"Август. Первый император Рима" - читать интересную книгу автора (Джордж Бейкер)

Глава 8. Замечательные деяния римской армии

Мы очень неверно стали бы судить об армии, если бы думали, что она приветствует перспективу военных действий или игнорирует вероятность гражданской войны, пребывая в летаргическом сне. Дело обстояло совсем иначе, и армия предпринимала все от нее зависящее, чтобы утихомирить разгоравшиеся ссоры внутри партии и выступить посредником между соперниками. Ничего нельзя было поделать, пока разногласия не были определены; но как только появилось нечто, в чем армия могла выступить арбитром, ее полководцы вмешались в дело.

Пока Октавиан улаживал дела в последних новых поселениях в Кампании, Фульвия послала детей Антония с Луцием, чтобы они были на глазах у ветеранов. Это было неприятно и вызывало раздражение, поскольку ни у кого не было желания выступить против Антония или каким-то образом запятнать его славу. Но возможно, эти ее действия и были рассчитаны на то, чтобы вызвать раздражение. Пока шло обустройство новых поселенцев, Секст Помпей совершал морские набеги на. побережье Бруттия; вполне естественно, Октавиан послал кавалерийский отряд патрулировать побережье и выбить неприятеля из тех мест, где они могли закрепиться. Луций нашел пристанище у колонистов — ветеранов Антония и стал набирать телохранителей под предлогом, что его жизнь в опасности и Октавиан замышляет недоброе против Антония. Октавиан отвечал, что он в прекрасных отношениях с Марком Антонием и что Луций интригует и старается скомпрометировать триумвират, который был организован для того, чтобы наделить ветеранов землей. Кавалерия была послана на побережье для защиты от набегов Секста Помпея, и никто не посягает на жизнь Луция.

Это было разумное объяснение, и высшие офицеры предложили свои услуги. Октавиан приветствовал этих миротворцев. Возможно, он поступал неискренне либо проявлял искусство дипломатии, но в любом случае он поступил мудро. Он понимал, что армия не хочет еще одной гражданской войны и не простит того, кто сделает ее неизбежной.

Лидеры Антония проявили себя не с лучшей стороны. Ни у кого из них не было таланта предугадывать общественные настроения, как это умел Марк Антоний; и, кроме того, их было трое, что обусловило несообразности в намерениях и поведении. Луций Антоний надеялся, что вдобавок к восторженному приему армией он сумеет к тому же приобрести симпатии и поддержку могущественной партии оптиматов, говоря о поддержке Цезаря перед одними и выступая против Цезаря перед другими. Маний обвинял Октавиана в неискренности, и, хотя он хитро плел интригу, он не знал, что зашел слишком далеко в этих обвинениях. У Фульвии были свои аргументы, совершенно не относящиеся к делу: она хотела напугать Марка Антония так, чтобы он покинул Клеопатру и возвратился в Италию. Чем явнее будет угроза гражданской войны, тем скорее он вернется домой. Переплетение всех этих разных линий поведения фатально ослабляло положение Антония. Армия колебалась, ее смущала антицезарианская политика оптиматов. Многие из тех, кто не пошел бы против Антония, теперь лишь нехотя и равнодушно его поддерживали; они считали циничным и неискренним Мания; и у них не было ни малейшего желания прерывать пребывание Антония в компании с Клеопатрой. Но политика Октавиана была последовательной и твердой; он намеревался выполнить условия соглашения с Антонием. Армия полагала, что он скорее прислушается к ее мнению, чем будет настаивать на своем; что он позволит ей делать что она хочет и что его поведение заслуживает доверия. Если бы он счел это заслуживающим внимания, Октавиан показал бы это. Вряд ли и сам Октавиан в то время мог с уверенностью сказать, в какую сторону он направится и куда поведет других; был ли он последовательным или нерешительным. Все они плыли по течению, не в силах ему сопротивляться.

Наблюдательный совет сошелся на семи пунктах относительно партий. Нам интересны только два — первый и последний; первый оговаривал, что триумвиры не должны вмешиваться в обычные обязанности консулов; а седьмой утверждал, что Луций должен распустить своих стражников и продолжать исполнение своих магистерских обязанностей без всяких опасений. Очевидно, наблюдатели сочли жалобы Луция Антония безосновательными.

Луций, однако, отказался подчиниться этим постановлениям. Он удалился в горную Пренесте, жалуясь, что он беззащитен, а Октавиан вооружен до зубов. Фульвия поддержала его, выказывая опасения преданной матери, детям которой угрожает опасность. Оба посылали в Египет слезные письма, и, вероятно, именно эти послания заставили удивленного и заинтригованного Антония вернуться домой и выяснить, что же там происходит. Высшие офицеры опять попытались вмешаться и спасти то, что они решили делать.

