"Лунный нетопырь" - читать интересную книгу автора (Ларионова Ольга)

7. Неприкасаемый

Охи, ахи и страхи, вызванные опознанием крошечного крэга, постепенно улеглись, благо злополучная тварь как минимум сутки пребывала в дохлейшем состоянии. Во избежание сюрпризов бренные останки были удостоены той же погребальной почести, что и его венценосный сородич, после чего все бирюзоводольцы вернулись к повседневным хлопотам.

Прежде всего, следовало обезопасить себя от непрерывного ора менестрелева отпрыска, как видно с рождения тренировавшего голосовые связки по двадцать три часа в сутки. Для этого один из двух экспедиционных корабликов пришвартовали сзади к центральному, соединив его проходами как с детской, так и с шатровым покоем — последний главным образом для Ардиньки, сразу принявшей темнокожего скандалиста как родного. Туда переместили перламутровую, уже кое-где облупившуюся колыбель, и некоторое время Флейж порхал между Асмуровым замком и Бирюзовым Долом, но велению принцессы обустраивая сей ясельный приют для почитаемой всеми царевны-нянюшки на свой вкус, оказавшийся вполне изысканным.

Неведомая первозданным роскошь, с которой была обставлена круглая светелка, изумила и даже чуточку напугала Ардиньку, чей быт немногим отличался от жизни отцовских подданных, тем не менее, она была нескрываемо счастлива. Только сейчас обнаружилось, что она сегодня захватила с собой плетеную корзинку, с которой ее матушка прилетала на помощь Касаулте.

Как и прошлым летом, внутри кто-то шевелился.

Под любопытными взорами присутствующих девушка достала выдолбленную тыкву; из нее, зябко пошевеливая усиками, выполз невероятно мохнатый свянич, как заметил Юрг, до жути похожий на земного паука-птицееда, только о шести лапах. Страхолюдное существо огляделось, тараща фасеточные глазища, и отправилось обследовать Эзерисовы апартаменты, не делая пока, к облегчению Юрга и его команды, никаких попыток проникнуть в соседние помещения.

Во всей этой суете безучастными оставались только двое: мона Сэниа, старательно занимавшаяся какими-то мелочами, чтобы ее отрешенность не бросалась в глаза, и новоявленный отец, которого никак нельзя было назвать счастливым. У этого забота была одна — похоже, он собрался восполнить все то, что ему не удалось съесть за прошедший со времени его исчезновения год. Кухонные сервы, нагруженные блюдами и тарелками, выстроились в очередь, предлагая оголодавшему страннику все мыслимые и немыслимые яства, какие только отыскались в замковой кухне и были присланы на Игуану щедрым Эрромиоргом.

Наконец Ардинька, краем глаза все время наблюдавшая за чернокожим странником, приблизилась к командору и тронула его за рукав:

— Останови своего друга: он ведь поглощает пищу не от голода или жадности, а по смятению чувств. Как бы лечить не пришлось…

Юрг спохватился — у него и самого мелькала в голове такая мысль. Он торопливой рысью направился к неуемному едоку:

— Эй, калика перехожий, может, хватит пировать в одиночестве? Лопнешь. Ну-ка, мелочь служивая, — обратился он к сервам, — валите отсюда по-быстрому со всей этой снедью! А тебе, дорогой, не худо бы прогуляться до кустиков.

— А то, — апатично отозвался менестрель, поднимаясь.

Он сделал один осторожный шаг — и, пугливо взмахнув руками, ухватился за плечо командора. Впечатление было такое, словно он увидел под ногами внезапно разверзшуюся пропасть.

— Топай, топай, я с тобой — значит, все в норме. — Он цепко прихватил Харра за пояс — ну совсем как брата-курсанта в давние времена…

— Кабы так, — пробормотал менестрель, старчески шаркая ногами.

Юрг про себя вздохнул: и надо же, как скрутило парня! А еще почитал себя бывалым путешественником. Но тот внезапно остановился и хлопнул себя по правому бедру:

— Меч! И меч зажилили, блевуны сучьи!

— Ничего, ничего. Ты двигай по прямой. В кустиках тебе меч не понадобится, а вернемся — я тебе свой отдам. Как обещался.

Дело, кажется, шло к выздоровлению — Харр начал ругаться. Хороший знак. Еще немного, и можно будет начать потихоньку вызнавать у него секрет его появления на Игуане, а это, как-никак, уже половина загадки, которую они с Сэнни так и не смогли разрешить этой ночью.

