"Некроскоп" - читать интересную книгу автора (Ламли Брайан)

Глава 5

Нигде больше не задерживаясь, Илзе Кинковши проводила Драгошани прямо в мансарду, показала ему ванную (которая, к его удивлению, была оборудована quot;вполне современно) и сделала вид, что собирается уходить. Комнаты были очень милыми: чисто побеленные, отделанные старым дубовым брусом; по углам стояли покрытые лаком шкафы и полки. У Драгошани поднялось настроение. Поскольку девушка, вроде бы, несколько умерила свой пыл, его отношение к ней — точнее говоря, ко всему еще не знакомому ему семейству Кинковши — изменилось в лучшую сторону. После того, как она и ее отец проявили по отношению к нему такое гостеприимство, Борис подумал, что с его стороны будет крайне бестактным ужинать здесь, в своей комнате, в одиночестве.

— Илзе, — неожиданно окликнул он, — э... мисс Кинковши... я передумал. Я бы предпочел, пожалуй, поужинать на ферме. Когда я был еще ребенком, я жил на ферме. Для меня это будет не в новинку, а я в свою очередь постараюсь не показаться слишком чужим вашей семье. Так что... когда мы будем ужинать?

Уже спускаясь по ступеням, она оглянулась:

— Как только вы умоетесь и сойдете вниз. Мы ждем вас, — теперь она уже не улыбалась.

— А!.. Тогда я приду через пару минут. Благодарю вас. Как только ее шаги затихли, Борис быстро скинул рубашку и, распахнув один из чемоданов, достал бритву, полотенце, чистые отглаженные брюки и новые носки.

Десять минут спустя он быстро сбежал вниз и вышел из гостиницы. У дверей фермерского дома его встретил Кинковши.

— Прошу извинить меня, я спешил как мог, — сказал Борис.

— Ничего страшного, — пожимая его руку, ответил хозяин. — Добро пожаловать в мой дом, входите, пожалуйста. Мы сразу же садимся за стол.

Внутренность дома производила впечатление слишком уж замкнутого пространства. Комнаты были большими, но потолки чересчур низкими, а отделка очень темной, выдержанной в старинном румынском стиле. За огромным квадратным столом, за которым свободно могла разместиться добрая дюжина людей, Борис оказался сидящим лицом к окну — рядом с ним никого не было. Напротив, закончив помогать матери по хозяйству, села Илзе. На фоне льющегося из окна света лицо ее казалось неясным силуэтом. Справа от Драгошани сидел Гзак Кинковши, чуть позже, завершив все дела, к нему присоединилась жена; слева — двое сыновей, примерно двенадцати и шестнадцати лет. По деревенским меркам, семья была небольшая.

Еда была простой, но ее изобилие достойно было пира после обряда посвящения в рыцари. Именно так выразился Драгошани. Илзе в ответ лишь улыбнулась, а ее мать просто расцвела от удовольствия и ответила:

— Я подумала, что вы, должно быть, очень голодны. Такой долгий путь! До Москвы ведь очень далеко. Сколько же дней вы ехали?

— Но я же останавливался, чтобы перекусить, — улыбнулся он в ответ, но тут же, словно что-то вспомнив, неожиданно нахмурился:

— Я ел дважды, и оба раза еда была отвратительной и очень дорогой. Я даже поспал пару часов прямо в машине — уже после того, как проехал Киев. А дальше я ехал, конечно, через Галац, Бухарест и Питешти, главным образом, чтобы избежать горных дорог.

— Да, путь длинный, — согласно кивнул Гзак Кинковши, — тысяча шестьсот километров.

— Если ехать по прямой, как летит ворона, — ответил Драгошани. — Но я же не ворона. Больше двух тысяч километров, если верить приборам в моей машине.

— Проделать такой путь лишь затем, чтобы изучать не слишком богатую событиями историю наших мест!.. — покачал головой Кинковши.

Они как раз закончили ужинать. Старик (на самом деле он был не стар, просто был более мудрым и опытным, а не иссушенным годами) раскурил глиняную трубку с восхитительно ароматным табаком, а Драгошани закурил “Ротманс”, целый блок которых купил ему в Москве, в специальном закрытом магазине для партийной элиты, Боровиц. Мальчики отправились заниматься вечерними делами на ферме, а женщины стали мыть посуду.

Замечание Кинковши относительно “истории здешних мест” сначала несколько удивило Боровица, но он тут же вспомним, что это было официальным поводом для его приезда сюда. Делая одну затяжку за другой, он размышлял о том, насколько откровенным можно здесь быть. В то же время он представился сотрудником похоронного бюро, поэтому его несколько необычные интересы не должны показаться слишком уж странными.

— Да, меня действительно интересует местная история. Правда, с тем же успехом я мог бы поехать изучать историю в Венгрию, остановиться в Молдавии или перебраться через Альпы в Орадею. Я мог бы отправиться в Югославию или на восток — в Монголию. Все эти страны для меня одинаково интересны, но здесь моя родина — вот почему местная история привлекает меня больше всего.

— Но что конкретно вас интересует? Горы? Или, может быть, сражения и битвы? Клянусь Богом, эти места были свидетелями великих битв! — Кинковши не просто проявлял вежливость, он был в высшей степени заинтригован. Он подлил вина в бокал Драгошани и наполнил свой (вино было собственного изготовления — из лучших сортов местного винограда).

— Думаю, что в какой-то степени и горы тоже, — ответил Драгошани. — И битвы, происходившие в здешних местах. Но само интересующее меня предание, пожалуй, гораздо древнее тех событий, о которых мы вообще можем помнить. Оно, возможно, такое же древнее, как сами эти холмы. Оно чрезвычайно загадочно и ужасно.

Перегнувшись через стол, он неподвижным взглядом уставился в глаза Кинковши.

— Ну, продолжайте же, не заставляйте меня мучиться от неизвестности. Что же это за таинственный предмет вашего интереса, что за древнее предание?

Вино было очень крепким и лишило Драгошани обычной для него осторожности. Солнце за окном уже зашло, и кругом все было затянуто голубой дымкой тумана. Из кухни доносилось позвякивание тарелок и невнятный шум голосов. В соседней комнате гулко тикали часы. Обстановка была вполне подходящей. А деревенские жители настолько суеверны...

Драгошани не выдержал.

— Легенда, о которой я говорю, — медленно, отчетливо и со значением начал он, — это легенда о вампире!

В первый момент Кинковши ничего не ответил — он казался озадаченным. Но затем со смехом откинулся на стуле и хлопнул себя по бедрам:

— Ха-ха-ха! Вампир! Мне следовало бы догадаться! С каждым годом приезжает все больше и больше людей, мечтающих найти Дракулу!

Драгошани сидел как громом пораженный. Он не знал, какой реакции он ожидал, но уж точно не этой.

— Все больше людей? — наконец повторил он. — Каждый год? Мне кажется, я не совсем понимаю...

— Ну, сейчас, когда запретов и ограничений стало меньше, — начал объяснять Кинковши. — Когда ваш драгоценный “железный занавес” несколько приподнялся, люди приезжают из Америки, из Англии, из Франции, один или двое были даже из Германии. В основном, конечно, любопытные туристы, но иногда и весьма образованные люди, даже ученые. И все они гоняются за этой не правдоподобной “легендой”. Скольким же я морочил голову вот в этой самой комнате, делая вид, что панически боюсь этого... Дракулы! Боже, ну и дураки! Ведь всем известно, даже таким “невежественным крестьянам”, как я, что это всего лишь персонаж одного из романов остроумного англичанина, написавшего его на рубеже веков. Да, а месяц назад в одном из кинотеатров нашего городка шел даже фильм с таким названием. Нет, Драгошани, вам не удастся одурачить меня! Я не удивлюсь, если вдруг окажется, что вы приехали сюда в качестве гида группы английских туристов, которых я жду в пятницу на следующей неделе. Да-да, они тоже ищут этого огромного, нехорошего вампира!

