"Карибские сокровища" - читать интересную книгу автора (Айвен Сандерсон)

В джунглях

Наше нехитрое жилье на горе Арипо в Тринидаде было очень разумно устроено. Не считая палатки и навеса из пальмовых листьев, где мы готовили пищу, у нас была еще не пробиваемая дождем m'jupa, то есть лесная хижина, где мы работали и ели. К ней примыкала расчищенная площадка, а за ней стоял аккуратный маленький домик с каменными стенами и крышей из пальмовых листьев. Ее абсолютно вертикальные стены, гладкие и безукоризненно параллельные друг другу, создала Природа без малейшего вмешательства человека. Узкая дверь и три ступеньки, спускавшиеся к площадке, были такими же творениями природы, как и деревья, стоявшие вокруг. Каприата добавил только крышу и раздобыл три камня для очага, чтобы было где готовить пищу; интерьер он искусно украсил ярким, изумрудно-зеленым мхом и двумя пучками висячих орхидей. (Я знаю в Англии две семьи, которые жили в еще более тесных домишках, чем этот, и обстановка там была столь же скудная, а уж о красотах интерьера и речи нет. Вот вам и достижения цивилизации.)

Как-то раз в тени нашего домика мы занимались разбором и сортировкой крохотных улиток. Был полдень, и лес был залит мощными потоками солнечного света; сверкающие зеленые и золотые мухи сновали в воздухе, неизвестные птицы монотонно перекликались на неведомых языках, и кэрри из курицы с рисом аппетитно булькало на огне, источая ароматный парок. В такие минуты тропический лес словно залит слоем тишины высотой в четыре фута.

Вот почему мы с Альмой мгновенно подняли головы, услышав доносившуюся из домика Каприаты слабую возню. Мы подождали, прислушиваясь. Потом услышали тихие-тихие звуки — словно лилипутская собачка с аппетитом грызет косточку. Как можно осторожнее мы вылезли из-за стола и стали подкрадываться к двери домика согласно заранее разработанной стратегии наступления. Хруст прекратился, послышался шорох, и что-то как будто двинулось с места. Альма в этот момент уже заглянула вовнутрь и принялась отчаянно размахивать руками. Я подобрался поближе и тоже заглянул в домик. Поначалу я ничего не заметил, потом что-то там зашевелилось.

На полу сидела маленькая ящерка вида Gonatodes ocellatus, которых местные жители окрестили «собачками». Она была красновато-коричневая с ярко-желтыми полосками и пятнышками, обведенными черным, у нее были черные как смоль лапки и громадные золотые глаза. Это было само по себе прелестное и забавное существо, но нас поразило другое: своими острыми зубками этот малыш вцепился мертвой хваткой в черного скорпиона, который был в длину не меньше и куда объемистее самого охотника. Впрочем, оба воина терпели адские мучения: ящерка отгрызала хвост скорпиону, а тот старался не остаться в долгу. В тот момент, когда мы появились на поле боя, силы примерно уравновесились, а так как скорпион уже лишился своего наиболее опасного оружия (с тыла, так сказать), то я рискнул схватить обоих драчунов разом.

В мгновение ока они выпустили друг друга и вцепились в мою руку, так что мне удалось стряхнуть их только резким, сильным движением. Ящерица звучно шлепнулась на покрытую мхом стену и словно прилипла к ней. Мы, не мешкая, завладели скорпионом и стали подбираться к ящерице, но она и не подумала удирать в какую-нибудь трещину, а повернулась к нам и оскалила зубы! Я попытался ее схватить, но она свирепо вцепилась мне в руку. Никогда мне не приходилось видеть маленьких ящериц, которые бы так себя вели. Меня поразила ее смелость, и, хотя она не могла укусить больно своими мелкими зубками и слабенькими челюстями, мне пришлось повозиться, пока я ее отцеплял, чтобы не повредить ее непрочную шкурку. Ящерка была не только бесстрашная, а еще и умница — сначала она незаметно бочком отступала в сторонку, а потом нырнула в глубокую трещину стены у самого пола. Мы заглянули туда — она сидела, припав к земле, и грозно разевала пасть.

