"Роковой самообман. Сталин и нападение Германии на Советский Союз" - читать интересную книгу автора (Габриэль Городецкий)

Предисловие

Немногие события XX века можно сравнить по значимости с операцией «Барбаросса». Она оказала огромное влияние на ход Второй мировой войны и ее последствия. В связи с пактом Молотова — Риббентропа и нападением Германии на Советский Союз вспоминаются анекдотичные эпизоды: Вячеслав Молотов, советский нарком иностранных дел, пьющий за успех вермахта после оккупации Польши в 1939 г.; генерал Гудериан, вместе с советским коллегой наблюдающий совместный парад Красной Армии и своих танковых соединений в Брест-Литовске в честь раздела Польши; последний состав с советскими промышленными товарами, отправленный на занятые Германией территории и встреченный в ночь на 22 июня 1941 г. гулом германских орудий^{1}. Эти эпизоды акцентируют внимание на так называемой теории «ножа в спину», поскольку пакт до сих пор воспринимается как наиболее очевидная и непосредственная причина Второй мировой войны. То, что всего два года спустя Германия и Советский Союз были вовлечены в войну беспрецедентных масштабов, исход которой обеспечил Союзникам победу над нацистской Германией, видимо, одна из иронических гримас истории.

Ступить на эту хорошо вспаханную почву меня побудила публикация в 1985 г. В.Резуном (более известным как Суворов), советским военным разведчиком-перебежчиком, серии статей, впоследствии переработанных в книги. Суворов изобразил Советский Союз в июне 1941 г. не жертвой, а злодеем. Он сделал абсурдное и безосновательное заявление: на протяжении 1939–1941 гг. Сталин тщательно готовился к революционной войне с Германией. Операция «Гроза» была назначена на 6 июля 1941 г., но сорвана нападением самого Гитлера на Советский Союз. Захватывающее открытие: проводя свою внешнюю политику, Сталин, как и Гитлер, следовал генеральному плану достижения мирового господства путем превращения Второй мировой войны в войну революционную^{2}.

Я скрестил шпаги с Суворовым сразу, как только он выдвинул свои идеи^{3}. Однако восторженный прием «Ледокола» в России и нежелание российских военных историков и специалистов по истории дипломатии ответить ему заставили меня опубликовать в Москве развернутое опровержение под названием «Миф "Ледокола"»^{4}. Как бывший мастер дезинформации в ГРУ, Суворов использовал тот факт, что рассматриваемый период окружен мифами и ложными слухами, большая часть которых распространялась в свое время намеренно. Впоследствии они были некритически восприняты некоторыми историками, не только из-за недостатка достоверной информации, но и по причине политической поляризации в эпоху холодной войны, поощрявшей подобный подход. Популярность, завоеванная поверхностным и лживым творением Суворова в России и многих странах Запада, показала, что самая старая и навязшая в зубах ложь — всегда самая живучая. Его книги возрождают старые мифы, последовательно и намеренно нагромождают препятствия на пути к истине, вульгаризируя сложную ситуацию.

