"100 великих любовниц" - читать интересную книгу автора (И. А. Муромов)

Нинон де Ланкло (1615–1705)

Одна из самых очаровательных женщин XVII столетия, — имя которой до сих пор остаётся синонимом прелести, грации, ума и наслаждения, — воплощавшая в себе все пороки и добродетели эпохи, когда весь мир с плохо скрываемой завистью смотрел на Францию, ставшую во главе цивилизованной Европы. Нинон де Ланкло, прожившая 90 лет, на диво сохранившая до последнего вздоха всё обаяние своего ума и красоты, прекрасно характеризует великий век, век безумного легкомыслия и величайшей мудрости.

Вполне независимая, свободная от предрассудков, она проводила жизнь, одинаково удовлетворяя потребности сердца и ума, не обращая внимания на общественное мнение и презирая лицемерие. Нинон могла занять место рядом с Аспазией, супругой Перикла, являясь для современников образцом тех качеств ума, которыми тогда могли похвастаться немногие. Она не хотела казаться лучше, чем была, но на самом деле была лучше, чем казалась. Она считала любовь прихотью тела, чем приводила в отчаяние своих многочисленных обожателей, горько жаловавшихся на её непостоянство; зато друзья гордились её дружбой, не будучи в состоянии послать ни одного упрёка по адресу верной и преданной подруги.

Прозвище «царицы куртизанок», данное Нинон, не вполне справедливо. Бесспорно, она была куртизанкой, но только по причине своей страстной натуры, не делая из этого профессии, как, например, Марион Делорм. Деньги не играли для неё никакой роли, она не торговала своими прелестями, — а торговать было чем, — а дарила их тем, кто ей нравился, и сразу бросала любовника, как только проходил каприз её тела. Она жила для любви, но не любовью.

Однажды кардинал Ришельё, известный своей слабостью к женщинам, предложил Нинон де Ланкло пятьдесят тысяч экю, если та согласится принять его ласки. Однако, несмотря на значительность суммы, предложение было отвергнуто. Граф де Шавеньяк пишет об этом в своих мемуарах: «Этот великий человек (Ришельё), умевший доводить до конца самые крупные начинания, тем не менее потерпел поражение в этом деле, хотя Нинон никогда на страдала от избытка целомудрия или благопристойности; напрасно он предлагал через её лучшую подругу Марион Делорм пятьдесят тысяч экю, она отказалась, потому что в то время у неё была связь с одним советником Королевского суда, в объятия которого она бросилась добровольно…»

Если Нинон когда-нибудь и молилась, то вовсе не о том, чтобы Господь создал из неё «честную женщину», нет, она желала быть честным человеком. «Ещё в детстве, — вспоминала она, — я часто задумывалась о несправедливости судьбы, предоставившей все права мужчинам и совершенно забывшей о нас, — с тех пор я стала мужчиною!» «Царица куртизанок» обладала поистине мужской силой духа. По меткому определению Сен-Эвремона, в ней счастливо соединились качества Эпикура и Катона. Легкомысленная куртизанка и глубокий философ, Нинон была неистощима на новые оригинальные идеи, заслужив бессмертие наравне с Ла-Брюйером и Мольером, так как они часто писали то, что она говорила.

Её салон, куда жаждали попасть самые выдающиеся люди того времени, чтобы насладиться красотой и беседой этой удивительной женщины, заставил померкнуть славу отеля Рамбулье, где всё отличалось жеманством, тогда как здесь царили непринуждённость и простота.

Анна, или Нинон, — уменьшительное имя, данное ей в детстве, которое она сохранила, — была единственной дочерью туренского дворянина Генриха де Ланкло и его супруги, урождённой Ракони, из древней орлеанской фамилии. Слабая, хрупкая, похожая на изящную миниатюру, Нинон родилась в Париже 15 мая 1615 года. Её отец, философ-эпикуреец, жил, как говорится, в своё удовольствие, мало заботясь о том, что скажет свет. Мать же была самых строгих правил, высокой нравственности и крайне религиозной. Она мечтала, что Нинон станет монахиней, в то время как отец внушал дочери лёгкую и приятную философию. Музыка, пение, танцы, декламация, — словом, все изящные искусства стали её любимыми предметами. Она делала такие успехи, что учителя назвали её восьмым чудом света. Библиотека Нинон состояла из сборников стихотворений: эллегических, любовных и шуточных и таких сочинений, как «Искусство нравиться и любить». «Истории знаменитых своим легкомыслием или любовью женщин» и многими другими. Обладая изумительной памятью, она знала почти наизусть все прочитанные книги, огорчая мать вкусами, казавшимися греховными женщине, проводившей время в молитвах и постах.

