"Шестая книга судьбы" - читать интересную книгу автора (Курылев Олег)
V
Мартин родился летом 1916 года. В тот день, двадцать второго июня, Альпийский корпус горной дивизии Баварской гвардии пошел в атаку на форт Сувиль, преграждавший дорогу на Верден.
Вангер с женой Элли, урожденной Элеонорой Августой Вебер, жили тогда в Киле. Он преподавал в школе, она работала в Немецком Красном Кресте. Сырой балтийский климат, особенно весной, резко ухудшал самочувствие Элеоноры, страдавшей частыми пневмониями, и врачи настоятельно рекомендовали им переселиться куда-нибудь на юг. Лучше в Швейцарию. Через год они перебираются в Ульм, а поздней осенью 18-го в Мюнхен.
Сто пятьдесят километров, которые им предстояло преодолеть по железной дороге между Ульмом и Мюнхеном, потребовали трех суток. Станции были заполнены возвращающимися войсками. Не хватало вагонов и паровозов. Двухлетний Мартин долго помнил потом хмурые, заросшие лица людей в грязных шинелях. Помнил, как мать испуганно прижимала его к себе, когда неподалеку вспыхивала пьяная драка или стихийный митинг.
Это были дни бурных событий. В Берлине объявили республику, в Баварии власть захватили коммунисты Правая оппозиция начала подготовку к вооруженному свержению правительства Эйснера. Созданное Зеботтендорфом баварское отделение «Германского ордена», переименованное в «Общество Туле», стало центром мюнхенской контрреволюции. Двадцать первого февраля 19-го года бывшим членом ордена убит Эйснер. Шестого апреля провозглашается Баварская Советская республика, и власть оказывается в руках русских эмигрантов, таких как Аксельрод и Левин. На улицах города бесчинствует Красная Армия. Закрыты школы, банки, газеты.
Но к Мюнхену уже движутся бригады Фрейкорпса В ответ красные усиливают террор внутри города. Его пиком становится расстрел тридцатого апреля десяти «белых шпионов», названных так большевистским комендантом Эгельхофером. Семеро из казненных оказались титулованными аристократами во главе с принцем Густавом фон Торни-Таксисом — родственником некоторых королевских семей Европы. На улицах Мюнхена начинает разгораться гражданская война, и только успешный штурм города «Свободными корпусами» прекращает кровопролитие.
Вангерам удалось благополучно пережить все эти бури. Потом они несколько раз переезжали с места на место, пока в 21-м году окончательно не закрепились в довольно просторной квартире на Брудерштрассе. Готфрид Вангер к тому времени уже преподавал в университете. Через год у них родилась Эрна.
«Мой маленький попрыгунчик» — так называл дочку Готфрид Вангер, ставший незадолго до этого профессором истории. Мартин всей душой полюбил черноглазую сестренку и часами возился с ней на полу в гостиной или в кабинете отца. Когда она подросла настолько, что с ней можно было гулять без коляски, он с удовольствием брал ее с собой во двор и заботливо оберегал от собак и детей постарше.
Когда сыну было лет восемь, отец впервые взял его в горы. Он купил ему настоящие горные лыжи с ботинками и маленький рюкзачок. В первый же день Мартин больно расшибся о дерево, но через неделю снова упросил отца поехать. Несмотря на то что до первых горных склонов близ Партенкирхена им предстояло преодолевать поездом больше ста километров, он никогда не проявлял нетерпения. С недетским интересом и вниманием он разглядывал в окно красоты Южной Баварии, Штарнбергское озеро, попадавшиеся на пути фермы и старые замки. Скоро Мартин так увлекся горами, что стал относиться к ним не как к отдыху, а как к чему-то большему, может быть, главному в жизни.
В четырнадцатилетнем возрасте он вступил в Велико-германский молодежный союз и каждое лето проводил каникулы в лагерях и походах. Иногда их отряд уходил на целый месяц, а несколько раз они уезжали довольно далеко от дома: в Вестфалию, Австрию и даже в Италию.
Годам к пятнадцати Мартин был чемпионом школы и района по лыжному спорту в юношеской группе. Участвовал во всех местных соревнованиях и даже несколько раз ездил в Австрию: в Инсбрук, Грац и Зальцбург. В те же дни, когда горы и снег были для него недосягаемы, он катался на велосипеде, тренируя ноги, и здесь тоже добился определенных успехов, принимая участия в гонках.
В эти годы у Мартина уже ясно сформировалась его юношеская мечта: он решил, что непременно станет путешественником. С этой целью вместе со своим дворовым другом Вальтером он стал усиленно заниматься английским языком. Читал о покорителях полюсов, о раскопках засыпанных пеплом городов, об искателях сокровищ и авантюристах. Часто, уже лежа в кровати, он вдруг опускал на грудь томик Джека Лондона и, закрыв глаза, видел себя в белой пустыне, на берегу золотоносной реки или на борту раскачиваемого штормом китобойного судна.
