Еремей ПАРНОВ НОВЫЕ КОМПОНЕНТЫ МИРА

О научной фантастике говорят, что она появилась с Жюлем Верном или что она дитя нашего века, атома, космоса и кибернетики. Между тем, на мой взгляд, фантастика стара, как само человечество. Во всяком случае она много старше письменности. По сути дела, олицетворение сил природы — это фантастическое творчество.

Для фантастики характерна игра компонентами мира, она постоянно варьирует эти компоненты, а потом с любопытством смотрит, что из всего этого получится.

Мечта о лучшей жизни заставляла писателя придумывать новые компоненты, “изобретать” чудесный аппарат или вещества, которые увеличивали власть человека над природой, облегчали труд, скрашивали досуг. Так стали появляться фантастические изобретения, которые затем помогли созданию изобретений реальных. Это и самолет, и подводная лодка, и синтетическая пища. Люди веками мечтали об этом и, наконец, осуществили свои мечты.

На рубеже XIX и XX веков, когда стала рушиться ныотонианская картина мира, когда закладывались основы теории относительности, начала развиваться, если можно так сказать, научно-техническая фантастика. Властителем молодежи стал Жюль Берн. Это было интересное время, когда религиозная вера в чудесное и неожиданное уступила место вере в чудеса науки. И фантастика тех лет полностью отразила эти ожидания. Она “изобрела” все, о чем только можно было мечтать, умолчав лишь о том, что принципиально не предвидимо.

Так, в 1895 году инженер В.Н.Чиколев публикует книгу “Электрический рассказ”, герой которого знакомится в Институте экспериментального электричества с электрифицированными фермами, электровозами, всякого рода автоматами. Это был почти в буквальном смысле слова взгляд в завтра. Потом это получило название “фантастики ближнего предела”, в которой уже разработанные, но еще не вышедшие из стен научных лабораторий приборы и материалы сделались самоцелью, основным объектом повествования. К таким приборам были искусственно пристегнуты люди, поскольку без людей не может быть и литературного произведения.

Но рубеж XIX и XX веков характеризуется не только сменой физической картины мира. Это было время, когда началась революционная борьба за утверждение нового общественного строя — социализма, что не могло пройти бесследно для литературы. В самом конце века появляется знаменитая утопия Вильяма Морриса “Вести ниоткуда”, потом выходит в свет “Железная пята” Джека Лондона. Общество будущего уже не мыслится иначе, как общество социалистическое, завоеванное рабочим классом в упорной борьбе.

Окружающий человека мир становится все более похожим на тот, который мы знаем. Мечты превращаются в явь. Появляются и самолеты, и подводные лодки.

Но много ли от них толку? Разве жизнь стала более счастливой и простой? Одни только изобретения еще не гарантируют человеку (пусть даже литературному герою) счастливой жизни. Прогресс науки оказывается в неразрывной связи с прогрессом в социальных отношениях.

Каждая новая победа человеческого гения, каждая осуществленная мечта фантаста рано или поздно воздействовала на повседневную жизнь людей. И воздействовала по большей части благотворно. Возьмем, к примеру, самое последнее завоевание — космос. Современная фантастика немыслима без полетов на другие планеты, звезды, даже в иные галактики. Но реальные космические экспедиции, как мы знаем, требуют колоссальных денежных затрат. Мне не раз приходилось читать статьи, авторы которых предлагали затормозить освоение космоса, а высвобожденные средства направить на повышение жизненного уровня.

Но уже сегодня спутники предсказывают погоду, предупреждают о надвигающихся циклонах, помогают искать полезные ископаемые, они незаменимы в качестве телекоммуникационных объектов. Я нарочно не говорю об основном, о том, что нельзя измерить узкими рамками прихода — расхода, — о познании тайн окружающего нас мира. Ведь именно познание — высшее и прекрасное назначение человека.

Не ради холодного света абстрактных истин люди так упорно штурмуют тайны мироздания. Не только и даже не. столько технический прогресс и стремление к материальному изобилию зовут нас в глубины космоса и микромира. Главная и не всегда осознаваемая причина поисков лежит в нас самих. Так уж устроены люди, что в познании для них слились и смысл, и цель. Другое дело, что познание в конце концов вознаграждало наши усилия. Таково свойство мира, непреложный компонент которого — информация. В конечном счете наука — наиболее эффективный способ добычи новой информации. Поэтому она и стала самостоятельной производительной силой. Тем более, что время, за которое чистая, так сказать, информация воплощается в конкретные формы, неуклонно сокращается.

