"Ян Берзин — командарм ГРУ" - читать интересную книгу автора (Горчаков О.А.)

СНОВА С «ЛЕСНЫМИ БРАТЬЯМИ»

Вскоре после выздоровления Петер вернулся к «лесным братьям». Было это ранней весной, перед распутицей. Он привез в отряд директиву партии о расширении партизанской войны, об укреплении связей с РСДРП. В страхе трепетали перед «лесными призраками» урядники и жандармы. Бароны и пасторы переводили за границу свои капиталы, уезжали сами. Вновь и вновь просили карательные войска из Риги и Петербурга.

Вскоре партизаны провели несколько крупных боевых операций. Одна из них — разгром волостной управы в Яунпилсе. Расстреляли предателя-писаря, выдававшего повстанцев палачам, ротмистра Незнамова, прихватили с собой очень нужные паспортные бланки. Потом спалили корчму и казенную винную лавку в имении Берзмуйжа, экспроприировав все наличные капиталы их хозяев.

По заданию «лесных братьев» Петер тайно ездил к брату в Ригу. Брат работал от зари до зари на пивоваренном заводе Кунцендорфа. Братья установили тесную связь с рижскими боевиками, с партийной организацией Малиенского сельского района. В конспиративной квартире на Ромаковской улице боевики разрабатывали планы своих действий. В их осуществлении принимал участие и Петер Кюзис.

...Случилось это в мае. Казаки-пластуны шли густой цепью, прочесывая лес. Малочисленный отряд «лесных братьев» откатывался, не принимая боя, — боеприпасы были на исходе.

Кюзису поручили прикрывать отряд — трудное, смертельно опасное дело. Командир знал: Петер выполнит приказ любой ценой.

Лежа с винтовкой за толстым замшелым пнем на пригорке, Петер оглянулся через плечо: большая часть отряда уже переправилась на тот берег Огре. Все решали какие-то минуты...

В густом ельнике впереди мелькнула казачья фуражка. Одна, вторая... Неотвратимо надвигается казачья цепь, ведя вслепую ураганный огонь. Петер берет наступающих в прорезь прицела. Спотыкаясь, падает один, опрокидывается навзничь другой... Выстрелив еще раза три по залегшим пластунам (надо экономить патроны!), Петер сменил позицию, а потом стал отползать к реке.

У Кюзиса оставалась лишь одна обойма, всего пять патронов. Он передернул затвор винтовки, но в левое плечо вдруг с бешеной силой ударило что-то одновременно тупое и острое, горячее и холодное, так что разом онемела вся рука. Вторая пуля насквозь прошила ногу. Этот удар был послабее, но встревожил больше первого — для партизана ранение в ногу всегда опаснее...

Стрелять он уже не мог. Тогда, напрягая все силы, с трудом действуя ранеными рукой и ногой, он поднялся и метнулся неловко, как подбитая дробью дикая утка, вниз к реке.

Со всего маху шлепнулся в холодную воду. Вода немного взбодрила его, прояснила сознание, и он поплыл к противоположному лесистому берегу, изо всех сил загребая здоровой правой рукой, волоча в воде будто парализованную ногу. Сгоряча он не чувствовал еще особой боли, но его страшила странная немота почти половины тела.

До чего же широка эта Огре! Летом ее воробей вброд перейдет, а сейчас залила она окрестные луга...

Казаки выскочили на берег Огре как раз в ту минуту, когда он выбирался на другой, спасительный берег. Раненая нога подламывалась под ним, тянула обратно в цепкие, ледяные объятия реки. Сзади раздалось сразу несколько выстрелов. Коротко взвыли пули над рекой. Но Петер не слышал этого. Перед его глазами вдруг все вспыхнуло нестерпимой яркости алым огнем, и наступил беспросветный мрак.

...Семеро «лесных братьев» лежали мокрые, окровавленные у берега лесной реки. Отряд ушел в глубь леса, а они остались. Четверо были убиты в перестрелке. Двоих, тяжелораненых, пристрелил сотник. А седьмой...

Один из стражников обыскал Петера, нашел какие-то документы, конверт с рижским адресом. Ого! Это, видно, не простой бандит, хоть и молод!

— Господин сотник! — неуверенно проговорил стражник. — У этого бандита, знать, связь с Ригой была. Вот документы!..

— Добре! — порешил сотник, крутя ус. — В лазарет его! А там допросят, выяснят его связи с Ригой!..

Кинули с мертвецами в фурманку. Повезли.

...Жандармское отделение в Вендене. Лазарет, запах карболки, Сердобольный пожилой фельдшер осмотрел его раны и тихо сказал:

— Ну, парень, жить тебе сто лет, не иначе! Как есть, завороженный ты от пуль. Первые две раны — в плечо и ногу — зарастут как на собаке. А третья рана... То ли на излете была пуля, то ли рикошетом угодила, только застряла она в черепе, не повредив мозга. Это, ей-богу, просто чудо!

— Операция будет? — шепотом спросил обессилевший Петер.

— Зачем операция? — удивился фельдшер, разглаживая усы. — Во-первых, от добра добра не ищут, а во-вторых, тебе все одно крышка. Таких, как ты, не милуют!..