Во дворе среди сверстников он не был заводилой, но всегда имел свое мнение и готов был отстаивать его даже в драке. В начале 30-х Мартин вступил в Гитлерюгенд, а летом 33-го Бальдур фон Ширах распустил Великогерманский молодежный союз. К тому времени взгляды юного Вангера в полной мере соответствовали тем требованиям, которые предъявляли к молодежи национал-социалистские лидеры.
Еще в десятилетнем возрасте Мартин остро переживал, что его отец не был на войне и не имел Железного креста, даже второго класса. Внутренне он стыдился этого факта, но тщательно скрывал свой стыд от сверстников. Когда он видел на замасленной куртке соседского пьянчуги Крамера грязную ленточку «второклассника», то старался скорее отвести взор. А чего стоил крест первого класса на старом кителе папаши Винца, отца четырех сорванцов из соседнего двора! Выпуклый, залитый блестящей черной эмалью, он был не пристегнут булавкой, а привинчен с помощью большой плоской гайки, плотно вжавшись от этого в сукно. Да что говорить! Даже выживший из ума старикашка Пройт, над которым подтрунивали все местные шалопаи, и тот надевал по выходным свой длинный старомодный сюртук с продетой на старопрусский манер во вторую сверху пуговичную петлицу лентой с крестом второго класса. Его лента была не черной с белыми полосками, а наоборот — белой с черными, словно негатив. Такой, весьма редкой, не боевой версией награждали врачей, инженеров и всех тех, кто сам не участвовал в сражениях, но помогал армии, работая в прифронтовой полосе. Когда же по улице шествовал какой-нибудь отряд фронтовиков, например из «Стального шлема», Мартин с восхищением рассматривал на кителях ветеранов всевозможные кресты и медали всех королевств, герцогств и княжеств Второго рейха.
— Папа, почему ты не пошел на войну? — спросил он однажды отца. И Вангер почувствовал, что вопрос был задан с какой-то особой серьезностью.
— Видишь ли, сынок, и во время войны продолжали работать школы, и детей нужно было учить.
— Отец послал прошение о зачислении его в армию, но император посчитал, что будет больше пользы, если он продолжит работать в школе, — подключилась к разговору мать.
Мартин понимающе кивнул и через минуту тихо произнес:
— И все-таки было бы лучше, если бы ты воевал.
В семнадцать лет он захотел вступить в штурмовой отряд, но тут его отец проявил неожиданную доселе твердость и запретил даже думать об этом. Сын подчинился.
После окончания школы Мартин Вангер шесть месяцев провел в одном из горных лагерей Имперской трудовой службы на строительстве пансионата, после чего поступил на медицинский факультет Мюнхенского университета. Он выбрал профессию врача без особого желания, просто посчитав, что это единственное, что может быть полезно в будущих дальних походах и горных восхождениях. Но учеба, эти скучные лекции, анатомический театр, над входом в который одно время висела скопированная из Сорбонны фраза: «Hie est locus, ubi mors in vitam preficit» [10], латынь, химия и все остальное нисколько не возбуждали его интереса. Времени для поездок в Альпы почти не оставалось. Особенно жаль было терять раннюю весну.
Как-то в самом начале его учебы в университете произошёл случай, характеризующий упрямый характер Мартина Вангера.
Вместе со своим другом и однокашником Вальтером Бюреном, тоже увлекавшимся лыжами, он стоял в одном из университетских коридоров возле стенда с репертуаром городских театров — «Страдания Томаса», «Страна улыбок», «Портной Виббельт», — когда случайно услышал следующий разговор.
— Какое к черту серебро! Ты посмотри на цвет — обыкновенный альпак.
— А я тебе говорю, серебро. Это мастерская «Годет и сын», они не работали с альпаком.
— Разуй глаза, Эрнст, это крест второго класса! В войну их нашлепали почти шесть миллионов. Серебряные рамки делали только в первые месяцы или на заказ. Нет, больше двадцати марок это барахло не стоит.
Мартин обернулся и увидел возле окна троих парней. Один вертел на пальце замусоленную черную с белыми полосками ленточку, на которой болтался Железный крест второго класса.
— Почему это ты называешь Железный крест барахлом? — спросил он, резко подойдя к ним.
— А ты еще кто такой? — удивленно воззрился на Мартина парень с крестом. — Тоже мне клистирная трубка! Ты, по-моему, шел в ту сторону? Вот и иди.
Все трое засмеялись Мартин был в белом халате Шутливое прозвище «клистирная трубка» от студентов других факультетов он уже слышал и не обижался. Как только не называют теперь немецких врачей, одно только «биологический солдат» чего стоит. Но сейчас…
— Нет, ты ответь! Боевая награда у тебя ценится по количеству истраченного на нее серебра?
— Да пошел ты! Кто это такой? — обратился парень с крестом к своим товарищам. Он выглядел долговязым и достаточно плотным Было видно, что он уверен в своих силах и привык вести себя нагло.
— Я его знаю, Гейнц, это сын историка Вангера, — сказал тот, который продавал награду.
— Вот и вали отсюда! Не твоего папаши крест.
— Да его отец и не воевал.
— Тем более. Ха-ха!
