"Лунный нетопырь" - читать интересную книгу автора (Ларионова Ольга)

2. Первое звено бесконечной цепи

Как Юрг и предполагал, Сэнни просто отказалась поверить. Не может быть, чтобы в замурованном склепе исчезло абсолютно все! Они поторопились, невнимательно осмотрели пещеру, да и чего еще можно ожидать от мужчин!

— Если не веришь, можешь убедиться лично. Только сапожки надень поплоше, тут все туканярами загажено.

— Вот уж в этом я не сомневаюсь.

— И под кипяток не попади, здесь на каждом шагу фонтаны, как в Бахчисарае.

— Что? Древние боги, нашел время, чтобы фантазировать!

Да какие фантазии, он всю зиму мечтал слетать с ней на пару деньков в Крым. Потому как в легендарном Бахчисарае он и сам хоть и намеревался, но не побывал. А сейчас времени на туризм никак не находилось, честь и долг обязывали искать распроклятое «то — не знаю что».

Он извинял отнюдь не царственное раздражение своей супруги — еще бы, почти целый год потратить на раскопки, и вот по милости какой-то толстозадой твари необратимо потерять… Если там только было, что терять.

— Ладно, прилетишь, сама удостоверишься. Меняемся местами.

— Меняемся.

Он привычно кивнул Борбу, который в силу природной обстоятельности лучше всего справлялся с нехитрой ролью возничего, и через секунду они оба уже стояли по щиколотку в лазоревых колокольчиках родимого Дола. Зимой, в меру прохладной, но, к сожалению, бесснежной (король Алэл постарался, не иначе) они стлались по земле и цвели мелкими бусинками, не раскрывая лепестков. Но вот на Лютые Острова пришла ранняя весна, и их буйству не было удержу — хоть коси.

Впрочем, крылатые кони, суровые спутники воинов, отворачивали от них трепещущие ноздри — чуяли колдовство.

Мона Сэниа в полном походном снаряжении стремительным шагом направлялась к ним — приготовилась. Похоже, заскучала сверх обычного… Каждый раз, возвращаясь на Джаспер, он с тревогой вглядывался в смуглое, страстное лицо — и каждый раз оно было чуточку новым, то ли помолодевшим, то ли осунувшимся. Но стоило ему высказаться на этот счет, как мона Сэниа раз и навсегда пресекла эти попытки проявления опекунского беспокойства: «Если ты разочаруешься во мне посреди ночи — скажи. А днем я сама о себе позабочусь».

И возразить тут нечего — непросто быть мужем самой своенравной принцессы всех поколений джасперианского королевского рода. Впрочем, такой характер его вполне устраивал — во всяком случае, не заскучаешь.

— Ты все-таки там не очень задерживайся. — Он коснулся пальцами черного завитка, выбивающегося из-под аметистового обруча. — Юшенька где?

— У моря, разумеется. С ним Флейж и Арди с Фирюзой.

Все в здешних канонах — сынишка на мужских руках, приемная пигалица — на девичьих.

— Ну, семь парсеков под килем, мое твое величество!

— Не переверните тут весь дом, муж мой, любовь моя…

Она наклонилась и сорвала самый темный бархатистый колокольчик. Борб почтительно взял принцессу за руку, сделал шаг вперед — и оба словно растаяли. Юрг давно уже привык к тому, что верные дружинники перетаскивают его самого с места на место, точно манекен, но вот глядеть на это шаманство со стороны ему до сих пор было жутковато: каждый раз у него появлялось ощущение, что это исчезновение — навсегда. Он невольно поднял глаза к вечереющему небу, словно мог проследить там невидимый полет джасперян. Ничего он, разумеется, не увидел, кроме белоперой птицы, закладывающей крутой вираж над слепленным из корабликов крошечным замком — Гуен всегда беспокоилась, заметив на голубом лугу магическое появление или исчезновение людей, с чем ее крошечные птичьи мозги и неистовый охотничий инстинкт гарпии смириться никак не могли. Несмотря на совью половину своего естества, днем она видела так же зорко, как и ночью и, опознав в Юрге своего хозяина, резко взмахнула крыльями, так что колокольчики полегли, и помчалась назад, к морю, где несла бессменную вахту возле своих подрастающих птенцов — а таковыми для нее были в равной степени и Ю-ю, и Фирюза, и уже достигший отцовских габаритов перламутрово-голубой Фируз.

Юрг вздохнул, наклонился и отыскал под ногами такой же темный колокольчик, как и тот, что унесла с собой на Сваху его жена. Поглядел сквозь него на солнце — громадный, как тюльпан, цветок таил в себе видимые только на просвет узоры, наподобие павлиньих перьев. Когда они с Сэнни впервые обнаружили такой феномен местной флоры, обоим пришло в голову дать ему имя, и фиолетовый оттенок вкупе с иезуитски скрытым изяществом рисунка невольно породили в памяти Юрга цепочку юношеских ассоциаций, которые привели к маловразумительному для моны Сэниа наименованию: «Епископ Ваннский».