Процесс формирования нации, особенно с использованием революционных средств, всегда обрастает мифами. Официальный культ Великой Отечественной войны в Советском Союзе породил и всячески прокламировал общепринятую версию истории войны^{5}. Пять десятков лет официально санкционированные воспоминания о войне являлись главной связующей силой в коллективной социальной памяти советского народа. Они скрывали преступления Сталина, прославляя его вклад в победу, и позднее использовались Хрущевым и коммунистическим руководством, чтобы завоевать общественную поддержку. В результате история войны превратилась в причудливую смесь фактов, лжи и «белых пятен», заслоняющих от народа истину. По очевидным причинам эпоха пакта Молотова — Риббентропа и катастрофического начала войны больше всего претерпела от советских историков. Святыня была столь неприкосновенна, что пала последней после развала СССР. Пала, однако, от рук иконоборцев, которые, в пылу развенчания мифов, создали столь же искаженную и политизированную картину войны. В итоге «белые пятна» заполнились ложными теориями (суворовская — яркий тому пример), принятыми как новое евангелие. Суворовские взгляды не заслуживали бы серьезных академических комментариев, если бы их обнародование не совпало по времени с началом Historikerstreit^{6}, яростных дебатов о смысле и ходе германской истории^{7}. В общем и целом суворовские аргументы подкрепляли аргументы Нольте в пользу рациональности и закономерности политики нацистской Германии. Если Сталин в самом деле замышлял «освободить» Центральную Европу, то решение Гитлера воевать с Советским Союзом не может больше рассматриваться как осуществление идеологических клише «Майн Кампф», или стратегическая глупость, или слишком поспешный акт агрессии. В Германии «Ледокол» помог профессорам Нольте, Хоффману, Мазеру и Посту «простить» Гитлеру поход на Восток как упреждающий удар. Война оправдывается германскими геополитическими интересами и угрозой, которую ненавистный сталинский режим представлял для Германии и цивилизованного западного мира^{8}. Австрийский историк Эрнст Топич пошел еще дальше, заявляя в своей книге «Сталинская война», что Вторая мировая война «была по сути советской атакой на западные демократии, в которой Германия… послужила лишь военным суррогатом»^{9}. И для новой историографии, и для сути дебатов в целом общей является неспособность привести хоть какое-то новое доказательство в подкрепление подобных утверждений. Разговор сводится, по существу, к теоретическому анализу советской внешней политики накануне войны и обнаруживает жесткую идеологическую заданность.^{10}

Когда я писал опровержение на суворовский опус, меня все меньше и меньше удовлетворяла обширная литература о пакте Молотова — Риббентропа и операции «Барбаросса» в целом. Стало ясно, что, развернув дебаты вокруг второстепенного вопроса об упреждающем ударе, Суворов отвлек историков от вопросов фундаментальных. Из них главный, до сих пор ускользающий от их внимания, — какое-либо убедительное объяснение решения Гитлера напасть на Советский Союз. Различный политический климат, по-видимому, порождает разные истолкования. Данный вопрос никоим образом не является центральным в моей книге, и я не претендую на то, чтобы вынести окончательное суждение по этому поводу. Однако, сопоставляя недавно открытые советские архивные источники с германскими, можно было бы восстановить документально подтвержденную последовательность событий, раскрыв обстоятельства, приведшие Гитлера к принятию Директивы 21 в декабре 1940 г.

Главная задача этой книги — освещение политики Сталина накануне войны. После более полувека исследований сталинская политика все еще остается, по словам Черчилля, «тайной, покрытой мраком». «Тоталитарная модель», построенная в эпоху холодной войны, чтобы спроецировать на нового противника вражду, испытываемую к прежнему, ничего не объясняет. Все, на что способны ее приверженцы, это до упора настаивать на родстве марксизма с нацизмом^{11}. Почти полное отсутствие сведений о сталинских замыслах и стратегии накануне войны заставляет историков или подозревать его во всех смертных грехах, или соглашаться с Черчиллем в том, что Сталина и его генералов следовало бы гнать как «плохих работников Второй мировой войны, которых обвели вокруг пальца по всем пунктам: в стратегии, политике, способности предвидеть будущее»^{12}. Скупые свидетельства, появившиеся вскоре после смерти Сталина, исходили от военных. Маршалы воспользовались своим могущественным положением после прихода к власти Хрущева, чтобы снять с себя ответственность за катастрофу 22 июня и свалить всю вину на Сталина. Но обильные военные мемуары — книги и статьи — рассматривали события сугубо с военной точки зрения^{13}. В дальнейшем акцент на теоретический фундамент и ментальные корни конфликта увел дебаты в сторону от реальных предвоенных событий. Не делалось серьезных попыток проследить изощренную политическую игру, затеянную Сталиным и связанную с его военной стратегией и политическим видением ситуации. Отсутствие четких сведений о сталинской политике в итоге завело историков в тупик^{14}.