В квартале Марэ в Париже располагался отель, где сосредоточивалось всё, что было в столице прекрасного, изящного и богатого, чтобы наслаждаться всевозможными удовольствиями. Юная Нинон, казавшаяся прелестным розовым бутоном, готовым при малейшем ветерке распуститься, введённая отцом в «Дом Эпикура», сразу всех очаровала, и её немедленно провозгласили первой красавицей. Последовало несколько атак на руку и сердце красавицы. Но ничто не пугало молодую девушку больше, как законный брак. Связать свою судьбу, подчинить себя мужчине казалось ей чудовищным покушением на собственное «я». «Благоразумная женщина не избирает себе мужа без согласия своего рассудка, как любовника без согласия своего сердца», — говорила она. На красавицу смотрели как на «полное собрание человеческих совершенств».

К сожалению, её отцу не удалось насладиться успехами своей Нинон, он скончался, когда ей едва минуло шестнадцать лет. За ним вскоре последовала и мать, моля Бога наставить дочь на путь истинный. Итак, в шестнадцать лет молодая девушка оказалась предоставленной самой себе и владелицей весьма приличного состояния, оставленного отцом. Нинон сумела разумно распорядиться и собой, и капиталом. Она обратила деньги в «пожизненную ренту», таким образом удвоив капитал, получая ежегодно 10 000 ливров, и так ловко и экономно вела дела, что впоследствии оказывала помощь нуждающимся друзьям.

«Изящная, превосходно сложённая брюнетка, с цветом лица ослепительной белизны, с лёгким румянцем, с большими синими глазами, в которых одновременно сквозили благопристойность, рассудительность, безумие и сладострастие, с ротиком с восхитительными зубами и очаровательной улыбкой, Нинон держалась с благородством, но без гордости, обладая поразительной грацией». Так описывал тридцатилетнюю куртизанку один из её современников. Можно себе представить, какова она была в шестнадцать лет!

Несомненно, такая красавица не могла не привлекать к себе поклонников, и на первых порах, если верить Сен-Эвремону, её бывшему любовнику, другу и панегиристу, она и сама увлеклась герцогом Шатильонским, Гаспаром Колиньи, внучатым племянником великого адмирала, погибшего в Варфоломеевскую ночь. Когда он познакомился с Нинон, уже шли переговоры о его браке с Елизаветой-Анжеликой де Монморанси, сестрой герцога Люксембургского. Однако молодой человек был так очарован девицей Ланкло, что решил жениться на ней. Красавица же нашла, что его отец совершенно прав, настаивая на браке с Монморанси, ибо между Монморанси и Ланкло слишком большая разница, к тому же, по её мнению, «брак и любовь — это дым и пламя».

«Я и сама люблю вас», — призналась она поражённому такой откровенностью Гаспару Колиньи. И в тот же вечер он стал её любовником. Но так как «женщины чаще отдаются по капризу, чем по любви», в один прекрасный день Нинон объявила, что её каприз прошёл, и любовники расстались.

С каждым днём убеждаясь, что философия отца самая приятная и легко применимая в жизни, Нинон всецело отдалась ей, сумев, однако, придать всем своим поступкам, даже самым рискованным, какую-то необыкновенную пристойность. «Скромность везде и во всём, — проповедовала она. — Без этого качества самая красивая женщина возбудит к себе презрение со стороны самого снисходительного мужчины».

Купив домик на улице Турнелль, она собрала вокруг себя не только воздыхателей и обожателей, но и выдающихся по уму людей, привлекая их, как бабочек, ярким огоньком своего ума. Посетители её салона получили прозвище «турнелльских птиц», которым гордились не меньше, чем посетители отеля Рамбулье кличками «дражайших» и «жеманниц». Дебарро, Буаробер, супруги Скаррон, Дезивто, Саразэн, Шапель, Сен-Эвремон и Мольер были постоянными гостями Нинон.

В это время Нинон познакомилась со знаменитой куртизанкой Делорм. Знакомство, наверное, перешло бы в тесную дружбу, если бы не та скандальная история с 50 000 франками, за которые кардинал Ришельё хотел купить де Ланкло. Нинон не принимала, кроме цветов, подарков от своих многочисленных любовников.