А потом, долгими зимними вечерами, когда он еще не решался пропадать на Свахе по несколько дней подряд и неизменно возвращался в Бирюзовый Дол к ужину, он развлекал жену вместе с верной дружиною многосерийным повествованием о похождениях драчливого и любвеобильного епископа и его друзей-мушкетеров. Не очень полагаясь на собственную память (как-никак читал классе в третьем, не позднее), он приволок к Земли тяжеленный рюкзак с книгами, и теперь они сиротливыми стопочками хоронились под супружеской кроватью — на стенку из жавровой шкуры полочку, увы, не повесишь. Сэнни с каким-то безудержным детским любопытством разглядывала иллюстрации, но и для нее, и для всех остальных обитателей Игуаны загадочный бисер земной кириллицы так и остался неразгаданной тайной.

Пришлось заделаться штатным рассказчиком.

В итоге большинство слушателей отнюдь не отдали свои сердца д'Артаньяну, что было бы естественно для такой простодушной аудитории.

Но мона Сэниа украдкой вздохнула по Раулю, припомнив верного Гаррэля.

Пыметсу откровенно и громогласно восторгался Портосом.

Дузу и Сорку, молчаливым как от природы, так и по возрасту, несомненно понравился Гримо.

Эрромиорг, хранитель Асмурова замка вкупе со всеми рыцарскими традициями, символически преклонил колени перед Атосом.

Пылкий Флейж, естественно, готов был добиваться благосклонности всех дам, изображенных в романе, от субретки до королевы, включая даже упомянутую вскользь Марион Делорм — что в семнадцатом веке стоило бы ему головы.

А вот Ардинька тогда еще не приютилась у них в качестве добровольной няни, а то ей бы, несомненно, пришлась по сердцу пленительная хромоножка Лавальер.

И только Арамис не вызвал симпатии ни у кого — мона Сэниа, презрительно усмехнувшись, заявила, что ни одного иезуита она в собственной дружине не потерпела бы, а будь на то ее монаршая воля, вообще перевешала бы всех религиозных фанатиков за ноги. Заявление было принято с таким единодушным одобрением, что командор только в затылке почесал, пытаясь припомнить какой-нибудь душещипательный роман, который способствовал бы общему смягчению нравов. Но тогда, кроме «Хижины Дяди Тома», ему ничего на ум не приходило…

Воспоминания о детской литературе вернули командора к действительности. Зимой сынуля еще не был готов воспринимать даже короткие прибаутки, но сейчас он уже жадно впитывал все, что припоминалось Юргу из не такого уж отдаленного детства — от хрестоматийной Аленушки с мультипликационным козленочком и до обаятельного премьер-министра, магией английского сказочника превращенного в плюшевого медвежонка. Похоже было, что на Игуане вся малышня развивается как-то быстрее, чем на Земле — да, кстати, пора бы детишек и проведать.

Он вышел через привратный кораблик, кивнув стоявшему в карауле Киху, и пронзительно, по-разбойничьи, свистнул в два пальца. С ближайшего пастбища послышалось ответное ржание, и его пегий конь, единственный, наверное, на всем Джаспере (пестроты, по аналогии с крэгами, здесь не любили и таких жеребят обычно выбраковывали при рождении), поднялся в воздух, расправляя драконьи крылья. Юрг, запрокинув голову, как всегда залюбовался абсолютно фантастическим, с точки зрения землянина, зрелищем и попутно обругал себя за то, что не захватил ячменную лепешку для своего Пегуса (изменение одной буквы проистекало от излишней скромности — Юрг не мог допустить, чтобы кто-нибудь заподозрил его в желании сравниться в Беллерофонтом). Он знал, что любая прирученная скотинка, какой бы грозной она ни казалась, на какую-то долю своего скудного сознания до смерти остается ребенком, которого изредка нужно и побаловать.

Кожистые крылья, складываясь совсем по-птичьи, взвихрили песок на проплешине за воротами, но в шуме этого маленького смерча Юргу померещился мальчишеский голос: «Сэн-лин, Сэн-лин…» Или это песок шуршал?

— Давай-ка к «лягушатнику», — велел он коню, привычно вдевая ногу в стремя.

Могучие крылья взметнулись, заслоняя весь мир, и привычный восторг, возникавший у него каждый раз во время свободного полета над морем, начисто вымел из памяти таинственный голос, почудившийся ему этим весенним днем.

Сапожки поплоше она не надела, потому что таковых у нее, ненаследной принцессы Джаспера, просто не могло быть.

