"Иосип Броз Тито. Власть силы" - читать интересную книгу автора (Ричард Уэст)

ГЛАВА 20 Босния-Герцеговина на пути к катастрофе

Ранним вечером 24 июня 1981 года шестеро ребятишек из Меджугорья (Medjugorie), города в Западной Герцеговине, возвратились домой с горного склона, где они пасли овец, и объявили о том, что видели яркий свет и Деву Марию. На следующий день четверо девочек и двое мальчиков в возрасте от одиннадцати до семнадцати лет опять пришли на то же место и, вернувшись, рассказали, что видели Деву Марию. На этот раз к их словам отнеслись серьезно не только взрослые родители, но и монахи-францисканцы, включая приходского священника. Дата этого второго видения – 25 июня 1981 года – и считается теперь точкой отсчета, и десять лет спустя ее избрали для провозглашения независимости Хорватии, акта, который стал началом гражданской войны.

На третий день вместе с шестеркой, которая опять заявила о том, что видела Богородицу, на гору отправились тысячи любопытствующих местных жителей. Слухи о видениях распространились по всей Западной Герцеговине и достигли ушей светских и церковных властей Мостара, столицы этой провинции.

Сотрудники милиции арестовали и затем посадили за решетку двух монахов, а шестеро юных зрителей подверглись допросам и исследованиям со стороны врачей-психиатров и римско-католического епископа Мостара монсеньора Паваса Жанича.

После того, как власти запретили сборища на склоне горы, шестеро мальчиков и девочек стали встречаться в небольшой часовне поблизости от новой, уродливой по своей архитектуре церкви с двумя башнями. Все шестеро утверждали, что видели красивую женщину лет двадцати с небольшим, в голубом одеянии и белой вуали. У нее были бледные щеки, голубые глаза и темные волосы, увенчанные звездами. Именно так выглядела восковая статуэтка Девы Марии, сделанная для приходской церкви. Это с художественной точки зрения довольно слабое произведение, которое очень смахивает на Белоснежку из фильма Уолта Диснея, а еще больше на девушку, сошедшую с рекламы местного сараевского пива.

Вскоре дети услышали и голос видения, которое называло себя «Блаженной Девой Марией» или «Королевой мира» и всегда говорило на хорватском языке, а не на «сербскохорватском». Однажды Дева Мария явилась с младенцем Иисусом на руках, а в нескольких случаях очевидцам даже удавалось потрогать ее платье.

Как сообщает доктор Рупшич, который вел хронику этого явления, одна из девочек видела дьявола. «Он пообещал мне что-то очень красивое. Когда я ответила „нет“, он исчез. А потом Дева сказала мне, что он всегда старается сбить верующих с истинного пути… Когда Иосиф (приходской священник) был в тюрьме, Дева показывала его нам. Это было как в кино. Мы видели рай и ад… пламя и плачущих людей, у некоторых были рога или хвосты, или четыре ноги. Помоги им Бог»[523].

Два подростка из этой же шестерки сказали доктору Рупшичу, что они хотят стать послушниками, трое еще не сделали окончательного выбора, а одна девочка сказала, что собирается выйти замуж. Впоследствии она так и поступила.

В конце своей книги доктор Рупшич поместил список пятидесяти лиц, которые утверждали, что после визита в Меджугорье к ним пришло исцеление. Одна женщина, страдавшая ранее рассеянным склерозом, даже выразила свои чувства в стихах:

Когда в апреле 1984 года я побывал в Меджугорье, оно еще не пользовалось той всемирной известностью, которая превратила его в место паломничества, уступающее по своей популярности лишь Лурду[525]. Наша группа из двенадцати человек собралась в аэропорту Хитроу втихомолку, без пения религиозных гимнов и навешивания на себя всевозможных значков, что является характерной чертой паломников, следующих в Лурд или Иерусалим. Мы уже читали в газетах о том, как несколько групп паломников было отправлено назад из югославских аэропортов, когда властям стало известно, что они направляются в Меджугорье. Нас уже предупредили, что служащие отелей и туристического бюро обязательно уведомят власти о нашем местонахождении и что в самом Меджугорье мы должны «опасаться людей, которые крутятся возле церкви и внутри нее», но не похожи на верующих и пристают с назойливыми, внешне безобидными вопросами.

Эти предупреждения были вполне обоснованными, хотя, справедливости ради, следует отметить, что югославские власти в Меджугорье действовали не более жестко, чем французские в Лурде.

