"Лунный нетопырь" - читать интересную книгу автора (Ларионова Ольга)21. Усыпальница королейМаггиры шли молча — слишком сильно было потрясение. Блеклые язычки лампадного пламени, послушно снявшись со своих чашечек, летели над головами идущих, точно аларанские светлячки; столбы лунного света, пробиваясь сквозь покрывавшую коридор листву, казались призрачными серебряными сваями, на которых покоится верхний ночной мир; светляки, попадая в них, на миг исчезали. Безмолвная процессия вступила в уже знакомый принцессе подземный сад, заставив примолкнуть встревоженных птиц; тишина теперь нарушалась лишь мерным шорохом шагов, что было весьма огорчительно: у нее вертелось на языке еще дюжины две вопросов. Но рядом с ней шагал мальчик, а много ли у него спросишь; поглядывал он на нее по-хозяйски, как видно, слишком буквально памятуя собственные слова: «если вы такие привередливые, то я заберу ее себе»; решил, шалопай, что раз уж ему дозволено принимать участие в советах взрослых, то и игрушки ему полагаются повнушительнее, чем просто черный эльф. От нечего делать принцесса, как и любая женщина на ее месте, принялась потихоньку разглядывать идущих: серебристые безрукавки, которые ровняли маггиров над плоскостью унылого стола, были на всех практически одинаковые (за исключением полуголого Фаёли, обходившегося вообще без оной), но вот штаны поражали воображение разнообразием цветов и фасонов; на щеголеватом ару-Ёрни они были, кажется, из птичьих перышек. Чудодеи… Маггиры меж тем выстроились вдоль мрачноватого на вид бассейна, ступени которого полого спускались в неприветливую черноту, а недвижная поверхность воды была укрыта чем-то вроде ломкой сахарной корочки. Под ногами раздался нарастающий гул, стеклянный хруст — вода спешно уходила в глубину, закручивая в водоворотах льдистые обломки. Олиё-Омм-олиё жестом, каким обычно приглашают к пиршественному столу, предложил моне Сэниа проследовать по обнажившейся лестнице и первым сошел на ее мокрые ступени. Она сделала шаг и поскользнулась; Фаёли проворно и как-то чересчур привычно обнял ее за талию. — Ты тут ничего не бойся, — заговорщическим тоном шепнул он, подняв подбородок и сморщив свой веснушчатый нос; — я тебя заберу к себе, но учением донимать не собираюсь: ты будешь моей наложницей. Надо же, и какие слова он знает! Но его рука уверенно скользнула гораздо ниже, чем следовало бы. — И которой же по счету, позволь тебя спросить? — не удержалась принцесса. — А фиг его знает… Четвертой, кажется. — Я в восторге! Только, с твоего разрешения, я еще немного побуду фантомом. — Смотри, долго не продержишься, — улыбнулся он снисходительно, но руку все-таки убрал. О, черные небеса, а она-то было подумала, что Ю-ю неплохо бы иметь такого старшего товарища для игр… Лестница меж тем круто свернула вправо, оставив сбоку зияющий колодец, в котором клокотала еще вода. Летучие огни разгорелись ярче, и ступени из черных превратились в землисто-бурые, а затем, светлея и словно вбирая в себя мириады золотистых искорок, засветились теплой охрой; в то же время все кругом словно бы старело на глазах: камень под ногами утратил безукоризненность полировки, со стен исчезли яшмовые плитки, свод над головой тревожил своей первозданностью. Наконец спуск завершился широкой площадкой, и мона Сэниа поняла, что они находятся в преддверьи еще одной исполинской пещеры. Дальше дороги не было: вход был перекрыт причудливой золотой сетью в виде паучьих тенет, за которой четко означились литые контуры громадного колокола, непомерная тяжесть которого, казалось, делала его неподвластным сомнительному могуществу маггиров. По нижнему краю колокола тянулся какой-то неотчетливый рисунок, тревожащий своей неразгаданностью; но самым таинственным был ряд остроконечных утесов, чьи изломанные очертания рождали подсознательный трепет. Да что же… Не торопись: все, что тебе надлежит знать, будет сказано. Олиё-Омм-олиё обернулся к ней, и мона Сэниа подивилась тому, как изменилась его осанка, став чуть ли не царственной, и янтарные огоньки толклись у него над головой, образуя призрачную корону. — Ты в Чертогах Неоценимого. — Исполненный величия голос