"Бойтесь напуганных женщин" - читать интересную книгу автора (Кондрашова Лариса)

Глава девятнадцатая

Тоня не нашла подноса, а поставила все на большую, похожую на блюдо тарелку и пошла в гостиную, но у самой двери будто споткнулась и попятилась обратно.

— Ты чего? — удивился Костя, когда она уперлась в него спиной.

— Они целуются.

— Ну и что же? Это вовсе не тот процесс, который нельзя прервать, — хмыкнул он и грудью стал вытеснять ее обратно.

— У тебя кто здесь убирает? — с долей ревности поинтересовалась Тоня, все же задержавшись в коридоре и поглядывая по сторонам.

— Никто, — сказал Костя. — Я считаю, что, пока ты не женат, посторонним женщинам не стоит появляться в твоем доме. Женщины любят домысливать то, чего нет.

— Но мы-то с Надей здесь.

— Это форс-мажор. По крайней мере для Нади.

— Ты жесток.

— Нет, я однолюб.

— Слушай, Бриз, ну что ты врешь? Хочешь сказать, что однолюб — тот, кто любит каждую женщину по одному разу?

— Титова, почему ты мне все время хамишь?

— А ты мне лапшу на уши вешаешь. Только вот не пойму — для чего? Я тебе не священник, чтобы твои исповеди слушать. И не мамочка, чтобы следить за твоей нравственностью!

— Ладно, пошли, люди нас и вправду заждались.

Тоня нарочно говорила с Костей не понижая голоса, чтобы Надя услышала ее и… ну, чтобы не конфузить ее. Или она целуется с другим нарочно, чтобы возбудить ревность бывшего любовника? Тоня про себя посмеялась: Костика вряд ли этим достанешь. Он просто лишний раз философски скажет, что раз сами женщины так непостоянны, чего тогда требовать от него?

Надя взяла себя в руки или Лавр отодвинулся, однако когда Тоня с Константином вошли в комнату, оба сидели рядом, но без всякого намека на интим.

Потом все четверо сели вокруг круглого стола, крепкого, старинного, — наверное, такие были в моде лет пятьдесят назад, — и пока Костя разливал вино, Тоня положила в вазу яблоки, которые нашла в ящике на кухне, и нарезала кусочек сыра, сиротливо лежавшего на полке в холодильнике.

Странная собралась компания под крышей дома Кости Бриза. Волей обстоятельств оказавшиеся вместе Надя и Лавр украдкой друг от друга посматривали: он — на Тоню, она — на Костю.

Костя наблюдал за ними, скрывая улыбку, а Тоня делала вид, что ничего не видит и не понимает.

— Что же, мы так и будем всю ночь сидеть в твоем доме? — поинтересовался Лавр.

— А куда бы ты хотел пойти? — спросил Костя. — Насколько я понял, сель захлестнул поселок, но мы пока не знаем, какие улицы им накрыты. Ниже всех дом Надежды. Мужайся, Надя, твои теплицы скорее всего под грязью… И конечно, мы не знаем о жертвах. Одна надежда, что люди сравнительно недавно уже переживали это бедствие, так что успели залезть на крыши… Не будем до срока гадать…

— А мы-то с Антониной именно гадали — что за грязь? — грустно усмехнулась Надя. — Я думала, грязь — понятие иносказательное. Какая-нибудь неприятность морального плана.

— Ты хочешь сказать, что Тоня знала про сель? — не поверил Константин.

— Выходит, знала. Глядя на кофейную гущу, Тоня сказала, что меня ждет грязь, которая все закроет, а ее — заденет только краем.

— Все правильно: дом Антонины стоит выше твоего.

— Как-то странно, что мы сидим и пьем вино, в то время как там, возможно, гибнут люди, — проговорила Тоня. — Как будто пир во время чумы.

— А мне все же покоя не дает мысль о Михаиле. Неужели он погиб?

Это, значит, Наде не дает покоя?! Она хочет сказать, что Тоня такая бездушная, что о муже и не вспомнила?!

