"Дипломатия Волков" - читать интересную книгу автора (Лайл Холли)Глава 13– Что-то не так, – сказала Кейт. Поглаживая всхлипывающую Типпу, Дугхалл взглянул на нее. – В каком смысле? Ощущение вездесущего зла в последние мгновения сделалось непереносимым. Кейт чувствовала его как смесь тошноты, ломоты в теле и головной боли, пульсировавшей за закрытыми глазами, как лапки тысяч невидимых пауков, снующих вверх и вниз по спине. – Я чуяла какое-то зло, сгущавшееся в Халлесе с самого вечера в честь Дня Именования, – мрачнея, пояснила она, – но теперь мне кажется, это зло вот-вот лопнет. Дугхалл вновь обернулся к Типпе. – Приляг, дитя мое, и дыши редко-редко, как только можешь. Скоро тебе станет лучше. Подождав, пока девушка устроилась клубком на обитой бархатом скамье, он отошел от нее и сел возле Кейт. – Так ты ощущала присутствие зла? И чувствуешь его теперь? Он хмурился, но Кейт улавливала и радостное волнение. – Да. – И каким образом ты ощущаешь его? – Не знаю. Просто чувствую. – Я имел в виду не это. Опиши ощущения, которыми зло говорит тебе о своем присутствии. Кейт кивнула. – Во-первых, сильное давление на кожу. Потом покалывания в затылке. Нечто... грязное, сальное, движущееся вокруг и через меня. А сейчас... мне кажется, что глаза мои вот-вот вылезут из орбит, меня тошнит, болит все тело. У Дугхалла округлились глаза. – Да-да. А как насчет грязи? – Я по-прежнему ощущаю ее, но все прочее настолько сильнее, что сальность эта не так беспокоит меня. – Да, именно так. А скажи... ты не видела снов в последнее время? – Кошмары. Каждую ночь. Меня преследуют чудовища, смерть грозит отовсюду – я ни разу толком не высыпалась, с тех пор как мы оказались в Халлесе. – Именно так. – Дугхалл уже ухмылялся. Исходящий от него запах восторженного волнения становился все крепче. – Я собираюсь кое-что сделать. Скажи мне, что ты почувствуешь? Кейт ожидала. Дугхалл сидел сложив руки на коленях, плотно зажмурив глаза... и ничего не делал. А потом вдруг головная боль исчезла вместе с болью в теле и тошнотой. Она почувствовала себя просто прекрасно – как и в тот момент, когда едва не столкнулась с Хасмалем. Быть может, и лучше, потому что, по правде сказать, нынешние ощущения были гораздо тревожнее. – Все ушло, – сказала она, – все зло, вся боль. – Чудесно, – пробормотал Дугхалл негромко, так что лишь она одна могла расслышать его. – Это просто великолепно, Кеит-ча. – Почему? – спросила она столь же негромко и осторожно. – Ты ощущаешь скопившиеся чары. Предполагаю, что тебя этому никто не учил. – Нет. Конечно, нет. – Охваченная волнением, Кейт уставилась на дядю. Чары? Неужели она ощущает их? Но никто не занимается ворожбой – ее запретили, как только человечество выбралось из развалин, оставленных Войной Чародеев, и взялось за восстановление мира из руин. – Почему ты так говоришь? Взяв ее руки в свои, Дугхалл молвил: – Не думай, что, если колдовство запрещено, никто не занимается им. Более того, оно не является орудием одного только зла. Раз ты ощущаешь его, девочка, значит, можешь и воспользоваться чарами. И ты способна творить добро с их помощью: ведь некогда магия была одной из Троп просвещения. Он вздохнул. – Даже ощущение того, что ты окружена чарами, будет полезно для дипломата, находящегося на службе Семьи. Нам всегда необходимо знать, не обладают ли наши враги или союзники теми качествами, которых у нас нет. Кейт задумалась на мгновение. Магия считалась ересью из самых что ни на есть скверных; практиковать ее еще хуже, чем быть Карнеей. Раз она ощущает чары, значит ли это, что она уже занимается магией, сама того не