"Литума в Андах" - читать интересную книгу автора (Льоса Марио Варгас)

Эпилог

Снимая высохшее белье с веревки, протянутой от двери дома к укрепленной мешками с землей ограде, Литума вдруг заметил среди эвкалиптов на противоположном склоне фигуру человека. Литума силился разглядеть ее на фоне багрового шара, медленно закатывающегося за гору. Его глаза слезились, контуры идущего человека теряли ясность и растворялись в вечернем свете, но все-таки он догадался, что это женщина.

«Вот оно, пришли», – пронеслось у него в голове. Он застыл на месте, не в силах пошевелиться, непроизвольно тиская пальцами влажные трусы. Впрочем, нет, какие терруки, ведь она одна, у нее вроде нет оружия, и она, похоже, не знает толком, куда идти. Она озирается, устремляется то в одну сторону, то в другую и никак не может выбрать одно направление. Но тут, заметив Литуму, она вообще остановилась, будто именно его и искала, именно его хотела увидеть. Она стояла неподвижно, и, хотя капрал не мог с такого расстояния видеть выражение ее лица, ему почему-то казалось, что, увидев его у дверей домика, среди болтающейся на веревке одежды, такого, как он есть, – в крагах, хлопчатобумажных брюках, расстегнутой гимнастерке, в фуражке и со «смит-вессоном» в кобуре на боку, – женщина обрадованно улыбнулась. Во всяком случае, не было сомнений, что она приветливо махала ему высоко поднятой рукой, словно они были добрые друзья, пришедшие на условленную встречу и издали узнавшие друг друга. Но кто она? Куда идет? Что надо женщине – не индеанке – здесь, в горах, среди пустынных пун? Что она была не индеанка, Литума определил сразу: волосы не заплетены в косички, нет ни широкой юбки-польеры, ни шали, ни шляпы, одета в брюки и свитер, сверху куртка или жакет, а в правой руке держит не узелок, а сумку или чемодан. Она все еще махала рукой, но уже нетерпеливо, видно, была недовольна тем, что капрал ей не отвечает. Тогда Литума тоже поднял руку и тоже помахал. Те полчаса или сорок минут, что понадобились женщине, чтобы спуститься со склона противоположной горы и подняться к посту, Литума неотрывно и настороженно следил за каждым ее шагом, энергичными жестами показывая, куда идти, где повернуть, выбирая для нее самый удобный путь, самые надежные и безопасные тропинки, где было меньше риска, что она поскользнется, покатится по склону или сорвется с крутизны; он боялся, что, не зная здешних мест, женщина оступится или споткнется как раз там, где достаточно одного неверного движения, чтобы потерять равновесие и упасть на дно ущелья. Сразу было видно, что прежде ей не приходилось карабкаться по горам. Глядя на нее, Литума вспоминал, что всего несколько месяцев назад, когда он был еще новичком в этих местах, он шагал так же неуклюже, так же спотыкался и падал, как эта женщина, шедшая сейчас к посту.

Когда она стала подниматься к их хижине и уже могла его услышать, он начал кричать ей: «Туда, между этими пузатыми камнями!», «Хватайтесь за траву, она выдержит!», «Не поворачивайте туда, там рыхлая земля, может осыпаться!» А когда до поста оставалось метров пятьдесят, капрал спустился ей навстречу, взял кожаный чемодан и, поддерживая за руку, помог пройти последний отрезок пути.

– Снизу я приняла вас за полицейского Томаса Карреньо, – сказала она, поскользнувшись и освобождаясь из рук подхватившего ее Литумы. – Вот почему я так обрадовалась, когда вас увидела.

– Нет, я не Томас, – ответил он, чувствуя, что говорит глупость, но не в силах сдержать радость. – Но если бы вы знали, как мне приятно слышать пьюранский говор!

– Вы догадались, что я пьюранка? – удивилась она.

– Конечно, я ведь тоже пьюранец. – Литума протянул ей руку. – Из самой что ни на есть Пьюры. Капрал Литума, к вашим услугам. Я начальник этого поста. Ну не странно ли, что два пьюранца встречаются в пунах, так далеко от родной земли?

– А Томас Карреньо служит здесь, с вами?

– Он отлучился ненадолго в поселок, скоро вернется.

Женщина облегченно вздохнула, лицо ее просветлело. Они уже подошли к дому, и она рухнула на один из мешков с землей, которые Литума, его помощник и Педрито Тиноко уложили между больших камней.

– Слава Богу. – Она тяжело дышала, ее грудь поднималась и опускалась, будто с трудом удерживая готовое выпрыгнуть сердце. – Ведь проделать такой путь напрасно… Автобус из Уанкайо высадил меня очень далеко отсюда: мне сказали, что до Наккоса не более часа ходьбы, но у меня эта дорога заняла три часа. А что за поселок там внизу? Там пройдет дорога?

– Там она должна была пройти, – сказал Аитума. – Но строительство остановлено, так что дороги не будет. Тут несколько дней назад уайко разнес все вдребезги.

Но эта тема ее не интересовала. Она с нетерпением смотрела на склон холма.

– Мы увидим отсюда, как он возвращается?

Не только ее манера говорить, но и жесты, да и вся она казалась ему такой знакомой, такой близкой. «Пьюранки даже пахнут лучше других», – с удовольствием констатировал он.

– Если только раньше не стемнеет, – сказал он вслух. – Солнце здесь в это время садится рано. Видите? Почти уже скрылось. Вы, наверное, падаете от усталости после дороги. Хотите выпить чего-нибудь холодного?

– С удовольствием, а то я умираю от жажды. – Она обвела взглядом жестяные крыши уцелевших бараков, нагромождения камней, развороченный склон. – Отсюда красивый вид.

– Издалека все выглядит красивее, чем вблизи.