— Ученые, вы говорите? — Драгошани безуспешно старался скрыть смущение. — Образованные люди?

Кинковши поднялся и включил свет — комнату тускло осветила лампочка, скрытая под потрепанным абажуром, висевшим посередине потолка. Затем снова разжег трубку.

— Да-да, ученые — профессора из Кельна, Бухареста, Парижа... Они приезжают сюда последние три года, до зубов вооруженные записными книжками, фотокопиями старинных, ветхих карт и документов, фотоаппаратами, этюдниками и кучей всяческих подобных вещей.

Драгошани наконец пришел в себя:

— И, безусловно, чековыми книжками, да? Он понимающе улыбнулся. Кинковши снова расхохотался:

— О, да, конечно! И деньгами тоже! А что, я слышал даже, что в горных деревушках в маленьких магазинчиках продают землю из замка Дракулы в крошечных стеклянных бутылочках. Бог мой! Можно ли поверить в это? Следующим, наверное, станет Франкенштейн. Я его тоже в кино видел, и, должен сказать, выглядит он действительно ужасающе!

Драгошани почувствовал, как в нем закипает гнев. Сам не зная почему, он вдруг почувствовал себя главным объектом шуток Кинковши. Итак, этот простофиля с кривыми зубами не верит в существование вампиров — они для него все равно что Йети или Лох-Несское чудовище, они вызывают у него приступы смеха, и он считает, что это бабкины сказки и выдумки, служащие для привлеченияquot; журналистов...

...В этот-то момент, именно здесь, в этой комнате, Драгошани и поклялся себе в том, что...

— Что это вы тут заговорили о чудовищах, — Маура Кинковши, вытирая руки о передник, вышла из кухни. — Будь осторожен, Гзак! Имей в виду, ты говоришь о дьяволе! А что касается вас, господин Драгошани.. В пустынных и заброшенных местах нашего края происходит много непонятных вещей.

— О каких это пустынных местах ты говоришь, женщина? — насмешливо спросил Кинковши. — Человек еще дня не прошло, как приехал из Москвы, он ехал сюда неделю, если не больше, а ты ему толкуешь о каких-то безлюдных местах. Нет у нас больше безлюдных мест!

«Нет, есть, — подумал Драгошани. — И это безлюдное место — ваша могила. Я почувствовал в них это: они даже не представляют себе, насколько там одиноко, — до тех пор пока я не прикоснусь к ним и не разбужу!»

— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, — резко оборвала Кинковши жена. — Ходят слухи, что в некоторых горных поселках до сих пор втыкают колья в сердца тех, кто умер слишком молодым или по непонятной причине, потому что хотят быть уверенными в том, что они никогда больше не вернутся. И никто не видит в этом ничего плохого. — (Последние слова предназначались Драгошани.) — Это просто обычай — все равно что снять шляпу при виде похоронной процессии.

В комнату вошла Илзе.

— А что, разве вы тоже охотитесь за вампирами, господин Драгошани? Они такие мрачные и ужасные! Вы, конечно же, не один из них?

— Нет, нет, конечно, нет! — на лице Драгошани застыла натянутая улыбка. — Я просто шутил с вашим отцом, вот и все. Однако, кажется, моя шутка обернулась против меня же.

Он поднялся.

— Что, уже уходите? — Кинковши был явно разочарован. — Понимаю, вы, наверное, очень устали. Очень жаль, а мне так хотелось побеседовать с вами. Ну, что поделаешь, у меня тоже много работы. Возможно, завтра...

— О, я уверен у нас еще будет время для беседы, — ответил Драгошани, следуя за хозяином к двери.

— Илзе, — позвал Кинковши, — будь добра, возьми факел и проводи господина до гостиницы. Туман еще хуже, чем кромешная тьма, ничего не видно под ногами.

Девушка выполнила просьбу отца и провела Драгошани через двор и ворота к гостинице. Включив свет на лестнице, прежде чем попрощаться, она обратилась к гостю:

— Господин Драгошани, возле вашей кровати есть кнопка звонка. Нажмите ее, если вам что-нибудь понадобится ночью. К сожалению, звонок может разбудить и моих родителей. Потому лучше будет, если вы просто приподнимете шторы, — я увижу это из окна своей спальни...

— Что? — притворяясь, что не совсем ее понимает, спросил Драгошани. — Посреди ночи?

Однако Илзе Кинковши не оставила ему никаких сомнений в значении своих слов:

— Я плохо сплю. Моя комната расположена на первом этаже. Мне нравится открывать окно и дышать ночным воздухом. Иногда я даже выхожу прогуляться при лунном свете — чаще всего около часа ночи.

Драгошани молча кивнул головой. Девушка стояла к нему слишком близко. Прежде чем она успела внести дальнейшую ясность в то, что имела виду, он повернулся и буквально побежал вверх по лестнице, спиной чувствуя ее насмешливый взгляд, пока не завернул за угол на втором этаже.

Войдя в комнату, Драгошани первым делом опустил шторы, затем распаковал чемоданы и налил в ванну воды. Согретая газовой колонкой вода манила к себе. Драгошани добавил в ванну соли и разделся.

Лежа в пенистой мыльной воде, Драгошани наслаждался ее теплом и медленным кружением при каждом движении его руки. Прошло совсем немного времени, когда он вдруг почувствовал, что голова его склоняется на грудь, а вода становится холодной. Встряхнувшись, он закончил мыться и стал готовиться ко сну.

Было только десять часов вечера, когда Драгошани скользнул в постель, но через минуту или две он уже крепко спал.

Перед самой полуночью он проснулся. В просвет между шторами в комнату лился лунный свет — яркая в несколько дюймов шириной вертикальная полоса напоминала блестящее древко копья. Вспомнив о разговоре с Илзе Кинковши, он взял булавку и плотно скрепил края штор. Он, правда, надеялся, что имеет какое-то значение, наполовину или нет раскрыты шторы, но... это могло и не иметь никакого значения.

Не то чтобы Драгошани ненавидел или боялся женщин, — дело было не в этом. Просто он их не понимал, а поскольку у него было много дел и многое еще предстояло узнать и понять, у него абсолютно не было времени на сомнительные и непредсказуемые по своим последствиям удовольствия. Во всяком случае, он старался убедить себя в этом. Так или иначе, его потребности отличались от потребностей других мужчин, его чувства были менее легкомысленными. По крайней мере за исключением тех случаев, когда он сам хотел, чтобы они были поверхностными. Однако недостаток свойственной каждому человеку плотской чувственности с лихвой восполнялся его необыкновенной духовной чувствительностью. Хотя каждому, кто его знал по работе, такое утверждение показалось бы более чем странным.

Что же касается тех вещей, которые ему необходимо изучить или по крайней мере постараться понять, то их было великое множество. Боровица он вполне устраивал таким, каков он есть, но сам Драгошани отнюдь не был доволен собой. Он чувствовал, что в данный момент талант его проявлялся поверхностно, ему не хватало истинной глубины. Прекрасно, теперь-то он придаст своему таланту величайшую глубину, такую, какая не открывалась еще никому за последние полтысячи лет. Там, в ночной тишине лежал обладатель уникальных тайн, тот, кто при жизни властвовал над темными силами и кто даже сейчас, после смерти, все еще оставался живым. Именно там был заключен источник знаний для Драгошани. Только после того, как он осушит этот источник до дна, у него, возможно, появится время на так безоговорочно ныне отвергаемое “образование” иного рода.