Мы сломали длинный прут и попробовали выдворить ее оттуда, но ящерка отступала все дальше и глубже, поэтому мне пришлось, пока Альма тихонько подгоняла ее прутиком, обежать вокруг дома и сторожить у щели, откуда она могла выбраться наружу. Стена утопала в густой траве, а внизу скопилась куча сухих громадных листьев: я принялся расчищать эту кучу, чтобы добраться до щели. Тут я неожиданно нащупал рукой что-то очень теплое. На ощупь оно и смахивало на лысую голову человека с повышенной температурой, хотя мне, признаться, не приходилось в жизни сталкиваться с таким редким явлением. Но вот кончик прута, которым орудовала Альма, высунулся наружу и зашевелился среди травы. В ту же минуту нечто вынырнуло из глубины — это была небольшая головка с подрагивающими ушами и парой любопытных черных глаз; высунувшись наружу, она обнюхала прут. Потом опять скрылась. Я не успел ни опомниться, ни сообразить, кто это был, когда зверек вылез из укрытия и оказался весь на виду.

Зверь был маленький, округлый и крепко сбитый. Он протрусил по площадке на цыпочках, чихая, тряся головой и хлопая ушами — точь-в-точь как поросенок. Он был облачен в панцирь и оказался броненосцем Tatusia novemcincta, хотя по виду совершенно не походил на свои изображения в книгах.

Я спохватился и бросился в погоню, но зверек и не думал удирать: он завернул за палатку, негромко похрюкивая себе под нос. Я опрометью помчался за ним — прошло не больше двух секунд, — а малыш как сквозь землю провалился! Я стоял в нерешительности, озираясь и соображая, куда он мог подеваться, пока прямо в меня не полетела земля, с силой выброшенная из палатки. Я нырнул под походные раскладушки, протискиваясь на животе туда, где «тату» с непостижимой скоростью углублялся в мягкую почву под стенкой палатки. Альма примчалась на помощь, я завопил, чтобы она перехватывала его снаружи, но зверек в считанные секунды выбрался из палатки и трусцой направился через площадку, так что Альма не успела его перехватить. Малыш взбежал по трем ступенькам к двери домика Каприаты, приостановился и негромко, испуганно и пронзительно хрюкнул. Оказывается, Каприата со связкой хвороста уже вернулся в домик через заднюю дверь.

Теперь «тату» был с трех сторон окружен врагами, а все остальные пути для отступления перекрывали каменные стены. Он застыл в недоумении, затем галопом поскакал прямо на меня, остановился, на минуту стряхнул презренную трусость и принял мгновенное решение. Развернулся, как гоночный автомобиль на гаревой дорожке, и ринулся в дыру, из которой вылез вначале. Не успели мы опомниться, как он уже протиснулся между стеной и большим камнем и был таков. Мы расчистили все пространство вокруг дома и откатили несколько больших камней, пока не докопались до скального основания. Но хотя было слышно, как маленький беглец похрюкивает и скребется где-то внизу, нам так и не удалось ни увидеть его, ни добраться до его убежища. Я не очень-то огорчался, честно говоря: за те минуты, что он был у меня на глазах, я понял, какое это славное, безобидное маленькое существо, а жизнь у него и без нас ужасно беспокойная, полная неожиданностей.

Кэрри к тому времени превратилось в нечто совершенно несъедобное. В джунглях все самое интересное случается как раз в обеденное время.

Гора Арипо сложена известняком, породой, которая с виду кажется очень прочной и плотной. В сущности, так оно и есть. Только вот к воздействиям погоды известняк гораздо чувствительнее, чем любая другая порода. Известняк неплохо растворяется в дождевой воде, которая в атмосфере отчасти насыщается углекислым газом и приобретает свойства слабой кислоты. По этой причине дождь может воздействовать не только на поверхность известняка, но и на его самые глубокие слои, проникая туда по трещинам и щелям. Трещины постепенно увеличиваются, их стенки разъедает вода, и, в конце концов, с течением времени под землей образуется лабиринт, подобный сотам в улье. Разумеется, в тех странах, где льют проливные дожди и в воздухе много углекислого газа, процесс идет гораздо быстрее. Вода постепенно просачивается, протекает все глубже, образуя небольшие подземные полости и ручейки. Ручейки в свою очередь собираются в подземные потоки, реки и озера, продолжая разрушать известняк и образуя все более обширные полости. В результате под твердой на первый взгляд поверхностью земли во всех направлениях разбегается прихотливая сеть пещер, коридоров, пропастей, сифонов и колодцев.