Луций отказался предстать перед судом добровольных арбитров, Октавиан, наоборот, пришел. Он рассказал собравшимся о поведении Луция и лидеров сторонников Антония. Теперь уже оптиматы участвовали в споре и послали к Луцию депутацию с просьбой избежать риска гражданской войны и согласиться с наблюдателями. Если он не удовлетворен решением офицеров, они предлагают ему свои услуги. Луций колебался, но тут на сцене появился Маний. Статьи обвинения, выдвинутые Манием, представляют интересную версию того, что сделал Октавиан в Италии. Октавиан был виноват в том, что подкупил и перетянул на свою сторону армию; подчинил себе Цизальпийскую Галлию, вырвав ее из рук Марка Антония; вместо восемнадцати ранее предполагавшихся для раздачи земли городов он разделил всю Италию среди своих солдат; землю должны были получить лишь двадцать восемь легионов, участвовавших при Филиппах, а в итоге участвовали тридцать четыре легиона; деньги, одолженные у храмов для защиты Италии от Секста Помпея, использовались для того, чтобы перетянуть на свою сторону солдат Антония; собственность попавших в проскрипционные списки не была, как полагается, продана, а раздана солдатам. Если Октавиан хочет мира, Маний приглашает его дать полный отчет о том, что он сделал, и впредь делать лишь то, на что получено всеобщее одобрение.

Это было очень оскорбительное выступление, и требование, чтобы впредь Октавиан делал лишь то, на что они согласились сообща, было равносильно разрыву соглашения Октавиана с Марком Антонием и упразднению закона, в соответствии с которым был создан комитет триумвиров по реорганизации государства. Такое требование переходило все рамки разумного, и после этого заявления Октавиан решил, что настало время готовиться к военному столкновению.

Еще до того, как до этого дошло дело, вновь вмешалась армия. Военные колонисты в Аконе, ветераны, служившие под началом Юлия и Антония, направили делегацию с просьбой О дальнейших раздачах. Октавиан отвечал, что они должны обратиться к Луцию. Тогда объединенные арбитражная комиссия и депутация обратились к Луцию Антонию. Они просили его отослать дело на усмотрение трибунала и ясно дали понять, что будет в случае отказа. И были привлечены для раздела Габии, что на полпути между Пренесте и Римом на Пренестийской дороге.

Октавиан прибыл первым и выслал вперед подразделение, чтобы удостовериться в том, что все чисто. Довольно странно, что этот отряд столкнулся с отрядом, посланным Луцием Антонием. Произошла стычка: несколько человек были убиты, а Луций отступил, заявив, что он опасается ловушки. Судьи приготовили в Габиях зал для заседания, в котором с полной серьезностью намеревались разбирать дело. Они поклялись, что Луций будет в безопасности, но Луций не явился на суд. Либо он действительно испугался, либо воспользовался возможностью отказаться от разбирательства — нам остается только гадать.

Это была практически последняя попытка разобраться. Слишком очевидно лидеры партии Антония стремились к войне и были уверены в ее исходе. Их убежденность отнюдь не всеми разделялась и приветствовалась, как им это казалось. Большинство ветеранов Цезаря были на стороне Октавиана, и даже бывшие приверженцы Антония оставались равнодушными.

Октавиан предпринял последнюю попытку предотвратить то, что должно было свершиться. На общем собрании сенаторов и всадников — высшего и среднего сословий Римского государства — он обратился ко всем, чтобы они вмешались. Он сказал, что прекрасно осознает, что его призыв может выглядеть как проявление трусости и нежелания сражаться, но у него сильный тыл, и он превосходно экипирован, тем не менее у него нет желания драться. Он ненавидит гражданскую войну, тем паче гражданскую войну в самой Италии. Он не боится, но, если они не Сумеют утихомирить Луция, он сумеет доказать, что будет действовать ради сохранения мира и победит. Он призвал их засвидетельствовать его слова.

По его требованию в Пренесте направили делегацию. Луций остался непоколебим. Он уверял посланников, что война уже идет и Октавиан их обманывает, а сам уже выслал два легиона в Брундизии, чтобы препятствовать высадке Марка Антония. Это был хитрый ход — угроза возвращению Марка Антония, — и, возможно, эта инсинуация произвела желаемое впечатление на слушателей. Маний также отказался предстать перед комиссией, и переговорщики возвратились ни с чем. Теперь каждому было ясно, что сохранить мир невозможно.