Он вошел в комнату и, пока доставал бутылку из ведра, где они держали напитки, спокойно рассмотрел гостью. Она вся была забрызгана грязью, волосы растрепаны, но – настоящая конфетка! Сколько же времени он не видел ни одной хорошенькой женщины? Цвет ее лица, шея, руки вызвали целую вереницу воспоминаний о годах юности в родных краях. А какие глаза, Боже ж ты мой! Немного зеленые, немного серые и еще какого-то неуловимого цвета. А этот рот, эти смело очерченные губы. Откуда у него ощущение, что он знал ее раньше, по крайней мере, видел? Как бы она выглядела, если бы привела себя в порядок – юбка, туфли на каблуках, в ушах серьги, на губах яркая помада. Как быстро забываются такие вещи, если живешь безвыездно в Наккосе. Да, вполне может быть, что их пути однажды пересеклись, когда он жил в тепле, в цивилизации. У него вдруг екнуло сердце: Мече? Неужели она?

Он вышел с бутылкой содовой, извинился:

– Простите, что у нас нет стаканов. Придется вам пить из бутылки, ничего не поделаешь.

– А с ним все в порядке? – спросила женщина между глотками; струйка воды бежала у нее по шее. – Он не болен?

– У него железное здоровье, с чего бы ему болеть, – успокоил ее Литума. – Он ведь не знал, что вы приедете, правда?

– Я его не предупредила, хотела сделать сюрприз. – Женщина лукаво улыбнулась. – Да и письма, я думала, сюда не доходят.

– Так вы, значит, Мерседес?

– Карреньито вам рассказывал обо мне? – Она живо повернулась к Литуме и взглянула на него с некоторым беспокойством.

– Кое-что, – смущенно признался Литума. – Точнее сказать, болтал как попугай. Ночи напролет – и все о вас. В этих местах, где нечем заняться, человеку только и остается, что изливать душу.

– Он очень сердит на меня?

– Думаю, что нет. Потому что, между нами говоря, по ночам он иногда беседует с вами во сне.

Литума тут же испытал неловкость оттого, что сказал ей об этом. Он суетливо похлопал себя по карманам, достал и раскурил сигарету и принялся выпускать дым изо рта и ноздрей. Да, это была она, та самая, которую Хосефино проиграл Чунге и которая потом исчезла. Когда он наконец осмелился поднять на нее глаза, она озабоченно всматривалась в склон холма. Было заметно, что она встревожена. «Теперь понятно, Томасито, почему ты так плакал о ней», – вздохнул Литума. Чего только не бывает в этой жизни, будь она неладна.

– Вас здесь только двое?

– Да, и скоро, слава Богу и недавнему уайко, мы уйдем отсюда. Больше мы и не смогли бы выдержать. – Он сделал глубокую затяжку. – Пост закрывают. Поселок тоже. Наккос исчезнет. Разве газеты в Лиме не писали об этом уайко? Он разбил здесь всю технику, разрушил насыпь, пустил коту под хвост всю работу за последние шесть месяцев. Меня уайко застал высоко в горах и едва не унес на себе, как на салазках.

Но Мерседес думала о своем.

– Если он разговаривает со мной во сне, значит, не ненавидит меня за то, что я сделала.

– Томасито любит вас, несмотря ни на что. Мне никогда еще не доводилось видеть, чтобы так кого-нибудь любили. Клянусь вам.

– Он сам вам это сказал?

– Он дал мне это понять, – деликатно уточнил капрал и искоса взглянул на нее. Она стояла все в той же напряженной позе, не отводя своих серо-зеленых глаз от тропинки, поднимающейся к посту. «Томасито, конечно, таял, когда глядел в эти глаза», – подумал Литума.

– Я тоже его очень люблю, – тихо сказала Мерседес. – Но он еще этого не знает. Я пришла, чтобы сказать ему об этом.

– Это будет самая большая радость в его жизни. Томас не просто любит вас, он болен вами, можете мне поверить.

– Он единственный настоящий мужчина, который мне встретился в жизни, – прошептала Мерседес. – Он обязательно вернется, да?

Они замолчали и оба стали смотреть вниз, в ущелье, откуда должен был появиться Томас. Там уже сгустилась и быстро поднималась вверх темнота, вскоре горы до половины утонули в ней. Похолодало. Литума видел, что Мерседес плотнее укуталась в куртку, подняла воротник, зябко съежилась. Кто он такой, его помощник? Рядовой полицейский, но ради него эта умопомрачительная женщина, не побоявшись трудностей, добралась сюда, на край света, чтобы сказать ему о своей любви. Значит, ты раскаялась, что бросила его? А принесла ли она с собой эти четыре тысячи долларов? Ты потеряешь голову от счастья, Томасито.

– Вы очень смелая, раз пришли сюда одна по пуне от самой дороги. Здесь ведь нет никаких указателей, недолго и заблудиться.

– Я и заблудилась, – засмеялась она. – Мне помогли индейцы. Они не говорят по-испански, и мы объяснялись как глухонемые. Наккос! Наккос! Они смотрели на меня так, будто я явилась с другой планеты. В конце концов до них дошло.

– Но можно было встретить и еще кое-кого, это было бы не так приятно. – Литума швырнул окурок вниз, в ущелье. – Вам не говорили, что в этих местах орудуют терруки?

– Да, верно, мне повезло, – согласилась она. И без перехода заговорила о другом: – Как странно, что вы узнали пьюранский говор. Я думала, что избавилась от него. Я ведь давно уехала из Пьюры, когда еще была совсем пигалицей.

– Пьюранский говор никогда не исчезает полностью. Хоть немного, да остается, – объяснил Литума. – В Пьюре такой красивый выговор, нигде не слышал лучше. Особенно если говорят женщины.

– Могу я здесь умыться и немного привести себя в порядок? Не хочу, чтобы Карреньито застал меня в таком виде.

Литума чуть не сказал ей: «Да вы и так чертовски красивая», но вовремя прикусил язык.

– Да, пожалуйста, какой я дурак, сам не догадался. – Он встал. – У нас есть умывальник, вода, мыло, зеркальце. Конечно, это не ванная комната, не надейтесь, здесь все очень примитивно.