Они вышли за стену и оказались на вытоптанной конями проплешине, с трех сторон окруженной исполинскими сизоватыми соснами; это место, поименованное кем-то как Воротник Игуаны, было скрещением немногочисленных путей острова: вперед уходила прямая, как пробор, просека, тянущаяся вдоль Игуньего хребта до самой оконечности восточного мыса — трасса ежедневных конных прогулок; вправо и влево сбегали широкие тропы, круто спускавшиеся к козьим загонам, лужайкам с невиданной на Равнине Паладинов сахарной травой, где так любили отдыхать крылатые кони, и дальше — к самой воде. Как видно, короли Первозданных островов на протяжении столетий не допускали сюда ни единого шквального ветра, так что древесные стволы, отливающие теплым матовым светом, как хорошо отполированная яшма, в неправдоподобной своей прямизне вознесли свои кроны на такую вышину, что с земли даже не слышно было их горнего шума.

Харр остановился, запрокинул голову, и впервые дыхание его стало свободным, не сдавленным внутренней болью. Душистые лесные ладони первозданной тишины разглаживали его лицо, неощутимо сметая с него заскорузлую корочку гибельных воспоминаний, и Юрг сейчас многое отдал бы за то, чтобы не нарушать этой умиротворяющей волшбы.

Но что-то неведомое угрожало всему Бирюзовому Долу, чужая враждебная воля, проникшая в его тайну, и с тех пор, как здесь появился треклятый венценосный крэг, каждая минута была чревата возможной опасности.

Так что беднягу менестреля надо было любой ценой разговорить.

Юрг по его примеру запрокинул голову, поймал губами падучую сосновую иголку и постарался настроиться на тот же полуотрешенный лад, что и его спутник. Удалось это, как говорится, с пол-оборота — почудилось даже, что он дома, в устланном белым мхом, точно заиндевелом, бору, что был сбережен экологами по соседству с Куду-Кюельским космодромом, куда так сподручно было умыкать смазливеньких сисопочек, (а несимпатичных в космодромный центр просто не брали). Чтобы часом не нарушить эту умиротворяющую тишину, он даже дышать приноровился в едином ритме с тихрианином. И когда благодушное слияние достигло максимального предела, само собой вырвалось естественное земное:

— Хорошо-то как, едрена вошь!

— А то! — с готовностью отозвался самозваный рыцарь.

Ага, есть контакт.

— Небось, тянуло сюда? Или больше — на Тихри родимую?

— Да куда угодно! Ох, и обрыдла мне вся тамошняя блевотина, что зеленая, что медовая, что полосатая… Думал, всю остатнюю жизнь так и буду кружить по уступам.

— Кто ж помог?.. — вкрадчиво вставил пока еще ничего не понимавший из его слов командор.

Харр только плечами пожал.

— Ты все-таки припомни, дружище, ведь кто-то был с тобою рядом перед тем, как ты здесь очутился? Ну, представь себе, как все происходило!

Похоже, не надо было этого говорить — черное лицо болезненно скривилось, и Харр, резко повернувшись, вломился в молодую колючую поросль.

— Кто был со мной, того уж нету на белом свете, — донеслось оттуда. — Так что не тяни из меня жилы, амант.

Юрг махнул рукой и побрел обратно: ничего, жрать захочет — вернется. Жизнерадостная голубизна обжитого гнезда настраивала на оптимистический лад: вон внизу, в прогретой субтропической бухточке Сэнни с Ардинькой пацана прямо под открытым небом купают, так что увидит папаша сынулю, небось, отойдет от черных дум своих.

Он махнул на все рукой и козлиными прыжками спустился по тропинке вниз, к воде, и едва не наступил на мохнатого свянича, который, расположившись на траве, наблюдал за процессом купания, брезгливо встряхиваясь, когда на него попадали брызги. Гуен плотоядно косила на него золотым оком, топорщила все три свои хохла, зато Шоёо откровенно заигрывал с ним, подползая сзади и делая вид, что хочет укусить за заднюю лапку. Свянич эти панибратские поползновения индифферентно игнорировал, пока они ему вконец не надоели; тогда он развернулся, солидно осел на пушистый задок и, поднеся переднюю лапку к выпуклому радужному глазу, сделал совершенно человеческий вращательный жест, однозначно переводимый как «ты что, совсем с приветом?»

Ардинька залилась колокольчиковым смехом; чумазый Эзерис, явно не соответствовавший своему лучезарному имени, тоже растянул до ушей и без того не маленький ротик, но хлебнул солоноватой воды и обиженно заперхал; Юрг фыркнул. Пристыженный Шоёо гибкими куньими прыжками умчался наверх, в караулку, за пазуху к ухмылявшемуся Киху.

