Микио Комото. Быть может,он тоже где-то далеко, за сотни миль от Гонконга, осторожно крадется по темным улицам, ожидая нападения в любую минуту? Был ли он вооружен пистолетом или древним луком со стрелами? Кровь струилась поулицам Токио и Осоки. Сколько людей он потерял? А его противники? Сражение не только за территорию, но и во имя чести. Не следовало забывать, сколь ревностно относились к вопросам чести люди из якудзы.

Он бросил взгляд на светящийся циферблат: прошло четверть часа. Стало быть, она не собиралась идти за ним.

Улыбаясь своим мыслям, Джейк стал бесшумно пробираться в глубь переулка. Он выбрал именно это ответвление Ладдер-стрит, потому что оно было похоже на тупик. Лишь совершенно случайно во время одной из прогулок по Западному округу Джейк обнаружил, что в дальнем конце прохода между двумя складами имеется щель, достаточно широкая, чтобы человек мог проскользнуть в нее.

Там, за этой щелью находилась Так Чин Роуд. Джейк в последний раз оглянулся на пустой переулок. Никаких следов погони. Ни единого звука. Пусть себе на совесть стережет вход в нору, —подумал он, пролезая в щель.

Огни Так Чин Роуд на мгновение ослепили его, и тут же у своего лба он почувствовал холодный ствол пистолета 22-го калибра.

В тот момент, когда Джейк покидал офис, три японских пары спускались по трапу самолета, прибывшего из Токио в гонконгский аэропорт Кайтак.

Они спокойно миновали таможенный и паспортный контроль. Все шестеро были на вид примерно одного и того же возраста: года двадцать два — двадцать три. Они походили на состоятельных молодоженов, решивших отправиться в увлекательное путешествие по дорогим, фешенебельным магазинам Гонконга: типичное развлечение японских толстосумов. Поэтому они не привлекли к себе особого внимания. Их уже поджидал шофер в новенькой форменной одежде. Он подвел прибывших к сверкающему белому “Роллс-Ройсу”.

Гости из Японии остановились в ультрасовременном отеле “Риджент”, по всей видимости из-за того, что он находился ближе других к морю и из его окон открывался потрясающий вид на гавань. Впрочем, едва распаковав чемоданы, они отправились в отель “Пенинсьюла”, располагавшийся через дорогу, — самый роскошный на азиатском континенте. Это было место, где стоило на других посмотреть и себя показать во время обеда или ужина.

Проведя там около часа, шестерка заносчивых японцев обратила на себя внимание почти всего обслуживавшего персонала: дамы без умолку болтали, как и положено представительницам прекрасного пола при столь волнующих обстоятельствах. Что же касается кавалеров, то никто из них не проронил ни слова: они сосредоточенно курили одну сигарету за другой и почти машинально опорожняли свои стаканы с шотландским виски.

Девушки продолжали сидеть, увлеченные беседой, а юноши вдруг встали и торопливо спустились по мраморной лестнице во двор гостиницы, заставленный “Роллс-Ройсами” и “Мерседесами”.

Не возвращаясь в “Риджент”, они остановили такси и отправились в Кайтак. Добравшись до аэропорта, они разделились. Один из них прошел через главный терминал к камерам хранения. Открыв своим ключом один из металлических ящиков, он извлек оттуда три одинаковых синих пластиковых пакета с белой эмблемой авиакомпании. Затем он направился в мужской туалет.

Там его уже поджидали два компаньона. Отдав им два пакета, он оставил третий себе. Потом все трое зашли в отдельные кабинки.

Десять минут спустя они вышли в зал ожидания. Ничто в их облике не напоминало трех молодых богатых японцев, приехавших в аэропорт полчаса назад. По дороге каждый выбросил свой пакет в отдельную урну.

Выйдя из здания аэропорта двое из них сели в автобусы под разными номерами, а третий взял такси. И хотя они воспользовались различными видами транспорта, конечная цель у них была одна и та же — гавань в Абердине.

Цунь Три Клятвы взял Неон Чоу за руку. Он не привык демонстрировать свои чувства на публике, но на сей раз не мог удержаться. Присутствие этой женщины опьяняло его.

Они вдвоем сидели за столиком в изысканном “Гаддис” — одном из лучших ресторанов Азии Именно здесь хотела отпраздновать свой день рождения Неон Чоу Она облачилась в его любимое платье, не забыв надеть подаренное им изумрудное ожерелье.

В этот вечер Цунь чувствовал себя даже лучше чем когда ему было тридцать. Среди присутствующих в ресторане мужчин не нашлось ни одного, кто хотя бы украдкой не посмотрел на его подругу. И в подавляющем большинстве все они были куда моложе его В душе человека горят факелы, которые не может погасить даже время —думал он. Он испытывал такое блаженство, что даже перспектива отведать произведения европейского кулинарного искусства не могла омрачить его В конце концов, он не умрет, если разок проглотит массу, состоящую из нарезанных, порубленных, истолченных и перемешанных ингредиентов, на вкус ничем не напоминавших исходные продукты.

— И и-и-а! — завизжала Неон Чоу, когда старший официант поставил на стол бутылку “Дом Периньона”. — Мое любимое!

На службе у губернатора она приобрела вкус к хорошему шампанскому.

Он смотрел, как она поглощает деликатесы: икру, а затем оленину, привезенную черт знает откуда, облитую таким жирным соусом, что Цунь сделалось худо от одного только запаха. Но какое все это имело значение, раз его возлюбленная была счастлива?

Он смотрел на Неон Чоу, но мысли его поневоле вернулись к проблемам банковской корпорации.

Окончательная сумма потерь, понесенных “Южноазиатской”, стала известной в тот момент, когда он вновь посетил офис Эндрю Сойера. Придя в себя от шока, испытанного при виде цифр, они попытались отыскать Джейка. Однако в столь поздний час его уже не оказалось в офисе.

Результаты ревизии в “Южноазиатской” оказались поистине кошмарными. Выяснилось, что из банковского сейфа похищено не 25, а 55 миллионов долларов. Это была сумма, означавшая смертный приговор “Южноазиатской”, по крайней мере, насколько могли судить об этом Эндрю Сойер и Цунь Три Клятвы.

Немного оправившись от потрясения, Цунь заметил, что совершенно непостижимо, каким образом оказалось возможным украсть столь гигантскую сумму, при этом не вызвав ни у кого ни малейших подозрений. Однако Сойер в ответ указал, что всему виной исключительно хитроумно сплетенная вокруг “Южноазиатской” сеть международных компаний и фирм. Банк располагался в самом центре этой паутины; через него осуществлялись все расчеты и координировалась деятельность отдельных элементов системы. Поэтому достаточно дерзкий и ловкий управляющий мог за определенный период времени похитить такие деньги.

— Беда в том, — добавил Сойер, — что я лично не знаю того, кто был бы способен решиться на столь отчаянный шаг. Риск, сопровождающий подобные махинации, слишком велик.

— Однако факт остается фактом, — возразил Цунь. — Йуань-хуаньпотерял пятьдесят пять миллионов долларов. У нас нет достаточных резервов, чтобы покрыть недостачу. По сути дела, похищенные деньги — это средства наших вкладчиков. Если хоть малейший намек на то, что произошло, просочится наружу, “Южноазиатская” погибнет практически мгновенно.

...На десерт принесли плотный шоколадный торт с толстым слоем жирного крема. Желудок Цуня взмолился о пощаде, однако он все же съел свою порцию, уповая на целительное действие душистого китайского чая.

Разумеется, они могли бы прекратить борьбу за сохранение контроля над Паком, и таким образом высвободить достаточное количество денег для поддержания “Южноазиатской”. Но какой ценой? Нет, об этом нечего было и думать. Пак Ханмин являлся ключом к Камсангу. Цунь Три Клятвы не знал, почему Камсанг имеет столь жизненно важное значение для йуань-хуаня, хотя своими руками создал сеть взаимосвязанных компаний, известную как Пак Ханмин. Он делал это, повинуясь указаниям старшего брата, Чжилиня. Зачем?