Октавиан, полагая, что трещину в отношениях устранить невозможно, во всяком случае с Фульвией, предпринял серьезный и решительный шаг — отослал к ней ее дочь Клодию, которая была с ним обручена в Бононии при образовании триумвирата. Девица была столь юной, что и речи не шло о немедленном замужестве, и теперь она непорочной возвращалась к матери. Весьма вероятно, Октавиан особенно не переживал из-за разрыва отношений с Фульвией, чей непростой характер был всем известен. Клодия, кроме того, принадлежала к кругу лиц, никогда не вызывавших особых симпатий Октавиана, — аристократов-радикалов, одновременно и свободомыслящих, и предсказуемых по общественному положению, склонных к революционным переменам в политике. Он был слишком типичным представителем своего класса средних собственников.

Большинство оптиматов поддержали Луция, хотя и не слишком восторженно. У них на то были свои причины.

Поскольку в партии произошел раскол и возникло несколько противостоящих группировок, они довольно четко представляли себе природу начинаемой ими войны. Это была война между, с одной стороны, консулом нынешнего года, придерживавшимся конституционного правления, старого, как сама республика, и, с другой стороны, реорганизатором государства — тем новым правлением, которое со времен Суллы становилось все более и более реальным двигателем государства и реальным представителем народа. Было ли разумно для оптиматов сражаться в обстоятельствах, столь невыгодных им? Если победу одержит новый способ правления, это будет концом консульства как верховной государственной власти. Если же победу одержит консул… что тогда? Это касалось не только Октавиана. Марк Антоний, так же как и Лепид, делил высшие должности и ответственность и мог бы кое-что сказать относительно результата… Были серьезные вопросы к Луцию, поскольку он сделал первую попытку публично объявить свою точку зрения на эту тему.

Его поход на Рим был первым шагом в этой войне. Ночью ему открыли ворота, и он вошел без единого выстрела. Держа речь перед собравшимися гражданами, Луций призвал наказать Октавиана и Лепида за диктаторский режим правления и пообещал — и это очень важно, — что Марк Антоний выйдет из триумвирата и примет на себя традиционную и конституционную должность консула в соответствии с древними римскими законами вместо незаконной тирании, которую он теперь представляет. Эта речь была воспринята с удовлетворением в некоторых кварталах, и полагали, что власти триумвиров пришел конец.

А Марк Антоний, разве он давал полномочия Луцию делать такие заявления от своего имени? Весьма сомнительно. Возможно, Октавиан порой в этом сомневался. Такое поведение Луция не вызвало восторга среди ветеранов Антония и его лидеров. Он совершил большую ошибку, вмешавшись в армейский конфликт с неясным исходом, с весьма подозрительными претензиями и тем вызвал недоверие многих высших армейских офицеров. Зато он получил горячее одобрение слоев, которые еще никогда никого успешно не поддерживали.

Последовавшая за этим кампания была спланирована сильным и острым умом, который лишь теперь выходит на арену борьбы, — Марком Випсанием Агриппой. Он обладал и умением, и твердостью, которых в делах войны не было у Октавиана. Агриппа был из тех юношей, которых еще Юлий подобрал для компании племянника. Он был с ним в Аполлонии, а затем последовал за ним в Италию и в Филиппы. Сам он также был очень молодым человеком, между ним и Октавианом была разница в год. Большой удачей было еще и то, что он смотрел на вещи точно так же, как и Октавиан, и реакции у них были одинаковыми, и он решал проблемы именно так, как того требовал Октавиан. Ему не были свойственны холодность, рефлективность и физические недостатки Октавиана. Он был крепким парнем, типичным римским плебеем в своей решительности, в своем открытом характере. Лишенный какого-либо проблеска гениальности, он как нельзя лучше подходил на роль полководца, который мог с блеском осуществлять чужие идеи. При первых признаках враждебности молодой Октавиан, как по волшебству, начинал в себе сомневаться, а другой юноша с решительным подбородком, смелыми серыми глазами и сжатыми губами всегда находился рядом — как раз в таком человеке нуждался Октавиан в силу особенностей своего характера. У Агриппы был дар заставлять людей действовать. Он даже Октавиана заставлял браться за дело с удвоенной энергией, что мы уже и могли заметить.