Наступила полночь, колдовской час. Драгошани размышлял о том, насколько далеко способен мысленно проникать тот, кто спит сейчас в мрачном склепе, могут ли они встретиться друг с другом на полпути. Полная луна стояла высоко в небе, ярко светили звезды, далеко в горах рыскали во тьме и выли волки, точно так же как и пятьсот лет назад, — все предзнаменования были благоприятными.

Он снова лег в постель и лежал совершенно неподвижно, стараясь мысленно представить себе наглухо запертый склеп, застывшие, словно окаменелые щупальца, корни деревьев и сами деревья, склоняющиеся низко над гробницей, будто стремясь охранить от любопытных глаз ее тайны. Когда эта картина ясно предстала перед его мысленным взором, он громко, но тоже только в своем воображении произнес:

— Старейший, я вернулся. Я принес тебе надежду в обмен на знание. Я прихожу к тебе уже третий год, осталось еще четыре. Как твои дела?

В ночной тишине легкий ветерок подул откуда-то с гор. Слегка шевельнулись и склонились ветки деревьев, над головой у Драгошани вздохнул кто-то между стропилами крыши. Но так же быстро, как и возник, ветерок вдруг стих, и Драгошани услышал:

«А-а-а-а! Драгош-а-а-а-ни! Это ты, сын мой? Значит, ты вновь посетил меня в моем одиночестве, Драгош-а-а-а-ни?..»

— А кто же еще это может быть, старый дьявол? Да, это я, Драгошани! Я стал сильнее, я уже обладаю определенной властью в мире. Но хочу большего! Ты хранишь основные секреты, дающие власть, вот почему я вернулся и вот почему я буду возвращаться к тебе снова и снова, до тех пор... до тех пор, пока...

«Еще четыре года, Драгошани. А потом... потом ты займешь свое место, станешь моей правой рукой, и я научу тебя всему, что знаю сам. Четыре года, Драгошани. Четыре года. А-а-а!»

— Время для меня тянется слишком медленно, старое чудовище, потому что я должен вставать каждое утро, спать каждую ночь и считать часы между ними. Четыре года для меня — это очень много. А для тебя?.. Как прошел для тебя последний год?

«Если бы ты не тревожил меня, Драгошани, время пролетело бы как один миг. Но ты пробудил во мне... желания, стремления. Пятьдесят лет я лежал здесь, ненавидя и мечтая отомстить тем, кто заключил меня сюда. Еще пятьдесят лет я желал только одного — выполнить свою задачу, то есть уничтожить своих врагов. А потом... а потом я вдруг сказал себе: все мои убийцы уже мертвы. Их кости либо покоятся в могилах, либо пылью развеяны по ветру. А еще через сто лет... что случилось с сыновьями моих врагов? Ах! У меня были все основания спросить об этом! Где легионы тех, кто приходил сюда, в эти горы, и против кого сражались мои предки? Где ломбардцы, где булгары, аварцы... турки? О, турки были очень храбрыми воинами в те времена, но теперь уже нет. Так пролетели пять сотен лет, я постепенно забывал прошлые славные победы, подобно тому как старик не вспоминает о своих младенческих годах. В конце концов я стер их из своей памяти — почти что окончательно. Обо мне почти забыли. Вскоре от меня не останется ничего, кроме нескольких слов в книге, а позже и книга истлеет и превратится в прах. Тогда я перестану существовать. И, возможно, буду рад этому. Но вдруг появился ты, просто мальчик, но мальчик, имя которого... Драгош-а-а-а-ни!..»

Голос постепенно затихал, а легкий ветерок поднялся снова. Потом оба они одновременно исчезли. Лежа в постели и дрожа как от озноба, Драгошани думал о том, что ему предстоит сделать. Но он сам избрал этот путь, он сам выбрал свою судьбу. Боясь, что потеряет своего собеседника, Драгошани вновь настойчиво обратился к нему:

— Старейший, обладатель знамени Дракона, обладатель летучей мыши, дракона и дьявола, ты здесь?

«Где же еще мне быть, Драгошани? — голос, казалось, насмехался над ним. — Да, я здесь. Я вновь ожил в забытой всеми могиле, на земле, которая была моей жизнью. Я думал, что никто не помнит больше обо мне, но семя было брошено в землю и пышно расцвело — ты узнал меня и вспомнил. А я узнал тебя благодаря твоему имени, Драгош-а-а-а-ни...»

— Расскажи мне все снова, — нетерпеливо и возбужденно попросил Драгошани. — Расскажи, как все было. О моей матери, о моем отце, о том, как они встретились. Расскажи мне...

«Ты уже дважды слышал об этом, — вздохнул голос в голове у Драгошани. — Хочешь услышать обо всем снова? Надеешься разыскать их? Но я не могу помочь тебе в этом. Их имена не имели для меня никакого значения, я никогда не знал их, я ничего не знал о них самих, кроме того, что кровь их была горяча. Да, и я ощутил ее вкус, одной-единственной капли, маленького красного пятнышка. Но после этого они стали частью меня, а я частью их, и в результате появился на свет ты. Не спрашивай о них, не ищи их, Драгошани. Я — твой отец!..»

— Старейший, хочешь ли ты снова очутиться на земле, вдохнуть полной грудью и утолить жажду? Станешь ли ты, как прежде, уничтожать и гнать со своей земли врагов — так же, как это делали твои предки, — только на этот раз как свободный человек, а не как наемник всяких неблагодарных князьков вроде Дракулы? Если ты этого хочешь, то можешь иметь дело со мной. Расскажи мне о моих родителях.

«Иногда предложение о сделке бывает очень уж похоже на угрозу, Драгошани. Ты станешь мне угрожать? — голос в голове Драгошани скрежетал словно кусок стекла по струнам вконец расстроенной скрипки. — Ты смеешь так разговаривать со мной? Ты осмеливаешься напоминать мне о Владах, Раду, Дракулах и Мирси? Ты меня называешь наемником? Мальчик мой, в конце концов мои так называемые “хозяева” боялись меня больше, чем турков! Именно поэтому они заковали меня в железо и серебро и похоронили здесь, в этом никому не ведомом месте, в центре тех самых крестообразных холмов, которые я защищал ценою собственной крови. Я дрался за них, да, — во имя их “святого креста”, во имя Христианства. Но теперь я борюсь за то, чтобы быть свободным от всего этого. Их вероломство — моя непреходящая боль, а их крест — кинжал в моем сердце!»

— Кинжал, который я могу вытащить! Твои враги снова здесь, старый дьявол, — и кроме тебя, некому их прогнать прочь. А ты лежишь здесь ни на что не способный! Турецкий полумесяц превратился у них в серп, а то, что они не могут срезать серпом, они разбивают всмятку молотом. Я такой же валах, как и ты, чья кровь древнее, чем даже сама Валахия! И я тоже не могу смириться с вторжением завоевателей. Они снова на нашей земле, а наши вожди — снова марионетки в их руках. Так что же ты решил? Ты смиришься или будешь драться? Летучая мышь, дракон и дьявол — против серпа и молота?!

Вздох и шепот снова сплелись с ветром, гулявшим между стропилами.

quot;Хорошо, я расскажу тебе, как все было и как ты... стал тем, кто ты есть... Это было... весной. Я ощущал это по земле. Все начинало расти. В каком году?.. Впрочем, что такое годы для меня? Так или иначе, это случилось примерно четверть века назад”.

