"К далеким голубым горам" - читать интересную книгу автора (Ламур Луис)

Глава восемнадцатая

— Лестницы! — закричал я во всю глотку, чтобы другие знали, чего ожидать.

Лестницы! Я никогда не слышал, чтобы индейцы использовали такие вещи, но Нагуска был только наполовину индеец, он мог многому научиться у отца, которого он, похоже, презирал.

Загрохотали выстрелы. Кто-то сбросил вниз еще одну горящую связку травы, потом вторую. Двое индейцев пытались унести раненого. Рядом со мной о стену ударилась верхушка лестницы. Я схватился за нее и оттолкнул подальше. Один человек выпустил перекладину и свалился вниз, другой снова поднял лестницу прямо ко мне.

Мой клинок уже готов был встретить его грудь, когда он добрался до стены. На мгновение его лицо оказалось очень близко ко мне, потом я высвободил шпагу.

Другие люди карабкались снизу. Наши все были подняты звуками выстрелов, но, совершенно неожиданно, вдруг стало тихо.

— Зажигайте! Побольше света! — кричал я. — Не давайте им уйти с лестницами!

Здесь и там прозвучали выстрелы. Потом все смолкло. Вокруг нас мягко лежал бархат ночи. Легкий бриз с моря проникал за стену, но не мог унести запахи горящего дерева, травы и порохового дыма.

А потом донесся другой аромат… Свежий кофе! Кое-кто из моих людей еще не пробовал его, ведь это вещество было в Англии новинкой, но Абигейл давно познакомилась с ним во время плаваний на отцовском корабле в Красное море и Индийский океан.

Каждому из нас досталось по чашке, и это было приятное, согревающее питье.

Ко мне подошли Джублейн и Пим.

— Как ты думаешь, нападут они снова?

— Не знаю. Лестницы не принесли им успеха только потому, что мы были бдительны, но они могут подумать, что их колдовство оказалось слабым. Нужно ждать и смотреть во все глаза.

Атака длилась всего несколько минут, а сейчас все было спокойно. Мы выпили еще кофе, несколько человек вернулись в постели. Медленно прошел час, за ним второй. На востоке показался слабый серый свет — а может, это просто мне хотелось, чтобы так было.

Уоткинс, прячась за парапетом, подошел ко мне.

— Там снаружи лежат две лестницы недалеко от ворот. Прошу разрешения выйти и забрать их.

Я задумался. Открыть ворота — рискованно, но я был бы рад забрать у них побольше лестниц. Никогда прежде индейцам не удавались нападения на укрепленные форты, если они не успевали проникнуть внутрь, пока ворота открыты.

— Сколько человек тебе понадобится?

— Двенадцать, я думаю. По двое на каждую лестницу, а остальные — стоять наготове на случай атаки.

— Хорошо. Только сделать это надо быстро. И при первом движении с их стороны отступайте внутрь и запирайте ворота.

Мы ждали… Скрип тяжелых ворот прозвучал в тишине неестественно громко. Конечно, индейцы слышали его, но что они подумают? Что мы собираемся преследовать их?

Надо сказать, Уоткинс и его люди поворачивались действительно быстро. Несколько минут — и ворота снова захлопнулись, а лестницы оказались внутри — хоть две, и то хорошо.

Он подошел ко мне. Стало чуть-чуть светлее, и его широкую улыбку было нетрудно разглядеть.

— Там была еще и третья, которую мы не могли унести, так я надрезал ремешки, которыми она связана, — доложил он. — Погоди, пока они попробуют подняться по ней!

Наблюдая за темной линией леса, я думал о Нагуске.

Нить, которая связывает человека с местом предводителя, очень тонка, а он доверил свою удачу новой вещи, не индейской вещи, — и она подвела. Некоторые из них наверняка подумают, что это именно чужая вещь привела к поражению, другие будут обвинять его самого. Я мог ему лишь посочувствовать, ибо он показался мне способным человеком, хоть я и сожалел, что он так мало почитал своего отца.

