"Всегда в строю (Записки израильского офицера)" - читать интересную книгу автора (Иерухам Кохен)

Глава четвертая СНОВА В СИРИИ И ЛИВАНЕ

В 1943 году, в разгар 2-й мировой войны, националисты Сирии и Ливана стали требовать от «Свободной Франции» гарантий предоставления им обещанной независимости. Они опасались, что после победы над Германией Франция не станет торопиться с выполнением своих обещаний. В 1945 году, когда кончилась война, англичане довольно быстро передали управление в руки сирийских и ливанских властей, а Франция все еще удерживала за собой командование армиями Сирии и Ливана. Отношения между этими странами и Францией обострились. Несомненно, позиция английского представителя в странах Леванта генерала Спирса поощряла арабских националистов, начавших вооруженную борьбу против французских властей. В ответ французы ускорили темпы доставки подкрепления и начали кампанию карательных операций, которая достигла апогея в мае 1945 года, когда французская армия под прикрытием артиллерии и авиации оккупировала Дамаск, предварительно разрушив много общественных зданий, в том числе и здание парламента. Руководство Сирии и Ливана решило принять французский ультиматум. Но тут события приняли неожиданный оборот. Английская бронетанковая колонна вступила в Дамаск, чтобы предъявить ультиматум французам, которые оказались вынужденными вывести свои войска из города и временно передать управление англичанам. Таким образом фактически был аннулирован мандат Франции на Сирию и Ливан, действовавший в течение двадцати пяти лет. Французы хотели отомстить англичанам — в один прекрасный день иерусалимский муфтий хадж Амин аль Хусейни, находившийся в тюрьме во Франции как военный преступник, «бежал» и прибыл в Египет.

Сведения, доходившие от работавших в Сирии и Ливане на нелегальную алию, возбуждали опасения относительно возможной кровавой расправы над евреями, открыто радовавшимися победе союзников во 2-й мировой войне. Возвращения муфтия на Ближний Восток усилило подстрекательства арабских националистов против евреев.

Первого мая 1945 года меня вызвал к себе Шаул Авигур, возглавлявший Мосад ле-Алия Бет (нелегальной алии). На меня была возложена новая обязанность — организация групп самообороны, которые могли бы в случае необходимости преградить путь погромщикам в еврейских кварталах. Мне было сказано, что уже несколько месяцев в Сирии и Ливане находится палмаховец Сасон Новик из поселения Мицпе в Нижней Галилее, который передаст мне задание.

Снова я взял свой походный рюкзак и в одну из майских ночей пересек границу вблизи Ханиты. На следующий день я был в Бейруте, который успел хорошо изучить во время пребывания там в 1941 — 43 годах. Я встретился с Сасоном, а он связал меня с руководителями еврейской молодежи в Ливане. Для знакомства со мной были приглашены наши люди из Дамаска; Сасон вынужден был срочно вернуться в Эрец-Исраэль. Из беседы с ним я понял, что в изменение первоначального замысла моя роль не должна ограничиваться ролью инструкторов из местных евреев. Мы передали Игалу Аллону, который был ответственным за организацию работ в арабских странах, наше предложение относительно создания в Эрец-Исраэль лагеря для подготовки еврейской молодежи из Сирии и Ливана. Как только предложение было одобрено, я набрал группу парней и мы отправились нелегальным путем в Эрец-Исраэль.

В этот же период представители Мосада ле-Алия Бет, находившиеся в Сирии и Ливане, поддерживали тесные связи с офицерами пограничной охраны в районе Мардж-Аюна, к северу от Метуллы. Я отправился первым в машине сопровождавшего меня ливанского офицера пограничной охраны. За нами на расстоянии двух километров следовал автобус с двадцатью молодыми людьми. К 12 часам ночи мы подъехали к Тель эль-Нахас, пограничному пункту к северу от Метуллы. Нас ожидал неприятный сюрприз: мы наткнулись на контрольную преграду. Командующий ливанскими пограничными частями решил устроить проверку без предупреждения именно здесь и именно в ночь с субботы на воскресенье. Мой мозг лихорадочно заработал, и я решил принести себя в жертву, чтобы открыть путь для автобуса и дать ему возможность попасть в Эрец-Исраэль. Я попросил офицера, сопровождавшего меня, сказать на контрольном пункте, что я бродяга и он подобрал меня недалеко отсюда и спешит доставить на пограничный пункт в Тель эль-Нахас. Командир контроля поехал с нами, а автобус, как я и предполагал, беспрепятственно доехал до границы близ киббуца Мисгав-Ам. Пассажиры автобуса и не предполагали, какой они подвергались опасности. Прибыв в условленное место, они отправились к границе. Там ожидала группа Палмаха и доставила их в тренировочный лагерь.

