"Чудесная свеча" - читать интересную книгу автора (Лагерлеф Сельма)

IV

Отправляясь из Иерусалима, Раньеро рассчитывал добраться до Италии морем. Ему пришлось изменить это решение после того, как разбойники отняли у него деньги. Надо было ехать сухим путем.

Это было долгое путешествие. Он поехал из Яффы к северу вдоль сирийского побережья. Потом – на запад вдоль полуострова Малая Азия. Потом опять на север, до самого Константинополя. Оттуда предстоял еще очень длинный путь до Флоренции.

Все это время Раньеро жил доброхотными даяниями. Большей частью пилигримы, во множестве теперь стремившиеся в Иерусалим, делили с ним свои хлеб.

Несмотря на то, что Раньеро почти все время ехал один, дни его не были длинны и однообразны. Ему все время приходилось наблюдать за пламенем свечи, относительно которого он не мог не беспокоиться. Стоило подуть ветру или упасть дождевой капле – пламя угасло бы.

Во время путешествия по пустынным дорогам, в постоянной .заботе о том, чтобы не дать погибнуть священному огню, ему пришло в голову, что когда-то он уже встречал нечто подобное. Он уже знал прежде человека, охранявшего нечто, столь же ненадежное, как и пламя свеча.

Вначале это представлялось ему смутно, он подумал, что видел это во сне.

Но по мере того, как он ехал в одиночестве по чужой стране, ему все настойчивее казалось, что нечто подобное уже было с ним раньше.

– Как будто всю жизнь свою я ни о чем ином не слышал, – говорил он.

Однажды вечером Раньеро въехал в какой-то город. Смеркалось, и жены стояли в дверях, поджидая мужей. Среди них Раньеро увидел женщину, высокую и стройную, с серьезным взором. Она напомнила ему Франческу дельи Уберти.

В ту же минуту Раньеро стало ясно то, в чем он никак не мог разобраться, о чем недоумевал. Он понял, что для Франчески ее любовь была, наверно, такой же горящей свечой, пламя которой ей хотелось сохранить навечно и за которую она постоянно боялась, что Раньеро потушит ее. Он изумился этой мысли, но все более, более убеждался, что так на самом деле и было. Впервые он стал понимать» почему Франческа ушла от него, и что вернуть ее он сможет не воинскими подвигами.

Путешествие Раньеро было весьма продолжительным. В немалой степени это зависело от того, что он не мог выехать в дурную погоду. Он сидел тогда в караван-сарае и оберегал пламя. Это были тяжелые дни.

Однажды, проезжая по горам Ливана, Раньеро увидел, что собирается гроза. Он ехал среди страшных пропастей и стремнин, высоко и далеко от человеческого жилья. Где-то на гребне одинокого утеса он заметил могилу сарацинского святого. Это было маленькое четырехугольное каменное строение с куполообразной крышей. Лучше было укрыться здесь.

Едва Раньеро вошел в склеп, как разразилась снежная буря, бушевавшая два дня. Настал такой ужасающий холод, что он чуть не замерз.

Раньеро нетрудно было бы набрать топлива для костра: он знал – на склонах горы много сучьев и хвороста. Но он считал пламя, которое вез с собой, святым и не желал зажигать им ничего, кроме свечи перед алтарем Пречистой Девы.

Непогода разыгрывалась все пуще, наконец, загрохотал гром и засияли молнии. Одна из них ударила в гору, прямо перед могилой, и зажгла старое дерево. Раньеро смог тогда развести костер, не пользуясь священным огнем.

Раз, в полуденный час, было очень жарко, и Раньеро лег в кустах отдохнуть. Он крепко спал, а свеча стояла рядом между камнями. Пока Раньеро спал, пошел дождь. Когда Раньеро, наконец, очнулся ото сна, земля вокруг была мокрой, и он не смел взглянуть, на свечу из боязни, что она погасла! – Но свеча тихо горела под дождем, потому что две маленькие птички летали над пламенем. Они держались в воздухе на распростертых, трепещущих крыльях, защищая свечу от дождя. Раньеро мигом снял плащ и развесил его над свечой. Затем он протянул руку за птичками, ему захотелось приласкать их. Они не улетели, он поймал их и погладил.

