"Кингсблад, потомок королей" - читать интересную книгу автора (Льюис Синклер)

23

Мистер Пратт заметил его рассеянность и игриво поддевал его: «Вы все о чем-то мечтаете, Нийл, не иначе как влюбились». Однако в эти дни душевного распутья Нийл по-прежнему оставался «одним из самых надежных среди наших молодых сотрудников», а Консультация для ветеранов исправно привлекала новых вкладчиков — демобилизованных, которые сейчас донашивали солдатские шинели, но впоследствии вполне могли стать акушерами, владельцами кафе-автоматов или фабрикантами кондитерских изделий.

Среди ветеранов, приходивших за советом, было до странности много негров, и Нийл с тревогой думал, не Райан ли их присылает, и не рассказал ли им Райан его тайну, и не грозят ли ему неприятности. Но спрашивать он не решался.

Все эти размышления были прелюдией к вечеру, который он провел среди цветных интеллигентов.

В пятницу вечером он уговорил Вестл взять машину, потому что он опять идет «на собрание ветеранов», а сам пешком и автобусом добрался до дома Джона Вулкейпа.

Эмерсон уже вернулся в свою часть, но Нийла встретили Джон, Мэри, Райан и Аш Дэвис с женой. Ко всеобщему удивлению, он приветствовал доктора Дэвиса как давнишнего друга, о котором страшно стосковался.

В светской непринужденности Аша Дэвиса, в золотом браслете часов на его гладком темно-коричневом запястье было больше от парижских бульваров, чем от Америки, а черные усики придавали ему сходство с французским артиллеристом. Ему пошел бы голубой мундир. Сослуживцы по лаборатории находили, что Аш, с его увлечением музыкой, теннисом и ботаникой, несколько чудаковат, но отдавали ему должное как прекрасному химику и большому специалисту по пластмассам. Он три года работал в лабораториях Парижа, Цюриха и Москвы и за это время почти успел забыть, что он Цветной, и стал считать себя Человеком.

Ему очень не хотелось возвращаться в «великую белую республику», однако он возвратился туда вполне сознательно. Его не прельщала жизнь изгнанника среди европейской богемы, за столиками кафе «Селект». Благодаря нехватке химиков, вызванной войной, он получил ответственную работу на комбинате Уоргейта. Он наивно вообразил, что сможет работать здесь всегда, и, решив, что довольно жить на чемоданах, они с Мартой купили уродливый коттедж в Кэну-хайтс и сверху донизу перестроили его.

Он жил содержательной, плодотворной и скромной жизнью, был очень привязан к Марте и к дочке Норе, но чувствовал себя немного одиноко. Вулкейпов и Ивена Брустера он уважал как борцов и честных людей, но их не тянуло к ученой и легкой беседе, которую он ценил превыше всего.

Марта — прелестная толстушка Марта с чистой темно-коричневой кожей — была дочерью негра-юриста из Кентукки. В колледже она увлекалась драмой и дочь свою назвала Норой в честь героини «Кукольного дома». Марта никак не могла усвоить, что ее муж — Нахальный Ниггер, Который Не Знает Своего Места. Для нее он был самым взыскательным ученым, самым благородным человеком, самым веселым собеседником и самым нежным мужем на свете.

Она очень старалась разубедить своих менее обеспеченных цветных сограждан в том, будто она и ее муж — попросту карьеристы. У бедняков были веские причины для таких подозрений. Они достаточно видели негров, которые, разбогатев на продаже эликсира для ращения волос или зазнавшись на теплых местечках в суде, забывали дедовские хижины и стремились втереться в так называемое Высшее Цветное Общество с его темно-кофейными красавицами и такими же лимузинами, его любовными интригами, продажными поэтами и белыми альфонсами в салоне мадам Нуар-Мозамбик и с охотничьими завтраками по всей форме — вплоть до красных курток и последующих отчетов в светской хронике (негритянских газет).

Но Нийл не знал о существовании Высшего Цветного Общества, столь нелюбимого Мартой Дэвис. Он заблуждался, как всякий неофит, считая, что негры не могут быть так же самодовольны и пошлы, как белые. А ведь они, несчастные, часто щеголяют и крахмальными манишками, и тридцатипроцентным раствором лондонского произношения, и вообще бывают не менее скучны, чем жители-Парк-авеню. Нийлу много еще предстояло узнать о цветных, а в свете этих откровений — и о белых.

