"Бойтесь напуганных женщин" - читать интересную книгу автора (Кондрашова Лариса)

Глава третья

Эта ее шутка оказала странное действие: Надю будто ударили по лицу. Она вздрогнула и даже съежилась, жалобно улыбнувшись на удивленный взгляд подруги.

Тоня кивнула своим мыслям. Значит, Надя вышла из своих испытаний с куда большими потерями. Этот затравленный взгляд… Он вообще не вязался с характером Надежды. По крайней мере с тем характером, который Тоня знала. Как будто однажды она чему-то очень напугалась и с той поры так и пребывала в состоянии постоянной настороженности, чтобы при первом звуке опасности спрятаться под панцирь…

Да и Тоня, как нарочно, все время тычет в ее больное место. Хочет сказать, что не знала, будто больное?

Вроде раньше считалась чутким человеком, а сегодня уже второй раз когти в свежую рану запускает. По крайней мере явно делает подруге больно, хотя назвать ее американкой — что тут такого? Жена американца. А как еще называть ее?

Однако свою поездку — недалеко, всего три километра пути, — Тоня задумала недаром. Есть такие природные феномены, которые лечат одним своим видом. Вот и получается, что хочет она смягчить свою черствость. Потому что должна подруге сочувствовать, ведь и сама на том же обожглась. Вынуждена была враз изменить свою жизнь не потому, что очень хотела перемен, а потому, что к переменам ее вынудили обстоятельства.

Тоня ничего не говорила, пока машина поднималась на перевал, и не пыталась разрядить возникшее в салоне напряжение, а просто остановила свою «Нивушку» на небольшом участке дороги, на которую давний оползень обрушил когда-то огромный кусок скалы.

Дорогу от камней очистили, и образовалась довольно обширная площадка, на которой теперь шоферы-дальнобойщики порой отдыхают. От нее вниз уже появилась тропинка — там из скалы пробил себе дорогу родничок.

Его любовно обложили камнем. Для тех, у кого не было с собой кружки, здесь же имелась дежурная, цепью к скале не прикованная и даже странно, что так долго сохранившаяся.

Но повела Тоня подругу не к ручейку, а совсем в другую сторону, на край дороги, к казавшемуся хрупким ограждению.

— Смотри!

И даже рукой провела вокруг, словно в дар отдавала.

— О Господи!

У Нади невольно вырвался восторженный крик.

Вокруг, насколько хватало глаз, высились горы, а круто вниз обрывалась такая глубокая пропасть, что казалось, ей нет конца. Горы еще не обзавелись зеленым покровом, и потому те, что подальше, казались отчего-то фиолетовыми, а на тех, что поближе, картину все-таки разрежали зеленые сосны. Без них бы пейзаж вокруг показался декорацией к триллеру.

Зато горы, встающие далеко на горизонте, гордо несли свои белые шапки с вечными снегами. И казалось, что там, на их вершинах, живут ангелы, взирающие сверху на этот изломанный, непостоянный мир, в котором нет абсолютной гармонии, а есть места для взлетов и падений и где даже небо не устроено для того, чтобы можно было парить в нем вечно.

Нигде не замечалось никакого движения, точно молодые женщины были одни в этом диком, далеком от цивилизации мире.

Небо синело над ними не так высоко, как на равнине. И было почти доступно для желающих взлететь. Дело оставалось за малым — у женщин не было крыльев. Да и так ли уж хотелось им летать? Им хватало предчувствия полета.

Вечернее солнце, пройдя свой полуденный пик, лениво скатывалось к горизонту. А горы поднимались все выше и выше, словно пытались достичь недоступной им высоты или нанизать небесную синь на свои острые пики.

— И человек еще смеет называть себя царем природы! — прошептала Надя, потихоньку отходя от края. Пояснила рядом стоящей Антонине: — Даже голова закружилась от такого величия.

Тоне казалось, что этот пейзаж должен вызывать совсем другие чувства. Голова закружилась. А дальше? Ничего внутри не затрепетало, не появились мысли о вечном, о тщетности сиюминутного?..

— А я, глядя вокруг как раз с этого места, всегда прихожу к мысли, насколько ничтожны наши усилия как-то по-особому организовать свою жизнь в сравнении с окружающим миром…

— Эй, подруга, — затормошила ее Надя, — ты изобретаешь велосипед. Ведь именно от осознания собственной ничтожности всякие отшельники, пустынники, схимники удалялись от людей, чтобы лишний раз напомнить себе об этом. Вот ведь как просто: мы ничтожны, жизнь коротка, а Вселенная бесконечна — и так далее. Из этого следует только одно: сиди и не чирикай, не так ли?