И только мона Сэниа даже не улыбнулась. Юрг мгновенно оценил ситуацию и, решительным строевым шагом приблизившись к жене, сгреб ее в охапку и, подражая подвигу достославного князя Потемкина, на руках вознес ее по крутой тропе и, проследовав через лазоревый луг и шатровый покой, чуть ли не швырнул ее на аккуратно застеленную сервами постель.

— Очнись! — крикнул он. — У нас тут в любой момент может появиться дюжина крэгов, и еще хорошо, если не сотня! Харр молчит, как партизан на допросе, и я подозреваю, что у него с башкой не все в порядке; но не лететь же к Алэлу — помогите, мол, дедушка, у нас тут венценосные бяки завелись!.. Мы ведь ему слово давали, что никто не узнает о том, что происходит на Первозданных островах. А кто-то проболтался. Как теперь прикажешь объясняться со здешним государем-батюшкой?

Мона Сэниа едва шевельнула сухими губами:

— Не знаю.

Черт побери, да что с тобой? Вчера я на тебя глядел — нарадоваться не мог. Что за это время стряслось? Вроде бы все началось с того, что я поговорил с Ардинькой. Или нет? Между прочим, глядишь ты на нее, словно это привидение какое-то. С чего вдруг? Она же всю зиму помогала нам Ю-юшку с Фирюзой нянчить, крутилась тут как волчок, в особенности тогда, когда ты сама на Свахе пропадала. Все по воле вольной, никто ее не принуждал. Сердечко у нее такое золотое, хоть и рожица рыбья. Приревновала ты меня к ней, что ли?

Горячо, мой звездный эрл, горячо. Только не в Ардиньке дело. А в чем — лучше умереть, чем произнести вслух.

Хорошо еще — не умел он подслушивать ее мысли.

— Или к сестричкам ее старшим, гусыням расфуфыренным? Жили у бабуси два чванливых гуся… Ты бы и старушку-королеву сюда приплела. Ох, и глупая ты у меня, мое твое возлюбленное величество!

Он двумя пальцами острожно приподнял ее упрямый подбородок и принялся целовать застывшее лицо, немилосердно царапая нос об острые камни драгоценного обруча.

— Да знаешь ли ты, что если их всех расставить в шеренгу по одной, да прибавить еще девчонок из моего интерната, у которых я списывал, и первокурсниц из академии, коих я от спортзала до общежития провожал, и вертихвосток с космодрома, с которыми мы землянику на болоте собирали, а потом мне на них поглядеть — честное слово, я ведь вместо них одну тебя видеть буду! Представляешь себе: шеренга душ так на пятьсот, и все на одно лицо. Твое.

Мона Сэниа едва уловимо вздохнула.

— Не веришь? Не веришь — и правильно делаешь: земляника на болоте не растет.

Теперь она уже смогла тихонько рассмеяться.

— Кто смеется — тот, как утверждают наши эскулапы, абсолютно здоров. А теперь, когда все встало на свои места, может, скажешь, что все-таки выбило тебя из колеи, а?

Она медлила всего какой-то миг.

— Я просто до смерти испугалась, — проговорила она, опуская голову. — Когда на пороге появился этот крэг… Слава древним богам, вмешался Харр, но тогда я по-настоящему и струсить еще не успела. Но вот ночью, когда припомнилось все происшедшее, меня охватил настоящий ужас — ночной, какой нападает только в темноте. Ты меня понимаешь?

— Еще бы. Будто я сам никогда ничего не боялся! Это ведь только трусы врут, что им везде море по колено. Ну я надеюсь, что между нами секретов больше нет, полное взаимопонимание и все о'кей. Так что пошли во двор.

— А что это значит — о'кей?

— Это значит, что мы с тобой тут прохлаждаемся, а Ардинька возится там с нашим новым сокровищем… черт, имя у него какое-то заковыристое, ни один отец в здравом рассудке так ребенка не обзовет.

— Имя очень звучное, я бы сказала, прямо-таки королевское. Эзерис… Эзер. Эз.

— Эзззз… Не годится — точно оса звенит. Знаешь, у нас в Древнем Египте водился такой весьма почитаемый бог с созвучным именем: Озирис. Или Осирис, кому как нравится. О! Нашел. Я нашего пацана буду звать Оськой. Ему, стервецу горластому, очень даже подходит. Надеюсь, папенька вето не накладет. Да, и вели Эрму прислать мне из оружейной другой меч, должен же я, наконец, Харру свой отдать — долг чести, как-никак.