Раньеро удивился, что птицы не испугались его, а потом подумал: «Они не боятся, потому что знают, у меня одна мысль: защитить то, что нежнее всего».

Раньеро находился уже в окрестностях Никеи. Здесь он встретил западных владетелей, ведших подкрепление крестоносцам в Святую Землю. Среди них был и Роберт Тальефер, странствующий рыцарь и трубадур.

Раньеро ехал в своем ветхом плаще со свечой в руках, и солдаты стали по обыкновению кричать:

– Сумасшедший, сумасшедший!

Роберт остановил их и заговорил с Раньеро.

– Издалека ли ты так едешь? – спросил он.

– Я еду так от самого Иерусалима,– отвечал Раньеро.

– Много раз твоя свеча гасла дорогой?

– Она горит тем самым пламенем, от которого я зажег ее в Иерусалиме, – сказал Раньеро.

Помолчав, Роберт Тальефер сказал:

– Я тоже один из носящих пламя и хочу, чтобы оно горело вечно. Можешь ли ты, довезший свою свечу горящей от самого Иерусалима, сказать мне, что мне делать, чтобы пламя мое никогда не гасло?

Раньеро ответил:

– Господин, это тяжелая работа, хотя и кажется маловажной. Я не посоветовал бы вам брать на себя такое дело. Это крохотное пламя потребует, чтобы вы перестали думать обо всем другом. Оно не позволит вам иметь возлюбленной, если у вас есть к тому охота, из-за него вы не решитесь принять участие в пирушке. У вас не должно быть в мыслях ничего, кроме него, вы не будете иметь никакой другой радости. Но в особенности я не советую вам предпринимать такое путешестве, какое предпринял я, потому что ни единой минуты вы не будете чувствовать себя спокойно. От скольких опасностей ни уберегли бы вы пламя, вы постоянно должны ожидать, что в следующую же минуту счастье изменит вам.

Роберт Тальефер гордо поднял голову и ответил:

– То, что сделал ты для своего пламени, наверное, сумею сделать и я.

Раньеро прибыл в Италию. Однажды он ехал по пустынной дороге среди гор. Вдруг его догнала женщина и попросила позволить ей взять огня от его свечи.

– Очаг в моем доме погас, – сказала она, – дети мои голодают. Дай мне огня, чтобы я могла затопить печку и испечь им хлеба!

Она протянула руку к свече, но Раньеро поднял ее. Он не хотел дозволить, чтобы что-нибудь зажглось от этого огня, кроме свечей перед образом Святой Девы.

Тогда женщина сказала ему:

– Дай огня, пилигрим, жизнь моих детей – это пламя, которое я должна блюсти горящим!

За эти слова Раньеро позволил ей зажечь фитиль в лампе от его огня.

Через некоторое время Раньеро ехал по деревне. Это было высоко в горах, где царил холод. Молодой крестьянин, стоявший у дороги, увидел беднягу в дырявом плаще. Он быстро снял с себя короткий плащ и бросил его проезжавшему. Плащ упал прямо на свечу и потушил ее.

Раньеро вспомнил тогда женщину, которой одолжил огня. Он вернулся к ней и зажег свечу от священного пламени.

Собираясь ехать, он сказал ей:

– Ты говоришь, что пламя, которое ты должна блюсти, – это жизнь твоих детей. Не можешь ли сказать мне, как называется пламя, которое я везу столько времени?

– Где оно было зажжено? – спросила женщина.

– У Гроба Христа, – сказал Раньеро.

– Тогда оно не может называться иначе, как кротостью и любовью к людям,– отвечала женщина.

Раньеро рассмеялся над ответом, находя, что он странный апостол для подобных добродетелей.

Раньеро продвигался между прекрасными синими холмами. Он видел, что близка Флоренция!

