"Император вынимает меч" - читать интересную книгу автора (Дмитрий Колосов)

Крылатый генерал

Жизнь и смерть Ли Гуана, победителя хуннов[9] (Между Востоком и Западом)

Так уж случилось, что тот день был овеян дыханием дракона Чжулун, принесшим невыносимую духоту, испепеляющую тело и душу. Это дыхание угнетало Солнцеликого, придавая сознанию желчность, а речам — раздражение. Немудрено, что император выказал неудовольствие неудачей своих полководцев. Это право Солнцеликого — быть недовольным. А раз император был недоволен, нужно найти виноватых. Сиятельный Вэй Цин не хотел называть Ли Гуана и великодушно предложил тому списать вину за промах на подчиненных, но Крылатый генерал отказался. Он был настоящим солдатом и не имел привычки менять повинную голову на столь же невиноватые.

— Я сам сбился с пути! — твердо сказал Ли Гуан.

Вэй Цин пожал плечами. Сам — так сам. К чему спорить?

— Готовься предстать перед слугами Солнцеликого, — сказал Вэй Цин.

— Хорошо, — сказал Ли Гуан и вернулся к своим солдатам. Вернулся в последний раз, таков уж был день…

Ли Гуан родился в другой день, отделенный от первого мигом, именуемым — жизнь. Боги не даровали Ли Гуану ни красоты, ни богатств. От рождения он был неказист — долговяз, длиннорук, косноязычен. Он не имел ни десяти тысяч дворов, ни тысячи слитков желтого золота, ни табунов длинноногих коней. Он не мог похвалиться даже знатностью рода, хотя среди его предков был славный Л и Синь, один из тех, что подняли над Поднебесной знамя великого Цинь Ши-хуана. Он не мог похвалиться ничем, кроме умения владеть, что приобрел в раннем детстве. Длинные, словно у обезьяны, жилистые руки до предела оттягивали тетиву, а глаз точно ловил цель — и свистящая смерть лунным лучом прыгала вперед, поражая зрачок мишени. С таким даром немыслимо посвятить себя придворной или чиновничьей службе, и уж тем более стать шикэ — наглым говоруном и прихлебалой. Ли Гуан избрал путь, единственно видевшийся достойным — стал воином.

Уже в пятнадцать лет он сражался с хусцами — отменными стрелками и стремительными наездниками. Сражался, ни в чем не уступая и даже превосходя зрелых годами и пролитой кровью врагов. В свою первую войну, первую из семидесяти, Ли Гуан выбил из седла многих недругов и многих взял в плен, за что был отмечен и принят императором в телохранители. Это было неплохо, особенно если учесть, что единственным достоинством юного воина были отвага и верный глаз. Он получил хорошее жалованье, завидное для человека его лет и происхождения.

И все было великолепно. Были бескрайние северные степи, поросшие ковылем, было яркое солнце, были хищные стрелы и искаженные воплем лица скачущих в лоб всадников. Все было так, как должно было быть. Это была жизнь! Ли Гуан упивался этой жизнью. И сам император, солнцеликий Сяо-вэнь говаривал, бывало, лихому воину Ли:

— Служи так и дальше, и у тебя будет все — и десять тысяч дворов, и тысяча слитков, и громкое имя хоу! Ты служи!

И Ли служил. Служил верно и с отвагой, пополняя счет сраженных врагов с каждым новым походом. Он ходил в лихие атаки, пуская стрелы и ловко действуя копьем, бесшумно скользил по ночной степи в потайных разъездах, подступал наравне с остальными к стенам вражеских городов. Он прославился, спася жизнь любимому евнуху Солнцеликого, когда тот по неопытности погнался со свитой за тремя дерзкими сюнну.[10] Придворные павлины! Они думали справиться с лунными тварями, поклоняющимися злой силе Инь! Они, носящие лук иль арбалет боле для красоты, чем для дела. Хусцы перебили их всех и захватили б любимца Солнцеликого, не подоспей тут Ли Гуан. Он продемонстрировал насмерть перепуганному евнуху, как нужно стрелять. Двоих хусцев Ли убил, а третьего, ранив, опутал шелковой бечевой. То были стрелки орлов, лучшие из воинов, делавшие оперенье стрел из перьев орлов, каких сшибали с поднебесья теми же стрелами.

Но это было только начало захватывающего приключения. Едва люди Ли Гуана бросили плененного хусца на спину коня, как вдали показались всадники — много всадников. Трудно сказать, сколько их было, но евнуху показалось — целая тьма. Наверно, их было поменьше, но слишком много для сотни конников, какими командовал Ли. Бежать было бессмысленно: конная лава настигла б рассыпавшийся в степи отряд. Вступать в бой — тоже глупо. Что значит одна, даже самая меткая стрела против пятидесяти!