Вся компания, входившая в Пак, приносила большую прибыль, и не в последнюю очередь благодаря проницательности и тонкому деловому расчету Цуня. Однако вся эта прибыль без остатка сложным и совершенно засекреченными путем направлялась в Камсанг. Почему?

Только Цзян имел доступ ко всей секретной информации. Во всяком случае, так полагал Цунь, в то время как он сам знал лишь то, что ни в коем случае нельзя утратить контроль над Пак Ханмином. Означало ли это, что следует ради сохранения Пака позволить умереть “Южноазиатской”, бросив ее на произвол судьбы? Что в таком случае осталось бы от йуань-хуаня?

— Что случилось, си джи? — Поскольку в кантонском диалекте не имелось эквивалента слову “милый” или “дорогой”, Неон Чоу, обращаясь к Цуню, употребляла всевозможные ласковые прозвища. Си джи —означало “лев”.

— Что? — он оторвался от своих тягостных мыслей.

— Я видела, как ты задрожал. Ты не простудился? Не потому ли ты весь вечер почти не слушаешь меня?

— Я не болен, — резко возразил он. Ему чрезвычайно не нравилось, когда Неон Чоу обращалась с ним как с ребенком, потому что всякий раз он невольно вспоминал о своем преклонном возрасте. — Если же я не уделял тебе сегодня должного внимания, то прости, это произошло помимо моей воли.

— Но у тебя озноб, — настаивала явно озабоченная Неон Чоу.

— Пустяки, это от вентиляции, — соврал он. — Мне следовало бы попросить их накрыть для нас другой столик.

Заметно успокоившись, она промолвила:

— Я знаю, что в последнее время тебя что-то тревожит. С тех пор как ты стал проводить много времени в “Сойер Билдинг”, на твоем прекрасном лице появились новые морщинки, и мне это не нравится.

— Я — тай-пэнь, — ответил он. — На мне лежит большая ответственность. Ты знаешь сама.

— Раньше все было как-то проще... Мне кажется, ты был более счастлив до того, как Джейк Мэрок стал Чжуанем.

— Вы никак не можете поладить друг с другом.

— Да кто он тебе? Всего-навсего племянник.

— Он сын Цзяна, — напомнил ей Цунь.

— И еще он Чжуань. Кстати, а почему это место не занял один из твоих сыновей? Твой старший обладает достаточными знаниями и опытом. Разве он не заслуживает подобной чести?

— Возможно, — согласился Цунь Три Клятвы. — Но решение принимал не я.

— Разве ты не великий mau-пэнь? — протянула Неон Чоу.

— Почему ты не выбросишь из головы все эти черные мысли?

— Потому что Джейк Ши все время молчит, точно в рот воды набрал. Я не доверяю ему.

— Не валяй дурака. То, о чем ты говоришь, входит в непосредственные обязанности Чжуаня. Не думай, будто легко совершенно отстраниться от лишних тревог. Он должен полностью сосредоточиться на руководстве йуань-хуанем.

—Во имя чего? — осведомилась Неон Чоу. — Тебе не кажется, что все мы имеем право знать это?

— Во имя единого Китая! — Глаза Цуня засветились. Он почувствовал прилив воодушевления. — Об этом на протяжении целых десятилетий мечтал Цзян. И я тоже.

Сильный, объединенный Китай, стоящий на передовых рубежах мировой торговли и экономики, — вот нашацель.

— Чтобы это произошло, — заметила Неон Чоу, — Пекину необходимо выбросить на свалку коммунистическую шелуху. Ему придется заключить прочный союз с капиталистическим Западом.

— Да, совершенно верно.

Неон Чоу извинившись, встала из-за столика и направилась в женскую комнату. Однако по дороге она остановилась возле кабинки телефона в маленьком холле.

Она набрала номер и стала терпеливо дожидаться ответа.

— Алло? — послышалось в ответ.

— Это Неон, — сказала она. — Мне нужно как можно скорее встретиться с Митрой.

— Я постараюсь помочь вам, — ответил бесстрастный голос. — Подождите, пожалуйста.

В крошечной кабинке не хватало воздуха. Лоб Неон Чоу начал покрываться потом от волнения. Ну же, —повторяла она про себя. — Чего вы там тянете?

—Через семьдесят два часа, — услышала она. Вот и все, на что способны эти бюрократы, —подумала она в бессильной ярости. — Какое им дело до того, что время от времени случаются чрезвычайные происшествия?

— Яже сказала, — закричала она в трубку, — что говорит Неон.

— Ладно, ладно, — голос слегка смягчился. — Сорок восемь часов. Быстрее никак невозможно.

Внутри Неон Чоу все клокотало от гнева. Тысяча чертей! Если б я не была женщиной, Митра не стал бы так обращаться со мной. Чума на головы всех мужиков!

Она прошла в туалет и постаралась взять себя в руки, при этом внимательно разглядывая в зеркале собственное отражение, словно видела его впервые.

Она понимала, что ей нельзя вернуться за столик в таком возбужденном состоянии Цунь тут же заметил бы, что с ней творится что-то неладное. Неон Чоу твердо знала, что самое главное не подавать ему поводов для беспокойства. Если он чуть-чуть усомнится в ней — все пропало.

Вспомнив свои тренировки, она стала дышать медленно и глубоко. Таким способом она освобождалась от отрицательных эмоций. Только вновь обретя душевное равновесие, она возвратилась в зал. Между тем Цунь распорядился принести еще один чайник.

— Садись, пожалуйста, — сказал он, наполняя ее чашку. — У меня есть к тебе разговор.

Волна страха, словно ледяной душ, окатила Неон Чоу с головы до ног. У девушки закружилась голова, ноги едва не подкосились. Успокойся, — яростно потребовала она, мысленно обращаясь к себе. — Или ты хочешь умереть такой молодой?

Она уселась напротив Цуня Три Клятвы и поднесла чашку к губам. Я должна сделать все, чтобы мы вернулись на джонку как можно скорее, —твердила она про себя. — Но как?

— Очем же ты хочешь поговорить? — промолвила она, когда почувствовала, что может говорить, не опасаясь выдать себя дрожью в голосе или неправильной интонацией. — Отчего у тебя такой серьезный вид? В конце концов, у меня сегодня день рождения. По традиции все серьезные беседы на сегодня отменяются.

— Я ждал, сколько мог, — произнес он, как бы извиняясь. — Однако определенные деловые... э-э... проблемы требуют, чтобы сегодня традиции были нарушены.

— Ладно, си джи, —покорно согласилась Неон Чоу. Она произнесла эти слова голосом маленькой девочки. — Пусть будет так, как тебе хочется.

Боги, что произошло между тай-пэнями в офисе Эндрю Сойера? —подумала она.

— Дело вовсе не в том, что мне хочется. Просто таково веление судьбы.

— Ну что ж, тогда я безропотно принимаю свою судьбу, — улыбка, сопровождавшая эти слова, была такой же фальшивой, как и они сами.

Цунь кивнул.

— Я знал, что так и будет. Теперь слушай меня внимательно. Мне надо, чтобы ты придумала, как бы тебе встретиться с сэром Джоном Блустоуном. Воспользуйся своим положением на службе у губернатора и найди подходящий повод.

У Неон Чоу перехватило дыхание Она не сомневалась, что вся краска сбежала с ее лица. В ее обезумевшем мозгу молнией пронеслась мысль: Бога, сжальтесь надо мной! Ему все известно!

— Яхочу, чтобы ты держалась с ним как можно дружелюбнее. Даже заигрывала, если понадобится. Короче говоря, мне надо, чтобы ты сблизилась с ним.

У него нет уверенности, одни подозрения. Поэтому он просто играет со мной, —подумала Неон Чоу.

— В конечном счете ты должна войти к нему в доверие. Постарайся убедить его, что я уже изрядно поднадоел тебе. В конце концов, я ведь старик. Так что, если ты скажешь, что мои сексуальные возможности ограничены, это прозвучит вполне правдоподобно.

— Но, си джи!

—Мне представляется, что такая тактика оправдает себя. Я думаю, мистер Блустоун охотно поверит подобным заявлениям. Надо полагать, у него появится желание наставить мне рога. Особенно после того, как ты скажешь ему, что согласна шпионить за мной в его пользу.

— Си джи!

