"Седина в бороду" - читать интересную книгу автора (Фарнол Джеффери)Глава XII,Наконец сэр Мармадьюк со всем своим грузом выбрался из Петворта. Свернув на поросшую травой тропинку, он направился к тому месту, где Ева назначила ему встречу. Солнце пекло все сильней и сильней, пакеты становились все тяжелее, наш герой, совершенно непривычный к поклаже более обременительной, чем трость, еле справлялся с обязанностями носильщика, тем не менее, несмотря на жару и сопротивление шляпной картонки, он скорымм шагом отмерял отделяющее его от Евы расстояние. Несмотря на быстрый шаг, он двигался все-таки довольно медленно, потому что приходилось бороться, как с дурным характером шляпной картонки, так и с неудобным заплечным мешком. А солнце палило нещадно! Шерстяное пальто сковывало движения. По лицу струился пот, который наш герой не в состоянии был оттереть, поскольку руки его были заняты. Надо ли удивляться, что привычное для него состояние безмятежности было нарушено. Да еще в какой-то момент дорогу преградила довольно высокая живая изгородь. Сэр Мармадьюк в сердцах чертыхнулся, опустил поклажу на землю, с наслаждением вытер пот и достал часы. Два пополудни! Она ждет его уже два часа! Целую вечность! Перекинув через изгородь мешок и картонку, он перелез сам, подхватил свою поклажу и решительно продолжил путь. Тропинка, по которой он шел, петляла то туда, то сюда, с точки зрения сэра Мармадьюка без всякого смысла, пока наконец не нырнула а тенистую рощицу. Сэр Мармадьюк ступил в благодатную тень коровника, стоящего на опушке рощи, когда картонка решительно вырвалась из его объятий, и весело подпрыгивая, покатилась в сторону упомянутого сооружения. Сэр Мармадьюк бросился в погоню. Пузатый мешок, воспользовавшись моментом, развязался, и многочисленные свертки и пакеты, обретя свободу, устремились вслед за шляпной картонкой, которая попрыгав на ухабах тропинки, спокойно закатилась в приоткрытую дверь коровника. Сэр Мармадьюк бросил оставшиеся пакеты на землю, вытер лицо, и, неистово ругаясь, подобрал рассыпавшиеся свертки и нырнул вслед за непокорной шляпной картонкой в открытую дверь коровника. Это было заброшенное место, которое, судя по всему, уже давно не использовалось по назначению. В одном углу лежала куча полуразложившегося навоза, в другом валялись ржавые вилы. Сэр Мармадьюк огляделся и снял пальто. Сквозь щели в стенах и крыше проникали солнечные лучи, кое-где крыша провалилась, словом в этом старом коровнике царили запустение и разруха. О лучшем убежище нельзя было и мечтать. Сэр Мармадьюк развязал один из пакетов. И вскоре из старого коровника вышел Джон Гоббс собственной персоной, одетый как крестьянин – потертая шляпа с мягкими полями, пестрый шейный платок, шерстяные чулки, вельветовые штаны и грубые башмаки на толстой подошве, а где-то там, под грудой старого навоза покоилась дорогая и элегантная одежда, облачавшая величественную фигуру того, кто прежде именовался сэром Мармадьюком Энтони Эшли Вэйн-Темперли. – Вот так-то лучше! – промолвил Джон Гоббс и оглядел свое непритязательное одеяние, совершенно не сознавая, что старый и грубый костюм не скрывает тонкие орлиные черты его лица, изящество длинных, не приученных к труду пальцев и величавую осанку, а, наоборот, контрастирует с ними. Подхватив оставшиеся пакеты и злополучную шляпную картонку, он снова отправился в путь, а поскольку смекнул, что еще лучшего эффекта маскировки достигнет, изменив походку и осанку, то начал подволакивать ноги и сутулить плечи. Наконец он добрался до леса и углубился в заросли, то и дело останавливаясь и оглядываясь по сторонам. Евы-Энн нигде не было видно. Дул легкий ветерок, наполнявший лес едва уловимым