Он повел ее внутрь дома и сконфуженно крякнул, когда увидел, с какой брезгливостью она рассматривает их раскладушки, скомканные одеяла, продавленные чемоданы, на которых они частенько сиживали, и уголок, служивший им туалетной комнатой: разбитый рукомойник над бочкой с водой и маленькое зеркальце, укрепленное на шкафу, где хранилось оружие. Он налил в рукомойник свежей воды, достал новое мыло, принес со двора чистое сухое полотенце и снова вышел из дома, плотно прикрыв за собой дверь. Он сел там же, где они разговаривали с Мерседес, и через несколько минут увидел в уже подступающих к дому сумерках своего помощника. Тот шел, держа карабин в руке, сильно наклонившись вперед, ускоряя шаг на крутых подъемах. Ты даже не можешь представить, какой сюрприз тебя ждет, парень. Это будет самый счастливый день в твоей жизни. Когда Карреньо подошел ближе, капрал заметил, что он улыбается и машет ему листом бумаги. «Радиограмма из Уанкайо», – догадался он и встал ему навстречу. Приказы и инструкции из управления, и, судя по лицу Томасито, хорошие приказы.

– Ни за что не угадаете, куда вас посылают, господин капрал. То есть, я хочу сказать, господин сержант.

– Что? Меня повысили?

– Надеюсь, что это не шутка. Вас переводят с повышением в Санта-Мария-де-Ньева, начальником поста. Поздравляю, господин сержант! – и он протянул Литуме лист бумаги со штампом компании.

В наступившей темноте Литума не мог уже прочитать текст радиограммы, буквы были похожи на паучков, густо усеявших лист бумаги.

– Санта-Мария-де-Ньева? Где это?

– В сельве, в верховьях реки Мараньон, – засмеялся Томас. – Но самое смешное – это куда направляют меня. Попробуйте-ка угадать – и вы умрете от зависти.

– Нет, не говори мне, что в Пьюру, не говори, что тебя направляют на мою родину.

– Именно туда, в комиссариат района Кастилья. Крестный сдержал слово, вытащил меня отсюда даже раньше, чем обещал.

– Сегодня твой день, Томасито. – Литума похлопал его по спине. – Сегодня тебе выпал счастливый билет. С этого дня в твоей жизни начнется счастливая полоса. Я дам тебе рекомендацию, обратишься к моим друзьям, непобедимым. Смотри только, чтобы эти сорвиголовы не сбили тебя с пути истинного.

– Что там за шум? – спросил удивленно Томас, показывая на дом. – Там кто-то ходит.

– К нам пожаловала такая гостья – ты не поверишь своим глазам. Кто-то, кого ты знаешь. Иди – и увидишь, Томасито. А обо мне не думай. Я спущусь сейчас в поселок пропустить рюмку-другую анисовой в компании Дионисио и его ведьмы. И знаешь, пожалуй, я здорово напьюсь. Так что не жди меня, вряд ли я вернусь этой ночью, переночую там, где меня сморит сон, – в трактире или в каком-нибудь бараке. Залью в себя столько, что любое место мне покажется ложем из роз. Увидимся завтра. Давай же, Томасито, иди и приветствуй твою гостью.

– Какой сюрприз, господин капрал, – сказал Дионисио, увидев в дверях Литуму. – Вы еще не уехали из Наккоса?

– Остался специально, чтобы попрощаться с вами и доньей Адрианой, – засмеялся Литума. – Найдется у вас что-нибудь поесть?

– Пресные галеты с вареной колбасой. Зато выпивки – хоть оптом берите.

– И то хорошо, – отозвался Литума. – Я собираюсь провести с вами всю ночь и налакаться до чертиков.

– Ну и ну. – Дионисио улыбался, облокотясь о стойку, его маленькие водянистые глазки с удовольствием оглядывали капрала. – Вы собираетесь набраться уже во второй раз. В первый-то раз оттого, что натерпелись страху, попав в уайко, а теперь, стало быть, решили напиться просто так? Что ж, никогда не поздно начать жить.

Он налил рюмку писко и поставил ее на стойку около жестяного подноса, на котором лежали ажурные пресные галеты и кружочки колбасы.

Сеньора Адриана подошла поближе, тоже облокотилась о стойку и с обычной своей бесстыдной и холодной прямотой уставилась на капрала. Маленький зал был почти пуст, только у задней стены три посетителя стоя пили пиво из одной бутылки и тихо разговаривали о чем-то. Литума поднял рюмку, пробурчал под нос «Ваше здоровье» и одним глотком осушил ее. Огненный язык лизнул глотку, его передернуло.

– Хорошее писко, верно? – хохотнул Дионисио и торопливо налил вторую рюмку. – А какой аромат, чувствуете? Чистый виноград, господин капрал!

Литума втянул воздух. И правда, в запахе писко, где-то в самой его глубине, он уловил свежесть виноградной лозы, аромат только что срезанного винограда, принесенного в давильню, где его будут топтать умелые ноги нкийских виноделов.

– Никогда не забуду этот свинарник, – пробормотал Литума, ни к кому не обращаясь. – И далее в сельве буду вспоминать, что здесь произошло той ночью, когда я перепил и ненадолго отключился…

– Вы опять о пропавших? – прервала его донья Адриана. – Выкиньте наконец это из головы, капрал. Почти все пеоны уже ушли из Наккоса, а те немногие, что здесь остались после уайко и закрытия работ, озабочены теперь совсем другим. Никто больше и не вспоминает об исчезнувших. Забудьте о них и вы и хоть один-единственный раз развейтесь немного.

– Тоскливо пить одному, – вздохнул Литума. – Не составите компанию?

– Это мы всегда с удовольствием, – откликнулся Дионисио, налил себе рюмку и чокнулся с капралом.

– Вы всегда приходили к нам такой мрачный, – снова заговорила донья Адриана. – У вас было такое лицо, будто вы попали в лапы дьявола.

– Будто вы нас боялись, – подхватил Дионисио.

– А я вас боялся, – согласился Литума. – И сейчас боюсь. Потому что в вас есть какая-то тайна, я вас не понимаю. Мне больше нравятся открытые люди. Кстати, донья Адриана, почему я никогда не слышал от вас эти истории о пиштако? Ведь вы рассказывали их всем.