заполнил все подземелье, заставив золотую сеть отозваться нестройным звоном; кое-где из-под сводов пещеры слетели облачка пыли. Летучие мыши? Нет. Здесь нет и не может быть ничего живого. — Здесь собрано все, что определяет смысл нашего существования, — продолжал верховный маггир. — Перед тобою овеществленная память о нашей земле, оставленной нами в часы предельного отчаяния, потому что, спасаясь сами, мы оставляли на гибель слабейших и беззащитных, пусть даже не принадлежащих к нашему сообществу; но мы сознавали, что если бы уступили им свое место, то путь возвращения их на родину, пусть даже через тысячи лет, будет отрезан раз и навсегда. Он взмахнул рукой, и летучие фонарики послушно прянули вверх, высвечивая на поверхности колокола детали таинственного рисунка. Моне Сэниа было достаточно беглого взгляда, чтобы узнать то, что скрывалось за чередованием бронзовых сияющих контуров и тусклых провалов патины: это было изображение окрестностей загадочного шара, найденного на Свахе, уже не существующей каменной сферы на хрупких наклонных опорах, выдержавших всю тяжесть столетий и рухнувших от одного прикосновения незваных пришельцев; справа едва угадываемая стена, на которой тогда сидели, свесив ноги, беззаботные дружинники; массивные контрфорсы Ворот Кровавой Реки, уравновешенные слева величественными Руинами Минаретов… Нужно же сказать им, что я побывала там совсем недавно! Нет. Рано. Следует всегда что-нибудь оставлять в запасе. Ох, и какой же ты мудрый, мой неслышимый… — Перед тобой — прошлое Староземья, отчеканенное теми, кто еще видел его собственными глазами; это — сокровищница Арзаэрата, настоящее имя которого арза-Ёрат, единственный из правителей Староземья, который был тайным маггиром. Предвидя надвигающуюся катастрофу, он собрал воедино все драгоценности казны и наших потаенных кладов, наложив страшное проклятие на того, кто посягнет на его творение, имея иную цель, кроме спасения людей. Он и помыслить не мог, как скоро на все сокровища мира невозможно будет купить глоток чистой воды. Ну да, что-то подобное было и на Джаспере. Так неужели каждое человечество должно было пройти такое испытание, чтобы доказать свое право на дальнейшее существование? — Итак, отныне тебе ведомо наше прошлое, — продолжал звучать торжественный, под стать этим величественным сводам, голос, — но это же — и наша цель. Ну вот, потянулась бесконечная декламация! А где-то, подставив лунному свету печальное лицо, которое не от кого срывать, ждет Горон, а еще дальше задумчивый Алэл, которому она обещала вернуть «Ракушку» через несколько минуток, теребит сивую бороденку; и уже совсем далеко, в безоблачном небе Игуаны, ее Юрг с сынулей на руках — утренняя прогулка на крылатом коне, все как обычно, только вот он еще не подозревает, что его ожидает… Не загадывай! — А теперь узри то, что помогло нам не утратить веру в достижение этой цели, — велеречивость этого маггира была несокрушима, как донжон королевского замка. — Здесь покоятся мудрейшие из рода маггиров, коронованные после смерти, потому что при жизни никто не может быть безраздельным повелителем нашего племени. Теперь она поняла, почему очертания этих утесов вызвали у нее такое тоскливое, безотчетно-щемящее чувство: на своих каменных тронах восседали мертвые короли. Значит ли это, что и олиё-Омм-олиё когда-нибудь найдет себе последнее пристанище среди них? А видишь вон там, справа, одно пустое место? Это как раз для него. Странно, что оно только одно. И довольно. Следующего не потребуется Что-то гы, мой неслышимый, заразился склонностью к мрачным пророчествам „ — Здесь же укрыты и самые могущественные амулеты, составляющие нашу власть над настоящим, — продолжал подземельный гид. — То, о чем просила ты, это Кокон Ветров, способный уничтожить даже лунную поволоку; но слово, добровольно данное нами Повелителю Ночи о невмешательстве в стихию воздуха, делает его для нас бесполезным. Поэтому мы можем произвести обмен, который ты предлагаешь… — Я предупредила вас, что он может состояться лишь через несколько дней… скажем, в силу причин, которые для вас несущественны, — пренебрегая этикетом перебила его