Но даже командорский меч, для любого тихрианского князя показавшийся бы сказочным даром, не нарушил скорбного безразличия менестреля. Островная царевна, исполненная к нему безграничной жалости, помноженной на абсолютное непонимание происходящего, протянула было ему спеленутого сына — он как-то испуганно спрятал руки за спину и отступил назад. После этого по общему молчаливому уговору все оставили его в покое.

Жизнь потекла своим чередом.

И только мона Сэниа в суете так нежданно прибавившихся забот не могла избавиться от ощущения, будто между нею и Юргом возникло неощутимое, ведомое только джасперянам ничто, через которое теперь придется каждый раз переступать.

По утрам командор не отказывал себе в удовольствии подглядывать за женой, когда она поднималась, вскидывала еще горячие сонные руки, собирая на чуточку влажном затылке душистый ворох по-рассветному мерцающих волос, и ногой, способной довести до инфаркта всех римских пап вместе взятых, нашаривала невесомую сандалию, и поднимала над головой утреннее сиреневое платье, точно знамя наступающего дня, в котором они будут неразлучны — и оно с ритуальной медлительностью скользило вниз, на мгновение застилая еще не пробужденное заботами, по-боттичеллиевски безмятежное лицо. И тогда он шепотом, чтобы не разбудить малышей, делился с ней ночными мыслями, пока еще не погребенными под ворохом что-то чересчур обильных каждодневных напастей.

— У меня свежая идея, — вот так вполголоса заметил через несколько дней командор. — Не сочти это за ревнивый всплеск, но не отправить ли нашего малахольного бродягу обратно, в тихрианские степи? Он уж который день по просеке вышагивает, как страус, будто заново ходить учится. На сынишку — ноль внимания. Хотя, судя по его собственным откровениям, на своих дорогах наплодил он предостаточно малышни и всех побросал, как последний сукин сын… Говорят, родной воздух лечит лучше всякого снадобья — так может, отпустим его под крылышко к Лронгу? Травяной рыцарь, как-никак, хотя и бывший.

— А что, разве сам Харр попросил об этом?

— Да он вообще не разговаривает! Попробуй, угадай, чего он хочет, а чего — нет.

— Мне кажется, он хочет только, чтобы его оставили в покое.

Он задумчиво поглядел на нее, склонив голову набок, как это любила делать Гуен, когда впадала в созерцательное состояние.

— Порой мне кажется, что и тебя теперь время от времени тянет очутиться подальше от всех. Или нет?

— Меня?! — реакция была такой, словно принцессе лягушку за шиворот опустили. Юрг искренне удивился:

— А чему ты возмущаешься? Это было бы простительно. Растили тебя во дворце, как эту самую мимозу на горошине, а тут — здрасьте вам! — сразу тройня: один свой и два подкидыша. Другая бы наплакалась.

— Боюсь, муж мой, любовь моя, что со всеми нюансами моего воспитания ты знаком более чем поверхностно. А что касается покоя, то сейчас я его представляю в одном-единственном допустимом варианте: сесть на обрывчик, что над Тараканьим Урочищем, свесить ноги и глядеть в туман. В нем порой такие занятные картинки угадываются…

— Зачем так далеко летать? — Юрг потянулся было за алой футболкой смоленского производства, вовремя спохватился — красный цвет всегда раздражал супругу, а сегодня она, похоже, встала не с той ноги. — Гораздо проще проделывать это прямо здесь, была бы только кофейная гуща, в ней тоже что захочешь, то и увидишь. Весьма распространенная забава наших прабабушек.

У моны Сэниа брови дрогнули и сошлись в одну грозную черту — знак, предвещающий всплеск непокорности.

— И, тем не менее, я собираюсь побывать там в самое ближайшее время. С твоего позволения, мой звездный эрл.

Это без малейшего намека на то, что таковое позволение будет испрошено.

— Ну вот, ты опять… Вечно тебя куда-то тянет! — черт, ну и утречко: и сапог не на ту ногу, и жену тянет не в ту степь. — Ты не находишь, что сейчас — не совсем подходящий момент? Крэги сюда незваными шастают, менестрели с дитятями на голову валятся, батюшка твой в полном раздрипе со своими вассалами, да и мы с тобой не больно-то преуспели в роли детективов…

Она, не дослушав, истинно королевским безапелляционным тоном бросила через плечо:

— Эрромиорг, коня!

