"Лунный нетопырь" - читать интересную книгу автора (Ларионова Ольга)

4. Брунгильда преклонных лет

Раздался упругий хлопок, словно парус развернулся — это пузырилось на ветру громадное четырехцветное знамя, расстеленное на земле подле громоздкого, но уже порядком потрепанного шатра тихрианского правителя Лронга.

— Боюсь, ты никогда не достроишь свой дворец, — невесело усмехнулась мона Сэниа, оглядывая разноцветную россыпь малых шатров и палаточек, окружавших княжеское жилище, многие из которых были крыты куда как более дорогими тканями и коврами, чем позволил себе Лронг.

— Руки не доходят, — как-то по-юношески робея, пробасил он. — Да и не надобны мне хоромы. Забросил я строительство столицы, все равно приходится больше по караванным стойбищам кочевать, порядок наводить. Когда на следующем солнечном круге придет сюда мой народ, новому князю легче будет столицу достраивать. Добрым словом меня помянут.

Принцесса незаметно вздохнула — в интонациях благородного рыцаря Лроногирэхихауда, уже прозванного на всей своей дороге Справедливым, проскальзывали чуть ли не старческие потки, и она знала, что есть в этом доля и ее вины, пусть невольной.

Вот и сейчас он стоял перед нею, переминаясь с ноги на ногу и смущенно наматывая на палец косичку, плетеную из стебельков заповедного бессмертника, совсем как в ту пору, когда он был еще презираемым всеми Травяным Рыцарем, врачевавшим убогих и переносящим тела умерших в мрачные анделахаллы, места последнего приюта тихриан.

— Почти мое жилище, госпожа моя, — спохватился он, откидывая перед нею полог шатра.

— Почту, почту, милый Лронг. — Она легко коснулась его руки. — Я прибыла сюда для беседы, потому что в сумрачную пору, когда одолевают тревожные мысли, лучше всего побыть рядом с истинным другом.

Серые с легкой прозеленью глаза, казавшиеся еще светлее на черном, как у всех тихриан, лице дрогнули — мона Сэниа поняла, что еще год назад у него вырвалось бы пылкое: «Я готов день и ночь быть подле тебя, прекраснейшая из женщин, чтобы рассеивать твои тревоги!» — но за этот год он научился управлять не только своими подданными, но и собственными страстями.

Она подошла к груде подушек, громоздящейся в глубине шатра. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы заметить многочисленные шерстинки, точно кто-то вытряхивал здесь изъеденную молью шубу.

— Сибилло? — с невольной усмешкой осведомилась принцесса. — Похоже, оно здесь ночевало.

— И едало, и пивало, — с такой же беззлобной улыбкой подтвердил Лронг. — Оно мне не слишком мешает, а отцу — в радость.

— Прости меня, я не спросила тебя сразу, как он? — Угасает, — просто ответил князь, не умевший кривить душой, но не смевший обременять своей скорбью ту, которую любил больше жизни. — Если бы не Паянна, его бы, наверное, уже не было с нами.

— Она что же, смыслит в тайнах врачевания? — недоверчиво спросила принцесса, знавшая по своему вынужденному пребыванию на Тихри, что сие искусство находится здесь едва ли не на пещерном уровне.

— Она ведь пыталась выходить собственного мужа и всех сыновей, — напомнил Лронг. — Было время научиться.

— Ну, если они с сибиллой дополняют друг друга…

— Как дикий кот с гуки-кукой: до смертоубийства пока не доходит, так и то хорошо. Но перепалки меж них забавные, отец от души веселится… — Он внимательно вгляделся в ее узкое, с пленительно очерченными скулами, лицо. — Но ты ведь пришла не для того, чтобы спрашивать о моем отце?

— Вы оба дороги моему сердцу и всегда в моей памяти, — проговорила она, и голос ее был теплее, чем она обычно себе позволяла. — Но кривить душой я не буду: сегодня у меня другая забота.

Она выбрала из груды большую подушку, стряхнула с нее линялую шерсть и уселась так, чтобы бездымные лиловые (не иначе как в ее честь!) светильники оказались у нее за спиной.

— С этой своей печалью, — продолжала она, — обращалась я к королю-кудеснику, повелителю пяти стихий, которому принадлежат все Первозданные острова, на одном из которых мы сейчас приютились. С его милостивого позволения, разумеется. Но он ответил мне, что для того, чтобы ответить на мой вопрос, его могущества недостаточно… А может быть, недоставало желания — уж слишком поспешен был его отказ.

Лронг уловил потаенную горечь в ее словах — было время, когда она и помыслить не могла, что к го-то возымеет дерзость не откликнуться на ее приказ или просьбу. Но врожденная чуткость подсказала ему, что с сочувствием надо повременить.