Долговязый больше ничего не сказал, но насмешливое выражение, с которым он смотрел на Мартина, выводило того из себя. Да и те двое тоже ухмылялись Нет, уйти просто так он уже не мог.
— Ты оскорбил память человека, который носил этот крест, — произнес Вангер тихо, — и должен при всех извиниться.
Возле них собралось еще несколько студентов. Все они были знакомыми долговязого Гейнца и с интересом ждали развязки Мартина кто-то тронул за рукав.
— Пойдем, Мартин, не связывайся, — услышал он голос Вальтера.
— Пускай сначала извинится, — стоял на своем Мартин.
— Может, подеремся? — Долговязый схватил надоедливого медика за отворот белого халата. — Пошли в спортзал, там сейчас никого нет!
Мартин крепко сжал и довольно легко отвел руку долговязого в сторону. «А силенок-то у него не очень, — отметил он про себя, — рыхловат».
— Драться в спортзале неинтересно, — сказал он тихо, — я предлагаю дуэль.
С этими словами Мартин влепил долговязому звонкую пощечину. Тот отпрянул, удивленно глядя на обидчика Такой реакции от «клистирной трубки» он никак не ожидал. Присутствующие сначала оторопели, но спустя секунду, осознав всю прелесть предстоящего развлечения, пришли в восторг.
— Вот это по-нашему! — воскликнул кто-то — Пускай тряхнут стариной.
Студенческие дуэли в ту пору снова потихоньку входили в моду. Пример подал Гейдельбергский университет еще в тридцать третьем году. Правда, там все было театрализовано так, что больше походило на спектакль, разыгранный для местной прессы. Присутствовал сам ректор, а после бескровного поединка состоялся банкет. Но в некоторых других университетах к старой традиции отнеслись более серьезно. Там произошли настоящие схватки, неумелые, но жестокие. Гиммлер, разрешивший дуэли в среде своих эсэсовцев, одобрил возрождение студенческих традиций: «Молодой человек должен иметь возможность отстоять свою честь с оружием в руках, кто бы ни был его обидчиком» Отношение же фюрера к такому хоть и традиционному, но, безусловно, устаревшему и даже нелепому в двадцатом веке способу выяснения отношений было отрицательным. Однако официальных запретов пока не последовало.
Владелец креста — его звали Эрнст — забрал награду из рук долговязого.
— Выбирай оружие, Гейнц — говорили со всех сторон. — Раз тебя вызвали, это твое право.
— Друзья, погодите, я сбегаю в библиотеку за дуэльным уставом! — кричал рыжий худенький парнишка в короткой курточке и очках, стараясь привлечь внимание остальных.
— К черту устав! И так все ясно! Выбирай оружие, Гейнц!
— По правилам должно быть по два секунданта с каждой стороны, — не унимался рыжий, — при этом один из четверых — непременно медик, а один — богослов.
— Медиков у нас навалом, а вот где нынче сыскать богослова?
Вокруг них собралась уже целая толпа. Узнав, в чем дело, студенты подключались к общему гвалту. Вальтер несколько раз уговаривал Мартина не делать глупостей, но тот только молча смотрел на долговязого Гейнца и, казалось, был доволен своей выдумкой.
— У вас право выбрать тип клинка, — перешел он на «вы», обращаясь к своему врагу, — шпага, сабля или меч Я надеюсь, вы не опуститесь до учебной рапиры Выбирайте либо извиняйтесь при всех!
Гейнц внезапно вскипел и, ткнув пальцем в ближайших соседей, сказал:
— Вот мои секунданты. Я выбираю сабли. Пошли в Английский парк!
— Нет, так нельзя! — закричал рыжий. — Перед дуэлью противники должны провести ночь дома, сделать распоряжения и написать письма
На этот раз с ним согласились. Решено было встретиться завтра в семь часов утра в условленном месте огромного Английского парка, начинавшегося через два квартала от университета, сразу за Кенигенштрассе. Трое вызвались принести сабли своих отцов и братьев — одну про запас. Вальтеру Бюрену поручили позаботиться о перевязочных материалах и медикаментах, Эрнсту Грокнеру — тому, кто продавал Железный крест, — надлежало принести Библию и изображать студента-богослова. Всем прочим велели молчать о дуэли, чтобы утром на место события не сбежался весь университет.
— Мартин, ты хоть держал в руках саблю? — спрашивал Вальтер друга, когда они вышли на Людвигштрассе и направились к остановке автобуса. — Может, лучше отказаться? Ведь это не рапира. Пропустишь один удар, и все. Может, сообщить декану? По старым правилам на дуэли должен присутствовать декан.
— Не смей этого делать! Я должен проучить наглеца, и если он выбрал сабли, то сам об этом и пожалеет.
— Тогда поехали к Винсенту. У него есть кавалерийская сабля. Ты хоть потренируешься.
В шесть часов утра, что-то соврав родителям по поводу столь раннего ухода, Мартин вышел из дома.
Он уснул только под утро. Не то чтобы он сильно боялся за свою жизнь. Нет, внутренне он был готов к ужасной рубленой ране и даже к смерти. Больше всего он боялся стать посмешищем, сделать что-нибудь не так. Он понимал, что их дурацкая дуэль станет предметом широкого обсуждения и насмешек. Особенно если все кончится царапиной.