И все же, не могло ли быть так, что он втайне любил его? Что все это была лишь маска, личина, предназначенная защищать его от подобных чувств? Ибо мало кто из индейцев, встреченных мною до сих пор, относился к своим отцам с благоговением, ибо у них все почтение, которые мы отдаем отцу, доставалось дяде с материнской стороны.

Мы ждали и ждали, но следующая атака так и не последовала, а небо тем временем постепенно светлело.

Тут и там на траве мы видели темные пятна, оставленные кровью пострадавших, но тел не было — ни живых, ни мертвых. Всех унесли в темноте. Мы нашли еще четыре лестницы, одна была брошена почти у самой кромки кустарника.

Как хорошо для нас и всех прочих, живущих за высокими бревенчатыми стенами, что этот новый способ войны подвел индейцев! Я раздумывал, как часто могло такое случаться — что воистину великое изобретение отбрасывали прочь из-за первоначальной неудачи. А лестницы сделаны как следует, вертикальные жерди чуть сходятся кверху, поперечины надежно привязаны сыромятными ремнями.

Когда я спустился вниз, у Абигейл уже был готов завтрак. Она не стала дожидаться, пока настанет пора накрывать общий стол, — знала, что я буду голоден. Я рассказывал ей о Нагуске, а она смотрела на меня и посмеивалась.

— Странный ты человек, Барнабас, ты, похоже, чуть ли не сожалеешь о его провале, — а ведь его успех означал бы смерть для всех нас!

— Лестницы — это было для них новая идея, Эбби. И ему, должно быть, пришлось спорить много часов, чтобы убедить своих воинов, что от них будет польза.

Я задумался.

— Да, я и в самом деле чувствую жалость к нему и надеюсь, что когда-нибудь мы с ним сможем увидеться снова — но при других обстоятельствах. Я хотел бы узнать больше о его отце. Как случилось, что он оказался здесь, и какое он носил имя. И из каких мест он происходил.

Саким с Пимом зашли выпить со мной кофе, и я поделился с ними своими мыслями:

— Как странно думать, что все наше знание, все наши умения могут представляться никчемными и ничего не стоящими для людей, непривычных к ним!

Саким пожал плечами:

— Так было всегда. Давным-давно находился я на корабле, плывущем к Молуккским островам, и мы остановились у одного островка поторговать. Там не знали ни стали, ни каких-либо иных металлов вообще. Инструменты, топоры, ножи — все было из камня. Был там один нож, красиво отделанный, и мне захотелось привезти его домой на память, и я предложил хозяину стальной тесак в обмен на этот его нож. Он оглядел мой тесак, повертел в руках, попробовал и был изумлен, увидев, как он легко режет, — а потом отдал мне обратно, а свой забрал. Он не хотел меняться. Он хотел иметь вещь известную и знакомую, а не этот странный инструмент, о свойствах которого он не знал ничего.

Саким отпил кофе.

— Неплох, — заметил он, — но на мой вкус слабоват. Надо когда-нибудь показать вам, как его готовят в моей стране.

Он поставил кружку на стол.

— Надо будет прийти к вам сегодня вечером поговорить об этом.

— О твоей стране? Мой отец знал о ней немного — но совсем немного. Питер что-то рассказывал о странах Востока, но я запомнил совсем мало — только, что оттуда привозят пряности, и золото, и чай с кофе, и многое другое.

Саким усмехнулся и принялся вертеть свою кружку на столе.

— И в самом деле, многое другое.

Он посмотрел на меня, в глазах у него были искорки веселья и, я думаю, какое-то сомнение.

— Этот молодой человек, о котором ты рассказываешь, Нагуска… Я сам очень похож на него в том, что учился многому такому, что может вызвать презрение, как и его познания.

— Как это? Я вовсе не презираю учения, Саким. Ты ведь знаешь.

— Возможно, друг мой, и именно по этой причине я решился рассказать тебе то, о чем не говорил ни одному человеку с тех пор, как впервые попал в плен к европейцам. Проще было позволить им считать меня мавром, ведь все понимают, что такое мавр, а попробовать объяснить, кто я на самом деле… это было бы бесполезно и вызвало бы смущение.