— Во всяком случае, если он попал под сель, то спастись у него возможности не было, — высказался Лавр.

— Думаю, никому из нас не стоит винить себя в стихийном бедствии. Погибнуть мог каждый.

— И я — одной из первых?

Надя, кажется, только теперь осознала, чего она избегла.

— Тошка, а ведь ты, возможно, нас спасла.

— И не сиди, не смотри такими страдальческими глазами! — прикрикнул на нее Костя. — Опять станешь говорить, что ты во всем виновата?

— Но ведь я его оттолкнула…

— А должна была обнять? — Надя сразу приняла сторону Кости. — Между прочим, я тоже видела, как он хватал тебя за руки. И как полез в карман… А потом погас свет.

— Оборвалась линия электропередачи, — сказал Костя.

— Я на минуту даже испугалась, что у меня случилось что-то с глазами, — призналась Надя. — А потом услышала голос Кости: «Бежим!» Лавр схватил меня за руку, и мы побежали. Раньше я встречала в книгах такое выражение: он услышал дыхание смерти. Сегодня я его услышала…

— Минутку подождите! — Костя поднял палец. — Слышите голоса? У меня всего один фонарь, но кто хочет, может идти со мной.

— Мы все пойдем, правда же, — проговорила Тоня.

Жители верхних улиц поселка собрались у лесосклада. И у всех в руках были разнокалиберные фонари, а кто-то догадливый разводил костер.

Огонь вскоре занялся, и в его свете стали видны фигуры сидящих на бревнах и стоящих людей. По мере разгорания костра они стали тушить принесенные с собой фонари.

Причем те, что сидели, были в основном мокрые и грязные, кутались во что попало, чуть ли не в куски брезента, а те, что стояли — в одежде сухой и наспех наброшенной, — взирали на сидящих со скорбными, жалостливыми лицами.

— Левченки погибли, — тихо перечислял кто-то, — у них дом завалился на спящих, а следом грязью накрыло… Меркурьевы, Иванченко…

— Да откуда вы знаете? — недовольно выкрикнул кто-то. — Темнота же, ничего не видно!

— Скоро помощь подойдет. Военные подъедут на вездеходах. Два вертолета обещали, — проинформировал Костя.

Из двора, в котором жил заместитель директора совхоза по производству Зеленский, вышли сам директор, его зам, двое представительных людей в куртках с большими буквами МЧС, видными даже в неярком свете костра, трое милиционеров, военный в форме подполковника танковых войск…

— Леонид Петрович, — окликнула директора одна из женщин, но тот лишь устало махнул рукой.

Тоня, прислонившись к ближайшему забору, где ее оставил Костя, сейчас следовавший за группой начальства, поневоле слышала странный разговор, происходивший в такое тяжелое для жителей поселка время, вроде и неподходящее для иных разговоров, кроме обсуждения свалившегося на Раздольный бедствия.

Парочка сидела, тесно обнявшись, голова к голове, и шепталась, но не так тихо, чтобы Тоня не могла их слышать.

— Ты прости меня, подлую, — говорила женщина, — сколько крови я тебе попортила, и ради чего? А когда произошло несчастье и я подумала, что ты… что с тобой могло случиться что-нибудь страшное, то и мне, оказывается, тоже жить было бы незачем! Хочешь — верь, хочешь — не верь, но я теперь из дома ни ногой! Никто мне, кроме тебя, не нужен! И родить попробую…

— Правда? — счастливо выдохнул мужчина.

— Доктор сказал, что может получиться. Только весь срок на сохранении пролежу. Но ты ведь меня дождешься?

— Я дождусь вас — тебя и дочку.

— А если будет мальчик?

— Мальчика лучше не надо. Вдруг уродится в отца, такого невидного, неудалого…

— Не говори так! — Женщина прикрыла ладошкой рот мужчине. — Ты у меня самый лучший: добрый, хозяйственный, а еще у тебя есть кое-что, на что другие мужики не глядя свою красу бы променяли!