Время идет, и вода прорывается все глубже, оставляя бесчисленное количество сухих пещер в верхних горизонтах. Гора Арипо вся источена пещерами самого разного вида и конфигурации, и, если с нее снять всю растительность, она предстанет перед нами испещренной беспорядочно разбросанными круглыми оспинами. Наверху лежат крупные обломки породы, затем — глинистая почва, нашпигованная обломками, еще ниже — скальная порода, изрезанная на отдельные блоки трещинами, которые неустанно разъедает вода, и, наконец, просто каменный массив, пронизанный полостями всевозможного вида. Вот каков был тот камень, на котором мы построили свой дом.

Вся территория вместе с горой Арипо и несколькими другими, пониже, образующими северный хребет, густо заросла девственными джунглями. Лесные дебри, удаленные не более чем на двадцать миль от первоклассных автострад, по которым ежегодно проносятся мимо тысячи туристов из Соединенных Штатов, куда более изолированы от цивилизации, чем дебри Африки, и образуют своеобразный растительный мир — самый прекрасный из всех, какие мне случалось видеть на своем веку. Лес здесь невысокий, и лиственный полог не слишком густ — видимо, поэтому внизу буйно разрослась всякая растительность. Землю, каменные завалы, стволы деревьев вверх до того места, где они переходят в толстые сучья, сами сучья и ветки до последнего кончика, даже листья, каждое ползучее и вьющееся растение, будь оно обвито вокруг чего-нибудь или просто отвесно свисающее вниз, — все заполонили бесчисленные паразитические растения, от крохотных пухлых звездочек размером с пуговицу на рубашке до гигантских пучков громадных зеленых листьев: ни дать ни взять — капуста-переросток, только кочаны диаметром футов десять!

Сквозь эту массу зелени пробиваются, занимая все промежутки, диковинные вертикально стоящие растения под названием бализё (Heliconia bihai), родственные бананам и внешне похожие на них, только на месте малоприличных лиловатых выростов, которые бананы выдают за свои цветы, у этих растений находятся самые невообразимые образчики авангардного искусства, созданные самой природой.

Кроме бализё в этой битком набитой оранжерее теснятся во множестве другие странные растения, а два вида доминируют в ландшафте. Это пальма анаре (Euterpe pubigera) и дикая тания; оба растения настолько удивительны, что я попрошу вас подождать, пока мы снова на них не наткнемся, в буквальном смысле слова, что, кстати, крайне болезненно.

После полудня стояла удушающая жара, и в середине дня Каприата объявил, что вся вода кончилась. Я решил пойти вместе с ним, чтобы запасти побольше воды и покончить с этим нелегким делом. Мы жили на одной из вершин гребня, с двух сторон обрывавшегося в глубокие ущелья. Вся местность была пропитана влагой от ежедневных дождей, но проточной воды, кроме двух журчащих ручейков, на дне этих ущелий не было. Чтобы набрать запас воды на день, приходилось несколько раз спускаться вниз с ведрами без крышек — других у нас не было. Дело это в высшей степени нудное, поэтому мы подошли к краю обрыва в мрачном молчании.

Вдруг Каприата встал как вкопанный и прислушался. Я поначалу ничего не услышал, но немного спустя до меня донесся звук, который можно сравнить разве что с тихим хныканьем, — он шел из густых зарослей пальм и таний на самом дне ущелья. Поскольку звуки, которые издают животные в природных условиях, ни в какой мере не соответствуют их внешности, я оставался в полном неведении относительно того, кто их издает.

— Кванки! — прошептал Каприата, но для меня это был пустой звук; я еще слишком мало жил в этих местах и не разобрался в названиях местных животных.

— А на кого они похожи? — спросил я.

— Тш-ш-ш! — предостерегающе зашипел он. — Они очень хитрые.

— Может, сбегать за ружьем? — спросил я.

— Да, пожалуйста, сэр, а я постерегу их.