Немного подумав, Ли Гуан приказал воинам спешиться и, более того, снять чепраки.

— Зачем? — вскричали они. — Враги нападут на нас, а мы даже не сможем сесть на коней!

— Но тогда они подумают, что у нас нет оснований для бегства, — медленно, неловко сцепляя слова, ответил Ли Гуан. — Пусть считают, что нас много, что за нашей спиной стоят бесчисленные полки. Пусть…

И варвары купились на эту уловку. Они и впрямь посчитали, что повстречали дозор, за каким следуют главные силы. Они выслали вперед разведчика, какого тут же свалил с коня Л и Гуан. Тогда всадники остановились, не зная, что делать, а с наступлением ночи отошли в степь, чтобы не попасть под внезапный удар. А с темнотой отряд Ли Гуана тихонько оседлал передохнувших лошадей и ушел на юг.

Этот подвиг прославил Ли. Ему не было и тридцати, а он уже дослужился до воеводы и получил под команду конных телохранителей. Как раз в этот год приключился мятеж семи владений, когда против взошедшего на престол солнцеликого Сяо-Цзина восстали правители княжеств во главе Лю Би, единокровником императора. Негодяи намеревались свергнуть Солнцеликого и готовы были на все. Они даже послали гонцов к свирепым сюнну, но тех, к счастью, перехватили. Ли Гуан отважно сражался против мятежников и захватил их знамя, но Солнцеликий не пожелал наградить Ли Гуана десятью тысячами дворов или хотя бы тысячью слитков, ибо слишком многие жаждали этих дворов и золота, и эти многие были куда искуснее на язык и радовали владыку приятностью облика и изысканностью манер.

Но Ли Гуан не огорчился. Он стал начальником пограничной стражи. И отныне его жизнь была заполнена милым сердцу занятием — ежедневными стычками с хусцами, давно уже выделившими длиннорукого полководца средь прочих. Они назвали Ли Крылатым генералом — настолько стремительным и неуловимым он им казался. Крылатый генерал вел войну по своим правилам. Его солдаты редко придерживались разработанного штабными стратегами плана. В походе они шли, не соблюдая колонн, но полагаясь на бдительность дозоров; на ночь останавливались в зеленых низинах, а не на продуваемых всеми ветрами холмах, где, конечно, можно было не опасаться внезапного нападения, но где не было ни воды, ни травы для коней. И никому не приходило в голову колотить по ночам в медные котлы, извещая врага о своей настороженности, иль обращаться за советом к фанши. Дошло до того, что вместо подробных докладов, какие требовал дворец, Ли посылал короткие записки, сообщая лишь число убитых врагов да собственные потери. И поверьте, второе число ни разу не превзошло первое!

Кроме того. Ли Гуан имел массу других недостатков. Он не отличался приверженностью к дисциплине, не переносил муштру, следил за тем, чтобы солдат имел не только паек, но и отдых.

Надо ли говорить, что подобное легкомыслие возмущало придворных стратегов. Могущественный Чэн Бу-ши, соперник Ли в славе и первый из полководцев Солнцеликого У-ди, докладывал императору: «В войсках Ли Гуана все упрощено и облегчено до крайности». Но Чэн Бу-ши, хоть и питал большую склонность к письменному делопроизводству, был человеком порядочным и потому признавал: «Однако, если варвары произведут на него неожиданное нападение, они ничего не смогут сделать, так как его солдаты, наслаждающиеся бездельем и праздностью, все с радостью умрут за него».

И впрямь, солдаты готовы были умереть за Ли Гуана. Он был любим ими за те качества, какие более всего ценятся людьми, ежедневно рискующими собственной шкурой — за храбрость, простоту, бескорыстие. Ведь в бою Ли был первым, он никогда не имел отдельного стола, питаясь вместе с солдатами, не нажил он и золотых гор, свое жалованье тратя не столько на себя, сколько на находящихся под его рукой воинов. И как-то никто из солдат не замечал чудовищного косноязычия своего полководца, предпочитавшего перед атакой объяснять план предстоящего боя при помощи прута, каким Ли чертил по земле. И уж совсем никому не было дела до его странной, почти уродливой внешности. И менее всего всех волновало отсутствие той важности и достоинства, коими обязан обладать каждый сановник. Ничего этого не было, зато был отменный воин — стремительный, остроглазый, с воинственно развевающейся по ветру косицей. Зато был полководец, какого уважали даже враги, поспешно отступавшие от становищ, у каких были замечены воины Крылатого генерала.