Одним из «капризов тела» Нинон, когда ей уже было двадцать четыре года, явился 19-летний граф Филибер де Граммон. Стройный блондин под удивительно скромной внешностью скрывал порочные инстинкты, и красавица, думая, что отдаётся ангелу, попала в когти к дьяволу. Вероятно, именно поэтому он и пользовался расположением де Ланкло дольше других, ибо «пороки, так же, как и достоинства, иногда имеют свою привлекательность». Граммон жил за счёт любовницы. Однажды ночью, полагая, что Нинон спит, он украл из её шкатулки сто пистолей. Утром, уходя, граф как ни в чём не бывало нежно простился со своей любовницей.

«До свидания», — добавил он.

«Нет, не „до свидания“, — сухо ответила Нинон, — а прощайте»…

«Но почему?»

«Ответ в вашем кармане».

Она не могла быть любовницей вора.

Постепенно слава о красоте, грации и изяществе де Ланкло распространилась по всему Парижу. Модные и знатные дамы добивались знакомства с нею, чтобы, как они говорили, научиться у неё хорошим манерам. Матери не стеснялись приводить к ней с этой же целью своих дочерей, только что выпущенных из монастырей. К чести Нинон, она никогда не пускала их дальше прихожей, не желая, чтобы невинность дышала воздухом, отравленным страстью и заряженным легкомыслием.

Связь Нинон с герцогом Энгиенским, впоследствии великим Кондэ, завязавшаяся вскоре после битвы при Рокруа (1643), продолжалась всего несколько недель.

«Его поцелуи замораживают меня, — говорила она. — Когда он подаёт мне веер, кажется, что вручает маршальский жезл». Тем не менее он остался её другом и оказал немало услуг.

Нинон имела массу врагов, завидовавших её красоте, молодости, независимости, которым удалось убедить Анну Австрийскую, тогда регентшу Франции, положить конец распутству девицы де Ланкло. Королева-мать через своих приближённых предложила куртизанке добровольно уйти в монастырь кающихся девушек. Нинон возражала: во-первых, она не девушка, во-вторых, ей не в чем каяться. И только вмешательство великого Кондэ отвело от неё угрозу.

Маркиз де Севинье, муж знаменитой писательницы, также воздал должное красоте и уму де Ланкло, но не сумел удержать очаровательную змейку, выскользнувшую из его неловких рук в объятия маркиза Эдма де ла Шатра, одного из самых красивых вельмож двора Людовика XIV. Нинон совершенно изменилась. Чтобы не огорчать нового любовника — настоящего Отелло, — она нигде не показывалась и никого не принимала. Де ла Шатр, чтобы постоянно наблюдать за любовницей, поселился напротив её дома. Однажды ночью он увидел свет в её окне. Ревнивец быстро оделся, но впопыхах вместо шляпы с такой силой водрузил на голову серебряный кувшин, что еле освободился. Объяснения Нинон его не удовлетворили, и, мучимый ревностью, вернувшись домой, он захворал. Тогда красавица в знак клятвы принадлежать только ему отрезала свои роскошные волосы и послала де ла Шатру. Лихорадка у маркиза вскоре прошла. Нинон поспешила к возлюбленному и провела с ним наедине целую неделю. Египтянка Родопа и фараон Амазис, ухитрившиеся когда-то устроить ночь, продолжавшуюся двое с половиной суток, в сравнении с ними кажутся детьми!

Когда маркиз получил распоряжение выступить в Германию, он перед отъездом потребовал от неё расписки такого содержания: «Париж. Число. Год. Клянусь остаться верной маркизу Эдму де ла Шатру». Де Ланкло охотно подписала бумагу, и маркиз отправился на поле брани. Через две недели красавица стала любовницей графа де Миосана. Но её нельзя в этом обвинять: слепой случай заставил Нинон, возможно, первый раз в жизни не сдержать своего слова.

Во время грозы, когда граф уже взялся за шляпу, чтобы удалиться, она невольно прижалась к нему. Она боялась остаться одна. Гроза прошла, де Ланкло даже не заметила, как очутилась в объятиях своего нового любовника. Совершенно успокоенная его ласками, она вдруг в середине ночи громко расхохоталась: «Славный векселёк у де ла Шатра!..»

И скоро весь Париж повторял слова Нинон, а де ла Шатр, узнав обо всём, послал де Ланкло её вексель с припиской: «Уплачено после банкротства».