— Ты меня тоже прости, — проговорил мужчина. — Я ведь тебя убить хотел.

— Значит, заслужила! — сурово сказала женщина.

Они поцеловались и опять зашептались, но теперь так тихо, что Тоня ничего больше не слышала.

«Вот ведь как случается, — думала она, — мы с Надеждой умирали от страха только из-за предполагаемой опасности, а Ира, выходит, не испугалась занесенного над головой топора. Мало того, сидит теперь и планирует жизнь со своим несостоявшимся палачом…»

Она стояла у забора как неприкаянная. Надя с Лавром опять куда-то подевались. В темноте она их потеряла и теперь стояла, почти бездумно глядя на огонь, и чувствовала себя ужасно одинокой.

— Титова, вот ты где! — сказал из-за плеча Костя, трогая Тоню за руку. — Говорят, тебе повезло. Сель задел только кусочек твоего участка — пару соток огорода.

— Небось поломал мои деревянные скульптуры… Бассейн залил… А дом Нади?

— Ну, он же и в самом деле намного ниже твоего. Думаю, вряд ли что уцелело. А уж от теплиц точно остались одни воспоминания. Сейчас подойдут вездеходы, можно будет поехать посмотреть…

— Бедная Надежда, а она только-только жить собралась, новоселье отметила.

— Значит, не судьба, — пожал плечами Костя. — Да если подумать, ей здесь и делать нечего. А что, окрутить этого красавчика — ей раз плюнуть. И мужем он будет для нее как раз подходящим. Что она скажет, то и сделает.

— Откуда ты все знаешь?

— У меня, между прочим, высшее юридическое образование. И я знаю, что такое логика, психология… Или ты думаешь, я всю жизнь сторожем проработал?!

— Чего ты злишься? — удивилась Тоня. — Разве я хоть раз дала понять…

— Может, чего другого и не дала, а понять дала, вот именно. Со дня своего приезда! Считаешь, я тебе не ровня? Между прочим, с твоим мужем мы в одном университете учились, только он немного помоложе… И предки у меня такие, что только гордиться можно. Отец — моряк, капитан первого ранга. Юнгой в войне участвовал… А мать — известная певица. Дед — академик…

— Костя, ты что, остановись! Откуда ты взял, что я к тебе как-то не так относилась? Я вообще никого не видела, когда приехала. От каждого стука вздрагивала. Месяц, наверное, спала вполглаза, все время ко всяким стукам прислушивалась. Даже Джека в дом брала, чтобы он спал возле моей кровати. Только он пес молодой, беспокойный, ночью ему побегать хотелось, а не у хозяйкиной кровати лежать… Ты думаешь, и мне надо из поселка уезжать?

— Еще чего, тебе замуж надо выходить, детей рожать… Тебе вон скоро двадцать девять стукнет…

— Ну и что же? — рассердилась Тоня. — Ты вообще по сравнению со мной старик!

— Ишь ты, задираешься: старик! Но кое-что я еще могу?

Тоня покраснела. Хорошо, что было темно и никто ее смущения не увидел. Этот Костя, он как скажет!

— Считаешь, я должна верить слухам?

— А что слухи говорят?

— Говорят, и в самом деле кое-что можешь.

— Юмористка! Кто ж в таких делах на слово верит?.. Слушай, да ты вся дрожишь!

— Я замерзла.

— Конечно, легкая курточка, а под ней — синтетический свитерок.

Он бесцеремонно расстегнул ее и в самом деле легкую куртку и проверил. Затем, сбросил с себя что-то теплое, на меху, и набросил ей на плечи.

— Пойдем поближе к огню, а то простудишься.

Он раздвинул толпу людей и подвинул Тоню к костру, придерживая за плечи. Она не стала вырываться, как когда-то, а без сопротивления дала себя обнять.