шелестом листвы, похожим на крадущиеся шаги. Но сэр Мармадьюк, как и положено герою, старался не обращать на него внимания и рыскал туда-сюда по зарослям, пока, вконец утомившись, не остановился передохнуть. В голове у него стучала одна-единственная мысль: Ева-Энн исчезла! Вот тут сэра Мармадьюка объял страх, и, отбросив в сторону поклажу, он начал дюйм за дюймом прочесывать небольшую, но густую рощицу. Тщетно. Тревога его росла, сменившись паникой, в отчаянии он, забыв об осторожности, громко позвал девушку по имени. Ответом был легкий шорох листвы. Ветерок овевал его разгоряченное лицо. Сэр Мармадьюк остановился в растерянности. Вдруг за спиной треснула ветка. Сэр Мармадьюк резко обернулся и застыл под пристальным взглядом двух глаз, следивших за ним из густых зарослей. – Господи, Ева-Энн, где ты была? – сурово спросил он ее. – Шла за тобой, Джон, подглядывала. – А я-то думал, что это ветер! – в сердцах воскликнул сэр Мармадьюк и устало опустился на поваленный ствол дерева. Вытащил из кармана носовой платок невообразимой расцветки, с отвращением взглянул на него, но пот со лба все-таки вытер. Ева наблюдала за ним со все возрастающим изумлением. – Пряталась! Подглядывала! А тревожусь, что с тобой случилось? – Я тоже боялась, Джон, потому и спряталась. Я тебя не узнала! Ты ужасно изменился. – Ужасно? – обеспокоенно переспросил он. – Эта грубая одежда! Если бы не лицо, я приняла бы тебя за крестьянина. – В самом деле? – он провел рукой по выбритой щеке. – А я-то полагал, что перемены в моей внешности тебе понравится. – Так и есть, Джон, ты выглядишь сейчас гораздо моложе! – Неужели? – несколько опечаленно спросил он. – Я имею в виду, – пояснила девушка, – что у меня такое чувство, будто на меня глазами Джона Гоббса смотрит молодой человек. Такое ощущение, словно рот и нос у тебя изменились, а подбородок стал крупнее и решительнее. Теперь мне понятно, почему тебя слушаются люди. Джон, ты мне нравишься даже в этой грубой одежде! – Ты мне напомнила, – он поднялся, – тебе ведь тоже следует сменить наряд. Вот шляпка и платье. – Шляпка! – Но собственно, где все остальное? До леса, насколько я помню, я все донес, но потом, наверное. где-то обронил. – Ты бросил какие-то пакеты, Джон, вон в тех зарослях. – Так значит ты все это время следила за мной? – спросил он с упреком. – Да, Джон. А платье какого цвета? Голубое?! – Да, с рисунком. – Покажи же, Джон! За кучей хвороста они отыскали многочисленные порядком потрепанные пакеты. – Вот, – сообщил сэр Мармадьюк, извлекая из колючего кустарника нечто невообразимое, – это, я полагаю, шляпная картонка. – У нее весьма помятый вид, Джон. – Еще бы! – в сердцах воскликнул джентльмен, – иначе и быть не могло, ибо это самая беспокойная и своенравная картонка, с которой когда-либо имел дело человек. Ева присела на траву, положила сплющенную коробку на колени и принялась развязывать веревки и снимать обертки, руки ее дрожали. – О! – прошептала она, увидев содержимое злополучной картонки, – это чудесно! – И похоже, на ней совсем не сказался ее злобный нрав, что и в самом деле чудесно. – Но я… я никогда не смогу носить ее, Джон! – Почему же, Ева-Энн? – Она так прекрасна! Так элегантна! Такую шляпку может надеть только очень богатая и важная дама… – Вот именно! – кивнул джентльмен, – потому-то я выбрал ее. Надеюсь, она будет тебе к лицу. – Но, Джон, я всего лишь Ева Эш и… – Вот именно! – Но путешествовать по полям и лесам в такой шляпке… – Ты можешь прикрыть ее капюшоном. – Капюшоном, Джон?! – Конечно! Где-то здесь имеется плащ с капюшоном. Но сначала давай откроем эту коробку и взглянем на твое платье. Затаив дыхание, девушка наблюдала, как сэр Мармадьюк разыскивает