— Это было в 1945-м, — уточнил Драгошани. — Война почти что закончилась. Здесь были зганы. Они бежали сюда тысячами, спасаясь от немецкой военной машины и, как и в прежние века, искали убежища в горах. Как всегда, горы Трансильвании защитили и спрятали их. Немцы отправляли их всех — зганов, румынов, зекелов, цыган — называй как хочешь, в лагеря смерти, чтобы там уничтожить, как и евреев. Сталин, обвинив малые народности Крыма и Кавказа в “коллаборационизме”, изгнал их оттуда. Вот когда это было, тогда же все и закончилось, весной 1945-го. Но мы сдались За шесть месяцев до этого. Но так или иначе, конец был уже близок, немцы бежали. В конце апреля Гитлер покончил с собой.

quot;Я знаю об этом только то, что ты мне рассказал. Сдались? Ха! Я вовсе этому не удивляюсь! 1945-й, говоришь? Да-а-а! Спустя более чем четыре с половиной столетия снова пришли завоеватели, а у меня не было возможности испить вино войны. Ты действительно пробуждаешь во мне прежние желания, Драгошани!

Как бы то ни было, эти двое появились здесь весной. Думаю, что они были беглецами. Возможно, они бежали от войны — кто знает? Так или иначе они были молоды и принадлежали к древнему племени. Цыгане? Возможно. В те времена, когда я был великим боярином, тысячи таких, как они, боготворили меня и клялись в верноподданнических чувствах, как и все эти марионетки бессарабы, Влады и Владиславы. Интересно, станут ли они поклоняться мне теперь, думал я. Имею ли я прежнее влияние?

Мой склеп был тогда разрушен, так же как и сейчас, здесь никто не бывал с тех самых пор, как я был погребен, за исключением монахов в первые пятьдесят лет, которые регулярно приходили и проклинали землю, в которой я лежу. Так вот, однажды ночью, едва только луна показалась над горами, они пришли сюда. Молодые зекелы, юноша и девушка. Наступала весна, было уже тепло, но ночи все еще были холодными. У них с собой были одеяла и маленький масляный светильник. А еще им владел страх. И страсть. Именно она, я думаю, и потревожила мой сон. А возможно, я и так уже к тому времени почти проснулся. Канонада войны гулким эхом отдавалась в земле, так что, может быть, ее грохот разбудил мои старые кости...

Я ощущал все, что они делали. За четыре с половиной века я научился различать звуки падения на землю листа с дерева и плавного приземления пера вальдшнепа. Они набросили одеяло на покосившиеся камни, устроив таким образом что-то вроде шалаша, потом зажгли лампу, чтобы лучше видеть друг друга и немного согреться. Ха! Зекелы! Им не нужна была лампа, чтобы греть их.

Они... скажем так, заинтересовали меня. Многие годы, столетия, я звал кого-нибудь, но никто не пришел, никто даже не ответил. Возможно, люди были напуганы священниками, разного рода предостережениями, рассказами, за долгие годы превратившимися в легенды. А может быть, в моей жизни было нечто такое...

Ты сам рассказал мне, Драгошани, сколько славных дел, совершенных мною, теперь приписывают Владам и что сам я превратился в привидение, которым пугают маленьких детей. Мое имя вычеркнуто из всех древних летописей. То, что их пугало, они уничтожали и делали вид, что этого никогда не было. Но неужели они вообразили, что я единственный в своем роде? Я не был единственным, я и теперь не один! Я один из немногих, а когда-то таких, как я, было великое множество. Когда-нибудь слухи о том положении, в котором я нахожусь, должны были достичь ушей тех, кто был таким же, как я. Сотни лет меня злило, что никто не приходит, чтобы освободить меня или хотя бы отомстить. И вот наконец кто-то появился... цыгане, зекелы!

Девушка была очень напугана, и ему никак не удавалось успокоить ее. И тогда я проник в ее сознание, с тем чтобы придать ей силы, помочь справиться с мучившими ее страхами и слиться с ним в страстном порыве плоти. Ах! Да-да, она была девственницей! Ее чистота была непорочна! Я чуть было во второй раз не умер в своей могиле от вожделения! Непорочная девственность! Как говорится в старых книгах, вот так и рушится могущество! За свою жизнь я лишил девственности более двух тысяч непорочных девиц. Ха-ха-ха! А они называли “пронзающим” юного Влада.

Так вот... они еще не были любовниками в полном смысле этого слова. Он был мальчишка, молокосос, и не успел еще познать женщину, а она была девственницей. Тогда я проник и в его сознание. Ах! Я подарил им ту ночь. Я брал силу у них, а они у меня. Они получили от меня только одну ночь — только одну! — а затем ушли, еще до рассвета. После этого (он будто бы пожал плечами) я ничего о них больше не слышал...

— Кроме того, что она родила меня, — ответил Драгошани, — и подкинула на порог чужого дома.

Ответа на эти слова долго не было, слышались только тяжелые вздохи, доносимые ветром. Старик устал, у него осталось слишком мало сил — их едва хватало на то, чтобы размышлять. Земля держала его запертым в своем чреве и, медленно вращаясь вокруг воображаемой оси, убаюкивала его. Наконец он со вздохом ответил:

«Да-а-а. Да, это так, но она по крайней мере знала, куда принести тебя. Не забудь, что она была цыганкой. Кочевницей. И все-таки, когда ты родился, она принесла тебя именно сюда. Она принесла тебя... домой! Она сделала это именно потому, что знала, кто был твоим настоящим отцом, Драгошани. Можно сказать, что та ночь была единственной ночью любви за всю мою жизнь, в которой крови было больше всякой меры. Да, и моей единственной наградой стала капелька крови. Одна-единственная капелька, Драгоша-а-а-ни...»

— Крови моей матери.

quot;Твоя мать уронила ее на землю в том месте, где я лежал. Но капельке этой цены нет! Потому что это была и твоя кровь, Драгошани, та самая кровь, которая сейчас течет в твоих венах. И именно она привела тебя сюда, когда ты был ребенком, привела обратно ко мне”.

Драгошани лежал совершенно неподвижно. В его голове теснились мысли, видения, смутные воспоминания, которые пробудили в нем слова воображаемого собеседника. Наконец он произнес:

— Я приду к тебе завтра. Тогда мы еще поговорим. “Как тебе будет угодно, сын мой”.

— А сейчас спи... отец.

Последний порыв ветра прошумел в оторванной черепице, и вместе с ним до Драгошани донесся долгий вздох. “Спи спокойно, Драгоша-а-а-а-ни!quot;

Десятью минутами позже в фермерском доме Илзе Кинковши встала с кровати, подошла к окну и выглянула наружу. Ей показалось, что ее разбудил ветер, но за окном было совершенно тихо, не было слышно даже слабого дуновения ветерка. Впрочем, это не имело значения, потому что она и так собиралась проснуться около часа ночи. Все вокруг было залито серебром лунного света, а в гостинице, в мансарде, где поселился Борис Драгошани, шторы были задернуты так плотно, как никогда еще не видела Илзе. Свет у него не горел.

Следующий день был среда.

Драгошани быстро позавтракал и, прежде чем пробило половину девятого, уехал на машине по дороге, ведущей к крестообразным холмам. К западу от них в широкой лощине находилась ферма, на которой он провел свое детство. Последние девять или десять лет ее владельцами были совсем другие люди. Найдя удобное место на дороге, которой мало кто пользовался, он остановился и некоторое время обозревал окрестности. Теперь открывшийся перед ним вид не произвел на него никакого впечатления — ну разве что он почувствовал небольшой комок в горле, хотя, возможно, виной тому была дорожная пыль или цветочная пыльца, летавшая в сухом летнем воздухе.