Меня допрашивали всю ночь. На следующее утро меня перевели в тюрьму, находившуюся в древней крепости в Мардж-Аюне, и заперли в подземной камере, к которой вели сорок ступенек. Хотя у меня уже был опыт сидения в тюрьмах, я содрогнулся при виде этой камеры. Свет никогда не проникал туда. При керосиновой лампе я сначала не мог ничего разглядеть. Вонь стояла невероятная. Только после того, как я немного пришел в себя и глаза привыкли к темноте, я смог приступить к осмотру окружающего.

Величина камеры была три метра на четыре, что было рассчитано на двух-трех человек. Треть пространства была отведена параше — гнусному ведру для отправления нужды, которое опорожняли раз в сутки. В оставшейся части камеры расположились одиннадцать человек: кто валялся на полу, кто сидел, подтянув колени. Я не знал, где найти место, но было ясно, что как новичку мне достанется место вблизи ведра. Я боялся, что долго не утерплю. К великому счастью, вероятно благодаря моей «интеллигентской» одежде, ко мне на помощь поспешил заключенный-ветеран, который отрекомендовался старостой. Он освободил для меня место рядом с собой, как будто желая меня опекать. Несколько часов я просидел, потрясенный положением, в котором оказался, и лишь изредка отвечал на вопросы. Мои новые друзья все время пытались «утешить» меня и говорили, что мне вынесут строгий приговор. Мое угнетенное состояние было небезосновательно. Тот, кто сидел в тюрьмах Сирии и Ливана, знал, что подвал крепости в Мардж-Аюне — самая страшная из них. Заключенных там больше месяца не держали. Однажды иракского еврея, арестованного при переходе границы между Ливаном и Эрец-Исраэль, приговорили к двум месяцам заключения в этой тюрьме; он не вынес этого и умер.

Ливанский офицер, который был со мной при аресте, немедленно сообщил нашим в Бейруте о случившемся. На следующий же день утром, мне передали, что ко мне пришел адвокат и ждет меня наверху. Я тотчас же вынырнул из преисподней, чтобы увидеть свет солнца и голубое небо.

Адвокат полагал, что меня приговорят к шести месяцам заключения. После соответствующего «разговора» адвоката с судьей я был приговорен всего к двум месяцам заключения. Усилия моего адвоката, направленные на то, чтобы перевести меня немедленно в другую тюрьму, не увенчались успехом. Он обещал, что, вернувшись в Бейрут, снова займется моим делом. Меня опять отвели в подземную камеру. Товарищи по тюрьме радовались тому, что мне вынесли легкий приговор. Я не сомневался, что мои друзья в Бейруте сделают все, чтобы облегчить мою участь.

Вопрос «питания» заключенных не особенно волновал тюремное начальство. Питьевой воды давали достаточно — и хватит, а ежедневный рацион состоял из трех лепешек и пригоршни гнилых фиг, собранных тюремщиками под фиговыми деревьями во дворе крепости. Деньги, ассигнованные на содержание заключенных, тюремщики преспокойно опускали себе в карман. Естественно, что когда на следующий день по ту сторону решетки нашей камеры появился хозяин «знаменитого ресторана в Мардж-Аюне» и возвестил, что в соответствии с указанием адвоката я могу заказывать какую мне заблагорассудится еду, душа моя обрела покой. Каждый день я брал лук, помидоры, сыр и оливки для всех товарищей по камере. Лук в тюрьме — вещь редкая и драгоценная, для нас он был лучше сочного апельсина. Мне купили даже матрас, и благодаря покровительству старосты я был освобожден от обязанности выносить парашу.

В тюрьме утрачиваешь чувство времени. Мы не знали, что там наверху ночная тьма или свет в разгаре дня. Мы просыпались в 7–8 часов вечера и вели себя так, как будто наступило утро. Зажигали керосиновую лампу, ели, разговаривали и иногда даже пели. Правда, мы просыпались не по доброй воле: над нами одерживали победу блохи. Винить нас в этом нельзя — они превосходили нас численностью.

Две недели, проведенные мной в камере, показались мне двумя годами. Но я не сомневался ни минуты в том, что мои друзья в Бейруте не жалеют сил, чтобы вытащить меня из этой ямы. И вот, однажды утром меня перевели в городскую тюрьму Сайды. Выйти на свет было невыносимо трудно. Эта тюрьма, построенная на берегу моря, показалась мне после Мардж-Аюна санаторием.

В Сайде я тоже был на особом положении, так как получал индивидуальное питание. Тут мне пришлось молиться вместе с товарищами по камере по мусульманскому обычаю пять раз в сутки. Во время моего пребывания в этой тюрьме, был мусульманский праздник жертвоприношения, и у меня о нем остались самые хорошие воспоминания. Праведные мусульманские женщины появлялись в коридорах тюрьмы и раздавали сладости и фрукты заключенным. Помню, тогда же наступил еврейский праздник Рош ха-Шана. Я утешал себя тем, что, отмечая праздник жертвоприношения, в душе праздновал Рош ха-Шана.