Телефон прошел путь от идеи до первого опытного образца за 56 лет. Радио — за 35 лет. Радару понадобилось, всего 15, телевизору — 14, квантовым генераторам — 9, транзисторам только 5 лет.

И это прекрасно, когда абсолютно новые, принципиально почти непредсказуемые творения науки все быстрее и быстрее приходят в наш мир! Это лишнее доказательство того, что наука способна преобразить его.

Теперь о негативных последствиях и — от этого никуда не уйдешь — о бомбе, которая, кстати, прошла эту дистанцию за 6 лет, — значит, для большинства людей грибовидное облако поднялось внезапно. Зловещий отсвет того взрыва лег сначала на физиков, потом на ученых вообще. Событие это позволило английскому писателю Чарльзу Сноу сказать: “Весь остальной мир напуган как их достижениями — научными открытиями и изобретениями, так и возможными последствиями этих открытий. В результате люди начинают страшиться самих ученых, почитая их существенно отличными от всех остальных людей”.

Бездна непонимания, молчание моря стоит между Барнхаузом (“Доклад об эффекте Барнхауза” К.Воннегута) и генералом Баркером, между полковником Уиндермиром и Хорном (“Похититель душ” Ф.Пола). Два полюса, две цивилизации. Настолько далеко зашел процесс отчуждения и нелюбопытства, настолько сильно недоверие к выдумкам ученых.

Профессор Барнхауз вынужден бежать из своего мира, как убегают нормальные люди из дома умалишенных. Он нес человечеству могущество, власть над материей, волшебную власть, о которой древние маги и мечтать не смели. Но общество увидело в его открытии лишь новый способ убийства. Ученый из рассказа Ф.Пола и С.Корнблата “Мир Мириона Флауэрса” изобрел аппарат для чтения мыслей. Но этот аппарат убивает каждого, кто рискнет им воспользоваться, ибо “человеку, надевшему такой шлем, пришлось бы плохо в любом мире. Но только в мире Мириона Флауэрса он мог погибнуть от всеобщей ненависти”.

Вот и выходит, что в мире Мириона Флауэрса новые компоненты не просто не нужны, но и опасны. Так возникает чудовищное противоречие. С разных сторон разные писатели приходят к одному и тому же.

Научное, или пусть пока только фантастическое, изобретение само по себе не несет печати добра или зла. Все зависит от людей, в руки которых попадет этот дар богов или же беды из шкатулки Пандоры, от совершенства их социальных институтов.

Все, буквально все может стать опасным в мире изощреннейшей техники, живущем моралью купли-продажи, прагматической моралью сиюминутной выгоды. Пусть Центральный вокзал самого большого города на Земле “Токио-сентрал” (“Кольцевые ветки” Ясутака Цуцуя) не производит еще человеческих дублей, но человеческую индивидуальность он уже стер. Это вынужденная плата за стремительный прогресс больших городов. Очевидно, такая обезличка характерна для любого большого скопления людей. Она — неизбежное следствие стремительного темпа жизни. Но лишь там, где действительно никто никому не нужен, ее ощущают таи остро изо дня в день. Это несмываемое клеймо “Цивилизации напоказ”, где извращена до предела сама идея нормального человеческого общения. Что даст еще одно новое изобретение городу, уже сейчас живущему в искусственной атмосфере? Задрай скорее окна своего сверкающего автомобиля, включи эр-кондишн и мчись, мчись неведомо куда. Может быть, ты и заметишь на лету сверкающий огнями стенд, рекламирующий очередную новинку. Купишь. А может быть, и не купишь. Куда ты стремишься? Если ты наделен искрой божией и ощущением всесжигающего беспокойства, может быть, станешь изобретателем. Какая мысль прийдет тебе в голову На вираже эстакады? О чем ты подумаешь под расцвеченным неоном ночным небом среди шума и грохота, среди потока веселых и сытых людей? Ты откроешь тайну сухой воды (“Сумасшедший” Стефана Вайнфельда) и вспомнишь о людях, строящих города в пустынях. Но неужели не привидится тебе одинокая койка в сумасшедшем доме или мучительная спазма, от которой ты погибнешь, так и не успев осознать, что убит?