И вдруг вспомнила Людмилу — ту, к которой недавно ходил Костя. Где ее-то дом? Вверху, внизу.

«Хорошо бы внизу, да?» — съехидничал внутренний голос.

И тут же она увидела Людку. Та смотрела на них с Костей с другой стороны костра. Костя, оказывается, тоже ее видел, но не отодвинулся от Тони ни на миллиметр.

— Что, прошла любовь, завяли помидоры? — развязнее, чем хотелось бы, спросила Тоня.

— Не может пройти то, чего не было, — прямо в ухо сказал ей Костя, отчего по телу Тони побежали жаркие мурашки. — Не наезжай на меня, Тошка… Ничего, если я тебя буду так называть? Ты можешь оказать мне милость и в честь моих сегодняшних заслуг считать все мои прежние похождения — болезнью, которая закончилась без особых осложнений?

Откуда-то с перевала донесся звук сирены.

— Что это, «скорая помощь»? — спросила Тоня.

— «Скорая», — кивнул Костя.

— Кому-то стало плохо?

— Нет, кто-то вылез из грязи. Надо же, есть такие люди, которые нигде не тонут.

— Ты так говоришь… Тебе совсем не жалко?

— А чего я должен его жалеть, если он тебя чуть не погубил!

— Так ты хочешь сказать, что это…

Тоня дернулась под его рукой.

— Я должна помочь.

— И без тебя помогли. Твоя подруга с этим… ясенем!

— А почему ты меня не позвал?

Она почувствовала, как он пожал плечами, но потом, подумав, потянул ее прочь от костра.

— Ну ладно, хочешь непременно на него взглянуть? Пошли! Пока «скорая» сюда доедет, у тебя будет минут пять.

Михаил лежал совсем недалеко от нее, на широкой лавке, приколоченной прямо к забору, накрытый какими-то ватниками и одеялами. Он был мокрый, какой-то желто-бледный в свете стоявшего у его изголовья, видимо, Костиного фонаря.

— Миша, это я, — сказала она и взяла его за руку. Совсем мраморно-холодную, будто неживую.

Тоня думала, что он без сознания, но Михаил вдруг заговорил:

— Тато, я идиот! Зачем я сюда приехал? Ведь все было за то, что тебя нужно оставить в покое. Мне даже цыганка говорила, чтобы я в горы не ездил, представляешь? Я никого не стал слушать.

— Тебе, наверное, нельзя говорить? — обеспокоенно сказала она, удивленная его многословием. Может, у него начинается горячка?

— Сейчас мне уже все можно.

— Как тебе удалось выбраться?

— Это тебе удалось, а мне не удалось. Что-то отбито у меня внутри.

— Ничего у тебя не отбито, — сказала Надя, до того молча стоявшая у его ног. — Иначе ты бы не смог столько проползти.

— Наверное, я хотел жить, — попытался улыбнуться он. — Но меня пару раз чувствительно долбануло таким огромным камнем… Хорошо, что как раз поблизости оказался фонарный столб. Его забетонировали основательно. Я был так близко от пропасти, от той черной дыры, куда меня тащила страшная сила… Бог меня наказал! Я вот здесь лежу и думаю, что все дело в моей глупости. Нельзя пугать женщин. Тот американец попробовал напугать Надежду — поплатился, я пугал Антонину — и вот лежу, раздавленный…

— Ты считаешь, это я виновата? — жалобно спросила Тоня.

— Да при чем здесь ты! — мрачно отозвался он.

В этот момент на свет костра подъехала «скорая помощь», и женщина в фирменном медицинском комбинезоне с чемоданчиком решительно подошла, сопровождаемая каким-то пареньком.

— Петя, посвети фарами! — крикнула она водителю. — А то здесь какой-то тусклый фонарь…

Костя рядом с Тоней обиженно фыркнул.

— Лавр! — позвал товарища Михаил.

Тот склонился над ним.