принцесса. Маггир кивнул — благосклонно и величественно, совсем как венценосный папенька: — Мы согласны отдать его тебе прямо сегодня, полагаясь на твое слово. Но сначала мы должны показать тебе его в действии. Фаёли! Ее несовершеннолетний спутник и опекун послушно (как и полагается обыкновенному отроку) подбежал к нижнему краю сети, на ходу скидывая сандалии и поплевывая на руки. Только сейчас, когда он ухватился за одну из натянутых нитей золотой паутины, стало очевидно, что на деле это едва ли не канаты, образующие слишком крупные ячеи, чтобы по ним легко мог карабкаться ребенок, который слишком много времени уделял воплощению своих фантазий и слишком мало — тренировкам, более подходящим для юного пажа его возраста. Положение спасла вездесущая обезьяна (как с удивлением отметила принцесса, бесхвостая — таких на Джаспере не водилось); переносясь с одного уровня на другой гибкими невесомыми прыжками, она свешивалась вниз головой и подтягивала мальчишку так легко, словно он был ее собственным детенышем. Царственный олиё взирал на это с такой гордостью, точно был персональным тренером этой акробатической пары. — Ну вот, сейчас они поднимутся к тому, что мы сумели сохранить во имя будущего; — принцесса, повинуясь указующему взмаху его руки, с удивлением поглядела на гигантский колокол, к которому приближались верхолазы. — То, что ты видишь, это одна из четырех опор нашего древнего корабля, откуда вырывались столбы отнюдь не волшебного пламени, устремляющего эту ладью черных небес в просторы, разделяющие небесные тела. Теперь ты знаешь, как мы прибыли сюда из Староземья, и это единственный корабль, уцелевший на этой планете, потому что мы догадались спрятать его в подземных пещерах, чтобы толпы алчных кампьерров, дичающих с каждым поколением, не растащила его по кусочкам, когда его корпус от старости станет уязвимым. Конечно, этот самый корабль уже никогда не сможет подняться ввысь, но рано или поздно мы по его образу и подобию построим другой. Мы вернемся на родину, для этого мы живем, для этого храним в памяти все знания, которые когда-то были доверены таким недолговечным и таким лживым Ка… — Так за чем же дело встало? — вырвалось у принцессы весьма непочтительно. — Нам одним это не под силу, — уже совсем простым, будничным тоном признался верховный маггир. — Это великий труд, для которого должны объединиться все разрозненные племена Новоземья… Но кампьеррам нужно совсем другое, им подавай священную борьбу с тираном и кровопийцей, каковым они провозгласили Лунного Нетопыря. Горона вот прислали… В который раз. — Но этот ночной дьявол действительно жесток и бесчеловечен! А вот тут ты лучше помолчала бы. — А с дикарями по-другому и нельзя, иначе здесь они попросту обречены на вымирание. Власть жестока изначально. Но, беспощадная к каждому в отдельности, она охраняет человеческий род в целом. Ведь Горон тебе, наверное, рассказывал: «Все для каждого человека» — это и погубило Староземье. Нельзя давать каждому. Но есть нечто, что каждому следует запретить; здесь это — пребывание под смертоносным солнцем. Но запрет только тогда нерушим, если он подкрепляется чем-то чудовищным. Вот для этого и существует Нетопырь. — Но я полагаю, что власть маггиров была бы намного гуманнее, — дипломатично заметила принцесса. — Как же! — фыркнул ён-Пакуё. — Согласятся эти чванливые вырожденцы на наше правление! Да они лучше доблестно перемрут в гордом неповиновении. Этого-то беса лунявого они хоть богом провозгласили, чтобы в собственных глазах не позориться, а мы для них — горстка первобытных шаманов, которых вовремя не додавили. Наверху что-то несильно грохнуло, с потолка посыпалась пыль. — Во! — поднял мясистый палец ёр-Роёр. — Сколько раз я предупреждал вас: подслушивает этот гад ночной наши разговоры. Притащился следом за Гороном, теперь наверху где-то схоронился и уши навострил, даром, что тоже маг, только не из наших. Учуял, что о нем говорят, вот и трепыхнулся. — Обыкновенная осадка пород, — скривился усато-носатый, — естественная реакция на нарушение… Хай-хаё! — раздался сверху радостный двухголосый клич — Фаёли и обезьяна, достигшие своей цели, рассылали