Повернувшись к ферме спиной, он взглянул на холмы. Он точно знал, куда следует смотреть. Его глаза, точно бинокуляры, сфокусировались на нужном месте, словно увеличивая его в размерах и тщательно, в мельчайших деталях его исследуя. Ему казалось, что он видит полуразрушенные плиты под сенью густой листвы и землю под ними, а если постараться, то увидит и то, что в глубине.

Борис отвел взгляд. В любом случае раньше прихода ночи идти туда бесполезно, в крайнем случае — с наступлением сумерек.

И тут он вспомнил другой вечер, когда он был еще маленьким мальчиком...

Прошло шесть месяцев с тех пор, как он впервые побывал там. И вот он пришел снова. Он пошел кататься на санках, рядом с ним бежала собачка. Бубба жил на ферме, но считал своим долгом повсюду сопровождать Бориса, куда бы тот ни отправился. На склоне холма, расположенного между фермой и деревней, местные ребятишки каждую зиму играли в снежки и катались на санках.. Борису следовало бы тоже пойти туда, но он знал место, где спуск был гораздо интереснее, — конечно же, просека. Также ему было известно, что ходить туда строго запрещено, и летом он имел возможность понять почему. Людям там иногда видятся странные вещи, которые овладевают их сознанием и потом тревожат по ночам. Вот в этом-то, наверное, и причина. Однако это его не остановило, скорее, наоборот — его еще больше тянуло туда.

Глубокий снег скрипел под ногами. Благодаря этому холмы уже не казались такими запретными, а спуск по просеке становился почти что идеальным. Борис умел спускаться на санях с этих гор. Он приходил сюда прошлой зимой и даже позапрошлой, когда был еще совсем маленьким. Сегодня, однако, он скатился по склону только один раз, попытавшись на полпути разглядеть уже знакомое ему место среди деревьев. Оставив салазки у подножия холма, он стал взбираться по склону между черневшими на снегу соснами. Собака следовала за ним. Он убеждал себя в том, что идет к склепу только затем, чтобы доказать себе, что это не более чем склеп, и больше ничего, — место захоронения какого-то старого, всеми забытого землевладельца. То, что случилось в тот вечер, когда он впервые побывал здесь, было страшным сном — результатом удара головой о дерево, когда его выбросило из картонной коробки. Как бы то ни было, но сейчас рядом бежит Бубба, всегда готовый его защитить. Точнее, Бубба должен был его защитить, если бы он вдруг не заскулил и тревожно не залаял в тот момент, когда они приблизились к таинственному месту, после чего бросился по склону вниз. Потом Борис сквозь деревья увидел, как он бегает возле салазок у подножия холма, нервно виляя хвостом, резко бросаясь из стороны в сторону и время от времени лая.

Когда он наконец добрался до места, то убедился в том, что здесь ничего не изменилось. Разве что стало еще темнее, поскольку снег, лежавший на ветвях деревьев, не позволял проникать даже тому небольшому количеству света, которое попадало сюда в иное время. Здесь как будто и вовсе не было зимы, и земля казалась еще вернее привыкшим к яркому белому снегу глазам. Было как никогда душно, создавалось впечатление, что воздух почти отсутствует, а в темноте витали невидимые тени и непонятные существа. Да, именно здесь должны возникать страшные видения. Особенно по вечерам. А сейчас как раз приближался вечер...

Издалека до Бориса доносился отрывистый лай Буббы, больше похожий на сухие отдельные выстрелы в морозном воздухе.

Однако звуки эти он слышал как бы на периферии сознания, поскольку все его мысли и ощущения были связаны с тем местом, в котором он сейчас находился. Лучше бы пес замолчал, думал он, карабкаясь туда, где склонились друг к другу покосившиеся плиты, а упавшая перемычка повредила старинный склеп.

Глаза его постепенно привыкли к темноте. Холодными пальцами он стал ощупывать высеченные в камне символические изображения летучей мыши, дракона и дьявола, и в памяти его вновь возник тот поистине дьявольский голос, который, ему показалось, он слышал здесь в прошлый раз. Что это было? Сон? Но такой явственный, что он целых полгода старался держаться подальше от поросшего лесом склона.

И в самом деле, чего он так испугался? Полуразрушенной старой гробницы? Нашептываний невежественных крестьян, их россказней и таинственных вздохов? Голоса, возникшего в его больном воображении? Отвратительного, но при этом такого настойчивого! Как часто с тех пор слышал он этот голос по ночам, лежа в безопасности в своей постели. Он приходил к нему во сне и шептал:

«Никогда не забывай обо мне, Драгоша-а-а-ни!..»

Словно повинуясь какому-то импульсу, он вдруг вслух произнес:

— Ты видишь, я не забыл. Я вернулся. Я пришел сюда, к тебе. Нет, это мое место, мое тайное место!

Его дыхание на морозе превращалось в пар, который плыл белыми облачками и рассеиваясь исчезал. Борис прислушивался к окружающему всеми фибрами своей души. Голубоватые сосульки, свисавшие с края покосившейся плиты, были похожи на блестящие, светящиеся зубы; под его ногами, обутыми в сапоги из свиной кожи, замерзшие сосновые иглы образовали причудливые узоры; пар от его дыхания успевал осесть на землю застывшими кристаллами, прежде чем он осмеливался вздохнуть еще раз. Он продолжал прислушиваться. Но... ничего не слышал. Солнце садилось. Борису нужно было возвращаться домой. Он повернулся к гробнице спиной. Однако кристаллы его дыхания, падавшие на землю, донесли туда его слова.

quot;А-а-а-ах!” — раздался вздох.

Вполне возможно, что это ветер прошумел высоко в ветвях деревьев, но, услышав этот вздох, Борис буквально прирос к месту, словно кто-то пригвоздил его ноги к земле.

— Ты!.. — услышал Борис свой голос, обращенный ни к кому, к пустоте, к мраку. — Это... ты?

«А-а-а-х! Драгоша-а-а-а-ни! В твоей крови появилось железо? Поэтому ты вернулся?»

Сотни раз Борис представлял себе этот момент: свой ответ, свою реакцию, если голос вдруг снова обратится к нему. Но сейчас от его прежней бравады ничего не осталось.

quot;Ну так что? У тебя язык примерз к зубам от холода? Ответь мне мысленно, если не можешь ничего сказать вслух, мальчик. Ну же, разве ты превратился в пустоту? Волки воют на горных тропах, ветры все также дуют над горами и морем. Даже падающий снег, кажется, дышит. А ты, всегда такой разговорчивый, полный вопросов и жаждущий знаний, ты что, вдруг онемел?

quot;Эти холмы мои. Это место принадлежит только мне. А ты просто похоронен здесь. Поэтому лучше молчи”, намеревался ответить Борис. Сколько раз он мысленно репетировал эти слова! Однако вместо этого он, неуверенно запинаясь, произнес:

— Ты... настоящий? Кто... что... как... ты? Как можешь ты существовать на самом деле?

«Как могут существовать горы? Как может существовать полная луна? Горы растут и разрушаются. Луна прибывает и убывает. Они существуют на самом деле, точно также и я...»

Ничего не понимая, Борис тем не менее осмелел. В любом случае он твердо знал, что таинственное существо находится глубоко под землей и оттуда никак не может причинить кому-либо вред.

— Если ты и в самом деле существуешь, тогда покажись. “Ты что, смеешься надо мной? Ты же знаешь, что это невозможно. Разве ты в состоянии облечь меня плотью? Я сам не могу это сделать. Во всяком случае пока. И к тому же я вижу, что в твоих венах все еще течет вода вместо крови. И если ты увидишь меня в моей могиле, Драгошани, она застынет словно лед.quot;

— Ты же... мертвец? “Я бессмертный”.