Теперь, гадливо переступая через кучки зловонного мусора, выброшенного туканярой из пещерки, она сожалела, что в свое время отказалась от изящной синтериклоновой обувки наподобие той, которой ее муж снабдил пропавшего Харра по-Харраду. Тогда она, всегда избегавшая белого в своих одеждах, руководствовалась не только эстетическими соображениями — белизна, цвет королевского траура, могла накликать беду.

В каменном «корыте», куда перенес ее Борб, на первый взгляд делать было действительно нечего: ни единого раскопа, ни оплавленной борозды на поверхности камня, остающейся после десинторного разряда.

Но это еще не значило, что продолжать тут поиски бесполезно — наследие древних волхвов, укрывавшихся в этих горах от своей дефективной цивилизации, скоропалительно развившейся и так же стремительно пришедшей к полному самоуничтожению, могло быть замуровано в каком-то тайнике, до которого ненасытные туканяры просто не успели добраться. Вряд ли этот разгромленный склеп был единственным на всю долину. Значит, нужно искать, они обязаны облазать все откосы, следует проверить каждую подозрительную трещину, она должна…

Черные небеса Вселенной! Да на свете не было для нее более ненавистных слов, чем эти: нужно, обязана, следует, должна… Для нее, своенравной ненаследной принцессы Джаспера, существовал единственный закон — ее воля. Но вот уже сколько времени эта воля была стиснута, как удавкой, таким коротенькими и таким всевластным словом: долг. Долг перед капризной рыжей девчонкой, которой заблагорассудилось забраться к ним на корабль и очутиться на Тихри, где изощренное коварство тамошних крэгов не позволило джасперянам тут же отослать ее обратно — чтобы отыскать пропавшего сына, принцесса была приневолена действовать вместе с незваной гостьей, и никак иначе. Ну а гостья тут-то и развернулась…

Мона Сэниа, как истинная дочь королевского рода, могла снисходительно простить ей все, что угодно: и форменный дворцовый переворот на Дороге Оцмара, и весьма поэтичный, надо признать, переход в лучший мир обреченного с малолетства властителя Пятилучья (ведь джасперянам нет дела до судеб инопланетных народов), и огненный ад, обративший в пепел несчастную столицу (то, что при этом она сама чуть было не погибла — что за мелочь, не в счет, разумеется.) Даже нечаянное убийство Скюза, несравненного стрелка, она готова была принять на свою совесть.

Но вот чего она не могла простить земной девчонке, так это чудовищный фортель — других слов она просто не допускала — с добровольным уходом из жизни. А горе родных! А чудовищное бремя вины на всех, кто был рядом… И не только рядом. А долг, невыполнимость которого уже давно ей очевидна — отыскать талисман, способный снять заклятие невидимости с ледяной горы, в недрах которой, может быть, укрыл ее тело чародейный мерзавец Кадьян. Может быть…

А может и не быть.

Для принцессы, как для всех остальных джасперян, существовал единственный долг перед мертвым: почтить его крэга, переправив осиротелую птицу на какую-нибудь безлюдную планету, как требовал Древний Уговор. Только вот землянка Таира, естественно, никогда не имела пернатого поводыря, да и сам Уговор в свете последних событий оказался под жирным вопросом…

И мона Сэниа была немало изумлена тем, что у ее супруга и командора, оказывается, было совсем иное представление о долге перед памятью почившего: даже если тот не желал быть найденным и воскрешенным (что, впрочем, теперь, было невозможным — запасы живой воды иссякли), Юрг почему-то решил, что эту самую последнюю волю, на всех землях священную, во что бы то ни стало необходимо нарушить. И теперь ей, принцессе, надлежало до конца дней своих рыться во всяком инопланетном дерьме и к тому же не подавать вида, насколько ей это осточертело и даже — вот этого она никогда не произнесла бы вслух — до какой же степени она эту эгоцентричную девицу ненавидит…

Она тряхнула головой, так что тоненько зазвенел аметистовый обруч, и обратила взор на маленький отряд, который тихонько топтался на вышеупомянутом инопланетном дерьме. Призрачный завиток магической «поземки», к которой все уже привыкли, кружил, как вьюн, между ногами, облизывая сапоги, но за собой не тянул, никуда не звал. Пы временами нагибался, подбирал мелкие камешки и, повертев их, швырял через плечо. Один сунул в карман. Еще натащит на Игуану всякой пакости…

— Ну что за сонные физиономии? — Ее тон сделал бы честь коменданту пограничной крепости. — Вы не осмотрели и десятой части этого корыта! Пока очевидно только то, что предполагаемые грабители до этой помойки не добрались. Тем лучше, у нас больше шансов отыскать что-нибудь, не тронутое ни их лапами, ни здешними тварями. Работаем!

Пыметсу с шумом выдохнул воздух, оттопырив нижнюю губу. Сдержанный на проявления чувств Борб осторожно повел плечом. Несимпатичное лицо Дуза стало еще более непроницаемым. Похоже было, что всем чуточку не по себе.