— Ну-ну, не волнуйся. Я просто хочу, чтобы он поверил в это. На самом же деле ты станешь следить за ним в мою пользу.

— О! — воскликнула она и захлопала в ладоши. — На всем свете не сыщешь второй такой умной головы, как у тебя!

— Йуань-хуаньочень нуждается в достоверной информации о следующих шагах, которые собирается предпринять Блустоун. Ты сделаешь то, о чем я прошу?

Неон Чоу еле сдерживала смех. Впрочем, она испытывала такое облегчение, что с равным успехом могла бы и расплакаться. Цунь Три Клятвы ни о чем даже и не подозревал!

— Конечно, сделаю. Она наклонилась вперед.

— Пошли отсюда, — шепнула она, прикоснувшись к его руке. — Я хочу как можно скорее оказаться дома.

Змея зашипела в тот момент, когда Джейк вытащил ее из-за пазухи. Именно ее он и купил в маленькой лавочке на Ладдер-стрит. В это время года змеи находились в зимней спячке, однако даже непродолжительное пребывание в тепле, под рубахой у Джейка, разбудило пресмыкающееся. Не теряя ни секунды, Джейк швырнул змею в противницу. Скользкая тварь запуталась в широком воротнике свитера, и женщина, выронив пистолет, пыталась стряхнуть ее с себя. Джейк на секунду отвлекся, наблюдая за этой борьбой, совершив тем самым непростительную ошибку.

Женщина нанесла ему два молниеносных удара растопыренными пальцами. Первый оказался немного смазанным, зато второй пришелся точно в цель. У Джейка перехватило дыхание и он согнулся пополам.

Змея, тускло поблескивая гладкой кожей, лежала на земле и угрожающе шипела. Женщина ударила. Джейка снизу коленом в скулу, и тот рухнул на землю. Перед его глазами плавали какие-то разноцветные пятна.

Нагнувшись, женщина ловко стащила со своей ноги сапог. Повернув голову, Джейк увидел, что она направила на него высокий, острый каблук. Его стальной кончик мерцал в свете фонарей.

Джейк все-таки успел увернуться. Он услышал скрежет стали о булыжник и увидел возле себя искры, а над головой — руку, занесенную для повторного удара. Он резким движением крутанул ее руку влево и повернулся увлекая ее за собой.

Женщина упала на колени. Резким ударом по запястью Джейк выбил сапог из ее руки, и тот полетел в полумрак переулка.

Услышав, как громко дышит его противница, Джейк понял, что у него появился шанс. Они оба поднялись на ноги, и женщина быстрым движением стянула второй сапог и отбросила его вслед за первым. Теперь она почувствовала устойчивое равновесие.

Ее очередная атака, замаскированная круговым движением и двойным замахом, достигла цели. Джейк вновь упал, проклиная себя в душе за то, что забыл наставления своего учителя Фо Саана. Великий учитель советовал: во время поединка слушай не ушами, которые слышат лишь обычные звуки, и не сердцем, воспринимающим только информацию рассудка. Слушай дыханием.

Джейк же не мог отделаться от мысли, что его противник — женщина, хотя его опыт говорил вполне однозначно: она может быть не менее опасна, чем мужчина.Он не уклонялся, но пытался предугадывать и тем самым обрекал себя на поражение.

Он опустился на землю, ослепленный и оглушенный страшной болью. Руки сделались ватными. Его противница с ураганной скоростью нанесла четыре или пять ударов, прежде чем Джейк, оправившись от шока, сумел отразить следующие два.

От удивления она несколько замешкалась, и Джейк успел хоть чуть-чуть перевести дух. Он вновь попытался предугадать ее действия и просчитался. Она внезапно сорвала с шеи тяжелую золотую цепочку и взмахнула ею, точно стальной японской цепью.

Ударив Джейка по глазам, она закинула цепочку ему на шею и потянула за оба конца, упершись коленями ему в грудь.

Мгновенно отреагировав, Джейк ударил ребрами ладоней по ее рукам изнутри, заставив развернуться вправо. Затем, перехватив ее правую кисть, резко дернул вниз.

Раздался треск. Она вскрикнула от боли и, потеряв равновесие, наклонилась вперед, когда Джейк рванул ее на себя.

Она очутилась совсем рядом с ним. Он собрался было оглушить ее сильным поверхностным ударом, однако, вовремя заметив кончик ножа, понял, что нельзя терять ни мгновения.

У него не оставалось выбора, и он прибег к джут-харе.Это был смертельный удар, направленный в область пятого и шестого ребер на левой стороне грудной клетки. В результате него осколки ребер вдавливаются внутрь, разрывая сердечную ткань и вызывая мгновенную смерть.

Шесть минут спустя Джейк уже сидел в двухэтажном автобусе, направлявшемся в восточную часть города. Едва зайдя в салон, Джейк поднялся наверх, откуда было легче наблюдать за происходящим вокруг. Автобус уже тронулся с места, а он все продолжал смотреть назад, до тех пор, пока не убедился, что за ним нет хвоста.

На следующей остановке он вышел и прошагал четыре квартала. Затем он опять сел на автобус и вскоре оказался в Центральном округе.

Там вовсю бурлила ночная жизнь. Красные бока автобуса светились в ярком свете огней. Лица пассажиров казались голубыми в отсвете неоновых реклам. У женщины, погибшей от рук Джейка, не имелось при себе удостоверения личности. Впрочем, было бы удивительно, если б дело обстояло иначе. В карманах у нее Джейк не нашел ничего, даже ключей, лишь кое-какие деньги. Зато за подкладкой он обнаружил маленький бумажный пакетик. Развернув его, Джейк увидел неоправленный опал исключительной чистоты.

На своей остановке Джейк выскочил из автобуса в самое последнее мгновение. Он опаздывал на встречу с отцом, но его осторожность была вполне оправданна. Если к нему уже цеплялся один шпик, то поблизости могли оказаться и другие.

Наконец он решил, что может без опасения вернуться к своему “Ягуару”. Резко тронувшись с места, он взял курс в сторону гавани Абердина, туда, где на джонке старого Цуня Три Клятвы его дожидался Цзян.

Блисс читала Чжилиню одну из его самых любимых сказок, про зайца и сестер-звезд, спустившихся в Срединное Царство в человеческом облике.

Девушка давно уже поняла, что больше других Цзян любил истории, в которых происходили странные превращения. В глубине души она подозревала, что он верил, будто нечто подобное случалось и с ним.

Блисс получала невероятное удовольствие, читая вслух Чжилиню. Однако большую часть времени, проводимую ими вдвоем, он рассказывал про ее прадедушку, первого Цзяна, и его легендарный сад, где сформировались философские убеждения Чжилиня.

Несмотря на всю любовь и воспитание, полученные ею в семье Цуня, Блисс не могла избавиться от ощущения, что она безродная сирота. Она почти не помнила свою мать и то время, когда они вдвоем жили в горном племени на территории Шань. Ей не помогло даже то, что позднее по настоянию Цуня Три Клятвы она предприняла путешествие на бирманское нагорье, чтобы обрести там, как он выражался, “чувство родной земли”. Что же касается ее отца, то она даже не знала его имени. Он умер, когда мать Блисс находилась на шестом месяце беременности.

Встреча с Цзяном замкнула долгий путь ее скитаний: она вновь обрела дом. Всякий раз, когда Чжилинь любовно описывал чудесный сад ее прадедушки, у Блисс возникало ощущение, что она была зачата именно там.

Неожиданно для самой себя она обнаружила, что любит этого старика с таким самозабвением, какое прежде представлялось ей совершенно невозможным. Это было совсем иное чувство, нежели то, которое она испытывала по отношению к Джейку или даже Цуню Три Клятвы. Необычность его состояла в том, что благодаря Цзяну Блисс ощущала себя частицей земли, моря, неба. Она никогда не исповедовала буддизм в качестве руководства к повседневной жизни, но знакомство с Цзяном заставило ее пожалеть об этом.

Она почитала его лучшим из людей, но никогда не боготворила. Сам же он верил, что является избранным свыше “хранителем Китая”. Именно так он объяснял, что его рен,полувековая жатва, обрела материальное воплощение в виде йуань-хуаня.