шутливые поклоны, зацепившись за канаты, точно акробаты на королевском празднике, закончившие свое выступление. — Будет кривляться-то! — беззлобно рявкнул «людоед», питавший к мальчику определенные симпатии. Фаёли хихикнул, шепнул что-то обезьяне; та ухватила его поперек живота могучей волосатой лапой — из соображений безопасности, надо полагать. Мальчик протянул руки к медной подвеске, которую принцесса наивно принимала за язык колокола; гладкая поверхность тут же оделась мягко светящимся ореолом. Несколько неразборчивых заклинаний, и золотое сияние стекло вниз, в подставленные ладони, точно жирная капля, которая тут же обратилась в нечто сияющее, что могло быть только бесценным амулетом, ослепительный ореол которого не позволял даже разглядеть его форму. Мона Сэниа внезапно ощутила легкий холодок где-то под ребрышком: неужели все кончено? Ее утаенная от всех сказка пришла к финалу, она нашла-таки «то, не знаю что» и это, в сущности, оказалось так просто? Нет… Нет… Тревога! — Тревога! — разнесся под самым потолком визгливый голос, и это не был крик мальчика. Говорящая обезьяна? О чем ты спрашиваешь? Беги! Спасайся! Ты ведь одна стоишь их всех, вместе взятых! Вот уж, сколько она себя помнила, а подобные советы предпочитала попросту не расслышать. Но вверху что-то громыхнуло уже гораздо ощутимее, по лестнице покатилась какая-то плотная бурая волна… не вода, пыль. Фонарики разом потускнели, и в этом удушливом полумраке, где больше всего хотелось не спасаться, а попросту чихнуть, она различила кряжистую фигуру, выросшую на ступенях лестницы словно из-под земли. Все бы ничего, но у пришельца было две головы: побольше и поменьше. На какой-то миг блеснула надежда, что это всего-навсего какой-то сбрендивший маг со своими неуместными шуточками, но всеобщее оцепенение не оставляло для этого ни малейшей надежды. — Наемник Вселенской Орды… — выдохнул кто-то с ужасом и омерзением. Обе головы ордынца с завидной синхронностью крутанулись влево, вправо, вверх; застыли. Тоненько, а затем все громче и отчаяннее завизжала обезьяна, от животного ужаса разом утратившая свой дар человеческой речи. К счастью, кого-то из маггиров этот визг отрезвил — раздался гортанный вскрик короткого заклинания, и вокруг пришельца поднялся вихрь лиловатого колдовского пламени. Детская забава. Двуглавый монстр стремительным броском переместился вперед, уходя из огненной воронки и одновременно извлекая из складок необъятного плаща какую-то крошечную вещицу, которая блеснула у него в пальцах мутноватым ртутным просверком. Рука медленно поднялась вверх, где под колокольным раструбом замер Фаёли, словно ордынский наемник разглядывал мальчика в увеличительное стекло. Только нет, слишком хищной была его недвижная напряженность, он не просто глядел, он целился… Спокойно, сейчас маггиры себя покажут; а ты хотя бы не вмешивайся, раз не хочешь бежать. Взрыв голосов — переплетение заклинаний; голубовато-звездный свет, не способный пробиться сквозь хаос бешено вращающихся смерчей, где пыль веков смешалась с человеческим прахом; огненные змеи под ногами, юркие и бессмысленные в своей слепоте… Наверное, каждый из маггиров и обладал какой-то сверхъестественной силой, но вместе они были сейчас лишь растерянной толпой, где каждый мешал друг другу. Бараны-чудодеи… В этой неописуемой толчее пылевых столбов, разрываемых игрушечными молниями, скрывать и дальше свой дар было пустой тратой времени, и она мгновенно перелетела к отдаленной стене (никто, естественно, этого и не заметил), привычно занимая между каменными обломками позицию, которая из наблюдательной легко могла бы превратиться в боевую. И вовремя: раздался львиный рык ёр-Роёра, и громадная глыба, отъединившись от свода пещеры, с ужасающим грохотом рухнула па то место, где только что стоял двухголовый ордынец… Вог именно — только что. Потому что сейчас он был уже возле самой паутины, заслоненный от всех маггиров как смертоубийственной глыбищей, не нанесшей, впрочем, ему ни малейшего вреда, так и завесой пыли. И так мгновенно переместиться он мог только через Мона Сэниа почувствовала, как в ней самой исчезает что-то человеческое: пальцы, хищно сжимаясь, превращаются в когти, колени пружинят, выверяя готовность к прыжку — звериная бессознательная готовность к схватке с существом, в котором шестое чувство признало смертельного врага раньше, чем это сделал разум. Ей вдруг подумалось, что если бы у нее на загривке имелась шерсть, она наверняка поднялась бы дыбом; от этого сразу стало смешно и, как следствие, вернулась четкость восприятия. Все объяснялось очень просто: вторая голова была не человеческой, а птичьей. Крэг. Распластался на плече, стервятник вселенский, и плащом полуприкрыт. И хозяин ему под стать: здоровенный детина с куцей головенкой и, к сожалению, с уже доказанной способностью совершать перелеты через И что все так переполошились? Крэгов никогда не видали? Так ведь это их же собственные паразиты, мышланами именуемые. Забыли? Она уже собиралась выбраться из своего укрытия, чтобы повторить вслух этот вопрос, когда незваный пришелец неторопливо поднес руку к плечу, на котором примостился крэг, и только теперь она отчетливо различила то, что было зажато у него между пальцами крохотное колечко. И это кольцо он безошибочным уверенным движением надел на птичий клюв. Она еще успела подумать, что вот с таким же чуть замедленным хладнокровием нажимают на спуск десинтора, когда стреляют из засады, а в следующий миг это кольцо… а может, не оно само, а его тень или призрак — с заунывным жужжанием устремилось вверх, поначалу совсем не страшное, точно сизый венчик над душистым кальяном; но с каждой секундой оно росло, наливаясь мертвенной студенистой плотью и слегка колеблясь, точно медуза, нацелившаяся на добычу; оно уже жило самостоятельной жизнью, неподвластное воле своего творца, и мона Сэниа, холодея от осознания своей ошибки, вскидывала руку с уже бесполезным десинтором — поздно, слишком поздно, мальчик и зловещее кольцо оказались на одной линии огня… Обезьяна уже не визжала — это был истошный младенческий вопль, с которым она металась по золотой паутине, словно пытаясь отвлечь внимание на себя; в последний момент, когда орудие ордынца уже было на уровне головы Фаёли, она прыгнула наперерез ему и, обхватив мальчика цепкими лапами, закрыла его своей волосатой тушей. Кольцо на миг замерло, точно раздумывая, немного покачалось, примериваясь, и мгновенным броском ринулось к обезьяньей голове, одевая ее туманным нимбом; в следующий миг оно скользнуло сверху вниз на шею обреченного зверя и начало стремительно уменьшаться в размерах, наливаясь блеском раскаленного металла. Плач перешел в хрип, передние лапы попытались сбросить полыхающую удавку — обезьяна, запрокидываясь, повисла вниз головой, но изуверское орудие, от которого по всей шкуре уже бежали огненные змеи, продолжало сжиматься, и дымящаяся лохматая туша, сорвавшись с высоты, понеслась к земле, отчаянно суча всеми четырьмя лапами. И, обгоняя ее, падающей звездочкой, сверкнул янтарный огонек — это Фаёли, от страха позабывший обо всех своих колдовских способностях, выронил амулет, цепляясь за раскачивающуюся сеть. Кокон Ветров, золотая причуда маггиров, с нежным звоном ударился о каменный пол и, точно мячик, отскочил прямо в протянутую руку ордынца; одновременно тело обезьяны с омерзительным, каким-то сырым плюхающим звуком врезалось в пол пещеры чуть поодаль. Он брезгливо посторонился, потряхивая краем плаща, па который брызнули кровавые капли, и снова поднял руку с очередным кольцом, нацеливаясь на Фаёли… Мона Сэниа выхватила десинтор, рванула рычажок калибратора вниз, до упора, и прежде чем ее противник успел обернуться на этот звук, нажала на спуск. Разряд максимальной мощности, беззвучный и ослепительный, полыхнул, точно осколок голубого солнца, и на фоне мгновенно раскалившейся докрасна каменной глыбы стало видно как, дымясь, оседает кучка праха — бренные останки непобедимого доселе ордынца вместе с его пернатым спутником и всеми сатанинскими кольцами вместе взятыми. Единственное, что осталось нетленным, это крошево золотой скорлупы, еще совсем недавно бывшей всесильным амулетом, ради которого она прилетела на эту землю. Но вздыхать и сокрушаться — это для девочки из сказки. Она больше не была