ведая? А впрочем, не важно. Умереть можно только единожды, и смертный приговор, автоматически вынесенный ей как Карнее, нельзя усугубить, добавив к нему телегу других грехов. Дугхалл, похоже, проследил направление ее мыслей, потому что спросил: – Ты подумала и решила, что твое положение уже не ухудшить, так? – Именно так я и подумала. – Ну а я расскажу тебе, как его можно улучшить. Я научу тебя окрашивать магией собственные таланты. Как только ты познаешь окружающие тебя силы, ты сможешь избегать боли, которую ощущаешь, находясь вблизи от творящих Он говорил с просветленным лицом – как мальчишка, получивший долгожданный подарок, – излучая при этом запахи удовольствия и волнения. Кейт сохраняла напряженность, хотя энтузиазм Дугхалла отчасти ослабил ее дурные предчувствия. Все, что делал дядя для Кейт, так или иначе улучшало ее жизнь. Ему она доверяла, а потому задала вопрос: – Но если это так – если чары можно использовать и во зло, и для добра, – почему же ворожба находится под запретом? Дугхалл скривился. – Потому что парниссы предпочитают запрещать все непонятное им, даже не пытаясь увидеть то ценное, что может в нем оказаться. Это, по-моему, свойство тех, кто добивается власти. Сознательное невежество и бесчисленные законы заменяли самообразование и самоограничение, потому что невежество и законы проще. Кейт презирала парнисс. Узнай они о ее сути, в тот же самый миг потребовали бы казнить ее. Пять лет родители Кейт рисковали своей жизнью, выставляя вместо нее на инспекцию в День Младенца другого ребенка. Тем не менее она не совершила ничего такого, что заслуживало бы смерти; и она не могла простить парнисс за требовавшие казни законы. – Учи меня, – согласилась она. – Я толковая и усердная. Ты найдешь во мне хорошую ученицу. – Начнем завтра же. Дугхалл улыбнулся, затем перевел взгляд на Типпу. Та снова рыдала, теперь уже раза в два громче, нежели прежде, кроме того, она еще и раскачивалась взад и вперед. – Постой, я вижу, твоя кузина считает, что не получает положенного ей внимания. Прости, придется заняться ею... а то как бы не начала рвать на себе волосы и одежду, стеная как плакальщица после войны. Он передвинулся к Типпе, предоставив Кейт возможность поразмышлять о магии и о том, что значит она для нее самой и для этого мира. – Свято соединение двух жизней, священна связь между двумя Семьями, благословенны обеты, принесенные в этот день. Творившая свадебный обряд парнисса переступила на своем подножии, и лучи утреннего солнца, запутавшись в волосах, образовали вокруг ее головы серебряный нимб. Она улыбнулась, поглядев сверху вниз на прикрытую вуалью невесту и жениха, стоявших перед ней на северном склоне котловины. Затем улыбнулась представителям обеих Семей, голубым с золотом рядам, заполнявшим каменные ступени на западной стороне амфитеатра, и красно-черной стене, поднимавшейся с востока. Она даже умудрилась коротко улыбнуться целой армии увеселителей, толпившихся вокруг амфитеатра, хотя редкая парнисса вообще заметила бы их: в подобных ситуациях богам нечего было сказать этим людям. Норлис, старший сержант посольства, исполнял роль Маклина Галвея, отца невесты. Он видел, как мечница, заменившая собой невесту, неторопливым движением глубоко запустила руку в складки своей юбки. Он заставил себя расслабиться и спокойно дышать, зная, что подобное нетерпение волнует кровь каждого человека, мужчины или женщины, в войске Галвеев. Еще немного... чуть-чуть... Джеррен Драклес Галвей, командир войска, шевельнулся на твердой каменной ступени. Он сидел слева от Норлиса, из-за малого роста и изящного телосложения