Я поставил ведра на землю и со всех ног бросился обратно в лагерь. Когда я вернулся, запыхавшись, Каприаты на месте не оказалось. Животные все еще были внизу, и производимый ими шум стал сильнее. Я стал оглядываться — нет ли следов нашего великого охотника? Он согнул и переломал множество мелких веточек, и я больше по догадке, чем по следам, обнаружил наконец его на верхушке высокой скалы, круто обрывающейся в ущелье. Я вскарабкался наверх и протянул Каприате ружье.

— Ничего не вижу, — прошептал я. — А если бы и видел, то не разобрал бы, что это; и я нипочем ни в одного кванка не попаду.

— По-моему, они уходят вниз по долине, — сказал он. — Куда ветер дует?

— Вверх по долине. А они большие? — не смог я удержаться от вопроса.

— Прошу вас, зайдите с верхнего конца, сэр, — умоляюще сказал он, словно не расслышав моего вопроса.

Я стал забирать дальше по ветру, вдоль края ущелья, двигаясь со всей доступной мне скоростью и не имея ни малейшего понятия, что за дичь я скрадываю. Я был вооружен только мачете, но не слишком беспокоился — крупные и опасные звери в этом регионе не водятся. И все же я пожалел, что не попросил Каприату хорошенько запомнить цвет моей рубашки и не стрелять, не присмотревшись, — тогда я еще не знал, как виртуозно он владеет ружьем.

Джунгли кажутся великолепными, когда любуешься ими, лежа в гамаке, но когда нужно быстро и бесшумно продираться через них, сталкиваешься с множеством неодолимых препятствий. Под ногами — сплошной ковер из сухих веток, которые щелкают, как батарея старомодных электрических выключателей, стоит только опустить на них ногу. Затем обнаруживаешь повсюду ямы и исключительно зловредную разновидность пальм (Maximiliana caribea), которую здесь называют кокорите. Эта тварь — а я убежден, что в ней живет жестокая и беспощадная душа, — растет купами. Каждый прямой, высокий ствол сплошь покрыт щетиной из тонких, как иголки, шипов длиной от трех до шести дюймов, черных, твердых и упругих, как металл, заканчивающихся крючком, который впивается в кожу, да так крепко, что вытаскивать его — сущее мучение.

Вдобавок именно в этом месте джунгли представляли собой густые заросли из множества других коварных растений, вооруженных копьеподобными шипами всех форм и размеров, которыми усеяны все их видимые и невидимые части. Но этого мало. Было там еще одно растение — его систематическое положение мне неизвестно, в Кембридже ботаники в такие подробности не входили, — похожее на жесткий гигантский тростник, цилиндрический стебель которого казался абсолютно гладким, и за него было бы очень удобно ухватиться, если бы не пара острых как бритвы ребер на внутренней стороне, смазанных какой-то липкой гадостью, от которой кровь перестает свертываться. И конечно, там росла все та же четырежды проклятая дикая тания.

Это растительное чудовище представляет собой пучок листьев, как у великанского ревеня, торчащий на стволе, который как две капли воды похож на пальму и кажется таким же прочным. На самом же деле он не крепче сельдерея: ствол в восемь дюймов диаметром можно скосить одним легким ударом мачете. Но дело в том, что его сок, в котором, кстати, обитает масса мельчайших нитевидных паразитических червей, с силой разбрызгивается во все стороны и действует на кожу как купорос, обжигая ее иногда до пузырей. В зарослях всегда таится эта бестия, о чем узнаешь только в тот момент, когда наткнешься на нее и она даст о себе знать своим особым, неподражаемым способом.

Даже человек с железной волей-более того, даже зоолог в погоне за самой драгоценной добычей — не может прорваться сквозь эту ощетиненную чащу с какой бы то ни было скоростью. Мне показалось, что прошли буквально часы, пока я поднялся к началу ущелья достаточно далеко, чтобы можно было рискнуть перебраться на другую сторону, не боясь спугнуть животных.