Между тем был подготовлен план моего побега. Товарищи, которые находились в Бейруте, выполнили операцию без каких-либо накладок. В час посещения заключенных я вышел через главный вход под самым носом полицейских. В этот же день к вечеру я приехал в Бейрут. Мы с товарищами решили, что из осторожности лучше мне в тот же вечер уехать на несколько недель в Эрец-Исраэль. По просьбе товарищей — людей Мосада ле-Алия Бет вместе со мной должны были ехать человек пятнадцать евреев из Ирака, которые уже привлекались к суду за попытку нелегально проникнуть в Эрец-Исраэль и два месяца находились в бейрутской тюрьме. Попадись они снова, их посадили бы в тюрьму на два года и выдали бы иракским властям. Тут требовалась особая осторожность.

В тот же вечер мы выехали на машине по прибрежному шоссе Бейрут-Хайфа. Учитывая, что в тюрьме обнаружат мое исчезновение и тогда полиция расставит контрольные пункты на шоссе, а в районе Сайды — засады, мы обогнули Сайду и поехали немощеной дорогой. Проехав несколько километров, мы вернулись на центральное шоссе. Вдруг мы заметили полицейских, подававших нам знаки остановить машину. Наш шофер — опытный в перевозке нелегальных пассажиров, очень хорошо знал, что ожидает его и нас, попадись мы властям. Не долго думая, он замедлил ход, вводя в заблуждение полицейских, решивших, что машина вот-вот остановится, и вдруг пустил ее прямо на них на полной скорости.

В последнюю минуту ошеломленные полицейские успели отскочить в сторону. Шофер погасил фары и с головокружительной скоростью понесся на юг. За нами раздавались выстрелы. Подъехав к Сайде, мы вышли из машины, чтобы дальше добираться пешком по горам до установленного места встречи на границе. Продолжать путь на машине не было смысла. Чтобы сбить со следа преследователей, наш шофер вернулся тем же путем в Сайду. Мы договорились, что, приехав в свою деревню, он пошлет людей к месту встречи.

Только после того, как я вышел из машины, я узнал, кто находился со мной в машине. Это были пожилой мужчина, три старые женщины и одиннадцать детей от двух до пятнадцати лет. С ними мне предстояло пройти ночью 17 км по горной лесистой местности, без еды и без воды. Часов в 10 вечера мы пустились в путь. Мои подопечные не привыкли к таким переходам, мы продвигались со скоростью один километр в час. После часа пути мы делали привал. Под утро я позволил всем поспать два часа, а сам стоял на вахте. Утром мы продолжили путь, старики то один, то другой теряли сознание. На одном из переходов два араба с ружьями в руках преградили нам путь. Сразу было ясно, что это не просто грабители. Это были друзья нашего шофера, которых он послал, чтобы ограбить нас до того, как мы встретимся с проводником наверху, на тропинке. Арабы грозились выдать нас пограничникам, если мы не отдадим им все деньги. В соответствии с лучшими арабскими традициями шантажа в определенный момент появился «пораженный» проводник и начал играть роль посредника. Из-за безвыходного положения мы покорились, однако я решил, что окончательный расчет с ним и со всей бандой я произведу в Ханите, когда буду расплачиваться с проводником за услуги. Он принес нам еду и воду. Немного отдохнув, мы снова пустились в путь. Лишь в 4 часа дня обессиленные мы дошли до Ханиты.

На следующий день я отправился в Микве-Исраэль, где находился тренировочный лагерь молодежи, направленной из Сирии и Ливана. Снова на мою долю выпало участвовать в их подготовке, главным образом в обучении диверсионным актам и пользованию стрелковым оружием. Результаты были удовлетворительными, курсанты могли справиться с поручениями, которые им предстояло выполнять, и мы отправили их снова нелегальным путем туда, откуда они были присланы.

Я возвратился в Бейрут. Поменял квартиру и, конечно, изменил внешность. Я придерживался строжайших правил осторожности из-за обязанностей, которые были на меня возложены на этот раз, избегал встреч с местными евреями, даже не появлялся в еврейских кварталах Бейрута. Ободряли рассказы моих помощников-евреев: никто вокруг не сомневался в том, что я действительно араб-мусульманин. И в самом деле, по произношению, по манере говорить я гораздо больше был похож на араба-мусульманина, чем на бейрутского или дамасского еврея.

С помощью той же маленькой группы инструкторов я начал привлекать добровольцев в Хагану. Мы составили поименный список кандидатов, который подвергался тщательной проверке. Кандидатов, по поводу которых не было ни малейших сомнений, пригласили на собеседование и предложили им вступить в организацию Хагана. По лицам и по атмосфере, царившей во время собеседования, я чувствовал, что каждый прекрасно знает, с каким риском для него и его семьи это сопряжено. Но вместе с тем без труда можно было заметить, как их глаза светились гордостью из-за чести, выпавшей на их долю. Церемонии приведения к присяге, которые состоялись в Бейруте, были наиболее впечатляющими и волнующими событиями в моей жизни.