Что-то тягостное нависло над долиной…

— Я сказала: продолжаем поиски, черт побери! Борб, мы с тобой слева, Пы с Дузом — по правому краю.

Дьюруз, привыкший все и всегда брать на заметку, слегка удивился: если поначалу супруг принцессы копировал ее манеры и выражения, то теперь их роли поменялись. Борб присел, незаметно поддернул штаны. Пы неуклюже повернулся, поддал сапогом бледную сороконожку. Засопел. Вот всегда так: на словах — «могучий Пыметсу, доблестный Пыметсу», а на деле ни ее высочество, ни супруг ейный никогда не выбирают его себе в напарники. И когда он навещает семью в отцовском замке, ему больше не позволяют брать с собой Фируза. А ведь обещались…

Вот так, молча лелея свои обиды, он и пропыхтел до самого заката, когда требовательное брюхо уже совсем подвело от голода, но тут неожиданно в вечерней тишине, лишь изредка нарушаемой резкими всхрипами и свистом окутанных паром нешибких фонтанчиков, вырывающихся из-под земли, прозвучал взволнованный голос принцессы:

— Все сюда! Быстрее! — И этот зов донесся сверху.

С момента ее появления на Свахе мону Сэниа не оставляло предчувствие, что и сегодня придется возвращаться на Игуану с пустыми руками. Еще один потерянный день. Посеревший в сумерках буранчик поземки продолжал юлить меж камнями. «Ну а ты-то что под ногами путаешься?» — то ли подумала, то ли прошептала она. Но призрачный вьюнок уловил, метнулся по обломкам каменной лестницы вверх. Понятно, ей намекают, что пора бросить общий взгляд на вечернюю долину, застилаемую сиреневатым дымком, и в состоянии благостного восхищения убраться восвояси. Она взлетела на гладкую, словно отшлифованную кромку, обрамляющую все «корыто» неширокой балюстрадой. Чуть выше начиналось царство горного кустарника — шары, состоящие из тончайших веточек-паутинок, усеянных бисеринками микроскопических листочков. Вот только ближайший куст был почему-то совершенно прозрачным, неживым. Она пригляделась: сухой, точно перекати-поле, и никакой зелени. Подошла, пнула — бренные останки куста торчали из глубокой дыры, словно кто-то таким нехитрым способом решил это отверстие замаскировать.

Недолго думая, она вынула из кобуры десинтор и слабеньким лучом запалила сухостой. Огонь занялся сразу, из-под его языков порскнула уже задремавшая было тараканья живность. Пепел осыпался вниз, в четко означившийся наклонный лаз. Наконец-то! И всех сюда.

Хотя, если честно признаться, в этом нескончаемом стремлении отыскать неведомое «то — не знаю что» ей хотелось бы быть единоличной победительницей…

— Ну, все собрались? На Игуану пока ничего не сообщать! — Ну, это естественно, ведь Юрг ни за что не разрешил бы ей соваться в эту подозрительную дыру, но ведь что не дозволено какому-то копытному, то разрешается… — Борб, быстро в Асмуров замок — за факелами!

Пока Борб, исчезнувший без лишних вопросов, ворошил замковые кладовые, все молча разглядывали мрачный проем, очерченный оплавленной кромкой: вне всякого сомнения, это была работа мощного десинтора. Кто-то, обнаруживший подозрительную дыру, расширил ее и…

Борб с охапкой смоляных светильников, которых хватило бы на целую ночь, появился, словно из-под земли.

— Спускаемся.

Мона Сэниа перевела калибратор десинтора на световой луч и, высветив череду ступенек, ведущих в глубину скального массива, шагнула в проем, не позволяя никому пройти впереди себя. В таких случаях спорить с ней было бесполезно.

Ступени, не сглаженные многочисленными шагами, свидетельствовали о том, что этой потаенной лестницей пользовались нечасто. Принцесса несколько раз останавливалась, резко поднимая руку — все замирали, стараясь сдерживать дыхание. Но в ограниченном замшелыми стенами пространстве царила такая тишина, словно ни вверху, ни внизу не существовало никакого реального мира.

Становилось душно. Мона Сэниа, никогда не страдавшая клаустрофобией, сейчас прямо-таки спиной и плечами чувствовала безмерную тяжесть нависшей над ней каменной толщи. Если бы она был одна, ничто не удержало бы ее от стремительного рывка назад, под вечернее темнеющее небо.

Внезапный звук раздался так неожиданно, что маленький отряд вздрогнул разом. Это не был тупой, но алчный удар рогового клюва — в слабом теньканье слышалось такое мертвящее безразличие ко всему живому, словно оно было рождено миром теней.

Мона Сэниа с трудом стряхнула с себя охватившее ее оцепенение.

— С потолка капает, — проговорила она нарочито громко и беспечно. — Ну, кто не боится промочить ноги — за мной!