В его комнате на столе остался лежать запечатанный и неподписанный конверт. Если он вернется сегодня, то уничтожит его. Если же нет… Родители прочтут его последние слова: «Никто не смеет называть Железный крест барахлом».
«Наверное, следовало написать что-нибудь Мари и маме», — думал он, шагая по первым осенним листьям.
Несмотря на ранний час, народу в условленном месте было намного больше, чем вчера присутствовало при ссоре. Некоторые привели приятелей, а рыжий очкарик — даже двух подруг. Он притащил дуэльные уставы Геттингенского и Берлинского университетов и теперь зачитывал из них отрывки.
— Эй ты, умник, — обратился к нему Бюрен, — ты лучше скажи, это по правилам — тащить сюда девушек?
В это время Вальтер увидел показавшегося из-за деревьев Мартина. Он и второй секундант Винсент подбежали к своему товарищу.
— Знаешь, кто у этого Гейнца Шутцбара папаша? — спросил Вальтер, пожимая руку друга. — Какая-то шишка в полиции. Чуть ли не оберст!
— Плевать.
— А его дядя — группенфюрер штурмабтайлюнга.
— И снова плевать! — Мартин украдкой разглядывал собравшихся, ища своего противника. — А что, уже принято приглашать дам?
Винсент сделал успокаивающий жест и крикнул рыжему:
— Эй ты! Забирай своих баб и проваливай. При них поединок не состоится.
Его поддержало несколько голосов. Рыжий пошептался с девушками, и те, сделав обиженный вид, ушли за деревья.
Через несколько минут подошел Гейнц. Секунданты подвели соперников друг к другу и заставили пожать руки.
— Как насчет того, чтобы уладить дело миром? — спросил товарищ Гейнца,
— Если господин Шутцбар извинится при всех присутствующих, то я не против, — твердым голосом сказал Мартин.
— В чем же я должен, по-вашему, извиниться?
В голосе Гейнца не было вчерашней уверенности. Увидев висевшие на ветке три тяжелых сабли, внутренне он был готов десять раз попросить прощения у этого зануды, да еще напоить его пивом. Но это означало не только стать предметом студенческих пересудов и насмешек, но также низко пасть в глазах собственного дяди, штурмовика со стажем, героя Мюнхенского восстания. Нет, спасовать перед «клистирной трубкой» он не мог. Мартин же еще по дороге сюда твердо решил не идти ни на какие уступки. Внутренне он даже не хотел, чтобы его враг принес извинения, хотя и не чувствовал к нему никакой личной неприязни. Поединок должен состояться. По-настоящему. Он не собирается быть участником фарса.
— Не будем терять времени, — Мартин посмотрел на секундантов противника, — несите оружие. Я хочу еще успеть на первую лекцию.
Увидев, что секунданты обнажают сабли и сравнивают длину клинков, стоявшая поодаль публика смолкла. Рыжий хотел было подойти к соперникам с каким-то очередным замечанием, но его отогнали.
— Мартин, — зашептал ему на ухо Бюрен, — по-моему, он готов извиниться. Ты зря торопишь события.
Но Мартин уже выбрал саблю с набалдашником в виде львиной головы. Такие носили офицеры сухопутных войск, когда того требовала форма одежды. Шутцбар взял саблю работника юстиции — с орлиной головой. Третья — унтер-офицерская, с простым гладким набалдашником — вернулась на ветку.
Мартин осмотрел свой клинок — ни единой зазубрины. Защитная дужка, похожая на перевернутый вопросительный знак, орнаментирована вязью из дубовых листьев. Рукоятка, обтянутая черной кожей, обмотана вдоль пазов витой позолоченной проволокой. Выступ на перекрестье с одной стороны гладкий, а с лицевой украшен имперским орлом. Судя по всему, никто и никогда не дрался этим оружием. Клинкам, которые носили теперь только в качестве украшения, как носят парадные аксельбанты, впервые предстояло проверить прочность их стали, а может, и отведать человеческой крови.
— Начнете по команде, — сказал Винсент, пошептавшись с остальными секундантами. — Если прозвучит команда «стоп», немедленно прекратите бой. Драка до первой крови, которая прольется на землю.
Секунданты отошли на несколько метров. Мартин Вангер стоял напротив своего противника. Тот совсем растерялся и совершенно не представлял, как все это будет выглядеть. Они услышали «Начинайте!», но продолжали стоять и смотреть друг на друга.
— Защищайтесь, Шутцбар, — наконец сказал Мартин и нарочито медленно, чтобы противник успел парировать его клинок, нанес первый удар.
Гейнц отбил удар и ошарашенно отскочил в сторону. Мартин стал наступать, Через несколько секунд он почувствовал, что входит в раж. Шутцбар, все время пятившийся назад, споткнулся и упал на заднее место. Он зажмурился, ожидая атаки, и прикрылся клинком.
— Тебе, может, еще руку подать, чтобы ты встал? — сказал Мартин, отступив на два шага.