Люди не любят загадок, Барнабас. Они предпочитают категории. Куда легче сунуть какое-то новое известие на знакомую полочку, чем ломать голову над неведомым.

— Значит, ты не мавр? Но ты ведь мусульманин?

— Многие из тех, кто следуют учению Мухаммеда, не мавры и даже не арабы. Они были воинственными людьми, те арабы, что вышли из своих пустынь после смерти Мухаммеда, они несли огонь и меч во многие страны, включая Персию, одну из древнейших, а я, ныне зовущий себя Сакимом, происхожу из отдаленного места, известного под названием Хорасан, из города Нишапур.

Там был родной дом моего отца, и отца моего отца тоже, и кто знает, скольких еще других предков… Мы были учеными, иногда изучали законы, часто медицину и всегда — философию.

В изучении медицины мы продвинулись далеко вперед, ибо разве не были мы наследниками Греции? Но мы черпали знания в равной мере и из Индии, и из Катая. Только в одном Багдаде у нас в одно время было шестьдесят пять больниц, разделенных на отдельные палаты для лечения раздельными способами разных болезней и слабостей, с проточной водой в каждом помещении… и так было в восьмом веке… Восемьсот лет назад!

— Так куда ж оно все девалось? — спросил скептически Берк. — Я не видал никакой такой великой медицины.

— Пришел Чингис-хан… слышали о нем? А примерно через сотню лет — Тимур Хромой. Это тот, которого на Западе называют Тамерланом.

Вы полагаете, что видели войну… Тимур складывал пирамиды из черепов, улицы были словно красные реки от крови… несколько раз по сотне тысяч людей были преданы мечу. Истинно никто не знает, сколько именно, но он убивал всех… поначалу.

Позже, когда он стал мудрее, он старался сберечь людей искусства и науки, но слишком многие уже погибли. Больницы были разрушены, книги сожжены, учителя убиты.

Эти два завоевателя отбросили цивилизацию назад на пять сотен лет, друзья мои, и лишь немногим удалось сохранить жизнь. Среди них было несколько моих предков, которые бежали в скрытые твердыни Памира, а другие — в далекую пустыню, Такла-Макан.

Они лечили больных, они обучали своих сыновей и внуков, а со временем вернулись в Нишапур, Марв[23] и Мешхед.

Я в свое время учился в Нишапуре и Марве, потом в Исфахане и Константинополе, но затем мною овладело неодолимое желание совершить путешествие на запад, и я отплыл из Константинополя в Триполи. Наш корабль захватили пираты… я оказался в рабстве, был захвачен другими пиратами, потом освобожден, а когда мы с тобой встретились, я был моряком и мечтал лишь об одном — вернуться домой.

— А теперь ты здесь, — сказала Абигейл.

— А теперь я здесь, — просто согласился он, — здесь я и умру, эта страна меня перемелет. Мое искусство ржавеет. Сначала я думал вообще ничего не говорить, но когда принесли Уа-га-су, собрался сказать, только не решался.

— У нас мало лекарств, — вздохнул я.

— Существуют травы и минералы. Я могу сам делать лекарства. Недавно я видел в болотах и на склонах холмов травы, похожие на те, которые мне известны.

— Так собирай их! — воскликнул я. — Собирай свои травы, ищи свои минералы. Какая помощь тебе ни потребуется, мы любую предоставим. Судя по нынешнему дню, нам еще много раз понадобится человек, понимающий в медицине.

Я поднялся.

— На дворе яркий день, а нам еще очень много надо сделать. Будь осторожен, Саким. Вокруг индейцы. А я тебе дам и еще одну нелегкую работу… — я показал на Лилу. — Обучи ее всему, чему сможешь. Она много знает о травах. Она будет тебе помогать.

Когда мы вышли во двор, Пим спросил:

— Тебе не кажется, что он врет?

— Нет… Я ему верю. Людям приходилось прожить еще более странные жизни. Нам повезло, Пим. У нас есть лекарь, настоящий врач! Не сомневаюсь, кое-кому из нас он сохранит жизнь. Даже если одного-единственного он спасет, и то будет хорошо. Мы с Сакимом плавали вместе раньше, и он проявил себя хорошо. Надежный человек. И верный.