Это значило, что Эрм, большую часть времени проводивший в паладиновом замке, через несколько секунд перешлет одного из грозных крылатых скакунов из асмуровских конюшен прямо на плешивую утоптанную лужайку за воротами Бирюзового Дола.

— Присмотри там за Харром!.. — только и успел крикнуть Юрг вслед жене, исчезающей даже не переодевшись, в легком утреннем платьице.

Значит, собралась недалеко, развеет дурное настроение и вернется. Через дымку полупрозрачного потолка можно было разглядеть, как крылатый конь, с первого знакомства напоминавший ему сказочного дракона, взмыл над соснами.

С высоты птичьего полета моне Сэниа была хорошо видна просека, протянувшаяся вдоль всего острова на добрых два дня неспешного конского шага; но неторопливость — это было совсем не то, чего сейчас ей недоставало. Долговязый менестрель, вышагивающий по лесной дороге на журавлиный манер, мог сегодня обойтись без ее присмотра. И напрасно Гуен, неизменная участница ее подоблачных игр, призывным похохатыванием напоминала ей, что не мешало бы, как всегда, покинуть безопасное седло и ринуться с головокружительной высоты вниз, упиваясь блаженством свободного полета.

Мона Сэниа досадливо махнула на нее рукой — отстань, мол, подобру-поздорову — и решительно послала своего парящего в небе вороного вперед, через привычное и заветное ничто.

Жеребец, очутившийся на мокрой гальке, недовольно переступил ногами. Это была восточная оконечность Игуаны — так сказать, островной хвост; вереница громадных плоских камней, выступающих из воды во время дневного отлива, исполинским естественным мостом перекидывалась к соседнему безлесому островку, на котором не селились даже птицы. Безлошадный путник мог бы сейчас пройти по бесконечной цепочке этого разомкнутого ожерелья островков, даже не замочив ног.

Только вот не тянуло.

Для нее, привыкшей посылать свою звездную дружину от одного созвездия к другому, этот унылый архипелаг казался не более чем жалкой мышеловкой. Ну почему, почему она, привыкшая к беспрекословному выполнению всех своих капризов, теперь должна была выпрашивать разрешения на каждое путешествие, точно милостыню? Почему она, возвращаясь, должна была оправдываться перед мужем за каждый самостоятельный поступок, как паж-оруженосец?

А оправдываться еще ох как придется — впереди у нее маячило неминуемое и пренеприятнейшее признание в самовольном полете на Невесту. Кстати, ничего она там толком и не разглядела. Было бы, в чем каяться!

Она соскочила с седла и нервным шагом прошлась по обкатанной гальке. В конце концов, у ее звездного эрла тоже есть свои тайны — не было бы их, так не возникало бы у нее в голове никаких нелепых подозрений. Ну, хорошо, все разъяснилось, она поняла, что он попросту совместил в своей памяти ее образ с какой-то мимолетной экс-пассией, любительницей лесных прогулок и… м-м-м… болотной земляники. Нелепо же думать, что Юрг из рода Брагинов, матерый «звездный волк», достался ей девственником. Она никогда не спрашивала его о прошлом, а он делиться своими амурными похождениями не спешил. И правильно делал.

Так что тайны-то все-таки были. Были!

Но почему тогда и она не имеет права на одну, малюсенькую? Кстати, он сам нашел для этого очаровательное определение: «изменять с другой планетой». Почему — нет?

Она остановилась и гневно топнула ногой, так что конь настороженно всхрапнул. Да хватит препираться с самой собой!

— Подожди меня здесь, — проговорила она, похлопывая жеребца по чешуйчатой морде. — Я ненадолго. Потому что такова моя королевская воля.

Конь недовольно фыркнул и поддел копытом ком водорослей, выброшенных волной. Она заправила свой вещий колокольчик поглубже в вырез платья, расправила пошире пояс, за которым привычно укрывался маленький десинтор. Как хорошо, мой звездный эрл, что ты все время забываешь о том, что тому, кто хоть раз побывал на другой земле и запомнил один единственный ее уголок, корабликов вообще не требуется. Нужен только шаг вперед.

И — догорающий огненный закат Невесты, встретившей ее таким смертоносным жаром, что стало непонятно: как тут вообще могли обитать люди, чей голос она, несомненно, слышала?

Серебристый шатер из раскидистых деревьев, по которому метались, точно язычки пламени, багровые отсветы заходящего солнца, обещал относительную прохладу — на сей раз листва не топорщилась, а плотной чешуей, точно панцирь гигантского панголина, противостояла дневному жару. Мона Сэниа, стараясь не порезаться об острые листья, свисавшие почти до земли, приподняла тяжелую ветвь рукояткой десинтора и нырнула под спасительный полог. Странно: под ногами повсюду хрустел рассыпанный камыш, которого в прошлый раз как будто не было. Зверь такого сделать не мог. И то, что она слыхала в предутренней тиши — не почудилось же ей это?

