"Четвертый позвонок, или мошенник поневоле (с иллюстрациями)" - читать интересную книгу автора (Ларни Мартти)

Глава первая

Родителям нашего героя следовало бы хорошенько подумать, прежде чем дать имя своему ребенку. Ему досталось имя Иеремия Иоукахайнен, и вот при каких обстоятельствах. Накануне крестин молодой отец крепко гульнул с приятелями. Наутро ему пришлось безропотно выслушать от жены целый поток слов, низводивших неопытного супруга до уровня последнего ничтожества. Поэтому, когда родители несли крестить ясноглазого мальчика, они мрачно глядели в разные стороны. Над супружеской жизнью, начавшейся год назад, нависли первые тучи. Это заметил только священник — ребенок, по счастью, был еще как бы в стороне от жизни, мир для него ограничивался пеленкой да руками матери. Когда священник, готовый совершить обряд, осведомился у родителей о том, как они хотят назвать сына, губы матери напоминали плотно сжатые тиски, и отвечать пришлось ее супругу, хотя он был к тому не более расположен:

— Что, если назвать его по отцу? Иеремия Иоукахайнен… — произнес он через силу. — Впрочем, второе имя можно и опустить…

Поскольку иных предложений не поступило, первый сын коммерсанта Иеремии Иоукахайнена Суомалайнена получил имя своего отца. Это произошло «в городе Виипури, сентября четвертого дня, в лето господа нашего 1908-е».

Семь лет спустя крупнейшее в Виипури предприятие по переделке детей в отъявленных сорванцов — городская народная школа — перекрестило мальчугана в Йере Суомалайнена.

Мальчик много выстрадал из-за своего имени; вероятно, по этой причине он и вырос грамотным человеком. Он захотел стать педагогом и поступил в университет. В наказание за это его по окончании послали учительствовать чуть ли не в самую Лапландию на целых четыре года.

Являясь обыкновенным, заурядным человеком, он сумел это понять, что само по себе весьма большая редкость, так как обычно никто по собственной воле не желает признавать себя посредственностью. Йере признал. И продолжал учиться. Четыре года спустя он уже был обладателем трех дипломов. К этому времени его неотъемлемыми признаками стали выпуклые очки, тросточка и неодолимое желание говорить по-английски. Он занимался языками и литературой до тех пор, пока не обанкротился отец.

К этому времени Йере уже вступил в тот возраст, когда человек начинает терять волосы, зубы и иллюзии. Однако он сохранил все эти атрибуты молодости и сделался журналистом. После смерти матери отец его попал в дом призрения, а Йере все еще не помышлял о женитьбе: слишком часто ему случалось видеть, как пылкий молодой человек приходил просить нежной руки девушки, а встречал крепкое колено ее отца.

Йере Суомалайнен работал в иностранном отделе газеты «Новости дня». Хотя он питал склонность к наукам, а вовсе не стремился воевать, ему довелось принять участие в двух войнах. Честно, как и все ученые люди, исполнял он воинский долг в батальонной кухне, а потом на посту ротного писаря и за неделю до демобилизации получил звание капрала. После войны «Новости дня» послали его своим корреспондентом в Лондон. Через год его отозвали, потому что из Лондона он не писал ничего, кроме писем своим немногочисленным знакомым. Как журналист он долго оставался неизвестным, подобно тому как оставались неизвестными многие писатели, впоследствии ставшие знаменитыми. Но потом его «открыли». Некий профессор права, полагавший, что правдой можно заработать столько же, сколько и ложью, назначил Йере Суомалайнена главным редактором своей газеты «Правдивое слово». Отныне его жизненным кредо и единственной целью стало говорить правду. «Правдивое слово» упивалось разоблачениями и страдало от цензуры. Разоблачениями занимался Йере, а борьбой с цензурными запретами и штрафами владелец — издатель газеты. Обоих многие ненавидели и побаивались.

Популярность «Правдивого слова» была велика, ибо люди относились к правде с живым интересом. Девизом газеты была крылатая фраза Шопенгауэра: «Правда — не потаскушка, которая вешается на шею каждому, даже тому, кто не желает ее знать», а также собственное изречение профессора права Колунова: «Без правды я готов выть волком».

Имя Йере Суомалайнена окружил светлый ореол славы. Какой-то проповедник из Куусамо назвал его «самым правдивым газетчиком на свете», хотя в городском суде склонялись к тому мнению, что магистра Суомалайнена следует безотлагательно лишить свободы, как «величайшего на свете лжеца».