– Если бы почаще приходили сюда, тоже бы их услышали. Вы даже не представляете, сколько потеряли оттого, что держались так официально. – Женщина засмеялась.

– Я на вас не сержусь, хоть вы и говорили о нас Бог весть что, – вступил Дионисио. – Я ведь знаю, что это не со зла. Может быть, немного музыки, чтобы оживить это кладбище?

– Кладбище – самое подходящее слово, – закивал головой Литума. – Наккос! Каждый раз, когда я слышу это слово, у меня волосы на голове встают дыбом, едрена мать. Извините за грубость, донья Адриана.

– Можете говорить все, что пожелаете, если это поможет вам встряхнуться, – благодушно разрешила донья Адриана. – Я готова терпеть все, что угодно, лишь бы люди были довольны.

Она снова засмеялась неизвестно чему, но в этот момент Дионисио включил радио и громкая музыка заглушила смех. Литума внимательно оглядел ее: несмотря на всклокоченные волосы – настоящая ведьма! – и затрапезный вид, ее лицо действительно еще хранило следы былой красоты. Очевидно, правду говорили люди, в молодости эта баба давала мужикам жару. Но, конечно, не Мерседес, никакого сравнения с пьюранкой, которая в это самое время, наверно, была уже на седьмом небе вместе с его помощником. Так все-таки Мече или нет? Если судить по этим искрящимся, лукавым серо-зеленым глазам, то, безусловно, Мече. Да, глядя на такую женщину, нетрудно понять страдания Томасито.

– А где полицейский Карреньо? – дошел до его сознания вопрос доньи Адрианы.

– Купается в блаженстве, – ответил он. – К нему из Лимы приехала его женщина, и я их оставил на посту одних, пусть у них будет медовый месяц.

– Она добралась до Наккоса одна? Должно быть, смелая женщина, – прокомментировала донья Адриана.

– А вы, я думаю, умираете от зависти, господин капрал, – сказал Дионисио.

– Еще бы, – признался Литума. – Она ведь ко всему прочему настоящая королева красоты.

Хозяин погребка снова наполнил рюмки, на этот раз и для доньи Адрианы тоже. Один из посетителей, пивших пиво в глубине зала, начал подпевать звучавшему по радио уайнито: «Ах, голубка, голубка лесная…»

– Она пьюранка. – Литума ощутил внутри приятное тепло, теперь все не казалось ему таким серьезным и важным, как раньше. – Достойная представительница пьюранских женщин. Ну и счастливчик ты, Томасито, что тебя направляют в район Кастилья! Ваше здоровье!

Он сделал глоток и взглянул на Дионисио и донью Адриану, те лишь слегка пригубили вино. Похоже, им очень хотелось, чтобы капрал напился допьяна, ведь он и на самом деле за все месяцы пребывания в Наккосе ни разу у них не напивался, а что касается той ночи после уайко, она, как справедливо заметил хозяин погребка, не в счет.

– Сколько же народу осталось в поселке?

– Совсем немного. Только те, кто охраняет технику, да еще несколько лентяев.

– А вы?

– Что нам здесь делать, если все уйдут? Я хоть и старик, но в душе остался бродягой. Смогу работать в любом другом месте.

– Это уж как водится: каблуки не собьешь – работы не найдешь.

– А кто не умеет искать, тех и научить можем, – сказала донья Адриана.

– Может быть, достану где-нибудь медведя, обучу его и снова буду ходить по ярмаркам со своим номером. – Дионисио подпрыгнул и зарычал. – Когда я был молодым, у меня был медведь, он раскладывал карты и задирал девкам юбки.

– Не наткнитесь на терруков, когда будете обходить ярмарки.

– И вам того же желаем, господин капрал.

– Потанцуем, старушка? – Один из трех пеонов, пивших пиво у задней стены, шел к стойке, протягивая руки к донье Адриане. Та, не говоря ни слова, вышла танцевать с ним. Его приятели подошли поближе и принялись хлопать в ладоши в такт уайно.

– Так вы и унесете с собой ваши тайны? – Литума поискал взгляд Дионисио. – Может, попозже, когда мы с вами хорошо выпьем, все-таки расскажете мне, что случилось с теми тремя?

– Было бы недурно хорошо выпить. – Дионисио опять прошелся, косолапя по-медвежьи, тяжело подпрыгнул. – А хорошо выпьем – все забудем. Учитесь вот у них и веселитесь! Ваше здоровье, господин капрал!

Он поднял призывно свою рюмку, и Литума последовал его примеру. Но веселиться в этом подозрительном заведении не очень-то тянуло. Хотя попойки горцев всегда удивляли его своей молчаливостью и даже казались мрачными, сейчас капрал позавидовал Дионисио, его жене, трем пеонам, пившим пиво: достаточно им было сделать несколько глотков – и вот они уже забыли обо всем на свете. Он поднял глаза на танцующую пару: донья Адриана и пеон топтались на месте, при этом пеон был настолько пьян, что не обращал никакого внимания на музыку. С рюмкой в руке Литума подошел к двум другим мужчинам.

– А вы остались, чтобы, уходя, погасить за собой свет в поселке? – обратился он к ним шутливо. – Вы охранники?

– Я механик, а он бурильщик, – ответил ему старший, низенький мужичок с несоразмерно большим лицом, изрезанным глубокими, как шрамы, морщинами. – Мы уходим завтра, будем искать работу в Уанкайо. А сегодня прощаемся с Наккосом.

– Когда здесь еще была нормальная жизнь, поселок казался красивым, как картинка, – сказал Литума. – А теперь, когда он опустел, завален камнями, когда от многих бараков остались одни развалины, вид у него довольно мрачный, – попытался продолжить беседу капрал. Но в этот момент второй пеон, помоложе, в сером свитере, из-под которого выглядывала темно-синяя рубашка, засмеялся и что-то сказал. Он наблюдал за своим приятелем, танцевавшим с доньей Адрианой: тот был чем-то недоволен и затевал ссору.

