"Хо Ши Мин" - читать интересную книгу автора (Кобелев Е. В.)

КОММУНИСТ

«Секретно. Министру по делам колоний Франции господину Альберу Сарро от главного инспектора индокитайских войск во Франции. Докладываю: вчера вечером я имел беседу с Фан Тю Чинем. После этой беседы хотел бы доложить Вам об исключительно бедственном положении Фан Тю Чиня. Он очень болен, живет в нужде и хочет вернуться на родину.

Настроения этого аннамита, думаю, Вам известны. Я бы только хотел добавить, что он не принадлежит к числу тех, кто доставляет беспокойство нашей власти. Фан Тю Чинь — националист. Он, правда, лелеет надежду увидеть свою родину когда-нибудь независимой, но вместе с тем верит в необходимость сохранения нашего протектората в Аннаме.

Все это говорит о том, что проповедуемые Фан Тю Чинем идеи, профильтрованные за 10 лет его пребывания во Франции, весьма далеки от идей Нгуен Ай Куока, которые он не одобряет. Осуждает он также и его методы деятельности.

Убежденный, что сейчас самая лучшая политика — удовлетворить просьбу Фан Тю Чиня, я хотел бы просить Ваше превосходительство разрешить этому господину вернуться на родину и дать указание Индокитайскому банку оплатить его проезд».

Блюстители колониальных порядков в Индокитае уже не боялись Фан Тю Чиня. Его былой патриотизм, задавленный прессом франкофильских настроений, в конце концов выродился в примитивный коллаборационизм. Перед отъездом на родину 3 февраля 1925 года он выступил с речью в парижском Зале научных обществ, где довольно недвусмысленно выразил свое новое политическое кредо:

— Чтобы существовать и развивать азиатские земли, нам всенепременно нужна материальная сила, и в этом нам может помочь только Франция, и никто другой. Точно так же и Франция, ежели она желает сохранить свое могущество на Дальнем Востоке, должна быть заинтересована в сотрудничестве с нашим Вьетнамом. Будут обе стороны сотрудничать друг с другом — тогда можно будет добиться всего, при разладе же ничего не удастся достичь…

Этой речью он подписал себе смертный приговор как лидеру патриотического движения. Молодые патриоты, которые первыми узрели падение кумира с пьедестала, высмеивали выдвинутые Чинем идеи как «сотрудничество всадника с лошадью».

Чем меньше оставалось приверженцев у Фан Тю Чиня, тем больше беспокоила и тревожила колонизаторов вызывающе смелая деятельность нового лидера вьетнамских патриотов Нгуен Ай Куока. Вместе с другими активистами молодой коммунист собирает в рабочих кварталах Парижа деньги, медикаменты, одежду в фонд помощи голодающим трудящимся России. Он старается не пропускать ни одного рабочего митинга, которые проводятся партией, чтобы потребовать от французского правительства прекращения экономической блокады Советской России и ее дипломатического признания. Его можно часто увидеть в числе ораторов в «клюб фобур» — дискуссионных политических клубах. До поздней ночи горит тусклый свет в его окошке в тупике Компуан: приходится много писать для партийных газет по колониальному вопросу. Воскресные дни Нгуен все чаще проводит в Национальной библиотеке на улице Ришелье, куда Вайян-Кутюрье, пользуясь мандатом депутата парламента, достал ему постоянный пропуск. Частым гостем стал Нгуен на улице Лафайет в Центральном Комитете ФКП. Его назначили в созданную при ЦК комиссию по делам колоний, где он возглавил индокитайский отдел.

Начиная с 1880 года у парижских трудящихся стало традицией в последнюю декаду мая приходить на кладбище Пер-Лашез, чтобы возложить цветы к Стене коммунаров. Вместе со всеми сюда не раз приходил и Нгуен. С волнением слушал он речи ораторов, призывавших свято хранить память о коммунарах, следовать их заветам. Его кулаки сжимались от гнева, когда он проходил мимо находящейся здесь же, в нескольких сотнях метров от Стены коммунаров, могилы палача Коммуны карлика Тьера, которому благодарные буржуа в знак признательности за его «заслуги» воздвигли помпезный надгробный памятник.