Поскольку во время полета на борту югославского авиалайнера мы вели себя очень сдержанно и не общались между собой, то узнали друг друга лишь в Дубровнике, где нам пришлось заночевать. Среди нас оказалось несколько жизнерадостных ирландцев из Бедфорда, три пожилые леди из Гернси и Питер – серьезный, аскетичного вида индиец, отец которого был священником англиканской церкви. «Он был потрясен до глубины души, когда я обратился в католическую веру, – сказал мне Питер, – и с тех пор я познал горести и несчастья, но ни на секунду не раскаялся в своем решении».

Путь из Дубровника в Мостар оказался для нас очень приятным. Мы ехали туда на арендованном специально для нас автобусе. Наше пребывание в Мостаре длилось пять дней. В пути в автобусе звучали сочные ирландские шутки, гимны во славу Девы Марии, а также рассказы о предыдущих поездках…

За несколько месяцев до нашего визита средства массовой информации на все лады рекламировали зимние Олимпийские игры в Сараеве, но ни одним словом не обмолвились о событиях в Меджугорье. Отметив этот факт, один из ирландских паломников воскликнул:

«Разве это не является доказательством, что сам сатана заправляет средствами массовой информации, которые подняли такую шумиху насчет игр и ничего не говорят о Королеве Небес, до которой отсюда рукой подать?»

Несколько раз я наведывался из Мостара в суровую, практически безлесную местность в районе Меджугорья (в переводе с сербскохорватского это название значит «между гор»). Шестеро юных свидетелей чуда в прессе всегда назывались пастухами и пастушками, однако по опыту своих поездок по Герцеговине я знал, что овцеводство там уже перестало играть ведущую роль в сельском хозяйстве. Занятие земледелием требует значительных усилий по причине твердого скального грунта, но вознаграждается сторицей, ибо район Меджугорья богат красноземами, на которых получают очень богатые урожаи винограда, табака и фруктов. Однако главным источником благосостояния здесь являются люди, которые съездили на заработки в Германию, Швецию или Бельгию, а затем вернулись и открыли свой бизнес в качестве «независимых» механиков, электриков, водителей грузовиков или владельцев кафе, имея при этом участки земли.

«Мы живем в Меджугорье совсем неплохо», – сказал один из автомехаников и улыбнулся во весь рот. За три мили отсюда в городе Читлуке были банки, универмаг, охотничий клуб и красивые новые виллы. Властям вся эта шумиха была не с руки, и они старались как-то отвадить паломников. Поэтому в 1984 году в Меджугорье не было ни отеля, ни даже простейшего приюта для приезжающих. «Услуги» включали лишь бар, киоск, торговавший бутербродами, и один общественный туалет из трех кабинок с вечно болтающимися нараспашку дверцами, которые невозможно было закрыть, и тремя отверстиями, окруженными горами кала, облепленного мухами. Хотя местным жителям не разрешали наживаться на паломничестве, все же дела у них шли в гору, судя по строительному буму, который мы наблюдали. Повсюду видны были недостроенные виллы, фермы, прочие хозяйственные сооружения, высились груды кирпича и камней, а также штабеля дренажных труб, ожидавших укладки.

Даже если бы нас не предупредили о напряженном положении в Меджугорье, мы и сами легко об этом догадались бы, заметив милицейские автомобили, вертолет, то и дело пролетавший над нашими головами, и хмурых людей в штатском с непроницаемой внешностью и цепким взглядом. По дороге мы подвезли женщину, брат которой, священник Меджугорского прихода, все еще сидел в тюрьме за «враждебную политическую деятельность». Ему все же скостили срок наполовину после того, как Мостарский епископ Жанич достиг соглашения с властями, по которому он обязался принять меры к прекращению паломничества на то место, где явилась Дева.

Несмотря на предписания епископа, наша группа отправилась прямиком на усеянный валунами и камнями горный склон, по которому даже святому Малахию не так-то просто было бы подняться, дети, которым впервые явилось видение, ощущали, что им как бы помогает подниматься какая-то чудесная сила. Мне это, однако, стоило изрядного труда, хотя я все же одолел подъем сам, в отличие от некоторых обессилевших паломников, которых пришлось чуть ли не волоком тащить к тому месту, где явилась Дева. Помимо того, что подъем в гору был сущим наказанием, очевидцы или монахи распространяли слух, что наилучшим доказательством благочестия паломника служило наблюдение невооруженным глазом за солнцем. Югославские газеты справедливо предупреждали об опасности солнечного удара и повреждения сетчатки глаза.