Это было время многих войн, время, когда Солнцеликий решил наконец покончить с коварными сюнну. Лазутчикам удалось заманить шаньюя к городу Май, у которого притаилась в засадах гигантская, в триста полков, армия Поднебесной. Но хусцы разгадали хитрость и ушли, и бои на границе продолжились. И не всегда удача была на стороне шицзу.

Это был один из обычных боев, пятидесятый или шестидесятый по счету, но впервые неудачный для Ли Гуана. Он просчитался и напал на отряд варваров, втрое превосходивший по численности его полк. Бой был яростным. Шицзу расстреляли все стрелы и почти все полегли среди солончаков. Ли Гуан отбивался до последнего, но был ранен в плечо и руку и не мог более натягивать тетиву. Ликующие хусцы оглушили его и взяли в плен, ибо шаньюй мечтал увидеть пленного Ли Гуана. Его бережно положили на сеть, натянутую между двумя лошадьми, и повезли в бескрайнюю даль степей. И кто знает, что было бы дальше. Что ждало впереди Ли Гуана — смерть, а, может, и великие почести, ибо шаньюй славился великодушием к врагам, если они заслуживали великодушия. Но Ли Гуан не стал полагаться на милость шаньюя. Выждав удобный момент, он спрыгнул на землю и тигром взвился на подвернувшегося, к счастью, коня, ногой выбивая из седла юнца, на том коне восседавшего. Жеребец оказался отменным и унес беглеца от погони. Он скакал домой гордый, помышляя о славе, но вместо этого генерала ждало бесчестье. Он потерял слишком много солдат, и чиновники решили, что это достойно смерти, но Ли Гуан откупился. Было такое правило, император милостив — генерал мог отдать свое состояние и стать обычным солдатом. Ли Гуан передал в казну свои нехитрые пожитки.

Он поселился в горах и жил в свое удовольствие. Он мог позволить себе так жить, ибо совесть его перед Солнцеликим и своими солдатами была чиста. А вот Солнцеликий не сумел обойтись без Крылатого генерала. Не так уж и много было в Поднебесной воевод, победоносно водящих полки.

Ли Гуана призвали на службу и дали ему под начало четыре полка. С этим отрядом Крылатый генерал отправился в поход против хусцев. Ночью отряд сбился с пути, а на рассвете воины обнаружили себя окруженными со всех четырех сторон. Хусцев было десять раз по четыре, и сердца шицзу затрепетали. Варвары вскинули луки, и черный дождь залил холм, на каком сгрудились неровной толпой воины Поднебесной. Стрелы со свистом разрывали доспехи, вонзались в трепещущие конские крупы, хрусткой россыпью расстилались у ног. Казалось, еще миг, и воины дрогнут. Но Ли Гуан упредил этот миг. Подозвав к себе сына, он велел ему напасть на отряд хусцев, непозволительно близко приблизившийся к холму. Триста воинов снарядили арбалеты и атаковали врагов. Залп выбил из седел триста варваров, а затем началась рубка, в какой хусцы уступают ратникам Поднебесной. Так случилось и в этот раз. Отряд хусцев рассыпался, что произвело гнетущее впечатление на остальных. А тут еще Ли Гуан приказал выдвинуться вперед ста лучшим лучникам, каких возглавил лично. Эта сотня начала охоту на офицеров, в считанные мгновения перебив большую часть тех, что командовали варварами. И варвары дрогнули и, прекратив обстрел, отошли от холма. Они дали осажденным ночь на раздумье, но к утру подоспел большой корпус шицзу, отбросивший сюнну на север.

Этот бой был достоин великой награды, но Ли Гуан вновь не получил ее, и это было обидно, так как многие из тех, что служили под началом Крылатого генерала, уже были хоу и имели во владении сотни и тысячи дворов и звонкое золото. Крылатый генерал не имел ничего, и эта несправедливость угнетала его. Особенно досадны были успехи Ли Чая, двоюродного брата Л и Гуана, далеко не столь отважного и любимого солдатами, но ловкого в обращении с сановниками и Солнцеликим. Ли Чай был хоу, и не просто хоу, а главным советником императора. И это было несправедливо. И несправедливостью этой Ли Гуан делился с Ван Шо, предсказывающим судьбу по кружению облаков. Прихлебывая сладковатое вино. Крылатый генерал говорил Вану Шо, по натуре своей проходимцу, но человеку приятному в общении и отзывчивому.

— С тех пор, как Солнцеликие стали воевать с сюнну, не было ни одного похода, в каком бы я не участвовал. За это время многие из тех, что были рядом, справа или слева от меня, не выделявшиеся ни талантами, ни способностями, получили титулы хоу, десять тысяч дворов и слитки желтого золота. Я же не получил ничего. Почему? Неужели мое лицо, — тут Ли Гуан почесал свою и впрямь уродливую физиономию, — не соответствует званию князя? Или это наречено судьбой?