Гейнц поднялся, и Мартин продолжил нападение. «Ну давай же, — кричал он противнику, — нападай и ты!» Гейнц, поняв наконец, что, пока публика не увидит кровь, от него не отстанут, вдруг бросился на Мартина с яростью обреченного гладиатора. Тот едва успел отвести несколько ударов. Их клинки засверкали в лучах солнца. Звон стал частым. Из-под ног разлеталась опавшая листва и клочья выбитой каблуками травы. Зрители восхищенно молчали, слабонервные зажмуривались или отводили взгляд, каждую секунду ожидая рокового удара. «Здорово!» — крикнул Мартин и снова пошел в атаку.
Если бы им пришлось фехтовать на шпагах или рапирах, то любой бы увидел их неумелость. Но в сабельной рубке, когда можно примитивно лупить своим клинком по клинку противника, даже не очень стараясь при этом нанести ему поражение, они выглядели вполне сносно.
В запарке боя Мартин почти не почувствовал, как был ужален вражеским острием в предплечье правой руки. Только через минуту или две, когда, запыхавшись и опустив сабли, они разошлись в стороны, примериваясь к новому броску, он почувствовал, что по его руке что-то течет. Ладонь и рукоять сабли стали мокрыми и скользкими. Кто-то из секундантов увидел капающую на желтую кленовую листву кровь и замахал руками.
— Остановитесь! Один из них ранен!
К ним сразу подбежали секунданты и все остальные. У Мартина отобрали оружие и стали снимать его черную куртку. Вся нижняя часть рукава рубахи оказалась намокшей от крови. Когда рукав закатали, то увидели, что основательный пласт мягкой ткани пониже локтя срезан и висит на куске кожи. Из-под него обильно текла кровь.
Вальтер стал накладывать над локтем жгут, в то время как Винсент готовил тампон и бинты.
— Ерундовая царапина, — говорил еще не отдышавшийся Мартин. — Мы непременно продолжим! Это не считается.
— Хватит, Вангер, — сказал один из секундантов противника, — кровь на земле. По условию дуэль должна прекратиться.
— Отберите у них сабли и спрячьте, — посоветовал кто-то из публики.
— Нет, мы продолжим, — упрямо твердил Мартин, — мы еще не дрались по-настоящему!
В это время подошел Гейнц и протянул ему руку.
— Вчера я был не прав и приношу вам свои извинения.
— Да ладно, — растерянно ответил Мартин, отвечая на рукопожатие, — я тоже раздул из мухи слона.
— Вот и здорово. Айда в «Остерия-Бавария» пить пиво! — предложил кто-то, назвав любимый мюнхенский ресторанчик Гитлера.
Этот инцидент, о котором в тот же день знал весь университет и, конечно, профессор Вангер, последствий не имел. Дома Мартина поругали родители (он соврал, что дрался на учебных рапирах исключительно для потехи толпы), зато сестра несколько дней ходила по школе и двору с высоко поднятой головой, гордая за своего героического брата.
А на будущий год, когда Хорст Крисчина — адъютант рейхсюгендфюрера фон Шираха — убил на дуэли одного из любимых журналистов Гитлера Роланда Штрунка, фюрер резко высказался против дуэлей среди студентов. Имперская университетская пресса запестрела статьями об искоренении «гейдельбергского романтизма» в студенческих товариществах, средневековая традиция сразу лишилась скрытой поддержки ректоров и быстро угасла.
* * *
— Я договорился с энергетиками, Они обязуются обеспечивать зонд средней мощности бесперебойным питанием длительное время. Так что принимайтесь за работу, Карел.
Септимус поливал цветы на своей обширной застекленной лоджии, выходящей во внутренний двор академии. Ризолии, страфароллы, пергамские розы и — гордость президентской оранжереи — голубые исландские ромашки требовали особого ухода, специальных растворов и режимной подкормки.
— Для постоянного наблюдения я подготовил группу из трех человек, господин президент. Наша сотрудница Прозерпина и двое практикантов. Вот список.
Карел протянул лист бумаги
— Надеюсь, вы объяснили им, что зонд не игрушка. — Септимус взял со столика огромную лупу и стал рассматривать что-то на бархатистых листьях черной страфароллы. — И никаких необоснованных подглядываний, Карел. Частная жизнь людей, даже давно отживших свой век, должна уважаться. Будь они хоть трижды нацистами.
— Все действия группы будут фиксироваться. Каждый из них расписался за сохранение полной конфиденциальности полученной в ходе наблюдений информации.
— Это хорошо-о-о, — пропел увлеченный своими цветами Септимус. — Дьявол! Опять какая-то сыпь на листьях
* * *
Первого сентября 1935 года Мартин и Вальтер стояли в густой толпе на Одеонсплац. Они расположились возле Театинеркирхи и мало что видели оттуда. Тем не менее Мартин старался не пропустить ни одного движения и ни единого звука.
Напротив Галереи Полководцев выстроились войска. Ещё недавно это был рейхсвер, а теперь — вермахт. Перед строем вынесли десятки знамен различных полков, расшитых орлами и украшенных серебряной бахромой. Оркестр сыграл марш Банденвейлера, затем забили барабаны и мраморные львы Фельдхеррнхалле увидели с высоты своих пьедесталов, как знамена склонились к земле.