Тоня смутилась:

— А разве и в самом деле наша жизнь не коротка, чтобы тратить ее на людей ничтожных?

— А вот это уже лучше. Правда, нельзя сказать, что такая мысль есть нечто возвышенное…

— Для меня — возвышенное, — буркнула Тоня. — До приезда в Раздольный я переживала о такой ерунде! Что подумает мой муж, что скажет, что сделает, не будет ли он недоволен? Я даже о себе забыла. О своих желаниях. О своих талантах, наконец!.. Может, мои деревянные скульптуры и уродливы, и несовершенны, но я делаю их, и мое сердце поет. Представь, раньше я не могла позволить себе мастерскую…

— Ты хочешь сказать, Михаил тебе не разрешал?

— Конечно же, нет, — сконфузилась Тоня, — я стеснялась ему об этом сказать. Боялась, что станет смеяться. Ведь мой муж считал, что не бывает талантливых женщин-художниц. Он всегда смеялся: назови мне хоть одно имя художницы, прославившейся в веках. Не можешь? То-то же! Вообще-то я и не думала о славе, но мне хотелось самовыражения, вот этого сладкого трепета в груди, который все-таки отличается от оргазма!..

— И теперь ты от всего суетного освободилась?

Не освободилась! Сегодня у Тони мысли были вовсе не возвышенные, как она говорила подруге. Чем больше она смотрела на суровый пейзаж, тем больше сжималось сердце. Она умрет, а эти горы как стояли, так и будут стоять. Им никакого дела нет до глазеющих на них людей. Стоит им лишь чуть-чуть пошевелиться, как этих двоих просто не станет на свете! Они рухнут вниз вместе с краем пропасти…

— Так говоря о людях ничтожных, кого ты имела в виду? — поинтересовалась Надя. — Уж не своего ли мужа? К Михаилу, конечно, много эпитетов можно придумать, но уж никак не ничтожный…

— Почему обязательно Михаила? — отчего-то рассердилась Тоня. — Я сказала просто так, вообще…

— Ну, если вообще, тогда о чем говорить? Знаешь, я думаю, для того чтобы человек мог философствовать, глядя на окружающую природу, ему надо быть свободным.

— От чего?

— От сиюминутного. Включая, кстати, воспоминания.

— Да я и не вспоминала вовсе, просто к слову пришлось. Ты сама начала говорить…

— Поехали домой, — схватила ее за руку Надя. — Мне хочется опять сесть в твое уютное кресло и выпить хваленого ликера. Видимо, как раз прошлое меня буквально распирает изнутри, и чтобы жить в этом природном величии, мне надо стравить воздух отмирающих воспоминаний. Пока они не взорвались у меня внутри.

— Странная реакция на красоту. Или, может, ты ее так и не увидела?

— Увидела. Но я же объясняю: мне некуда ее принимать. Понимаешь, моя духовная оболочка заполнена жидким взрывчатым веществом. Кажется, оно называется нитроглицерин. Все остальное, что происходит в моей жизни, не может проникнуть внутрь — некуда. Я смогу созерцать окружающий мир и на него реагировать, только когда солью эту гадость с души.

— Ты хочешь слить ее в мою душу? — усмехнулась Тоня, заводя мотор.

— Мы сольем ее в пустую бутылку из-под ликера, который выпьем, а потом бросим вниз, вот в эту пропасть.

— Хорошо, давай вернемся. Но природу засорять нехорошо.

В свое время, когда она только приехала, горы произвели на Тоню совсем другое впечатление. Она просто влюбилась в них. Правда, старалась вниз не смотреть. Пропасть тянула ее к себе так же, как и горы. Но если первые предлагали на них влезть, взглянуть на мир с высоты, то вторая змеиным языком шептала: «Вглядись в меня! Наклонись ниже, еще ниже, там, у меня в глубине, есть то, что тебе нужно!»

Наверное, Надя права: эти горы надо созерцать совсем в другом состоянии. Может, в том, каковое создают для себя йоги, занимаясь медитацией.