«Правдивое слово» высказывалось то за, то против — по большей части за Финляндию и против некоторых других стран. При этом газета так обнажала собственную спину, как ни одна из дам на балу в Адлоне. Редакция забыла, что газета не может состязаться с нынешними дамами в самообнажении, не рискуя попасть под суд. Правдолюбие Йере Суомалайнена постепенно превратилось в петлю, затягивающуюся вокруг его шеи: его заклеймили как антипатриота, как опасного фантазера, для которого самым разумным было бы помалкивать, а еще лучше — расстаться с родиной.

Но Йере хотелось сказать еще многое. У него было больше невысказанных мыслей, чем у трудолюбивого крестьянина — зерна, а у лодыря — сора.

И он говорил неутомимо. Говорил до тех пор, пока его не заставили отдохнуть в Катаянокской тюрьме. Восемь месяцев Йере молчал. Когда он снова получил возможность пользоваться гражданскими правами, его «открыли» вторично.

На сей раз «открывателем» был некий гостящий в Финляндии американский финн, с которым Йере случайно встретился за одним столиком в ресторане «Алко». Это был господин по имени Исаак Риверс, по профессии массажист, по званию «врач-физиотерапевт», по внешности сангвиник, а по природной склонности большой любитель пива, привыкший заботиться о том, чтобы горло его всегда было смочено, так же как волосы напомажены. Знакомство состоялось после третьей кружки пива, и они сразу же перешли на «ты».

— Ты живешь вовсе не в той стране, в какой следует, мистер Суомалайнен, — сказал физиотерапевт, бегло ознакомившись с биографией Йере. — Я бы с твоими способностями давно переехал в Америку, где сосредоточено все, что есть величайшего в мире.

— Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, — отвечал Йере. — Я ведь по профессии преподаватель иностранных языков и журналист, а в Америке, кажется, нет недостатка ни в тех, ни в других.

— О, конечно, недостатка нет. Это верно. Но я же сказал, что Америка держит во всем мировое первенство, и поскольку ты, как я узнаю, величайший на свете правдолюбец, дядюшка Сэм наверняка примет тебя с распростертыми объятиями.

Йере на минуту отдался размышлениям, а затем задумчиво произнес:

— Я душой и телом финн — об этом говорит даже мое имя.[1] Не могу я бросить родину.

Мистер Риверс снисходительно улыбнулся:

— Родина для человека там, где он может свободно говорить правду. Из тебя быстро получится гражданин вселенной, только тебе надо переменить имя на… Джерри Финн! Да, но говоришь ли ты по-английски?

— Почти так же хорошо, как англичане, и лучше, чем американские финны, — отвечал Йере с некоторой гордостью, потому что в его крови накапливались градусы и он достиг той степени опьянения, когда у человека на кончике языка скачет маленький хвастунишка.

— Ну вот, о'кэй! — воскликнул мистер Риверс, который сорок два года назад мальчишкой батрачил в здешних краях и которого в водной деревне Илмойла звали когда-то Ийсакки Иокинен.

И случилось так, что судьба поплевала на палец и перевернула страницу, — как сказал бы наш писатель Хенрикки Юутилайнен. Мистер Исаак Риверс и журналист Йере Суомалайнен стали хорошими друзьями. Йере всерьез решил сделаться гражданином вселенной, и мистер Риверс сам предложил быть его поручителем.

На другой день они отправились в консульство Соединенных Штатов. Мистер Риверс излагал консулу суть дела, а Йере служил им переводчиком. Йере сделал решительный шаг: подал в консульство заявление со всеми нужными бумагами и предупредил профессора Колунова о своем уходе с поста редактора газеты, — как только будет получено иммиграционное разрешение.

Профессор права, толстяк, обладавший званием почетного доктора одиннадцати иностранных университетов и маленькими живыми глазками, пронзил Йере взглядом и с удивлением спросил:

— Зачем это?

— Мне нужно переменить климат, — отвечал Йере.

— Неправда! Вы величайший на свете лжец! Вы обманываете даже тогда, когда говорите правду.

— Главное — быть хоть в каком-нибудь отношении величайшим в мире, — не без скромности заметил Йере.

— Вы вечно чем-то недовольны, — продолжал одиннадцатикратный почетный доктор. — Вам нужен райский климат и избранное общество преисподней, иначе вам все не по душе. Так, стало быть, перемена климата?