Партийной работе Нгуен отдавал все свободное время. Хотя ему уже перевалило за 30, он еще не преподнес ни одной девушке, как того требовала древняя вьетнамская традиция, красный шелк, чтобы бог бракосочетания Лунный старец навеки связал его с избранницей красной шелковой нитью. Может быть, в родной деревне Лотосов оставалась его любимая девушка, которую в соответствии с феодальными обычаями вьетнамской деревни с отроческих лет по взаимному уговору семей предназначили ему в жены. Но с тех пор много воды утекло. Для односельчан он был без вести пропавший. Даже если существовал у его отца с какой-нибудь семьей уговор, он потерял свою силу за давностью лет. На чужбине же найти достойную спутницу жизни оказалось непросто. Частые переезды из одной страны в другую, аскетический образ жизни профессионального революционера, законы конспирации — все это отодвигало устройство личных дел на задний план.

Так он и не успел вовремя жениться, прожив всю жизнь холостяком.

Работая в комиссии ЦК, Нгуен часто встречался с прогрессивно настроенной молодежью из различных французских колоний — алжирцами, тунисцами, мадагаскарцами, мартиниканцами. Среди молодых людей постепенно зреет идея создания единой организации. В июле 1921 года, собравшись на чьей-то квартире, они принимают решение о создании Союза колониальных народов. Нгуена избирают в руководящий комитет. В уставе союза, разработанном Нгуеном, указывалось, что союз ставит перед собой цель объединить представителей французских колоний, живущих во Франции, вести среди них агитационно-пропагандистскую работу, добиваться их сплочения в общей борьбе за национальное освобождение. В первые же дни в союз вступили 200 человек, в том числе две организации — Ассоциация вьетнамских патриотов и Мадагаскарский союз борьбы за права человека.

Одним из активистов союза и близких друзей Нгуена стал уроженец Антильских островов адвокат Блонкур. Через полвека он вспоминал об этих днях: «Нгуен регулярно посещал собрания и митинги, проводившиеся союзом. Работая с ним, я убедился, что он беззаветно предан идее борьбы за освобождение народов колоний, причем не только своей родины — Вьетнама, но всех угнетенных на земле. У него была несокрушимая вера в окончательную победу. Он считал, что для национального освобождения нет иного пути, кроме революции. У меня сложилось убеждение, что мысль о борьбе за национальное освобождение всегда владела его сознанием, определяя всю его жизнь. Я помню, как однажды, узнав о варварских репрессиях французских колонизаторов в Дагомее, он возмутился до глубины души и страдал так, будто все это произошло во Вьетнаме, с его народом. Он был в полном смысле гуманистом и интернационалистом».

Активно сотрудничая в партийных газетах, Нгуен хорошо понимал значение печати для революционной пропаганды. Он выдвинул идею создания союзом собственной газеты. Решили назвать ее «Пария» — это слово как нельзя более точно, по мнению Нгуена и его друзей, отражало то положение, в котором находились угнетенные и униженные народы колоний. Нгуену, как единственному из активистов союза, уже довольно опытному журналисту, поручили редактирование и издание газеты.

Нгуен съездил к Анри Барбюсу и попросил взять шефство над «Парией». В тот период Барбюс стоял во главе созданной по его инициативе Международной лиги прогрессивных писателей «Кларте». В нее входили такие выдающиеся деятели литературы, как Анатоль Франс, Бернард Шоу, Эптон Синклер, Рабиндранат Тагор и другие. Барбюс живо откликнулся на просьбу Нгуена и даже выделил для редакции газеты комнату в здании, где размещался секретариат «Кларте».

Первый номер «Парии» вышел 1 апреля 1922 года. Название газеты, которая имела лишь одну полосу небольшого формата, было написано на трех языках — французском, арабском и китайском, что подчеркивало ее интернациональный характер. В приветствии, обращенном редакцией к читателям, говорилось, что это первая газета, которая выступает от имени трудящихся всех французских колоний.