Начинание, задуманное и осуществленное Чжилинем, выглядело грандиозным даже для целого народа. Для одного же человека оно казалось невыполнимым. Впрочем, Блисс знала, что Цзян был не одинок в своих трудах. Он руководил обширной сетью помощников, раскинувшейся по всему азиатскому континенту, а быть может, и за его пределами. Кто мог указать истинные масштабы ренет? Блисс подозревала, что даже Джейк не в силах оценить в полной мере размах деятельности отца. Цзяну было свойственно умение хранить свои тайны: вероятнее всего, он уже не мог избавиться от многолетней привычки, приобретенной за годы вынужденной конспирации.

Теперь, чувствуя приближение конца своих трудов, он постепенно учил Джейка, что значит быть Цзяном. Между званиями Цзяна, творца, и Чжуаня, правителя, имелась колоссальная разница. В своих самых сокровенных мыслях Блисс не раз задавалась вопросом, заслужит ли когда-нибудь Джейк титул Цзяна.

Она дочитала сказку. Заяц героически выполнил возложенную на него миссию и помог сестрам, вновь занявшим свои места на небе. В мире опять воцарился порядок.

Блисс поднялась с места.

— Ты уже уходишь, Блисс?

— Нет, а-йэ, —она снова села. — Мне показалось, что вы задремали.

— Нет, боль не дает мне заснуть.

Блисс внимательно посмотрела на него, и он спросил:

— Что случилось, боу-сек!

—Ничего. Я просто... не могу понять, почему вам выпало выносить такие страдания?

Чжилинь вгляделся в ее лицо.

— Если б я не страдал, то не знал бы, жив ли еще или нет. Ну, а пока что я жив. Подумай над моими словами как следует.

Он замолчал. Но через некоторое время его голос нарушил наступившую тишину.

— Ты верно служила мне, боу-сек,в прошлом. Сберегла моего сына во время тяжких испытаний. Не думай, что я хоть на секунду забыл об этом. — Он легонько встряхнул ее. — Я знаю, что тебе есть что сказать мне. И ты должна сделать это.

— Но ведь у вас есть много других...

— Делай, как я говорю, дитя!

Их взгляды встретились, и Блисс подумала, что в его глазах таится целая вселенная.

— Мне хочется сказать, а-йэ. Очень хочется.

— Но ты боишься, — промолвил он, как обычно угадывая ее состояние.

Она молча кивнула.

— Тебя нелегко напугать чем-то, боу-сек.Мне это хорошо известно. Ты боишься да-хэй,верно? А чего еще?

Блисс покачала головой.

— Только да-хэй, —прошептала она. — Больше ничего.

— Что же случилось, боу-сек?

— Я воспользовалась... — запнувшись, она глубоко вздохнула и повторила: — Я воспользовалась им. Точнее, оно явилось мне. Джейк и я лежали в постели. Мы...

Чжилинь кивнул. — Я понимаю. Продолжай.

— В самом конце, за мгновение перед... тем, как это произошло, я словно раскрылась. Я чувствовала себя будто пустой кувшин, который должен наполниться. Наполниться любовью Джейка. Я выпустила наружу свое ки, чтобы оно встретилось с его. И вдруг я обнаружила...

Не договорив, она оборвала фразу и отвела глаза в сторону. Ее лицо сильно побледнело.

— Что ты обнаружила? — настойчиво спросил он. Еще один судорожный вздох. Чжилинь ощущал, как ее всю трясет от какого-то неведомого ей самой чувства.

— Ничего. Совершенную, абсолютную пустоту. Как если бы я провалилась в колодец и вместо того, чтобы удариться о дно, продолжала бы падать.

Раскрыв наконец свою ужасную тайну, Блисс всмотрелась в лицо Цзяна.

— Что случилось с Джейком, а-йэ? И что это было такое?

Наступило долгое молчание, нарушаемое лишь скрипом снастей джонки да тихим плеском волн о борта.

Наконец Чжилинь промолвил:

— Ты помнишь историю про мышь, которая спросила: “Что это такое?”

— Нет, я никогда не слышала ее.

— Да? — Цзян выглядел слегка удивленным. — В таком случае эту оплошность нужно исправить как можно скорее.

Он уселся поудобнее и начал:

— В этот день у крысы был день рождения. Пробегая мимо норки подруги, мышь заметила бумажный сверток очевидно присланный в подарок, от которого шел восхитительный запах. “Интересно, что это такое?” — подумала она. Не в силах устоять перед искушением, она осторожно развернула сверток. “Конечно, этот подарок предназначен не мне, — размышляла она, — но ведь, в конце концов, крыса моя лучшая подруга. Неужели она стала бы возражать, если бы я краешком глаза взглянула на него?”

Внутри находился кусок сыра необычного сорта, никогда прежде не встречавшегося мыши. Теперь, когда бумага была развернута, чудесный запах стал еще сильнее. “Нет никого на свете, к кому я относилась бы лучше, чем к крысе, — продолжала рассуждать мышь. — Я люблю ее, словно родную сестру. Окажись она сейчас здесь, неужто ей не захотелось бы поделиться со мной своим подарком? Разумеется, она так бы и поступила”, — решила она, отвечая на свой собственный вопрос.

Она стала потихоньку отщипывать от сыра, вкус которого оказался замечательным. И вот так, кусочек за кусочком, мышь съела весь подарок своей подруги, даже не заметив, как это произошло.

В ту же ночь, возвратясь домой с вечерней прогулки по помойкам, крыса обнаружила возле норки окоченевший труп своей лучшей подруги. Тогда с величайшей осторожностью она обнюхала все кругом. Подкравшись к дохлой мыши, она учуяла запах крысиного яда, хорошо знакомый ей, но совершенно незнакомый ее подруге.

Чжилинь замолчал, и в наступившей тишине до слуха Блисс донесся низкий звук мотора проплывавшей мимо лодки.

— Вы хотите сказать, мне не следует спрашивать о том, что я обнаружила? — сказала она.

Цзян уже закрыл глаза, и Блисс услышала его мерное дыхание.

В рассказе Чжилиня таилась угроза смерти. Так ли это на самом деле? И кому угрожает опасность: ей или Джейку? Потом ей пришла в голову еще более важная мысль. Чжилинь ничуть не удивился, когда она рассказала ему про бездонный колодец.

Почему?

И этот вопрос заслонил собой все остальные.

Трое молодых японцев снова собрались все вместе — на сей раз неподалеку от доков в порту Абердина. Они несколько раз тщательно осмотрелись вокруг, желая убедиться, что им никто не угрожает, хотя каждый из них не сомневался в том, что за ними не было хвоста.

Теперь они облачились в обычную одежду кантонцев, обитателей многочисленных лодок, стоявших на якоре неподалеку от берега. Теперь отличить в сумерках трех молодых людей от местных жителей было практически невозможно, разве что уж с очень близкого расстояния.

Они так уверенно нашли путь к причалу, словно родились и выросли в Гонконге, а не среди холмов на севере Японии. Их действия были столь слаженными, что казалось, будто они являются не тремя отдельными существами, а частями одного механизма. Они представляли собой одну из самых страшных в мире диверсионных групп, известных в Японии под названием дантай.Ее опасность заключалась прежде всего в необычайно сильно развитой групповой психологии. В сущности, о них и нельзя было говорить как об отдельных индивидуумах. Они мыслили и действовали как одно целое.

У подножия узкой бетонной лестницы, спускавшейся с причала к поверхности воды, их поджидала готовая к отплытию лодка.

Один из молодых людей влез в нее, чтобы проверить подвесной мотор, а другой стал отвязывать крошечное суденышко. Третий остался у входа на причал, куря сигарету и посматривая по сторонам. Его натренированные глаза всматривались в темноту.

Тихий свист известил его о том, что все готово. Бросив окурок в воду, он прыгнул в лодку, и они отплыли от берега.

Выполнявший обязанности рулевого не имел при себе карты, за исключением той, которая отпечаталась у него в памяти. И хотя ему прежде не приходилось бывать в Гонконге, он разбирался в лабиринте проходов среди джонок, составлявших плавучий город, едва ли не лучше старожилов гавани.