В один прекрасный день граф д'Эстре, гуляя с аббатом д'Эффиа, братом несчастного Сен-Мара, встретил Нинон и оба страстно влюбились в неё. Они были молоды и красивы, а де Ланкло симпатизировала обоим и придумала великолепное средство, чтобы не сердить друзей: одного она ласкала днём, другого ночью. Результатом их «сотрудничества» явился младенец мужского пола. Оба любовника претендовали на почётный титул отца, и, чтобы решить этот курьёзный спор, молодые люди доверились судьбе: кто на костях выкинет большее количество очков, тот и будет считаться отцом малютки. Судьба улыбнулась д'Эстре. У него оказалось 14 очков, у его соперника — 11. Де Ланкло не отличалась материнскими чувствами, и граф д'Эстре воспитал ребёнка, получившего фамилию де ла Бюсьер. Он блестяще служил во флоте, получив чин капитана. Раз в год она принимала сына, как совершенно постороннего, играла на лютне, которую он считал своим долгом дарить ей при каждом визите…

После смерти Марион Делорм в 1650 году количество посетителей салона ле Ланкло увеличилось. Двор и аристократия прислушивались к голосу Нинон, побаиваясь её крылатых словечек. Сам «король-солнце», Людовик XIV. находился под влиянием очаровательной женщины, с которой не был ещё знаком, и по поводу всевозможных придворных событий интересовался: «А что сказала об этом Нинон?». Её решения принимались без обсуждений. Скажи Нинон, что солнце светит по ночам, и все согласились бы с этим.

В 1653 году, когда де Ланкло была уже несколько месяцев любовницей маркиза де Жерсея, незадолго до того овдовевшего, человека порядочного и очень богатого, она почувствовала себя беременной. Маркиз был в восторге и, окружив её нежнейшими заботами, увёз в своё тихое провинциальное поместье. В течение пяти месяцев Нинон пришлось прожить там в одиночестве. Однажды, гуляя по роскошному парку, она нашла на дёрновой скамье томик «Идиллий Фиокрита», очевидно, кем-то забытый. Она невольно углубилась в чтение, и когда дошла до места, где пастушки с цветочными венками на головах танцевали вокруг статуи Амура, Нинон громко воскликнула:

«О, как вы были прекрасны, юные пастушки!..»

«Но не так, как вы, клянусь Венерой!..» — послышалось вдруг в ответ.

Нинон оглянулась. Рядом стоял, смущённо улыбаясь, молодой человек, которому позавидовал бы сам Адонис. Книга принадлежала ему. Встреча с Аристом произвела на куртизанку сильное впечатление. Мысль о прекрасном юноше преследовала её весь день. На следующее утро она поспешила к скамейке, Арист уже ждал её там. Они гуляли, разговаривали о чём придётся. После нескольких свиданий куртизанка начала скучать без красивого юноши. Она полюбила его, полюбила первой искренней любовью, как когда-то Делорм Сен-Мара, но — о ирония судьбы! — в такое время, когда не имела права любить. Арист относился к ней с глубоким почтением. Вскоре Нинон, по настоянию маркиза, вернулась в Париж, причём так спешно, что даже не успевает предупредить об отъезде юношу. Спустя несколько дней по прибытии на улицу Турнелль, когда куртизанка мечтала о прогулках с Аристом, он сам неожиданно предстал перед ней.

«Сударыня, — сказал он печальным голосом, — я позволил себе явиться, чтобы поблагодарить за то счастье, которое вы мне дали, и попрощаться с вами навсегда…»

Силы изменили Нинон, и она потеряла сознание. Вечером ей принесли записку: «Сударыня, до сих пор я не знал вашего настоящего имени, а когда узнал его, все мои надежды рухнули. Я мечтал о бесконечной любви, чтобы безраздельно владеть вами, но это невозможно для прекрасной Нинон. Прощайте, забудьте меня, если уже не забыли. Вы никогда не узнаете моего имени и никогда больше не увидите. Арист». Нинон поставила всех на ноги, чтобы разыскать молодого человека, но все усилия были напрасны. Подозревали, что это был испанский или итальянский вельможа, бежавший на родину в отчаянии от разрушенных надежд. Всю жизнь Нинон вспоминала его и, перечитывая его последнюю записку, смахивала слёзы. Вскоре после этого она благополучно разрешилась мальчиком, которого маркиз де Жерсей тотчас увёз к себе. Мать не возражала.