переодетый в женское убранство Семьи. Норлис почувствовал, как участилось его дыхание. Вот-вот... сейчас... Стоявшие наверху мечники и лучники, переодетые наложницами и жонглерами, взяли на изготовку почти не двигаясь. Парнисса воздела руки над головой, изображая ладонями знаки солнца и земли. – Как солнце питает Матрин, так и муж питает жену. Как Матрин дает жизнь вселенной, так и женщина дает жизнь мужчине. Вы равны и впредь с этого дня будете стоять вместе, парой; Двое, ставшие одним целым, сильнее троих. Жажда боя, смешанная с резкой ноткой страха, пульсировала в жилах Норлиса... Неизбежный страх; ведь смерть, такая знакомая и вместе с тем незнакомая, караулила и его, и всех остальных, находившихся в священной котловине... Тем не менее смысл его жизни заключался в таких вот мгновениях, когда он ощущал себя более живым, чем когда-либо. Он ожидал, разглядывая лимонных ящерок, сновавших в траве под ногами; их ярко-желтые тела поблескивали под укорачивавшимися лучами тропического солнца... отсвечивали ясным металлом, как и зайчики света, отражавшиеся от панцирей Доктиираков, которые располагались на противоположной стороне. Он улыбнулся. Традиция отводила Семье невесты восточную часть котловины, и обычай этот на сей раз означал, что солнце в начале битвы будет светить врагу в глаза; случайные движения Доктиираков разоблачали предательство, в то же время длинные тени, укрывавшие Галвеев на восточной стороне котловины, скрывали их готовность к обороне и нападению. Норлис ощущал запах пота вокруг, распространяемый телами мужчин и женщин, жарившихся, как и он, в боевых панцирях под свадебными одеяниями. Он прислушивался к жужжанию парниссы, тихим перешептываниям собравшихся, чувствуя, как солнце печет его шею и капельки пота скатываются по спине под пластинчатым панцирем, стеганой курткой и влажной одеждой туда, где он не мог дотянуться до них. – Согласна ли ты, Типпа Делиста Аня на Кита Галвей, с честью принять этого мужчину и обещать ему свою верность перед ликом богов, благословляющих все истинные союзы? – С честью и доверием, всегда и сейчас, – ответила лженевеста. Вот-вот... сейчас... – А ты, Калмет Е'Кхир на Булук Доктиирак, принимаешь ли с честью эту женщину, обещаешь ли ей свою верность перед ликом богов? Если Доктиираки собирались совершить предательство, то им приходилось либо приступать к действиям, либо лжесвидетельствовать перед ликом богов. Калмет Доктиирак, готовый нарушить верность человеку, явно не простирал свое вероломство на богов. Стащив с головы жениховскую вуаль, он открыл шлем. – Не согласен! – выкрикнул он, извлекая кинжал из укромного места под коротким плащом на спине. – Умри, глупая девка! Меч оказался в руке лженевесты раньше, чем кто-либо успел повернуться, и стиснувшая кинжал ладонь Калмета, обагрившись кровью, отлетела на камень. – К оружию! – вскричал Джеррен Галвей, и амфитеатр поверху словно бы попал в черно-красный круг, и с обеих сторон дождь стрел хлынул на западные скамьи. Все превратилось в хаос, но хаос этот имел направление. Под умным командованием золотые с лазурью Доктиираки бросились вверх по рядам, чтобы вступить в рукопашную со стрелками; план был хорош, но лучники отступили назад, оставив свое место рядам мечников, переодетых в жонглеров отборных бойцов, с невероятной ловкостью владевших оружием. Тем временем Галвеи, занимавшие восточные склоны, роем бросились вниз, зажимая врага в клещи. Войско Доктиираков, не ожидавшее сопротивления большего, чем могут оказать гости на свадьбе, гибло кучами и грудами. Уступающие в числе, застигнутые врасплох закаленными в