нужный сверток. Ее глаза загорелись, щеки раскраснелись, губы затрепетали, и оттого она показалась ему еще прекраснее. И вот элегантное платье с многочисленными складками и кружевами было извлечено и во всем своем блеске предстало взору новой владелицы. – О! – вырвался у Евы возглас восторга. – О Джон, это похоже на сон! – Насколько я понимаю, этот сон именуется готовым платьем. – Я иногда мечтала именно о таком платье… Мои мечты всегда так мирски и тщеславны, но… – А теперь, дитя мое, тебе следует пойти и переодеться, а я пока позабочусь об обеде. – Я не голодна, Джон! – Ветчина и говядина, хлеб, масло и бутылка легкого вина. – Но, Джон… – Ева-Энн, пойди и переоденься! – Хорошо, Джон, но зеркало… – Зеркало я тоже купил, поскольку всегда держу свое слово! – провозгласил сэр Мармадьюк поднял мешок и вытряхнул его содержимое на траву. Но вместо многочисленных мелочей из мешка выкатился один слипшийся жирный комок. Сэр Мармадьюк в ужасе отпрянул, а Ева с отвращением взглянула на то, что когда-то было вилками, ножами, штопором и прочими необходимыми вещицами. – О, Джон! – Ева укоризненно покачала головой, – масло растаяло… – Да… – растерянно отозвался наш герой, наблюдая как девушка пытается отделить две ложки от бесформенного нечто, прежде называвшееся сливочным маслом. – Так нельзя обращаться с маслом, Джон. – Уже понял! Бакалейщик не потрудился упаковать его как следует и вот результат… Выбрось же эту мерзость! – Ну нет, это слишком расточительно. – Но с ним уже ничего нельзя поделать… – Ну почему же, в тени масло остынет и снова затвердеет. Очень мило с твоей стороны, что ты не забыл о зеркальце, Джон. Да и все эти вещи так чудесны и, наверное, так дороги! Они слишком великолепны и нарядны, чтобы разгуливать в них среди полей и лесов. – Если тебе не хочется, можешь не надевать. – Но если тебе будет приятно, я… – Ева-Энн, хватит разговоров! Немедленно ступай переодеваться! – Хорошо, Джон. – И девушка скрылась в зарослях. Оставшись в одиночестве, сэр Мармадьюк решил обдумать ситуацию, в которой они оказались. Что дальше? Этот вопрос молотом стучал в его голове. Сломанная трость – серьезная улика. Кто может свидетельствовать в его пользу? Кто может подтвердить его невиновность? Никто! Напротив, все знали, что он собирался драться с Брендишем и направился на место поединка с целью обменяться со своим противником выстрелами. Так что положение крайне опасное и угрожающее. И все-таки наш герой нисколько не жалел о своем дон-кихотском поступке. Его жизнь так резко изменилась, она вдруг обрела смысл, и, окажись сэр Мармадьюк в подобных обстоятельствах еще раз, он не задумываясь поступил бы точно также. Теперь, сидя в приятной тени, он прислонился к дереву и, насвистывая, открыл блокнот и записал следующее: Он удовлетворенно перечитал список, припоминая, что еще может пригодиться в дороге. Но тут послышался шелест, и сэр Мармадьюк поднял взгляд. – Ева! – воскликнул он. – Ева-Энн! Она застенчиво взглянула на него из-под полей новой шляпки. Девушка выглядела просто прелестно, изящное платье лишь подчеркивало достоинства ее фигуры, от которой исходила энергия юной женственности. Встретившись с его восхищенным взглядом, Ева отвернулась и спрятала лицо в ладонях. – О, Джон, – прошептала она, – почему ты так смотришь на меня? – Прости, дитя мое, – он не мог отвести от нее глаз, – но это такое чудесное превращение! – Правда, Джон? – Без сомнений! – В самом деле, – вздохнула она, – я чувствую себя в этом наряде такой грешницей! Я знаю, мне не следует забываться, но эти вещи так прекрасны, что… Они мне нравятся, Джон, увы! Я тщеславна! Как ты думаешь эта изысканная одежда способна изменить сердце и душу