Вулкейпы, Дэвисы и Нийл сидели в гостиной, безуспешно пробуя разные темы разговора и откладывая их одну за другой. Все были так вежливы, что всем было не по себе, но тут хлопнула дверь, в комнате появился человек с симпатичной физиономией комического актера, и все закричали: «А-а, Клем!»

Клем Брэзенстар, разъездной агент Городской лиги, был сыном черного бедняка-издольщика с низовьев Миссисипи, которому и фамилию-то дали по названию плантации. Клем никогда не учился в колледже. Книги (и сколько книг!) он доставал где попало, когда мальчишкой носился по всей стране, работая рассыльным, поваром, агентом по продаже удобрений, репортером, агитатором. Сейчас в его задачу входило подыскивать неграм более сносную работу, урезонивать черных фермеров, которые ленились изучать дизель-мотор и основы кооперации, а также (не по заданию лиги, а по собственному почину) отравлять существование белым ректорам колледжей, поощряющим дискриминацию негров. Он любил виски, китайские орехи, Толстого и бокс. Французскому языку от выучился в Марселе во время первой мировой войны и знал его недурно, на итальянском же и еврейском объяснялся лишь с грехом пополам.

В то время как Вулкейпы были «выцветшие» северяне, а коричневые лица Дэвисов вызывали в памяти арабов и сады Альгамбры, Клем Брэзенстар предстал перед изумленным Нийлом как воплощение того, что сеятели ненависти называют «черный тут с негритянского Юга». Это был человек с широкой, лукавой улыбкой, всегда появлявшийся неожиданно, как чертик из коробки. Он был черный, как ночь; черный и блестящий, как новый лист черной копирки; казалось, он черный не только снаружи, как Ивен Брустер, но до самых костей. Губы у него были красно-лиловые, ушные раковины черные снаружи и внутри, белки глаз отливали желтизной, и даже ладони были не розовые, а серые. Усмешка не сходила с его лица, особенно в серьезные минуты, потому что тогда он смеялся не только над другими, но и над самим собой.

Толстые губы его маленького рта то и дело насмешливо кривились, лоб собирался в беспокойные складки. Он был очаровательно безобразен, как бультерьер, но темная кожа его так сверкала, и держался он так весело и просто, что был прекрасен, как черный дрозд, раскачивающийся на стебле камыша.

В произношении его мешались Миссисипи, Гарлем и гнусавый Средний Запад. Он часто употреблял слово «ниггер» в применении к себе и к своим друзьям, но врагу никогда не разрешал произносить его безнаказанно. Многим он казался немыслимым, потому что это был абсолютно естественный и нормальный человек, не отягченный ни честолюбивым семейством, ни школьным образованием, ни счетом в банке.

— Знакомьтесь, это капитан Кингсблад, наш новый белый друг, и хороший друг, — сказал Джон Вулкейп.

Клем улыбнулся Нийлу улыбкой доброжелательного рабочего, и это вышло у него без малейшей натяжки. Улещать или поносить белых было для него таким же привычным делом, как подстегивать или одергивать черных.

— Привет, капитан. Ну-с, воинствующие братья мои, всегда приятно вернуться в Гранд-Рипаблик, в блаженный край, свободный от дискриминации. Еду я сейчас в автобусе, а рядом сидит этакая смазливенькая немочка со своим сынком-нацистом; вот он присмотрелся ко мне да как заорет: «Мама, смотри, какое черное чучело!» — а она вторит колоратурным сопрано: «Это бесопрасие, я напишу в автопусную компанию, как нас, американцев, вынуштают ездить вместе с такими и с сякими!»

Клем сиял, он громко смеялся над своей незадачей. Удивленному Нийлу предстояло узнать, что так повелось у самых закоренелых борцов за права негров. Ничто не смешило их больше, чем собственные злоключения.