битвах бойцами, они тщетно призывали подкрепление, и хотя сражались хорошо, все-таки эффект был не совсем тот. Оба фланга армии Галвеев вытеснили уцелевших на пол амфитеатра, к съежившейся от страха парниссе, вопившей о ереси и проклятии и тем не менее не тронутой обеими сторонами, потому что убийство священной помощницы богов повлекло бы проклятие на весь род убийцы – в несчетных поколениях. Вокруг нее росла груда тел, в основном одетых в золото и лазурь. Но не только. Конечно, не только их. Норлис видел, как падают друзья и, кривясь, врубался в редеющие ряды Доктиираков. Клинок его светился багрянцем, в желобках запеклась кровь. За Кейт, нанося удар за ударом, приговаривал он про себя: восхищаясь Галвеями, сержант втайне любил Кейт. За Кейт, потому что эти сукины дети собирались убить ее вместе с Семьей. За Кейт. А потом вдруг оказалось, что убивать некого – остались лишь те, что просили пощады и сдавались в плен. Поднявшись на возвышение, Джеррен Галвей вознес над головой окровавленный меч. – Наша взяла! – выкрикнул он. – А теперь в город – брать то, что отныне принадлежит нам. Ответом ему был радостный рев. Норлис вопил вместе со всеми, надрывая глотку. И тут какое-то движение над головой привлекло его взгляд. Над амфитеатром медленно скользил аэрибль, и все лица обратились вверх. Как странно... ему казалось, что все аэрибли вернулись в Калимекку. За первым аппаратом в поле зрения появился второй. Норлис нахмурился. Многие солдаты все еще кричали, радуясь неожиданному подкреплению, однако, на взгляд Норлиса, аэрибли были Уцелевшие Доктиираки начали ухмыляться. Сверху, над краем гондол выглядывали лица, и Норлиса пробрал внезапный морозец. Аэрибли Галвеев более не имели открытых гондол, так ведь? И лишь Галвеи во всей Ибере владели аэриблями и двигателями, приводившими их в движение. Хранимые издревле, Галвеи оберегали эти секреты столь же свято, как свои собственные жизни. Но аэрибли здесь, и они не принадлежат Галвеям. Дозорные в корзинах выжидали; когда аэрибли подлетели поближе, над краями гондол появились шланги – и в следующий миг вниз на него, на всех, кто был в амфитеатре, полился вонючий, влажный и липкий зеленый дождь. – Бежим! – закричал Джеррен. Однако он отреагировал недостаточно быстро. Совсем недостаточно. Зеленый дождь еще проливался, когда лучники из второй гондолы пустили в толпу, в этот вонючий поток горящие стрелы. Зеленая жидкость полыхнула огнем, и по всему амфитеатру сотни мужчин и женщин вспыхнули огненными цветками. Аэрибли повернули в сторону. Норлису, еще не горевшему, но попавшему в плен меж огнями, оставалось думать лишь об одном – о неминуемой гибели. Впрочем, он успел рассмотреть аэрибли и заметил эмблему на вдруг открывшихся боках – слишком поздно, чтобы это могло помочь и ему самому, и кому-нибудь еще. Герб Сабиров. Лесная зелень и серебро, два дерева, усыпанных серебряными плодами. Вторая измена... не только Галвеям, но и Доктииракам, считавшим Сабиров своими союзниками. И все мы сгорим вместе – и Галвеи, и Доктиираки, осознал Норлис. А Сабиры, сперва предавшие нас, а потом их, захватят Халлес. Что еще? Если все наше войско здесь, а вся Семья в Калимекке... значит, они сокрушили и Дом Галвеев. В этот миг дикие вопли, языки пламени и клубы дыма поглотили Норлиса. Длинные тени во дворе Дома Галвеев превратили стриженую траву в подобие грубого бархата – там, где утреннее солнце уже выглянуло из-за стены. Влажный, постепенно согревающийся ветерок то и дело шумно перебирал ветки пальм вокруг Дома, незримо оживляя подвешенные снаружи далекие колокольчики. Хорошее утро сулило