— Вот именно. Особенно не по душе мне пришелся климат тюрьмы.

— А как же идеалы? Год назад вы обещали посвятить всю свою жизнь правде и только правде. Эмиль Золя говорил: «Правда отправилась в далекий путь…»

— Я тоже отправляюсь, — перебил Йере.

Правдолюбивый юрист двинулся на Йере, словно танк, глядя ему прямо в глаза и подавляя всякую попытку захватить инициативу в разговоре.

— Господин магистр, — проговорил он не без иронии, — у французов была поговорка: «Лучшее лекарство от перхоти — гильотина». А я вам скажу: лучшее отрешение от правды — покинуть редакцию «Правдивого слова» немедленно, не дожидаясь иммиграционного разрешения.

В жизни Йере это был шестнадцатый случай, когда ему давали полный расчет. Он поспешил в гостиницу «Хельсинки», чтобы повидать мистера Риверса, но тот испарился, точно эфир. Лишь в книге записи приезжающих появилась лаконичная отметка: «Уехал обратно в США». Йере снова оказался носителем свободы мысли и частной инициативы. Поскольку в результате правдолюбивой газетной деятельности у него не оставалось ни малейших шансов вернуться к учительству, он стал давать частные уроки тупоголовым второгодникам и едущим за границу коммерсантам; знание языков у тех и других было примерно равноценное. Некоторым приходилось придерживать пальцами челюсть, чтобы с грехом пополам выговорить два-три английских слова. А иные оптимисты надеялись овладеть иностранным языком, таская учебник в кармане. Йере не пытался поколебать в них этой уверенности, поскольку ему надо было как-то жить.

Через полгода Йере получил от мистера Риверса следующее письмо:

Йере ответил doctor'y Риверсу, что ждет своей очереди. С этого момента он сделался грустным, ушел в себя и начал читать Шопенгауэра. Ему доставило бы удовольствие написать doctor'y Риверсу несколько правдивых слов, но он испытывал невольное почтение к человеку, который прожил на свете шестьдесят четыре года. Впрочем, он теперь отлично понимал тех, кто уважает только возраст вин да коньяков.

Чтобы не замедлять течения нашей повести, опустим целый ряд важных подробностей, перешагнем через психологические обоснования и перенесемся из января прямо в июнь. Незадолго до Иванова дня Йере Суомалайнен свято поклялся, что не собирается свергать правительство Соединенных Штатов силой оружия, что на его репутации нет политических пятен и что им движет искреннее желание стать гражданином вселенной, обе ноги которого твердо стоят на земле, а обе руки воздеты к небу.

После долгих перекрестных допросов чиновники подвергли исследованию его воинский билет, отпечатки пальцев, легкие, сердце, мочу, кровяное давление и семейное положение. Установили, что Йере Суомалайнен не находился под опекой, что у него не было внебрачных детей и алиментных обязательств, что в его роду никогда не замечалось умопомешательства, алкоголизма, многоженства, шестопалости, клептомании, боязни темноты.

Для читателя, может быть, важно сразу же узнать и приметы Йере Суомалайнена. Рост — шесть футов и два дюйма; вес — сто восемьдесят три американских фунта; раса — белая; цвет глаз — при электрическом освещении серо-стальной, при дневном — голубой; цвет волос — довольно светлый шатен, в напомаженном состоянии беличье-рыжеватый; форма лица — довольно продолговатая; нос — прямой и обыкновенный; зубы — собственные. Прочие приметы: бороды не носит, фон ногтей относительно светлый; на голенях и предплечьях обыкновенный волосяной покров; говорит по-фински, по-шведски и по-английски; носит очки и не видит в темноте; по натуре неагрессивен, несколько застенчив, а иногда склонен к широким жестам: дал без пререканий отпечатки пальцев, дюжину фотографий и назвал размер ботинок; без сопротивления согласился на прививку оспы и сыпного тифа и поклялся честью и совестью, что все данные им сведения верны.

Итак, Йере Суомалайнен превратился в гражданина вселенной. До отъезда из Финляндии он сменил имя и фамилию на Джерри Финн, о чем в «Официальном вестнике» и в «Новостях дня» были даны соответствующие объявления. В силу этого читателю придется отныне распроститься с господином Иеремией Суомалайненом. И мы ничего не добавим к его доброй и славной родословной. Ибо мы ведь отлично знаем, что большая часть каждой родословной всегда находиться под землей, тогда как мистер Джерри Финн поныне ходит по земле.