"Плавучий город" - читать интересную книгу автора (Ластбадер Эрик ван)

Токио — Лондон — Киото

— Ее нет дома, — сказал молодой человек в инвалидной коляске. — Мама уехала на несколько дней. Может, я могу вам чем-то помочь?

Усиба улыбнулся.

— Ты очень любезен, Кен, но я бы не хотел этим злоупотребить.

— Злоупотребить любезностью калеки? — молодой человек пожал мощными плечами. — Для тебя у меня всегда найдется время, дайдзин. Я же знаю, что ты проделал столь долгий путь не для того, чтобы просто так поболтать и посплетничать с Кисоко.

Усиба кивнул. Он уже привык к странным манерам Кена. То, что другим могло показаться недостатком вежливости, объяснялось совсем по-другому: Кен просто не любил церемоний, считая их слишком тягостными и обременительными. И не хотел тратить на них свое время. Он вообще был человеком неординарным. Несмотря на свое увечье, Кен обладал большой физической силой и в совершенстве владел боевыми искусствами. Кроме того, Кен собрал изумительную коллекцию древних видов японского оружия, любой музей мог бы гордиться ею.

Кен нравился Усибе, хотя ему казалось, что тот намеренно старается быть невыносимым. Однажды Кисоко сказала Усибе, что Кену нравится испытывать собеседника, нащупывать его слабые места. При этом в голосе матери прозвучало нечто похожее на гордость. Очевидно, молодому человеку нравилось открывать для себя истинную сущность людей, которую многие ловко умеют скрывать под маской благопристойности и вежливости. В некотором смысле дом, в котором жил Кен, был лабораторией, где изучались люди. А быть подопытным кроликом нравилось далеко не всем.

— Что ж, с удовольствием останусь поболтать с тобой, — улыбнулся Усиба. — Признаться, я устал от мира, в котором живу.

— А вам не кажется, — спросил Кен, двигаясь по коридору в сторону кухни, которая находилась в глубине особняка, — что время в этом доме остановилось?

Внешне молодой человек выглядел вполне привлекательно, у него было чуть удлиненное лицо и мягкие карие глаза, их выражение говорило о том, что у него сильный характер и несгибаемая воля. Но все же в облике Кена было что-то печальное, и эта затаенная печаль трогала сердце Усибы. Иногда у него возникало чувство, что Кен очень близкий ему человек — они оба были брошены на произвол судьбы в мир боли и болезни.

— Однако за стенами этого дома время идет неумолимо, — продолжал Кен. — Либерально-демократической партии как главной политической силе в Японии пришел конец. — Он скорчил гримасу. — Туда им и дорога.

— Члены этой партии сыграли решающую роль в развитии страны, и я бы не стал так скоропалительно исключать их из нашего будущего.

— Я понимаю, что ты сочувствуешь своему старому другу Ёсинори, который попал в беду, — проговорил Кен, и в проницательности ему нельзя было отказать. — Но он всего лишь символ алчности и ничего больше.

— Ёсинори участвовал во многих схватках на разных фронтах, когда ты был еще ребенком, Кен. Именно благодаря ему и таким людям, как он, Япония сегодня сильна и является одной из ведущих мировых держав.

— Не только благодаря ему, но в первую очередь таким людям, как ты, дайдзин.

Усиба ничего не ответил. Этот парень умел быть крайне неприятным в общении. Порой невозможно было понять, верит ли он сам в то, что говорит, или просто хочет вызвать собеседника на оживленную дискуссию.

— Я тут готовил ленч, — сказал Кен, подкатывая свою коляску к кухонной стойке. — Хочешь перекусить со мной?

Усиба принял предложение Кена, и тот протянул ему тарелку и бутылку пива. Они устроились у овального дубового стола в левой половине кухни. В этом доме было много неяпонского, но западный и восточный стиль сочетались в нем довольно гармонично.

Некоторое время они ели молча. Усиба гордился тем, что Кену было хорошо с ним. Молодой человек говорил мало, он больше любил наблюдать, слушать и анализировать. Возможно, эти качества развились в нем из-за его болезни.

— Ну, как идут твои дела? — спросил наконец Кен. — Мне кажется, дайдзин должен быть знатоком политических игр, иначе трудно добиться положения и сохранить его.

— Если честно, все эти игры мне начинают надоедать. Слишком много распрей и схваток на разных фронтах.