Ход следовал за ходом, как в шахматной партии. Когда Сальвидиен со своим войском из шести легионов выступил в поход из Галлии на помощь Октавиану, он, естественно, выбрал основной путь, пролегавший от Плацентии на реке Пад к Аримину на Адриатическом море. Дорога была столь же удобной, как железная дорога. За ним на достаточно безопасном расстоянии следовали Вентидий и Азиний Поллион, которые были друзьями и союзниками Антония. Они не были — да и не могли быть — друзьями до гробовой доски. Их люди не были в восторге от предстоящей войны и могли за ними не следовать. Когда Сальвидиен дошел до пересечения Армина, то свернул с Эмилиевой дороги и двинулся по Фламиниевой, которая шла через Италию по горам от Фанум-Фортуне к Риму. Вентидий и Азиний Поллион, все еще следуя за ним, тогда захватили Армии и блокировали его отход. План Луция заключался в том, чтобы выйти из Рима и встретить Сальвидиена на Фламиниевой дороге, где Сальвидиен, по его расчетам, должен быть уничтожен до того, как Отавиан соединится с ним. Этот план разрушил Агриппа, отправившись маршем на Сутрий, один из древних этрусских городов-крепостей, расположенных на горах вулканического происхождения на юге Этрурии, охраняя Кассиеву дорогу, ведущую во Флоренцию. Как только Луцию стало об этом известно, он остановился. Агриппа должен был двигаться вперед, и если он достигнет Флоренции через горный неохраняемый проход, то сумеет отрезать Вентидия и Азиния Поллиона от Галлии. Поэтому Луций сделал привал и предпочел разбить лагерь позади мощной крепости Перузии, современной Перуджи, на горе над долиной Тибра и Фламиниевой дорогой. Здесь он чувствовал себя в относительной безопасности.

Однако по его стопам двигался значительно более умелый враг, чем он полагал. Агриппе надо было только задержать Луция, и это ему удалось. Теперь он оставил Кассиеву дорогу на Клузий и повернул к Перузии, в то время как Октавиан двигался туда же по Фламиниевой дороге. Поскольку Сальвидиен был на той же дороге, только значительно позади Перузия, подходя со стороны Фанума, то теперь уже настала очередь Луция сдаваться. Более того, это окружение (которое можно было предвидеть заранее) произвело впечатление и на Вентидия с Азинием Поллионом. У них пропала охота действовать решительно.

Поймать в западню Луция Антония в самом начале войны было большим успехом. Теперь надо было захватить его и его войско. Октавиан выслал все подкрепление, какое мог собрать, и началась одна из великих инженерных битв, с проведением которых римляне познакомились за несколько веков до того, осаждая старые этрусские города в этом регионе. Осада Перузии стала практически самой последней великой осадой древней Италии.

Октавиан или, скорее, Агриппа, поскольку он обладал инженерным складом ума, начали работы по окружению Перузии валом с насыпью, ограждением и окопами длиной в шесть с половиной миль. Он протянул окраинные валы вплоть до Тибра, чтобы завершить блокаду. Луций стал строить контрвал вокруг подножия холма и послал за помощью. Фульвия бросилась в битву со всевозможной энергией, стремясь привлечь союзников. Однако войска Антония словно впали в летаргию. Кален, имевший в своем распоряжении одиннадцать легионов — огромную армию — в Милане, вообще не двинулся с места. Азиний Поллион, Вентидий и Планк, выйдя из состояния ступора, попытались прийти на помощь осажденным, однако поспешно отступили, когда против них выступил Октавиан. Между тем цезарианцы, занятые работой, увеличили ров, окружавший Перузию, до тридцати футов в длину и ширину. Вал был укреплен редутами и деревянными башнями, с него можно было наблюдать осажденных внутри. Вылазки не давали результата. Луций использовал отряд гладиаторов в качестве штурмового отряда, и сторонникам Цезаря трудно пришлось в рукопашном бою. Однако их было не так много, чтобы решить исход сражения. Кольцо вокруг Перузии казалось достаточно прочным.

Перузия не была готова к осаде. Недостаток продовольствия вскоре перерос в голод. Однако тем, кто осаждал, было не намного лучше, так как Секст Помпей не пропускал корабли с продовольствием. В последний день года, когда заканчивались консульские полномочия Луция Антония, он предпринял отчаянную вылазку из Перузии. Его наступление на окружающий вал было отбито резервом Октавиана; в тот же день в Риме вспыхнул мятеж, связанный с недостатком продовольствия. На другой день Луций Антоний уже не был консулом. Его полномочия закончились, но Октавиан все еще оставался триумвиром.

В начале года, побуждаемые своими друзьями, Вентидий и Азиний Поллион сделали еще одну попытку освободить Перузию. Поллион был одним из новых консулов, однако после событий последних месяцев престиж консульской должности пошатнулся. Двинувшись по Фламиниевой дороге из Фаноны, они прибыли в Фульгиний, недалеко от Перузии. Здесь они столкнулись с войсками Агриппы и Сальвидиена. Огромные дымовые костры предупреждали перузийцев о прибытии подкрепления. Военному совету было доложено, что Вентидий и Азиний намерены наступать, однако Планк поступил более разумно. Он указал собравшимся на неудобства их позиции при наступлении на Перузию, на вероятность, что их могут окружить войска Агриппы и Октавиана. Мало-помалу костры затухли, и никто не пришел на помощь голодающей Перузии. Еще одна вылазка была отбита; осажденная Перузия осталась голодать. Луций не мог поверить, что помощи не будет.