Тренировки проходили очень интенсивно. Этого требовала нарастающая напряженность политической ситуации в связи с созданием англо-американской комиссии в Палестине. Программа тренировок включала палочный бой, стрельбу из пистолета, бой с ножом, использование автомата «стэн», ручной гранаты и бутылок с зажигательной смесью. Мы приобретали оружие на месте, что требовало крайней осторожности, а также привозили его из Эрец-Исраэль в тайниках, устроенных в грузовиках, возивших фрукты и овощи.

План самообороны, в осуществлении которого было занято большинство евреев Бейрута, предусматривал предотвращение проникновения погромщиков в еврейские кварталы. Для этого были определены позиции, с которых наилучшим образом можно контролировать пути проникновения в район. Эти позиции были снабжены средствами обороны для предупреждения вторжения взбудораженной, натравленной массы в еврейский квартал. На второй линии обороны были созданы огневые позиции дальнего действия, таким образом мы могли с большой эффективностью использовать скудное оружие, которое было в нашем распоряжении. План был передан на утверждение генерального штаба Хаганы в Эрец-Исраэль и затем был приведен в исполнение. Потребовалась очень кропотливая работа, чтобы, не привлекая внимания окружающих, создать оборонительные позиции. Маскировка была настолько совершенной, что никто в районе не догадывался о наличии укрепленных позиций на привычной местности. Руководители и командиры групп изучали по карте вверенные им участки и затем отрабатывали их оборону. Рядовым членам группы не сообщались детали плана, у них были лишь сведения о пункте сбора на случай опасности.

После того, как подразделение Хаганы в Бейруте было подготовлено, я передал руководство им моему главному помощнику, а сам перебрался в Дамаск, чтобы и там создать ячейку Хаганы. Еврейская молодежь Дамаска была в большей опасности и более беззащитна, чем молодежь Бейрута, но с тем большим энтузиазмом она ответила на призыв к мобилизации. Действовать здесь было много сложнее. Внимание сотен агентов было приковано к происходившему в еврейском квартале. Мусульманские соседи тоже причиняли немало беспокойства. Но больше всего опасалась молодежь Дамаска еврейского старосты Пераха Романо, который не колеблясь доносил на евреев. В назревший момент мы попросили командование Хаганы санкционировать его ликвидацию. Разрешение было дано, но, опасаясь за еврейскую общину из-за неминуемой реакции властей, мы не привели его в исполнение.

В Дамаске было проще, чем в Бейруте, перекрыть пути проникновения в еврейский район. Если бы даже отдельным группам погромщиков и удалось проникнуть в еврейский квартал, мы сумели бы их отрезать от основной массы и парализовать. Я снял квартиру в христианском районе Баб Тума рядом с еврейским кварталом, куда осмеливался заходить лишь после захода солнца. До моего приезда в Дамаск в соответствии с распоряжениями, полученными по окончании тренировок в Эрец-Исраэль, приступили к подготовительной работе. По приезде я быстро мобилизовал подходящих людей и приступил к тренировкам. Проблема приобретения оружия решалась таким же путем, как и в Бейруте, хотя доставка его из Бейрута в Дамаск была чревата большими опасностями. Не успев завершить работу в Дамаске, я возвратился в Бейрут. Ожидалось, что туда прибудет англо-американская комиссия по Палестине для сбора показаний ливанских руководителей. Распространились слухи, что арабские националисты решили к приезду комиссии организовать нападение на еврейских студентов из Эрец-Исраэль, которые учились в американских и французских университетах и колледжах в Бейруте. В ответ на слухи многие студенты решили уехать домой. Я понимал, что тогда положение стало бы еще более опасным. Незамедлительно последовали бы выпады против евреев. Достаточно было одной искры, чтобы пламя охватило весь еврейский квартал.

По прибытии в Бейрут я встретился с двумя знакомыми студентами из Эрец-Исраэль и просил их срочно собрать у себя представителей студентов, которых было всего человек 200. На встречу пришло человек двадцать пять. Сначала я сидел в соседней комнате и слушал, как развивается дискуссия. Большинство склонялось к тому, чтобы «угрожать» дирекции университета отъездом в Эрец-Исраэль. У остальных не было четкой точки зрения. Когда я понял, что будет принято опасное решение, я вошел в комнату. Хозяева дома представили меня как еврея из Дамаска с большими связями.