— Да ты просто стареешь! — воскликнул Кен. — Такие люди, как ты, должны бы вести себя умнее.

— Не понимаю.

— Тебе следует вовремя убраться, — усмехнулся Кен, — пока ты не совершил фатальную ошибку и твоя собственная политика не раздавила тебя всей своей мощью.

Усиба сначала разозлился от подобной дерзости, но, немного подумав, понял, что Кен просто проявил заботу о нем. Он сказал Наохиро то, в чем он сам себе не смел признаться.

— Ты прав, конечно, — Усиба отодвинул в сторону тарелку, чувствуя, как у него снова начинает болеть желудок. — Когда правила игры меняются, охотник сам рискует стать жертвой.

— Звери рождаются, чтобы узнать вкус крови, — сказал Кен. Его рот был набит рыбой, рисом и имбирем.

Усиба улыбнулся.

— Когда-то так можно было сказать и обо мне.

— Это можно сказать о тебе и сейчас, если ты действительно очень хочешь получить награду в этой игре.

Усиба взглянул на молодого человека с нескрываемым интересом, потом спросил:

— Так ты считаешь, что вкус крови узнается при рождении?

— Вот именно. И впитывается с молоком матери.

Странная фраза. Что-то в голосе Кена заставило Усибу вспомнить, что Кисоко была сестрой Микио Оками и, должно быть, тоже узнала вкус крови при рождении.

— Так зачем ты приехал, дайдзин? — спросил молодой человек. — Судя по всему, тебе нужен совет моей матери. Какой червь гложет тебя сегодня?

— Кое-кто совершил ошибку, — осторожно начал Усиба. Кисоко знала о тайном членстве Наохиро во внутреннем совете, потому что она была сестрой кайсё, но Кен, конечно же, этого не знал. — Ужасную, непростительную ошибку, которую следует исправить.

— В каком смысле исправить — наказать?

Ничто не ускользало от этого парня.

— Да, наказать. Но мне это трудно сделать из-за... из-за моих взаимоотношений с этим человеком.

— Он заслуживает наказания?

— Вне всякого сомнения.

Кен кивнул, как бы принимая на веру приговор дайдзина.

— Тогда придумай наказание, достойное проступка.

— Хотел бы я что-нибудь придумать, но, честно говоря, ничего путного не приходит мне на ум.

Некоторое время они молчали. Наконец Кен покончил с едой и сказал:

— Пойдем со мной наверх, я покажу тебе кое-что.

В комнату Кена, которая находилась на втором этаже, они поднялись на лифте. В ней было светло и чисто. Отлично натертый деревянный пол блестел. Вдоль одной из стен были аккуратно развешаны большие мечи самураев, длинные ножи для совершения сеппуку, более короткие танго, а также иные виды оружия, известные лишь специалистам и коллекционерам. Некоторые из них Усиба видел впервые.

Кен подкатил к стене и с помощью сильных рук высвободил свое тело из инвалидной коляски. Сложив ноги в позицию лотоса, он стал передвигать тело, напрягая выпуклые мышцы и опираясь на кулаки. Его туловище раскачивалось вперед-назад подобно маятнику, и от этого его движения казались легкими и не требующими усилий, но Усиба знал, что это впечатление было страшно далеко от истины.

Кен уселся перед длинным низким комодом, открыл верхний ящик и вытащил оттуда круглый предмет, завернутый в шелк. Это был череп, отшлифованный временем до коричневато-желтого блеска. Периодически череп натирали воском, чтобы он не стал хрупким и ломким.

— Это череп, — сказал Кен, — Масамото Мусаши, которого я считаю лучшим бойцом, когда-либо владевшим холодным оружием, во всей истории Японии. Мусаши известен всему миру своей «Книгой пяти колец». Это книга семнадцатого века, в ней описана техника и стратегия владения холодным оружием. — Кен осторожно повернул череп. — И знаешь, самый близкий друг Мусаши отделил кожный покров и мышечные ткани и продал череп. У него ничего больше не было, чтобы как-то просуществовать.

Череп продолжал медленно поворачиваться в руках Кена.

— Был ли друг Мусаши злодеем или жертвой целесообразности? Или он оказал последнюю услугу Мусаши, чтобы память о нем не умерла вместе с ним, но осталась жить в веках? Подержи его, дайдзин. Ощути силу Мусаши, не утраченную со временем, разве это не есть настоящее бессмертие?