Она медленно двинулась в глубину рощи, где близко растущие друг к другу деревья перекрывали все небо своими кронами, создавая в течение всего дня живительный заслон, но отнюдь не тень. Растрескавшийся камень под ногами сменился стелющейся травой. Она невольно задержала шаг: откуда этот свежий зеленый свет, тогда как снаружи — рдяный закат вполнеба? И листва над головой совсем не жестяная, а светоносно-изумрудная, не допускающая до земли ни единого алого луча… А ведь здесь по всем вселенским законам уже должно было быть совсем темно!

Она не успела по-настоящему изумиться, как спасительный опыт, перешедший в инстинкт, заставил ее укрыться за неохватным стволом: приближались неведомые существа. Они напоминали тощеньких обезьянок и ловко передвигались по траве на четвереньках, выискивая что-то в зелени и молниеносным движением отправляя добычу себе в рот. Они прошмыгнули мимо девушки и выбрались из-под древесного полога на открытое место.

Осторожно перебирая руками по скрипучей коре, она сползла на землю и в узкую прорезь между травой и краем листвы принялась наблюдать за обитателями невестинских рощ, чьи черные силуэты были отчетливо видны на фоне багрового неба. На какой-то миг все они замерли, не то принюхиваясь, не то прислушиваясь, а потом разом выпрямились и, поднимая к небу тонкие, как веточки, руки принялись выплясывать незамысловатый дикарский танец, словно купаясь в потоках закатного света.

Теплая память приоткрыла ей ладони своих детских воспоминаний: так ее братья плясали в жаркий день под струями маленького искусственного водопада, украшавшего дворцовый сад… Но вот малолетние плясуны оставили свои забавы и принялись подбирать с земли камыш, помогая друг дружке, завершив сей труд, потянулись назад — неохотно, нога за ногу. Тот, что был повыше остальных, охапкой жестких стеблей приподнял край листвы (та зазвенела, точно кольчуга) и заботливо пропустил цепочку полуголых носильщиков. Теперь мона Сэниа разглядела, что на них были только набедренные повязки да какие-то темные обмотки на руках, от запястья до локтя; они понуро прошествовали мимо дерева, за которым пряталась их незваная гостья, и гут она с великим изумлением обнаружила, что связки сухой травы в их руках, попадая под темный древесный полог, наливаются янтарно-оливковым светом.

И не только это — оказывается, и кора дерева, за которым она скрывалась, и трава под ногами, и позванивающая листва над головой — все это испускало слабое свечение, не иначе как накопленное от щедрот неистового здешнего солнца,. Укрываться в этой диковинной роще было, выходит, не просто: она сама должна была со стороны выглядеть как темное пятно, Но цепко перебирающие босыми ножонками дикареныши, к счастью, по сторонам не глядели. Между тем принцесса почувствовала, что и ей не худо бы очутиться в одном купальнике: даже под легким платьицем пот так и стекал между лопатками… А, семь бед — один ответ.

Она поправила туго охватывающий ее шелковый пояс. Ничего страшного, ведь даже если ее и заметят, то она успеет исчезнуть прежде, чем изумленные хозяева рощи успеют взяться за оружие. Судя по всему, здесь уровень цивилизации вряд ли поднялся выше стрел и копий, а их полет так медлителен! Она тихонько двинулась следом за маленькими носильщиками.

И тут звонкий, восторженный фальцет разнесся по всей роще:

— Нилада! К нам нилада неприкаянная!

Разом воцарилась тишина — ни хруста веток, ни шелеста листвы.

— Да встречайте же! Я правду говорю! — чуть не плача, с отчаянием вопил мальчишка.