ею. Значит, все. Нет, не все. И ты сама этого не хочешь. Мона Сэниа вздохнула, на всякий случай глянула вверх, словно пытаясь отыскать что-то, что оправдало бы ее дальнейшее пребывание здесь; мальчик все еще висел под колоколом, вцепившись в переплетение сети мертвой хваткой и зажмурившись. — Спускайся, Фаёли, — проговорила она севшим голосом. — Сказка кончилась. Мальчишка открыл глаза и изогнулся, оглядывая сверху оскверненную пещеру. — Не-а, — откликнулся он; — я слыхал, что они всегда нападают вдвоем… — Ты видишь второго? — Вроде слышу… Наверху что-то опять задребезжало. Она стремительно переместилась к основанию лестницы, уже не обращая внимания на то, какое впечатление это произведет на впавших в оцепенение маггиров. Произвело. Но она уже падала на колено, одновременно переводя десинтор на узкий луч (не обрушить бы свод!), и вовремя: прямо перед нею бесшумно возникла новая двуглавая тень. Ни секунды не раздумывая, она рубанула лучом наискось, чтобы одним ударом покончить и с крэгом, и с хозяином, не давая им времени послать к своим возможным сообщникам призыв о помощи. Боевая сноровка ей не изменила: ни вскрика, ни писка, только шипение крови, обращающейся в смрадный дым. Она поднялась с колена, выжгла еще корчившиеся обрубки — с яростной тщательностью, до серого пепла. Обернулась, на прощание отыскивая глазами ёр-Роёра. Ты что, хочешь их оставить? Сейчас? Это невозможно! Замолчи. Такова моя королевская воля. — Приблизься, — велела она маггиру, взиравшему на нее в состоянии какого-то экстатического оцепенения. — Возьми вот это, вдруг их окажется больше двоих. Стреляй сразу, не давая им оглядеться. Нажимать вот здесь. Грозное джасперянское оружие перешло в руки ошеломленного бесценным даром невестийца. Вот теперь действительно было все. Не оставляй их, ведь они только сейчас признали тебя равной себе; вместе с ними ты возвысишься… Тебе велено молчать. — Олиё-Омм-олиё, я не могу сейчас точно назвать день, когда это произойдет, но я вернусь. Непременно. И вручу тебе амулет арза-Ёрата. — Но у нас нет в обмен другого Кокона Ветров… — Догадываюсь. Но я дала слово, что он будет принадлежать вам. Пусть он напоминает о вашей родине, на которую вы так мечтаете вернуться. Она ограничилась сдержанным кивком, как равная равному и, перепрыгнув через смрадно чадящий прах, побежала вверх по лестнице, чтобы еще раз не унижать их всех демонстрацией своего могущества, совершая перелет через ничто. Только вот куда — перелет? Проклятие, заколдовали-таки ее они, троевластные. Усыпить не удалось, но зато начисто лишили ощущения времени. Ведь она обещала Алэлу, что вернет свахейский амулет через несколько минут… Значит, к Алэлу. Плешивая вершина королевского холма была безлюдна, да иначе и быть не могло — солнце уже перевалило за полдень, королю не пристало бесцельно ждать. Десятка полтора свяничей грели мохнатые спинки, поджав лапы; внизу разбегались влево и вправо цепочки малых островков с разноцветными шляпками круглых островерхих крыш — скромные и приветливые жилища рыбаков, тоже скромных и всегда довольных и собственным существованием, лишенным беспокойства волшебных перелетов, и уж конечно своим мудрым королем, повелителем пяти стихий. У причалов пусто, а подалее виднеются немногочисленные крутобокие лодчонки, рассеянные по неспокойному сине-барашковому морю; недосуг их повелителю утихомиривать неподвластную ему сегодня стихию, слишком занят он все последние дни своим монаршим капризом, поэтому подвластна ему лишь стихия земли. Имеет право — чем бы его величество ни тешилось… Однако и дома ждут. Она положила «свахейскую ракушку» на отполированную до зеркального блеска лазуритовую пластину, подумала мельком, что надо бы оставить что-нибудь в знак извинения — был когда-то разговор о лесной землянике… Да, чертовски неловко получилось. Но на оправдания нет времени. Такой вот неприятный осадок на душе пришлось уносить с собой в Бирюзовый Дол. Здесь, к счастью, все было более чем спокойно — разнежившийся на солнышке благородный эрл, подложив под отнюдь не аристократический зад потрепанную земную книжицу, сидел на пороге привратного кораблика, откуда они