И верно. Вылечили. Допрашивали о «лесных братьях», о связях с Ригой — он молчал. Судили снова военнополевым судом. Было это в Ревеле, уже в 1907 году. На этот раз все было чин чином: «Встать, суд идет!» — и портрет батюшки царя в полковничьем мундире во весь рост за спинами господ судей, прокурор, защитник...

— Приговорить к смертной казни!..

Оловянный взгляд невозмутимого императора, напыщенные породистые лица судей-офицеров. Суд скорый и неправый: до совершеннолетия суд не имеет права отнимать жизнь у подданного империи! Закон есть закон...

Снова — инсценировка суда:

— ...а посему приговаривается по статье 102, часть 2, и статье 279 XXII Книги свода законов к тюремному заключению...

В делах царского департамента полиции сохранились тюремные фотографии семнадцатилетнего революционера. Анфас и вполоборота, в рост, у тюремной двери. В глазах, в лице, во всем облике — дерзкий вызов, несгибаемая воля, жгучее презрение к царским опричникам. В другом деле — фотография арестанта Яна Кюзиса, брата Петера. Тот же пылающий, бесстрашный взор, та же ненависть к царской опричнине. Одну дорогу выбрали в жизни братья, и с этой дороги не заставили их свернуть никакие вихри враждебные, никакие темные силы...

...Годы тюрьмы не пропали даром. Встречи и беседы в острогах с «политическими», со старыми, закаленными, знающими большевиками, труды Ленина, партийная и общеобразовательная литература, проникавшие сквозь толстые стены в казематы и застенки царизма, Маркс и Гегель, Пушкин и Толстой, горячие споры, знакомство с участниками вооруженных восстаний в Петербурге, Москве и других городах, живой, творческий обмен опытом. Большевики превратили государеву тюрьму в партийную школу за решеткой, в лагерь боевой подготовки к новым, еще более жарким классовым сражениям.

Уже после того, как Латвия стала советской, чудом уцелевшие архивы этого края рассказали захватывающую историю слежки охранки за братьями и сестрами Кюзис — четырьмя пролетариями-революционерами. Петер и Ян, Паулина и Кристина — все они находились под негласным надзором департамента полиции. В секретных донесениях полицейских агентов то и дело мелькают имена Яна, Кристины и Паулины. По донесениям шпиков, все они сеяли смуту и крамолу, распространяя в Риге нелегальную литературу. В феврале 1908 года полиция арестовала Яна на революционной рабочей сходке. Вскоре в Риге состоялся судебный процесс сорока четырех «смутьянов». Ян получил четыре года тюрьмы.

В 1909 году, напутствуя освобожденного политического арестанта Петера Кюзиса, начальник тюрьмы сказал:

— Надеюсь, тюрьма послужила тебе хорошим уроком!

Зря надеялся господин начальник тюрьмы. В сохранившихся донесениях полицейских ищеек Риги за 1911 год встречаются такие рапорты:

«9 апреля, в субботу, с 10 часов вечера в лесу за городом (за Александровскими воротами) наблюдалось собрание социал-демократической фракции. Затем перешли к выборам в центр фракции. Назначены следующие кандидаты: ...Петер Кюзис».

«Массовка IV района состоялась в лесу по Санкт-Петербургскому шоссе, в верстах II за городом в ночь на II июля. Присутствовало 107 человек. В числе пропагандистов Петер Кюзис».

Полиция дала лестную характеристику юному трибуну: «Петер Кюзис — один из известнейших деятелей социал-демократии».

Словно в подтверждение этой оценки врага, летом 1911 года IV район Риги единогласно избирает Кюзиса своим делегатом на съезд социал-демократической партии Латышского края.

Петер действовал тогда под разными конспиративными именами: Малениетис (Далекий), Скуя (Хвоя), Саша и Павел. К последнему псевдониму ему было суждено вернуться.

В августе 1911 года Петера Кюзиса вторично арестовали и предали суду.

Декабрь 1911 года. Снова бьющая на устрашительный эффект бутафория судилища.. Позолота на массивной дубовой мебели, все тот же портрет Николая II, двуглавый орел и обнаженные сабли солдат-стражников. На этот раз Петера Кюзиса, уже вполне совершеннолетнего, судили за принадлежность к социал-демократической партии.

— По статье 102, часть первая...

Его приговорили к долгой ссылке в Восточную Сибирь и отправили по этапу за Урал, в далекую Иркутскую губернию. Ему было тогда немногим более двадцати лет... Спустя много лет, вспоминая свою революционную юность, он писал:

«Хочу лишь отметить, что сознательных социал-демократов в наших сельских организациях в то время было очень мало. Большинство было просто из революционно настроенных крестьян, прочитавших несколько воззваний и пару брошюрок, которые, движимые одним недовольством, ставили своей задачей свержение ненавистного им царизма и ига помещиков-баронов. Было много революционного романтизма, но мало сознательности. Но, несмотря на это, люди боролись очень стойко и честно клали свои головы за революцию. Лично я жил тогда в экстазе революционного романтизма и за изучение теории взялся лишь в тюрьме».

Это писал уже умудренный жизнью, способный к трезвому научному анализу военачальник Рабоче-крестьянской Красной Армии. Но революционным романтиком он остался до конца...