— Я знаю, кто ты! — Борис неожиданно захлопал в ладоши. — Ты то самое, что мой приемный отец называет “воображением”! Ты мое воображение! Он говорит, что у меня очень богатое воображение!

quot;Это действительно так. Но я... я нечто иное. Нет, я не просто плод твоего воображения. Не обольщайся на этот счет”.

Борис безуспешно пытался что-либо понять. Наконец он спросил:

— Но что ты делаешь? “Я жду”.

— Чего?

quot;Тебя, сын мой”.

— Но я же здесь!

На какой-то момент стало вдруг еще темнее, как будто ветви деревьев сошлись и полностью закрыли свет. Прикосновения невидимых существ были мягкими, словно прикосновения птичьих перьев, но неожиданно колкими, как иней. Борис успел забыть о своих страхах, но теперь они вернулись к нему снова. Правильно говорят, что близкое знакомство рождает презрение — Борис почти не помнил, сколько зла было заключено в голосе, звучавшем в его голове. Теперь он снова вспомнил об этом.

quot;Не испытывай мое терпение, мальчик! Это может случиться скоро, это будет приятно, но все будет бесполезно. Ты еще слишком мал, Драгошани, а кровь твоя чересчур жидкая. Я голоден и хотел бы попировать, но от тебя тогда останутся только огрызки”.

— Я... я пойду...

quot;Да, иди. И возвращайся тогда, когда станешь настоящим мужчиной, и не тревожь меня без толку”.

Весь дрожа, Борис быстро пошел вниз по склону просеки, но, не выдержав, обернувшись через плечо, прокричал:

— Ты всего лишь мертвец! Ты ничего не знаешь! Что ты можешь мне рассказать?

quot;Я бессмертен. Я знаю все, что следует знать. Я могу рассказать тебе все”.

— О чем?

«О жизни, о смерти, о бессмертии!»

— Я ничего не хочу об этом знать! “Но ты захочешь! Захочешь?

— И когда ты расскажешь мне об этом?

«Когда ты будешь в состоянии это понять, Драгошани!»

— Ты сказал, что я — твое будущее. Ты сказал, что ты — мое прошлое. Это не правда. У меня нет прошлого. Я еще маленький мальчик!

quot;Да? Ха-ха-ха! Это так, это действительно так. Но в твоей жиденькой крови, Драгошани, заключена история целого племени. Моя кровь течет в тебе, а твоя во мне. И наш род... очень древний! Мне известно все, что ты хочешь знать, все, что ты еще захочешь узнать. Да, и все мои знания станут твоими, ты будешь принадлежать к лучшим из нас, к элите, станешь одним из членов старинного рода”.

Борис пробежал почти половину склона. До этого момента его разговор носил отпечаток одновременно бра-валы и ужаса — он был подобен человеку, беспечно насвистывающему в темноте от страха. Теперь же, когда он вновь почувствовал себя в безопасности, прежнее любопытство вновь вернулось к нему. Ухватившись за ствол дерева и повернувшись лицом к тому месту, где находился склеп, он спросил:

— Почему ты мне все это предлагаешь? Чего ты хочешь от меня?

quot;Ничего такого, что ты не захочешь дать добровольно. Только то, что ты сам мне предложишь. Мне нужна частичка твоей молодости, твоей крови, твоей жизни, я хочу, чтобы ты жил во мне, Драгошани. А взамен... я подарю тебе такую же долгую жизнь, как моя, возможно даже, она будет еще более долгой”.

Борис вдруг почувствовал в этих словах страсть, зависть, вечную и бесконечную жажду чего-то. Он понял — а может, и не понял — и тьма вокруг сгустилась, расширилась и окутала его подобно черному ядовитому облаку. Он повернулся и снова побежал к маячившему сквозь деревья, белому покрову просеки.

— Ты хочешь убить меня, — всхлипнул он. — Хочешь превратить меня в такого же мертвеца, как и ты!

«Нет, я хочу сделать тебя бессмертным. Существует огромное различие. Это различие заключается во мне. И в тебе тоже. Оно в твоей крови — оно в самом твоем имени — Драгоша-а-а-а-ни...»

В тот момент, когда голос замер вдали, Борис выскочил на открытое пространство просеки. В сгущавшихся сумерках он вдруг почувствовал, что страх куда-то исчез, словно с плеч свалилась огромная тяжесть, почувствовал себя до странности невесомым, будто кто-то тянул его вверх. Добежав до подножия холма, он нашел там свои санки.

Бубба терпеливо ждал его, но, когда Борис протянул руку, чтобы погладить пса, тот зарычал и отпрянул от него, а шерсть на его спине поднялась дыбом.

После этого случая Бубба даже близко не подходил к нему...

Перед мысленным взором Драгошани снег растаял и склоны оделись в зеленый наряд. Старая просека была все там же, но за двадцать лет она заросла и перестала быть заметной на склоне холма. Молодые деревца превратились в большие деревья с густыми кронами. Пройдет еще двадцать лет, и, пожалуй, никто не заподозрит, что на этом месте когда-то была просека.

Драгошани думал о том, что где-то в земельных уложениях, действующих на этой территории, возможно, до сих пор существует пункт о запрещении земледелия, рубки леса и охоты на зеленых склонах крестообразных холмов. Потому что старые страхи были все еще живы, и только старик Кинковши был лишен типичных для местных крестьян предрассудков (причина, вполне возможно, была в его непосредственном тесном общении с огромным числом туристов, охотно посещавших в последнее время эти места). Несмотря на то, что причины и истоки многих запретов были давно забыты, сами запреты сохранились до сего дня. Они существовали, так же как существовал старейший глубоко под землей. Те законы, которые прежде предназначались для изоляции его от людей, теперь охраняли и защищали его.

Нечто под землей. Именно так он про себя называл его, воспринимая не как человека, а как что-то неодушевленное. Старый дьявол, дракон, вампир! Настоящий вампир, а не вымышленный персонаж множества фильмов и романов. Он был там, в глубине земли, он все еще ждал.

И снова Драгошани мысленно возвратился в прошлое...

Когда Борису исполнилось девять лет, школу в Ионешти закрыли, и приемный отец определил его в школу, находившуюся в Плоешти. Прошло еще немного времени, и всем стало ясно, что Драгошани обладает хорошими способностями. Теперь уже вмешались власти, и его отправили учиться в колледж в Бухарест. Советское правительство, всегда искавшее талантливую молодежь в братских странах, естественно, обратило внимание на Драгошани, и представители советского Министерства образования “порекомендовали” ему получить высшее образование в Москве. То, что они называли “высшим образованием”, на самим деле было интенсивной пропагандой их учения, после чего он должен был вернуться в Румынию и стать одним из марионеток-чиновников в марионеточном правительстве.

Однако задолго до этого, едва он узнал, что ему предстоит учиться в Плоешти и что домой он будет приезжать только один или два раза в год, Борис отправился к темному склепу, скрытому под сенью деревьев, чтобы посоветоваться с находившимся там существом. И теперь он вновь мысленно вернулся туда таким, каким тогда был, — маленьким мальчиком, который плакал, закрыв ладонями лицо и роняя слезы на барельеф с изображением летучей мыши, дракона и дьявола.

«Что?! Зная о том, что я жду от тебя железа и силы, ты вместо этого предлагаешь мне соль и воду? Ты ли это, Драгошани? Ты, в котором заключены истоки величия? Неужели я ошибался? Неужели я обречен лежать здесь вечно?»

— Я должен уехать в школу в Плоешти. Я буду жить там и смогу только изредка приезжать сюда. “Это и есть причина твоего горя?quot;

— Да.