Я объяснил, что по мнению ливанского Министерства иностранных дел и бейрутской полиции, нападение на иностранных студентов пагубно скажется на интересах Ливана и что руководство университетов требует от властей предотвратить враждебные выпады. Я сказал им также, что паника среди студентов из Эрец-Исраэль вызвала тревогу в еврейской общине Бейрута, и напомнил, как упорно боролись за свои права студенты в Германии, Венгрии и Польше, что стало гордостью еврейского народа. Затем я дал понять, что если они уедут, то мы, евреи Сирии и Ливана, позаботимся о том, чтобы довести это до сведения органов управления ишува. Я настаивал на том, чтобы они продолжали заниматься, словно ничего не происходит, а в случае опасности оказали бы помощь друг другу. Я сказал, какие меры они должны принять в случае нападения. Это вызвало горячий отклик с их стороны. Я подчеркнул, что даже если им суждено проиграть, то лучше выйти с честью из этой ситуации и предупредил, чтобы они не носили оружие в стенах университета и не давали агентам тайной полиции повод к провокации.

Один из студентов сказал, когда я порекомендовал им в случае нападения вооружиться палками и камнями, что он не умеет пользоваться этими видами защиты. Мне только это и нужно было, и я тут же предложил им поупражняться в палочном бое, владении ножом, а также дзюдо. Мое предложение было принято единогласно. Бейрутские инструкторы Хаганы были на седьмом небе от счастья из-за того, что им, евреям диаспоры, предстоит обучать самозащите студентов из Эрец-Исраэль. Тренировки проходили интенсивно, и студенты вскоре убедились в том, что они способны защитить себя.

Когда в Бейруте все было налажено, а в Дамаске, как мне сообщили, события развивались в соответствии с разработанным планом, я решил отправиться на несколько дней в Халеб и выяснить, возможна ли и там наша деятельность. Мне передавали, что халебская молодежь знает о создании филиалов Хаганы в Бейруте и Дамаске и она стремится создать и у себя такие филиалы.

Халеб расположен в 400 км к северу от Бейрута и Дамаска и находится на перекрестке исторических путей из Европы на Дальний Восток. Это самый крупный город в Сирии. Из-за его расположения и политического брожения в Халебе и двух соседних городах — Хомсе и Хамате — поездки в Халеб сопровождались многочисленными проверками, которые производила обычная и военная полиция. Поездка на такси продолжалась 12 часов и была полна впечатлений.

По прибытии в Халеб я встретился с нашими людьми из местных евреев, которые занимались Алией Бет. Они описали мне положение в халебской еврейской общине и ее взаимоотношения с арабским населением. Затем в сопровождении нескольких еврейских парней я обошел еврейские районы. Основное еврейское население было сосредоточено в Бхасита и Джемалия. Мне стало ясно, что здесь проблемы особенно сложны. Еврейская молодежь не была организована, и мне предстояло сплотить ее. В моем распоряжении была всего одна неделя, и мы договорились, что прежде чем приступить к созданию филиала Хаганы, мы заложим основы местной молодежной организации.

Начиная с 1941 года, после того как армия союзников захватила Сирию и Ливан, в этих странах самоотверженно трудилась группа Мосада ле-Алия Бет. К 1945 году этой работой руководил Яни Авидов из Нахалала, Иегошуа Рабинович из Гинносара, Шуля Финс из Маоз-Хаима, Ривкале Кашдан из киббуца Кидма, Менаше Харел из Маоз-Хаима, Акива Файнштейн из Рош-Пинны и другие. Дамаск и Бейрут были последней остановкой на пути нелегальных репатриантов, добиравшихся сложными дорогами из Ирана, Ирака, Курдистана и Турции в Эрец-Исраэль. Это была сеть, сплетенная руками отважных людей, которые осуществляли большую часть операций при переправке нелегальных репатриантов в годы 2-й мировой войны. Бывали периоды, когда число репатриантов достигало пятисот человек в месяц.

Сначала представители Мосада ле-Алия Бет прибегали к помощи еврейских солдат из Эрец-Исраэль, служивших в английской армии и находившихся на военных базах в Дамаске и Бейруте. На военных грузовиках они перевезли через границу несколько тысяч детей из гетто Дамаска, Халеба и Бейрута. Шуля и Ривкале, преподававшие иврит в школах Альянса в Дамаске и в школе Талмуд-Тора в Бейруте, собирали детей, которых родители были согласны отправить в Эрец-Исраэль, а члены Хаганы, служившие в английской армии, в сопровождении колонны военных мотоциклистов (тоже из Эрец-Исраэль) пересекали границу и доставляли свой драгоценный груз в один из киббуцов Верхней Галилеи.

В 1945 году с уходом армий союзников из Сирии и Ливана еврейские подразделения были переброшены в другие места на Ближнем Востоке. Организаторы нелегальной репатриации вынуждены были прибегать к помощи местных арабов-шоферов и профессиональных контрабандистов, которые соглашались сотрудничать за щедрое вознаграждение. В новых условиях возникла необходимость в эффективной системе связи для координации действий с подразделением Палмаха, базировавшимся в Верхней Галилее. Как только поступала информация, что из Бейрута отправлены репатрианты, группа палмаховцев шла к месту встречи по ту сторону границы с Ливаном или Сирией и принимала из рук арабских проводников «драгоценный груз», который она доставляла в Эрец-Исраэль, готовая защищать его с оружием в руках.