Спускаясь с горы, на обратном пути, мы встретили нищенку, восьмидесятидвухлетнюю женщину, которая попросила у нас денег. Такое попрошайничество – в Югославии дело почти неслыханное. Немного погодя другая старушка угостила нас очень вкусным красным вином со своего виноградника, а затем прозрачно намекнула, что с нашей стороны не худо было бы отблагодарить ее за это деньгами. Такие вещи для Югославии также нетипичны.

Шестеро юных свидетелей чуда не принимали в подарок деньги или что-нибудь еще. Когда один итальянский паломник изъявил желание, чтобы кто-нибудь из них выступил в роли ходатая за него перед Девой Марией, один монах едко заметил, что Дева Мария не отвечает на просьбы, она требует молитв, постов и покаяния.

По словам очевидцев, Дева просила перебирать четки и читать молитвы, что в общей сложности заняло около трех с половиной часов, причем молящиеся все это время простояли на коленях.

Вернувшись из Меджугорья, я почувствовал, что не могу со всей определенностью подтвердить реальность видений.

Но к концу 80-х феномен Меджугорья привлекал уже миллионы паломников, особенно из Ирландии и Италии. Туда приезжали люди даже из Мексики и Филиппин. Хотя большая часть гостей верила очевидцам, некоторые критически относились к монахам. Например, английский писатель Ричард Бассет, католик, который жил в Хорватии и знает ее язык, заметил, что монахи проявляли повышенный интерес к хорошеньким паломницам. Один монах отклонил просьбу набожного и пытливого паломника о встрече, сославшись на то, что он «уезжает в Мостар», однако на самом деле он провел тот вечер взаперти с одной австрийкой. Содержатель гостиницы сказал, что монах «в течение двух часов давал ей духовные наставления»[526].

Главными противниками францисканцев в Меджугорье были не коммунистические власти, а тамошнее духовенство. С 1950 года францисканцы в Боснии-Герцеговине сопротивлялись попыткам церкви отобрать у них приходы, находившиеся под властью их ордена вот уже несколько веков. Явление Девы в Меджугорье рассматривалось церковью как интрига францисканцев, имевшая целью упрочить свое влияние и авторитет. Небольшая часть самих францисканцев, подавляющее большинство духовенства тамошней епархии и Мостарский епископ Павас Жанич объявили очевидцев меджугорского чуда шарлатанами, лгунами и марионетками монахов. В памфлете «Меджугорье», опубликованном в Мостаре в 1990 году, епископ Жанич говорит, что сперва, когда коммунисты преследовали монахов, «очевидцев» и даже паломников, он защищал их, но никогда не верил в ведения. Он обвиняет одного францисканца, Томислева Вашича, в манипулировании «очевидцами» и устройстве дела таким образом, что «Дева» поносила епископа и выступала в поддержку Вашича и двух изгнанных из ордена францисканцев. Одним из этих францисканцев был Ивица Вега.

Летом 1990 года Мостарский епископ отвез свой памфлет в Рим, чтобы попытаться убедить Ватикан в мошенническом характере меджугорских видений. Однако к тому времени в Хорватии уже состоялись выборы, и там к власти пришло правительство, которое благосклонно относилось к Меджугорью и его хорватской Деве Марии. Провозглашение независимости 25 июня 1991 года было специально приурочено к десятой годовщине этого видения. Это совпадение было, разумеется, на руку меджугорским францисканцам.

Мало кто из зарубежных паломников знал о давней связи францисканцев с Боснией-Герцеговиной. Впервые монахи отправились туда в 1260 году, чтобы выкорчевать богомильскую ересь. После турецкого завоевания в 1463 году францисканцы подписали соглашение, по которому в обмен на помощь в умиротворении неспокойных православных христиан их освободили от уплаты подушного налога и предоставили право носить оружие. В течение более чем четырех веков оттоманского владычества францисканцы были пособниками правящего класса славян-мусульман и жили в своего рода гармонии с двумя другими религиями. В 1897 году корреспондент «Манчестер гардиан» Артур Эванс увидел, как монах принимал участие в деревенском празднестве, устроенном православными крестьянами. «Меня не столько удивило, сколько позабавило это зрелище. Его преподобие шустро выскочил вперед и, подхватив за талию двух пышногрудых девиц, стал с ними в круг, приготовившись танцевать народный танец коло. Затем он двинулся в хороводе, весело приплясывая, несмотря на стеснявшее его движения монашеское одеяние»[528].

