"Ласковые имена" - читать интересную книгу автора (Макмертри Ларри)

ГЛАВА IV

За свою жизнь в Хьюстоне Эмма кое-что узнала о жаре. Жара помогала ничего не делать, а бездействие, случалось, помогало жить. Когда ей было совершенно нечем заняться, она научилась ничего не делать. Ни ее мать, ни Флэп не одобрили бы такого подхода к жизни; но когда ее охватывало ощущение бесцельности существования, их не было поблизости, так что их мнение было бесполезно. Сняв с себя почти всю одежду, она уселась на постель и стала пристально смотреть на комод. Она смотрела на него потому, что, как оказалось, он стоял у стены как раз напротив постели. В такие моменты она не читала, хотя часто брала в руки книгу. Она как бы отстранялась, уставившись на комод. Ее покидали ясность мысли и чувства, конкретные потребности и желания. Достаточно было сидеть на постели и смотреть на комод. Конечно, жизнью это не назовешь, но зато это состояние не причиняло боли: ни скуки, ни отчаяния – ни-че-го. Она не старалась как-то сохранять это состояние. Прервать его мог всякий. В то же время она и не пыталась избежать его.

После того, как ушел Флэп, и позвонила ее мать, и она, очистив апельсин, не стала его есть, ей в голову пришло несколько вариантов, которые она могла бы предпринять. Она была дипломированным биологом, и для нее нашлась бы всякая работа в какой-нибудь лаборатории. Она числилась на условиях неполной занятости в одной зоологической лаборатории и всегда ходила туда готовить препараты, когда хотела пообщаться с людьми. Людей для общения в любой лаборатории всегда хватает. Дома же ее удерживала просто привязанность к своему жилищу. Возможно, в этом отношении она шла по стопам своей матери, перед которой также открывалось множество путей, но она редко вступала хоть на какой-нибудь из них. Обе они были домоседками, правда, ее мать имела для этого веские основания: ее дом был одним из самых милых мест во всем Хьюстоне. Как только они переехали сюда из Нью-Хейвена, она сразу же решила, что испанский колониальный стиль – самое подходящее архитектурное решение для Юго-Запада и заставила мужа купить очаровательный дом в колониальном стиле на весьма старой, весьма немодной улочке в Ривер Оукс, длиной всего в один квартал. Это был дом, полный пространства и воздуха, с толстыми стенами и закругленными сверху дверными проемами, с маленьким внутренним двориком. Позади дома располагался большой, полный зелени двор, упиравшийся в густо поросшую деревьями лощину. Деревья, выстроившиеся вдоль лощины, были безмерно высокими. Чтобы дом неизменно оставался белым, Аврора каждые несколько лет нанимала людей красить его. Она так и не установила кондиционеры во всех помещениях дома, лишь после долгих споров они появились в кабинете ее мужа, да во флигельке для гостей, расположенном на заднем дворе, где провел последние годы своей жизни и умер отец Авроры, Эдвард Старретт, Аврора так любила свой дом, что редко покидала его, и Эмма могла это понять. Ее собственное неухоженное жилище по соседству с гаражом едва ли было столь же уютным, но там вполне можно было пребывать в состоянии бездействия, и именно этим она занялась после того, как Флэп уехал со своим папочкой.

Сначала она вымыла голову, а потом уселась на постель спиной к открытому окну, чтобы высушить волосы сухим хьюстонским воздухом.

Накануне ночью Эмма обольстила своего старого друга писателя Денни Дека. Как только Денни ушел и у нее появилось время все обдумать, ей захотелось обвинить в случившемся Флэпа, но она сказала себе, что его вина состоит лишь в том, что он не оказался поблизости, чтобы остановить ее.

Это была та ночь, к которой ей предстояло мысленно возвращаться всю свою жизнь; когда прошли годы, и она уже жила в Де-Мойне, штат Айова, она смогла для собственного оправдания более отчетливо сформулировать виновность Флэпа. Он ничего ей искренне не сказал, уезжая с отцом. Если бы он что-то честно сказал, она хранила бы верность его честности и искренности, и это удержало бы ее от обольщения. Правда, к тому времени, когда она пришла к этому заключению, появились вещи поважнее, чем недоразумение десятилетней давности.