вместе с Флейжем лениво отпускали сугубо пристойные шуточки по адресу Киха, который, скрестив ноги и заложив правую руку за спину, сидел на траве, одной левой обороняясь от юного принца, нападавшего на него с деревянным мечом. Над ними, тоже ленивее некуда, парила Гуен. — Обедали? А где все? — выпалила принцесса, торопливо придумывая, что бы сказать в свое оправдание. — Уже два раза ланчевали, тебя ждем, твое мое величество. Что же касаемо народонаселения, то смею доложить: Эрм в замке, Пы на берегу, приглядывает за строительством; Борб получил увольнительную, у него какой-то семейный сабантуй; Дуз с Оськой балуется — что-то Ардинька давно не появлялась; Сорк после ночного караула отсыпается. Кукушонок где-то своего птенца уму-разуму учит. А наш певчий строфион, как я полагал, с тобой. Или нет? — Я думала, он тоже полетит сюда, так что за руку не держала, — пробормотала она облегченно — стало быть, Юргу неизвестно, что после Ала-Рани она еще где-то побывала. — Мы у него на чердаке просидели, видишь, я вся в пыли. Он все глядел на дом рокотанщика, где дама его сердца обитала, сокрушался; а потом вдруг увидал на улице другую свою пассию, ну ты понимаешь, ту, у которой он ночевал… — Охо-хо, — командор потянулся, расправляя плечи, — ну и что там наш шалун подлунный? Подлунный. Она судорожно сжала разом занемевшие от боли губы, как было теперь постоянно, когда нечаянно брошенное слово окунало ее в лунную одурь Нетопырева наваждения. Она тихонечко провела по ним языком, чтобы вернуть себе способность говорить, не выдавая заполонившей ее томительной напасти. — Не облизывайся, — по-своему понял ее благородный эрл. — Сейчас велю собирать на стол, а то, как я замечаю, ты с этими перелетами в тонконогую девчонку превращаешься. Кстати, наш двоеженец перед отлетом успел хотя бы с одной из них пообщаться? — Как будто ты его не знаешь! — Она уже полностью овладела собой. — Махнул рукой и исчез, шляется теперь неизвестно где. А его Мади, или как там ее, Эзерисова мамаша, жива-здорова — ну не совсем жива и не вполне здорова, но пребывает в собственном доме. Ее законный супруг у тамошних властей в милости, вот ему и сделали подарок, вернули ее в дом в качестве комнатного украшения. И цепью приковали. — Откуда ты все это знаешь? — Перекинулась парой слов с Махидой. Деловая дама. — А Мади? Что, действительно такая красавица? — Но-но-но! Кому тут красавицы потребовались? Впрочем, она совсем еще девочка, в чем душа только держится, так исхудала. Надо бы помочь. Кстати, Флейж, чтобы ты тут не изнывал от безделья, слетал бы к королеве Ушиньке, попросил какого-нибудь снадобья для поддержания сил… ну и от всех болезней в придачу. — Слушаю и повинуюсь, моя принцесса! — исчез, точно рыжая молния — давно Ардиньку не видел, обрадовался поручению. Юрг, перегревшийся на весеннем солнышке, тоже обрел командорский тон: — Ких, распустил я вас! Кончай баловаться, накрывай где-нибудь в тенечке. Мне чего-нибудь рыбного, ее высочеству — бифштекс. С кровью. А мы тут вернемся к вопросу о неземной красоте. Или нет? Мона Сэниа с неподдельным безразличием пожала плечами: — А я Мадиного лица не видела, закутана она с ног до головы; от цепи ее освободила и сказала, что сынуля ее жив. — И про Харра? — Разумеется. Это я Махиде сразу открыла, иначе она бы меня в дом рокотанщика никогда не допустила. — Слушай, мое твое величество, ведь наш Харрюга любвеобильный вроде намекал на то, что и у нее прибавление семейства ожидалось. Или я путаю? — Что-то не похоже. — Она с сомнением покачала головой. — И в доме тихо, пеленками не пахнет — то есть пахнет, но только не пеленками. И вела она себя как-то слишком независимо, у молодых матерей на лице какое-то другое выражение… Ну, Харр рано или поздно объявится, вот и спросим у него, папаши безответственного. — Может и не объявиться, с него станется. — Тогда у нашего Эзрика назревает опасность стать круглым сиротой, эта Мади совсем высохла и не шевелится, я дотронулась — страшно стало. Если бы я умела, отдала бы ей немного своей крови, в ней ведь тоже живая вода, как и у тебя — ты столько раз рассказывал, что как на свою Землю слетаешь, так