Череп оказался более тяжелым, чем ожидал Наохиро, возможно из-за своей ауры силы и власти. Кен был прав. Во всех чертах, впадинах и выпуклостях черепа Усиба ощущал те сложные электрические импульсы, которые делали мозг Мусаши уникальным. И на какое-то мгновение он забыл о боли, причиняемой ему раковой опухолью, забыл о своей неминуемой скорой смерти. Здесь он ощущал, как сказал Кен, жизнь после смерти, пусть не совсем в том смысле, в каком это понимают люди, но, может быть, чувство его даже превосходило человеческое воображение.

— Он подействовал на тебя, дайдзин. — Кен дотронулся до черепа. — Теперь ты чувствуешь то же, что и я — рядом с Мусаши нет места страданиям.

— Да. — Усиба был поражен. — Нет боли, нет смерти, нет времени.

— Дайдзин, — сказал Кен спокойно, — ты должен наказать Акиру Тёсу за его преступление.

Усиба, находясь под влиянием ауры черепа Мусаши, не сразу поверил своим ушам. Затем перевел взгляд на лицо молодого человека и понял, что не ошибся.

— Откуда тебе это известно?

— Интуиция, основанная на фактах. Не так давно Тёса приходил к матери. Думаю, она убила бы его, если бы я не вмешался. Она считает, что это он приказал покончить с Микио Оками.

— Возможно, ей известно то, чего я не знаю. — Внезапно череп стал очень тяжелым и Наохиро передал его в руки Кена. — Слишком многие готовы взять на себя ответственность за несвершившееся.

— И все же кайсё больше не стоит у руля власти, от него избавились. Разве этого недостаточно, чтобы сделать выводы?

Усиба кивнул.

— В нашем, мягко говоря, далеком от совершенства мире этого, мне кажется, достаточно. — Он посмотрел испытующим взглядом на Кена. — Зачем Тёса приходил к Кисоко?

— Спросить, что она знает об отношениях Оками с полковником Дэнисом Линнером... и что она знает о Коуи.

— Коуи? Зачем ему...

— Накажи его. — Кен пристально смотрел на череп Мусаши. — Кто лучше тебя сможет придумать подходящее наказание?

— Я же сказал тебе — ничего не могу придумать.

— Тогда позволь мне подсказать тебе.

Кен перевел мягкий взгляд своих карих глаз с черепа на лицо дайдзина.

— Ты должен обратиться к своему другу...

— Не понимаю, о ком ты?

— Я говорю о твоем друге, прокуроре Токио. Танаке Джине.

Жизнь в Лондоне в это время года походила на жизнь внутри гряды облаков. От Темзы поднимался туман, который размывал очертания административных зданий Сити и приводил огромных воронов Тауэра в дурное настроение. Этим утром в одном из кварталов Сити раздались взрывы, и люди покинули его из-за угроз Ирландской республиканской армии повторить теракт. Улицы, примыкавшие к району, где прогремели взрывы, были оцеплены. Тем временем команды рабочих расчищали завалы, а эксперты рылись среди искореженных взрывом перекрытий здания, пытаясь понять, как действовали террористы.

Иногда нескончаемый туман рассеивался на какое-то время, обнажая чахлые верхушки голых деревьев Гайд-Парка и парка Сент-Джеймс. Порой туман незаметно переходил в дождь, который, казалось, не имел ни начала, ни конца. Неутомимые лондонцы сновали по мокрым улицам, пробираясь между припаркованными машинами. Их аккуратные тугие черные зонтики были похожи на школьную форму. Людские толпы, подобно приливу и отливу, поднимались из подземки и снова спускались, выполняя повседневные дела и обязанности со стоическим упорством солдат, занятых строевой подготовкой. Из-за всего этого казалось, что некоторые районы Лондона приняли полностью американский вид. Когда-то улица Пикадилли Серкус была как бы квинтэссенцией всего английского. Теперь же на ней размещалось много американских магазинов, неистово предлагавших всем свои товары, и это делало ее похожей на одну из улиц Нью-Йорка. Ее неброские краски превратились сначала в кричащие, а потом и в тошнотворно фальшивые, и, подобно всем фальшивкам, улица обрела свою, порой пугающе независимую, жизнь.

И снова Веспер удивила Кроукера. По его расчетам, она должна была сразу из аэропорта Хитроу отправиться прямиком в Хаммерсмит, где располагалась компания «Мэлори Энтерпрайзес». Вместо этого ему пришлось последовать за ней до Белгравии, где она вышла из такси на Кингс-роуд и пешком направилась к Итон-сквер. Из городского дома, в который она вошла, открывался великолепный вид на остроконечные шпили церкви Святой Троицы к северу от Слоун-сквер.