«Ну, тогда ты ведешь себя, как девчонка! Неужели ты думаешь, что сможешь познать мир, живя здесь, в тени этих гор? Даже птицы летают далеко и могут видеть гораздо больше, чем видел до сих пор ты. Мир велик, Драгошани, и для того, чтобы узнать, каков он, ты должен пройти по его путям. А что касается Плоешти... Знаю я этот Плоешти! До него можно за день доехать на велосипеде, ну в крайнем случае за два. Разве это повод для слез?»

— Но я не хочу уезжать...

«Я не хотел, чтобы меня заключили под землю, но они сделали это. Драгошани, я видел, как моей родной сестре отрубили голову, а в грудь ей воткнули кол, глаза ее при этом вылезли из орбит. Но даже тогда я не плакал. Нет, я выследил ее убийц, содрал с них кожу и заставил их сожрать ее. Я жег их раскаленными щипцами и, прежде чем они умерли, облил их маслом, поджег и сбросил со скал в Брашове! И после этого я заплакал — но то были слезы безграничной радости. Так что же? Разве зря я называю тебя своим сыном, Драгошани?»

— Но я не твой сын! — резко оборвал его Драгошани, и слезы его высохли от гнева. — Я ничей сын. И я должен поехать в Плоешти. И до него вовсе не два дня пути, а всего три или четыре часа на машине! Ты утверждаешь, что знаешь так много, а сам никогда не видел машины. Так ведь?

«Нет, не видел — до этого момента. А теперь я вижу ее в твоем сознании, Драгошани. Я увидел множество вещей твоими глазами. Некоторые из них удивили меня, но ни одна не испугала. Так значит, с помощью машины твоего приемного отца тебе будет гораздо легче попасть в Плоешти? Хорошо! Тогда тебе легче будет вернуться обратно, когда придет время...»

— Но...

quot;Слушай меня! Поезжай в Плоешти, в школу, стань таким же умным, как твои учителя, даже умнее их, а потом, став ученым, ты возвратишься сюда. Ты превратишься в мужчину! Я жил пятьсот лет, и я был великим ученым Это было необходимо, Драгошани. Мои знания обеспечили мне тогда высокое положение, они же помогут мне в будущем. Не пройдет и года после того, как я восстану вновь, и я стану самым могущественным в мире. О, да! Когда-то мне хватало Валахии, Трансильвании или Румынии — называй как хочешь, а еще раньше меня вполне удовлетворяли никому больше не нужные горы, но теперь мне недостаточно всего мира — я буду еще более великим! Участвуя в войнах между людьми, я познал радость завоевания, так что в следующий раз я завоюю все. И ты тоже станешь великим, Драгошани, но всему свое время”.

Та значительность, которая была заключена в голосе, частично передалась и Драгошани. За этими словами ощущалась природная сила, которой обладал тот, кто произносил их.

— Ты хочешь, чтобы я стал ученым? — спросил Борис. “Да! Когда я вернусь в этот мир, я хочу иметь дело с образованными людьми, а не с невежественными деревенскими идиотами! О, я научу тебя, Драгошани, тораздо большему, чем любые учителя в Плоешти. Ты получишь множество знаний, а я, в свою очередь, многому научусь от тебя. Но чему сможешь ты меня научить, если сам останешься невеждой?quot;

— Ты это и раньше говорил, — возразил Борис. — Но как ты собираешься учить меня? Ты знаешь так мало о том, что происходит сейчас. Как же ты сможешь узнать больше? Ты сам сказал мне, что вот уже пятьсот лет лежишь в земле мертвый — или бессмертный — какая разница!

В голове Бориса послышался гортанный смех. “А ты не так уж и глуп, Драгошани. Ну, возможно, в чем-то ты и прав. Но существуют знания иного рода и иные источники. Хорошо, у меня есть для тебя подарок. Подарок... в знак того, что я действительно способен кое-чему научить тебя. Тому, что ты и представить себе не можешь”.

— Подарок?

quot;Да, действительно подарок. Иди и побыстрее найди какой-нибудь труп”.

— Труп? — Борис вздрогнул. — Что значит труп? “Ну, чей-нибудь трупик. Жука, птицы, мыши. Все равно. Найди чей-нибудь труп или убей кого-нибудь и принеси сюда. Подари мне это — и ты в свою очередь получишь подарок”.

— У подножия холма я видел мертвую птичку. Мне кажется, это был птенец голубки, выпавший из гнезда. Он тебе подойдет?

quot;Ха! Ну скажи на милость, какими секретами может обладать птенец голубя? Хотя... ладно, сойдет и он. Только для того, чтобы продемонстрировать тебе суть дела. Принеси его мне”.

Через двадцать минут Борис вернулся и положил маленький мертвый комочек на черную землю возле полуразрушенных упавших плит.

И снова в голове его раздался циничный, насмешливый голос:

«Да... Слишком уж маленькая дань. Впрочем, неважно. А теперь скажи мне, Драгошани, хочешь ли ты узнать что-нибудь о жизни этого маленького мертвого существа?»

— У него нет жизни. Он мертв. “До того, как он умер. Хочешь ли ты узнать то, что было известно ему?quot;

— Ему ничего не было известно. Он был еще неоперившимся птенцом. Что мог он знать?

«О, он знал много вещей! А теперь слушай внимательно: расправь ему крылья и выдерни перья, а потом постарайся ощутить их, нюхай их, три их между пальцами и прислушайся к ним. Делай, что я сказал...»

Борис последовал наставлениям, но проделывал все неохотно, не испытывая никаких эмоций и ничего не ожидая от этого. Клещи, мухи и жуки поспешно покидали крохотный трупик.

«Нет, нет! Не так! Закрой глаза, позволь мне глубже проникнуть в твое сознание! Да-да, вот так... все в порядке!»

Борис вдруг почувствовал, что находится где-то на высоте, ощутил покачивание и услышал шорох ветвей. Над ним раскинулся голубой шатер вечного и бесконечного неба. Он чувствовал, что готов взлететь ввысь, в это небо, и летать, летать... никогда не останавливаясь. Вдруг у него закружилась голова, к нему вернулось ощущение реальности, и, уронив мертвую птицу, Борис рухнул на землю.

quot;А-а-а-х! — раздался из-под земли голос дьявола. И затем снова:

— А-а-а-х! В чем дело? Тебе пришлось не по вкусу гнездо, Драгошани? Нет-нет, не останавливайся, это еще не конец. Подними птицу, сожми ее в руках, ощути мягкую податливость ее тела. Нащупай крохотные косточки под кожей, маленький череп. Поднеси ее к лицу. Расширь ноздри! Нюхай, вдохни в себя ее запах, позволь ей рассказать тебе все! Вот так, дай я помогу тебе...quot;

Борис был уже не один — рядом с ним был его близнец — и он был уже не Борис! Ощущение было совершенно фантастическим и пугающим. Он из последних сил цеплялся за сознание Бориса, не желая становиться никем иным.

quot;Нет, нет! Не сдерживай себя! Войди в нее. Узнай то, что знала она. Вот это, например:

Было тепло... внизу — жесткая теплая поверхность... мягкое тепло окутывает с головой... Небо не голубое, не светлое — оно темное... множество белых светящихся точек — это звезды... ночь тиха... что-то мягкое и теплое давит сверху, прикрывая со всех сторон крыльями... близнец прижимается теснее... какой-то звук рядом — крик совы... теплое тело сверху, тело матери, еще крепче прижимает ко дну гнезда, плотнее сжимает крылья, стараясь защитить и дрожа при этом... кто-то медленно и тяжело бьет крыльями по воздуху, звуки становятся громче, затем начинают удаляться и затихают... и снова слышится уханье совы, но далеко в поле... сегодня ночью сова нашла жертву помельче... материнское тело слегка расслабляется, биение ее сердца становится медленнее... небо усеяно яркими светящимися точками... тепло...