Однако защитники Перузии предпочли умереть в сражении, а не от голода. По приказу Луция рабы были вычеркнуты из списков получавших пайки. Он не позволял им покинуть Перузию, поскольку они могли рассказать об отчаянном положении осажденных. Рабы медленно умирали голодной смертью, их хоронили в глубоких рвах, и, поскольку обычная человеческая природа и человеческие симпатии — вещь гораздо более реальная, чем искусственные абстракции о законном статусе людей, войска начали роптать. Они требовали, чтобы их повели в наступление. Они были уверены, что смогут это сделать.

Срок последней вылазки был намечен, и это было великое сражение. Атакующие были экипированы всеми необходимыми инструментами для преодоления рвов, вала и ограждений; чтобы скрыть реальный смысл наступления, было приказано наступать на вал. Под прикрытием общей атаки отчаянный отряд наступления прорывался сквозь тридцатифутовый ров, тридцатифутовый вал и проделывал такие вещи, которые, когда мы оглядываемся на них много лет спустя, кажутся за пределами человеческих возможностей. Они бы и прорвали окружение, если бы Октавиан вовремя не понял, на каком участке фронта должен произойти прорыв, так что остальной вал можно было оставить без прикрытия. Он моментально сосредоточил своих людей на этом ограниченном участке фронта, и вылазка была отбита.

Это была последняя атака. Поскольку она не удалась, пришло время сдаваться.

Трое делегатов были отправлены к Октавиану просить условий сдачи. Октавиан ответил, и сделал это публично, что, уважая Марка Антония, он примет условия ветеранов Марка Антония, остальные же должны сдаться безоговорочно. Наедине он имел краткую беседу с одним из переговорщиков, с которым отправил тайное послание. Он жестоко расправится лишь с некоторыми личностями. Все другие, включая Луция, могут ожидать дружелюбного отношения.

Этот частный разговор не ускользнул от некоторых людей в Перузии, ожидавших дискриминационных мер по отношению к себе. Они убеждали Луция Антония настоять на общем договоре, однако Луций сделал так, как посчитал нужным. Без всякого сопровождения он вышел и направился к месту, где находился Октавиан. Увидев его, Октавиан вышел ему навстречу, и они обговорили условия сдачи. Наблюдавшие за их переговорами могли заключить, что результаты удовлетворили обе партии.

В своей истории гражданской войны Аппиан вкладывает в уста обоих лидеров речи, настроение которых Октавиан впоследствии передал в своих мемуарах. Луций говорил, что он действовал в соответствии со всеобщими интересами и в интересах древних политических установлений Римской республики и теперь он готов сдаться безоговорочно, возложив на Октавиана ответственность за все, что за этим последует. Октавиан отвечал, что не может принять упреков Луция, но берет на себя ответственность, о которой, он полагает, Луцию никогда не придется сожалеть. Оба расстались дружески. Так была взята Перузия.

На следующий день крепость сдалась. Защитники стали проходить перед трибуналом, где сидел Октавиан. Ничто лучше не могло бы проиллюстрировать истинные чувства армии относительно гражданской войны, как сцена, немедленно за этим последовавшая. Войска Цезаря почти сразу же нарушили ряды и стали брататься с войсками Антония. Хотя совсем недавно они насмерть сражались с теми же людьми, но, как только те сдались, они потребовали, чтобы с теми поступили по всем правилам честной войны. Октавиан понял настроения людей, был благожелателен, если не восторжен. Он отказался делить ветеранов Антония и другие войска. Все вместе были отпущены без всякого наказания. Затем вызвали Луция Антония и других офицеров высшего ранга. Луция усадили рядом с Октавианом и оставили личную охрану. Другие высшие чины вставали рядом с такими же чинами бывших противников, которые за них ходатайствовали. Прощение получили все жители Перузии, кроме консула и магистратов, которые (по причинам нам неизвестным) были взяты под стражу, а позже казнены; четыре или пять человек, которых Октавиан считал опасными подстрекателями, также были казнены; на этом наказание закончилось. Октавиан разрешил разграбить Перузию в качестве военной добычи своего войска, однако некоторые горожане (которые, возможно, по каким-то причинам были не в своем уме) подожгли свои дома; огонь распространился дальше, и вся Перузия погибла в огне.

Это был конец старой Перузии, и это был конец, по всем предположениям, гражданской войны в Италии. Азиний Поллион и Вентидий отошли со своими армиями на побережье Адриатики. Началось бегство противников в лагеря оппозиции: среди них был и Тиберий Клавдий Нерон, его жена Ливия и их двухлетний сын Тиберий, будущий император. Фульвия с детьми нашла приют в Путеолах, откуда она отправилась в Брундизии, а оттуда в Афины.