жару, быть может, даже с грозой. По тропинке, ведущей к караулке у ворот, семенила служанка с двумя подносами, полными еды, – на голове и в руках. Один из стражников, заметив ее, побежал навстречу, чтобы избавить девушку от тяжеленного груза... – Спасибо. Простите, что так задержалась. Широкая улыбка открыла ряд ровных зубов, в уголках глаз рассыпались веселые морщинки. Глубокий вырез на груди, несколько стеснявший ее, – хороша, ничего не скажешь. Стражник засмеялся. – А мы уж думали, повариха решила не кормить нас сегодня утром. Девушка качнула головой. – Ну вы-то знаете, что я не позволю вам остаться голодными. Разве случалось такое, чтобы я ничего не приносила вам? – Правильно. – Другой стражник открыл дверь в караулку и вздохнул. – Воистину, Лизаль, для такого голодного человека, как я, ты – целое блюдо. – Конечно, козлик. Но потому, что ты хочешь не меня, а мои сладкие булочки. Все расхохотались, и тотчас кто-то спросил: – А ты не забыла про пирожки? – Конечно, нет. Из-за них и припозднилась. Никак не могла стянуть побольше для всех вас, пока она не вышла ненадолго из кухни. Мужчина, помогавший ей донести еду до караулки, вдохновенно произнес: – Я в самом деле женюсь на тебе, если захочешь. Женщина, которую они звали Лизалью, рассмеялась. – Нет, не хочу. Пусть твои честь и достоинства пребывают в полной сохранности. Пока они ели, она болтала с ними, как делала каждое утро, ясными внимательными глазами наблюдая за тем, как они пожирают плоские кукурузные хлебцы, пудинг, сушеные бананы и особенно краденые сладкие булочки. Когда с едой было покончено, она сказала, что повариха спустит с нее шкуру, если она не вернется на кухню. Это она говорила каждое утро, и всякий раз мужчины смеялись, и хлопали ее по круглой попе, и обещали жениться – если только она захочет, – и все пытались удержать ее подольше, заманить в постель и так далее. Как всегда, она улыбалась, давая уклончивые обещания обдумать их предложения, и уходила. Однако уходила она не на кухню. В то утро она направилась по ведущей к ней тропинке и нырнула в кусты – как только караулка позади нее исчезла из виду. Там она сорвала с себя одежду Галвеев и облачилась в грязно-бурую кофту, латаную домотканую юбку и стоптанные кожаные сандалии, преобразившись едва ли не в простую крестьянку. Затем взлохматила волосы и втерла грязь под ногти и в кожу рук, донельзя испачкала ступни и голени. Теперь она действительно выглядела как бедная крестьянка. Завершив переодевание, взяла в руки две сумки (в одной что-то звякало, другая – побольше, покорявее – никаких звуков не производила) и вновь направилась, но уже за кустами, в сторону караулки. Оказавшись поблизости, укрылась в зарослях и стала ждать. Какое-то время до нее доносились лишь разговоры караульных. Потом послышались стоны, звуки рвоты. Вновь раздались стоны, а через миг, показавшийся вечностью, воцарилось молчание. Она встала, подошла к караулке и заглянула внутрь. Все стражники попадали на пол, некоторые лежали друг на друге. Спины их прогнулись дугой, жесткие, словно одеревеневшие, руки были сведены у боков, шеи вытянуты вперед, глаза выкачены, языки высунуты наружу. Яд, полученный ею от хозяина – Сабира, безусловно, оказался действенным. Всего по две сладкие булочки – и ни одного живого. – Ни тебе грязи, ни возни, ни труда, – пробормотала она. Точнее, не слишком много грязи. Пробираясь между телами, она внимательно смотрела, куда ставит обутые в сандалии ноги. Нажав на рычаг, поднимающий решетку с грузом (а сегодня он оказался на удивление тяжелым, так что ей пришлось немало потрудиться), она оставила