Из «Красного рыцаря», сборника песен сербиянок, составленного Вуком Керадкичем в XIX веке, мы узнаем, что православные женщины иногда видели во францисканцах не только партнеров по танцам:

Отношения между францисканцами и православными испортились в XX веке. После убийства эрцгерцога Франца Фердинанда в 1914 году некоторые монахи поощряли разнузданные толпы католиков, линчевавших сербов, несмотря на призывы Мостарского епископа Мишича к терпимости. Еще накануне посвящения в архиепископы Загреба, в 1934 году, Степинац подал заявление о вступлении в орден францисканцев. Генерал ордена, отец Леонардо Белло, в сентябре того же года прибыл в Загреб на празднование семисотой годовщины пребывания францисканцев в Хорватии. 29 сентября в присутствии большого количества прихожан во францисканской церкви он вручил новому члену ордена пояс францисканцев – публичное свидетельство желания Степинаца проникнуться идеалом бедности и принять на себя бремя забот в духе терпения и смиренности, символом которых является святой Франциск[530].

Иван Шарич, епископ Сараева, связал имя матери Божьей с собственным усташским религиозным национализмом. Вскоре после основания Независимого Хорватского Государства газета его епархии «Католицки Тьедник» в номере от 11 мая 1941 года писала в передовице:

В двух предыдущих главах этой книги я пытался отразить размах преступлений, совершенных во время второй мировой войны членами францисканского ордена. Самые тяжелые из них имели место в Западной Герцеговине, неподалеку от Меджугорья. В письме архиепископу Степинацу, написанном в августе 1941 года, от которого волосы встают дыбом, тогдашний Мостарский епископ среди прочих зверств описал, как усташи доставили «шесть вагонов, битком набитых матерями, девушками и детьми до восьми лет, на станцию Сурманчи, где их выгрузили из вагонов и погнали в горы, а там матерей и детей живыми сбросили в глубокие пропасти»[532].

Эти пропасти находятся менее чем в двух милях от Меджугорья. Нам неизвестно, принимали ли меджугорские монахи участие в этих расправах, но трое из них – все заклятые усташи – погибли в бою у Широки Брега незадолго до окончания войны. Они сражались вместе с немецкими эсэсовцами. Фамилии этой троицы из Меджугорья значатся теперь на мемориальной доске в честь тех, кто погиб, сражаясь против коммунистов[533].

Сам Мостар был эпицентром ужаса в Боснии-Герцеговине с 1941 по 1945 год, и опять стал им спустя полвека. Летом 1991 года я две недели находился в Мостаре и убедился воочию, насколько сильны любовь и уважение к Тито среди тех, кто желал сохранения единой Югославии. Именно на Мостаре я и заканчиваю повествование о триумфе Тито и его трагичном поражении.

Отправившись по суше из Албании, я задолго до Мостара начал встречать югославов, которые отказывались участвовать в этом националистическом шабаше. Черногорцы, как всегда, отнеслись к происходящему с оптимистическим спокойствием. Молодая женщина, которая водила меня по музею в Цетинье, показала с гордостью знамя, простреленное 396 раз, и сказала: «Мы были первым независимым государством на Балканском полуострове, первым, установившим связи с Европой. Мы были единственными, о ком услышала Европа. Теперь мы – это единственная часть Югославии, где сохраняется полное спокойствие. Мы не желаем, чтобы наших призывали из резерва. Мой муж говорит, что он тут же пошел бы на фронт, если бы на Югославию напали немцы или албанцы, но он не хочет воевать с хорватами и словенцами. Всего лишь несколько лет назад он служил с этими ребятами в армии, ел и пил с ними за одним столом. С какой стати ему воевать е ними?»

Пробыв 5 дней в самой спокойной части Югославии, – там даже существовало черногорское пацифистское движение, – я сел в автобус, следовавший вдоль побережья в хорватский город Дубровник. Впервые я побывал там в межсезонье апреля 1954 года, когда Югославия только начинала открывать свои двери на Запад. Тогда город выглядел деловым и радостным по сравнению с июлем 1991 года, когда мне не встретилось ни одного иностранца.

В то первое мое посещение ко мне подошла, улыбаясь, молодая женщина и попросила меня жениться на ней, чтобы она могла выехать за границу. Теперь всему населению грозила высылка. Безопасность Дубровника зависела от сохранения статуса «открытого города», который был дан ему Тито в 1968 году, когда он ликвидировал здесь военно-морскую и армейскую базы. Через несколько недель после моего визита в Дубровник хорватская армия заняла этот город и подверглась атакам югославского военно-морского флота с моря и сербских сил с суши.