Думая, что скоро освободится от свечи, он вспомнил свою палатку в Иерусалиме, которую оставил полной военной добычи, и храбрых своих воинов, оставшихся в Палестине, которые, несомненно, порадуются, что он вернулся к военному ремеслу и снова ведет их к победам и завоеваниям.

И вдруг Раньеро заметил, что не испытывает никакой радости, думая об этом, что мысли его охотнее направляются в иную сторону.

Раньеро впервые понял, что он уже не тот человек, каким был, выезжая из Иерусалима. Путешествие с горящей свечой научило его радоваться всем миролюбивым, разумным и сострадательным людям и гнушаться дикими и воинственными.

Он радовался, думая о людях, мирно работавших в домах, и почувствовал, что охотно вернулся бы в свою старую мастерскую к прекрасным художественным занятиям.

«Поистине, это пламя пересоздало меня, – думал он. – Оно сделало меня другим человеком».

Была Пасха, когда Раньеро въехал во Флоренцию.

Едва он въехал в городские ворота, сидя задом наперед, с накинутым на лицо капюшоном и с горящей свечой в руках, как придорожный нищий вскочил и закричал обычное: «Сумасшедший, сумасшедший!»

На этот возглас из одних ворот выскочил уличный мальчишка, и бродяга, лежавший на земле и oт нечего делать взиравший в небо, вскинулся на ноги. И оба закричали то же: «Сумасшедший, сумасшедший!»

Когда к ним пристал третий, они зашумели так, что подняли всех мальчишек на улице. Они сбегались из всех углов и закоулков и, едва завидев Раньеро, в истрепанном плаще, на жалкой кляче, кричали свое:

«Сумасшедший, сумасшедший!»

К этому Раньеро давно уже привык. Он тихо ехал по улице, не обращая внимания на крикунов.

Они же не удовольствовались своими восклицаниями, один из них подпрыгнул и хотел задуть свечу.

Раньеро поднял Свечу выше и подогнал лошадь, чтобы избавиться от мальчишек. Но они бежали вровень с ним, изо всех сил стараясь затушить свечу.

Чем более Раньеро силился уберечь пламя, тем сильнее это их раззадоривало. Они стали бросать шапками в свечу. Им не удалось погасить пламя только потому, что их было много, и они толкали друг друга.

На улице возникла страшнейшая суматоха. У окон стояли люди и хохотали. Никому не было жаль безумного, пытавшегося защитить свою свечу. Звонили к вечерне, много богомольцев шло к церкви. Они останавливались и тоже от души смеялись.

Раньеро встал с ногами на седло, оберегая свечу. Вид у него был дикий. Капюшон свалился с головы и обнажил, лицо, изможденное и бледное, как у мученика. Свечу он держал высоко, насколько хватало его вытянутой руки.

Улица кипела. Даже и взрослые стали принимать участие в потехе. Женщины махали головными уборами, а мужчины бросали береты. Все старались потушить свечу.

Раньеро проезжал под балконом дома. На нем стояла женщина. Она перегнулась через перила, схватила свечу и бросилась с ней в дом.

Народ разразился громким хохотом и ликованием, Раньеро же пошатнулся в седле и свалился с лошади.

Как только он оказался на земле, разбитый и в обмороке, улица мгновенно опустела.

Никто не хотел позаботиться об упавшем. Возле него осталась одна его лошадь.

Когда толпа ушла с улицы, Франческа дельи Уберти показалась из своего дома с зажженной свечой в руке. Она была еще очень хороша собой, черты ее были кротки, а глаза серьезны и глубоки.

Она подошла к Раньеро и нагнулась к нему. Раньеро лежал без чувств, но, когда свет свечи упал на его лицо, он сделал движение и очнулся. Казалось, пламя свечи имело чудесную власть над ним. Увидев, что он пришел в себя, Франческа сказала:

– Вот твоя свеча. Я взяла ее у тебя, потому что не знала другого способа тебе помочь.

Упав, Раньеро сильно ушибся. Но теперь ничто не могло остановить его. Он стал медленно подниматься. Он хотел идти, но пошатнулся и чуть не упал. Тогда он попытался сесть на лошадь. Франческа помогла ему.