– Какого черта ты от меня отодвигаешься? – протестовал он гнусавым голосом и пытался покрепче прижать к себе женщину. – Хочешь сказать, это тебе не нравится? Что с тобой, старушка?

Он был среднего роста, с сильно выдающимся носом и глубоко посаженными бегающими глазками. От алкоголя и возбуждения они горели как угли. На нем был выцветший комбинезон, сверху альпаковый свитер – такие свитера делают индейцы-общинники, а потом спускаются с гор и продают их на ярмарках, – а сверху еще тесный пиджак. Вся эта упаковка сковывала его движения.

– Успокойся и убери руки, иначе не буду танцевать. – Донья Адриана говорила без всякой злобы, слегка отодвинувшись от пеона и поглядывая искоса на Литуму. – Одно дело танцевать и совсем другое – то, что ты хочешь, сукин сын.

Она засмеялась, пеоны, пившие пиво, тоже засмеялись. Хрипло засмеялся за стойкой Дионисио. Но пеон, танцевавший с доньей Адрианой, и не думал смеяться. Он стоял, покачиваясь, обратив перекошенное злобой лицо в сторону трактирщика:

– Эй, Дионисио! – Литума увидел на его скривившихся губах зеленоватую пену – наверно, он недавно жевал коку. – Эй, скажи ей, пусть танцует со мной! Почему она не хочет танцевать?

– Она-то как раз хочет танцевать, а вот ты хочешь не танцевать, а лапать ее. – Дионисио снова засмеялся и изобразил медведя. – А это вроде бы не одно и то же, а? Как ты думаешь?

Донья Адриана уже вернулась на свое обычное место около мужа. Облокотясь о стойку и подперев подбородок рукой, она со спокойной холодной полуулыбкой следила за разговором, будто он ее вовсе не касался.

Мужчина вдруг резко прекратил спор, похоже, его пыл уже угас. Спотыкаясь на каждом шагу, он побрел к приятелям, те поспешили подхватить его под руки, чтобы он не грохнулся на пол. Ему протянули бутылку с пивом, он пил его большими глотками. Но глаза его, заметил Литума, по-прежнему горели как угли. А кадык бегал вверх-вниз, словно зверек в клетке. Литума вернулся к стойке и тоже облокотился о нее, став напротив Дионисио и его жены. «Я уже пьян», – пронеслось в голове. Но опьянение было без радости, без душевного подъема, совсем не похожее на то, что он испытывал в Пьюре, сидя со своими братьями-непобедимыми в баре Чунги. Теперь он был уверен, что это она, Мече. «Она, ясно, она». Та самая девчонка, которую прибрал к рукам Хосефино и которую он отдал под залог, чтобы получить деньги на игру в кости, и она потом исчезла – никто больше ее не видел. Сколько же воды утекло с тех пор, мать честная! Он так ушел в воспоминания, что не заметил, как пеон, пытавшийся потискать донью Адриану, подошел к стойке и теперь стоял в позе боксера, злобно глядя на Дионисио.

– А почему я не могу пощупать ее, почему только танцевать? – Пеон бухнул кулаком по стойке. – Почему? Объясни-ка мне, Дионисио!

– Потому что здесь находится представитель власти, – Дионисио указал на Литуму, а в присутствии представителя власти надо вести себя подобающим образом.

Он вроде бы шутил, но Литума заметил, что за его словами, как всегда, крылись насмешка и подзуживание. Трактирщик с еле уловимым злорадством переводил взгляд с пьяного пеона на капрала.

– Какая еще власть, пошел ты на хрен! – заорал пьяный, не удостоив Литуму взглядом. – Здесь мы все равны. А если кто хочет повыпендриваться, мне на него наплевать! Не ты, что ли, говорил, что вино всех равняет? Так что лучше заткнись.

Дионисио посмотрел на Литуму, как бы желая сказать: «Ну и как вы теперь поступите? Дело-то касается больше вас, чем меня». Донья Адриана тоже ожидала, что он скажет, и другие пеоны, он чувствовал спиной, выжидательно уставились на него.

– Я здесь не как полицейский, а как любой другой клиент, – сказал он. – Ведь поселок уже закрыт, и я не имею никаких служебных обязанностей. Давайте-ка лучше выпьем.

Он поднял рюмку, пьяный пеон скопировал его жест, подняв пустую руку, и с полной серьезностью сказал:

– Ваше здоровье, капрал.

– А ведь я знал эту женщину, которая сейчас с Томасито, когда она была еще совсем пигалицей, – сказал вдруг Литума, сам удивляясь своей откровенности. – Она и тогда, в Пьюре, была красивой, а теперь и вовсе стала красавицей. Если бы ее сейчас увидели Хосефино или Чунга, они бы рты разинули от удивления – до чего хороша!

– Оба вы все врете! – Пьяный пеон снова озлобился, снова грохнул кулаком и угрожающе наклонился к хозяину погребка. – Говорю вам прямо в лицо. Вы тут можете морочить кого угодно, только не меня.

Дионисио нисколько не обиделся, на его физиономии не дрогнул ни один мускул, она осталась такой же оживленной и добродушной, он только перестал изображать медведя. В руке он держал бутылку, из которой все время подливал Литуме. Он неторопливо наполнил еще одну рюмку и протянул ее пьяному пеону:

– Знаешь, чего тебе не хватает, приятель? Глотка чего-нибудь покрепче. Пиво – для тех, кто не умеет толком пить, кто только и может, что накачаться и рыгать. На-ка вот, попробуй этого, почувствуешь вкус винограда.

«Не может того быть, что Мерседес – Мече», – думал Литума. Конечно, он ошибся. Из-за этого писко все перепуталось в голове. Смутно, как сквозь туман, он увидел, что пьяный пеон послушно взял из рук Дионисио рюмку, вдохнул запах писко и, полузакрыв глаза, стал медленно пить его маленькими глотками. Казалось, он наконец утихомирился, но не тут-то было: едва рюмка опустела, он снова рассвирепел:

– Вы вруны, чтобы не сказать чего-нибудь похуже! – рычал он, угрожающе надвигаясь на хозяина погребка. – Кто обещал, что ничего не случится? Но все случилось! Уайко прошел, строительство закрыли, нас всех уволили. Несмотря на все ваши мерзости, здесь стало еще хуже, чем раньше. Нельзя столько времени пудрить людям мозги, а потом делать вид, будто это вас не касается.