Я стал спускаться вниз по склону ущелья, вышел к ручью и, несмотря на азарт погони, застыл, потрясенный видом неописуемой красоты. Ярко-зеленые кроны деревьев сливались над головой в сплошной свод, сквозь который пробивался солнечный свет, озаряя блестящие кроны пальм, растущих на берегах ручья, и буйно переплетенные стебли и листву всех форм и размеров. Вода, которая струилась и кипела среди зеленых камней, была прозрачнее чистейшего хрусталя и на вкус оказалась более свежей, прохладной и пьянящей, чем любое шампанское, каким меня когда-либо угощали. Когда я преклонил колена, чтобы вволю напиться, откуда ни возьмись вылетела и закружилась в солнечном свете стайка крупных колибри, искрившихся такими радужными цветами и оттенками, которых я не ожидал увидеть даже среди птичьего народца. С шумом, похожим на мурлыканье и на гудение шмеля одновременно, они возникали то там, то тут среди россыпи изумительных белых цветов, клонивших к самой воде свои прекрасные восковые венчики с оранжевыми язычками. Зеркальные капли золота или меди с раздвоенными, как у ласточек, хвостиками ослепительно посверкивали перед моими глазами изумрудными, аметистовыми и сапфирными искрами, когда птички мгновенно перемещались из одной точки в другую.

В тихих заводях на воде кружились золотые лепестки, внизу, под водой, плавали ярко-голубые рыбки с алыми глазками, а между камнями громадными купами росли мелкие цветочки нежного, пастельного, розовато-лилового оттенка.

Опьянев от этой воды и буйства красок, я снова вступил в чащу нерукотворной колючей проволоки. Ни слуху ни духу ни о Каприате, ни о тех животных, ради которых я совершал все маневры; они были примерно в полумиле ниже по ущелью, откуда тянуло ветерком. Я пробивался дальше, но на противоположном склоне, более крутом, растительность оказалась еще гуще, и мне едва удавалось продвигаться вперед, а уж о том, чтобы уклоняться от шипов или двигаться бесшумно, и речи не могло быть. Пришлось искать выход, и поскольку я был уверен, что кванки — кем бы они ни оказались — рано или поздно перейдут пастись на другое место, то пробрался на самый верх гребня, где лес был гораздо реже, и поспешил дальше.

Тут меня пронзила мысль, что я совершенно не представляю себе, где может быть Каприата и какое расстояние я прошел вверх по ущелью.

Тропические леса отличаются возмутительным отсутствием каких бы то ни было ориентиров, рельеф то и дело меняется, но все так безнадежно утопает в толстом ковре растительности, что совершенно невозможно понять, куда тебя занесло. Ни солнце днем, ни луна среди ночи не помогут — в этом я убедился на горьком опыте, — даже если удается их увидеть, а это бывает не часто. Я продолжал пробиваться вперед, а когда почувствовал, что время и направление от меня окончательно ускользнули, круто повернул вправо и вскоре вышел на край отвесной скалы, обрывавшейся футов на сто вниз.

«Ага, это ущелье, — сказал себе я. — Осталось только сообразить, как найти Каприату!»

Я принялся высматривать его у подножия деревьев, росших на дне ущелья, кроны которых как раз достигали края обрыва. Каприаты я, разумеется, не обнаружил, зато услышал доносившиеся откуда-то снизу слабые звуки. Это было то самое невнятное бормотание и хныканье, которое я слышал раньше.

Надо было решить нелегкую задачу. Я пошел бы в обход, чтобы зайти в тыл животным и погнать их на поджидавшего Каприату, но он занял позицию на высоком обрыве, и я сделал то же самое. Стоит спугнуть животных, как они бросятся вниз по ущелью, и Каприата, занявший отличный наблюдательный пункт с широким обзором местности, их даже не увидит: ведь в густых зарослях на дне пропасти могло бы укрыться целое стадо удирающих слонов. Надо было понемногу теснить животных к тому месту, откуда он мог бы их увидеть, — это была единственная надежда на верный выстрел. Так как животных было несколько, я предположил, что это травоядные, только они собираются в стадо. Если их чуть потревожить, но не вспугнуть, они будут останавливаться попастись. Как бы мне ухитриться заставить их не спеша двигаться к другому склону ущелья? Я присел, чтобы обдумать свои действия, вглядываясь в далекое дно ущелья в надежде увидеть нашу добычу.

Сначала я подумал: брошу вниз небольшой камешек; но ведь пока он докатится до дна, поднимется грохот, как от пушечного ядра. Пришлось изобретать что-то более натуральное. Обдумав все вполне серьезно, я решил, наконец, что самый удобный объект, который может свалиться на ничего не подозревающих животных, — это я сам, собственной персоной. Обрыв тут не был помехой: на самом краю росло колоссальное дерево, с которого в глубину пропасти свешивалась целая сеть прочных, как канаты, ползучих растений любого мыслимого диаметра.