И тут разом грянул с десяток барабанов; ритм их был скорее призывен, чем тревожен, и казалось, что долетает он не издалека, а возникает вокруг, словно гремят древесные стволы. Сам возмутитель спокойствия тоже бросил свою ношу и теперь самозабвенно лупил ладошками по ближайшему дереву, отчего на коре сразу же проступали овальные черные пятнышки; впрочем, они тут же снова напивались мягким светом. Ритм множащихся барабанов стал пульсирующим, он накатывал, точно волна прибоя, и чуть стихал, чтобы дать пробиться возникшим откуда-то свирелям. В этом варварском оркестре было столько простодушного ликования, что у моны Сэниа не зародилось даже желания немедленно отступить и исчезнуть — впрочем, это она могла сделать в любой миг. Но сейчас было уже поздно: между деревьями появились первые робкие долговязые фигуры; пропасть у них на глазах значило убедить их в собственной инфернальности. В другой раз уже здесь не появишься…

По мере того как они приближались и мона Сэниа могла рассмотреть их в призрачно-туманном свечении, ее изумление непрерывно росло. Неудивительно, что это были только мужчины — навстречу чужаку, пусть даже женского пола, естественно выходить воинам; но исполненная скульптурного изящества, почти божественная красота их полуобнаженных тел не оставила бы безразличным пожалуй, даже неодушевленного серва. Они, в свою очередь, тоже глядели на нее с каким-то восторженным упованием, и она понимала, что теперь не в силах улететь, не узнав хотя бы, в чем заключается их обращенная к ней несомненная надежда.

Джасперяне никому не служат, это закон. Но иногда — помогают.

Только чем она может помочь этим… почему-то ей не хотелось даже мысленно произнести оскорбительное: варварам. Что она может сделать для жителей Невесты? О, проклятие, она ведь даже не подумала, как их называть. Невестийцы — длинновато… Невестяне… Невяне… Невейцы.

Сойдет.

Однако что же у них все-таки на уме? Хотя двигались невейцы все медленнее и нерешительнее, круг их неумолимо замыкался — а дальше-то что? И, точно отвечая на ее немой вопрос, шедший впереди всех седовласый Адонис опустился на колени и молитвенно протянул к ней руки:

— Выбери меня, луноокая нилада!..

Она с недоумением и некоторой досадой воззрилась на него: ее что, хотят впутать в какой-то шаманский ритуал? Это совершенно не входило в ее планы. Ей только хотелось взглянуть на этот мир со стороны, но отнюдь не становиться соучастницей первобытных обрядов. Да и выбрать кого-либо из этой толпы, почтительно преклоняющей перед нею колена, было бы затруднительно — все одинаково… ну пусть не одинаково, а каждый по-своему, но дьявольски хороши. Хотя и далеко не первой молодости. Только лепечут как-то по-детски: «Выбери меня… ну, пожалуйста, выбери… удостой…»

На помощь ей пришли барабаны — они зазвучали мерно и дружно, словно отмечая чей-то печатный шаг. И точно: из-за стволов деревьев показалась небольшая процессия, на этот раз уже состоявшая, как догадалась принцесса по длинным одеяниям ее участниц, из особ женского пола. Судя по распущенным седым волосам, девами их было бы назвать затруднительно, но все они были статны и величавы, насколько это позволяла худоба, как видно, присущая всему невейскому народу

Две из них без особых усилий несли фигурку божка со скрещенными руками и ногами, остальные — крошечные, пестро раскрашенные барабаны, подвешенные на груди. По мере того, как они приближались, коленопреклоненные мужи, елозя по траве, тихонечко отодвигались в стороны, освобождая проход. Мона Сэниа без малейшей тревоги ждала, что же будет дальше, хотя по всем правилам это представление, невольной участницей которого она оказалась, нужно было бы как-то тактично завершить.

Величавые матроны благоговейно опустили свою ношу прямо перед нею на светящуюся траву, и у нее появилось наивное желание потрогать миниатюрного идола — в самом деле, из чего он сделан: вырезан из дерева или вылеплен из глины?

Но выпуклые веки на морщинистом личике медленно поднялись, и мона Сэниа поняла, что перед нею — живой карлик. Правда, определение «живой» применительно к нему было весьма относительным: годы его, без всякого сомнения, давно перевалили за столетний рубеж, а окостеневшие руки и ноги утратили способность двигаться, уж он и сам, наверное, не помнил, когда. И, тем не менее, пергаментное личико носило следы того изысканного благородства, которое, родись он на Джаспере, выдавало бы принадлежность к одному из самых древних родов.

Едва угадываемые губы разомкнулись с мучительной медлительностью, но голос, нарушивший наступившую почтительную тишину, был полнозвучен и бархатист:

— Я приветствую тебя, нилада безутешная, и благодарствую, что почтила ты своей неутолимой горестью мое укромное подлесье.

Он слегка прикрыл ресницы, что, по-видимому, должно было означать кивок, и принцесса естественным образом ответила ему глубоким поклоном.