В аэропорту Хитроу детектив чуть было не упустил ее из виду. На пути к месту выдачи багажа она зашла в дамскую комнату. Когда десять минут спустя Веспер вышла оттуда, на ней был рыжий парик длиной до плеч. Она сняла дымчато-коричневые контактные линзы, и теперь ее изумительные васильково-синие глаза сияли на заостренном книзу, в форме сердечка, личике. Макияж на ее лице был весьма экстравагантен — губы были накрашены помадой цвета баклажана, а на ресницах и веках лежал толстый слой черной краски. Шею облегал высоко повязанный шарфик, туфельки она сменила на блестящие черные пластиковые сапожки выше колена, а вместо джинсов и рубашки надела черное облегающее платье из искусственного шелка, едва прикрывавшее бедра. Лью ни за что не узнал бы Веспер, если бы не ее квадратная сумочка, висевшая через плечо.

В Лондоне Кроукера ожидали значительные трудности: его федеральный значок был здесь совершенно бесполезен и даже, наоборот, мог принести ему массу неприятностей от местных полицейских, которые, он знал это по собственному опыту, не любили, когда янки вмешиваются в их дела. Он уже почти пожалел, что отказался от предложения Бэда Клэмса оказать ему здесь помощь. Но имелся и другой выход — Лью был знаком со старшим инспектором Скотланд-Ярда. Познакомились они в Нью-Йорке, куда сбежал один из подозреваемых, дело которого вел старший инспектор. Тогда Кроукер вместе со своими коллегами выследил подозреваемого и способствовал его выдаче другому государству в лице старшего инспектора.

Инспектора звали Том Мэйджор, про себя Кроукер называл его Большой Том, так как в английском языке слово «мэйджор» означает «большой». Том был краснощеким мужчиной лет пятидесяти. У него было замкнутое тяжелое лицо йоркширца и усы, похожие на выгнутый руль велосипеда. Выражение его лица говорило о том, что он каждую минуту готов вступить в бой — такое выражение обычно бывает у боксеров. Он, кстати и был им, когда служил в армии. Том всегда улыбался и очень любил эль — особый род пива, который мог поглощать в невероятных количествах. Он также обожал огромные сандвичи, набитые до отказа начинкой.

Мэйджора в Нью-Скотланд-Ярде не оказалось, но когда Кроукер предъявил свое удостоверение, сержант направил его на Флад-стрит в Челси. Детективу пришлось воспользоваться такси, так как в Челси не было метро, а в маршрутах автобусов он разобраться не смог. Такси стоило страшно дорого, но Кроукер успокоил себя тем, что снова находится на обеспечении сенатора Дедалуса.

Из-за того, что в Челси было сравнительно трудно добраться, этот район оставался последним анклавом «цивилизованных» жилых кварталов, которыми когда-то Лондон славился на весь мир. Мэйджора Лью нашел легко. Том наблюдал за работой полицейских, которые раскапывали ту часть сада, где новый владелец дома, сажая ель, обнаружил трупы. Потревоженные в своей зимней спячке, луковицы нарциссов и тюльпанов ровными рядами лежали на кучах земли, а поодаль были расстелены широкие пластиковые мешки. На них лежали три неполных скелета. Проходя мимо полицейских, Кроукер услышал, как один из них сказал: «Неудивительно, что этот сад так дьявольски пышно разросся».

Мэйджор, склонившись над одним из пластиковых мешков, кончиком авторучки счищал с черепа частицы земли и корней травы, пока фотограф делал серию снимков с разных точек.

— Томас!

Мэйджор поднял голову. На его лице мелькнуло раздражение, которое, впрочем, сразу же исчезло, как только Том узнал Кроукера.

— Бог ты мой! — сказал он, выпрямляясь и отряхивая брюки. — Вы только посмотрите, кто к нам пришел!

Двое полицейских прекратили копать и посмотрели в их сторону, но тут же снова принялись за работу.

— Что принесло тебя в солнечный Лондон, старина? — с этими словами он крепко пожал руку Кроукеру. — Оказаться в Лондоне в это время года не слишком-то приятно.

— Я по делу.