Он вдруг задохнулся и замолчал, лицо его исказилось, он с подозрением озирался. Испугался, что наговорил лишнего? Литума взглянул на хозяина погребка. Тот, как ни в чем не бывало, наполнял рюмки. Донья Адриана вышла из-за стойки, подошла к пьяному пеону и взяла его за руку.

– Идем потанцуем, чтоб прошла твоя злость. Ты же знаешь, что злиться вредно для здоровья.

По радио передавали музыку, но ее едва было слышно из-за постоянных помех. Пеон начал танцевать болеро, прижимаясь всем телом к донье Адриане. Как сквозь туман, Литума видел, что он уткнулся носом ей в шею, а его руки гладят ей ягодицы.

– А где остальные? – спросил капрал. – Ну те, что пили пиво тут недавно?

– Минут десять как ушли, – ответил Дионисио. – Не слышали, как хлопнула дверь?

– А вам все равно, что лапают вашу жену? У вас на глазах?

Дионисио пожал плечами.

– Пьяные не соображают, что делают. – Он засмеялся и с удовольствием вдохнул запах писко из рюмки. – А вообще-то, велика важность. Подарим ему десять минут счастья. Вы только посмотрите, как он наслаждается. Не завидно?

Пеон почти повис на донье Адриане. Он уже не танцевал, не двигался, только его руки блуждали по плечам, спине, груди и рукам женщины, а рот искал ее губы. Она не останавливала его, ее лицо выражало скуку и легкое отвращение.

– Ну и нажрался. – Литума сплюнул на пол. – Как я могу завидовать этой скотине?

– Животные счастливее нас с вами, господин капрал. – Дионисио засмеялся и опять превратился в медведя. – Они живут, чтобы есть, пить и спариваться. Они ни о чем не размышляют, у них нет забот. Это мы с вами несчастные, нас можно пожалеть. А он сейчас встречается со своим зверем, и посмотрите, как он счастлив.

Капрал подвинулся поближе к трактирщику, положил руку ему на плечо:

– Он упоминал о каких-то мерзостях, которые вы здесь вытворяли. Что он имел в виду? Что вы делали, чтобы предотвратить то, что все равно случилось? – Литума говорил медленно, отчетливо выговаривая каждое слово. – Что здесь было?

– Спросите его самого, господин капрал, – ответил Дионисио, двигаясь медленно и неуклюже, как медведь, выполняющий команды дрессировщика. – Если вы верите тому, что несет этот пьяница, то слушайте его и дальше. Разговорите его – он вам все выложит.

Литума закрыл глаза. В голове все закружилось, и в этот круговорот затянуло Томасито и Мече в тот самый момент, когда они обнимались и любили друг друга.

– Мне уже все равно, – пробормотал он невнятно. – Я уже закрыл лавочку. Мне прислали новое назначение. Уеду в верховья Мараньона и там забуду о сьерре. Я рад, что апу наслали уайко на Наккос. И что остановится строительство дороги. Благодаря апу я могу убраться отсюда. Никогда в жизни не чувствовал себя так погано, как здесь.

– Писко поможет вам узнать всю правду о себе. – Голос хозяина погребка звучал ободряюще. – Так бывает со всеми. Продолжайте, как начали, и скоро вы посетите своего зверя. Кстати, кто он? Ящерица? Или поросенок?

Пьяный пеон что-то крикнул, Литума повернулся в его сторону. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть от отвращения. Пеон распахнул свой тесный пиджак, расстегнул ширинку и обеими руками держал свой темный отвердевший член. Демонстрируя его донье Адриане, он заплетающимся языком выкрикивал:

– Полюбуйся, старушка! Стань на колени, сложи руки и скажи ему: «Ты мой бог». Не ломайся, ну!

На Литуму напал приступ смеха. И в то же время он едва сдерживал рвоту, а в голове, не переставая, проносились мысли о Мерседес. Неужто и впрямь это та самая пьюранка, которую он знал когда-то? Да разве возможны такие совпадения, прости, Господи?

Сеньора Адриана повернулась и направилась на свое обычное место. Там она опять облокотилась о стойку и с безразличным видом воззрилась на пьяного пеона с расстегнутой ширинкой. А тот, оказавшись в одиночестве в середине зала, удрученно созерцал свой член.

– Вы тут спрашивали о мерзостях, господин капрал, – сказал Дионисио. – Вот перед вами одна из них, полюбуйтесь. Видели вы что-нибудь мерзопакостнее этого закопченного члена?

Он насмешливо хмыкнул, донья Адриана засмеялась, Литума тоже улыбнулся из вежливости, хотя ему совсем не было смешно. Тошнота снова подступила к горлу – вот-вот его могло вырвать.

– Сейчас я уберу этого хмыря, – сказал он. – Уже поздно, его совсем развезло, он вам не даст покоя всю ночь.

– Обо мне не беспокойтесь, я привык, – сказал Дионисио. – Такие спектакли – часть моей работы.

– Сколько я вам должен? – спросил капрал, потянувшись за бумажником.

– Сегодня все за счет заведения. – Дионисио протянул ему руку. – Я вам не сказал, что мы завтра закрываем его?

– Тогда большое спасибо.

Литума подошел к пьяному, обхватил его за плечи и стал потихоньку подталкивать к двери:

– Пойдем-ка, выйдем на свежий воздух, приятель. Давай, давай.

Тот и не думал противиться. Уже на ходу он быстро застегнул ширинку.

– Конечно, господин капрал, – бормотал он, заваливаясь на бок. Если с людьми говорят по-человечески, люди понимают.

Снаружи их встретила ледяная темнота. Не было ни дождя, ни ветра, как в другие ночи, но температура сильно понизилась, и Литума чувствовал, что у бурильщика зуб на зуб не попадает, он дрожал, съежившись под своими одежками, которые, как смирительная рубашка, сковывали его движения.