Теперь каждый день был наполнен трудом, и Уа-га-су быстро понял, как мало мы знаем и как много нам нужно узнать. Он водил нас в такие места, где можно найти орехи, ягоды и съедобные коренья.

В нескольких местах по берегам ручьев мы нашли заросли ежевики, смородины и хурмы. Мы собирали ягоды до тех пор, пока не заполнили все возможные вместилища. То здесь, то там попадались орехи, хотя сезон для них еще не наступил и потому их было немного.

Уа-га-су начертил для нас на песке карту своей страны, обширной территории, воды с которой стекают в реку Катоба, а лежит тот край между двумя другими реками. Страна эта раскинулась в самом дальнем месте, прямо у подножия гор, а может, и в самих горах. Этого мы толком не поняли.

Он показал нам, как можно добавлять муку из земляных орехов в суп или мясную похлебку, чтоб были гуще, как использовать пекановые орехи, каштаны или грецкие орехи, как искать по берегам съедобных моллюсков.

Однажды Джон Тилли, который был старшим на «Абигейл», отправился на шлюпке собирать моллюсков и ловить рыбу в проливе и вдоль песчаных берегов.

Через некоторое время ко мне вдруг прибежал Уоткинс.

— Барнабас! — он говорил негромко, чтобы не встревожить остальных. — Тилли возвращается. Он здорово торопится.

Мы поспешили к реке и увидели, что Тилли сразу отправился на «Абигейл» и высадил на корабль двоих матросов. Мы подождали, и он вернулся к берегу с двумя остальными.

— Корабль в море, — коротко сказал он. — Я рассмотрел его в подзорную трубу. Это «Веселый Джек», пришел из Лондона.

Ник Бардл…

Мой старый враг снова вернулся. Однажды он меня похитил, несколько раз пытался убить — и убил Брайана Темпани, отца Абигейл.

Я отправился посмотреть своими глазами.

Корабль у него был небольшой, но с мощным пушечным вооружением и очень маневренный. Наверняка у него многочисленная команда, может, втрое больше, чем мы сумеем набрать.

— Тилли, — приказал я, — поставьте «Абигейл» на хорошее место и приготовьтесь к бою.

У нас в форте было шесть пушек, и мы повернули их все так, чтобы можно было навести на реку, оставив лишь фальконеты и наше ручное оружие для отражения атаки с суши.

Абигейл выглядела бледной и испуганной.

— Не беспокойся, — сказал я ей, — мы с ним управимся.

Она кивнула, но я видел, что она встревожена. Да я и сам беспокоился, ибо если осада затянется надолго, мы потеряем много рабочего времени, столь дорогого перед приходом холодов. В последние дни на некоторых деревьях стали сворачиваться листья, в низинах выпадал иней, а утренние туманы стали гуще.

Я смотрел вниз по течению, где мы скоро увидим паруса Бардла, и ощущал, как по телу пробегает легкая дрожь. Да, я тоже боялся, ибо теперь все было не так, как прежде, когда от допущенной ошибки мог пострадать только я сам. Теперь рядом были и другие, те, кто доверил мне свои жизни.

— Я думаю не только о себе, — сказала вдруг она, — и не только о тебе. Я думаю о твоем сыне.

— Моем сыне?!.

Я тупо уставился на нее.

— Что ты сказала? Мой сын?..

Боюсь, последние два слова я выкрикнул достаточно громко, и все повернулись к нам — те, что стояли на стенах, ведя наблюдение, и те, что хлопотали у пушек.

И когда наконец я все понял, нахлынула радость.

Мой сын!

— Капитан! — закричал Джублейн. — «Джек» идет!

Мачты показались на фоне неба над зеленью леса, редеющего уже леса, где начали опадать листья. Мачты, потом нос, потом главный парус на фок-мачте..

— Том! — окликнул я Уоткинса. — Только твое орудие… Огонь!