Распространение «Парии» потребовало большой изобретательности. Поначалу Нгуен и его друзья отсылали газеты почтой по официальным адресам в Индокитай, в Африканские колонии, в Вест-Индию. Однако, узнав, что они практически все конфискуются местной полицией, стали договариваться с моряками, которые тайком провозили газетные листки в портовые города французских колоний. Часть экземпляров распространяли в Париже среди эмигрантов и вьетнамских рабочих. Хотя большинство рабочих не умело читать, они охотно покупали газету, которая, как разъяснял им Нгуен, писала о произволе колонизаторов во Вьетнаме, и просили французских рабочих почитать им. «Пария» продавалась также в парижских киосках, находившихся под контролем ФКП. Больше всего экземпляров удавалось Нгуену распространять на рабочих митингах. Он молча раздавал газетные листки участникам митинга, затем поднимался на трибуну и говорил:

— Эта газета рассказывает о том, как угнетают нас колонизаторы. Она распространяется бесплатно, но мы будем благодарны, если вы добровольно поможете нашей газете хотя бы одним су.

Многие вьетнамские эмигранты, сочувствовавшие деятельности Нгуена, но опасавшиеся репрессий, тайком посылали ему деньги. Однажды в редакцию «Парии», испуганно озираясь, вошел вьетнамский студент, который оказался сыном состоятельного коллаборациониста. Он положил на стол 5 франков и, крикнув: «Это помощь для газеты!» — тут же исчез.

Нгуен был не только редактором, но и автором большинства статей. Часто появлялись также его зарисовки и карикатуры. Он откликался на все важные события, происходившие в Индокитае и других французских колониях, хлестко высмеивал продажных деятелей колониального режима. «Пария» стала для него также трибуной, с которой он пропагандировал идеи Великой Октябрьской социалистической революции. В условиях, когда буржуазия и ее писаки обливали грязью Коммунистический Интернационал, грубо извращая его политику, «Пария» из номера в помер смело поднимала свой голос в его защиту. «Коминтерн неустанно борется против грабительской сущности буржуазии во всех странах мира, — писала газета. — Коминтерн открыто заявил, что он поддерживает и участвует в национально-освободительной борьбе колоний. Братья трудящиеся, объединяйтесь, сплачивайте свои ряды вокруг знамени Коммунистического Интернационала. Это единственное знамя, встав под которое можно добиться освобождения угнетенных. Чтобы усвоить учение Коммунистического Интернациопала, мы призываем вас, друзья, изучать произведения Карла Маркса. К тому же вы своими глазами видите блестящий образец претворения в жизнь идей Маркса — создание нового общественного строя в Советской России. Только в коммунизме — путь к нашему освобождению».

На страницах газеты Нгуен четко сформулировал свое идейно-политическое кредо, к которому он пришел после вступления в ФКП и изучения работ Ленина и документов Коминтерна. Революция — это дело широких масс трудящихся самой колонии, подчеркивал он. Только коммунистическая партия, партия рабочего класса сможет руководить национально-освободительной борьбой и привести ее к полной победе. Это было совершенно новое слово в истории вьетнамского освободительного движения. Вдохновленный идеями Ленина, вьетнамский коммунист постепенно приходил к выводу о непреложной необходимости вооружения вьетнамской революции идеями марксизма-ленинизма и создания политической партии рабочего класса.

В июне 1922 года в Марселе открылась колониальная выставка. На ней демонстрировались «успехи цивилизаторской деятельности» Франции в ее колониях. Наиболее широко был представлен Индокитай, который называли жемчужиной в короне французской колониальной империи. У посетителей выставки вызывали неподдельный интерес искусно сделанные макеты камбоджийских храмов Ангкора, древних вьетнамских пагод, старинных улиц Ханоя. По вечерам на подмостках, возведенных в центре выставочного комплекса, выступал ансамбль кхмерских танцоров. По территории выставки бегали вьетнамские рикши, в их колясках чинно восседали любители восточной экзотики.