ворота открытыми. А потом, выйдя наружу, поспешила к мощенной обсидианом Дороге Богов и поклонилась первому из ожидавшей там горстки людей в темно-зеленых с серебром одеждах. – Стражники в караулке мертвы. Все остальные живы: Галвеи были чересчур деятельны сегодня утром, и я опасалась, что кто-нибудь из них может наткнуться на тела в кухне, если бы мне пришлось отравить и других прислужниц. Она передала ему меньшую сумочку. – Здесь копии всех ключей в Доме, попавших в мои руки, а также самая лучшая карта, которую мне удалось украсть. Члены Семьи сейчас в основном на третьем этаже, в своих апартаментах. Некоторые находятся в главном салоне на втором. На первом, насколько мне известно, никого нет. – А внизу? – спросил Ри Сабир. – Я не знаю, кто там может оказаться. Если вы спуститесь вниз – ждите неприятностей. То, что находится там, пугает меня. Иногда ты слышишь, как они ходят, иногда улавливаешь их запах... но они всегда остаются во тьме, где их нельзя увидеть. Он кивнул, не проявляя тревоги. – Мы справимся. Ты знаешь, куда идти? – Знаю. Мой проход обговорен? – Да. По-моему, ты чересчур осторожна... Кстати, если хочешь, можешь рассчитывать на место в Доме Сабиров. Ты хорошо послужила нам. Она качнула головой. – Вы же не собираетесь истребить всех Галвеев, а они способны догадаться, кто был среди них шпионом. И они умеют мстить. – Все обманутые способны на это. – Ри лукаво улыбнулся. – В таком случае доброго тебе путешествия, Винна. Когда девушка повернулась спиной к утесу и заторопилась от Дома Галвеев, Ри Сабир, с картой и ключами в руке, повел своих лейтенантов и войско Семьи на территорию врага. Девушка была права – первый этаж занимали слуги, и одного только вида мечей было достаточно, чтобы они сдались; мгновенная смерть нескольких, решивших сопротивляться, успокоила колеблющихся. Здесь Ри разделил войско Сабиров на пять отрядов, и они одновременно ринулись вверх по двум главным лестницам и нескольким, отведенным для слуг, сметая тех немногих, что попадались им по дороге. Собравшееся почти в полном составе Семейство Галвеев ожидало новостей о битве в Халлесе. Застигнутые врасплох, безоружные, они оказали не более сопротивления, чем их слуги, и сдались под обещание сохранить им жизнь. Так легко пал этот Великий Дом. Ри передал команду над основной частью войск выбранному отцом командиру и отозвал в сторону приятелей. – Ее здесь нет, придется обыскать весь Дом. – Можно и подождать, пока она сама придет к нам. – Джейм самым необычным для себя образом заговорил первым. Ри помотал головой. Он был слишком взволнован, чтобы ждать, и слишком боялся, что дела могут разладиться. Люди его отца не собирались выполнять обязательства, данные ими Семье Галвеев: как только отряды обыщут Дом и удостоверятся, что все пленники собраны в одно место, Галвеи – за исключением нескольких, обладающих полезной информацией, – будут преданы мечу. Люсьен Сабир хотел избежать отважных налетов с целью освобождения узников, которые могли предпринять ветви Семьи Галвеев, укоренившиеся на Имумбарских островах в Гофте, или в далеких колониях на Икта Драклес и Северном Побережье. А таковых, по его мнению, не могло быть, если только пресекутся все ветви Рода Галвеев. – Нам нужно найти ее прямо сейчас! – выпалил он. – Сейчас. Отчаянно нужно! – Я везде последую за тобой... – сказал Янф, – но куда ты поведешь нас в этом огромном Доме? Закрыв глаза, Ри попробовал отыскать эту женщину. Вещи, которых она касалась, на которых оставила свои отпечатки, в этом Доме окружали его повсюду. Манящее слабое сияние разрывало его, тянуло в разные