Азиний Поллион имел под своим началом тринадцать легионов и еще дополнительный отряд конницы; Кален в Цизальпийской Галлии имел одиннадцать легионов. Понятно, что сторонники Антония не страдали от малочисленности войска, им недоставало командующего. Ожидали приезда Марка Антония, и в предвкушении этого события Азиний и Вентидий сделали приготовления в Брундизий и выставили дополнительные посты. Тот, однако, все не ехал, и это промедление стоило ему многого: Кален умер, и Октавиан приобрел не только его одиннадцать легионов, но еще Испанию и Галлию. Когда же наконец Антоний отплыл из Александрии, ситуация в Италии изменилась. Слава, которую он завоевал при Филиппах, вновь померкла, а Октавиан терпением и умением все больше и больше войска прибирал к своим рукам. Октавиана начинали воспринимать как главнокомандующего, и, что еще важнее, заслуженно.

Марк Антоний и его офицеры совершили одну и ту же ошибку. Они не придавали никакого значения окружению Октавиана. Меряя по себе, по собственному характеру и поведению — он думает, а другие выполняют его приказания, — Антоний и представить не мог, а тем более это не приходило в голову его окружению, что человек может обладать даром притягивать к себе думающих людей, которые действуют сообща и в согласии, — Октавиан был именно таким человеком. Когда он постепенно стал возникать из дымки истории после сражения при Филиппах, мы можем быть уверены, что он собирал вокруг себя свою группу единомышленников. Первые шаги он предпринял в тени таких фигур, как Авл Гирций, Вибий Панса и Корнелий Бальб; теперь мы впервые услышали о Марке Випсании Агриппе и знаменитом Меценате, чье имя, так же так и Лукулла, вошло в поговорку. Антоний жестоко ошибался, полагая, что Октавиан одинок. Это было не так. Мальчик Октавиан не продержался бы и недели. Октавиан, собравший вокруг себя друзей Цезаря, был непобедим и вечен.

Как мы уже видели, Марк Антоний отплыл из Александрии весной 40 г. до н. э. Пока его корабль рассекает волны у берегов Тира, давайте посмотрим на ситуацию, которая предстала перед ним.

Хотя он получал послания и депутацию ветеранов, которая проинформировала его о разногласиях в Италии, до этого времени он вообще ничего не слышал о событиях, закончившихся взятием Перузии. Основная причина, по которой Клеопатра побуждала его уехать, ничего общего не имела с событиями в Италии, но касалась положения в азиатских провинциях, которые кричали о необходимости действовать. Еще со времен поражения Красса при Каррах парфяне чувствовали себя хозяевами на границе Месопотамии. Разумеется, легче было разбить римскую армию в пустыне, чем занимать римскую провинцию, и парфяне считали слишком длительным делом покорение провинций Армении, Сирии и Малой Азии. Еще оставалось время для вмешательства римских войск. Задача Марка Антония, когда он отплыл из Александрии, была той же, что стояла перед Суллой сорок три года назад, — выбить восточного врага с греческих земель, восстановить греческую культуру и греческое превосходство под римским управлением, чтобы они не испытывали страха перед врагом. У Антония не было причин считать эту задачу особенно трудной. Парфяне были не опаснее Митридата, во всяком случае, так казалось наблюдателям из Рима. У Антония задача была даже более легкая. А когда он с этим покончит и добьется ожидаемого успеха, Антоний, как и Сулла, на которого он походил во многих отношениях, обратится на запад, который легко ему покорится и где он будет по возвращении истинным хозяином.

Однако в Тире он выслушал полное донесение о том, что против парфян ему потребуется вся его военная мощь. После сражения при Филиппах перебежчик Лабиен, сын своего знаменитого отца, перешел на службу к парфянскому царю и теперь с парфянской армией совершал набеги на римские провинции от Евфрата до Лидии и Ионии. Если Антоний намеревался собрать в Азии свои силы, с помощью которых он восстановит превосходство в Италии, ему следовало поторопиться, или парфяне прикарманят золотые яйца и самого азиатского гуся, эти яйца несущего. Как только возникла проблема, Антоний стал действовать быстро и решительно. Он отплыл с флотом из Тира, задержался на Родосе и прибыл к побережью Эгейского моря, где хотел оставить свой пост. Здесь, однако, он узнал новость, которая поколебала его планы и в корне изменила ситуацию, — сообщение о гражданской войне в Италии и взятии Перузии. Сообщение привело его в бешенство, но он не был бы Антонием, если бы не возмутился при известии о глупости, безрассудстве и неблаговидных делах его представителей в Италии. Разве кто-нибудь мог предположить, что дела пойдут таким образом, находись он в Италии? Даже Октавиан принес ему больше пользы. Антоний бранил Луция за глупость, проклинал Фульвию, а больше всех — Мания. Фульвия прибыла в Афины. Пересекши Эгейское море, Антоний встретил ее там.