Однако самой главной «достопримечательностью» выставки стал вьетнамский императорский двор, который французские власти доставили в Марсель ко дню ее открытия. Вечером 21 июня в марсельский порт вошел пароход «Портос», на его мачте развевался шелковый треугольник оранжевого цвета с двумя красными полосами — флаг вьетнамской императорской династии. По убранному цветами белоснежному трапу спустился на причал император Кхай Динь, посаженный колонизаторами на престол в 1916 году вместо мятежного Зюй Тана. «Самый подлый из всех марионеточных императоров» — так заклеймили его впоследствии патриоты Вьетнама, — Кхай Динь предстал перед встречающей публикой в традиционном императорском облачении: на голове — золотистый тюрбан, на плечах — долгополое шелковое платье, вытканное причудливыми фигурами драконов. За ним по трапу сошел вниз десятилетний мальчик Винь Тхюи. Спустя всего три года ему суждено будет стать под именем Бао Дай последним императором в истории Вьетнама. Императора Кхай Диня и малолетнего принца сопровождала огромная свита сановников в роскошных одеяниях.

У трапа почетных гостей встретил министр по делам колоний Альбер Сарро. Отвечая на его приветствие, Кхай Динь напыщенно заявил:

— Франция — наш учитель, она ведет нас в будущее. Из тесного пожатия наших рук рождаются добрые чувства, и обе наши страны дружной поступью идут вперед единой дорогой…

Возмущенный фарсом, который разыгрывался в Марселе, Нгуен выступил в «Парии» с гневной обличительной статьей. Он рассказал читателям о случае, происшедшем во Вьетнаме в канун открытия выставки: один из французов заживо сжег вьетнамского рабочего, работавшего на железнодорожном переезде, так как ему показалось, что тот не слишком расторопно открыл шлагбаум. «В Марселе, — с горечью писал Нгуен, — прославляют гуманность великой матери Франции, а во Вьетнаме убивают наших соотечественников. В Марселе кричат о процветании Индокитая, а во Вьетнаме люди умирают от голода».

Нгуен пробует себя на литературном поприще, пишет сатирическую интермедию «Бамбуковый дракон», посвященную Кхай Диню. С давних времен вьетнамские кустари и художники любят вырезать из причудливо изогнутого бамбука изображение дракона, который в демонологии буддизма является символом мощи и доброй славы. Но как бы ни была хороша эта фигурка, она всего-навсего кусочек бамбука, бесполезная деревяшка, лишь имеющая форму дракона и носящая его гордое имя. Точно так же и предатель народа, пусть даже и возведенный в сан императора, остается жалкой марионеткой в руках колонизаторов. «Бамбуковый дракон» Нгуена появился вначале на страницах «Парии», а затем его сыграли на сцене в пригороде Парижа на одном из массовых праздников, организованном газетой «Юманите».

По указке властей колониальная пресса развернула кампанию травли «Парии». Сайгонская газета «Тин дьен тхуок диа» опубликовала памфлет, назвав Нгуен Ай Куока «человеком, обуреваемым честолюбивыми желаниями». Когда номер этой газеты получили в Париже, члены руководящего комитета союза собрались на экстренное совещание. Через несколько дней в очередном номере «Парии» появилась статья вьетнамского эмигранта Нгуен Тхе Чюена.

«Какими же честолюбивыми желаниями обуреваем Нгуен Ай Куок? — спрашивал автор. — Он страстно желает освобождения своих соотечественников, которые живут в рабстве и нещадно эксплуатируются алчными колонизаторами. Что может быть благороднее этого желания?

…Его грудь не украшают ордена, в его карманах не найти денежных чеков правительства. Зато он олицетворяет собой надежды и чаяния угнетенного народа. В прошлом году, когда я был в Индокитае, я слышал много взволнованных рассказов о Нгуене, передаваемых тайком, из уст в уста. Одна старая женщина, двух сыновей которой французы бросили в тюрьму, спрашивала меня: «Вы случайно незнакомы с Нгуен Ай Куоком?» А один мальчик — его отец, известный конфуцианец, показался властям подозрительным, и однажды жандармы пришли и, скрутив его как собаку, увели из дома, — этот мальчик, с той поры грезящий о встрече с героическими людьми, выпытывал у меня: «Почтенный, скажите, какой из себя Нгуен Ай Куок? Неужели он такой же, как мы, человек из костей и мяса?»