Главное достоинство данной книги — последовательный анализ сталинской политики накануне германского вторжения, не только бросающий вызов общепринятым интерпретациям, но и рождающий совершенно новое освещение событий. За исключением вводной статьи, в книге не идет речь о переговорах, приведших к заключению пакта Молотова — Риббентропа, и немедленных откликах на него; беспринципное использование секретных протоколов с достаточной полнотой рассмотрено за последние несколько лет. В центре внимания — год, предшествовавший войне. Серьезный недостаток большинства работ по военной истории и истории дипломатии этого периода — изучение его вне связи с общим контекстом событий. Редко вспоминают, что всего лишь за год Европа подверглась величайшим политическим изменениям в своей истории. Каждое из этих изменений, начиная с Норвегии и Дании на севере, затем вторжения в Нидерланды и Францию и до проникновения на Балканы, непосредственно сказывалось на советской политике. Когда, в конце концов, разразилась война титанов, она стала отправной точкой для историографии, заслонив предшествовавшую ей политическую драму.

Основным недостатком, который призвана устранить эта книга, всегда была тенденция исследовать данный эпизод на основе германо-советского сотрудничества в 1939–1941 гг. Анализируя политику Сталина лишь в контексте германо-советских отношений, историки упускали из виду столь же сложные и важные отношения с Британией, а также с Турцией и Балканскими странами^{15}. Этот недостаток усугубляется неспособностью свести в единый фокус различные географические и тематические аспекты. Мало кто станет отрицать, что вся деятельность Генерального штаба, Коминтерна, Центрального Комитета и Наркоминдела направлялась из Кремля. Хотя какая-то степень разномыслия дозволялась в верхах, где постоянно выдвигались альтернативные варианты, окончательное решение всегда оставалось за Сталиным. А с середины мая 1941 г. Сталин и формально получил право на это, став Председателем Совета Народных Комиссаров; в качестве такового он имел полный доступ и к военным, и к дипломатическим делам. Ярким примером сложности процесса принятия решений служит ход рассмотрения предложения генерала Жукова о контрнаступлении с целью предупредить усиление немецких войск в мае 1941 г. Сталин оценивал его на фоне слухов о неминуемой германо-советской войне, таинственного перелета Рудольфа Гесса в Англию несколькими днями раньше, потерь, понесенных Югославией и британской армией на Балканах и в Северной Африке, и недавно подписанного пакта о нейтралитете с японцами, не говоря уже о невразумительных предложениях, сделанных графом Вернером фон Шуленбургом (германским послом в Москве) в попытке избежать войны. Увеличив поле обзора и анализируя нападение Германии на Советский Союз в более широких географических, военных, стратегических и политических рамках, я смог найти некоторые недостающие ключи к поведению Сталина накануне войны.

Отличительная черта данного повествования в том, что оно основывается на множестве преимущественно неопубликованных или опубликованных недавно материалов из различных государственных архивов. В последнее десятилетие, с объявлением гласности, хлынул неиссякающий поток информации, проливающей новый свет на события, приведшие к войне^{16}. Кажется непостижимым, что вплоть до 1990 г. Горбачев в Москве официально отрицал даже существование секретных протоколов к пакту Молотова — Риббентропа^{17}. До сих пор большинство работ по операции «Барбаросса» основывалось исключительно на германских источниках. Лишь в нескольких недавно появившихся трудах использованы опубликованные в Москве подборки документов^{18}, но пока никто не обратился к обширным архивным собраниям. Не пользовались ими достаточно широко и российские ученые, так как в новых работах по данному предмету есть тенденция сужать поле исследований, фокусируя внимание на отдельных темах.

Ценой неимоверных усилий я добился доступа к огромному количеству архивных источников в российском Министерстве иностранных дел и Генеральном штабе и получил обширные подборки документов НКВД и ГРУ. Материалы МИДа включают бумаги В.Молотова, его заместителя А.Вышинского, И.Майского, советского посла в Лондоне, и В.Деканозова, советского посла в Берлине. Я пользовался также материалами посольств Балканских стран за этот период, их в министерстве оказалось больше всего.