Эмма долго читала газету, когда наконец появился Денни. Он пришел во второй половине дня и казался угнетенным: жена оставила его несколько месяцев назад, и он ее искал, потому что у них должен был родиться ребенок. Кроме того, сегодня вечером у него творческий вечер с раздачей автографов и он только что приехал из Калифорнии, практически нигде не останавливаясь, так что совсем измотался и находился на пределе. Поскольку Денни всегда жил на пределе, Эмма оставила его слова без внимания. Периодически Денни Деку удавалось убедить себя, что он потерпел полное и окончательное поражение, но Эмму это никогда не беспокоило. Ей было известно, что стоило появиться красивой или приветливой женщине, и его настроение тут же переменится; поэтому она не позволила портить себе день разговорами о пределах его возможностей.

Поскольку Эмма зависла в бездействии на большую часть дня, она хоть не закончила утреннюю газету, но успела разделаться с объявлениями «требуются» и почти уже добралась до первой страницы. Флэп ненавидел, когда газеты читают в такой последовательности, так что лучше было приниматься за новости без него. Она подошла к третьей странице, и как раз погрузилась в историю о богатом коллекционере оружия, застреленном собственной женой из своего же пистолета, когда подкатила старая машина Денни. Скрип тормозов лишь заставил ее читать быстрее. Богатый коллекционер был убит за то, что в припадке гнева выбросил любимые серьги жены в мусор и перетер их в измельчителе. Почему-то от этой истории Эмма остро почувствовала, что это дежавю. Одно и то же, казалось, повторялось снова и снова. Вроде бы она всегда читала о каком-нибудь безумном убийстве в Хьюстоне, когда приезжал Денни. Поджидая Денни, пока он подходил к дому, она пару раз сказала «Привет» в зеркало, чтобы убедиться в его звучании.

В этот вечер была ужасная гроза, так что дорожка перед домом и деревянные ступени были все еще мокрые. Потом она помнила только запах мокрой древесины и еще несколько вещей. Во второй раз они занялись любовью наутро, в семь тридцать, и от мысли, что вот-вот зазвонит телефон, она не могла сосредоточиться. Как раз в этот час ей обычно звонила мать. За окном моросил дождь, Эмма торопилась, но телефон не позвонил. Они заснули под дождь, загораживавший их, как занавес; и сон принес отдых, хотя продлился всего полчаса.

Когда она проснулась, Денни сидел на постели, наблюдая как на заднем дворе падают дождевые капли. – Я смотрю, ты все еще держишь колибри, – заметил он, – вон стоит кормушка.

– Ага. Я кормлю их, – подтвердила Эмма. – Ты слишком худой.

– Это потому, что я на пределе, – с горечью согласился он, прекрасно зная, как легкомысленно Эмма относится к его отчаянию.

Эмма вздохнула. Он явился в таком виде, перепачканный и безнадежно измотанный. Тесть его побил. Костюм выглядел так, словно он продирался в нем через болото, – и ему было запрещено встречаться со своей только что родившейся дочерью – навсегда. Кроме того, одно ухо кровоточило. Когда она делала Денни примочку, ей пришло в голову поцеловать его. В результате Эмма всю ночь вздрагивала от страха и вскакивала, чтобы посмотреть, не подъехал ли к дому Сесил. Вообще-то, во всем был виноват Флэп, от которого она научилась, что секс должен следовать за поцелуями максимум с двухминутным отрывом.

– Ну вот, теперь мы оба на пределе, – подвела она итог. – Я, должно быть, теряю рассудок. Я хотела только поцеловать тебя по-матерински.

– Вероятно, тебя раздела твоя материнская натура, – ухмыльнулся Денни. – А на самом деле ты хотела освободить меня от этого промокшего костюма. И незаметно совершила смертный грех.

Когда Эмма села на постели, он потянулся к ней и потерся своей щекой об ее, – и это было приятно. Он и прошлой ночью так сделал. С этого беда практически и началась. Потом, выглянув в окно на дождевую завесу, он стал развивать свою новейшую теорию, сводившуюся к тому, что любовь – радикальна, в то время, как в сексе есть нечто консервативное. Эмма ласкалась к нему, ей было так уютно, что она не могла воспринять значение его слов, а только радовалась, что он опять производит впечатление подающего надежды молодого человека, а не убитого жизнью бедолаги.