Ривкале была отправлена в Эрец-Исраэль на интенсивный курс радиосвязи. Возвратившись в Бейрут, она приступила к организации осуществления связи с нашими людьми в Сирии и Ливане. Оборудование доставил из Эрец-Исраэль Менахемке Клер из Кфар-Гилади, техник радиосвязи, которого отправили в Бейрут в форме английского солдата. Мы не встретили его, так как поезд, следовавший из Хайфы в Бейрут, сильно опаздывал. Но Менахемке не растерялся, не увидав нас на перроне. Как житель Кфар-Гилади, он немного знал Бейрут и решил самостоятельно разыскать нас. Было около 12 часов ночи, когда извозчик, который вез «английского солдата» с огромным рюкзаком — в нем находился радиопередатчик — остановился в районе американского университета, где мы жили. Интуиция привела Менахемке к одному окну. Он постучал по ставням, как было условлено. В ответ посыпались ругательства, и он отпрянул в сторону. Прошла секунда, и Менахемке вспомнил, что я умею ругаться, он вернулся к окну и постучал снова. Я «пожалел» его и впустил. Радости не было конца, мы проговорили всю ночь. На другой день мы пошли осматривать дом, где нужно было установить рацию.

Квартиру, предназначенную для этого, снимали Иехошуа Рабинович и его «сестра» Ривкале. Это был верхний этаж высокого здания. Этажом ниже размещались некоторые отделы английского посольства в Бейруте. Антенну нашей радиостанции мы прикрепили к мачте антенны посольства. Даже в самых жутких снах работникам ливанской службы безопасности не снилось, что именно в этом здании находится бюро связи «сионистской шайки».

Связь с Эрец-Исраэль устанавливалась дважды в день. Во второй половине дня мы сообщали, что очередная группа репатриантов отправлена к границе, а на следующий день утром получали подтверждение что они благополучно прибыли на место. Арабским проводникам в голову не приходило, что мы знали о судьбе отправленных еще до того, как они сами приходили с докладами. Но они поняли, что нас не проведешь передачей ложной информации.

Нередко между проводниками и шоферами вспыхивали ссоры, и они начинали доносить один на другого, что завершалось арестами и сообщениями а газетах. Под давлением Лиги арабских стран и из-за прессы ливанская полиция сделала все, чтобы сорвать перевозку нелегальных репатриантов. Еще больше затянулась петля вокруг наших людей, и многим из них пришлось скрыться из Бейрута, чтобы не угодить в лапы тайной полиции.

В конце концов в результате доносов и продолжительной слежки Акива Файнштейн — центральная фигура в организации нелегальной репатриации — попал в сети, расставленные бейрутской полицией. Акива был заслан в Ливан еще в 1942 году как член сирийского отдела подразделения для разведки и диверсионных операций против людей Виши и их немецких господ. Он сумел обосноваться в Риаке, важнейшем железнодорожном пункте Ливана, где был расположен также военный аэродром. Усвоенная Акивой типично ливанская манера разговора снимала какие бы то ни было сомнения относительно его личности и происхождения. Акиву арестовали 26 мая 1946 года на улице. Несколько полицейских набросились на него с кулаками и дубинками и избили его до полусмерти. Сообщения о его состоянии очень беспокоили меня, но я знал Акиву и был уверен, что полиции не удастся сломить его. И в самом деле, после нескольких недель допросов и пыток полицейские так и не узнали, что Акива из Эрец-Исраэль, а не житель Сирии, за которого он выдавал себя.

После ареста Акивы я остался единственным в Ливане и Сирии посланцем из Эрец-Исраэль. Остальные товарищи по работе, люди Мосада ле-Алия Бет сумели вовремя покинуть страну. Я понимал, что придется приложить максимальные усилия и потратить много времени, чтобы обеспечить защиту Акивы на суде. Учитывая уголовный кодекс, статьи которого публиковались после ареста Акивы, и давление, оказываемое Лигой арабских стран на правительство Ливана, мы понимали, что ему грозит очень строгое и тяжелое наказание.

На своем пути в Эрец-Исраэль репатрианты из соседних стран продолжали проходить через Ливан. Мосад ле-Алия Бет обратился к Игалу Аллону, который был моим непосредственным командиром, с просьбой возложить на меня также обязанности, связанные с нелегальной репатриацией. Распоряжение было дано. Новая работа обязывала меня выйти из глубокого подполья и начать встречаться с арабами-шоферами и их помощниками, которые перевозили репатриантов. Мне помогала местная еврейская молодежь. Мы знали по опыту, что тот, кто работал с нелегальными проводниками, в конце концов становился жертвой доносов. Хлопоты по поводу суда над Акивой тоже заставили меня выйти из подполья, так как я должен был встречаться с адвокатами и представителями властей.