Описание этой встречи не стало достоянием истории. Возможно, она носила такой характер, что оба ее участника не желали о ней вспоминать. Следует помнить, что Фульвия была личностью яркой, с необычайно сильным характером и была замужем за двумя знаменитыми людьми. Публий Клодий и Марк Антоний, совершив молниеносный взлет и обретя бессмертную славу, многим были обязаны этой женщине. Марк Антоний был никем до женитьбы на ней, и судьба уготовила ему столь же трагическое бессилие после того, как он ее потерял. Она могла быть жестокой, кровожадной, мстительной; говорят, она такой и была, как многие сильные женщины, но несомненно одно — она была сильной женщиной. Она совершила ошибку с перузийской войной; как и многие женщины, она была ослеплена ревностью. Однако самая ревность свидетельствует о преданности человека, ее испытывающего: возможно, смешным поводом, который привел ее прямо в руки Октавиана, была ее преданность мужу.

Однако Марк Антоний, только что прибывший от Клеопатры из Египта, был весьма недоволен ее ревностью. Чем больше ревновала Фульвия, тем более ужасными ему казались ее обвинения. Он готов был разразиться бранью против всякого намека на то, что он поступил бесчестно, и отвергать малейшее обвинение в неверности. Кроме того, ему, только что покинувшему Клеопатру, весьма вероятно, претила римская прямолинейность Фульвии. После зимы, проведенной в компании с соловьиными песнями и тонким очарованием Клеопатры, он с отчаянием увидел, что Фульвия просто мегера. В любом случае, он ничего не мог поделать; собственные действия загоняли его в ловушку. Можно не сомневаться, что разговор между супругами был жестким, муж и жена высказали все, что думали друг о друге. И похоже, этот разговор убил Фульвию. Вскоре после этой встречи она умерла в Сикионе, и, если она умерла не от разбитого сердца, она весьма близко к этому подошла. Он даже не встретился с ней вновь до своего отъезда в Италию. Это было жестокое наказание. Но тогда же (он обнаружил это гораздо позже) с ее смертью умерла и его удача. Марк Антоний понимал, что убил ее, и это не делало его счастливым. Случилось столько вещей, в которых бесполезно было раскаиваться.

Обстоятельства, при которых он возвратился в Италию, сделали его похожим на предателя. Его мать после побега из Перузии нашла приют у Секста Помпея. Этот галантный пират — истинный предшественник капитана Блада — сразу отправил матрону к ее сыну в Афины в сопровождении большого числа оптиматов и эскорта военных кораблей. Были предприняты нешуточные попытки убедить Антония завязать дружеские отношения с Секстом. Он отвечал, что постарается отплатить добром за услугу и, если ему придется сражаться против Октавиана, он будет приветствовать союз с Секстом, но, если они с Октавианом останутся друзьями, он постарается примирить Октавиана с Секстом.

Там много времени прошло с тех пор, когда Антоний был поборником дела Юлия и выступал против суда над ним!

Октавиан слышал эти рассказы и другие, на них похожие. Они возбудили в его душе сомнения относительно верности Антония, сомнения, которые улеглись нескоро. У него было сложное положение. С военной точки зрения ему не за что было опасаться; однако у него совсем не было флота, и ему угрожала опасность, что Помпей, объединившись с Марком Антонием, установит морскую блокаду и доведет Италию до голода. Это была не просто вероятность. В этих обстоятельствах лучшей защитой было обратиться к Сексту Помпею, что он и сделал.

Он поступил более осмотрительно, нежели просто начал переговоры с Секстом Помпеем, учитывая все сложности и опасности, которые могли возникнуть на этом пути. Он или его советники предприняли более ловкий дипломатический ход. Луций Скрибоний Либон, тесть Секста Помпея, имел сестру, которая теперь второй раз оказалась вдовой. Ее мужья занимали почетные консульские должности; сама же вдова вполне всех устраивала. Было много разговоров относительно женитьбы Октавиана, в необходимости которой были уверены все, но никто не предлагал подходящей кандидатуры. Теперь Октавиан направил Мецената к Луцию Скрибонию Либону для переговоров. Пожилой человек, взвесив все преимущества, чуть ли не прыгал от радости, услышав предложение, — формально дело было улажено.