Двое его товарищей лежали на дне лодки. Они уже извлекли из промасленных мешков, заткнутых за пояс, миниатюрные автоматы, убойная сила которых не уступала “Магнуму” 357-го калибра. Пока рулевой вел лодку по извилистому пути, аккуратно огибая борта джонок, они, разобрав оружие, тщательно проверили и смазали каждую деталь, затем проделали то же самое с автоматом своего рулевого.

К тому времени, когда они заканчивали свою кропотливую работу, их лодка была почти у цели.

— Я чувствую Приближение бури, боу-сек, —что-то в голосе Чжилиня заставило Блисс вздрогнуть.

— Какая буря, а-йэ? Я не понимаю тебя. Весь вечер небо было чистым.

Ее сердце отчаянно трепетало, неистово рвалось вон из груди, точно птица, попавшая в силок.

— Я говорю об иной буре, — отозвался он шепотом. — Буре куда более злобной, чем любая природная стихия.

— Он чуть пошевелился. — Ты ничего не чувствуешь, боу-сек?Ты не ощущаешь присутствие зла?

Ей было нечего сказать в ответ. Она знала лишь, что Цзян благодаря своему ки, распростертому далеко за пределами каюты, чувствует нечто, пока еще ускользающее от нее.

— Киговорит мне, что близится час моего расставания с миром, боу-сек.

—Нет! — воскликнула она, бросившись к нему, точно стремясь своим телом прикрыть его от любого зла, угрожавшего ему. — А-йэ, а-йэ,не говори таких ужасных вещей.

— Это правда, боу-сек.

—Но как? Почему?

— Мое кивсе еще достаточно сильно, дитя. Это же мое второе зрение, оно защищало меня на протяжении семидесяти лет. Неужели ты полагаешь, что оно может ошибиться сейчас?

— Я люблю тебя. Я увезу тебя отсюда.

— Уже слишком поздно, — прошептал он. — Прислушайся.

Блисс почувствовала, как у нее холодеет спина. Тихое урчание мотора маленького судна проникло в каюту сквозь тонкую перегородку. Блисс сидела совсем тихо, едва дыша.

— Кто это? — прошептала она. — О, а-йэ! Она вцепилась в Чжилиня, как мать цепляется за ребенка, которого у нее хотят забрать.

— Послушай меня, боу-сек, —он говорил очень тихо, однако в каюте царила такая тишина, что, казалось, его голос проникает во все уголки. — То, что моя смерть уже близка, не имеет никакого значения. Это моя судьба. Каждый когда-нибудь умирает, так уж заведено.

Блисс услышала шорох простыней, когда Чжилинь вновь пошевелился.

— Меня тревожит лишь то, как я умру. Мне не хочется умирать от пули неизвестного убийцы. — Он перевернулся на спину и сжал плечи Блисс тонкими, костлявыми пальцами. — Ты понимаешь меня, боу-сек?

Смысл его слов дошел до нее не сразу Холодный ужас сковал ее рассудок.

— Я не...

— Блисс!

В его черных, как, уголь, глазах вспыхнули зеленые огни, которые ей прежде не доводилось видеть. Он вдруг предстал перед ней совершенно иным: живым воплощением древнего божества. Позднее она готова была поклясться, что видела мягкое свечение, исходившее от него, раздвигавшее мрак неосвещенной каюты.

— Нельзя терять ни секунды. Ты должна сделать так, как я говорю. Возьми подушку из-под моей головы.

— О, великий Будда!

Ее ужас возрастал с каждым мгновением. Она задыхалась. Ее мозг горел, словно охваченный пламенем. Тем не менее, в следующий миг она ухватилась за подушку, не зная сама, что заставило ее послушаться Цзяна: неземной зеленый огонь в его глазах или теперь уже явственно различимый скрип дощатого настила над головой.

Она ощущала присутствие чужих на борту джонки. Куда подавалась охрана? Кто эти незваные гости? Сизумлением и страхом она мысленно видела трех человек, крадущихся по палубе. Словно в открытой книге, она читала в их душах холодную решимость привести в исполнение жестокий замысел. Впервые в жизни она соприкоснулась с подлинной сутью зла, и смрад, исходящий от него, был столь отвратителен, что тошнота подступила у нее к горлу.

— Пора, дитя мое. Мешкать нельзя. Они уже слишком близко.

Блисс отчетливо сознавала, что Цзян прав: молчаливые убийцы уже спускались по трапу. Она зарыдала.

— Спокойной ночи, а-йэ, — проговорила она сквозь слезы.

Ей казалось не под силу выговорить слово: Прощай...Всего лишь две минуты спустя тишина крошечной каюты взорвалась оглушительным треском автоматных очередей.

Совершенно очевидно, что это чисто экономический вопрос.

Чжинь Канши был слишком взволнован, чтобы спокойно сидеть на месте. Он расхаживал взад и вперед по кабинету, время от времени поглядывая на стеклянную дверь, за которой начиналась огромная веранда. Впрочем, почти все комнаты этой великолепной виллы имели поистине гигантские размеры. Человек, попадавший сюда, забывал, что он находится в Китае, по крайней мере, в том Китае, который существовал с 1949 года. В свое время на этой вилле жил император. Обстановка, сохранившаяся с тех пор, представляла собой уникальную, тщательно подобранную коллекцию шедевров, созданных руками самых талантливых китайских мастеров и привезенных из других стран Юго-Восточной Азии. Здесь имелись тибетские сакральные колеса; черненые деревянные фигурки Будды из Таиланда и бронзовые из Японии; искусно вырезанные из камня статуэтки Апсар, священных танцовщиц, обнаруженных археологами в богатейшей подземной сокровищнице Камбоджи Аш Ангкор Ват, и многие другие рукотворные чудеса, в том числе миниатюрные замки из золота и драгоценных камней, вызывавшие головокружение у Чжинь Канши при одном взгляде на них. Даже малая часть сокровищ, собранных на вилле, стоила во много раз больше, чем все собрание экспонатов пекинского Исторического музея.

— Я не представляю себе, каким образом мы изыщем средства, — заметил он, мысленно добавив: Твоя одержимость в конце концов погубит нас.

—Кажется, вы закончили? — раздался голос из тени, скрывавшей дальний конец кабинета. — Или, быть может, просто переводите дух?

Чжинь Канши обернулся, точно ужаленный. Выражение его лица лучше всяких слов говорило, насколько серьезно он относится к обсуждаемой теме.

Чья-то морщинистая рука поднялась и безжизненно упала.

— Идите сюда, за стол, Чжинь тон ши. Отведайте душистого хризантемового чаю. Он поможет вам взять себя в руки.

— Но не поможет нам отыскать требуемую сумму, — возразил Чжинь Канши, однако послушно подошел к плетеному диванчику и уселся на него.

Взяв маленькую фарфоровую чашку, он выпил чай в один присест.

— Я думаю, — продолжал все тот же голос, — что всем следует опасаться своей одержимости, Чжинь тон ши.

— О чем вы?

— Вы все чаще повторяетесь в своих высказываниях, становящихся к тому же все более злыми.

— Финансы — моя забота.

— Точно так же, как и моя, Чжинь тон ши. Пожалуйста, не обижайте меня подозрением, будто я плохо подготовился.

— Будущее покрыто мраком неизвестности, Хуайшань тон ши. Никто не в состоянии подготовиться ко всем случайностям. Даже вы.

— Разумеется. Однако рассудительный воин должен уметь правильно оценить те особенности поля предстоящей битвы, которые ему надлежит принять во внимание.

В комнате повисло молчание. Огромная собака, дремавшая рядом с человеком, скрывавшимся в тени, беспокойно зашевелилась и тихонько зарычала во сне. Должно быть, ей приснилось, как она вонзает клыки в жертву. Чжинь Канши не любил собак, особенно тех, что были приучены по приказу хозяина рвать на части человеческую плоть.

— Предоставьте мне решать проблему сбора средств, — промолвил наконец Хуайшань Хан. — У меня еще сохранились кое-какие связи, равно как и друзья в высших кругах.

— Однако даже у них рано или поздно опустеют кошельки. Боюсь, что это уже произошло или вот-вот произойдет.