Непостоянный, как и сама Нинон, герцог де Ларошфуко недолго был любовником красавицы и быстро встал в ряды её самых преданных друзей. Его сменил некий Гурвилль, состоявший на службе у великого Кондэ. Спасаясь от Мазарини, он накануне отъезда из страны вручил Нинон 20 000 экю с просьбой сохранить их до его возвращения, так же как и его расположение. Такую же сумму он передал одному из своих друзей, настоятелю монастыря, пользовавшегося репутацией святого. Гурвилль, вернувшись на родину, первым делом поспешил к настоятелю, однако тот заявил, что ничего от него не получал, следовательно, и возвращать ему нечего. Выслушав ответ, Гурвилль не счёл нужным идти к де Ланкло. Она сама разыскала его. Нинон объяснила ему, что он потерял своё место в её сердце, что же касается 20 000 экю, то, слава Богу, память относительно этого не изменила ей. И она предложила ему взять деньги из той самой шкатулки, в которую Гурвилль сам когда-то их положил.

«Если любовница изменила вам, — сказала де Ланкло в заключение, — вы приобрели друга… Одно стоит другого, поверьте мне…»

Восхищённый Гурвилль тотчас рассказал повсюду о поступке Нинон, которую сразу прозвали «прекрасной хранительницей шкатулки».

В 1664 году в салоне де Ланкло Мольер впервые прочитал своего «Тартюфа», вызвав горячее рукоплескание. Нинон аплодировала громче всех, в каждой сцене встречая собственные рассуждения, превосходно схваченные гениальным комедиантом. Вообще, Мольер часто выводил её в своих пьесах. Очаровательная Селимена в «Мизантропе» не кто иная, как «царица куртизанок».

Сын маркиза де Севинье пошёл по стопам отца и спустя 24 года после отца был у ног Нинон, которой шёл пятьдесят первый год. Его мать, знаменитая маркиза де Севинье, благодаря которой получили известность ничем не знаменитые муж и сын, очень часто в шутку величала любовницу сына «своею невесткой», будучи на десять лет моложе её.

Несмотря на то что де Ланкло было уже за пятьдесят, она, как и в молодости, продолжала очаровывать окружающих. В пятьдесят три года она сошлась с молодым, красивым и изящным графом Фиеско, из известного генуэзского рода. Разница лет, по-видимому, не играла здесь роли, так как любовники обожали друг друга. Однажды, после страстной ночи, граф прислал Нинон записку: «Дружок, не находите ли вы, что мы достаточно насладились любовью и пора прекратить наши отношения? Вы по натуре непостоянны, я по природе горд. Вы, вероятно, скоро утешитесь, потеряв меня, и мой поступок не покажется вам слишком жестоким. Вы согласны, не правда ли? Прощайте!» Куртизанка вместо ответа послала ему свой длинный локон. Через несколько минут граф Фиеско снова был у её ног. Следующая ночь была ещё восхитительнее. Но, когда он вернулся домой, ему подали записку: «Дружок! Вы знаете, что я по натуре непостоянна, но вы не знали, что я так же горда, как и вы. Я не собиралась расставаться с вами, но вы сами навели меня на эту мысль. Тем хуже для вас. Вы, вероятно, скоро утешитесь, потеряв меня, и это послужит мне утешением. Прощайте!» Граф Фиеско, скрывая досаду, немедленно разделил присланный накануне локон: одну половину оставил у себя, а другую послал Нинон: «Спасибо за урок. Предполагая, что локон может пригодиться и для моего преемника, я счастлив дать вам возможность не обрезать снова роскошных волос. Для меня это не лишение: локон был очень густой».

В пятьдесят пять Нинон суждено было в третий раз стать матерью. На этот раз она родила дочку, умершую вскоре после рождения. Но девочка была до такой степени красива, что виновник её появления на свет, — имя которого неизвестно, но во всяком случае лицо высокопоставленное, — приказал забальзамировать маленький трупик и под стеклянным колпаком поставил его в своём кабинете.

Зимой 1667 года Нинон, гуляя в Тюильри, встретила своего давнишнего обожателя маркиза де Жерсея, в сопровождении молодого человека, внешность которого поразила её. Красивый юноша, представившийся Альбером де Вилье, был её сыном. Нинон заговорила с ним и, получив разрешение маркиза, пригласила юношу к себе в гости, не предполагая печальных последствий этого шага. Де Ланкло шёл пятьдесят шестой год, но выглядела она гораздо моложе. Хорошо принятый на улице Турнелль, Альберт де Вилье вскоре стал частым гостем в салоне, влюбившись в де Ланкло, как Эдип в Иокасту. Любовь мальчика забавляла Нинон, но, когда он признался ей в своих чувствах, ей пришлось открыть, что она его мать. Несчастный юноша убежал в сад и покончил с собой. Безутешная мать искренне оплакивала своего сына и в течение некоторого времени вела себя скромно, но нет на свете такого горя, которое не забылось бы!