Ни один эмигрант из французских колоний, как правило, не оставался в Париже без надзора со стороны французской тайной полиции. Особенно навязчивым стало ее внимание к Нгуену после его вступления в ФКП и выхода в свет первых номеров «Парии». Куда бы он ни направлялся, за ним неотступно, как тени, следовали агенты в штатском. Зачастую они даже не скрывали своих целей, и лишь в тех случаях, когда он участвовал в собрании или митинге, они, опасаясь рабочих, поджидали его вдалеке. Нгуену пришлось всерьез заняться освоением такой сложной и абсолютно обязательной в революционном деле науки, как конспирация. Постепенно он овладевал ее законами, и жизнь его соглядатаев становилась все более беспокойной.

Хозяйка квартиры, у которой Нгуен снимал комнату, через много лет в воспоминаниях особо указывала на эту сторону его жизни. «Господин Хо вел очень скрытный образ жизни, — говорила она. — Никогда нельзя было сказать точно, находится ли он еще дома или уже куда-нибудь ушел. Вот так же в один из дней он исчез и больше сюда не вернулся».

II съезд Французской коммунистической партии собрался в Марселе. Нгуена вновь избрали делегатом как члена комиссии ЦК по колониальным вопросам. Приехав поездом в Марсель, Нгуен вместе с другими делегатами подошел к зданию, где проходил съезд. Неожиданно к нему бросились два дюжих агента в штатском. Нгуен оказался проворнее и успел проскочить через массивные двери в здание. Полицейские не решились следовать за ним и остались караулить снаружи. Начался съезд, Нгуена избрали в президиум.

Он выступил в прениях по колониальному вопросу, а также предложил от имени комиссии проект резолюции «Коммунизм и колонии», составленный на базе указаний Коминтерна.

По окончании заседания участники съезда — члены городского совета Марселя и депутаты парламента, окружив Нгуена, провели его по улицам города мимо полицейских патрулей в надежное место. На следующий день газета «Друг народа» выступила с резким протестом против действий марсельской полиции: «Французский рабочий класс не останется безучастным перед такими позорными действиями и будет решительно протестовать, если вопреки всякой законности полиция арестует Нгуен Ай Куока. Вся коммунистическая партия солидарна с яркими, полными страдания и гнева словами, которые Нгуен Ай Куок сказал с трибуны съезда в поддержку туземного рабочего класса — жертвы империалистических колонизаторов. Если хотят заставить нас замолчать, то тогда пусть заключат в тюрьму не только делегата Аннама, а всех участников съезда, всех членов коммунистической партии».

Когда Нгуен вернулся в Париж, хозяин встретил его руганью. В его отсутствие в фотоателье побывала полиция. Полицейские перевернули все вверх дном и пригрозили владельцу фотоателье неприятностями за то, что он нанял «смутьяна». Хозяин заявил Нгуену, что его «карт д'итантитэ» — удостоверение личности — аннулировано, он должен оформить себе новый вид на жительство, иначе фотоателье не сможет продлить контракт с ним. А пока суд да дело, он снизил Нгуену жалованье.

Беда никогда не приходит одна. Простояв несколько часов на ветру в очереди в полицейское управление, Нгуен простудился и подхватил крупозное воспаление легких. Пока он лежал в больнице, хозяин, обрадованный, что все так «удачно» сложилось, нанял на его место нового работника.