Мэйджор оглядел Кроукера с ног до головы и шумно потянул носом. — Ты не привез мне сандвичей от Стейдж Дели, а?

— Нет, извини. Я подумал, таможня меня не пропустит с ними.

Том рассмеялся.

— Да ладно, старина. У меня уровень холестерина и так взлетел до неба — и все из-за моей любви к почкам и бифштексам. Впрочем, мой кардиолог считает, что я должен избегать стрессов.

Он жестом показал на останки, лежавшие у его ног.

— Ты только посмотри! Вот что один человек может сделать с другим.

К Мэйджору подошел один из его подчиненных.

— Сэр, мы закончили предварительный опрос всех соседей. Что дальше?

— Идите домой и выспитесь. — Мэйджор махнул рукой. — И скажи это всем остальным парням. Пусть новый владелец дома придет завтра утром ровно в девять в офис Холуорта на Лукан-стрит. Мне надо поговорить с ним, пока дело не приняло дурной оборот.

— И что вы собираетесь сказать ему?

— Только то, что нужно. Что труп, первым извлеченный из земли, принадлежит иностранному подданному — поэтому и вызвали нашу команду.

Мэйджор повернулся к Кроукеру.

— Мы приехали в этот веселенький дом еще до рассвета. А мой врач еще советует, чтобы я избегал стрессов. Он, должно быть, совсем спятил.

— Послушай, Том, я вижу, у тебя забот полон рот, но прошу уделить мне несколько минут Мне нужна помощь.

— Помощь? Пошли выпьем и поговорим. Есть тут одно заведение на Кингс-роуд.

Том протер глаза большими пальцами обеих рук и выпрямил спину со стоном облегчения.

— Я рад, что ты приехал. Есть повод воспользоваться передышкой. Мозг тупеет, если его постоянно эксплуатировать. — Старший инспектор сказал одному из оставшихся полицейских, где его можно будет найти, и вместе с Кроукером отправился вверх по Флад-стрит.

— У тебя есть где переночевать?

— Нет, если ты имеешь в виду номер в отеле. Я только что приехал.

— Перекати-поле, да? — Том усмехнулся. — Это похоже на тебя, Льюис.

Мэйджор был единственным человеком, который называл Кроукера Льюисом. Даже его отец звал сына Лью, Они дошли до Кингс-роуд и свернули направо.

— Что ж, можешь переночевать у меня, если хочешь.

— Не хочу обременять твою хозяйку.

— Об этом, старина, не беспокойся. Мойра ушла от меня два с лишним года назад.

— Прости...

— И все из-за этой чертовой работы.

Том открыл дверь бара, и в нос им ударил знакомый пивной дух.

— Нельзя одновременно иметь любимую жену и любимую работу. Во всяком случае такую работу, как моя. — Он пожал плечами. — Мойра все жаловалась, что телефон для меня важнее жены. Впрочем, она была по-своему права. Мне без нее плохо, но, если честно, без моей работы мне было бы еще хуже.

Они сели за деревянный столик, потемневший от времени и дыма. Том заказал эль и закуску — булочки с сосисками и картофельную запеканку с мясом. Лью закрыл глаза и попытался мысленно успокоить свой желудок.

За едой Кроукер без лишних подробностей рассказал, кого он выслеживает в Лондоне и зачем. Собственно, он рассказал Мэйджору, что занимается делом, в котором замешаны лица, связанные с международной нелегальной торговлей оружием. Такая урезанная версия была на руку Кроукеру по двум причинам: во-первых, это была полуправда, а во-вторых, она представляла особый интерес для Мэйджора, который, когда не помогал городской полиции разбираться с групповыми убийствами, чаще всего занимался торговцами оружием, использовавшими Лондон в качестве перевалочной базы для контрабандных поставок оружия на Ближний Восток.

— Итон-сквер — это шикарное местечко, — сказал Том, когда Лью рассказал ему, куда направилась Веспер из аэропорта. Разумеется, он не сказал другу о том, как часто она меняла свою внешность.

— Так или иначе, тут замешаны огромные деньги. — Мэйджор подцепил на вилку большой кусок запеканки. — Так ты говоришь, что эта женщина каким-то образом связана с американской компанией «Моргана, инк.»?

Кроукер кивнул.

— Бьюсь об заклад, они еще связаны с компанией «Мэлори Энтерпрайзес» в Хаммерсмите. В учетных книгах компании «Моргана» сказано, что они занимаются поставками оружия. И свой товар получают прямиком со склада дядюшки Сэма, который, как все убеждены, охраняется так надежно, что мышь не проскочит.