«А теперь сломай тело, Драгошани, вскрой его! Расплющи череп между пальцами и прислушайся к испарениям, идущим от мозга! Рассмотри внимательно все внутренности, кишки, перья, кровь и кости. Попробуй их на вкус, Драгошани! Воспользуйся пятью чувствами — осязанием, обонянием, вкусом, зрением, слухом, — и ты обретешь шестое!»

Пришло время лететь... пора в путь... воздух зовет, манит, теребит только-только выросшие перышки... близнец уже вылетел из гнезда... родители нетерпеливо машут крыльями, волнуются, зовут, показывают, что следует делать — “давай, лети, вот так, вот так...”; земля неясно маячит далеко внизу, гнездо раскачивается на ветру...

Ощущая себя едва оперившимся птенцом, Борис бросился вниз с шаткой конструкции из веточек, бывшей гнездом. Он познал краткий миг триумфального полета... затем полное поражение. День был ветреным и дождливым, порыв ветра неожиданно ударил в бок... После этого — полное поражение, сменившееся кошмаром. Он, кувыркаясь, стремительно падал вниз, неокрепшее крыло наткнулось на ветку, зацепилось и сломалось — ощущение ужаса, когда он повис на сломанном крыле, а затем камнем полетел вниз, тщетно трепеща крыльями... и наконец сокрушительный удар крохотного черепа о камень...

Борис снова стал собой. Он освободился от наваждения и первое, что увидел, — останки несчастного существа, зажатые в руках.

«Вот так-то! — раздался из-под земли голос старого дьявола. — И ты еще будешь утверждать, что я ничему не могу научить тебя, Драгошани? А это разве не знания, разве это не редчайший подарок? На моей памяти таким талантом обладала лишь небольшая горстка людей. Теперь и ты приобщился к этому дару, как... как приобщается к полету птенец. Добро пожаловать в немногочисленное древнее братство поистине избранных, Драгошани!»

Останки птенца выпали из рук Драгошани на землю, оставив на ладонях и тонких пальцах Бориса противную липкую слизь.

— Что? — спросил он и рот его так и остался открытым, на лбу выступил холодный пот. — Что?..

quot;Некромант Борис Драгошани!” — ответил дьявол из-под земли.

Когда до него наконец дошел весь ужас происходящего, Борис издал долгий и громкий пронзительный крик. Снова он бежал изо всех сил, им овладела такая паника, что после он почти ничего не помнил о пути назад, кроме громкого топота ног и отчаянного биения сердца.

Но ему не удалось убежать от “подарка — отныне тот останется с ним навсегда.

Возможно, однако, что вовсе не ужас содеянного (или страх перед тем, кем он стал) стер из памяти воспоминания об отчаянном бегстве. Вероятно, причиной стало нечто иное, запечатлевшееся с тех пор в его сознании и встающее перед глазами вновь и вновь в самые неподходящие моменты. Вот как сейчас:

Темное отверстие склепа и растерзанный трупик с торчащими во все стороны перьями, внутренностями, лапками... И тонкое бледное щупальце, высунувшееся из-под земли, раздвигающее в стороны почву, сосновые иглы, пучки лишайника и осколки камней. Оно было грязно-белого цвета, но состояло не из плоти, хотя в нем явственно просвечивали красные пульсирующие вены.

А потом... а потом... на конце щупальца возник малинового цвета глаз и принялся алчно осматривать все вокруг. Глаз исчез, и на его месте образовался похожий на змеиный рот с челюстями — так что щупальце стало напоминать слепую, гладкую, пятнистую змею. Ярко-красный раздвоенный язык страшной змеи слизывал жалкие остатки, острые, как иголки, зубы блестели ослепительной белизной, а челюсти жадно чавкали и пускали слюни, до тех пор пока не было съедено все до последней крошки.

Наконец пульсирующее щупальце быстро ушло обратно под землю, словно его кто-то втянул туда, — и видение исчезло.

“Слишком маленькая дань”, — именно так сказало Нечто под землей...

Покончив наконец с воспоминаниями и грезами наяву, Борис достиг городка, чье имя он носил. На окраине между скотопригонными дворами возле железной дороги и рекой он отыскал барахолку, шумевшую в этом месте каждую среду с тех самых пор, как город перестал представлять собой скопление бедных хижин. Вполне возможно, именно этот рынок, место многих встреч, стал причиной появления на свет Драгошани. Также здесь был брод. Теперь берега реки соединяли несколько мостов, а в прежние времена реку переходили вброд именно здесь.

В этом месте много веков назад турки-завоеватели, разоряя и сжигая все на своем пути, вышли к реке, берущей начало в Южных Карпатах и впадающей в Дунай. Сюда же затем пришли хуниады и после них валашские князья, чтобы собрать под свои знамена воинов, назначить над ними воевод-военачальников, призванных защитить земли от нашествия разорителей турок. На знамени, под которым сражались воеводы, был изображен Дракон — знак и вечный символ защитников, в особенности воинов-христиан, боровшихся против турок. Драгошани вдруг подумал, что, возможно, именно дракон и дал название городку. И конечно же, именно поэтому дракон был изображен на щите, находившемся в заброшенном склепе.

На рынке Драгошани купил живого поросенка и положил его в мешок с дырками для вентиляции. Он отнес его в машину и запер в багажнике. Выехав из города, Борис остановился на тихом проселке в стороне от шоссе. Приоткрыв мешок, он бросил в багажник капсулу с хлороформом и, плотно захлопнув крышку, сосчитал до пятидесяти, после чего открыл багажник и с помощью автомобильного пылесоса основательно проветрил его, удалив запах, затем снова положил туда несчастного поросенка. Драгошани не хотел, чтобы тот умер. Во всяком случае пока.

Вскоре после полудня, проехав через долину, он припарковал машину в нескольких сотнях ярдов от подножия запретных крестообразных холмов. Солнце уже собиралось скрыться за холмами, хотя светило еще очень ярко. Борис достиг наконец поросшего лесом склона и стал подниматься по нему вверх. Здесь, под сенью хмурых сосен, приближаясь к таинственному месту, он почувствовал облегчение. В мешке, переброшенном через его плечо, лежал поросенок, абсолютно равнодушный к миру, с которым ему вскоре предстояло расстаться навсегда.

Невдалеке от склепа Борис привязал усыпленное животное к дереву, положив его на землю между раздвоенными корнями и укрыв мешком для тепла. В горах водилось множество диких свиней, поэтому, если в его отсутствие поросенок придет в себя и примется визжать, никто не обратит на это внимания, решив, что визжит кто-то из диких. Хотя маловероятно, что кто-то вообще что-либо услышит, поскольку еще во времена детства Бориса поля на много миль вокруг были заброшены и заросли травой.

Так или иначе, оставив на месте поросенка, Борис возвратился в гостиницу, пообедал и проспал остальную часть дня. Приблизительно за час до того, как стемнело, Илзе Кинковши разбудила его, принеся поднос с обещанным ужином и квартой пива местного приготовления. Она не произнесла почти ни слова, казалась сердитой и бросала на него насмешливые взгляды. Прекрасно, Бориса это вполне устраивало — или, во всяком случае, он сам себя в этом убеждал.

Однако, когда она уходила, он получил возможность лицезреть покачивание ее бедер и пересмотреть свое отношение к ней. Для деревенской девушки она была очень привлекательна. Он недоумевал, почему же она незамужем. Для вдовы она, безусловно, слишком молода. Но кроме того, она носила бы на пальце кольцо. Все это было непонятно...