— Возьми у меня в кармане доллары. Они, конечно, мокрые, но я думаю, что вполне платежеспособные. И поезжай со мной, хорошо? Наверняка понадобится кому-то заплатить. Денег не жалей.

О Тоне он даже не вспомнил, весь погруженный в заботы о спасении.

Водитель «скорой» и двое добровольцев осторожно переместили Михаила на носилки и загрузили в машину. Лавр тоже полез в фургон, пошептавшись с Надей.

— Сейчас еще «скорые» подъедут, — сказал Костя, — будем заниматься спасением тех, кого еще можно спасти.

Он вложил Тоне в руку ключ.

— Погоди-ка… — Он ненадолго отошел и вернулся с фонарем. — Вот. Идите с Надеждой ко мне домой и ложитесь спать.

— Может, мы пойдем ко мне? — робко спросила Тоня.

— Не говори глупости, вначале мы твой дом осмотрим, какие там разрушения, мало ли. Огромный кусок скалы на дорогу упал. Кто знает, как это на жилых постройках отозвалось?

— Костя, скажи, почему ты так обо мне заботишься? — спросила она.

— А ты до сих пор не поняла?

Он осторожно поцеловал ее.

— Иди. Ничем вы здесь помочь не сможете. Район бросает к нам такие силы! Специалистов. И перестань себя есть поедом за то, чего ты не совершала и сделать не сможешь! Михаил, как видишь, жив. А помочь тем, кого накрыл сель, ты попросту вряд ли сможешь. Считай, что я буду заниматься спасением… тех, кого еще можно спасти… за нас двоих.

Он оглянулся на одиноко стоявшую Надю.

— За троих. Так что идите и отдыхайте.

Тоня подошла к Наде и обняла ее за плечи.

— Пошли, подруга, наш мужчина сказал, что мы можем отдохнуть, пока он будет геройствовать здесь с МЧС и медиками.

— Лавр сказал, что вернется, как только устроит Михаила… Он рассказывал, как полз по грудь в воде и пару раз его чуть не смыло…

— Я слышала.

— А потом, говорит, когда выполз на сухое место, все равно какое-то время еще полз, боялся, что следующая волна окажется выше и накроет его… Тебе Михаила не жалко?

— Жалко.

Тоня продолжала идти вперед, подсвечивая им с Надей под ноги, чтобы не оступиться.

Едва Тоня открыла калитку, как ей навстречу бросился Джек, жалобно поскуливая. И все тыкался ей в руку, просил, чтобы она его погладила.

— Ты испугался? — Тоня присела перед ним. — Думал, что я оставила тебя насовсем?

— Пошли в дом, — устало сказала ей Надя, — потом нацелуешься со своим Джеком!

— И в самом деле! — Тоня отодвинула от себя собаку. — Прости, Джек, сейчас не до тебя.

Но тот уже успокоился и привычно улегся возле крыльца.

Тоня отворила дверь и, быстро разувшись, прошла в гостиную.

— О, а свечи так и горят. Ну что, будем укладываться?

— Как ты можешь вести себя так спокойно?! — вдруг взорвалась Надя. — У тебя муж, возможно, инвалидом останется, а с тебя как с гуся вода. Целуешься со своим любовником на глазах у всего поселка!

А Костя еще беспокоился, что Тоня все так близко к сердцу принимает. Она, может, и не хотела бы, да добрые люди помогают.

— Ну вообще-то он вовсе не мой любовник. Вернее, он вовсе мне не любовник.

— А мне любовник, но вовсе не мой! — передразнила ее Надя.

— Драться хочешь? — спросила ее Тоня, ни разу в жизни не поднявшая ни на кого руку.

— С кем драться, с тобой, что ли? — пренебрежительно фыркнула Надя.

— Может, ты на Лавре остановишься, а? — жалобно поинтересовалась Тоня.

— Да я вот о том же думаю.

Надя наклонила голову и подперла ее кулаком.

— Два отвергнутых человека, нашедших тепло в объятиях друг друга.

Прозвучало это не слишком весело.