— Не сочти за обиду ту поспешалую назойливость чад моих, коей они встретили тебя, — продолжал престарелый пигмей, — но я и сам, облегчи меня Повелитель Лун на пару десятков лет, присоседился бы к ним с гораздой охотою. Ибо ни одна из нилад, освятивших сии края влагоносной печалью своею, не могла бы соперничать с тобою в ясной, как полнолунная ночь, красоте.

Он снова приписывал ей какую-то естественную для них, но совсем несвойственную ей самой неизбывную печаль, и именно в этом она усмотрела очень удобную лазейку для неизбежного отступления. Она гибким движением опустилась на траву рядом с крошечным старцем и улыбнулась ему самой лучезарной из своих улыбок:

— Прости меня, властелин подлиственного края, если мое появление стало причиной невольного заблуждения твоих подданных. Но я не та, за которую вы меня принимаете. Поэтому позволь мне почтительно удалиться, чтобы продолжить свое странствие.

Он долго всматривался в ее лицо, и на дне его огромных, как у ночного лемура, глаз мерцали недоверчивые фосфорические блики.

— Ты призвала улыбку на свой дивный лик, — проговорил он, наконец, — но забыла, что тебя выдает печаль твоих затуманенных воспоминаниями глаз. Ты напрасно стыдишься открыться нам — выбор Лунного Повелителя, павший на тебя, только доказывает твое совершенство. То, что случилось с тобой — не позор, ибо людская воля бессильна перед могуществом Полунощного Владыки. Не ты первая, не ты последняя. Зато ты, может быть, уберегла в своей памяти какую-то крупицу мудрости Сеятеля Мерцания, которая поможет нам всем в нашей…

Он вдруг запнулся, точно испугался, что сказал лишнее.

Мона Сэниа наклонилась вперед так, что ее губы едва не коснулись морщинистого лобика.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, уважаемый. Но пусть это не пугает тебя. Я не враг вам, я просто странница.

Он тихонечко вздохнул, и на его лицо наползла тень досады:

— Не криви душой, сказочное дитя. Никакая странница не может прийти сюда из огненной печи раскаленного дня, кроме нилады, что тщится избегнуть самой себя. Если ты поглядишься в зеркало подземного водоема, то увидишь, что проклятое солнце уже опалило тебя смертоносными лучами. Только Владыка Тьмы мог быть так жесток, что не пожалел твоей еще не расцветшей младости…

Хм. Может, удивить его, сообщив, что в своей недозрелой младости она уже имеет счастье нянчить троих детишек… Пожалуй, не стоит.

— Прости меня, мой великодушный господин, — проговорила она как можно мягче; — но я не знаю, о ком идет речь. Я никогда не встречала того, кого ты называешь Владыкой Тьмы и Сеятелем Мерцания, и честно говоря, такого желания не испытываю.

Его и без того огромные глаза словно распахнулись в пол-лица и полыхнули зеленоватым огнем, как у проснувшегося зверя.

— Так ты еще не… — Он поперхнулся и постарался стариковским кашлем скрыть свое замешательство. — Значит, ты тщишься убежать от него? Схорониться в глубине наших пещер? Я слыхал, что находятся такие бесстрашные и независимые сердца, и мое восхищение тобой, и без того бывшее безмерным, теперь не имеет пределов. Но… Безрассудное дитя, знаешь ли ты, что это бесполезно? Говорят, что Лунный Нетопырь добивается своего всегда.

Какая-то неуверенная нотка в его голосе подстегнула ее любопытство.

— Всегда ли? Почему ты не хочешь мне сказать, что есть способ?.. — Она действительно не вполне понимала, о чем идет речь, но все происходящее уж слишком напоминало волшебную сказку, разыгрываемую с ее участием, и она изо всех сил подыгрывала мудрому карле, чтобы дослушать ее до конца.

— Способа я не ведаю, — чуть слышно прошелестели старческие губы. — Зато я знаю человека. Только Горон, не страшащийся никого и ничего, посмеет помочь такой беглянке. Только он, которому по наследству досталось знание всех тайных лазеек и тропинок подлунного мира, может провести тебя по заветным подлиственным тропам… Может. Если захочет.

О, древние боги! О таком проводнике в незнакомой земле можно только мечтать!

Но, судя по последним словам этого карлы, Горон любит поторговаться.

— А… что берет он в уплату за свои труды?

— Он никогда и ни за что не требует платы. Это хуже. В ее душе зашевелилось раздражение:

— Тогда что же — умолять его, плакать, руки ему целовать, обнимать ноги?

Взгляд внезапно сузившихся лемурьих глаз стал строг и неприветлив:

— Его ноги нельзя обнять. Он — Неприкасаемый.