Том сделал большой глоток эля, его взгляд стал отсутствующим. Он молчал так долго, что Кроукер был вынужден спросить:

— Что с тобой, друг?

Глаза Мэйджора остановились на Кроукере.

— Я подумал... Действительно страшно...

— О чем ты?

— Названия компаний. Моргана и Мэлори. Они напомнили мне одну легенду. Моргана была сестрой Мерлина и, как говорится в легенде, могущественной волшебницей. Ее волшебство основывалось на обычаях друидов. Легенду эту рассказывали на разные лады сотни лет, но самая известная ее версия — «Смерть короля Артура» — была написана сэром Томасом Мэлори. Немногие об этом знают, но он был преступником — браконьером, вымогателем и, наконец, убийцей. Книгу он написал в тюрьме. — Мэйджор взглянул на Кроукера. — Какая муха тебя укусила, старина?

Кроукер сильно побледнел. Тяжелая пища камнем лежала у него в желудке.

— Том, где, по легенде Мэлори, был двор Артура?

— В Камелоте. Это всем известно.

— А как называлось то тайное место, где он должен был править?

— Авалон. — Том вскинул голову. — Что-то вроде сказочного города, плавающего в тумане. Некоторые считают, что это был друический дом Морганы. А к чему это ты?

Мозг Кроукера лихорадочно работал, однако рациональная его часть вступила в противоречие с интуицией. Он вспомнил, как Джон Джей Архам рассказал ему, что за обучение Веспер заплатил фонд «Авалон». Фонд этот назывался так же, как сказочный город в «Короле Артуре».

— Мой напарник внедрился в одну компанию, которая тоже занимается мошеннической торговлей оружием, — сказал Кроукер. — Она входит в международный картель, состоящий из членов американской мафии и японской якудзы. — Он посмотрел Тому в глаза. — И что еще хуже, в прошлом году мы с напарником обнаружили, что в это дело замешаны некоторые члены правительства США. Эта компания называется «Авалон, лтд.». Я считал, что «Авалон», «Моргана» и «Мэлори» были конкурентами.

Мэйджор покачал головой.

— По-моему, как раз наоборот — они все являются частями одной гигантской организации.

Кроукер чувствовал, что стоит на пороге важнейшего открытия. Решив уйти на дно, Оками с самого начала настойчиво указывал Кроукеру и Николасу на компанию «Авалон, лтд.». Почему? Он предполагал, что Годайсю владел и руководил компанией «Авалон, лтд.». Потом, когда он вышел на компанию «Моргана», его первой мыслью было, что Оками и Гольдони ввели в игру свою собственную сеть торговли оружием, чтобы вытеснить компанию «Авалон». Теперь же, когда он знал, что «Авалон», «Моргана» и «Мэлори» были частями единого целого, перед ним встал вопрос: кто же монополизировал рынок международной торговли оружием? Имя Годайсю было ответом, лежащим на поверхности. Это было вполне возможно и, к тому же, отвечало на вопрос, почему Оками указывал им на компанию «Авалон». Винсент Тинь, глава компаний Николаса в Сайгоне, был убит — Николас сказал, что это сделал Рок. Его тело спрятал один из членов якудзы, который выдавал себя за владельца компании «Авалон». Названный им адрес в Лондоне оказался вымышленным. Теперь Кроукер был почти наверняка уверен в том, что Годайсю имел непосредственные связи с Роком и Плавучим городом.

Но Джонни Леонфорте был представителем Годайсю в Америке и в прошлом году был также убит. Так кто же направлял нескончаемый поток краденого у правительства США оружия из УНИМО? Вероятно, это был человек, нанявший Леонфорте и к тому же курировавший УНИМО, — сенатор Ричард Дедалус!

Старая сгорбленная женщина проковыляла по дорожке, выложенной камнем, остановилась и потянула за толстую пеньковую веревку — зазвенел бронзовый колокол. Стоя перед храмом Синто, старуха дважды хлопнула в ладоши, поклонилась разбуженному ею ками и начала свои молитвы. Глядя на нее в окно, Николас продолжал допрашивать Зао, но тот твердил, что ничего не знает, и даже пытался их запугать:

— Считайте себя мертвецами. — Зао переводил взгляд с Николаса на Тати. — Вы даже не представляете... — Он не докончил, так как его рот открылся от удивления, когда Сидаре закатал рукав рубашки и показал ему свою татуировку ирезуми.