Она сделала еще один шаг — и свод над головой словно взлетел вверх.

— Зажечь факелы.

Взглядам открылась необозримо громадная пещера, но которой заскользили маслянисто-золотые блики смоляных огней. В этих отсветах не было лучистого сверкания кристаллов — полупрозрачные натеки, свисавшие с потолка, и такие же пирамидальные выступы, протянувшиеся навстречу им со дна пещеры, не таили в себе ни единого излома. Все было заглажено и замутнено, словно кто-то вылизывал эти гигантские сосульки промерзшим шершавым языком. Темные бесформенные пятна виднелись на полу то тут, то там, точно выброшенные кротами кучки земли, и кроме них ничто не нарушало опалового мерцания этого застывшего в вековом оцепенении подземного чертога.

Льдистая бахрома сталактитов, никогда не встречавшихся на Джаспере, казалась рядом бесчисленных копий, застывших перед началом поединка подземных демонов; они не были направлены на людей — нет, такую малость, как хрупкая человеческая плоть, в своем стылом высокомерии они просто не замечали. Нестерпимая напряженность каменела под стрельчатыми сводами, словно вот-вот должен был прозвучать серебряно-трубный призыв к началу битвы, и тогда это подземное оружие придет в движение, сшибаясь льдистыми зубьями и неощутимо для себя превращая в крошево всех, кто посмел вторгнуться в эти пределы.

— Всем держаться вместе! — крикнула Сэнни, и безудержное эхо точно вырвалось из каменного плена — закрутилось смерчем, разбиваясь о стены и снова сливаясь в уже неузнаваемый, тысячекратно повторяющий сам себя переливчатый клик.

Принцесса стиснула зубы и, перебросив свой факел Борбу, обнажила меч. Дуз, самый высокий из них, встал у нее за спиной, Пы и Борб — по бокам. Она слишком хорошо знала своих товарищей по оружию, чтобы не понять: сейчас они точно так же, как она, ощущают приближение незримой беды. И так же, как она, не помышляют о бегстве.

Тяжкое право подать сигнал к отступлению — это бремя командора…

— Мы не уйдем, пока не осмотрим всю пещеру, — прошептала она сквозь стиснутые зубы, и эхо превратило ее шепот в ледяной метельный свист. — Сначала — вот это.

Острие меча, указующего на бесформенный холмик, полыхнуло факельным отсветом, и тут же в массе темных комьев что-то едва уловимо блеснуло в ответ. Мона Сэниа, забыв об осторожности, подалась вперед, раздвигая кончиком клинка слипшуюся массу — и едва не вскрикнула: сероватый, изъеденный череп уставился на нее впалыми глазницами, и только золотистый обруч такого знакомого офита, как ни в чем не бывало, поблескивал вкрапленными камешками затейливого узора.

— На-а-аш… — не выдержал Пыметсу, и эхо закружило по пещере ворохом осенних листьев: «аш-ш-ш-ш…»

— Осмотреть всех! — приказала принцесса. — Оружие собрать.

Но оружия не было — ни мечей, ни десинторов.

— Если это наши, то почему они не могли отсюда просто сбежать?.. — растерянно пробормотал Борб.

Четверо джасперян стояли посреди этой потаенной братской могилы, и не было никакой зацепки, которая помогла бы им разрешить загадку гибели безвестной дружины.

— Возвращаемся, — упавшим голосом проговорила мона Сэниа. — Вход завалить. После того, как мы закончим на Свахе наши поиски, сообщим в Королевский Совет — может быть, кто-то из родственников и захочет прилететь сюда, чтобы забрать тела.

Она понимала, что это были пустые слова — долг Великого Уговора обязывал джасперян заботиться о крэгах своих почивших родичей, а не об их телах. Но зорких поводырей, столько столетий почитаемых на Джаспере, у этих странников не было — об этом молчаливо свидетельствовали нетленные обручи офитов, окольцевавшие каждый из девяти черепов.

Так что, скорее всего эта пещера так и останется для безвестных останков местом их последнего упокоения. Поэтому, взлетев на поверхность земли, мона Сэниа велела снова запалить свой факел и, склонив его к ногам, недвижно простояла все время, пока ее товарищи в наступившей уже темноте замуровывали вход в подземную гробницу. Кем бы ни были безвестные странники — просто любителями попутешествовать, вынужденными беглецами или даже вселенскими грабителями — она отдавала им последний долг.

И Юрг, который выслушал ее рассказ, ни разу не перебив и только потирая плохо выбритый подбородок, понуро согласился с тем, что зловещих загадок не только не убавилось, а совсем наоборот.

— И все-таки, почему они не улетели? — Мона Сэниа повторила вопрос, еще раньше прозвучавший из уст Борба. — Они не были связаны или скованы — по расположению тел видно, что они бежали… Бежали не оглядываясь. Смерть на бегу. Ты можешь предположить причину?