— В прошлый раз, помнится, я рассказала тебе, что мы нашли затерянную среди черных небес планету… чужой мир, все люди которого погибли много сотен лет назад. Но среди них попадались маги и колдуны, сибиллы, то есть, умевшие изготовлять чудодейственные талисманы. Один из них ты видишь на мне — эта хрустальная цепь с колокольцем позволяет мне понимать все людские языки, а моим собеседникам — внимать моей речи без толмача. Порой мне даже кажется, что меня понимают даже звери и птицы… Но я не о том. Она вздохнула и опустила голову.

— Я о Светлячке.

— Я это понял, прекрасная госпожа моя.

Да, верно, в прошлый свой прилет она уже рассказывала ему о своих поисках, но он ничем не мог помочь ей. Невеликодушно, наверное, заставлять его еще раз признаваться в своем бессилии.

— Понимаешь, Лронг, иногда надо просто выговориться, чтобы отмести все прежние предположения — тогда на их место придет что-то новое и, может быть, верное. Но так говорить можно только в кругу близких людей, когда не надо выбирать слова или, наоборот, прятать за ними что-то недосказанное.

Он прошелся по вытоптанному ковру, пригасил пару светильников — под сводом из тисненой кожи разлился мягкий полумрак, в котором слова текли свободнее, а звуки их казались мягче и доверительнее.

— Но как в прошлый раз я не смог помочь тебе, госпожа моя, — с горькой откровенностью признался он, опускаясь возле ее ног на ковер, — так и сейчас не вижу, чем могу быть полезен. Вот если бы мой отец сохранял еще ясный ум…

— А сибилло?

— На всех дорогах Тихри, вместе взятых, не найдется второго такого отъявленного и бесполезного болтуна и вруна. Так чем же он сможет быть полезным тебе на твоем Джаспере?

— Не на Джаспере — на Свахе.

— Хм?.. — невольно вырвалось у Лронга, изумленного тем, что целый мир может носить такое диковинное имя.

— В давние времена, когда наши предки только-только открыли — или приобрели — способность летать по просторам необозримой Вселенной, ими было найдено столько неизвестных миров, что приходилось давать им первые пришедшие на ум имена — в полеты ведь отправлялась в первую очередь любопытная молодежь, не обремененная ни мудростью, ни даже хорошим вкусом. Вот и появились в Звездных Анналах такие созвездия, как Собачья Колесница, Шлюшкина Норка… и наша Сорочья Свадьба. В этом созвездии, откуда, как мы полагаем, был привезен наш маленький Шоёо, мы нашли только одну звезду, у которой имелись планеты; честно признаться, нам тоже было недосуг выбирать благозвучные названия, и мы поименовали их просто Жених, Невеста и Сваха. Вот на последней-то мы и потеряли понапрасну почти год, и я не знаю, что нам делать, чтобы и дальше не тратить попусту драгоценное время…

— А в двух других мирах разве не живут создания, подобные человеку?

— Никто там не живет. То, что мы назвали Женихом — раскаленный шар, пылающий, как и положено страстному жениху: слишком близок он к ослепительному солнцу. На него мы не смогли бы даже высадиться. Невеста расположена подалее, она засушлива и спокойна, так что больше похожа на иссохшую старую деву; кораблик моего супруга, опускавшийся на ее каменистые равнины, не нашел там ничего, кроме ползучих тварей и чахлых колючек. Эта планета тоже слишком близка к яростному светилу, под лучами которого разумная жизнь просто немыслима.

А вы полагаете, что разумная жизнь иных миров подчиняется только тем мыслимым законам, которые вы открыли для себя?

Она поглядела на него с изумлением:

— И почему я раньше не поговорила с тобой, мудрый правитель Лронг? Ты совершенно прав: на выжженной солнцем Невесте когда-то, еще до первого посещения древних джасперян, могла существовать неведомая нам жизнь… — Она порывисто поднялась — и едва не подпрыгнула: прямо под ноги ей подкатился белый шар, точно пушистый футбольный мяч (еще одна выдумка командора для развлечения своих не слишком обремененных заботами дружинников).

— Пыжик! — вскрикнула она, радостно подхватывая на руки детеныша гуки-куки. — Ой, как потяжелел! И кто научил тебя так кувыркаться? Смотри, от мамаши попадет.

— Сибилло, пугало безмозглое, кто ж еще! — раздался низкий бархатистый голос, вызывающий в воображении образ благодушного гигантского шмеля. — Солнышка тебе над самым темечком, княжна нездешняя!