вместе с внешностью? – Иногда такое случается, Ева, но это не твой случай. – А теперь скажи мне правду, Джон, мне идет этот наряд? – Да, – с улыбкой ответил он. – Конечно, да. Она наклонила голову и робко осмотрела себя, сэр Мармадьюк с восхищением любовался, как кокетливость шляпки и платья оттеняют природную скромность девушки. – Мне все кажется, что это не я, Джон, – тихо прошептала Ева-Энн, – а какая-то важная дама, которая сроду не доила коров и не знает, как выглядит сбивалка для масла. Мне кажется, что изменилась не только я, но весь мир вокруг, даже ты, Джон! – Потому что я глазею на тебя? Прости меня. Сэр Мармадьюк как-то странно рассмеялся и отвернулся. – Я полагаю, ваша милость проголодалась? – спросил он подобострастно. – Присаживайтесь. – На траву?! – испуганно воскликнула девушка. – Но я ведь испачкаю это чудесное платье! – На мое пальто, сударыня. Если ты нарежешь хлеб, я… Ох! Я забыл про соль и перец! Старый дурак! – Зато не забыл про зеркало, Джон! Да и зачем соль тому, кто действительно голоден? Они принялись за еду, и она им показалась восхитительной даже без соли и перца. А пока они ели, между ними произошел следующий разговор. Девушка внезапно расхохоталась и столь же внезапно опять посерьезнела. – Ах, Джон, – вздохнула она, – мой добрый друг Джон, ты так внимателен и добр ко мне. – Ева-Энн, – беспечно откликнулся наш герой, – истина состоит в том, что я ненавижу таскать на себе тяжелую поклажу, такую, как, например, этот мешок. – Его могу понести я, Джон. И палатка мне совсем не нужна. – Может и так, но с ней все же будет гораздо удобнее. – Ты самый настоящий друг, Джон, если бы я была твоей… – Ты бы понесла мой мешок? – Я бы получше узнала тебя, Джон, мне так хочется делить с тобой все твои тревоги и радости. Твой взгляд часто бывает так печален, и меня это очень огорчает. Что тебя печалит, Джон? – Я сам. – Ах, Джон, не смейся надо мной. – Боже упаси! Я и есть основная причина собственного беспокойства, дитя мое. Я привык винить всех и вся вокруг: обстоятельства, друзей, врагов, всех, кроме самого себя, но эта черта вообще свойственна людям. – Может, ты влюблен, Джон? И любовь твоя безответна? – Нет-нет, от этой беды я, к счастью, избавлен. – А ты когда-нибудь любил, Джон? Сэр Мармадьюк вздрогнул, бросил хмурый взгляд на нож, пальцы его судорожно сжали рукоятку, но в следующее мгновение он поднял глаза и прочел во взгляде девушки такую нежность, что на какое-то время привычная холодная сдержанность покинула его. – Да, однажды. Это было много лет назад, я был молод, а она еще моложе, совсем девочка. Мы собирались пожениться, но в день свадьбы она сбежала с тем, кого я считал своим лучшим другом. На том все и кончилось. – О, как это жестоко и подло! – воскликнула девушка, ее серые глаза сверкнули неистовым огнем. – Бессердечное, жестокое создание! – Скорее бедное и несчастное! – покачал головой сэр Мармадьюк. – Ее счастье длилось недолго, она умерла через год, в одиночестве и крайней нужде. – А что случилось с тем, кто повинен в этом зле? – Он жив и здоров. Я не смог его разыскать, хотя потратил на поиски долгие годы. – Он заслуживает смерти! – процедила Ева сквозь зубы. – Наверное, дитя мое. – И все же хорошо, что ты не нашел его, ведь возмездие – это дело Бога. Быть может, человек этот раскаялся в своем грехе. – Быть может, дитя мое. – И больше ты никогда не любил, Джон? – Нет, и никогда никого уже не полюблю. Сердце мое холодно, оно умерло двадцать лет назад. – Ты так уверен, Джон? – Абсолютно! – Разве может сердце умереть? Нет, я не верю! – В этом я уверен, как ни в чем другом, дитя мое. А теперь, поскольку я доел последнюю корку, нам пора отправляться в путь. |
|
|