– Радикальные действия производит сердце, – сказал он. – Теперь я, может быть, способен лучше писать. Мне есть что забывать.

Эмма провела пальцами по гладким мускулам его руки.

– Почему у мужчины эта часть самая гладкая? – спросила она. – Именно это место?

За завтраком они сидели у стола бок о бок, и разговаривая, держались за руки. В том, что касалось жены и дочери, Денни, казалось, наткнулся на непроницаемую стену. Родители жены были готовы посадить его под арест, если он попытается встретиться со своей семьей. При мысли о том, как люди проживают свою жизнь, Эмму охватила легкая меланхолия, кроме того, у нее снова появилось сильное ощущение тревоги, свойственной ей как жене – от ожидания, что Сесил может подъехать в любую секунду.

– Я ухожу, пока ты не взорвалась от нервозности, – сразу же сказал Денни. – Ты себя чувствуешь очень виноватой?

– Не очень, – ответила Эмма. – У меня для этого слишком плохой характер.

Его машина была битком набита, но он все-таки нашел для нее экземпляр своего романа. – Разве эти бутылки не гремят во время езды? – полюбопытствовала она. На заднем сиденье лежало двадцать или тридцать пустых бутылок из-под виски. Денни задумался, что бы написать ей на книге, и не ответил. Эмма знала, что в жизни едва ли ей встретится человек, с которым у нее будет столько общего – сидя за столом, они так хорошо понимали друг друга. Из всех людей лишь он никогда не менял о ней своего мнения.

– Лучше мне ничего не сделать, – напряженно произнес он, протягивая ей книгу. Она называлась «Трава в смятении».

– Пожалуйста, подожди немного с женитьбой, – попросила Эмма. Судя по его лицу, она заключила, что он готов жениться завтра-послезавтра, если подвернется кто-то, кто на него клюнет.

– Ты хочешь сказать, пока я не поумнею? – улыбнулся Денни. Волосы у него отросли совсем длинные.

Эмма не могла этого вынести. Ее мать была права. Он должен был принадлежать ей. Она повернулась, чувствуя, что должна уйти.

– Ах Денни, – вздохнула она. – Кого это волнует?

Когда он отъехал, Эмма вошла в дом и убрала все следы его пребывания, даже выбросила мусор. Потом она с большим облегчением подумала, что приключение сошло ей с рук, и расслабилась, даже задремала у себя на ступенях. Утренние облака разошлись, и она загорела. Эмма решила сказать, что книга ей прислана по почте. Если бы Флэп поймал ее, ей пришлось бы дать ему объяснения, но раз он ее не поймал, то она не была уверена, что ему надо что-нибудь объяснять. Они с Денни были пойманы, точнее, они поймали друг друга: сознание отсутствия тех чувств, которые она могла испытывать только с ним, было достойным наказанием за ее преступление.

Как только Денни уехал, она прекратила ждать Флэпа. Если ему не хватило интуиции приехать домой, чтобы помешать ей согрешить, едва ли он приедет, чтобы ей было не скучно одной. Рыба, вероятно, клевала. Она нанесла немного крема на щеки, покрывшиеся загаром, и снова взялась за газету, чтобы прочитать продолжение истории о мужчине, уничтожившем серьги своей жены. Когда она читала, зазвонил телефон.

– Ну, надеюсь, у тебя сегодня настроение получше вчерашнего, – сказала ее мать.

– Не знаю, может да, а может – нет. Надо еще посмотреть, как будут развиваться события. А ты как?

– Огорчена. Кроме того, подверглась приставаниям. Предварительно приглашаю тебя и Томаса на обед. Я тебе не звонила сегодня утром, потому что позволила Генералу вывести меня на завтрак. Он доставил мне столько неудобств, что лучше было не ходить. Надеюсь, ты не слишком разленилась.

Эмма припомнила, как она ждала ее звонка, пытаясь одновременно настроиться на Денни.

– Если кто-то просыпается попозднее, это не значит, что он ленится.

– А меня охватила лень оттого, как этот человек ест яйца, – заметила Аврора. – Я думаю, он их ест правильно, по-военному. Не знаю. Вы вдвоем придете ко мне в семь?

– Нет, – ответила Эмма.

– Господи. Ты что, хочешь вредничать второй день подряд? Зачем ты вредничаешь, когда я встревожена?