В монастырях монашенки добиваются того же неустанными молитвами. А Тоня? Может, ей, как и Надежде, тоже нужно слить с души гадость, чтобы воспринимать природное величие как поток гармонии, вливающийся в душу?

Ну вот, пока Тоня так стояла и размышляла, уже и солнце повисло над Пшадой, цепляя вершину своим нижним краем. Некоторое время оно еще повисит, а потом ухнет вниз, и на земле наступит темнота. По крайней мере Тоне так казалось — ухнет. Наверное, от того, что после четырех часов дня она всегда работала то ли в своем парке, то ли в бассейне, и когда среди работы наступала темнота, ей чудилось, что ночь приходит слишком быстро. Вот только что было светло и тепло, а сейчас уже темно и прохладно.

Как ни странно, в поселке не было комаров. То есть она сидела по вечерам на открытой террасе, даже зимой, если было не слишком холодно, и теперь, с наступлением весны, в кресле-качалке, завернувшись в плед, читая книжку под затейливым бра, и ни разу не услышала их назойливого жужжания.

Странно, что она все время забывала спросить об этом у соседки Маши, которая порой любила сбежать из своего шумного, беспокойного дома, где резвились трое ее сыновей-погодков и муж Леня, не уступавший в шумливости сыновьям.

У нее на Тониной веранде было свое кресло, в которое она со стоном плюхалась и произносила протяжно:

— Хорошо-то как! Тихо… Титова, ты живешь в раю и этого не ценишь!

Она звала Тоню по фамилии, кстати, как и Хромой Костя, потому что работала заведующей местным детским садом и уже дважды заключала с Тоней договор по оформлению то игровой комнаты, то своего кабинета.

Вслед за ней к Тоне пытались просочиться и ее дети, и муж, но Маша их безжалостно выпроваживала:

— Нет-нет, только не это! Идите домой, я сейчас приду. — И, понижая голос, объясняла Тоне: — Сюда их пускать нельзя. Они разнесут ее вдребезги!

— Чего ее-то?

— Тишину.

Сегодня Маша, похоже, не придет, так что в ее кресле расположилась Надя. И если выражение лица Маши не нужно было особенно разглядывать, она и так вся на виду, то лицо Нади оказалось в тени, и Тоня стала думать, как бы ее оттуда вытащить.

— Давай подвинем кресло поближе, — сказала она в конце концов без всяких там хитростей, — а то я не вижу твоих глаз.

Она на скорую руку накрыла столик, который был привинчен к стене и служил чем-то вроде эстампа с наскоро сработанной инкрустацией, а в случае необходимости устанавливался на скрытую за ним же опору.

Специально по размеру столика Тоня вышила крестиком — пришлось вспомнить детство! — несколько салфеток. На нем как раз помещалось небольшое блюдо с фруктами — по причине раннего времени сплошь экзотическими вроде киви и бананов, кроме разве что яблок. А также графинчик с ликером, пара рюмок и пара десертных тарелок.

— Как у тебя устроен быт! — завистливо выдохнула Надя. — Такое все домашнее, забытое. Надо же, вышитый крестиком Винни Пух! Ты всегда была мастерица украшать свое жилище.

— Раньше я все это покупала.

— А сейчас… сама, что ли, вышила?

— Конечно!

— Завидую.

— Да чему тут завидовать? — удивилась Тоня. — Знаешь, какой у меня оклад? Четыре тысячи рублей! Примерно сто сорок долларов.

— Как же ты живешь?

— Представь себе, мне хватает! Правда, изредка у меня случается шабашка… На днях я посмотрела в старую косметичку — она у меня вроде сейфа, — в ней шесть тысяч рублей. Выходит, еще и остается.

Она рассмеялась. Надя смотрела на нее с недоумением.

Не поняла! Она просто не могла себе представить, чтобы жена известного в городе делового человека — Тоне не надо было себе в чем-то отказывать, потому что ее запросы, не то чтобы скромные, но умеренные, удовлетворялись в полной мере, — вдруг добровольно уехала в эту глушь, чтобы здесь вырезать из старых пней каких-то животных. Кстати, куда она их потом денет? Так и оставит в своем саду?

Интересно, Надя ничего такого не произносила вслух, но Тоня легко прочла все по ее лицу.

Обе они хороши! Наверное, потому в свое время и подружились, что и в той, и в другой есть нечто, гонящее их вперед и в даль, порой неведомую для них самих.