Зао сидел в кресле со связанными за спиной руками. Лицо его пылало ненавистью, а глаза говорили: кто бы ты ни был, здесь, в Киото, ты никто, и для меня ничего не значишь.

Николас, наблюдавший из окна за старухой, молившейся у храма, перевел взгляд на Сидаре. Они приехали в этот Отель Любви потому, что здесь жильцам, как правило, не задавали лишних вопросов. Отель был расположен на небольшой боковой улочке квартала Джи-он. Это уродливое железобетонное здание находилось рядом с множеством старых ресторанчиков совершенно иной архитектуры, а неподалеку стоял прекрасный храм Синто, одна из достопримечательностей Киото.

— Так мы ничего не добьемся, — шепнул Николас Тати. — И время работает против нас.

Сидаре кивнул.

— Знаю. Можешь не сомневаться, люди уже рыщут по городу в поисках своего босса. И если его оябун уже знает, что...

Николас понимал, о чем говорил Тати. Если имя Сидаре каким-то образом будет замешано в деле похищения Зао, это может привести к серьезной схватке за честь между ним и оябуном Зао.

— Он знает, что время работает против нас, — сказал Николас. — Мы должны заставить его рассказать все, что он знает, и смыться из Киото прежде, чем его люди найдут нас.

Повернувшись к Николасу, Тати тихо, чтобы Зао не услышал, сказал:

— Не волнуйся. Он расскажет нам все, что нужно, а потом даже и не вспомнит об этом.

Тати встал перед Зао, слегка расставив ноги. Его руки свободно висели вдоль тела, пальцы рук были расслаблены. Он глубоко дышал. Зао уставился на него как на помешанного.

Сосредоточившись, Николас почувствовал, как Тати постепенно концентрирует свою психическую энергию — так гадюка перед атакой свивает свое тело в кольца. Но только в тот момент, когда Тати начал нараспев свой монотонный монолог, Николас осознал всю чудовищность того, что должно было произойти.

Мысленным взором он почти воочию видел, как сливаются два потока — свет и тьма, Акшара и Кшира, две полярные противоположности тау-тау. И, как по волшебству, перед ним возникла киу, сферическая оболочка тау-тау, внутри которой он увидел луч света, Акшару, и его темную противоположность, Кширу. Обе эти половины свивались и закручивались между собой подобно молекулам ДНК. Наблюдая за ними, Николас понял, что сбылись его худшие предположения. Он узнал эти темные узелки в структуре Кширы. Кансацу, его учитель и враг, действительно нашпиговал свое учение об Акшаре зернами Кширы. Подобно глубоко запрятанным минам замедленного действия, взрывающимся при малейшем приближении к ним, наставления Кансацу стали неотъемлемой частью Николаса, и спасти его теперь могло только слияние света и тьмы в единое целое.

Николас был ошеломлен. Он был уверен, что присутствует при совершении таинства сюкен. Сидаре владел искусством корёку, силой озарения, которая вела к единению, сюкену. В свое время Николас очень хотел познать тайны корёку от Микио Оками, но кайсё слишком быстро исчез из его жизни.

Тати что-то говорил, воздух в комнате становился вязким, но Зао не замечал всего этого. Его веки вздрагивали, дыхание стало ровным и глубоким. Когда активность его мозга была сведена к минимуму, Сидаре жестом показал Николасу, что можно задавать Зао вопросы, на которые он упорно не желал отвечать. Интересно, что голос допрашиваемого звучал отчетливо и даже настороженно. Он не был ни в состоянии транса, ни в состоянии гипноза. Николас понял, что Зао находился под влиянием невидимой для него сферы, которая вращалась в сгустившейся атмосфере прямо перед его лицом. И эта сфера, в которой Акшара и Кшира уже не были врагами, а скорее частями единого целого, заставляла Зао верить всему, что говорил ему Тати. Возможно, ему казалось, что он спит и видит сон или что разговаривает с Павловым. Это не имело для него никакого значения. Зао подробно рассказал о том, как Павлов приходил к нему в «Ниньо-ро», как потом он пригласил русского к себе домой на ночь, а на следующий день отвез его туда, куда ему было нужно. Имена, адреса, сделки — он выдал им все. Наконец, когда Николас исчерпал свои вопросы, Тати прекратил свое психическое воздействие на Зао и взглянул на Николаса. Между ними возникло нечто, чему Линнер не мог подобрать определения Они оставили Зао одного в комнате, приоткрыв дверь так, чтобы кто-нибудь случайно наткнулся на него.