Мона Сэниа оглянулась — приподняв полог мускулистой рукой и уперев другую в крутой бок, на пороге стояла Паянна, как всегда, во вдовьем балахоне с пятью белыми полосками на рукаве — знак того, что пятеро дорогих ее сердцу людей отошли в край леденящих снегов. Черное и белое, желтое и красное — княжеское знамя Лроногирэхихауда: чернота живого тела, белизна предстоящей смерти, золотистость солнечного луча и пурпур… а вот тут уж не иначе как жрецы-красноризцы постарались, чтоб о себе напомнить…

— И тебе солнца неизбывного, добрая Паянна!

— Добрая! — фыркнула княжеская домоправительница, заходя в шатер шаркающей походкой, выдающей отечность когда-то резвых ног. — Слыхало бы тебя сибилло! Да и ты, князюшка, хорош — что не позаботился, не кликнул на стол собрать?

— Разговор у нас, не до того, Паяннушка!

Она необидчиво пожала плечами, сгребла в охапку резвившегося гукеныша и направилась к выходу.

— Так звать ли сибиллу, госпожа моя? — спросил вполголоса Лронг.

— Нет, — неожиданно решила принцесса. — А вот ты, Паянна, останься.

Грузная фигура замерла, потом плавно развернулась, и на плоском невыразительном лице поползли вверх серебрящиеся проседью косички бровей:

— Почто так, княжна? С волхователем равняешь?

— Просто я никогда не держала совет с женщиной, которая старше меня годами и опытом. Присаживайся.

Паянна, не церемонясь, опустилась в единственное резное кресло, предназначавшееся князю; Пыжик тут же свернулся калачиком и стал похож на белого гуся, спрятавшего голову под крыло.

— А ты что же, никогда материнских речей не слушалась? — неодобрительно пробормотала она.

— Дети королей Джаспера воспитываются без матерей, — пояснила мона Сэниа. — Как только принца — или принцессу — отнимают от груди, его мать навсегда удаляют от королевского двора. С богатым приданым, разумеется. Так что претендентов на ее руку бывает предостаточно — король, как правило, себе в наложницы дурнушек не берет.

— Жестоко, — вздохнул Лронг.

— Зато королевство избавлено от интриг, сплетен и заговоров. Ну да речь сейчас не о том. Я вспомнила, как еще в первую встречу сибилло ваше почтенное каким-то ведовским нюхом учуяло, что на Таире надет амулет в виде сережки. Значит, есть все-таки возможность находить скрытые талисманы!

— Это оно может, — безапелляционно заявила Паянна. — Да что проку? Закобенится, ленив больно.

— Паянна, а если я его очень-очень попрошу… Награду пообещаю царскую.

— Будто оно наград не нахапало!

— Что гадать? — поморщился Лронг, как видно с трудом переносивший брехливого шамана. — Покличь!

— Эгей, сибиллу к Справедливому! — не вставая с кресла, гаркнула Паянна голосом, больше подошедшим бы караванному погонщику. — Пока задницу от пуховика отдерет…

Но мгновенное появление шамана в княжеском шатре свидетельствовало о том, что малопочтенный старец не прохлаждался, а, скорее всего, подслушивал где-то рядышком. Меховая накидка, облинявшая до того, что черно-белые полосы стали на ней неразличимы, жалостливо шелестела на костлявых плечах, зато на голове красовалась невероятная чалма, свернутая из рыжей лисьей пелерины, подаренной ему когда-то Таирой.

— Почто потревожили? — заверещал шаман гнуснейшим сопрано. — Сибилло занедуженное дремало-почивало…

— Полно врать-то, дармоедина плешивая, — оборвала его нытье Паянна. — Здоров ты, как рогат после выгула. А что спал, так сразу видно: сапожки-то твои, пока дрых, без хозяйского ведома вкруг Князева шатра по грязи натоптались. Приструнил бы их!

Мона Сэниа тихонечко вздохнула — тяжко, наверное, Лронгу с утра до вечера слышать такую вот старческую перебранку… Поднялась, подошла к сибилле и, скрывая брезгливость, положила руки ему на плечи. Погладила вылинявший мех:

— Что, старче, неласковы тут с тобой? Как я вижу, и не приоденут, и не побалуют…

— Ох, княжна-матушка, истинно говоришь! Поглядь, как захирело сибилло неухоженное! — По его впалым щекам покатились неподдельные слезинки. — А ведь только моей мудростью и славен нынешний…

— Гх!.. — не выдержав, кашлянул Лронг.

— Вот и говорю: у старших поучаясь, ладно князь правит: поначалу Милосердным звали, теперь уж и Справедливым нарекли. Только вот с сибиллой неприветен: ни обновки, ни подношеньица… Сама-то, кстати, привезла ль чего?

Принцесса про себя усмехнулась: старый скряга сам шел на крючок.