Как-то мы с Альмой пошли в Лондоне в кино посмотреть один из фильмов про Тарзана. Не успел Джошш Вайсмюллер совершить один из своих головокружительных полетов на конце мощной лианы, как позади нас в темноте раздался громкий шепот:

— Надо же состряпать этакую глупость! Эти киношники понавязали на сучья канатов и думают, что люди не заметят!

Этот случай произвел на меня неизгладимое впечатление: ведь раньше я и представить себе не мог, насколько средний горожанин на севере Европы не осведомлен о том, что такое тропические джунгли. Наверное, ему и вправду кажется, что похожие на канаты лианы — плод разгулявшегося воображения голливудских киношников. Кстати, в Голливуде довольно скромно представили настоящие растения. Они запросто могли изобразить с натуры некоторые ползучие гиганты со стволом диаметром два фута, какие встречаются в самых непритязательных зарослях, или попытаться исполосовать злодея при помощи лиан, усеянных грозными шипами. А те лианы, которые накапливают воду, можно было использовать для спасения героини от неминуемой гибели: ведь известно, что если нарезать такую лиану на двухфутовые куски, то из каждого куска можно нацедить прямо в рот примерно стакан горьковатого прохладного сока.

Трюки Тарзана — по крайней мере, его полеты среди деревьев — не столь уж фантастичны, а для охотников в некоторых лесах — обычное дело. Я сунул мачете за пояс, наклонился над пропастью, уцепился покрепче за три подходящих лианы и ринулся в воздух. Признаюсь, вначале у меня было ощущение какой-то нереальности, когда я пронесся над пропастью и купой высоких пальм-кокорите; разумеется, мне было далеко до грации Тарзана, тем не менее, я стал осторожно снижаться.

Примерно через десять футов я оказался лицом к лицу с существом, которое заставило меня забыть про кванков. Под карнизом на уровне моего лица висела, закутавшись в свои кожистые крылья, летучая мышь со светло-коричневой головкой, отмеченной четырьмя ярко-желтыми полосками. Этот вид (Vampyrodes caraccioli) был мне незнаком, и я, уцепившись руками и ногами за лиану, выудил из своих карманов носовой платок. Им я и накрыл летучую мышь!

Мне удалось изловить зверька, избежав укуса. Я уже заворачивал добычу в носовой платок, когда у меня над головой что-то стало рушиться. Потом события развивались лавинообразно. Я инстинктивно вцепился в две уцелевшие лианы, а мимо меня со свистом пронеслось множество довольно крупных и увесистых обломков. Вслед за тем на меня свалилась лиана по всем признакам бесконечной длины и опутала меня, едва не сбив вниз и не оглушив. Однако кое-что, в том числе и я сам, еще держалось на весу — правда, всего считанные секунды; и, наконец, все мы медленно, но неудержимо начали скользить вниз — и спуск по бесконечной путанице ползучих стеблей, казалось, никогда не кончится. В самом начале спуска мне в ладони впились какие-то занозы или шипы, и, пока я достиг конца лианы, они прошли насквозь и вышли с другой стороны. Я болтался на высоте нескольких футов над землей.

Летучая мышь и мачете куда-то подевались, и только надломленная лиана еще отчаянно цеплялась за меня. Я приземлился среди камней на дне пропасти почти с максимальным ускорением свободного падения, возможным на поверхности земли. Ощущение было ужасное, но мои беды только начинались.

Мне кажется, что острота восприятия резко возрастает от волнения, страха или внезапного падения вниз по вертикали. Я это замечал и раньше. Тогда же передо мной мелькнула картина: кучка перепуганных животных, глядящих вверх сквозь сетку зеленой листвы. Она запечатлелась в моей памяти, как на пленке, снятой отличной камерой. Существа были черные, большие и поменьше, с длинными рылами и маленькими глазками. Это оказались пекари (Dicotyles tajacu), животные, которые словно были выведены для скачек, если судить по их обтекаемым изящным формам. Самые крупные из них щеголяли в ослепительно белых воротничках. Вот что я успел увидеть, прежде чем грохнулся на землю и был вынужден заняться более неотложными делами.