— Пока — нет, — задумчиво проговорил Юрг. — Но, может быть, им приказали оставаться там?

— Кто и зачем мог им приказать остаться на верную смерть?

Мона Сэниа обвела взглядом своих недавних спутников, молчаливо хмуривших лбы. Каждый раз, когда очередная группа возвращалась со Свахи, вся дружина слеталась в шатровый покой и не расходилась, пока не были выяснены все детали путешествия; Юрг называл это «разбором полетов».

— Вопрос остался открытым, — напомнил он. — Если был отдан приказ — то кем?

Как-то так сложилось, что на этих разборах командовал он.

— Постойте, — встрепенулся вдруг Борб, которого недаром прозвали «глядящий в корень». — Мы насчитали девять погибших. Но это значит, что был и десятый, который бежал, прихватив все оружие… И не исключено, кое-что еще.

— А ради чего? Пусть даже он был не командором дружины, а просто вожаком шайки грабителей — но чтобы послать своих сообщников на смерть? Это невероятно! — Мона Сэниа, у которой законы чести были в крови, не могла себе даже представить психологию такого подонка.

А если это была сволочь из жавровых болот? — предположил Юрг. — О, дьявол! Уж не сам ли Джанибаст стоял во главе? Такой тип вполне мог дождаться, когда его сообщники объединенными усилиями откопают какое-то сокровище, а потом прикончить их всех в лучших пиратских традициях и отбыть к себе в родовой хлев, единолично владея награбленным.

— А оружие? — не сдавалась принцесса. — Зачем он взял оружие?

— Ну, ты же помнишь — как раз тем летом он вздумал предъявлять нам всякие дурацкие ультиматумы… Его свора уже тогда готовилась к осаде, а в таком положении любой ствол и клинок на счету.

— Но и каждый боец, — осторожно вставил Эрм, никогда не перестававший чувствовать себя комендантом родового замка властительных Муров.

— И что за сокровище он мог найти, чтобы пожертвовать из-за него собственными людьми? — продолжала допытываться принцесса. — Золото? Его ценят только на Земле. Произведение искусства? Это в Джанибастовом-то свинюшнике? Может, неведомое нам оружие… Но тогда почему он не воспользовался им, когда наша дружина осаждала его замок?

— Слишком много вопросов, моя принцесса. И слишком много предположений можно будет допустить, отвечая на них. Может быть, они не смогли убежать, потому что… сошли с ума. От страха. Поэтому, подводя итог сегодняшнему разбору полетов, я резюмирую: на Свахе должно иметься еще немало загадочных вещей, представляющих для нас ценность, это — раз. Два — потерпев неудачу на Свахе (хотя надеюсь, что такового не случится), мы попытаемся пошарить в Джанибастовой берлоге — как говорится, чем черт не шутит. И три — я тебя больше на Сваху не пущу. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Воцарившаяся тишина была сравнима разве что с гробовым безмолвием сталактитовой пещеры.

Наконец, ее нарушил подчеркнуто невыразительный голос принцессы:

— Всем выйти вон.

Никто не взялся бы оценить ту скорость, с которой верная дружина покинула шатровый корабль, по своему центральному положению и завидной вместительности служивший чем-то вроде конференц-зала их импровизированного замка, сооруженного из отслуживших свой век разнокалиберных корабликов.

Столь же неопределим был и промежуток времени, через который принцесса появилась на потемневших к ночи колокольчиках Бирюзового Дола:

— Я проголодалась. Об ужине никто не позаботился?

Безмятежный тон лучше любых слов свидетельствовал о том, что status quo ante bellum восстановлено.

Следом за ней на пороге, как ни в чем не бывало, возник и командор с механической бритвой-жужжалкой в руках:

— Эй, поесть-то дадут?

Значит, соглашение было достигнуто на паритетных началах. Во всяком случае, все в это поверили.

И только перед самым сном, перецеловав мирно посапывающих малышей и теперь задумчиво стаскивая сапоги, Юрг вдруг хлопнул себя по лбу:

— Постой-ка, мое твое величество, а как получилось, что мы не заметили их кораблей — ведь должны же они были на чем-то прибыть на Сваху!

— Вовсе нет. Во-первых, мой забывчивый супруг и повелитель, я просила тебя не величать меня этим дурацким титулом, а во-вторых, корабли нам необходимы только для самого первого полета. Кто хоть раз увидел эту долину, тот перенесется туда и обратно без кораблика.

Каюсь, я безмозглый осел, но у меня есть оправдание: стоит тебе улететь, как у меня надолго исчезают все мысли, кроме одной — чтобы ты снова оказалась рядом…

Сэнни, безуспешно пытавшаяся вытряхнуть бесчисленные шпильки из спутанных волос — ну до чего же трудно каждый раз упрятывать этакую гриву под капюшон походной куртки! — тихонечко вздохнула:

— Собственник.