— Кладовые мои от богатства ломятся, только ведь в том и мудрость правителя, чтобы даром свое состояние не расточать. А за работу, пусть самую малую, можно и наградить по-королевски: плащ, к примеру, парчовый, голубым мехом подбитый…

— А сколь трудов? — слезинки, как по мановению волшебного жезла, исчезли.

— Для тебя, кудесник высокоумный, считай — ничего. Талисман старинный затерян, отыскать надобно.

Шаман, все-таки чуя подвох, задергал пуговичным носиком, точно принюхиваясь:

— Здесь, что ли?

— М-м-м… Не очень далеко отсюда.

— Ворожбой своей переносить будешь? — почуял неладное шаман. — Уж не в ледяной ли Ад?

— Да что ты, советчик княжий, как можно! Место это будет тихое, туманное, одни таракашки бегают. Беленькие.

— За белых букорах и сапожки белые прибавить бы! По не все здесь обладали королевской дипломатичностью:

— Да что ты с ним хороводишься, княжна! — взорвалась Паянна. — Бери за шкирку и верши, что тебе надобно!

Мона Сэниа недоверчиво глянула па князя, которого еще совсем недавно звали Милосердным, но и на его лице ни малейшего сочувствия престарелому сутяжнику она не обнаружила. А, была не была!..

Она крепче сжата стариковское плечико, угловатое до колючести, и решительно шагнула вперед…

И тотчас же крупные, как виноградины, серебристые пузырьки замельтешили вокруг них, скрывая беззвучным кипением и крутой каменистый склон, прямо у них из-под ног сбегающий в заповедную долину, и замурованный совсем недавно вход в подземный склеп, где покоились останки девяти джасперян.

— Ишь, завела в болото, непутевая! — возопил мгновенно промокший шаман. — С князем своим озоруй!

Он принялся утираться, по-кошачьи размазывая по грязным щекам клейкую влагу. Линялые бантики, которыми были прихвачены его усы и брови, посыпались вниз, мгновенно потопляемые туманом. Но старый колдун, до сих пор дрожавший за каждую свою ниточку, не сделал ни малейшей попытки их уловить — настороженно выпрямляясь, он сдвигал набок свою лисью чалму, освобождая треугольное волосатое ухо.

— Тс-с-с… — еле слышно прошелестел он. — Зреет понизу натуга неведомая…

И угадал — совсем неподалеку ухнуло так, что земля под ногами качнулась, и в небо ввинтился рев невидимого отсюда исполинского столба воды. И угораздило же самый крупный из всех подземных фонтанов рвануть именно сейчас!

— Не выдай, княжна-матушка, унеси отсель! — панически завопил шаман, приседая и укрываясь облезлой своей накидкой. — Дивен-гад водяной из болота вылез, поглотит он нас, и не по алчбе, а ненароком, по ничтожеству нашему…

— Ты же сибилло бессмертное, — засмеялась принцесса. — Чего ж ты боишься?

— Того и страшусь, что по неизбывности своей плутать буду по его поганому нутру до самой его гадской погибели!

Перестань трястись, — безжалостно оборвала его причитания принцесса. — Ты хоть наполовину, а все-таки мужик. Слушать противно.

— Кабы сибилло хоть вполовину еще мужиком было, оно б тебя… Ой, ползет, близко подбирается!

— Никто не ползет — вода это подземная в небо столбом бьет, туман разгоняет. Видишь — светлее стало?

— Одно видно взору моему ведовскому — смерть кругом! И стародавнешняя, и свежохонькая, и грядущая…

— Это ты прав, волхователь — здесь покоятся как останки тех, кто почил много веков назад, так и соплеменников моих, погибших по неведомой причине незадолго до того, как я сама появилась на вашей дороге. Может ли твой вещий разум проникнуть в тайну их гибели?

— И-и-и, жена неразумная, о дитяти своем помысли, чтоб без материнских забот не оставить! Ноги уносить надо!

— Ну, я тебя сейчас унесу, лягушачья душонка… — вполголоса пробормотала Сэниа, одной рукой еще крепче сжимая его плечо, а другой доставая мужнин фонарик. — Гляди!

Магического перехода перетрусивший шаман на сей раз даже не почувствовал — просто какой-то миг наступил полный мрак, а затем узкий серебряный луч побежал по опаловым стенам подземной пещеры, выхватывая то полупрозрачные столбы, то темные пятна бесформенных останков, видневшихся на скользком, точно ледяном полу.

— Скажи, если ты действительно провидец, приняли они смерть в бою или чарами изведены?