В тот день с них снимали черные ленты.
Домой Мартин вернулся под впечатлением увиденного ритуала и за столом был молчалив.
— Ну как? — спросил его отец. — Как все было?
— Знаешь, папа, тебе самому надо было прийти и посмотреть.
В голосе Мартина чувствовалась легкая обида: такой торжественный день, а некоторым и дела нет.
— Но я был занят. И потом, весь город все равно бы не уместился на Одеонсплац. Это прежде всего для ветеранов и военных.
С пирожком в руке подошла тринадцатилетняя Эрна.
— Куда ты ходил, Марти? — спросила она, не переставая жевать.
— Куда, куда. Куда надо!
Мартин встал из-за стола и ушел в свою комнату. У Эрны от обиды даже открылся рот.
— Папа, куда ходил Мартин?
Профессор отложил газету, и дочь тут же взобралась к нему на колени.
— Он смотрел, как с флагов снимали черные ленты, дочка.
— А зачем с флагов снимали ленточки?
— Ну… видишь ли, это были траурные ленты. Их носили в память о нашем поражении в Великой войне и еще о том, что нам было запрещено иметь большую армию. А теперь такого запрета нет.
— А почему теперь такого запрета нет? — Задавая свои вопросы, Эрна была больше увлечена поглощением вкусного пирожка, нежели существом дела.
— Не приставай к отцу, — сказала мать, — Завтра вам об этом расскажут в школе. Если будешь внимательно слушать, а не вертеться как егоза, то все поймешь.
Однажды, уже в мае тридцать седьмого, Мартин, придя вечером домой, был особенно молчалив и серьезен. Когда все сели за стол ужинать, он вдруг неожиданно произнес куда-то в пространство:
— Я временно прерываю учебу в университете.
Профессор и его жена недоуменно посмотрели сначала друг на друга, затем на сына. Быстрее всех отреагировала Эрна:
— Ты что, собрался жениться, Марти? — хихикнула она, продолжая прихлебывать суп. — На Мари Лютер?
Увидев, что родители не на шутку встревожены, она тихонько положила ложку и тоже посерьезнела.
— Я написал заявление о приеме в армию.
— Как в армию! — всплеснула руками мать. — У тебя же учеба! Какая может быть армия в конце учебного года?
— Мартин, ты серьезно? — спросил профессор,
— Да, папа.
— Но зачем тебе это нужно? Закончи хотя бы факультет!
Мартин уже и сам не знал, правильно ли он поступил. Неделю назад они с Вальтером Бюреном принесли в штаб учебной дивизии VII военного округа письменные прошения о зачислении их на действительную военную службу. Перед этим они узнали, что молодых людей с их данными непременно направляют в горные войска, да еще в самые элитные части. Они уже видели на нескольких бравых унтер-офицерах введенный недавно значок горного проводника. Он представлял собой изображение эдельвейса на темно-зеленом овале и надпись «Heeresbergfuchrer» [11] в нижней части широкого канта из белой эмали. Теперь же, сидя за столом в кругу родных и сознавая, что скоро придется с ними расстаться, он почти уже был уверен, что совершил глупость. Но пути назад не было. Сегодня он отнес заявление в канцелярию университета с просьбой об отчислении его в связи с поступлением на военную службу. Да и не в характере Мартина Вангера было идти на попятный и отказываться от своих слов.
— Я обо всем узнал, — заговорил он с жаром, пытаясь успокоить родителей. — Через два года мне дадут возможность закончить университет, после чего я быстро получу офицерское звание и стану настоящим военным врачом горных войск. Что в этом плохого?
— И что, твое заявление приняли? — спросил отец.
— Да. Через три дня мы с Бюреном едем в Траунштейн для прохождения медицинской комиссии.
— Да как же они могли принять твое прошение без согласия родителей? — запричитала мать. — Ты еще несовершеннолетний…
— В армию, мама, берут с восемнадцати, и при этом согласие родителей не требуется. К тому же через полтора месяца я стану совершеннолетним. — Он поднял руку, пытаясь остановить град сыпавшихся на него вопросов и упреков. — Сегодня я отнес заявление об отчислении из университета. При этом мне подтвердили, что через два года я могу быть принят на третий курс, особенно при наличии у меня к тому времени армейской санитарной практики.
Они еще долго разговаривали в тот вечер. Профессор, поняв, что сын не изменит своего решения, стал убеждать жену смириться. В конце концов, войны ведь нет. И, судя по постоянным выступлениям Гитлера, именно Германия больше всех в Европе жаждет мира и стабильности. Объявление же всеобщей воинской повинности в марте позапрошлого года и денонсация Версальских военных ограничений есть лишь естественное право свободного государства.
Элеонора Вангер долго не могла успокоиться. Она обвиняла во всем их дурацкое катание с гор, этого (она не могла подобрать нужных слов) шалопая Вальтера Бюрена, который сам уже год как ушел из университета и теперь сбил с правильного пути и их ребенка. Она требовала от Готфрида завтра же поехать к военным и забрать заявление их глупого сына..