— На том стою. Иди сюда…

— Тс-с-с… Ардинька еще здесь.

Он встряхнулся, выгибая спину, как кот, босиком подкрался к плотной жавровой занавеске, перекрывающей доступ в их укромную спаленку. Осторожно, как собравшийся напроказить мальчишка, выглянул:

— Арди? Ты ведь останешься?..

Их добровольная нянюшка, которую старательно охмурял неугомонный Флейж, подняла на него глаза, на полупрозрачном личике казавшиеся серыми северными озерами, и помотала головой; не так давно она догадалась (или невольно подслушала чью-то насмешливую реплику), что ее крупный неулыбчивый рот делает ее похожей на рыбу, и с тех пор она начала поджимать губы, что придавало ее лицу какое-то монашеское выражение.

Впрочем, Юрг простодушно не замечал ее бесхитростных стараний.

— Ах, да, — спохватился он; — у вас ведь второй праздник подряд намечается — Шамшиень же должна разрешиться!

Три дня назад старшая из островных царевен, Радамфань, принесла счастливому Алэлу долгожданного внука и наследника престола. Теперь очередь была за средней сестрой.

Юрг почтительно склонил голову, как делал всегда, здороваясь или прощаясь с младшей царевной — ни коснуться ее руки в дружеском пожатии, ни тем более похлопать по плечу ему никогда и в голову не приходило:

— Ну, тогда не смею удерживать. Флейж, сделай милость, проводи Ардиень. — В тоне командора не было и намека на приказ, скорее галантное (и, увы, дежурное) сожаление о том, что отсутствие врожденных способностей не позволяет сделать это ему собственной персоной.

Флейж, не дослушав даже конца фразы, вскочил — словно язык пламени взметнулся. В огненно-красном камзоле, рыжий, драчливый — Тибальд, да и только! — он по отношению к Ардиени вел себя так же почтительно, как и командор, хотя в адрес ее высокомерных старших сестриц не раз отпускал довольно соленые шуточки.

С тех пор как Ардиень вызвалась нянчить малышей, он добровольно стал ее неизменным провожатым, поскольку Алэлова дочка, как и все подданные островного короля, даром мгновенных перелетов не обладала.

Поначалу Юрг на это поглядывал как-то косо, но Сэнни объяснила ему, что субординация входит в число врожденных инстинктов ее дружинников, так что возможность каких бы то ни было дипломатических осложнений, как с принцем-консортом, так и с самим государем исключается.

Что же думала сама «царевна-рыбонька», было неизвестно, но каждый раз Флейж возвращался из Алэлова дома украшенный изящным рисунком на лбу — знак царевниной благодарности.

Вот и сейчас он подал ей руку так же почтительно, как если бы это была сама принцесса Сэниа.

Проводив улетающих рассеянным взглядом, Юрг оглянулся на жену, недовольно буркнул:

— Я сейчас. Только велю нашим оболтусам, чтобы больше к нам не совались.

Он вышел под ночное небо Джаспера, расцвеченное, как всегда, целой гирляндой лун. Колокольчиковый ковер, еще не тронутый росой, пружинил под босыми ногами. Неугомонная дружина продолжала вечернюю трапезу вокруг традиционного костра, смакуя во всех деталях рассказ Борба, который живописал все их злоключения на Свахе с дотошной медлительностью, позволявшей остальным в каждую его фразу вставлять малопристойные комментарии. Появление Юрга это веселье не нарушило.

Но не успел он и рта раскрыть, как возле костра появился разукрашенный в два цвета Флейж с изумленным воплем:

— Братцы, а у этого рыжего козла еще и двойня!

Под «козлом», естественно, подразумевался никому не симпатичный Захео, Кузнечный эрл и по совместительству — супруг всех трех царевен.

На разноголосый вопль всей дружины из своих покоев вылетела рассерженная принцесса:

— Почему такой гвалт? Сегодня, как я понимаю, поводов для восторга у нас не было… Флейж, умойся.

Причину общего восторга принцессе с готовностью объяснили. Она тихонечко вздохнула: если честно признаться, то жизнь на голубом ковре Бирюзового Дола протекала как-то безрадостно, а в молодости, как однажды выразился Юрг, положительные эмоции требуют, чтоб их время от времени стравливали, как пар из котла. Клапан для этого подходит любой — вот сегодня вполне сгодилось рождение ненаследных двойняшек.

Прирожденная мудрость властительницы, никогда не оставлявшая принцессу, подсказала ей, что такое мероприятие следует поддержать.