— А с другой стороны… — Надя помедлила, — уж лучше пусть он достанется тебе, чем Людке.

— Но ты же целовалась с Лавром, я видела! — возмущенно сказала Тоня. — Хотела на двух стульях усидеть?

— Думаешь, Костя тебе будет верен? — откликнулась Надя вопросом на вопрос.

— Да ни о чем я сейчас не думаю! — отмахнулась Тоня. — Вернее, думаю — неужели твои двести тысяч пропали?

— Конечно, пропали. Они теперь лежат под тоннами грязи, из которой, как ты правильно заметила, я выползла голышом!

— Слушай, Надюха, но вода же не останется навсегда, она сойдет. И грязь… ее же можно вывезти.

— Ты хочешь сказать, еще не все потеряно?

— Конечно. Во-первых, твои деньги заложены в книгах. Могут промокнуть, а могут — нет. А во-вторых, даже мокрые деньги можно высушить…

— Слушай, Тоха, а ты молодец! Я как-то сразу сникла, решила, что осталась голая и босая. Еще твое гадание вспомнила…

— Ну так я все правильно говорила, ты из грязи так и вылезла без ничего. В том смысле, что твой дом, теплицы… может, и нельзя восстановить, но клад, свой собственный, вполне можно отрыть.

— Лавр и слушать не хочет, чтобы здесь остаться.

— Но он же не знает, что его может ждать под развалинами твоего дома!.. Если ты скажешь ему, сколько он может получить за какую-нибудь неделю работы на раскопках… Пусть даже и месяц!

Надя обняла ее и прижала к себе.

— Прости, подружка, за злость, за ревность, за зависть…

— Ну а завидовать-то мне в чем?

— Не важно, я знаю в чем… Где-то я читала, что испытания очищают. Может, и мне надо было очиститься?.. Вот только Лавр… Он же всю жизнь будет считать меня убийцей!

— А ты его обмани. Скажи, что Грэг на самом деле жив-здоров, потому что ты всего лишь дала ему немножко снотворного…

— Соврать?

— А кто знает, может, это правда. Отчего-то я думаю, что Мишка ничего толком не знал и все придумал, чтобы тебя еще больше напугать… Да и я обещаю, что больше никогда никому об этом не скажу. Пусть под слоем грязи все прошлое и останется.

— Прошлое страха?

— Пусть будет так.

Надя легла спать на диване, а Тоня, за неимением других спальных мест, пошла в соседнюю комнату, где стояла по-солдатски застеленная деревянная кровать. Она не стала раздеваться. Отогнула краешек одеяла, кое-как накрылась и провалилась в сон, как в яму.

Проснулась она от того, что ее обнимали.

— Кто это спал на моей кровати и помял ее? — пропел ей Костя в ухо нарочитым басом. — А почему ты не разделась? Белье на постели чистое.

— Да как-то неудобно, — ответила Тоня, пытаясь подняться.

— А вот это вы, леди, напрасно, — сказал он насмешливо. — Заманить женщину в свою постель, чтобы дать ей ускользнуть? Вы плохо обо мне думаете!

— Костя! Пусти, ты устал. Небось столько пришлось работать!

— Пришлось. — Он сразу ее отпустил и лег на спину. Даже в начинающемся рассвете за окнами было видно, как он хмур. — Бедные люди!.. Еще одна бригада МЧС приехала, военные. Вода сошла, но дома — все, что вниз по улице от твоего дома, — оказались разрушены. Столько труда, столько собственности пропало!

— А Надюшкины теплицы?

— Смеешься?! Какие теплицы! Но человек так устроен: погорюет, погорюет, да опять за инструменты возьмется — жилье восстанавливать, жизнь налаживать.

— Думаешь, и нашу с тобой жизнь можно наладить? — с долей ехидства спросила Тоня. Она имела в виду женщин поселка, которые побывали в его объятиях и с которыми им обоим придется встречаться каждый день.

Но Костя не ответил. Спал.