— Теперь вы видите, как далеко простирается ваша одержимость, Чжинь тон ши? Повторяю, достать деньги не составляет большого труда. Они текут ко мне бесконечной, неисчерпаемой рекой. Меня лично проблема средств уже совершенно не тревожит. — Глаза старика горели. Его ки,вырываясь наружу вместе с выдыхаемым воздухом, растекалось по кабинету. — Вместо этого я думаю о нашей лизи. О нашей ягодке, спусковом крючке нашего ружья. Как забавно... и удачно... что именно ей предстоит выйти на Джейка Мэрока. И в нужное время, время, выбранное мной, — старик начал смеяться, — он примчится на встречу с ней. Мы заставим врага покинуть свою территорию, и он очертя голову ринется навстречу смерти!

Голова Хуайшань Хана мелко тряслась от хохота.

— Мне нет нужды напоминать вам, как нам повезло, что мы отыскали ее. Теперь дело за нашим кудесником, полковником Ху. Вне всяких сомнений, он сумеет обработать ее как следует. Он может превратить ночь в день. Я сам наблюдал за его филигранной работой.

О, моя месть будет воистину сладка. Долгое ожидание сделает ее еще слаще. Представляете ли вы Чжинь тон ши, сколь велики будут страдания, порожденные моей местью? О нет, зато я представляю! Бесконечно велики! То будут страдания, которые не под силу вынести человеку.

Сам воздух на вилле, казалось, был пропитан ненавистью и злобой Хуайшань Хана.

— Джейк Мэрок — моя главная мишень. И разве можно подыскать лучшего противника для него, чем тот, которого мы готовим! — его голос, лишившийся всех признаков старческой немощи, гулким эхом разносился по огромному дворцу. — Вдумайтесь в это, Чжинь тон ши. Его собственная дочь выследит и прикончит его!

Джейк заметил Неон Чоу и Цуня Три Клятвы, идущих по пристани в сотне шагов от него, и собрался было окликнуть их, как вдруг ночную тишину прорезал треск автоматной стрельбы. Помчавшись вперед что было духу, Джейк успел подумать на бегу: Это — Джион 30-09!

Он стремительно летел к причалу. Пламя бушевало в его груди, и он с бессильной яростью вспомнил о женщине-шпике. Он мог бы оказаться здесь гораздо раньше, еслибы она незадержала его! Если бы...

Неон Чоу бежала с ним бок о бок. Джейк с разбегу прыгнул в лодку около пристани.

— Вызови полицию! — крикнул он перепутанной девушке.

Он завел мотор и направил лодку в узкий проход между рядами высоких джонок.

Что произошло? Что произошло? —один и тот же вопрос сверлил его мозг, пока он через плавучий город добирался до джонки Цуня.

Заметив привязанную к борту джонки лодку, он выключил мотор и оставшиеся несколько метров проплыл, не поднимая шума. Он не сводил глаз с чернеющего перед ним судна, тщательно изучая каждый квадратный дюйм на палубе.

Собственное дыхание оглушало его, пока он взбирался по веревке на джонку. Его сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.

На палубе царил полумрак. Сильный запах пороховой гари, разлитый в воздухе, был горьким и удушливым. Снизу доносился приглушенный шум, словно стая крыс совершила набег на кухню.

Вниз, где находилась каюта, вели два люка. Передний был закрыт. Джейк, водрузив на него тяжелую корзину, стоявшую у борта, прокрался на корму.

Ночь выдалась очень темной. Стал накрапывать холодный дождь, и Джейк успел изрядно продрогнуть. Внезапно он замер на месте. Затем, присев на корточки, протянул руку, и она наткнулась на что-то теплое и липкое. Он понял, в чем дело еще до того, как разглядел трупы телохранителей Цуня: один, два, три. Шея каждого из них была стянута тонкой стальной проволокой, глубоко впившейся в кожу.

Обогнув их. Джейк заглянул в черный провал открытого люка. Внутри было так тихо, что он невольно содрогнулся. Здесь запах пороха был еще сильнее. Белый дым лениво поднимался из отверстия люка. Это был не тот случай; когда следовало размышлять, взвешивая различные за и против. Он думал лишь о том, что там, внизу, его отец наедине с убийцами.

Кто был там, под палубой, вместе с его отцом? Каким злобным ветром их занесло сюда? Если Чжилинь погиб, то любой китаец на месте Джейка сказал бы: Судьба —и продолжал бы жить как ни в чем не бывало. Однако Джейк был всего лишь наполовину китайцем, а другая, западная его половина восставала против несправедливости этого мира. Сколько может продолжатьсяэто пиршество смерти? Жена, друзья, дочь... а теперь и отец? Почему столь злая судьба преследует его?Забыв про титул Чжуаня, он чувствовал себя самым несчастным человеком на свете.

Если ты несможешь стать безжалостным Джейк, то дело всей моей жизни окажется бессмысленной тратой времени.

Не чувствуя ничего, кроме мучительной боли в сердце, он прыгнул без оглядки в зияющую пасть люка.

Навстречу ему из недр джонки пахнуло дуновением смерти. И внезапно ожившие тени закружились в безумном хороводе.

Джейк сделал ложный выпад влево, а сам бросился вправо.

Мрак прорезала яркая вспышка сопровождаемая оглушительным грохотом Дождь деревянных щепок хлынул на Джейка и ему пришлось заслонить глаза руками, в таком крошечном пространстве даже промах противника был опасен.

Ударив ногой в темноту, он услышал хриплый возглас, нарушивший зловещую тишину.

Отступив назад и влево, он выбросил вперед кулак. Голова врага дернулась назад. Промелькнули широко открытые глаза, затем челюсть. После повторного удара раздался хруст ломающейся кости.

Новая очередь прошла совсем близко от Джейка, и тут он издал жуткий боевой клич, предназначенный для того, чтобы повергнуть врага в смятение и ужас:

—Кия!

Отчасти ему удалось добиться желаемого, по крайней мере, теперь он мог отличить противников от теней. Его руки заработали еще быстрее. Раздался сдавленный вопль, и он едва не поскользнулся попав ногой в лужу крови.

Однако в ответ на свой крик он не услышал ни звука, и это встревожило его. Он не знал числа противников, успев лишь убедиться, что их не меньше двух. Их молчание свидетельствовало о несомненном профессионализме, но помимо этого Джейк чувствовал нечто слишком ему хорошо знакомое.

Дантай?

Времени разбираться не было: они на удивление согласованно атаковали его, все включая того, со сломанной челюстью! Невероятно! —пронеслось в голове у Джейка.

После серии жестких ударов по ребрам он упал навзничь, судорожно хватая воздух ртом Ему в ноздри ударил источаемый ими животный запах. Запах хищников, вышедших на охоту запах стаи. Дантай!

Приклад автомата обрушился сбоку на его череп так что из глаз у него посыпались искры. На несколько мгновений Джейк ослеп, и противник умело воспользовался полученным преимуществом, яростно нанося удар в область грудной клетки, стараясь опять сбить у него дыхание.

Он застонал, получив сильный удар ногой в бок. Еще один такой же — и его ребра затрещат. Их острые осколки вонзятся в мягкие ткани, и начнется внутреннее кровотечение. И тогда — конец.

Лежа, Джейк попытался нанести ответный удар и промахнулся. В тот же миг он вдруг осознал то, что чувствует где-то близко присутствие Блисс. Ему больше не приходилось рассчитывать на помощь ба-маака.Его способность погружаться в окружающий мир, чувствовать пульсацию кибесследно исчезла. В это мгновение он походил на человека, который во время прогулки внезапно заметил, что непостижимым образом лишился зрения.

Умение пользоваться ба-маакомявлялось, пожалуй, главным из того, чему учил его Фо Саан. Оно позволяло Джейку выигрывать за игровой доской вэй ции правильно выбирать жизненную стратегию. Благодаря ему Джейк проникал сквозь завесу тьмы, скрывающую намерения окружающих, и одерживал победы в поединках.

Теперь же он не чувствовал внутри себя ничего, кроме зияющей раны, зловещей черной дыры. Он потерял свое главное отличие от других людей и ощущение собственной беспомощности овладело им.