Дело Акивы имело большой резонанс в ливанской и сирийской печати, которая оповестила весь мир о поимке «главаря сионистской шайки» и об окончательной ликвидации сионистской деятельности в Сирии и Ливане. Влияние прессы не ограничивалось пределами Сирии и Ливана. Египет решил тоже воспользоваться случаем и усилить нажим Лиги арабских стран, которая ему подчинялась, на Ливан.

Я посоветовался с ливанскими адвокатами и мы решили дать поостыть делу, чтобы на судебном разбирательстве не отразилось давление Лиги арабских стран и местной печати. Влиятельные круги, к которым мы прибегали, помогли утихомирить страсти. Они, конечно, делали это не бескорыстно, но цель была достигнута. Я нанял лучших адвокатов Бейрута, но этого было мало, чтобы изменить ход дела Акивы.

После предварительного следствия, во время которого он находился в ведении военной полиции, его дело передали гражданской полиции и поместили в тюрьму Ал-Рамал под Бейрутом. Я не жалел средств, чтобы повидаться с ним. Мне было очень важно уточнить некоторые детали работы с нелегальными репатриантами, а также услышать от него, что с ним произошло, что он сказал на следствии о себе, своем местожительстве и работе. Тогда у каждого из нас было по нескольку удостоверений личности и с каждым из них была связана своя легенда. Эти сведения были также важны и для адвокатов, готовивших защиту. Снова мне удалось связаться с нужными людьми, в том числе с инспектором полиции, который собственной персоной повез меня в своей служебной машине в тюрьму. Мы пришли в кабинет начальника тюрьмы, и тот освободил помещение для меня. В кабинет привели Акиву. Свидание проходило, как это бывает у старых друзей и опытных заключенных. Вид Акивы успокоил меня, он сумел оправиться после «особого ухода». Беседуя, мы были осторожны. Говорили по-арабски. Тем не менее я узнал все, что мне нужно было знать, и рассказал все, что нужно было знать ему.

Перед судом я сумел установить контакты со всеми, кто так или иначе был связан с делом. Все готовы были помочь, но не скрывали, что опасаются требования Лиги превратить суд над Акивой в показательный процесс. Мы знали, что самый легкий приговор, какой только можно было ожидать от суда, — это шесть месяцев лишения свободы. Такой приговор был бы колоссальным достижением.

В эти же дни арабская пресса широко освещала и другие события, а именно «ночь мостов». Палмах провел операцию по уничтожению всех мостов на дорогах, связывавших Эрец-Исраэль с соседними странами. В результате этой операции была почти полностью парализована связь Эрец-Исраэль с Сирией и Ливаном. Я знал лишь арабскую версию операции. Позднее до нас дошли сведения о том, что произошло на мосту а-Зиб (Ахзив), и о гибели четырнадцати бойцов Палмаха. Мне поручили выяснить, не удалось ли совершившим операцию отступить на север и пересечь ливанскую границу. Думали, что, может быть, их задержали ливанские власти и скрывали это, или, может быть, их арестовали и ликвидировали. Чтобы выполнить поручение, я пустил в ход связанную с нелегальной репатриацией всю сеть как евреев, так и наших арабских проводников. Сведения, полученные главным образом от проводников, напоминали слухи, когда мы за несколько лет до этого разыскивали двадцать три бойца, сошедших с лодки. Слухи, даже казавшиеся правдоподобными, не подтвердились. Мы доложили командованию в Эрец-Исраэль, что предположение, что бойцы с моста Ахзив находятся в Ливане, необосновано.

Я вернулся в Дамаск для участия в церемонии по случаю окончания первого выпуска новобранцев Хаганы в этом городе. Из Эрец-Исраэль нам доставили кинжалы в кожаных футлярах — подарок выпускникам. До сих пор я помню чувство, охватившее меня в этот вечер, когда я вошел в зал, где состоялась церемония. Помещение было едва освещено масляными лампами. С трудом можно было разглядеть бойцов, которые выстроились напротив книг Торы, принесенных из синагоги.

Многочисленные контакты с властями в связи с процессом Акивы и с нелегальными проводниками ограничивали в значительной степени мои возможности свободного передвижения в Бейруте. Я чувствовал, что вокруг меня затягивается петля. Как только наступил небольшой перерыв в судебном разбирательстве и стала затихать кампания подстрекательств в печати против «сионистской шайки» и ее руководителя, который должен был предстать перед судом, я поехал в Халеб. Перед отъездом я послал Игалу подробный отчет, в котором описал общее положение и сообщил о поездке. Почему-то я добавил, что у меня плохие предчувствия и я опасаюсь попасться в лапы сирийской полиции.

Поездка в Халеб прошла без каких-либо помех. По прибытии туда я встретился с нашими людьми. Выяснилось, что работа по организации молодежи в этом городе продвигалась очень медленно, и я стал сомневаться в целесообразности создания там филиала Хаганы. Был отложен на время и мой план по отправке нескольких человек из халебской еврейской молодежи в Бейрут для прохождения там подготовки. Мы решили, что лучше выждать, чем идти на риск. Провал мог усугубить положение евреев не только в Халебе, но и повсюду в Сирии и в Ливане.