Зайдя в мое любимое кафе-ресторан возле рынка, я увидел, что там до сих пор вместо красно-белого флага и других символов Хорватии висит портрет Тито. Жена хозяина объяснила, что они с мужем «православные из Боснии».

Отправившись на автобусе из Дубровника в Мостар по дороге, проходившей по берегу реки Неретвы, я с предчувствием беды взирал на известняковые горы Западной Герцеговины – место явлений Девы Марии и гибели десятков тысяч людей пятьдесят лет назад.

За семь лет до этого я останавливался в отеле «Бристоль», расположенном на правом, западном берегу реки. На этот раз я выбрал отель «Неретва» на противоположном берегу. Только теперь до меня дошло, что река разделяла Мостар, так же, как стена когда-то разделяла Берлин. Католики, жившие в западной части Мостара, составляли приблизительно одну треть населения. В восточной части жили православные и мусульмане (последних было всего пять процентов). Западная Герцеговина, со своим обилием красно-белых в шашечку флагов, намалеванных на каждом шагу усташских знаков и злобствующей, антисербской прессой была готова и жаждала присоединиться к Великой Хорватии. Православные, населявшие сельские районы Восточной Герцеговины, испытывали не меньшую надежду на помощь Сербии и Черногории. Боснийские сербы уже развязали пропагандистскую кампанию против избранного президента Алии Изетбеговича, повесив на него ярлык исламского фундаменталиста. Разумеется, Изетбегович был набожным мусульманином, но мне не верилось, что этот здравомыслящий человек мог надеяться на успешное внедрение законов Корана среди своих веселых и легкомысленных земляков. Он боялся и ненавидел обоих – и Милошевича, и Туджмана, сравнивая выбор между ними с выбором между лейкемией и опухолью мозга.

Конфронтация в Мостаре была такой напряженной и гнетущей, что я решил не задерживаться здесь более двух дней, но в первый же вечер споткнулся и сломал лодыжку, из-за чего мне пришлось проторчать в этом городе гораздо больше времени.

Прошло две недели, прежде чем я смог доковылять хотя бы до моста, и поэтому мои впечатления о Мостаре ограничивались отелем «Неретва». Стоял самый жаркий месяц в году в самом жарком городе Европы, однако за столиками кафе, вынесенными прямо на улицу, было прохладно. Сказывались тень деревьев и журчавший фонтан. По меньшей мере два раза в день над городом пролетали штурмовики югославских ВВС. По ночам часто слышались автоматные очереди. Все время, что я там находился, меня не покидала мысль о неминуемом и скором начале гражданской войны. И она действительно вспыхнула в следующем апреле. Сербы приступили к воздушным бомбардировкам хорватских укрепленных позиций, а хорваты предприняли затяжное наступление на восточном берегу.

Кафе «Неретвы» было излюбленным местом встреч мусульманских джентльменов и средних лет, и довольно пожилых, которые весело шутили, попивая кофе, бренди или холодный свежий лимонад. Как-то раз, когда муэдзин с ближайшего минарета прокричал свой призыв к полуденной молитве, один из них, назовем его Мурат, обратился ко мне со следующими словами:

«У вас не должно складываться впечатление, что мы похожи на ваших бедфордских мусульман. Мы не сжигаем книг, мы женимся на женщинах-иноверках, и многие из нас пьянствуют с утра до вечера». Мурату очень не по нраву были Милошевич и лидер боснийских сербов Радован Караджич: «Это же психиатр из Черногории. Ну что тут еще можно сказать?»

Он опасался повторения 1941 года, когда хорваты уничтожили много сербов, а сербы, в свою очередь, ополчились против мусульман.

Однако Мурат признал, что все боснийцы – один народ, и выражал очень большое недовольство теми представителями Запада, которые говорили об «этнических различиях»:

Еще одним постоянным клиентом этого кафе оказалась не менее интересная и колоритная личность – бывший начальник местного управления государственной безопасности, бывший партизан, кряжистый мужчина с грубыми чертами лица, обладавший неплохим чувством юмора. Он был родом из мусульманской семьи и оценивал нынешнюю ситуацию весьма пессимистично:

Дважды я встречался с корреспондентом газеты «Ослободенье» Мугдимом Карабечем.