– Ты, верно, ночуешь в бараке, уцелевшем от уайко, – сказал Литума, поддерживая его за локоть. – Я тебя провожу, дружище. Давай-ка возьмемся за руки, не то в этой темноте угодим в какую-нибудь яму и сломаем шею.

Они шли медленно, спотыкаясь о камни, толкая друг друга во мраке, который не могли рассеять мириады звезд и узкий серп луны. Неожиданно бурильщик остановился и, схватившись за живот, согнулся пополам,

– Тебя мутит? Поблюй – станет легче. Натужься, чтоб вся дрянь вышла. Я тебе помогу.

Бурильщик, скорчившись, содрогался от приступов рвоты, а Литума, стоя позади, сдавливал ему обеими руками живот, как он это обычно делал в Пьюре с непобедимыми, когда те перебирали в баре Чунги.

– Ты ко мне подкатываешься, – вдруг запротестовал пеон, с трудом выговаривая слова.

– Этого тебе, наверно, хочется, – засмеялся Литума. – Нет, мужчины меня не интересуют, мудак.

– Меня тоже, – промямлил пеон, все еще давясь от приступов рвоты. – Но в Наккосе все становятся гомиками, а то и похуже.

У Литумы забилось сердце: этого пеона тоже что-то грызло, он хотел от чего-то освободиться, искал, кому излить душу.

Бурильщик наконец выпрямился, с облегчением вздохнул.

– Вроде стало лучше. – Он сплюнул. – Собачий холод.

– Пробирает до костей, – согласился Литума. – Пойдем-ка поскорей.

Они снова взялись за руки и, спотыкаясь, с трудом вытаскивая ноги из грязи, побрели дальше, проклиная все на свете. Вскоре в ночной темноте они смогли различить еще более черное пятно – барак. Слышно было, как среди горных вершин свистит ветер, но здесь все было тихо и спокойно. Хмель у Литумы прошел, голова стала ясной, мысли четкими. Он даже забыл о Мерседес и Томасито, которые миловались сейчас там наверху, забыл и о Мече тех давних времен, когда видел ее в маленьком баре неподалеку от стадиона Пьюры. В голове кружились другие мысли и все более отчетливо вырисовывалось решение: «Я должен расколоть его».

– Покурим, приятель? – обратился он к пеону. – Перед сном?

– Вы останетесь здесь? – Бурильщик, похоже, тоже протрезвел.

– Неохота карабкаться вверх в такую пору. А кроме того, не хочу мешать влюбленной парочке. Думаю, в бараке найдется для меня свободная кровать.

– Не кровать, а топчан. Но все матрасы уже унесли.

До Литумы из глубины барака донесся храп. Бурильщик рухнул на первый же топчан справа от двери. Капрал зажег спичку и осмотрелся: рядом стояли еще два пустых топчана. Он сел на ближайший, раскурил две сигареты, протянул одну бурильщику и радушно сказал:

– Нет ничего лучше, как хорошенько затянуться перед сном, уже лежа в постели, когда начинаешь засыпать.

– Я могу хватить лишку, что и говорить, – сказал пеон. – Только я не дурак. – Литума видел, как заметался в темноте огонек сигареты, и ощутил запах дыма, который бурильщик пустил прямо ему в лицо. – Почему вы остались здесь? Что вам от меня надо?

– Узнать, что случилось с теми тремя, – тихо, почти шепотом, ответил Литума, сам удивляясь охватившему его страху: не упустит ли он сейчас последний шанс? – Не для того, чтобы арестовать кого-нибудь. Не для того, чтобы отправить подозреваемого в Уанкайо. Не по службе. А просто из любопытства, друг. Клянусь тебе чем хочешь. Что случилось с Касимиро Уаркаей, с Педрито Тиноко и Медардо Льянтаком, он же Деметрио Чанка? Расскажи мне, пока выкурим по последней сигарете.

– Ни за что на свете, – прохрипел в ответ пеон и шумно задышал. Литума услышал, как он возится на своем топчане. А вдруг сейчас вскочит и бросится вон из барака? Укроется у Дионисио и доньи Адрианы? – Можете меня убить. Можете облить меня бензином и чиркнуть спичку. Можете делать со мной все, что вы делаете с терруками. Все равно ничего не скажу.

– Я тебя и пальцем не трону, что ты, браток. – Литума говорил медленно, всячески подчеркивая дружеское расположение к пеону. – Просто ты мне расскажешь по-приятельски – и я уйду. А завтра ты покинешь Наккос насовсем, и я тоже. Каждый пойдет своей дорогой. И мы с тобой никогда больше не встретимся. Если расскажешь, нам обоим будет легче. Ты вытащишь эту занозу, что сидит у тебя внутри. И я тоже избавлюсь от занозы, что мучила меня все это время. Я даже не знаю, как тебя зовут. Расскажи только, что тут произошло. Чтобы мы оба спали лучше, ты и я, приятель.

Наступило долгое молчание, изредка нарушаемое храпом пеонов, спавших в глубине барака. По тому, как разгорался огонек сигареты, Литума мог следить за жадными затяжками бурильщика. От дыма, который тот выдыхал в его сторону, стало пощипывать ноздри. Литума немного успокоился. Появилась уверенность, что пеон сейчас заговорит.

– Их принесли в жертву апу, ведь так?

– Апу? – Пеон заерзал. Его нервозность передалась капралу, он почувствовал зуд во всем теле.

– Ну, эти духи гор, – принялся он растолковывать, волнуясь все больше. – Эти муки, амару, божки, дьяволы, как их там еще называют, которые живут в горах и навлекают всякие несчастья. Это им приносили жертвы, чтобы они не вызвали уайко? Чтобы пиштако не потрошили пеонов? Так или нет, говори!

– Я не понимаю на кечуа, – просипел бурильщик. – Никогда раньше не слышал таких слов. Апу?

– Нет, ты скажи, им приносили жертвы, чтобы избавиться от уайко и пиштако? – настаивал Литума.