— А почему бы тебе не организовать музей? — задумчиво проговорила Надя.

— Музей? — Тоня подумала, что ослышалась.

— Ну да, назвала бы его как-нибудь вроде «Природа и мы». Бросила бы клич: мол, кто увидит в округе какой-нибудь камень необычной формы, везите его сюда! Или хотя бы скажите, где он находится. Вот тебе и сад камней. А между ними — твои деревянные скульптуры.

Надя высказывала все, что приходило ей в голову, как будто у нее под влиянием горного воздуха открылся какой-то клапан в душе, до сих пор намертво закрытый… Или она боялась начинать разговор, каковой совсем недавно просто рвался у нее с языка, и теперь тянула время, потому что никак не могла начать. Ведь сейчас все так хорошо, и эта тишина, и воздух, и внимательные глаза подруги напротив, но стоит только начать, как сразу все рухнет.

Но Тоне Надино предложение понравилось. Как раз этого ей все время и не хватало: деловой жилки. Так бы она и в самом деле все строгала да строгала, пока весь участок не заполнила.

— А знаешь, в этом что-то есть… — Тоня покрутила в пальцах крошечную рюмку. — Странно, что мне такое даже в голову не пришло, а ведь таким образом можно было бы даже привлечь к нам туристов. Я все думала: такая красивейшая природа, благодатный климат, а люди живут, как бы поточнее выразиться, вприглядку, что ли…

— И построить поблизости дегустационный зал вашего совхоза…

— Мы же не производим готовые напитки, — улыбнулась Тоня, — а только так называемый виноматериал.

— Ну и что же, можно дегустировать напитки из вашего винограда. Допустим, часть платы за сырец получать готовой продукцией. Между прочим, это могло бы быть выгодным делом. Может, раза в два выгоднее, чем этот ваш виноматериал. Хранить его в таких небольших бочках, я видела в кафе… Или вот пусть дегустируют вина, приготовленные вашими народными умельцами вроде Кости и твоей соседки…

— Маши.

— Наверняка здесь живет не одна такая Маша.

— Я смотрю, ты в бизнесе поднаторела, — заметила Тоня со странной ревностью. Надя не успела приехать, как увидела то, что лежало на поверхности и до чего сама Тоня век бы не додумалась.

Да и многие бы не додумались. Русский народ отчего-то в своей массе малопредприимчив. Она знала, что друзья ее родителей, сплошь и рядом имеющие собственные дачи, предпочитают лучше закапывать урожай, чем продавать его… Этакая брезгливость интеллигенции к труду продавца. Тянется она с давних времен, когда торговля не была цивилизованной, а сплошь хамской и когда дородные тетки за прилавками позволяли себе безнаказанно глумиться над нищей — но с высшим образованием! — прослойкой общества.

— Еще бы! — хмуро отозвалась Надя. — Если бы ты знала, как пришлось мне выкручиваться, чтобы найти сбыт нашим цветам… Бизнес! Да я была самой обычной торговкой! Мелкий опт, так это называется. По крайней мере сначала это была всего лишь мелкая торговля. А потом мы начали зарабатывать неплохо. Очень даже неплохо… Говорю — мы, хотя подразумеваю — я. Все-таки Грэг возил меня к оптовикам. По мере надобности…

— Кто мог знать, что, отправляя тебя в Америку, мы не куем твое светлое будущее, а приговариваем тебя к чему-то недостойному. Ты ведь и до того жила неплохо. По крайней мере в городе тебя уже знали как хорошего адвоката… Муж у тебя был не из худших. Ты не захотела его простить, хотя он покаялся. Ладно, тогда подумала я, Америка так Америка. Хочется — хуже, чем болит! В твоей жизни все должно было устроиться так хорошо, что все стали бы тебе завидовать…

— А ведь завидовали. Только не мне, а моему мужу. Такие же лузеры,[2] как он. Они считали, что ему повезло с женой. Американка не стала бы так пахать. Но это все были цветочки…

Теперь она уже основательно помрачнела. Даже на лбу появилась глубокая складка.

— Знаешь, я нисколько не удивлюсь, если выяснится, что меня ищет Интерпол.

Тоня изумленно взглянула на подругу:

— Это шутка у тебя такая?

— Если бы! Ладно, хватит тянуть кота за хвост. В общем, я к тебе приехала спрятаться.