Сейко смотрела, как Линнер и Сидаре уходили из Отеля Любви. На ней был плащ до щиколоток, в руке большая сумка. Она спряталась в тени храма Синто, и они не заметили ее, да и очень торопились. Сейко чувствовала, что между Николасом и Тати существует некая глубинная связь. Это вызывало в ней ярость и ревность. К тому же она чувствовала себя обманутой, потому что, когда дошло до дела, они сочли ее всего лишь женщиной, а может быть посчитали, что ей опасно участвовать в допросе этого Зао.

Раздумывая над всем этим, Сейко покинула территорию храма и вошла в отель. Поднявшись вверх по лестнице, она увидела единственную открытую дверь. Зао корчился в своем кресле, пытаясь высвободить кисти рук. Увидев ее, он замер и тревожно огляделся. Женщина притушила свет, и в комнате стало почти темно.

— Ты кто?

Она не ответила и только внимательно разглядывала его. Зао криво улыбнулся.

— Лапочка, в таком положении мне не очень удобно заниматься сексом. Ты поможешь мне? — и он бесстыдно раздвинул ноги. — Ведь ты за этим пришла, не так ли? Так делай свое дело и уходи. — Улыбка превратилась в презрительную усмешку. — Когда увидишь мерзавцев, которые тебя наняли, скажи им, что у них все равно ничего не выйдет.

Сейко подошла к столу и поставила на него свою сумку.

— Да кто ты, черт бы тебя побрал?! Я знаю всех шлюх в Киото.

И тут Зао увидел, как женщина, порывшись в сумке, извлекла из нее пару резиновых хирургических перчаток и ловким движением натянула их на руки, слегка напудрив пальцы. Зао умолк. Он следил за ее движениями со все возраставшим ужасом, а женщина тем временем что-то долго искала в сумке.

Наконец Зао спросил:

— Ты ведь не проститутка?

Сейко медленно улыбнулась.

— Я врач.

— Врач? — повторил Зао с недоумением в голосе, как будто он впервые слышал это слово. — Мне не нужен врач.

— Когда я сделаю с тобой то, зачем пришла, тебе действительно уже не нужен будет никакой врач.

— Что это значит? — он не отрывал взгляда от ее рук, и страх окончательно парализовал его.

Роясь в сумке, Сейко с интересом наблюдала за выражением его лица. Затем она достала оттуда длинный тонкий предмет.

Зао сдавленно выдохнул.

— Шприц для подкожных инъекций. Что ты собираешься делать?

— Не волнуйся, ты ничего не почувствуешь. — Сейко снова улыбнулась. — Никогда ничего уже не почувствуешь.

Зао отпрянул от женщины с такой силой, что чуть не опрокинулся вместе с креслом.

— А теперь пошире раздвинь ножки, дорогой.

Зао резким движением плотно сдвинул колени.

— Не прикасайся ко мне!

Сейко немного помедлила, держа шприц в руке, и посмотрела на Зао сверху вниз укоряющим взглядом учителя, увещевающего непослушного ученика.

— Ну что случилось? Что ты так дрожишь?

На лице Зао появилась кривая ухмылка.

— Если ты убьешь меня, тебя выдадут те двое мерзавцев, которые тебя наняли.

Сейко засмеялась.

— Убить тебя? Зачем? И никто меня не нанимал. Просто ты нарушил свое слово, и теперь ты ничто, даже не мужчина. — Она сделала еще один шаг к Зао, угрожающе держа перед собой шприц. — Я собираюсь ввести тебе вещество, которое поразит твою предстательную железу.

Зао вытаращил на нее глаза.

— Зачем?

— Ты, кажется, хотел заняться сексом, дорогой? — Она подошла к парню еще ближе. — Когда я сделаю тебе укол, о сексе ты будешь вспоминать только во сне!

— Нет! — заорал во все горло Зао. — Ты этого не сделаешь!

— Хочешь ты того или нет, но я уже здесь.

Позже, когда совершенно деморализованный Зао торопливо рассказал ей все, что он знал о Павлове, Сейко отвела от него длинный тонкий предмет. Это был всего лишь аппликатор для ресниц, который она, опустив руки в свою вместительную сумку, вставила обратно в пластиковый футляр.