Приклад “Джиона” снова опустился сверху на его грудь, и Джейк с глухим рычанием наугад протянул руку в темноту. По счастливой случайности он нащупал автомат, схватился за него и, используя инерцию движения противника, притянул того за шею к себе, заставив при этом сильно изогнуться вперед.

Однако в столь неудобной позиции он не смог выполнить прием до конца, и шейные позвонки противника выдержали. Почувствовав, что тот собирается с силами, Джейк мгновенно откатился в сторону, спасаясь от неминуемой гибели. Опоздай он на долю секунды и приклад “Джиона” размозжил бы ему череп.

Но противник не отставал от него, и тогда Джейк выбросил вверх свободную руку. Подобно стальному наконечнику копья, жесткая, негнущаяся ладонь его вонзилась в тело противника чуть пониже края грудной клетки и, прорвав кожу и мышечные ткани, добралась до сердца.

Поток крови хлынул на Джейка, и тот почувствовал, как ослабел его противник. Однако он слишком много времени потратил на одного врага, и остальные — двое или, может быть, трое — атаковали его. Они не могли не почуять смерти своего товарища, тем более, если они и вправду были дантай.

Вновь раздалась автоматная очередь, и Джейк почувствовал, что к нему из темноты приближается новый противник. Успев подняться, он подумал: Они слишком полагаются на свои пушки.Удар его ноги пришелся в пустоту, и расплата за ошибку последовала незамедлительно. Ему показалось, что на сей раз его ребро не выдержало. Волна страха нахлынула на него. Он почувствовал, что ему уже не выбраться живым из этого узкого черного прохода. Без помощи ба-маакаон не мог предугадать намерения врагов, а его собственные действия рассыпались на разрозненные фрагменты, вместо того чтобы, органично вытекая одно из другого, идти по нарастающей и в конце концов привести к победе.

На Джейка надвигались сразу двое, и он, понимая, что его шансы на успех ничтожны, все-таки атаковал одного, сделавшись тем самым удобной мишенью для другого. Сознание покидало его.

Возможно, он даже прекратил бы сопротивление, желая умереть подле отца. Однако рассудок уступил место подсознанию.

В ограниченном пространстве коридора обычные приемы борьбы были почти бесполезны, и интуиция подсказала, что именно в этом обстоятельстве и следует искать преимущество.

Коротким ударом ноги Джейк на мгновение ошеломил одного из противников, однако другой (Джейк уже определил, что их осталось двое) атаковал его сбоку. Каким-то образом Джейк понял, что именно ему он сломал челюсть в самом начале схватки. Доверившись этой догадке, он с разворота ударил нападавшего в лицо ребром ладони — все, на что он был способен в данной ситуации. Наградой за прозорливость явился громкий хрип. Однако даже ужасная боль не вырвала крика из горла противника, и сознание Джейка механически отметило этот факт.

Мгновенно он нащупал на горле противника перстевидный хрящ и надавил на него большими пальцами обеих рук. Еще один готов.

Из последних сил Джейк поднялся на ноги и, напрягая все органы чувств, попытался определить в темноте местонахождение последнего противника. Наконец, уловив слабое мерцание автоматного дула, он ринулся вперед, нанося удар с неистовой яростью. Но тут яркие искры вспыхнули в его голове, и он повалился прямо на автомат, судорожно сжатый в руках трупа.

Блисс услышала одну автоматную очередь, затем другую. Вслед за этим наступило неестественное молчание. Оно длилось, казалось, целую вечность. Блисс подмывало выбраться из ее укрытия: низкого, продолговатого сундука с одеждой. Однако она понимала, что этого делать нельзя, и оставалась на месте.

Терпение, —твердила она про себя. — Терпение.

Она вздрогнула, когда грохот стрельбы раздался в третий раз. И вновь все смолкло, за исключением тихого плеска волн о борт джонки. С величайшей осторожностью Блисс медленно вылезла из сундука, подкралась к открытой двери каюты и замерла.

Изо всех сил вглядываясь в темноту, она стала различать какое-то движение.

Ей удалось различить очертания человеческой фигуры.

Джейк,— мысленно позвала она. — Где же ты?

Человек крался по коридору. Если бы сверху сквозь щели между досками не пробивался совеем слабый свет лампы, раскачивавшейся на ветру, то Блисс вообще бы ничего не увидела.

Черная фигура исчезла и спустя несколько мгновений вновь появилась совсем близко от девушки. Их глаза встретились, и Блисс громко вскрикнула.

Он стремительно бросился на нее. Сильный удар автоматного приклада в грудь заставил Блисс отступить назад. Она зацепилась ногой за веревку и тяжело рухнула на бедро. В следующее мгновение она ощутила на себе вес его тела. Стараясь выскользнуть из-под него, она умудрилась нанести атеми, однако угол был далек от нужного, и противнику ничего не стоило отразить слабый удар. Его ответ оказался мгновенным.

Резкая боль обожгла ее бок. Ее глаза широко раскрылись от страха. Вдруг она увидела перед собой открытую шею врага и, не раздумывая, с размаху вцепилась в нее зубами. Ей удалось сразу же прокусить кожу. Его голова рефлекторно откинулась назад, а Блисс, сжимая челюсти, все глубже впивалась в упругие волокна мышц и сухожилий.

Выпустив из руки автомат, он принялся обеими руками отталкивать ее от себя. Однако она не уступала. Он пытался стряхнуть ее, но она, мотаясь из стороны в сторону, все-таки не разжимала челюстей. Ее рот наполнился его кровью, соленой и сладкой одновременно, и ей приходилось прилагать усилия, чтобы не захлебнуться горячим потоком.

Тогда он изменил тактику: схватил ее за горло и надавил большим пальцем. Однако его движение было неподготовленным и он не смог найти правильную точку. Блисс издала глухое рычание и, извиваясь всем телом, сумела сбросить его ладонь с шеи. Но дыхание ее сбилось и она теперь задыхалась.

Он почти тотчас вернул свой палец на место, но на сей раз рассчитал все как следует. Блисс почувствовала, что приток воздуха в ее легкие совершенно прекратился, и поняла: если она срочно не предпримет что-либо, ей крышка.

Изловчившись, она резким и сильным движением ударила противника коленом в пах. Она услышала хриплый возглас и заметила боль, промелькнувшую в его глазах. Он отнял руку от ее горла. Блисс видела, что силы покидают его.

Он закашлялся, и она еще глубже впилась в его шею. Еще не все потеряно, —пронеслось у нее в голове.

Внезапно он ударил ее чуть пониже левой груди. Блисс почувствовала, как ее сердце точно споткнулось. Ее голова закружилась, глаза помутнели, и она подумала: Я недооценила его.Тошнота с такой силой подступила к горлу, что она почти инстинктивно разжала зубы.

Он ударил ее снова в ту же самую точку. Блисс застонала, в горле у нее начались спазмы.

Он с трудом встал на колени, одной рукой зажимая продолговатую рану, оставленную ее зубами. Рубашка свисала с его плеча. Его губы раздвинулись в злобной ухмылке. Он ударил Блисс еще раз. Ее вырвало.

Поднявшись с пола, он пнул ее ногой, захрипев от боли в плече. Войдя в раж, он принялся избивать ее ногами, злясь на самого себя за то, что едва не позволил какой-то женщине встать у него на пути.

Неожиданно он поскользнулся, и последним отчаянным усилием Блисс, приподнявшись, ухватила его за раненую руку. Сдавленно вскрикнув, он рубанул ее по плечу ребром ладони сверху вниз. Блисс застонала, но не ослабила хватку. Она вся с ног до головы была в крови.

Он ударил еще раз, теперь сильнее. Пальцы Блисс соскользнули с его плеча. Тонкая материя его рубашки затрещала и обнажила его руку.

То, что Блисс увидела на ней, заставило ее широко открыть глаза от изумления. Между тем ее противник, опустившийся было на колени, вновь поднялся, постоял несколько мгновений, шатаясь, затем пнул девушку ногой изо всех оставшихся у него сил. Блисс не за что было ухватиться в кромешной тьме, внезапно поглотившей ее.