Через три дня на перроне вокзала Мартина провожали его родители, сестра и соседская девушка Мария Лютер. Неподалеку, стараясь не попадаться на глаза тете Элли, прощался со своими родителями и сестрой Вальтер Бюрен.
Еще через три дня, успешно пройдя специальную комиссию (поэтому-то и пришлось ехать в Траунштейн, где проверяли кандидатов именно в горные части), они с Бюреном были зачислены новобранцами в подразделение горных егерей и направлены в учебный лагерь А уже в середине июня, незадолго до своего совершеннолетия одетый в новенькую униформу, с тяжелым стальным шлемом на голове, Мартин давал клятву на знамени 1-й горной дивизии вермахта. Отныне уже окончательно не было пути назад. Он стал солдатом. Выпушка его погон и просветы петлиц имели зеленый цвет, присвоенный немецким горным войскам.
Началась учеба.
Сначала им предстояло пройти обычный курс подготовки пехотинца на равнине. Маршировка, стрельба, чистка и разборка оружия. Затем молодых солдат стали все больше готовить к специфическим особенностям войны в горах. Изнурительные марши вверх и вниз с полной выкладкой. Ознакомление с основами военного альпинизма и скалолазания. Обучение приемам выживания в экстремальных условиях холода, отсутствия снабжения, связи и медицинской помощи. Но главное — марш-броски по склонам, доводившие до полного изнеможения тех, кто не был достаточно крепок физически.
— Ноги — ваше единственное средство передвижения, — наставлял их фельдфебель Зилекс с матерчатым эдельвейсом на левом кармане куртки. — Вы должны беречь их больше, чем голову. Травмированная нога в горах в условиях войны — это почти всегда смерть. Это невыполненное задание, обуза для своих товарищей. Травма, полученная по глупости, есть воинское преступление, похуже самовольной отлучки.
Когда они занимались стрельбой из горного карабина или недавно введенного в войсках единого пулемета «MG-34», тот же фельдфебель ходил позади лежащих на огневом рубеже солдат и говорил:
— В горах каждый патрон должен посылаться точно в цель Вы все должны стать снайперами. Иногда, когда в ваших подсумках останется десять патронов, вам придется воевать ими месяц, а то и больше. Никто не подвезет вам боеприпасов. В горах нельзя палить куда попало, как это любит делать пехота внизу. Десять патронов — это десять попаданий в цель!
«Черт бы тебя побрал, — думал Мартин, пытаясь окоченевшими руками (была уже поздняя осень) перезарядить свой карабин. — Сам бы полежал на этих камнях на пронизывающем ветру без движения».
В середине января, так и не дав на Рождество возможности съездить домой, их перебросили на высокогорную стоянку в не известном никому из них районе. Здесь особое внимание уделялось действиям на лыжах. Мартин сразу вырвался в число первых и обратил на себя внимание командира батальона. Фельдфебель же только придирался.
— Запомните, Вангер, горный солдат — не спортсмен. Это раньше вам нужно было прийти первым любой ценой, а там хоть падай. Здесь же после прохождения маршрута вам предстоит еще выполнить боевое задание. Если вы притащитесь на рубеж атаки без сил, с растянутыми связками или с обмороженными пальцами, то толку от вас будет не больше, чем от осла с поломанной ногой.
Им запрещалось совершать скоростные спуски на лыжах. Запрещалось притормаживать руками, дабы не повредить пальцы и связки. Они учились ходить по снежному насту цепью, под определенным углом к склону, растянувшись на сотни метров, чтобы не вызвать схода лавины. Они учились устраиваться на ночлег и готовить пищу на снегу так, чтобы не было видно огня и дыма. Отрабатывали приемы связи в горах, где обычные радиостанции часто были малоэффективны. Они учились вьючить осликов и мулов, водить лошадей в поводу по узким тропам, кормить и лечить животных, которых по штату в горной дивизии насчитывалось до пяти с половиной тысяч.
Особое внимание уделялось изучению приемов транспортировки раненых, спуска их со скал, наложению шин на сломанные конечности, оказанию помощи при обморожениях. И здесь Мартин оказался впереди других. Три года учебы на медицинском факультете не прошли даром. На этот раз даже Зилекс только одобрительно кивал, наблюдая за действиями рядового, знавшего анатомию скелета, разбиравшегося в дозировках обезболивающих средств, умевшего продезинфицировать рану и правильно наложить повязку на обмороженную руку.
В конце января 1938 года Мартин и его друг Вальтер в числе некоторых других были отобраны в отряд по подготовке будущих проводников и унтер-офицеров. Их отправили в специальный лагерь, где горная местность была поделена на пять категорий трудности. Если первая категория допускала хождение опытного солдата без страховки, то пятая, насыщенная отвесными скалами и пропастями, могла быть преодолена только с помощью специального альпинистского снаряжения. Все их нужно было научиться проходить с соблюдением требований к темпу, маскировке, неся на себе оружие, боеприпасы, продукты питания и медикаменты, и при этом выходить в заданный район готовыми морально и физически к бою с противником.