Но шаман, судорожно разевая рот, точно ему не хватало воздуха, повалился к ногам принцессы, обнимая ее сапоги:

— Не вижу, ничего не вижу, и ты не гляди! Глаза тебе выжжет черной погибелью — как потом сибиллу отсюда вызволишь?

— Хватит труса праздновать, — отрезала она. — Я здесь уже бывала, и не одна, а с дружиною. Ничего не случилось. Но, поскольку мой муж и мои воины намерены продолжать на этой земле свои поиски, я должна увериться в их безопасности. Ведь что-то погубило лежащих здесь, и я могу сказать одно: это не то оружие, которое известно на Джаспере. Остались бы плавленые в камне следы, а я их не вижу. Ну что скажешь?

Но старый шаман молчал, то ли из упрямства, то ли от страха потеряв дар речи. Мона Сэниа с трудом выдрала ноги из цепкого капкана его костлявых рук и, перешагнув через съежившегося колдуна, приблизилась к мертвецу, чьи кости, дочиста обглоданные многоногими обитателями этого подземелья, были укрыты обрывками жавровой куртки. Нет, никаких следов десинторных разрядов. А вот под капюшоном, соскользнувшим с голого черепа, что-то поблескивает.

Она достала свое привычное оружие и его вороненым стволом осторожно отодвинула край негнущейся, точно заледенелой ткани — малюсенькое колечко ответило фонарному лучу неживым зеленовато-желтым переливом. Мона Сэниа наклонилась, но тут сзади раздался частый дробный стук — это сибилло подбегало на четвереньках:

— Не трожь!!! — Его истошный визг расплескался по пещере, удесятеренный эхом. — Не трожь, девка безмозглая! Голой рукой коснешься — и себя сгубишь, и сибиллу бессчастного!

— Да? А почему?

Шаман некоторое время сопел, точно принюхиваясь к собственным ощущениям.

— Того сибилло не чует, — виновато пролепетал он. — Нездешняя это волшба-смертушка, и для плоти людской нет от нее заслона-заговора.

Мона Сэниа вздохнула — никудышный ей попался ведун. Вот Кадьян разобрался бы, что к чему… Она перевела калибратор десинтора на короткий луч и, направив его в пол, выплавила глубокую лунку. Потом так же осторожно, подталкивая кольцо десинторным стволом, закатила его в углубление: пусть полежит здесь до лучших времен, раз уж пользы видимой от него никакой, да оно и на детский мизинчик едва налезет. А ведь напугало старого ведуна до смерти — может, и вправду погибельный амулет вроде того колдовского кинжала, что попался Таире под горячую руку?

— Ладно, — проговорила она, наклоняясь к сибилле и ухватывая его за ворот. — Ты, как я убедилась, только на княжьих подушках мудрец, а здесь проку от тебя… Сейчас вернемся. Что посулила — пришлю, и даже вдвое обещанного, но с уговором: о том, где мы были и что видели… Ну, я тебя знаю, язык за зубами ты не удержишь — но говорить о наших с тобой приключениях я дозволяю тебе только с князем твоим, и ни с одной другой душой на белом свете, будь то хоть мой супруг, хоть Рахихорд, хоть анделис. Приказ нарушишь — сюда тебя перекину, навек тут и останешься, с костями этими замурованный. Понял?

В ответ раздался клацающий звук — казалось, у престарелого шамана стучат не только зубы, но и дребезжат тоненькие старческие косточки в иссушенном годами мешке его пергаментной кожи.

— Ну, а еще какой амулет ты поблизости не учуял? Награжу вдвое.

— Да хоть солнце незакатное с небес посули! Только смертушкой все окрест напоено, а доброй волшбы ни крупицы…

Не оставалось ничего другого, как сделать шаг через заветное ничто, ведущий обратно, в неуютный (как у всех безнадежных холостяков) княжеский шатер.

На Лронге лица не было — сразу видно, что он метался по своему шатру, представляя все беды, которые могли обрушиться на его принцессу в компании с таким ненадежным спутником, каковым представлялся ему придворный шаман. Мона Сэниа про себя усмехнулась: знал бы князь, что на деле старый болтун оказался еще хуже…

— Наше краткое путешествие, к сожалению, ни к чему не привело, — проговорила она уклончиво, чтобы лишний раз не унижать сибиллу рассказом о его непомерной трусости. — Успокойся, мой добрый Лронг: мы не встретили никого и ничего не нашли. Так, безделушку одну поганенькую, то ли колечко, то ли бусину — ее и брать-то с собой не стоило. Ну да советчик твой княжий как-нибудь поведает тебе о том, что ему довелось повидать…

Она поперхнулась, потому что чуть было не продолжила: после того, как штанишки прополощет.

Лронг, не скрывая облегчения, шумно вздохнул.