Bee подсознании застыла мысль: Я — мир.Блисс, слившись с Цзяном в процессе совершения милосердного акта прекращения жизни, стала частью его необъятного ки.

Лежа по разные стороны подушки, они — Блисс и Чжилинь — были, казалось, двумя половинками одного существа. Их дыхание, их внутренние сущности, смешиваясь, образовывали нечто единое, целое, неразделимое.

Потом Блисс с ужасом ощутила под собой движение. Когда же, решившись, она открыла глаза, то увидела лишь немощное тело дряхлого старика, неподвижное, как изваяние из камня. Возможно, он уже был мертв. Ей казалось, что нити, соединявшие душу и бренное тело Чжилиня, не столь прочны и оборвать их не составляло большого труда.

Однако стоило Блисс закрыть глаза, как ей вновь чудилось какое-то движение, и она не могла утверждать наверняка: было ля это движение внутри нее самой или снаружи.

Многочисленные причудливые образы теснились в ее мозгу, как будто она спала, опьяненная сладким дымом опиума.

Она чувствовала, как парит в вышине над бездонной пучиной Южно-Китайского моря. Пронзительный ветер носился по ночному небу, затянутому пеленой туч. Моросил холодный зимний дождь. Несмотря на это, ей все же удавалось разглядеть внизу дельфинов, бороздящих черные волны вслед за стадом огромных китов, отмечавших свой путь струйками светящихся в темноте пузырьков воздуха. Дельфины ныряли и высоко выпрыгивали из воды, обмениваясь пронзительными криками, звучавшими странно на фоне низких, завывающих голосов китов.

Она уже заплакала, не в силах сдержать себя при виде величественной красоты жизни, открывавшейся ей.

Ее поражало, каким вездесущим оказалось ее ки, заключавшее в свои объятия все, к чему прикасалось, с такой неистовой страстью, на которую способна только истинная любовь. Блисс недоумевала, откуда возникло в ее душе столь чистое и светлое чувство, неведомое ей прежде.

Затем она вдруг осознала, что парит на крыльях вовсе не своего ки. И, поняв это, догадалась, кому оно принадлежит. Это было настолько очевидно, что она изумленно спрашивала себя, как она могла принять это киза свое.

Но ведь ты мертв, —думала она. — Ты приказал мне убить тебя, чтобы грязные пули убийц не замарали твое ки. Означают ли мои теперешние ощущения, что мне не удалось выполнить твою просьбу?

Вглубине души она знала ответ на свой вопрос, хотя и не желала признаваться в этом даже себе самой. Цзян был мертв.

Но если так, что же тогда творилось с ней самой?

Она не могла сосредоточиться, ее отвлекала невыразимо прекрасная симфония моря.

И, забыв про свои сомнения и страхи, она бросилась навстречу чудесной мелодии в сокровенные морские глубины, где ее окружили причудливые существа — такие же, как и она, творения всемогущего Будды.

Очнувшись, Джейк выплюнул изо рта сгусток крови и откашлялся. Сознание вернулось к нему. Он встал на четвереньки и прислонился к перегородке. Острая боль пронизывала все его тело и мешала сосредоточиться.

Третий противник!Джейк вспомнил, как он бросился на мертвеца. Да, это была серьезная ошибка. Должно быть, третий в этот момент напал на него сзади. Какой же я беспомощный без ба-маака, — сгоречью подумал Джейк.

Он поднял руку и едва не вскрикнул. Морщась от боли, он осторожно ощупал ребра. Похоже, целы, —подумал он с облегчением.

Джейк вытащил “Джион” из рук трупа, предварительно разогнув окоченевшие пальцы покойника. Затем он с трудом поднялся на ноги, опираясь на перегородку, и, осторожно перешагнув через мертвое тело, поплелся в сторону каюты отца.

Еще не дойдя до распахнутой настежь двери, он ощутил на лице дуновение ночного ветерка. Он осторожно просунул голову внутрь и едва не зажмурился при виде ужасного зрелища, открывшегося его глазам. Великий Будда! —подумал он, глядя на изрешеченные пулями стены, пол и потолок, на широкие трещины в обшивке, сквозь которые свистел ветер. В воздухе по-прежнему висел пороховой дым.

Чувствуя в душе пустоту, он шагнул внутрь каюты, с трудом передвигая отказывающиеся повиноваться ноги. Спиной к нему стоял третий противник! Совершенно машинально он нажал на спусковой крючок автомата. Стоявший упал лицом вперед, открывая взору Джейка столик, часть койки и... то, что лежало на ней.

Джейк отбросил ненужный больше автомат в сторону, кинулся к отцу и обнял его.

Горе и ужас, охватившие его, казались невыносимыми. Всю свою жизнь он остро нуждался в доверии, защите и утешении, которые мог дать только отец. Джейк испытал необычайное облегчение, когда его долгожданная встреча с отцом все же состоялась. И вот теперь...

И тут он вспомнил о Блисс.

А вдруг она тоже приехала на джонку и была здесь во время нападения?Джейк вспомнил, как часто она в последние недели появлялась у отца, облегчая его страдания.

Он вышел в коридор, слегка прихрамывая от боли. У подножия носового трапа он остановился и поднял голову, прислушиваясь. Ни единого звука, кроме мерного поскрипывания снастей джонки.

Он пошел назад по собственным следам, но, оглянувшись через плечо, в полумраке разглядел смутные очертания лежащего человеческого тела и поспешил нему, понимая, что заметил бы его гораздо раньше, если бы не лишился ба-маака.

Джейк опустился на колени.

— Блисс, — позвал он.

Не дождавшись ответа, он растянулся на полу рядом с ней. Ее кровь медленно растекалась по дощатому полу. Он позвал еще раз:

— Блисс.

Молчание. Тогда он поцеловал её в сухие приоткрытые губы, и вдруг, словно в детской сказке, ее глаза распахнулись.

— Джейк...

Он с трудом узнал ее голос.

— Не разговаривай, Блисс. Все будет в порядке. — Джейк легонько ощупал ее, стараясь определить, насколько серьезны раны. — Не шевелись. — Он увидел, что она пытается сказать что-то, судорожно шевеля губами, и добавил: — Успокойся.

— Джейк... — ее глаза наполнились слезами. — Он был из якудзы.

Вначале ему показалось, что он ослышался.

— Что? Откуда он был?

— Из якудзы,Джейк, якудзы.

—Не может быть, Блисс. Наверное, ты ошиблась. Мы поговорим об этом...

— Татуировка. — Он замер, ловя каждое ее слово. — У него были татуировка с фениксом и пауком.

Он понял, что она говорит об ирезуми:традиционной японской татуировке, которой украшают себя исключительно представители преступных кланов.

— Он был из якудзы, —повторила она шепотом.

— Блисс, что он...

Однако она уже закрыла глаза. Джейк понял, что ее надо как можно скорее доставить в больницу. Держа ее на руках, он поднялся по трапу. Подняв голову, он посмотрел в темное небою Отец, ты так нужен мне. Почему ты ушел сейчас, когда мне необходима твоя поддержка?Ответить на эти терзавшие его вопросы было некому.

Части огромного механизма уже пришли в движение Роковая черта перешагнута, жребий брошен. Назад отступать было невозможно. Но что, если он ошибся? Что, если он неверно оценил стратегию врагов? Что тогда? Кто мог бы спасти его? Кто бы защитил йуань-хуань? Джейк, Чжуань? В настоящий момент он чувствовал себя неспособным защитить даже насекомое, что уж говорить о творении отца, явившемся результатом пяти десятилетий упорного труда, которое должно было преобразить лицо Азии.

Джейк поежился. Мрак и холод окружали его. Капли дождя мерно стучали по дощатой палубе. Он знал, что находится на борту джонки своего дяди в гонконгской гавани, но мысленно видел себя стоящим на склоне легендарной горы Шань, о которой говорил Чжилинь Отец! Отец! Нам было отпущено так мало времени!Он плакал, и его слезы смешивались с каплями дождя. Склонясь над Блисс, он бережно укачивал ее, а заодно и самого себя.

Но грозное слово Шаньне выходило у него из головы. Гора. Черная и неприступная, она грозно вздымалась перед его взором, заслоняя собой все остальное.