Прибыв в Брундизий с флотом и армией, Антоний обнаружил, что Италию охраняет Октавиан, который вступил в союз с семьей Секста с помощью таких связей, которые более всего подходили скорее государственному мужу и были крепче любого политического соглашения. Во-первых, это было не лобовое решение. Ни Октавиан, ни Секст ничем себя не связывали. Но это сразу стало предостережением для Антония, какие шаги может дальше предпринять Октавиан, если его к этому подтолкнуть, и, возможно, Октавиан более всего этого и хотел.

Жители Брундизия вполне естественно закрыли свои ворота для грозного войска. Антоний счел это враждебным действием По отношению к себе и сразу блокировал город. Город стоял на полуострове. Двойная насыпь и ров через полуостров отрезали город от всех коммуникаций с материком. Прибывший туда Октавиан не смог войти в город или снять осаду. Антоний занял разные места на побережье Адриатического моря и пригласил Секста присоединиться к нему. Он захватил Сардинию и осадил Консентию и Фурии, две крепости, охранявшие носок «сапога» Италии. Столь стремительны и решительны были их действия, что «каблук» и «мысок» Италии были полностью в их распоряжении.

Октавиан уже советовался с Агриппой относительно мер, которые следовало предпринять против этой угрозы, когда вновь вмешалась армия. Опять произошло братание войск в Брундизии между враждебными армиями, если таковыми можно назвать противостоящие друг другу войска. Старые ветераны Антония очень неохотно следовали за Агриппой, когда он пытался поднять их на защиту Италии, им хотелось предотвратить войну. При первых же столкновениях, когда Сексту Помпею не удалось захватить Фурии, а Агриппа сумел взять Сипонт, отрезав таким образом Антонию путь на север, случились большие перемены. По мнению армии, как это не раз бывало и раньше, лидеры должны были примириться. Переговорщиком выступил Луций Кокцей Нерва. Друг Октавиана Меценат и консул Асиний Поллион, друг Антония, размышляли. Военный комитет из представителей обеих армий утвердил план примирения. Октавиан, как обычно, радостно его приветствовал, а Антоний, более мудрый, чем Луций и Фульвия, не замедлил его подписать.

В условия примирения входила амнистия всего, что происходило до сих пор в прошлом, и намерения дружбы в будущем. Оба согласились, что Фульвия была повинна в крови, которая пролилась прежде, и договорились избегать подобной опасности в будущем. У Октавиана была сводная сестра Октавия, очаровательная и хорошо образованная женщина, которую все любили. Она недавно потеряла мужа Гая Марцелла. Воинский комитет решил, что Антоний, который вдовствовал после смерти Фульвии, должен взять в жены Октавию, таким образом все будут довольны и счастливы.

Для Марка Антония отказаться жениться на очаровательной и красивой женщине было делом немыслимым. Он с готовностью принял предложение, и была организована помолвка. Затем Октавиан и Антоний публично заключили друг друга в объятия на глазах у обеих армий, которые принялись праздновать это событие весь день и ночь напролет. В конечном счете это было лучше, чем воевать.

Примирение, так удачно совершенное в Брундизий, имело гораздо более далеко идущие последствия, чем могло показаться при начальных, несколько искусственных условиях. Свадьба Антония и Октавии состоялась в Риме посреди всеобщих восторгов и поздравлений. Антоний был, во всяком случае в то время, образцовым мужем; а Октавия казалась такой женщиной, которая очень мало требует и редко кого разочаровывает. Сенат послушно обошел закон, в соответствии с которым женщина не имела права выходить замуж раньше десяти месяцев вдовства. Таким образом, это событие касалось всех.

Октавиан и Антоний возобновили свое старое согласие работать вместе. Прежнее распределение провинций, сделанное во время встречи в Бононии и пересмотренное после сражения при Филиппах, было изменено. Они заключили новое соглашение. Начиная от города Скодра, что лежал чуть севернее Диррахия, была проведена линия вниз до Адриатического и Ионического морей. Эта линия делила римский мир пополам, опуская Африку. Поскольку Африка уже была отдана Октавием в управление Лепиду, решили, что она должна остаться за ним. Остальные провинции поделили между Антонием и Октавианом. Все, что восточнее от разделительной полосы, отходило под управление Антония, а все, что лежало к западу от нее, было сферой влияния Октавиана. Затем было подробно оговорено, что оба имеют право набирать войско в Италии в равной пропорции. Антоний должен был выступить на войну против парфян, Октавиан — против Секста Помпея. Наконец, Октавиан должен был заключить такое же соглашение с некоторыми антицезарианцами, что уже сделал Антоний, и должен был с ними примириться. Однако предложение Антония, чтобы Октавиан стал уступчивее в отношении Секста Помпея, не прошло, во всяком случае в то время.

Итак, еще одна великая страница истории завершена.

Теперь остается посмотреть, останется ли римское господство поделенным на две части или одна перевесит другую, а если так, то которая и почему.