Инструкторами в этом лагере работали настоящие спортсмены-альпинисты. На каждого из них приходилась группа из двенадцати-пятнадцати человек. Здесь уже не было вечно недовольного фельдфебеля Зилерта. Царила атмосфера сурового товарищества, когда каждый понимал, что без поддержки друзей и командира-инструктора ему никак не обойтись.
Они учились составлять схемы маршрутов, получив задание совершить переход из точки А в точку Б. При этом сначала подолгу, порой на ледяном ветру, приходилось работать с высотомером, снимая высоты не отмеченных на карте вершин и гребней, а потом непослушными пальцами наносить на карту точки привалов и линии переходов, проставляя везде рассчитанные отметки времени в часах и минутах К основному обязательно составлялся один, а то и два обходных маршрута. Очень скоро каждый усвоил, что ошибка при разработке пути движения иногда может обернуться гибелью всей группы.
Каждый из них по очереди ходил ведущим на восхождении и замыкающим при спуске. Они научились правильно ставить стопу, определять на глаз, какому камню или куску льда можно довериться, а какой таит опасность. Они научились мгновенно падать в снег, вонзая в лед или скалу ледорубы и штык-ножи, когда кто-нибудь в связке срывался вниз. Группа Мартина, назначенного заместителем командира, называлась «Сияющие горы». Она постоянно соревновалась с «Горными орлами», «Горцами рейха», «Эдельвейсами удачи» и другими.
Вскоре произошли первые отсевы. Не обошлось без потерь и у «Сияющих гор». Один из солдат плохо переносил пониженное давление, страдая больше других горной болезнью. Но вот заявление Вальтера Бюрена для всех оказалось полной неожиданностью. Однажды он подошел к инструктору и сказал, что не может преодолеть страх высоты. На обычных склонах, даже достаточно крутых, все нормально, но, как дело доходит до отвесных скал, не говоря уже о стенах с отрицательными углами, он теряет над собой контроль.
— Понимаешь, Мартин, ничего не могу с собой поделать, — оправдывался он перед другом. — Как только высота отвеса становится больше пяти метров, я просто цепенею. Клянусь, никогда не замечал за собой такого прежде. Долго терпел, думал, привыкну. Но… Просто боюсь однажды подвести вас.
Инструктор Линкварт долго беседовал один на один с Бюреном после его признания. Ему было жаль терять такого тренированного и исполнительного солдата Он дал ему еще два дня, но ничего не изменилось.
— Значит, не судьба, — говорил Вальтер, прощаясь с Мартином — Что ж, вернусь в нашу роту
Он мечтал попасть в один из четырех Альпийских батальонов — элиты горных войск. Да что там горных войск — всего вермахта! Так считали все те, у кого в мае тридцать девятого года над правым локтем появился белый эдельвейс, вышитый на темно-зеленом овальном клапане. Этот окруженный волнистой веревкой цветок стал эмблемой горных войск Германии. Ее с гордостью носили все горцы, от рядового до генерала.
Весной тридцать восьмого Мартин был аттестован в качестве горного проводника, переведен в Грац, сделавшийся незадолго до этого вместе со всей Австрией частью рейха, и стал гефрайтером только что сформированной 3-й горнострелковой дивизии Эдуарда Дитля Вскоре его зачислили кандидатом на получение унтер-офицерского звания и дали десятидневный отпуск. О том, чтобы когда-нибудь вернуться в аудитории университета, он давно уже не помышлял.
* * *
— А почему мы не можем просто заглянуть в 1945 год и узнать, где будут находиться книги Шнайдера? — спросила молодая сотрудница инженера Карела. — Если они и в конце войны окажутся в той же профессорской квартире, то, значит, Вангер за все это время никому о них не проговорился. Во всяком случае, никому из властей.
— Это принципиально невозможно, Прозерпина. Когда объект, то бишь утерянная копия какого-то предмета, попадает в прошлое в определенный год, день, час, минуту и секунду, то только в этой исходной временной точке с ним можно установить контакт. В дальнейшем этот контакт может поддерживаться исключительно в режиме реального времени. Сдвиг в прошлое или будущее на каждые 7,65 секунды ослабляет мощность сигнала ровно вдвое. При сдвиге на пять минут он уже совершенно не фиксируется, другими словами, мы его не видим. Поэтому, чтобы проследить историю книг хотя бы до окончания войны в Европе, нам придется вести наблюдение за ними более двух лет. Как раз эта задача и поставлена перед вашей группой. Помимо другой работы, вам предстоит, образно выражаясь, прожить эти два с небольшим года вместе с Вангерами, наблюдая за каждым их шагом.
Карел посмотрел на Прозерпину, пускавшую маленькими колечками дым. Они стояли в так называемой вулканической зоне Зимнего сада академии — любимом месте всех местных курильщиков.
— Задание не сложное, но ответственное. Приборы будут выполнять основную часть работы, сигнализируя о малейших перемещениях объекта и приближениях к нему новых действующих лиц. Вам же надо только анализировать и реагировать, то есть оперативно ставить в известность меня Справитесь?