В Бейрут я возвращался в такси с двумя бывшими английскими офицерами и их молодыми женами — армянками из Халеба, ездившими повидаться с родными. Когда мы подъехали к городу Хамат, полиция остановила машину. Выяснилось, что британские граждане не зарегистрировались в полиции, как этого требовал закон. В конце концов обеим молодым парам разрешили ехать дальше, а меня, после того как я служил им переводчиком, арестовали. Оказалось, что мое удостоверение личности было выписано на имя Салима Мансура, а человека под этим именем разыскивала сирийская полиция. Не помогли мои настоятельные объяснения, что я — это не он, а он — это не я.

Я отличался от остальных заключенных, и это привлекло внимание офицера полиции. Не прошло и нескольких минут, как между нами завязалась беседа. Выяснилось, что он ливанец-христианин, застрял в этом мусульманском городе, страдает от одиночества. Я воспользовался его рассказом и с помощью паркера с золотым пером, который тут же оказался прикрепленным к его карману, и часов, отправившихся вслед за паркером, между нами установились «дружеские отношения», что привело к серьезным результатам. Он считал неудобным, что уважаемый человек как я проведет ночь в одной камере с уголовниками, и предложил мне, если я соглашусь, чтобы к моему номеру был приставлен полицейский, провести ночь в городской гостинице. Позднее, в тот же вечер офицер полиции посетил меня в гостинице и сообщил, что суд состоится на следующий день и что имеется «договоренность» с самим судьей. Прокурором будет не кто иной, как он сам. В зале суда присутствовало всего три человека: судья, прокурор и обвиняемый. Прокурор объяснил судье, что полиция арестовала меня по ошибке, и просил освободить немедленно. Я выразил протест против причиненного мне беспокойства и против нанесения ущерба моему доброму имени, но сказал, что готов забыть инцидент. Судья постановил, что полиция должна отвезти меня за свой счет до города Хомс.

Вернувшись в Бейрут, я сам посадил себя под домашний арест. Я разрешал себе выходить на улицу лишь по связанным с судом Акивы делам. За всеми остальными делами я следил через своих помощников из местных жителей. Они обратили внимание на слежку за ними членов тайной полиции, когда они шли ко мне. Мы решили дать возможность делу «поостыть», и я перебрался жить к друзьям.

За несколько дней до суда над Акивой я лично встретился со всеми, кто так или иначе соприкасался с процессом. Я фактически устроил генеральную репетицию со всеми участниками великого представления, которое должно было состояться в здании суда.

Слушание дела Акивы началось в августе 1946 года и, как ранее было согласовано, его приговорили всего к шести месяцам заключения. Все мы встретили это с удовлетворением. Нас обрадовало, что пресса, в результате предпринятых нами усилий, держалась умеренно, в духе вынесенного приговора. Мы верили, что, отбыв заключение, Акива вернется в Эрец-Исраэль.

Но судьба была против нас. Сирийские власти стали требовать от Ливана выдачи Акивы, поскольку он был осужден как сирийский гражданин. Я вынужден был еще до этого вернуться в Эрец-Исраэль, так как возрастали опасения, что меня постигнет участь моего товарища. В Ливане не осталось ни одного человека кто мог бы добиваться предотвращения выдачи Акивы Сирии, его выдали. Акива был переведен в Дамаск. Там и была установлена его подлинная личность. Усилия защиты не помогли, и Акива был приговорен к трем годам заключения. Он сидел в сирийской тюрьме, когда началась Война за Независимость и было создано Государство Израиль. Положение Акивы в сирийской тюрьме стало еще тяжелее, но за присущее ему мужество его уважали некоторые заключенные и были готовы защищать его от новых нападок. Мы понимали, что любой наш неосмотрительный шаг может навлечь на него несчастье. До нас дошли сведения, что сирийцы не намерены освободить его по истечении срока наказания. В конце 1949 года, когда я в составе израильской делегации был на переговорах по прекращению огня с Египтом, я обратился к своему другу, наблюдателю ООН, с просьбой выяснить каково положение Акивы. Иосеф Фогель из Эйн-Гевы, возглавлявший израильскую делегацию на переговорах о прекращении огня с Сирией, неустанно добивался освобождения Акивы. Весной 1950 года, после пяти с половиной лет тюрьмы, он был возвращен в Израиль благодаря помощи представителей ООН в Дамаске.

Я покидал Сирию и Ливан, уверенный в том, что дела, связанные с Хаганой, находятся в надежных руках местной еврейской молодежи. Для пущей осторожности я отправился домой в машине депутата парламента, что открывало мне путь через все пограничные заставы при свете дня. На одном из поворотов дороги я вышел из машины и через час ходьбы по горному склону добрался до Кфар-Гилади.

Моя вторая миссия в Сирии и Ливане завершалась. Вторая, но не последняя.