Газета «Ослободенье» была рупором мусульманских центристских партий и выступала как против хорватских, так и против сербских фанатиков. Обе христианские экстремистские группировки ненавидели «Ослободенье» и чинили препятствия ее распространению. Доставалось от них и ее корреспонденту Мугдиму. Вот что он рассказал мне:

Рассказ Мугдима о зверствах усташей в 1941 году был глубоко эмоциональным:

В следующий уик-энд в Герцеговину на торжественное захоронение останков многих тысяч православных, погибших пятьдесят лет назад, – тех женщин и детей, которых кричащими в ужасе бросали в пропасть у Меджугорья, прибыл глава сербской православной церкви патриарх Павел. Один из тех, кому удалось спастись, – преподаватель университета, возлагал вину на «хорватских сепаратистов, которые желали отколоться от своих братьев югославов», и на всемирную церковь, которая стремится распространить свою власть, умножить количество своих верующих и расширить территорию, которую она контролирует»[534].

На следующей неделе я писал об этом для лондонской воскресной газеты, процитировав как жуткое письмо Мостарского епископа 1941 года, так и вердикт Карло Фалькони из «Молчания Пия XII»: «Только в Хорватии было уничтожено самое малое полмиллиона людей, и эта акция была святотатственно связана с кампанией по обращению в другую веру». Как Губерт Батлер писал о похожих явлениях в Ирландии за сорок лет до этого: «Никто на Британских островах… никогда не упоминал об этом, не приводил цитат и не писал мне, интересуясь, каким образом я узнал об этом»[535].

Позиция английской прессы в отношении злодеяний, совершенных пятьдесят лет назад, была более чем странной: она винила сербов в том, что те начали «ворошить прошлое». Один корреспондент ошибочно полагал, что жертвы принадлежали к католическому вероисповеданию. В «Спектейторе» какая-то женщина саркастически заметила, что сербы – сплошные параноики, раз уж вбили себе в голову, что Ватикан строит против них козни. Через несколько недель после того, как появилась моя статья, католический архиепископ Загреба кардинал Кухарич заявил в интервью лондонской «Тайме», что во время войны в Независимом Хорватском Государстве погибла лишь «горстка» сербов.

Семь лет назад, остановившись в отеле «Бристоль» на западном берегу реки, я каждое утро просыпался и видел в горах напротив огромный лозунг: «Тито, мы любим тебя», который казался мне тогда абсурдным и даже отвратительным. Теперь я увидел, что кто-то добавил слово «мир» – и лозунг приобрел новый, приятный для меня оттенок. Подобно большинству завсегдатаев кафе «Неретва», Мурат тоже с любовью говорил о Тито как о человеке, так и о политике:

Когда пошла вторая неделя моего пребывания в Мостаре, дети начали собирать подписи за мир, на листках бумаги обычного формата или в ученических тетрадях. Поскольку сборщиков подписей было гораздо больше, чем подписантов, особым спросом пользовались немногие посетители кафе типа «Неретвы». Одна серьезная маленькая девочка-хорватка в шляпке столько раз подходила ко мне с листком, что я начал подписываться именами своих друзей в Англии. Некоторые мужчины ворчали, что «мир существует для женщин и детей», но тем не менее исправно ставили свои подписи.

За день до моего отъезда в Мостаре проходил марш мира. Десятки тысяч молодых людей и даже совсем детей проследовали по улицам города на стадион, где был устроен митинг мира. Люди шли пешком, ехали на машинах, мотороллерах, велосипедах – и почти каждый из них нес два символа мира: красно-бело-голубой югославский флаг с красной звездой и портрет Тито. В память мне врезалась одна особенно трогательная сценка. В общей колонне двигался отряд девочек и мальчиков, родившихся, судя по всему, уже после смерти Тито, портрет которого они несли над своими головами, старательно поднимая вверх колени и размахивая руками. При этом они хором декламировали старый клич партизан: «Тито – наш, а мы – Тито» («Тито е наш, и ми емо Титови»). Этот лозунг, который сорок лет назад я находил отталкивающим и тоталитаристским, теперь умилил и тронул меня до глубины души. С тех пор, как я познакомился с Югославией и видел ее под властью Тито, мне и в голову не приходило, что я когда-нибудь увижу его во главе крестового похода детей. Наблюдая за этой, вызывающей жалость, обреченной процессией, я почувствовал, как мной все больше овладевает ужас приближающейся катастрофы.