Прискорбно для историка, что сталинский террор отбил у представителей советской политической элиты охоту не только вести дневники, но и вообще выражать свои мысли на бумаге. Те, кто не мог противиться искушению или нашел убежище за границей, прекрасно сознавали свою уязвимость. Бесспорно, унизительно было, например, для Майского по своей собственной инициативе пересылать перед отъездом вместе с Иденом в Москву в конце 1941 г. свой дневник на просмотр Сталину с таким сопроводительным письмом:

В результате весьма трудно выделить человеческий фактор, столь существенный для политической культуры России, в отличие, например, от наполненной личностями яркой картины политической жизни Лондона, предстающей перед читателем. В подробном и обстоятельном дневнике Майского, впервые широко цитируемом в данной книге, в подборке личных бумаг я смог уловить лишь некоторые отблески, как, например, стычка между Жуковым, Тимошенко и Сталиным на заседании Политбюро в середине июня 1941 г. Я также использовал наиболее интересные мемуары военных деятелей и дипломатов, указанные в библиографии; мало шансов, что существует или появится в будущем еще материал такого рода. Все это дополнялось исчерпывающим анализом широкого спектра публикаций документальных материалов. К несчастью, многие собрания документов, с которыми я мог работать вскоре после 1991 г., потом снова были закрыты для исследований. Архивные поиски в России все еще зависят от прихоти начальства и бюрократических игр, отодвигающих на второй план собственно исследовательский процесс. Я из принципа отказывался платить за архивные материалы сверх установленных расходов на фотокопирование. Я добывал наиболее интересные сведения в ходе бесконечных поездок в Москву, упорно торгуясь и упрашивая. Одна из типичных препон — решение ГРУ засекретить все шифротелеграммы за 1941–1950 гг., что, например, сильно обеднило второй том официального российского издания документов по советской внешней политике (Документы внешней политики. 1940 — 22 июня 1941).

Меня это решение лишало материала, охватывающего последние шесть месяцев перед войной. К счастью, я успел увидеть большинство шифротелеграмм до того, как оно вступило в силу, к тому же я располагал более пространными протоколами встреч из архивов различных посольств.

Что касается военной стороны вопроса, собранный материал включает весь спектр документов военной разведки, попадавших на стол Сталина накануне войны: подробные сводные рапорты, поступавшие раз в две недели с осени 1940 г., резюмирующие рапорты начальника Управления военной разведки и рапорты военных атташе. Я сверялся также со стенографическими отчетами чрезвычайного военного совета Верховного командования в декабре 1940 г., отчетами о военных учениях в январе 1941 г. и полным собранием приказов Генерального штаба. Мной была изучена широкая подборка документов, касающихся подготовки Красной Армии к войне. Кроме того, мне удалось добыть некоторые важные сведения в Архиве Президента РФ, который, к несчастью, практически закрыт для регулярных исследований. В высшей степени информативными оказались протоколы Коминтерна, и особенно дневник его председателя Димитрова, с болгарским вариантом которого я ознакомился. Димитров был тесно связан со Сталиным и оставил беспристрастное описание некоторых заседаний Политбюро. Помимо этого мне посчастливилось увидеть многие бумаги из архива российской Службы безопасности, дающие великолепную возможность заглянуть за кулисы. Среди них, inter alia^{20}, несколько перехваченных телеграмм из Москвы, копии телеграмм Криппса, добытые в Лондоне с помощью членов «Кембриджской пятерки», депеши от различных групп в Берлине, а также материалы по делу Гесса, из которых Дж. Костелло смог использовать лишь несколько документов в своей работе (Ten Days to Destiny. The Secret Story of the Hess Peace Initiative and British Efforts to Strike a Deal with Hitler. New York, 1991).

В книге широко представлены материалы британских архивов: Форин Оффис, Архива Премьер-министра, Генерального штаба, военной разведки и многих других учреждений, а также личных архивов. Но истинной жемчужиной моей коллекции стали болгарский и югославский архивы, до сих пор не использовавшиеся западными учеными, дающие, в сопоставлении с германскими и советскими документами, полную картину схватки за Балканы и проливающие новый свет на цели и амбиции Сталина. Сверх того, я работал с материалами, относящимися к Советскому Союзу, на Кэ д'Орсэ. Шведский посол в Москве В. Ассарассон был одним из немногих людей, пользовавшихся доверием германского и итальянского послов, и его отчеты и другие бумаги, хранящиеся в Шведском государственном архиве, — золотое дно для историка.