Ну и задача — рассказывать словами о событиях, которые происходят в мгновение ока! Рассказ тянется невыносимо долго, а вот если бы я мог показать вам отснятый киноролик всех событий… так нет же — камера, как всегда в таких случаях, покоилась на своем месте в лагере, вдалеке от самого интересного. Приземление мое оказалось довольно чувствительным, но не таким жестким, каким могло бы быть, — ведь меня опутывали бесчисленные петли гибкой лианы. Стебли ее эластичны, хотя по прочности и уступают канату, петля лианы всегда пружинит, сохраняя форму. Когда моя затуманенная голова прояснилась — а это, надо сказать, произошло незамедлительно, — я увидел, что свалился в естественную западню: с двух сторон скальные отроги, с третьей — отвесная скала. Открытая сторона представляла собой сомкнутый строй пальм бализё.

Я перекатился на живот, пытаясь выпутаться, и увидел в пределах досягаемости свой мачете, но, как только протянул к нему руку, к рукоятке метнулось что-то живое. Это была змея, вся в красивых коричневых и розовато-бурых разводах. Мы заметили друг Друга одновременно; оба синхронно отшатнулись и приподняли головы.

Не стану притворяться: честно говоря, змей я не боюсь. С этими созданиями нужно быть начеку и обращаться поосторожнее, но они не вызывают у меня такого отвращения, как пауки и им подобные. Но на этот раз одного взгляда было достаточно, чтобы узнать знакомую по многочисленным рассказам местных жителей и наводящую ужас «мапипи», так что мои чувства приобрели совсем иную окраску.

Мапипи (Lachesis muta) — бушмейстер — пользуется на Тринидаде самой дурной репутацией. Большинство россказней о ней, как водится, полны преувеличений или откровенного вранья — и это не удивительно, так как, кроме нее, здесь практически нет смертельно опасных тварей, вносящих оживление в общую жизнь. Я искренне считаю, что наличие животных, способных прикончить человека или оставить его в живых, — большое преимущество для страны; они постоянно напоминают жителям, что люди — не боги. Но на меня, тем не менее, произвели должное впечатление рассказы о человеке, который после укуса мапипи отлетел на двенадцать футов от невообразимой боли, вызвавшей сокращение мышц. Вспомнились и малоприятные рассказы местных жителей о том, что укушенный, хотя умирает не сразу, оказывается парализованным, и муравьи, а также черви принимаются за его бренное тело без всяких проволочек!

Вспомнив все эти фантастические истории, я заорал во все горло, призывая на помощь спасительного Каприату. Тут меня охватил ужас, потому что на мой вопль никто не откликнулся, зато змея восприняла его как персональное оскорбление и наглый вызов. Она бросилась ко мне, и уж не помню как, но мне удалось увернуться. Змея обладала завидным упорством — интересно, часто ли змеи в подобных случаях нападают так свирепо, как эта?

Она делала выпад за выпадом, и я вспомнил путеводители, которые весело заверяли гостиничных туристов, что змеи часто устают, сделав несколько попыток ужалить. Моя чертовка оказалась всего-то в двадцать дюймов длиной, как мы потом выяснили, но она кипела злобой и была полна энергии. Я быстро понял, что змея настроена агрессивно и готова на все и что драка будет неравной — меня с головы до ног опутывали крепкие, как сталь, петли лиан. Я не мог бы ответить ей ударом, и, хотя поначалу мне не хотелось ее убивать, под конец маленькая бестия довела меня до бешенства. Вы не поверите, но ситуация была настолько безвыходной, что мне пришлось подумать о спасении бегством! Рассказ затянулся, но, уверяю вас, все происходило крайне быстро, особенно после того, как мапипи в очередном броске достала до торчащей петли лианы, которой я был опутан.