Вместо того чтобы испугаться, Тоня рассмеялась:

— Неужели наше исконно российское неуважение к закону прокралось вместе с тобой за океан?

— Это хорошо, что ты шутишь, — неуверенно проговорила Надя, — но, возможно, когда ты узнаешь все…

— Надеюсь, что узнаю, — мягко проговорила Тоня, приподнимая рюмку с ликером. — Соловья баснями не кормят. Давай вначале выпьем, а потом споешь. — Она опять рассмеялась и, с трудом подавив смех, проговорила: — Прости, что-то на меня некстати веселье напало.

— Да нет, ничего, смейся… Подожди, я кое-что принесу.

Надя ушла с веранды, и видно было, как она включила свет в комнате, в которую Тоня отнесла ее вещи.

— Вот смотри.

Она поставила на пол небольшую стопку книг.

— Ты привезла с собой книги? — удивилась Тоня, коснувшись рукой переплета. — Да какие толстые! Читаешь в подлиннике? Жаль, я не настолько знаю английский язык. Разве что со словарем.

— Ничего, это содержание станет понятно тебе и без словаря.

Она взяла верхнюю книгу, положила на столик перед Тоней и открыла ее не глядя.

Внутренность книги была предварительно выпотрошена, неумело вырезана ножом, и все опустошенное пространство оказалось заполнено пачками долларов. Тоня взяла наугад следующую книгу — то же самое.

— Сразу видно, боевики ты смотрела, — пробормотала она. — А как же через контроль ты все это пронесла?

— И не говори. Решила — будь что будет. Американцы вообще не проверяли. А наши спросили, что за книги, я сказала: «Словари. Я переводчица». Они и не стали просматривать. Это ведь и в самом деле словари…

— И сколько здесь денег?

— Двести тысяч долларов.

— Не хило!.. Заработала?

— Украла.

Тоня внимательно посмотрела на подругу, как бы проверяя: она не ослышалась?

— Да-а… Чтобы тебя до такого довести, надо постараться… И где ты их взяла?

— У мужа.

— Кто-то говорил, лузер, то да се. Хотя однозначно у неудачников не бывает таких денег. Надюша, ты выдаешь мне информацию кусками, потому я и не могу ее как следует осмыслить. И тем более дать оценку.

Надя неуверенно улыбнулась, точно прислушиваясь к собственным словам:

— Я имею в виду, что эти деньги мы вместе заработали. А если быть совсем точной, я заработала. Так что в некотором роде это не чистая кража.

— Тогда зачем ты об этом говоришь? Если ты и в самом деле зарабатывала, то, наверное, имела право на свою часть… Однако эта сумма… Немалая даже для такой богатой страны, как Америка.

— Но мы ведь не платили налоги. Грэг нигде в декларации этих денег не показывал.

— Все равно это слишком много. Неужели ты смогла за полтора года столько заработать? Каким образом, если, конечно, это не коммерческая тайна?

Надя встала из кресла и через минуту вернулась с сигаретами в руках.

— Я закурю?

— Пожалуйста, мы же все равно на свежем воздухе!

Продолжая вертеть в пальцах сигарету, Надя наконец прикурила от разовой зажигалки и мрачно усмехнулась:

— Ты хочешь знать все в подробностях, но зачем? Чтобы тоже поехать в Америку и так же заработать?

И в самом деле, что за допрос с пристрастием? Тоня самой себе удивилась. Думала, что Надежда врет и деньги заработаны вовсе не на цветах? Но если она сама не хочет говорить правду, то кто ее заставит?

— Думаешь, Грэг пожалуется на тебя в полицию?

Надя неуверенно улыбнулась и пожала плечами:

— На самого себя? Мы же с ним муж и жена. Если я бы не знала их законов, то у него-то даже адвокат имелся… Грэг! Да и жив ли он?

— Что ты такое говоришь?!

— Не обращай внимания… Что-то мысли у меня разбегаются.

Надя описала рукой с сигаретой круг, словно призывая саму себя держаться определенной темы.

— Однако как трудно в чем-то признаваться. Если ты совершил что-то недостойное, то в пересказе все равно стараешься себя хоть как-то оправдать… В последнее время Грэг был так уверен в том, что ему удалось запугать меня, что он даже особо не таился, когда набирал код сейфа с деньгами. Он отбирал у меня все до копейки, и я даже не пыталась что-то заначить. Сначала он выгонял меня из комнаты, когда зачем-нибудь ему требовалось открыть сейф, а в конце почти не предпринимал каких бы то ни было предосторожностей.