стороны. Кроме того, собственный страх и волнение требовали от него немедленных действий – теперь, когда настало наконец его время, чтобы никакая случайность не отняла навечно эту женщину у него... Страх и волнение туманили разум. Тяжесть его положения углублялась еще и тем, что все чары, собранные и нацеленные на Галвеев, пока не разрядились – они сгущали сам воздух, которым он дышал, обращали в жижу каменный пол под ногами. Он не мог обнаружить ее. Однако в Доме было несколько мест, где присутствие ее казалось особенно сильным, и все они – к счастью – находились в одном направлении. – Вверх! – скомандовал Ри. – Эта женщина обязательно находится где-то над нами. И они бросились к ближайшей лестнице. Во тьме звучал речитатив Волков-Галвеев, готовивших сокрушительный удар по Волкам-Сабирам, чтобы уничтожить их – так как войско Галвеев в Халлесе, вне сомнения, раздавит объединившихся Доктиираков и Сабиров. Барабанщики в четырех углах огромной мастерской чеканили четыре отдельных ритма – они обвивали всех и каждого, вещали вперед и назад, вливали курящиеся подголоски в хор колдунов, сплетавших из слогов и воли погибель и уничтожение своим смертным врагам. Ни один лучик не освещал лишенную окон комнату, но в ней был свет – точнее, неяркое сияние, распространявшееся от намеченных в жертву пленников, которые молили о пощаде из клетки, стоявшей посреди комнаты. А еще здесь непривычно пахло жимолостью, поначалу сладкой и соблазнительной, но будто в кружеве переплетенной с запахами смерти и тления. Бейрд Галвей, Глава Волков Семьи, покрытый многочисленными Шрамами, запрокинул голову назад и провыл последние слова заклинания, несущего гибель... Сделав это, он немедленно ощутил на себе прикосновение древних разумов; старинные амбиции трепетали за незримыми прутьями. Страх раздирал его нутро, однако в жизни своей он видел и горшее, и погибель врагов звала громче, чем страх за себя. И, укрепленный волей остальных Волков, он завершил заклинание. Молния располосовала комнату от пола до стен, струясь по потолку, направляясь к обители Сабиров, разыскивая то магическое острие, в которое заговор превратил Сабиров-Волков. Собравшиеся Волки-Галвеи обратили свое внимание на пленников, кои оставались в центре зала, – на них и должна была обрушиться ревхах, отдача отрицательной энергии, порожденная заклинанием. Ту часть ревхах, которую не поглотят жертвы, примут на себя сами Волки. А любые чары, впитанные ими, оставляют на волках Шрамы. Напряжение в комнате сгущалось, сгущалось и крепло... Бейрд пригибался к полу все ниже и ниже, неосознанно повторяя телом движения колдовских приготовлений, чтобы отразить грядущий удар. Внезапно молния изменила свой путь и, направляемая Золками, хлынула прямо в жертвы. Свирепая воля колдунов удерживала ее ток на вопящих пленниках – они дергались и корчились под ударом. Но вдруг молния расширилась, вырвалась из границ и охватила самих Волков, корежа их, расплавляя, придавая новую форму – словно она была огнем, а они воском. Пленники взорвались огненными шарами, разлетаясь в пыль. Молния усиливалась, и Волки падали на землю – умирая в корчах. Бейрд, до последней секунды сохранявший сознание, понял, что это Волки Сабиров нанесли одновременно удар по Волкам Галвеев. Оставалось лишь уповать на то, что ревхах у Сабиров также окажется не поддающимся контролю; он надеялся, что смерть соберет у них столь же обильный урожай. Однако последним, что прикоснулось к его умирающим чувствам, была не боль и не страх перед Сабирами. Запах жимолости, ставший болью, душил его, как наброшенное на голову одеяло. |
||
|