Я уж было подумал, что ее зубы застряли в сочной древесине, но тут лиана, как живая рассвирепевшая змея, дернулась и подбросила мапипи высоко в воздух. Я отчаянно извернулся, и змея приземлилась как раз на то место, где я только что лежал. Мне кажется, именно в тот момент я осознал, что мы не одни. В этой природной западне оказался еще и маленький кванк. Где он был раньше, я понятия не имел, но тут он стал метаться в ужасной тесноте, внося в сражение панику и неразбериху. Когда он пулей выскочил на меня, я испугался его не меньше, чем мапипи. Я только успел откатиться в одну сторону, а теперь пришлось рвануться в другую. К счастью, мои путы немного ослабли, и я ухитрился встать на ноги. Что произошло потом, я так и не понял.

Почти невероятно, но я оказался спиной к змее. Перепуганный донельзя кванк бросился прямо мне под ноги. Я подпрыгнул, петли лиан упали к моим ногам, и я оказался прижатым к скале. Кванк проскочил подо мной и изо всех сил лягнул змею; послышался звучный шлепок, и змея, пролетев по воздуху, стукнулась о каменную стенку; тут я, наконец, выпутался из лиан и вскарабкался на кучу камней. Когда я обернулся, кванка уже и след простыл — слышно было только, как он с треском продирается сквозь чащу бализё, жалобно крича. Я и позже наблюдал, как пекари расправляются со змеями подобным образом; видимо, это их врожденный оборонительный прием. Но мапипи отступать не собиралась. Она сновала, как бешеная, во всех направлениях по полу этой созданной природой арены, но преимущественно, казалось, в мою сторону. Не зная, на что она способна, я предпочел не рисковать. Взобрался повыше, выломал порядочный камень и запустил в нее изо всей силы. Само собой, я промазал на несколько футов, а змея разъярилась еще больше. Все, о чем я сейчас рассказываю, заняло несколько секунд. Второй раунд длился дольше. Я швырял камни, а змея металась внизу, то и дело скрываясь среди камней. Наконец я все же попал в цель и, увидев своего врага поверженным, рискнул осторожно подкрасться и прижать змею к земле подвернувшейся под руку сухой веткой.

Я завел на шею змее петлю из тонкой лианы, и ее обмякшее тело закачалось на конце длинной палки. Подобрав летучую мышь и мачете, я воззвал к Каприате. Ответа не было, и я опять заорал во все горло. После чего мне вдруг стало дурно, и я был вынужден присесть: не всем суждено быть неустрашимыми и хладнокровными истребителями змей. Помню, мне вдруг пришло в голову — а не успела ли змея цапнуть меня в этой свалке, и я подскочил, как пружина, в диком испуге, однако никаких следов укуса на теле не отыскал и решил, что пора выкурить сигарету.

Наш закуток походил на настоящую бойню. Из множества царапин, которые я заработал, спускаясь по лианам, обильно текла кровь, кровью были забрызганы и каменные стены, и петли лиан, и я сам, конечно. Кровь обладает потрясающей способностью разбрызгиваться вокруг; если бы кто-нибудь заглянул тогда к нам, то решил бы, что я выдержал единоборство с тигром. Каприаты не было, и я сидел, слегка оглушенный, покуривая и пытаясь привести в порядок свои чувства.

Так кончилось сражение, которое доставило бы немало удовольствия стороннему наблюдателю, хотя мне оно показалось крайне неприятным; здесь я должен отметить тот факт, что дальнейшие события того дня, если все взвесить, оказались куда хуже. Побродив вокруг, я обнаружил, что не только не приблизился к Каприате, но что и ущелье-то уже другое и встретил я, судя по всему, совсем не то стадо пекари, то есть кванков. Вполне возможно, что, выпутавшись из лиан, я пошел в прямо противоположную сторону. Может, Каприата был рядом, за поворотом, но не слышал моих криков — деревья в лесу намертво глушат все звуки. Как бы то ни было, когда я набрел на то место в ущелье, где мы брали воду, начало смеркаться, потом в непроницаемой тьме я добрался до лагеря, где меня встретила совершенно спокойная Альма — она полагала, что я переворачиваю камни в поисках ящериц. Ну как вам это понравится! Каприата вернулся на полчаса позже. Сначала он поджидал меня, потом сам пошел на кванков; не обнаружив их, он принялся искать место, где я нахожусь; затем ему пришлось сообразить, где находится он сам, и, наконец, искать лагерь. Когда наконец он нашел все это, у него просто отвисла челюсть при виде моей окровавленной рубашки и перевязанных ран. Он смог сказать только: «О-го!»