Чтобы как-то свести концы с концами, Нгуен, выписавшись из больницы, организует «дело» у себя на дому. В эти дни в «Ля ви увриер» на последней полосе из номера в номер появляется крошечное объявление: «Тот, кто желает иметь живое воспоминание о своих родителях, может заказать ретушировку фотографий у Нгуен Ай Куока. Прекрасные портреты и прекрасные рамки за 45 франков. Адрес: тупик Компуан, 9, 17-й округ Парижа». Нгуен обходит лавки по продаже угля, которых в те времена было немало в 17-м округе, и предлагает их хозяевам свои услуги в изготовлении затейливых рекламных вывесок. Он получает также заказы от владельцев антикварных магазинов, разрисовывая бумажные веера и вазы картинками, стилизованными под китайскую средневековую живопись, которые те сбывали заезжим богатым туристам. Обычно такие картинки сопровождаются иероглифами, обозначающими счастье, благоденствие, процветание и т. п. Нгуен иногда заменял эти иероглифы другими — «дадао диго чжуи» — «долой империализм», и в таком виде «средневековые» поделки выставлялись на полки лавок, а затем украшали комнаты ни о чем не подозревавших любителей восточной экзотики.

Идейная направленность «Парии», как ни ограничены были масштабы ее влияния, обеспокоила французские власти. Министерство по делам колоний отнесло газету к разряду подрывной литературы и наложило запрет на ее распространение в колониях. На всех французских судах, отправлявшихся в колонии, номера газеты в случае обнаружения подвергались немедленной конфискации.

В начале 1923 года Альбер Сарро направил телеграмму генерал-губернатору Индокитая М. Лонгу, в которой сообщил, что правительство намерено взять Нгуен Ай Куока под стражу и отправить во Вьетнам под надзор местной полиции, так как его политическая деятельность во Франции приобретает опасный характер. М. Лонг срочно телеграфировал в ответ, что он категорически возражает против такого решения и считает, что гораздо меньшим злом будет держать Нгуен Ай Куока, пользующегося растущей популярностью среди соотечественников, подальше от его родины.

Однажды, когда Нгуен усталый вернулся поздно вечером домой, его подчеркнуто любезно встретила у дверей консьержка.

— О, мосье Нгуен, ваши акции растут, — игриво пропела она и протянула ему большой фирменный конверт с министерским штампом. Оказалось, сам Альбер Сарро приглашает его для беседы.

И вот Нгуен на улице Удино, у старинного здания с потемневшими от времени стенами. Национальный гвардеец придирчиво рассматривает его документы. Нгуен проходит через массивные чугунные ворота, пересекает двор, мощенный булыжником. Чопорный чиновник в черном фраке молча приглашает его следовать за собой и вводит в обширный кабинет, весь заставленный предметами старины и сувенирами восточного происхождения. Навстречу ему выходит лысоватый мужчина средних лет с моноклем в правом глазу.

Впервые Нгуен видит так близко одного из сильных мира сего, министра по делам французских колоний, который для него, как и для всех свободомыслящих вьетнамцев, служил олицетворением жестокой колониальной политики Франции в Индокитае. Власть этого человека распространялась на обширные территории в 4 миллиона квадратных километров с населением в 60 миллионов человек, говоривших на 20 различных языках. В 1917–1919 годах Альбер Сарро был генерал-губернатором Индокитая, где за свою жестокость при подавлении освободительных выступлений населения Кохинхины получил прозвище «палача Сайгона». Ярым защитником интересов французского капитала он предстал перед читателями и в своей книге «Эксплуатация французских колоний».

Сверкнув взглядом из-под монокля на тщедушного вьетнамца, почти утонувшего в глубоком кожаном кресле, господин Сарро строгим голосом учителя произнес:

— Во Франции появились смутьяны, которые связаны с русскими большевиками. Из России они устанавливают связи с Кантоном, а оттуда с Аннамом. Они замышляют нарушить порядок и безопасность в Индокитае, выступают против метрополии. Великая мать Франция милосердна, но она не будет долго терпеть сеятелей смуты. У нас достаточно сил, чтобы сокрушить этих бунтовщиков вот так… — И он эффектным жестом руки раздавил воображаемый предмет. — Мне нравятся такие молодые люди с сильной волей, как вы, — продолжал Сарро уже более мягким тоном, заметив иронические искорки в глазах Нгуена. — Воля — это прекрасно, но надо же еще и уметь разбираться в жизни. Ну да бог с ним, что было, то было. Если у вас, мосье, возникнет в чем-нибудь нужда, я всегда к вашим услугам. Теперь, когда мы познакомились, вы можете смело обращаться ко мне…