— Но я вынуждена просить тебя… вас, всех троих, — торопливо продолжила принцесса, оглядываясь на Паянну, восседавшую в княжеском кресле с олимпийским безразличием к происходящему; — прошу не рассказывать никому о том, что я провела несколько минут на другой земле — даже Киху, который, как я слышу, любезничает сразу с тремя юными тихрианками неподалеку от шатра.

— Ни-ко-му.

Три коротеньких слога прозвучали так, словно Справедливый князь сбросил с высоты три непомерной тяжести камня, и по его интонации было понятно, что он не только сам не скажет ни слова, но и пришибет на месте любого, кто хотя бы откроет рот.

Впрочем, глядел он при этом исключительно на своего горе-кудесника, известного неуемной болтливостью; на молчаливую же Паянну он, похоже, уже привык полагаться полностью.

— Не тревожься, князь, — тоном, не сулящим ничего хорошего, проговорила мона Сэниа, — с милейшим сибиллой я уже договорилась. Потерпи еще немного его присутствие в своем шатре, я сейчас сюда перешлю кое-какие скромные дары для него.

— Уже?.. — вырвалось у Лронга.

— Мне пора, мой рыцарь бесконечных дорог. Каждый раз, прощаясь с ней, он вот так же жадно вглядывался в ее черты, словно боялся, что видит ее в последний раз. И тогда ей невольно приходило на ум, что этот чернокожий великан — единственный мужчина во Вселенной, чье безграничное и беззаветное поклонение никогда не покажется ей назойливым или нескромным. Рядом с ним было тепло и покойно. Но — и только.

Но владетельный князь, оказывается, не просто так смотрел на нее, не отрывая испытующего взгляда:

— Прости меня, владычица дум моих, если я покажусь тебе докучливым… Но мнится мне, что не все печали свои ты мне поведала.

Травяной Рыцарь, врачующий не только телесные раны… Она опустила невольно дрогнувшие ресницы: а вот Юрг, ее звездный эрл, ничего не заметил.

— Не сердись, добрый мой друг, — проговорила она, легко касаясь громадной черной ручищи, дрогнувшей при ее прикосновении. — Ты прав, но — не сейчас. Я…

Она запнулась, мучительно подыскивая слова. Они не находились.

— Я просто не в силах выговорить вслух то, что у меня на сердце. Если честно признаться, то я не могу и мысленно произнести это. Погоди немного, я разберусь со своими печалями, тогда и жди меня снова!

Она проговорила это почти весело — так улыбаются сквозь слезы.

— Когда прилетишь сызнова, княжна, мальца своего прихвати, — подала вдруг голос Паянна. — Своими внуками не осчастливило меня Незакатное, так хоть с чужим княжичем понянькаться.

— А ты лети со мной, — вдруг совершенно неожиданно для самой себя предложила мона Сэниа, — у меня ведь двое, будешь Фирюзе доброй нянюшкой, ей женские руки надобны, а у меня кругом одни воины.

— Не можно, — покачала головой чернокожая женщина, и вздох ее был шумным, прокатившим по шатру влажную духовитую волну, точно пахнуло парным молоком, как от только что отелившейся рогатины. — Мне за Рахихордом, Князевым батюшкой, ходить надобно. А я служу верно.

У моны Сэниа дрогнули брови: эту же фразу: «Я служу верно» — она слышала совсем из других уст. Так говорил проклятый Кадьян. Но до чего же по-разному звучали эти одинаковые слова!

— А что до просьбы твоей наипервейшей, — торопливо проговорил Лронг, — так не тревожься, не позабуду: со всей своей дороги призову сибилл, с чужих земель на время откуплю… Найдем даже то, о чем ты сама не ведаешь.

— А, пустые хлопоты, — бесцеремонно вмешалась Паянна, — не будет и в сибиллах проку, коли ты сама, княжна, не уразумеешь, что тебе надобно. Нельзя отыскать то, чего не знаешь. Так что выдь ты во чистую степь, ляжь на землю ликом кверху, чтоб Незакатное твои думы грело, и чистой мыслию, ничем другим не замутненною, устремись к тому, что душу твою томит — оно себя и окажет.

— Спасибо тебе за совет, Паянна, — проговорила несколько изумленная принцесса. — Ну, прощай, Лронг, и за меня не тревожься — со своими бедами я справлюсь.

Она направилась к выходу и чуть не наступила на сибиллу, свернувшегося калачиком под своей полосатой меховушкой. Не долго думая, принцесса сдернула с него облезлую накидку и, скомкав се, с чувством глубокого удовлетворения зашвырнула туда, откуда старый скряга никаким шаманством не смог бы ее вернуть — прямо в не слишком на вид жаркое пекло незакатного тихрианского солнышка.