Они не унывали, но из разговора с ними «новый белый друг» все лучше понимал, каким неприятностям подвержены пасынки Страны Свободы. Аш Дэвис спокойно рассказывал о пограничных штатах:

— Непоследовательность в дискриминации — вот что губит бедного Самбо. В одном городе на Юге он может свободно войти в любой магазин и пользоваться парадным лифтом, и жена его может примерить выбранное платье; а в другом, за каких-нибудь сорок миль, его ни в один приличный магазин не пустят, а если попробует войти — арестуют, и лифты, даже в учреждениях, отдельные для цветных и для белых. Годами мы, парии, покупаем на железной дороге журналы в зале для белых, а потом в один прекрасный день здоровенный полисмен арестовывает нас за то, что мы туда сунулись.

Понимаете, капитан Кингсблад, не только унизительность дискриминации нас бесит. Плохо еще то, что невозможно угадать, когда именно твой самый пустячный поступок — скажем, поклонился на улице монахине — сочтут преступлением и изобьют тебя до бесчувствия. Вот от этой неуверенности и бывает, что тихий, робкий человек хватается за бритву.

Есть, конечно, цветные братья, которые хвалят Юг, потому что там негры изолированы и кучка темнокожих коммерсантов может наживаться на всех прочих представителях «избранного» народа. Сейчас в негритянской прессе даже ведется полемика на тему о том, что лучше — ехать на Север, где тебя выморозят, или оставаться на Юге, где тебя сожгут. Но так или этак, а скорее всего тебе несдобровать.

Клем Брэзенстар вскричал:

— Это что же, опять, черт возьми, расовый спор на всю ночь? — и поудобнее уселся на кушетке, готовясь принять в нем участие.

— Меня увольте. Слышать больше не хочу о нашей проклятой расе! — заявил Райан Вулкейп и тоже устроился поудобнее.

Нийл сказал поспешно:

— Прежде чем вы оставите эту тему… — кто-то засмеялся, — …я хотел бы узнать ваше мнение о письме, которое я как-то давно получил от своего бывшего одноклассника, он служил на Тихом океане. Вы мне разрешите прочесть кое-что оттуда?

Их гмыканье, видимо, означало: «Разрешаем», — и он начал:

«Последнее время работаю военным следователем, работа поганая, и в результате сильно изменилось мое отношение к неграм. Их здесь очень не любят. Белый солдат более дружески настроен к представителям всякой другой расы, потому что у негров по отношению к белым солдатам нет того товарищеского чувства, какое связывает белых людей, а это очень важно там, где люди все время вместе. Среди негров безусловно есть прекрасные солдаты. Но в каждой военной тюрьме на одного заключенного белого приходится три негра — сидят за самовольные отлучки, за неподчинение приказам, сексуальные преступления, поножовщину, за кражи у других солдат, и все врут, врут без зазрения совести. И получается, что наши ребята, которые до войны не сталкивались с неграми, вернутся к гражданской жизни сильно предубежденными против них».

Нийл ожидал взрыва, но ответом ему было молчание, даже не очень взволнованное, а потом задиристый сержант Райан Вулкейп равнодушно объяснил:

— Ваш знакомый — типичный полицейский чин. Хорошие солдаты его не интересуют, его дело — выискивать плохих. Он и не слышал о бесчисленных цветных подразделениях, которые покрыли себя славой, — взять хотя бы семьсот шестьдесят первый танковый батальон. Но будьте уверены, он знает, какое впечатление производит анекдот, который подобные ему молодчики пустили гулять по всей Азии и Европе, — будто у каждого цветного есть хвост! Не это ли должно было вдохнуть в нас бодрое товарищеское чувство?

Все рассмеялись, а Клем Брэзенстар скомандовал:

— А ну слазь с трибуны, Райан, дай поговорить специалисту! Капитан, в том, что сказал этот молодой человек, есть доля правды, и чем больше этой правды, тем скорее вам, белым, следует предпринять что-то решительное для своей же пользы.

В прежнее время всякие дяди Томы возносили хвалу господу, если с ними обращались не хуже, чем со скотиной, но теперь не то. Наша молодежь читает книги. Поймите, Новому Негру нужны все права Нового Белого Человека — все без исключения, и теперь он их не выпрашивает — он будет за них бороться. Вы, белые Яго, создали революционную армию из тринадцати миллионов Отелло, мужчин и женщин. Вполне понятно, что цветные солдаты невежливы с белыми господами на войне, куда их послали, не спрашивая, хотят они этого или нет. Им ближе их собственная война.