обязательно кого-нибудь спасешь. — Вот именно, — засмеялся Юрг. — Каждый рал. Когда в последний раз летал книжные магазины грабить, Стамен у меня, похоже, всю до капельки выкачал, детишки там какие-то обожглись… Да ты не пугайся, ее тут же заменяют, конечно, синтезированной, но точно такой же. И все равно после этой процедуры пару дней какой-то смурной ходишь. Не замечала? — Не замечала… Особенно после захода солнца. — Она в который раз облизнула потрескавшиеся губы. — Стараюсь. Как говорится, да здравствует искусство перевоплощения. — Кстати о перевоплощении: а где Паянна? Окончательно перевоплотилась в подрядчика-строителя. Эрм с Пыметсу то и дело перекидывают ее с нашего берега в Асмуров замок и обратно, я все боюсь, как бы они ее на середине пути в море не искупали. Порхает твоя воеводиха, как ворона перелетная. И Харру черной завистью завидует, что это у него само собой получается. — А все-таки правы были здешние короли, что оградили своих подданных от такой зависти… Ну и в самом деле обедать пора. А Харр по-Харрада, менестрель перелетный, понуро брел между тем по едва проклюнувшейся травке, поеживаясь от холода даже в добротном плаще с командорского плеча. Низкое солнце по-морозному ослепляюще било ему в глаза, под ногами хлюпало, какие-то пузыри стреляли из-под белых сапог талой вонючей жижей. Весенний край, мать его строфионью… А, впрочем, чем хуже, тем лучше, пусть всю морду обожжет до волдырей, пусть пропорет грудь ледяным ветром, чтоб и голос его никчемный пропал коту горбатому иод хвост… Да и самому в самый раз туда же. Потому как нет сил с болью такой в душе по свету мыкаться. Обещанный Паянной колодец возник прямо перед носом, замерцал черными отсветами. Харр присел на его край, заглянул — а ведь не сбрехнула ведьма пучеглазая, ларь на дне с крышкой кованой. Машинально, без всякого па то желания по плечо запустил руку в ледяную воду; само собой ткнулось в ладонь кольцо. Вытащил ларец, тот услужливо распахнулся. Заблестела какая-то мишура, барахло никчемное; тростинка-дудочка однако проглядывала со дна. Харр вытащил меч, принялся, как было велено, неуклюже ковыряться, чтобы достать тростинку, ничего другого голой рукой не задевая. Получилось. Он опять же как-то бездумно сунул ее в рот, дунул… Льдистые голубые искорки с холодным звоном посыпались из другого конца, но не пали на землю, одели его всего колючим облаком, застилающим все окрест. Близкий лес поплыл, затуманиваясь и исчезая, снежное марево угасило солнце. И последней мыслью было: хорошо-то как, нет больше этой тоски… Ничего нет… Ничего… Тростинка бесшумно канула в колодец, следом со щучьим всплеском ушел под воду меч, тяжко плюхнулась шкатулка. Гулко стукнули черные камни, заваливая колодец до следующей весны, не иначе как по заклятию сотворившего все это неведомого сибиллы… Стражники подошли опасливо — беглые, случалось, от ярости голыми руками горло рвали. — Без памяти, — определил один. — оружжа нету, а кафтанище да плащ справные. Из вельможных, поди, балованный. А обутка-то, гля, обутка! Но десантные сапоги земного производства не склонны были перейти в собственность первому встречному. — Оттяпаем ходули, что ли? — предложил второй. Харр зашевелился, неловко перевалился лицом вниз. Жесткая стерня кольнула его в нос. — Оклемался, — раздался над ним раздосадованный голос, — да чево ломаться, енти чоботы ни надеть, ни сменять, все равно воевода наложит лапу да ешшо в рыло двинет. Громадный сапог из свиной дубленой кожи приложился к менестрелеву ребру: — Эй, падаль придорожная, с-под какого воеводы сбёг? Сквозь жгучую боль горящего лица, едва смягчаемую добротой влажной земли, никакие слова не доходили до его сознания. Но уже два сапога разом перевернули его на спину. — За каку-таку вину сослан? Отколя? — допытывал голос, что-то мало похожий на человеческий. — Имя! Кажи имя и звание, потрох рогачий! — вторил другой. Сознание нехотя возвращалось к нему: он лежал в траве, беззащитный мальчишка, проданный собственным отцом; но — не больше. — Имя! — Поск. Поск… — И на этом нить воспоминаний бывшего менестреля, потомка вселенских странников, безнадежно обрывалась. |
||
|