Алое перо кружилось в воздухе над самой верхушкой шатрового корабля, а чуть выше порхал рыжий зимородок, точно крошечная жар-птица. Гуен, уже привыкшая к огненноперым вестникам короля Алэла, все-таки следила за ним сверху, обозревая весь Бирюзовый Дол с высоты своего бесшумного полета. Из малого кораблика стрелой вылетел лазоревый Фируз, нацеливаясь на добычу, но тут Ю-ю. мастеривший вместе с отцом и Кродрихом подобие ветряной мельницы, бросил свое занятие и ринулся ему наперерез, оглашая колокольчиковый дол древним земным заклинанием: «Чур, мое!».

Фируз завис в воздухе, как маленький бледно-голубой вертолетик, но в борьбу за обладание поднебесным трофеем включился еще один претендент: Фирюза, передвигавшаяся на четвереньках с проворством юркой ящерки, пронзительно завизжала и тоже помчалась к новой игрушке. Фируз взмахнул крыльями, окружая себя ореолом перламутровых бликов, и успел подхватить перо прежде, чем оно коснулось земли; потом, отлетев чуть в сторонку, снова его выпустил и опять подхватил.

— Гляди-ка, мышкует, как лисица — с восторженным изумлением проговорил Юрг, наблюдавший эту сказочную картину.

Ких только пожал плечами: лис на Джаспере почти поголовно перебили еще до Темных Времен, теперь их можно было добыть разве что в Джанибастовых чащобах.

Визгливое, сверлящее уши «Адай-адай-адай!» свидетельствовало о том, что командоров отпрыск оказался все-таки проворнее всех.

— Ю-ю, не дразни девчонку! — крикнул Юрг. — Не мужское это дело.

Благодушное «зе дал» означало «а я уже отдал» — он всегда ей уступал, порой, по-королевски, давая вдвое больше желаемого. И приучил. Вот и сейчас она не переставала требовательно верещать, как голодный скворчонок.

— Ю-ю, не обижай Фирюзу, она маленькая! — крикнула мона Сэниа, появляясь на голубом лугу и стаскивая на ходу перчатки для верховой езды — значит, опять где-то гонялась в одиночестве.

— Хочу белег! — категорически заявил наследник, не снисходя до того, чтобы оправдываться — это было не в его характере. — Нада пельев. Для Зюза.

По-восточному цветистое имя «Фирюза» было ему еще не доступно.

— Ладно, сейчас отпросимся у мамочки. Мон женераль, дозвольте увольнительную — наш галантный принц своей даме презент сделать желает. Наберем перьев чаечных, а потом спросим Эрма, не завалялось ли в тамошних кладовых пакетика хны, коей кокетливые девы себе гриву красят.

— Пора бы знать, что в древних стенах замка благородного рода Муров кокетливых девиц не принимали. Кокетство — дурной тон.

— Кто — дулной? — Принц явно тяготел к глубоким познаниям.

— Кто — кто?

— Тон — кто?

Юрг, отложив недостроенную мельничку, решительно поднялся:

— Вот тебе яркий пример того, к чему приводят нравоучительные исторические экскурсы. Выпутывайся теперь, как знаешь, только полегче с примерами дурного тона. А впрочем, лучше мы с сынулей скупнемся.

— Очу-очу-очу! — Фирюза, несмотря на некоторую разницу в возрасте, не желала ни в чем отставать от своего молочного брата (от одной козы молоко пили). Вокруг ее чернокудрой головки реяли клочки огненного перышка, с которым она успела расправиться в соответствии со своим уже вполне сформировавшимся характером.

— Гулять можете, купаться — ни в коем случае, ветрено, — вынесла свой вердикт принцесса, присаживаясь на пороге, чтобы снять тесные сапожки. — А кстати, почему мне никто не говорит, что от Алэла пришел вызов?

Рыжее перо, сброшенное на Бирюзовый Дол красным зимородком, означало, что кто-то из Алэлова дома жаждет пообщаться с обитателями Игуаны.

— Перышко светлое, значит, там никакой беды не приключилось, иначе было бы оно цвета кофейного пойла, — отозвался Юрг, презиравший слабенький джасперианский напиток. — Так что торопиться некуда. Ких, будь другом, слетай к соседям, выясни, с чего переполох.

Никто глазом не успел моргнуть, как исчезнувший было Ких, снова возник на том же месте.

— Ага, — удовлетворенно констатировал командор; — явился передо мной, как лист перед травой, и рот до ушей. Из этого следует, что у Алэла очередной сабантуй.

— Так точно! — выпалил младший дружинник, продолжая сиять. — Торжество по поводу наречения новорожденных. Особо званы принцесса с супругом. А остальные… ну не так чтобы особо… но настоятельно.