– Мама, ты как всегда делаешь скоропалительные выводы, – возразила Эмма. – Я рада прийти в семь, но так случилось, что Флэп ушел.

– Он тебя бросил?

– Не принимай желаемое за действительное. Я думаю, он меня не бросит, пока не посмотрит, какой ребенок у меня родится. Они с отцом на рыбалке. Купили новую лодку.

– А, ерунда. Если бы этот парень сам родился рыбой, он избавил бы всех нас от лишней заботы. Я с каждой минутой раздражаюсь все больше.

– А с кем у тебя свидание? – спросила Эмма.

– А, с Альберто, – рассеянно ответила Аврора. – Я считаю, что задолжала ему ужин. В последнее время он меня очень баловал концертами.

– Прекрасно, я обожаю Альберто!

– Ладно, нечего петь ему дифирамбы. Он и сам поет весьма громко, как ты знаешь. Кстати, сегодня вечером ему запрещено петь, так что и не проси. Кроме того, ему запрещено упоминать Геную, так что ты тоже о ней не говори.

– Держишь его на коротком поводке, на строгом ошейнике? Почему нельзя упоминать Геную?

– Потому что он слишком скучен, когда касается этого предмета. Он считает, что если там родился, то это дает ему право описывать каждый камушек на генуэзских мостовых. Я уже слышала, как он описывал все эти камушки, и это было совершенно излишне. Я была в этой Генуе, один к одному Балтимор.

– Ты знаешь, меня осенила блестящая идея, – добавила она. – Раз твой друг Дэниел в городе, ты должна привести его с собой. Молодой писатель очень подойдет на роль четвертого гостя. Мне не терпится посмотреть, стал ли он хоть чуть-чуть получше одеваться?

– Нет, Флэп не захочет, чтобы я взяла его с собой, даже если мне удастся его разыскать. Мне кажется, он ревнует меня к Денни.

– Дорогая, это только его проблема. Не обращай внимания. Я твоя мать, и будет вполне прилично, если в отсутствие мужа тебя будет сопровождать друг. В цивилизованном обществе отсутствие мужа допускается.

– Мне кажется, на моего цивилизованное общество не производит никакого впечатления. – Неожиданная ирония, окрасившая положение, прибавила ей смелости.

– А тебе правда кажется, что это хорошая мысль? – спросила она. – Я хочу сказать, вообще. Чтобы замужних дам сопровождали мужчины, не их мужья? Разве это иногда не вызывает осложнений?

Аврора фыркнула.

– Естественно. Это чревато недоразумениями. Не понимаю, почему у меня самой не возникало проблем, если учесть мою активность и нежелание твоего отца сопровождать меня в гости. Ты со своими вопросами отнимаешь у меня слишком много времени. Можно сказать, что проблем множество, а хорошие вечеринки – редкость. Я буду ждать вас с Дэниелом в семь часов, надеюсь, что вы оба будете сверкать остроумием.

– Уймись. Я не знаю, где он, и не уверена, что смогу его найти.

– Ах, Эмма. Прекрати. Я случайно проезжала сегодня утром по твоей улице и заметила, что его машина исключительно дискредитирующего вида стояла перед твоим домом. Его автомобиль ни с чьим не перепутаешь. Так что достань его из той кладовки, куда запрятала, отмой как можно лучше и тащи сюда. Не задерживай меня по пустякам, мне готовить надо.

Эмма забеспокоилась. В итоге это ей с рук не сошло. Положение изменилось, хуже – стало неопределенным. Она почувствовала нарастающую враждебность, но постаралась проглотить ее. Надо же было выяснить, какую игру затевает ее мать.

– Трепло, – выпалила она, не сдержавшись. – Жаль, что я живу с тобой в одном городе. Мне нужна личная свобода. И я не могу прийти с Денни. Насколько мне известно, он уехал из города.

– Хм-хм. Мне кажется, он должен бы сообщать тебе о своих передвижениях, раз уж собрался поставить под угрозу твою репутацию. Я не питаю уважения к субъектам, которых нет, когда они нужны. Твой отец всегда оказывался поблизости, когда был мне нужен, правда, когда я в нем не нуждалась, он тоже был рядом. Придется мне, пожалуй, разрешить Альберто прийти с его немыслимым сынком.

– Мне не нравится, что ты ездишь по моей улице, – сказала Эмма, вешая трубку.