– Куда ты хочешь ехать? – спросила она, когда он уже был в седле.

– В собор, – ответил он.

– Тогда я провожу тебя, – предложила она, – потому что я иду к вечерне.

Франческа взяла лошадь под уздцы и повела ее.

Франческа сразу же узнала Раньеро. Но Раньеро не понял, кто она, потому что не давал себе времени взглянуть на нее. Он не отрывал глаз от пламени свечи.

Они молчали всю дорогу. Раньеро думал только о пламени, о том, чтобы соблюсти его до последней минуты. Франческа не могла говорить, потому что не хотела окончательно убедиться в том, чего боялась. Она не могла подумать ничего иного, кроме того, что Раньеро сошел с ума. Она была почти убеждена в этом, и все же ей не хотелось говорить с ним, чтобы избежать полной уверенности.

Скоро Раньеро услышал, что кто-то возле него плачет. Он взглянул и увидел, что рядом идет и плачет Франческа дельи Уберти. Минуту он смотрел на нее и ничего не сказал. Он хотел думать только о своей свече.

Раньеро подъехал к собору. Здесь он слез с лошади, поблагодарил за помощь Франческу, по-прежнему не глядя на нее, и пошел один в исповедальню к священникам.

Постояв минуту, Франческа тоже вошла в церковь. Был вечер Страстной субботы, все свечи в храме стояли незажженными в знак скорби. Франческе представилось, что и для нее навсегда погасло пламя надежды, упрямо горевшее в ней все эти годы.

А в церкви царила торжественность. У алтаря было много священников. Каноники застыли благоговейно на амвоне, а перед ними восседал епископ.

Скоро Франческа заметила, что между священниками началось движение. Почти все, кто должен был присутствовать при службе, встали и пошли в алтарь. Поднялся наконец и епископ.

Когда служба кончилась, один священник поднялся на амвон и начал говорить народу. Он рассказал, что Раньеро ди Раньери приехал во Флоренцию со святым огнем из Иерусалима. Он рассказал о том, что вынес и выстрадал рыцарь дорогой. Хвалил и прославлял его чрезвычайно.

Люди сидели пораженные, слушая это. Франческа никогда не переживала такой счастливой минуты.

– Боже, – вздыхала она, – я не в силах перенести такое счастье.

Слезы ее лились, когда она слушала.

Священник говорил долго и красиво. Под конец он сказал громким голосом:

– Пожалуй, может показаться маловажным, что горящая свеча была довезена до Флоренции. Но я говорю вам: молите Бога, чтобы Он дал Флоренции многих носителей вечного огня, и она сделается великой силой и будет прославлена среди городов!

Когда речь священника закончилась, открылись главные двери собора, и вошла наскоро составленная процессия. В ней шли каноники, монахи и священники, направляясь прямо к алтарю. Позади всех шел епископ и рядом с ним Раньеро в том самом одеянии, в котором он одолел весь путь.

Когда Раньеро переступил порог храма, один старик встал и подошел к нему. Это был Олдо, отец мастера, служившего в мастерской Раньеро и из-за него повесившегося.

Подойдя к Раньеро и епископу, старик склонился перед ними. Затем он заговорил громким голосом, так, что все в церкви слышали его:

– Это великое событие для Флоренции, что Раньеро приехал со святым огнем из Иерусалима. Ничего подобного раньше не было видано. Может быть, поэтому кто-то скажет, что это невозможно. Я прошу, чтобы всему народу сообщили, какие доказательства и каких свидетелей привел Раньеро в том, что это действительно огонь, зажженный в Иерусалиме.

Услышав это, Раньеро сказал:

– Пусть Господь поможет мне! Какие у меня свидетели? Я совершил весь путь один. Пусть степи и пустыни свидетельствуют за меня.

– Раньеро – честный рыцарь, – сказал епископ, – и мы верим его слову.

– Он, верно, и сам знал, что на этот счет могут возникнуть сомнения, – сказал Олдо. – Он, возможно, ехал не совсем один. Его слуги могут свидетельствовать за него.