— Ты сказала — запугать? И что, было чем?

— Было, — нехотя кивнула Надя. — Я ведь у него вторая жена. А первая тоже была русской… Вот опять, не отвечаю прямо на твой вопрос, а начинаю как бы издалека.

— Ну и что, — Тоня погладила ее по плечу, — мы же никуда не торопимся. И вообще расслабься, не на допросе… Кстати, ты извини, подруга, тогда я не могла тебе об этом сказать. Ты была такой счастливой…

Что это, повтор пошел? Только что Надя говорила, как на своей свадьбе Тоня лучилась счастьем, теперь она говорит ей то же самое. Но у Тони по крайней мере жених был такой, что другие девушки завидовали, чего о женихе подруги никак не скажешь. Надя смотрит на нее с ожиданием? Ах да, Тоня забуксовала на «счастье». Надо пояснить:

— …Тогда я подумала, что любовь и в самом деле зла. Чтобы полюбить такого козла, рыхлого, пузатого, старого и пошлого, надо очень постараться. Ты же у нас всегда была как конфетка! Вон и сейчас нисколько не располнела. Талия по-прежнему пятьдесят восемь?

— Нет, уже шестьдесят четыре, — невольно улыбнулась Надя. — А насчет любви… Я так хотела уехать в Америку, что согласна была и вправду полюбить козла. Какими дурами мы все-таки бываем!

Она залпом выпила рюмку, точно это была водка, а не сладкий ликер, и шумно выдохнула.

— Правду говорят, хорошо там, где нас нет. А ведь многие из русских хотели уехать в Америку. Она казалась какой-то особой благословенной страной, этаким раем на земле… Ко всему прочему и наши средства массовой информации тогда захлебывались: американцы любят русских женщин! Хотят жениться на русских женщинах, потому что американки все как одна феминистки, не дают им, несчастным, развернуться, почувствовать себя мужчинами… Русские женщины такие самоотверженные, честные, порядочные… Какая ерунда! То есть, наверное, большинство русских женщин такие и есть, но и американки тоже по-своему хороши. Для американцев. Успешные американские мужчины спокойно женятся на своих соотечественницах, живут с ними счастливо и не помышляют ни о каких женах-иностранках. А вот такие, как Грэг…

Надя нервно сглотнула.

— Ты уже пару раз упомянула слово — лузер, но я не поняла, к чему? — подсказала Тоня, чтобы не длить паузу.

— К тому, что мужики глупые, ленивые, те, кто не хочет работать, живут в стране всеобщего благоденствия… скажем так, не лучшим образом. Так же, как и у нас, в Америке что потопаешь, то и полопаешь. И вот тут-то пригождаются русские женщины, которые во имя семейного благополучия привыкли пахать как лошади. Пока это они получат грин-карту, чтобы хоть как-то сравняться в правах с коренными американками!.. И во имя этого терпеть, терпеть…

— Понятно, что грин-карта была вопросом времени, но ведь вовсе не это тебя напрягало.

— Ты права. Дело даже не в том, что наши женщины пашут во имя семейного благополучия. Наши женщины пашут во имя своей светлой мечты. Они тащат свой воз — или свой крест — безропотно потому, что не видят убогости той дороги, по которой идут…

— Ты не очень круто завернула?

— Нисколько. Разве нам нужны дворцы и принцы? На самом деле вовсе нет, потому что все декорации к нашим сказкам мы изготавливаем вот этими самыми руками и вот этой самой головой! Опять не поняла?

— Сложновато! — улыбнулась Тоня. Вон как из подруги эмоции хлещут. Видно, натерпелась.

— Мы сами для себя феи, наша волшебная палочка у нас в голове. Коснулись мы ею хамоватого мужчины-уродца — трах-тиби-дох! — и вот он уже красив и благороден. Коснулись палочкой жалкой лачуги — и вот она уже дворец! То, что на самом деле видят другие, нам все равно. У нас свое собственное видение.

— То есть ты хочешь сказать, что окружающий мир у каждого свой, иными словами, ваш холст — наши краски? Знаешь, по-моему, есть такая философия.

— Не знаю, — сказала Надя, — до всего этого я сама додумалась.