— Мой сенешаль, лучший кувшин вина из погребов замка Асмуров! — велела она. — И еще три-четыре поскромнее…

Эрромиорг, уже привыкший к тому, что его величают самыми разнообразными земными титулами, почерпнутыми Юргом из исторических романов, исчез с быстротой мелькнувшего метеора, и через минуту-другую уже старинные запечатанные сосуды, один другого затейливее, красовались у ног принцессы. Она сорвала не успевший закрыться на ночь сапфировый колокольчик, выбрала самую причудливую из заветных посудин, покрытую сеточкой мельчайших трещинок, точно картина древних мастеров, и обвила стеблем горлышко:

— Флейж, переправь это счастливому деду в знак того, что мы тоже пируем, разделяя его радость. И можешь не умываться.

Нельзя было найти более подходящего гонца для такого поручения — Флейж исчез, вспыхнув, как птица Феникс.

И так же стремительно возродился на том же месте.

— Что-то у Алэла рожа кислая, — сообщил он без излишнего пиетета. — Может, он надеялся на тройню?

— Или хотел девочку, — осторожно вставил Ких.

— Так девочка и получилась. И мальчик в придачу. Комплект.

— Ты что, и повидать их уже успел?.. — изумилась принцесса.

— Отнюдь. Это Ее Величество Ушинь похвастаться изволили.

— Ладно, — сказал командор, — у кого есть желание праздновать до утра, я не возражаю. А я сегодня что-то притомился. Ты как, дорогая?

— Аналогично.

Дело было, разумеется, не в усталости — просто тот диалог, который имел место между ними с глазу на глаз, камнем лег на душу и тому, и другому. Разговор был окрашен интонациями, до сих пор между ними, мягко говоря, непопулярными: «Во-первых, я попрошу тебя впредь не отдавать мне приказов в присутствии моих подданных. А во-вторых… — Голос жены внезапно стал каким-то тусклым, точно посыпанным пеплом. — Я ненавижу эту Сваху, мне до смерти надоели эти полеты — но я не могу без них. Я задыхаюсь на этом острове, понимаешь?»

Как тут не понять — понял, разумеется. Понял, но не поверил. Потому что верить не хотел. До какого же идиотизма дошло его самодовольное спокойствие! Ему казалось, что у жены есть все: его любовь, не утратившая юношеской пылкости, двое малышей-ползунков, радушие семейства короля-соседа; сюда следовало прибавить заботы по благоустройству этого острова, не обитаемого до их появления; редкие, но, как ему казалось, такие желанные визиты на Тихри к славному правителю Лроногирэхихауду Справедливому; всегда полные загадок и напастей экспедиции в созвездие Сорочьей Свадьбы, его самого неизбывно наполнявшие первопроходческим восторгом; в довершение всего — целая Вселенная, открытая для полетов джасперян — и нате вам!

Она, оказывается, задыхается.

И, что еще хуже, ощущение это у нее возникло, разумеется, не сегодня. А ведь до этого вечера молчала…

Ему вдруг припомнилось, как они беззаботно радовались тому, что у них еще столько впереди непредугадываемого, что будет случаться с ними в самый-самый первый раз. Но вот такой горькой откровенности они не предвидели. И пока эта откровенность не улетучилась, он спросил, пусть даже чуточку грубовато: «Так чего же тебе не хватает?» И она ответила со свойственной ей прямотой: «Безграничности».

И тогда он ее понял: по воле крэгов из всей Вселенной для нее была изъята Равнина Паладинов, и этого оказалось для нее достаточно, чтобы чувствовать себя как в тюрьме. «Ладно, — сказал он, — откровенность за откровенность. А ты никогда не думала, как я тут схожу с ума, когда от тебя долго нет вестей? Ведь если поблизости нет никого из твоих служивых, то я тебе и на помощь не смогу прилететь. А если… если… ты… исчезнешь — что мы с Ю-юшкой будем делать здесь, на Джаспере?»

Мона Сэниа опустила ресницы, и ее охватил такой мрак, который не могли бы рассеять ни заботливые крылья Кукушонка, ни блистательный аметистовый обруч, дар немилой ее сердцу Земли. И вовсе не потому, что впервые ее ужалила мысль о реальности собственной гибели. О возможной опасности она думала постоянно — на то она и была командором вольной дружины. Об опасности — но не о смерти. А вот Юрг, ее звездный эрл, оказывается, размышлял даже о том, что будет после. Иначе откуда родились эти нестерпимо звенящие слова: «Что мы с Ю-ю будем делать здесь, на Джаспере?»

Значит, и это он обдумал, ее муж, ее любовь: он вернется туда, где не знают безудержной воли полетов, где все привязаны к своей обреченной на одиночество планете — убогой песчинке в бескрайнем и блистательном хаосе Вселенной. И он унесет в этот замкнутый мирок ее сына, рожденного летать, и воспитает его бескрылым, возможно, даже не посвятив его в тайну своего рождения — чтобы был, как все…

И это ее сына, — которого называют «Принцем трех планет»!

Они больше не сказали друг другу ни слова и появились на вечернем лугу Бирюзового Дола как ни в чем не бывало, впервые старательно делая вид, что все осталось по-прежнему.