Граф Шуазель, впоследствии маршал Франции, стал ухаживать за Нинон, когда ей минуло шестьдесят лет. Шуазель был безумно влюблён в куртизанку, наверное, потому, что он был на двадцать лет моложе предмета страсти и вместе с любовью питал к красавице величайшее уважение. Прошло полтора месяца, а дело ни на шаг не продвинулось. Нинон не привыкла, чтобы её так уважали, поэтому встречала его то в неглиже, то заставляла его искать муху под рубашкой, но ничего не помогало… В это время в «Опере» особенным успехом пользовался танцовщик Пекур, великолепно сложённый, молодой и красивый. Однажды Пекур, распечатывая корреспонденцию, покраснел от удовольствия, прочитав: «Вы танцуете великолепно, — говорят, что вы так же умеете любить. Мне хотелось бы убедиться в этом. Приходите завтра ко мне. Нинон де Ланкло». Пекур не нашёл возможным отказать красавице и доказал ей, что слухи о его способностях ничуть не преувеличены. Как-то утром Шуазель столкнулся у дверей спальни с танцором.

«Что вы там делали?» — спросил граф.

«Командовал корпусом, с которым вы не сумели поладить», — сострил Пекур.

Намёк был более чем прозрачен, и граф спешно ретировался.

В 1686 году в Париж приехал молодой барон Сигизмунд Банье, сын шведского генерала. Граф Шарлеваль, его двоюродный брат, один из отвергнутых поклонников неувядающей красавицы, предложил познакомить его с нею. Барон, ещё в детстве слышавший о красавице Ланкло, решил, что семидесятилетняя женщина вряд ли представляет для него какой-либо интерес. Однако граф настаивал, и швед скрепя сердце согласился, поддержав пари: если даже Нинон и обратит на него внимание, он останется совершенно равнодушным к её прелестям. Познакомившись с куртизанкой, барон признал, что был глупцом. Он часто посещал салон де Ланкло, не в силах оторвать восторженного взгляда от хозяйки. Коварный граф Шарлеваль рассказал Нинон о пари, и куртизанка решила его наказать.

«Да-да, поступите с ним так же, как и со мной. Покажите ему рай, но не впустите туда…»

Когда в полночь барон выходил из её спальни, он готов был поклясться, что Нинон не более восемнадцати. Молодой человек поделился своим счастьем с кузеном, который вызвал его на дуэль и убил. Куртизанка упрекала себя в том, что не предотвратила трагедии.

Последним любовником Нинон был аббат де Жедуаэн, восьмидесяти лет, тем не менее весьма крепкий мужчина. Куртизанка целый месяц томила возлюбленного и отдалась ему в тот день, когда ей исполнилось восемьдесят. Целый год длилась эта связь, но ревность аббата заставила Нинон расстаться с ним.

Наконец и «король-солнце» пожелал увидеть это чудо своего века, и однажды, по просьбе тайной супруги монарха Франции, госпожи Ментенон, выстоял обедню в придворной церкви. Людовик XIV долго её рассматривал и выразил сожаление, что эта удивительная женщина отказалась украшать его двор блеском своей иронии и весёлостью. Действительно, когда Ментенон предложила ей место при дворе, «царица куртизанок» ответила: «При дворе надо быть двуличной и иметь раздвоенный язык, а мне уже поздно учиться лицемерию…»

Умея угадывать таланты, Нинон за год до смерти познакомилась с десятилетним мальчиком по имени Аруэ, начинающим поэтом, которому впоследствии суждено было прославиться под псевдонимом Вольтера, и по завещанию оставила ему 2000 франков на покупку книг. Вольтер навсегда сохранил самые тёплые воспоминания о женщине, которую не называл иначе, как «моя красивая тётя».

Нинон умерла 17 октября 1705 года, в возрасте девяноста лет, в своём маленьком домике на улице Турнелль. Рассказывают, что, умирая в полном сознании, она сказала: «Если бы я знала, что это всё так кончится, я бы повесилась».