Люди, которые, как я, выросли в лачугах без отхожих мест, возле грязных луж, где гнили отбросы и дохлые собаки, люди, которых обворовывали, как могли, и лавочники с плантации и скупщики хлопка, не давая даже взглянуть на их счета, — эти люди иногда крадут у тех, кто их постоянно обкрадывает. Какой рассадник преступлений создали вы, белые!

Сегрегация! Для всех — будь то Джон и Мэри, Аш и Марта или такой черный сапог, как я. Сегрегация. Мы, дескать, вроде свиней, и с людьми нам не место, — и после этого ваш приятель из военной полиции требует от нас дисциплины да еще товарищеских чувств.

Сегрегация! «Отдельно, но с теми же удобствами», — новые вагоны для белых и клоповники на колесах для счастливых ниггеров! Новые кирпичные школы для ваших ребят, — смотри снимки в воскресных газетах Атланты, — а для нас, для нашей детворы — некрашеные сараи, скамьи без спинок и никаких парт — пусть черные пащенки пишут у себя на коленях, если им обязательно нужно писать, в чем разумные люди далеко не уверены.

Сегрегация! Школьные автобусы для ваших драгоценных малюток, а наши и пешком пять миль протопают. Для вас — больницы с кафельными полами, а для нас — бойни. Работа — пожалуйста: самая тяжелая, самая грязная, самая опасная, а белые полисмены выдумывают для нас особые законы и сами выполняют функции и провокаторов, и судей, и палачей. И после этого ваш чувствительный одноклассник жалуется, что мы не доверяем ему наших заветных тайн! Ну, знаете ли!

И Клем расхохотался, ласково глядя на Нийла. И так же ласково заговорила, обращаясь к нему, Марта Дэвис:

— Мистер Кингсблад, белый южанин обязательно расскажет вам, что в детстве его лучшим другом был черный постреленок, который научил его пить водку и насчет всего прочего просветил. Никогда он, бедный, не расскажет вам, что дружил с черным мальчиком, прилежным и непьющим. Он и не знал, что среди цветных мальчиков бывают такие — он и по сю пору этого не знает!

А сколько милых, по-настоящему добрых южанок будут заботливо выхаживать чернокожую девушку, если она заболеет тифом, но почувствуют себя оскорбленными, если она вздумает изучать психологию.

На Юге нас угнетает не только прямая опасность — страх, что тебя линчуют, сожгут, изобьют. Об этом можно не вспоминать, разве что в душные ночи, когда зарницы полыхают, как выстрелы. Тогда лежишь в темноте, застыв, и прислушиваешься, и замираешь от ужаса, когда слышишь автомобиль, шаги, шепот, — от ужаса, что это идут белые, а они никогда не приходят с добром.

Но главное — не этот страх, а беспрестанные, как будто бы и незаметные щелчки. Всякие мелочи — а на Юге так ценятся мелочи: розы, и дедовская сабля, и стихи Ланье, и шумные споры о том, давить или толочь мяту для джулепа. Такие мелочи, как надписи: «Только для цветных», — чтобы загордившаяся негритянка вроде меня помнила, что она — нечистая.

После колледжа я год работала в школе на Крайнем Юге. Мне говорили, что белые любят, чтобы цветные учителя подавали пример детям и одевались особенно опрятно и чисто. У меня был маленький развалюшка-автомобиль, я сама покрасила его в белый цвет. Как-то в субботу я собралась в город и перед отъездом вымыла машину — она блестела, как зеркало, — и мне было очень приятно, что на мне новый белый костюм и белые туфли. И новые белые перчатки! Я вышла из машины около аптеки, а там стоял старый, страшный фермер — желтый, как червь, — так он подошел и нарочно выплюнул целую струю табачного сока прямо на дверцу моей чистенькой машины. А другие белые мужчины смеялись. Вот тогда я поняла, что над дверью в ад написано: «Только для цветных».