При этих словах Нгуен встал и, глядя прямо в лицо Сарро, сдерживая волнение в голосе, твердо произнес:

— Благодарю вас, мосье. Самое главное в моей жизни, в чем я нуждаюсь больше всего, — это свобода моих соотечественников, независимость моей родины. Разрешите откланяться…

Сидя в вагоне метро, уносившем его от мрачного здания министерства по делам колоний, Нгуен с улыбкой подумал: «И как этот старый колониальный лис сумел проникнуть в мои сокровенные мысли? Ведь именно этим маршрутом я и подумываю добираться поближе к родине».

В коротком словесном поединке, полном огромного внутреннего накала, скрытого от посторонних глаз взаимной учтивостью, последнее слово все-таки осталось за вьетнамским патриотом. Этот маленький триумф Нгуена, о котором никто тогда не узнал, а если бы и узнал, то вряд ли посчитал бы таковым, кроме него самого, неожиданно стал своеобразным провозвестником грядущей победы вьетнамского народа над колонизаторами. Может быть, через три десятка лет, когда французский экспедиционный корпус капитулировал в Дьенбьенфу, Альбер Сарро, который к тому времени занимал высокий пост председателя собрания Французского союза, вспомнил об этой короткой встрече с человеком — выразителем не понятых им тогда, но таких могучих, всепобеждающих идей.

— Товарищ Нгуен, принято решение о направлении вас в Советскую Россию для работы в Коминтерне. Об этом просил руководство партии представитель Исполкома Коминтерна товарищ Мануильский.

Нгуен слушал сотрудника ЦК ФКП и не верил своим ушам. Неужели сбывается его мечта и он увидит родину Октябрьской революции, Москву, Ленина? Он вспомнил встречу с Мануильским. Это было на III съезде ФКП, который состоялся в Париже в октябре 1922 года. Как единственному представителю колоний, Нгуену предоставили место в президиуме. Там он и познакомился с первым в своей жизни советским человеком. Хотя оппортунистам во главе с Фроссаром удалось фактически сорвать работу съезда, не дав ему принять никаких решений, Нгуен успел выступить с небольшой речью и предложил включить в повестку дня в качестве одного из главных пунктов обсуждение колониального вопроса. Мануильскому понравилась горячая речь вьетнамского делегата; слушая его, он часто одобрительно кивал головой и вместе со всеми аплодировал, когда Нгуен закончил выступление словами: «Долг каждого коммуниста — делать все для освобождения колониальных народов».

Через несколько месяцев, когда Исполком Коминтерна поручил Дмитрию Захаровичу Мануильскому выступить на V конгрессе с основным докладом по национальному и колониальному вопросам, он вспомнил об энергичном молодом вьетнамце, с которым познакомился в Париже, и посоветовал французским товарищам направить его в Москву.

В те годы добраться из Франции в Россию было делом крайне опасным, тем более для выходца из французских колоний. Нгуен сам не раз участвовал в митингах протеста против очередного убийства полицейскими наемниками французских коммунистов, которые ехали в Россию или возвращались оттуда. Французские власти продолжали упорствовать в своей враждебной политике в отношении Советского государства. Единственный путь из Парижа в Москву лежал через Германию, которая в то время лишь одна из великих держав имела нормальные отношения с Советской Россией.