Но такова участь изобретателей в капиталистическом мире. В лучшем случае ты добьешься того же, что и чудаковатый гений (“Эксперт” Мэка Рейнольдса). Твои творения купят, чтобы положить их под сукно. Постепенно алкоголь размагнитит тебя и вечное беспокойство сменится апатией. Тебе не в чем упрекнуть себя. Мир не хочет новинок. Но он великодушен к тебе, этот мир. Поэтому пей. Твой суперцереброграф, как, впрочем, и времясместитель (“Мгновенье вечность бережет” Роберта Туми) — всего лишь игрушки, забавные пустячки. Можно лишь радоваться, что смещение времени вызвало к жизни бронтозавра, а, скажем, не грузовик с гитлеровскими штурмовиками. Но, говорят, у пьяных есть свой добрый бог. Добрый бог избирающих камерные сюжеты пьяных героев научно-фантастических рассказов и их создателей не дает довести мысль до логического конца. Авторы выдают свой новый компонент и спешат к случайной развязке, обрывают повествование, чтобы “все было тихо”, если он не хочет сделать такие же беспощадные выводы, к которым пришел американец Шерред в своей великолепной “Попытке”. Здесь действительно до конца соблюден принцип гомеостата. Новое ворвалось в мир, пришло с ним в столкновение и, достигнув равновесия, утвердилось. Во всяком случае, такова схема кибернетической игры.

Автор не показал нам картины гибели своего обреченного общества. Более того, с первых же слов нам становится ясно, что зло победило. Читатель убедился. Но надолго ли?

“Попытка” — безусловно лучшее произведение сборника. Рассказ этот как бы окутан дымкой второго, ненаписанного, но продуманного автором плана. Поэтому трудно отказаться от ощущения, что победа реакционных сил той Америки, о которой пишет Шерред, — временное явление. Однажды произнесенное слово истины не исчезает, но тлеет подспудно, сжигая все рогатки и препоны, пока не вспыхнет всеочистительным пламенем.

Но сегодня творцов нового, провозвестников истины в мире Воннегута и Пола ожидает либо смерть, либо бегство. Бежит от вездесущего Пентагона профессор Барнхауз, бежит и доктор Хорн. Оба рассказа сходны по фабуле. И в том и в другом случае новый компонент мира вместо блага грозит обернуться страшным злом для всего человечества, и в том и в другом случае творец вынужден бежать, спасая себя и свое детище. Но особенно знаменательно то, что и Барнхауз, и Хорн не просто бегут, а вступают на путь активной борьбы, активного сопротивления. Тут оба рассказа тесно смыкаются с “Попыткой”. Это активное начало и делает современную прогрессивную фантастику Запада столь действенной и эффективной.

Произведения данного сборника объединяет прежде всего новый элемент — то или иное фантастическое изобретение.

В отличие от изобретений реальных, подлинными изобретениями фантастики могут быть признаны далеко не все новые элементы мира. И они не приносят героям счастья, а подчас грозят катастрофой. В самом деле, сравнительно скромное изобретение — электролизная ванна для воссоздания первобытной фауны (“Такая работа…” Спрэг де Кампа) и то угрожает могуществу некоей монополии и приводит к острому конфликту. Охотничья же машина из одноименного рассказа Кэрол Эмшуиллер, которая, казалось бы, никого персонально задеть не может, тем не менее становится своего рода символом подтачивающих общество безразличия и пустоты. А демонстратор четвертого измерения Лейнстера дублирует только банкноты и блондинок из ночного клуба потому, что обществу ничего иного и не нужно. Деньги и секс. Это все.

Вот и выходит, что именно социальные недуги и определяют сходную развязку разных произведений.

Разумеется, каждый писатель преследует свои цели, и я далек от мысли, что, скажем, Лейнстер в своем юмористическом рассказе действительно хочет обличить современное общество, как это сделал Шерред. Но сама логика развития идеи такова, что наш вопрос об использовании того же демонстратора выглядит отнюдь не надуманно. В самом деле: почему четвертое измерение служит для дублирования только денег, блондинок и нескольких экстравагантных кенгуру? Нарочитая ограниченность здесь, конечно, налицо. Очевидно, фантастическое изобретение отнюдь не адекватно техническому, оно должно содержать в себе эмоциональный заряд, затрагивающий социальные аспекты общества.

Вне социальных критериев мы не можем оценивать и те негативные последствия научно-технической революции, о которых уже шла речь. А ведь именно они и создали психологический климат, вызвавший к жизни фантастику изобретений, которые не смогли изменить мир. Фантастика, без сомнения, оказывает влияние на научно-технический прогресс. Писатель не изобретает технических новинок, но он чутко реагирует на ожидания общества. Авторы этого сборника, живущие в странах капитала, прежде всего ощутили овладевший их обществом страх.

Мы — современники величайших взлетов в истории человечества, коренных социальных преобразований. Это напряженный и сложный век, требующий высоких скоростей и большого нервного напряжения. Здесь возможны ошибки и неудачи Но они неизбежные издержки на пути к великому будущему человечества. Ничто не сможет остановить его на этом пути или замедлить его движение.