Ван Шо не верил в судьбу. Он был прагматиком и знал, что судьба определяема волей людей. Но в судьбу верил Ли, и потому Ван Шо сказал:

— Вспомни, а не свершал ли ты поступка, в каком раскаиваешься сейчас.

Ли Гуан задумался и кивнул.

— Да. Много лет назад я воевал против восставших цянов. Я предложил им сдаться, обещая жизнь. Они поверили мне. Когда они сложили оружие, я приказал перебить их. Этот случай до сих пор гнетет мое сердце.

— Вот ты и знаешь ответ, — зевнул Ван Шо.

— И ничего нельзя изменить?

— Ничего, — ответил Ван Шо, ничего не желавший менять.

Время ползло неприметной змеею. Солнцеликий возвестил новый поход против сюнну. Их стало много, и они стали дерзки. Шицзу вышли в степь тремя корпусами, один из которых вел Ли Гуан. Он был уже стар, и император не хотел доверять ему войско, но генерал упросил Солнцеликого. Ли Гуан хотел первым вступить в бой — он с его семьюдесятью годами и семьюдесятью битвами заслужил это, но командующий намеревался выиграть битву сам. Если быть откровенным, он презирал Ли Гуана, не добившегося в своей жизни ничего, кроме странного прозвища, данного к тому же презренными хусцами.

— Крылатый генерал! Как нелепо! — смеялся полководец, носивший гордое имя Вэй Цин. — Да он ко всему прочему еще и неудачник!

Вэй Цин велел Ли Гуану обойти кочевников справа. По той же дороге пошел еще один корпус. Они были должны отрезать варварам путь к бегству, но проводники подкачали, и шицзу опоздали к сражению. Хотя сюнну и были биты Вэй Цином, но они смогли отступить, а шаньюй даже увез в степь всех своих потаскух.

Так уж случилось, что тот день был овеян дыханием дракона Чжулун, принесшим невыносимую духоту, испепеляющую тело и душу. Это дыхание угнетало Солнцеликого, придавая сознанию желчность, а речам — раздражение. Немудрено, что император выказал неудовольствие неудачей своих полководцев. Это право Солнцеликого — быть недовольным. А раз император был недоволен, нужно найти виноватых. Сиятельный Вэй Цин не хотел называть Ли Гуана и великодушно предложил тому списать вину за промах на подчиненных, но Крылатый генерал отказался. Он был настоящим солдатом и не имел привычки менять повинную голову на столь же невиноватые.

— Я сам сбился с пути! — твердо сказал Ли Гуан.

Вэй Цин пожал плечами. Сам — так сам. К чему спорить?

— Готовься предстать перед слугами Солнцеликого, — сказал Вэй Цин.

— Хорошо, — сказал Ли Гуан и вернулся к своим солдатам. Вернулся в последний раз, таков уж был день…

Он собрал их вокруг себя и обратился с последнею речью.

— С тех пор как я начал связывать в пучок волосы на голове, я провел с сюнну семьдесят крупных и мелких сражений. Ныне, когда мне наконец выпало счастье возглавить передовой отряд, чтобы первым сразиться с войсками шаньюя, старший военачальник перевел меня и приказал идти извилистой и длинной дорогой, поэтому я сбился с пути. Разве это не воля неба? Кроме того, мне уже более шестидесяти лет и не к лицу отвечать чинушам, работающим ножичком и кистью.[11]

Эти слова вложил в уста Ли Гуана великий китаец Сыма Цянь. Быть может, генерал и не говорил столь длинной речи, ибо был щедр на дело и скуп на слова. Но сомнение не меняет финала — выхватив меч, Ли Гуан перерезал себе горло.

Нелепо? Но жизнь.

Жизнь? Но нелепа.

Она нелепа жизнь, но память вечна. Особенно добрая память.

А она была доброй. И потому: «Все командиры и солдаты Ли Гуана оплакивали его кончину. Простые люди, услышав о его смерти, знакомые и незнакомые начальники Ли Гуана, старые и малые, — все проливали о нем слезы».

И враги, хочется верить, помянули его чашей злого на вкус вина. Ибо он заслужил того, чтобы быть помянутым хотя бы злым. Ведь злое не убивает добрую память.

Ее сохранили, память…

И солдаты Поднебесной империи и варвары-хусцы, что не столь уж в далеком будущем станут известны миру как гунны, сохранили память о странном воине, сколь нескладном, столь и отважном — воине, вошедшем в века под именем Крылатого генерала.