Франческа дельи Уберти пробралась сквозь толпу и подошла к Раньеро.

– Зачем нам свидетели? – сказала она. – Все женщины Флоренции присягнут, что Раньеро говорит правду.

Тут Раньеро улыбнулся, и лицо его просветлело на минуту. И снова он обратил свой взор и мысли на пламя.

В церкви поднялся шум. Одни говорили, что не следует позволять Раньеро зажигать свечи у алтаря, прежде чем его дело будет доказано. К ним присоединялись многие из старинных его врагов.

Тогда поднялся со скамьи Джакомо дельи Уберти и заговорил в защиту Раньеро:

– Я думаю, все знают, что никогда не было большой дружбы между мной и моим зятем. Но я и мои сыновья заступимся за него. Мы верим, что он исполнил этот подвиг, и знаем – тот, кому удалось довести такое предприятие до конца, мудрый, осмотрительный и благородно мыслящий человек, которого мы рады принять в нашу среду!

Но старый Олдо и многие другие не соглашались дать Раньеро воспользоваться тем счастьем, к которому он стремился. Они собрались тесной группой, и видно было, что они не отступят от своего требования.

Раньеро понял, что если теперь начнется спор, то они прежде всего постараются завладеть свечой. Устремив глаза на своих противников, он поднял свечу над головой.

Он казался смертельно усталым и полным отчаяния. Видно было, что, хотя он и приготовился бороться до последнего, но ожидал лишь поражения. Какая польза от того, что он донес огонь? Слова Олдо были смертельным ударом. Раз сомнение возбуждено, оно будет распространяться и расти. Ему казалось, что Олдо уже погасил свечу навсегда.

В собор сквозь широко открытые двери впорхнула вдруг маленькая птичка. Она летела прямо на свечу Раньеро. Тот не успел отнять ее, птица наткнулась на нее и погасила пламя.

Рука Раньеро опустилась, слезы выступили на его глазах. Но в первую минуту он почувствовал некоторое облегчение. Это было лучше, чем если бы свечу потушили, люди.

А малая птичка продолжала летать по церкви, видаясь растерянно туда и сюда, как всегда мечутся птицы, попав в закрытое помещение.

Вдруг по всей церкви пронеслось громкое восклицание:

– Птица горит! Святой огонь зажег ее крылья!

Птичка испуганно пищала. Она покружилась с минуту, словно маленький живой порхающий факел под высоким сводом над амвоном, затем стала терять высоту и, наконец, упала мертвая на алтарь Мадонны.

В ту же секунду Раньеро очутился рядом. Он прорвался сквозь толпу, ничто не могло остановить его. И от пламени, пожиравшего крылья птицы, он зажег свечи перед алтарем Мадонны.

Епископ поднял свой посох и воскликнул:

– Господь хотел этого! Господь свидетельствовал за него!

И весь народ в церкви, и друзья Раньеро, и его противники, перестали сомневаться и удивляться. Все восклицали, полные восторга перед чудом Божиим:

– Бог хотел этого! Бог свидетельствовал за него!* * *

О Раньеро остается теперь сказать только то, что он до конца дней своих был очень счастлив и мудр, осмотрителен и сострадателен. Но народ во Флоренции всегда называл его Сумасшедший ди Раньери, в память тех дней, когда его сочли безумным. И это сделалось для него почетным титулом. Он был родоначальником многих великих людей.

Еще можно упомянуть о том, что во Флоренции родился обычай в каждую пасхальную ночь праздновать память возвращения Раньеро со святым огнем, при этом пускали летать по собору искусственную горящую птицу. И праздник этот был бы жив и по сей день, если бы недавно этот обычай не отменили.

Но правда ли, что, как многие предполагают, те носители святого огня, что жили во Флоренции и сделали этот город одним из чудеснейших городов на свете, взяли себе за образец Раньеро и черпали в нем силы жертвовать собой и переносить страдания и лишения, – это пусть останется недосказанным.

Ибо того, что совершено светочем, в темные времена исшедшим из Иерусалима, нельзя ни высчитать, ни измерить.