– Медардо был мой земляк, я тоже из Андамарки, – сказал пеон. – Он представлял там администрацию, вот из-за чего он пострадал.

– Ты больше переживаешь за бригадира? – спросил Литума. – Других тебе не так жалко, как земляка. Что ж, это понятно. Я, например, больше всего жалею о немом, о Педрито Тиноко. А вы были друзья, ты и Медардо Льянтак?

– Знали друг друга. Он с женой жил наверху, на склоне горы, они боялись, что терруки пронюхают, что они теперь в Наккосе. Он ведь ускользнул от суда терруков. И знаете как? Спрятался в могилу. Иногда мы разговаривали с ним. Его тут постоянно пугали парни из Аякучо, Абанкая, Уанкавелики. Говорили ему: «Рано или поздно тебя сцапают». Или еще: «Ты тут живешь среди нас, и нам потом от твоих дел не отмазаться. Катись-ка лучше отсюда подобру-поздорову».

– Поэтому его и принесли в жертву? Чтобы не испортить отношения с терруками?

– Не только поэтому, – живо возразил бурильщик. Он часто затягивался и по-прежнему пускал дым в лицо Литуме, было похоже, что он снова захмелел. – Не только поэтому, будь оно все проклято.

– А тогда почему еще?

– Эти суки сказали, что терруки его казнят. А так как все равно надо было выбрать кого-то, то лучше было взять его, ведь смерти ему вроде бы так или иначе не избежать, он у терруков занесен в список.

– То есть ты хочешь сказать, нужно было найти кого-то, кем пожертвовать?

– Но все это был сплошной обман! – все больше негодовал пеон. – Разве мы после этого не остались без работы? И знаете, что они еще говорят?

– Что?

– Что мы не оказали полного уважения и поэтому вызвали недовольство. Эти говнюки сказали, что мы должны сделать кое-что похлеще. Понимаете?

– Прекрасно понимаю, – прошептал Литума. – Только что может быть хлеще, чем убить Альбиноса, или этого твоего бригадира, или беднягу немого ради каких-то апу, которых никто никогда не видел и никто толком не знает, существуют ли они вообще.

– Да убить это было бы еще ничего, – повысил голос бурильщик, и Литума подумал, что те, что спят в глубине барака, могут проснуться и заставить их замолчать. Или подкрадутся на цыпочках и заткнут бурильщику рот. А его самого за то, что он слышал то, что слышал, отведут к заброшенной шахте и сбросят вниз. – Мало ли людей убивают повсюду? Убить – это самое простое. Теперь это такая же пустяковина, как пойти облегчиться, разве не так? Нет, вовсе не убийство та заноза, что мучит здесь людей. Не меня одного, но и многих других, тех, кто ушел. Не убийство, а совсем другое.

– Что другое? – Литума похолодел.

– Этот вкус во рту. – Бурильщик перешел на шепот: – Он не проходит, сколько ни полощи рот. Я и сейчас его чувствую. На языке, на зубах. И даже в горле. И глубже, чувствую его в желудке. Будто только что перестал жевать.

Окурок обжигал Литуме палец. Он кинул его на пол, растоптал. Он понял, что ему сказал пеон, и не хотел знать больше.

– Так, значит, и это тоже. – Он ловил воздух открытым ртом, никак не мог вдохнуть.

– Даже когда я сплю, не могу от него избавиться, – говорил бурильщик. – Только когда пью. Вот почему я запил, стал алкоголиком. А мне нельзя пить, у меня открылась язва. Я испражняюсь с кровью.

Литума хотел вытащить другую сигарету, но руки дрожали, пачка упала. Он искал ее, шаря в темноте руками по сырому полу, усеянному мелкими камушками и обгорелыми спичками.

– Все в этом участвовали, все, и я тоже, хотя и не хотел, но тоже, – зачастил пеон. – Вот что меня мучит, вот от чего меня мутит – эти куски, которые я глотал.

Литума наконец нащупал пачку. Вытащил две сигареты. Сунул одну в рот, подождал, пока перестанут трястись руки. Зажег спичку, молча протянул раскуренную сигарету лежавшему пеону. Смотрел на тлеющий в темноте огонек, морщась время от времени от вонючего дыма.

– И ко всему прочему я боюсь спать, – снова заговорил бурильщик. – Стал трусом, а раньше ничего не боялся. Но что делать со снами? Если не напьюсь, всю ночь меня душат кошмары.

– Ты видишь себя – как ты ешь своего земляка? Это тебе снится?

– Себя-то я редко вижу во сне, – послушно стал объяснять пеон. – Только их. Как я вырезаю им яички, нарезаю ломтиками, пробую на вкус, будто это лакомство. – Литума почувствовал, что пеон снова скорчился, – видно, у него опять начался приступ тошноты. – А когда вижу себя – еще хуже. Эти двое являются ко мне и прямо руками выдирают мне яйца. И поедают их у меня на глазах. Поэтому уж лучше пить, чем видеть такое. А тут язва, чтоб ее. Да разве это жизнь? Провались все пропадом!

Литума резко поднялся.

– Надеюсь, это у тебя пройдет, приятель. – Он почувствовал головокружение и вынужден был опереться о топчан. – Желаю тебе найти работу там, куда ты идешь. Думаю, тебе будет нелегко. Вряд ли ты все скоро забудешь. И знаешь, что я тебе еще скажу?

– Что?

– Я жалею, что так добивался правды. Лучше бы я остался при своих подозрениях. А теперь я ухожу, а ты поспи. Мне, правда, придется провести ночь под открытым небом, не хочу мешать Томасито. Но я не хочу спать здесь, около тебя и тех пеонов, что там храпят. Не хочу проснуться завтра утром и увидеть твое лицо и разговаривать с тобой как ни в чем не бывало. Пойду на свежий воздух.

Спотыкаясь в темноте, он дошел до двери барака, распахнул ее и вышел наружу. В лицо пахнул ледяной ветер, и как ни был потрясен Литума, он залюбовался великолепным серпом луны и яркими звездами, блистающими в чистом небе над зубчатыми вершинами Анд.