— Дорогая, деваться некуда, доставай из сундуков кринолин с декольте на двенадцать персон.

Мона Сэниа резко поднялась, словно у нее появилось безотчетное желание заслонить собой маленького Юхани.

— С твоего разрешения, сегодня мы с Ю-ю останемся дома, — проговорила она что-то уж чересчур индифферентно. — Отправляйтесь-ка представительной делегацией — у Эрромиорга вполне вельможный вид, когда он постарается, а Киха с Флейжем возьмете для поддержания веселья. Королевской чете передайте, что я безгранично огорчена, но Юхани перекупался, а у Алэла всегда ветер с моря…

Юрг схватился за голову:

— Что я слышу: чтобы наш сын боялся морского ветра?.. Сэнни, что на тебя нашло?

— У меня что-то непразднично на душе…

— Слушай, а ты не боишься, что царственные бабуля и дедуля будут оскорблены таким отказом?

— Вот поэтому я и прошу тебя слетать туда, пусть на этот раз и без меня. И Фирюзу захватите.

Раздался радостный визг — маленькая плутовка никогда не упускала случая подслушать разговор взрослых.

— А мы тут наберем тебе перышек, — улыбнулась ей мона Сэниа, хотя улыбка эта не была наполнена теплотой.

— Это на ветру-то? — хмыкнул разобиженный супруг.

Так и расстались — нельзя сказать, чтобы довольные друг другом. Но ей была невыносима мысль о том, что они с сыном снова окажутся под перекрестными вспышками беглых взглядов всего королевского семейства. До сих пор ей казалось, что она равнодушна к посторонним взорам; но, на сей раз, они были до такой степени непонятны, что становились просто оскорбительными.

Зато через пару часов возвращение представительной делегации было самым восторженным.

— Сыты, пьяны, и носы в табаке! — крикнул Юрг, спуская с плеча Фирюзу, с ног до головы разукрашенную причудливой росписью — похоже, над нею трудилась не только Ардиень, но и старшие сестры-царевны.

Малышка крутилась, слизывая с ручонок сладкую цветочную пыльцу, на практике постигая, что локоток не только не укусишь, но и не оближешь.

— Нет, честное слово, Сэнни, совершенно напрасно ты капризничала! — Юрг прямо-таки пузырился радужными впечатлениями. — Пир был действительно на весь островной мир, по всему берегу настелены новенькие циновки, а на них чего только нет! Никогда не думал, что эти острова так богаты. А сам Алэл… В последнее время я его уж совсем за старую перечницу держал, а тут он так разошелся — ему бы иллюзионистом работать. К тому же, оказывается, сегодня — День Живой Плоти… Впрочем, у него каждый день — какой-нибудь особенный. Так вот, с любым из нас он мог сотворить все, что угодно…

— Кому — угодно? — быстро спросила принцесса.

— Ну… всем. Чтоб весело было. Как в настоящем шапито.

— И что же он сделал с тобой?

— Усы отрастил. Синющие! Потом, правда, изничтожил, чтоб тебя не напугать. Хорошо еще, что не бороду, а то ходил бы я, как наш легендарный герцог-душегуб, который не то шесть, не то восемь жен порешил.

— Ну, муж мой, любовь моя, — через силу улыбнулась она, — еще, как ты любишь говорить, не вечер…

Или вот: я мимоходом заметил, что по части рыжести Флейж просто неподражаем, так наш высокородный Хоттабыч — помнишь, я рассказывал? — и бороденку не щипал, и «трах-тибидох» не бормотал, а глядь — за столом уже два Флейжа, с лица совершенно неразличимы, будто два апельсина на солнышке, только вот на втором — камзол нашего Кродриха, поелику всякая одежка к живой плоти уже не относится. И знаешь, что мне пришло на ум? Он ведь и собственных внучат мог очень даже просто изменить. Ты не приглядывалась к старшему? Ну, ведь вылитый новорожденный Ю-юшка! Недаром старый хрыч все на нашего сынулю поглядывал и вздыхал завистливо.

— А как же этот… Шамшиенин малыш? Он же весь в папашу… — растерянно пробормотала Сэнни.

— Все правильно — в каждом эксперименте должен быть, так сказать, контрольный экземпляр, оставленный в первозданном виде.

Принцесса вдруг резко повернулась и умчалась в свою комнату. Юрг, недоумевая, только пожал плечами — ему и в голову не пришло, что его жена может прятать слезы, непривычно ожегшие ресницы. Она, никогда не плакавшая от горя, впервые почувствовала, насколько же безмерным может быть облегчение, когда с плеч сваливается такая невидимая гора…