В России мне помогали многие коллеги. Выражаю особую благодарность и признательность покойному генералу Дмитрию Волкогонову, неизменно оказывавшему мне поддержку в поисках новых сведений и материалов. Неоценимым источником информации, критиком и помощником был профессор Лев Безыменский, известный российский историк, переводчик Жукова во время войны и бывший главный редактор «Нового времени». Особая благодарность господину Петру Стегнию, начальнику Историко-документального управления российского Министерства иностранных дел, за предоставленные мне фотографии и постоянную помощь при работе в архиве. Генерал-майор В.А.Золотарев, директор Института военной истории, и подполковник В.Н.Вартанов любезно позволили мне ознакомиться с фрагментами своего богатого собрания документов.

Постоянно помогал мне проф. Джон Эриксон, старый друг и непревзойденный специалист по советскому военному планированию накануне войны. Я много выиграл от наших поучительных бесед и товарищеских отношений. Благодарю за большую помощь, оказанную мне, подполковника Дэвида М. Гланца из Форт Ливенуорт, Канзас. Генерал д-р Шимон Наве, специалист по советской военной доктрине, вдохновенный, оригинальный мыслитель и мой близкий друг, с большим терпением и энтузиазмом знакомил меня с самыми изощренными новшествами генералов Триандафилова и Тухачевского в этой области в 30-е гг.; он также помог мне разобраться с различными военными вопросами, требующими профессиональной экспертизы.

Первый вариант этой книги был написан в Колледже Св. Антония (Оксфорд). Выражаю особую благодарность моим друзьям: Тимоти Гартону Эшу, Энн Дейтон и Гарри Шукмену за их советы и поддержку, а также м-ру Ивераку Макдональду, бывшему политическому редактору «Тайме», делившемуся со мной своими яркими и проницательными наблюдениями по поводу рассматриваемого периода. Я благодарю директора и членов колледжа за интерес, проявленный к моей работе, и восхитительную атмосферу, способствовавшую рождению книги. Покойный Ф.Х.Хинсли и д-р Зара Стейнер из Кембриджского университета читали первый вариант рукописи и посоветовали внести ряд существенных поправок. Сэр Морис Шок, бывший ректор Линкольн Колледжа (Оксфорд) любезно предоставил мне доступ к личным бумагам и дневнику сэра Стаффорда Криппса (британского посла в Москве накануне войны) и поделился многим из своих обширных знаний в области британской политики.

Выражаю особенно горячую личную признательность д-ру Борису Морозову, моему коллеге по Центру Каммингса в Тель-Авивском университете, постоянно помогавшему мне в мучительном процессе поисков необходимых, но часто неуловимых материалов в Москве. Я очень благодарен Асе Лев, сделавшей очень много в процессе редактирования русского варианта книги. Многим обязан я д-ру Петре Маркванд-Бигман, прилежной сотруднице в исследовании германских аспектов темы. Я также очень признателен Марине Низник, участвовавшей в редактировании русского текста. Проф. Михаэль Конфино, зажегший во мне интерес к изучению России 30 лет назад и первым посвятивший меня в суть «восточного вопроса», любезно согласился помочь с переводом некоторых болгарских документов. Д-р Рафаэль Ваго из Центра Каммингса помогал переводить румынские источники, особенно недавно изданное собрание телеграмм Г.Гафенку, румынского посла в Москве. Он также помог мне найти путь в запутанном балканском лабиринте. Выражаю благодарность д-ру Рональду Цвейгу и проф. Дану Динеру, моим коллегам и друзьям из Тель-Авивского университета, внимательно прочитавшим окончательный вариант рукописи и сделавшим ряд проницательных замечаний.

В заключение хочу сказать, что особенно обязан моей жене Сью, читавшей рукопись и дававшей мне ценные советы, основательно повлиявшие на окончательный вариант книги. Она, равно как и мои сыновья Джонатан и Дэниел, часто страдали от недостатка у меня времени, потраченного на исследования и написание книги, и я надеюсь, что книга эта хоть немного вознаградит их.