До отъезда Нгуену предстояло проделать сложную работу — подготовить условия для незаметного исчезновения из Парижа. Он пишет несколько статей и заметок для «Парии» и французских партийных газет, с тем чтобы их можно было постепенно публиковать, создавая видимость, будто он находится где-то во Франции. Чтобы запутать филеров, неотступно следивших за ним, Нгуен ведет довольно праздный образ жизни, демонстрируя отход от всякой общественно-политической деятельности. До обеда он работает, затем идет в библиотеку или музей, вечером регулярно смотрит фильмы. Постененно филерам надоело изо дня в день ходить за ним по знакомому маршруту, и они несколько ослабили свою бдительность. В один из темных июньских вечеров Нгуен, как обычно, купил билеты в кино на последний сеанс. Задолго до окончания фильма он незаметно выскользнул из зала через черный ход, который присмотрел заранее. Затем быстро спустился в метро и доехал до Северного вокзала, где в условленном месте его поджидал с небольшим чемоданом французский товарищ.

Жизнь на улицах ночного Парижа продолжала бить ключом. Играла буйными огнями реклама, зазывно светились огни кабаре Монмартра и Больших бульваров. По улицам к центру города в направлении знаменитого «чрева Парижа» уже тянулись огромные грузовики, груженные апельсинами, цветной капустой, коровьими и свиными тушами, овощами. На черном небе то и дело вспыхивали гигантские буквы, образующие фразу «Автомобили только Ситроен». Это при помощи виражирующего аэроплана, оставлявшего за собой воздушный след, рекламировалась автомобильная фирма. Светились видимые отовсюду огни на верхушке Эйфелевой башни.

Нгуен прощался с этим городом если не навсегда, то надолго. Он уже твердо решил, что из России будет пробиваться на родину. Шесть лет, проведенные в Париже, не прошли даром. Он стал коммунистом, приверженцем самого верного революционного учения — ленинизма. Он искал и нашел путь освобождения своего народа — ту сияющую идею, которая влекла его в дальние странствия. Он прошел суровую трудовую школу, много учился, усвоил основные принципы революционной борьбы, стал профессиональным революционером.

Только своему самому близкому другу Блонкуру он раскрыл истинную причину неожиданного отъезда. Ему же оставил прощальное письмо для коллег по Союзу колониальных народов и «Парии», которым сказал, что уезжает в деревню отдохнуть и подлечиться.

«Дорогие друзья, мы долго работали вместе, — писал Нгуен. — Несмотря на то, что мы представители разных стран и национальностей, люди разных убеждений, мы любили и понимали друг друга, были как родные братья.

Мы все страдаем от жестокостей колониализма и боремся за общий идеал — освобождение наших соотечественников и восстановление независимости наших стран. В этой борьбе мы не одиноки, нас поддерживают все народы мира. И французы-демократы, настоящие французы стоят на нашей стороне.

Наша общая работа в Союзе колониальных народов, в газете «Пария» уже дала хорошие результаты. Она показала Франции, каково положение в ее колониях. Франция поняла и разглядела истинное лицо акул-колонизаторов, которые используют ее имя и честь, чтобы грабить нас и умножать свои прибыли. Наша работа способствовала пробуждению наших соотечественников, она же помогла им узнать настоящую Францию — родину лозунгов свободы, равенства и братства. Но нам предстоит еще много сделать. Что именно?

Этот вопрос нельзя ставить и разрешать механически. Все зависит от положения каждого народа в отдельности. Лично для меня вопрос ясен: нужно вернуться на родину, к своему народу, пробуждать его, организовывать, сплачивать, готовить к борьбе за свободу и независимость…»

Чтобы не попасть в поле зрения филеров, Нгуен, одетый в элегантный костюм, ехал в вагоне первого класса экспресса Париж — Берлин и, как он вспоминал, «курил дорогую гаванскую сигару, изображая из себя богатого коммерсанта». В Берлине его встретил один из немецких товарищей, который затем посетил представительство РСФСР и попросил советских друзей выдать документ представителю ФКП, уроженцу Индокитая, который направляется в Москву на работу в Коминтерн. Вскоре Нгуену вручили за подписью полномочного представителя РСФСР в Германии «проходное свидетельство» на имя фотографа Чен Ванга, совершающего путешествие. Через несколько дней на советском пароходе «Карл Либкнехт» он прибыл из Гамбурга в Петроград.

В историко-мемуарных работах многих авторов, писавших о Хо Ши Мине, почему-то утвердилась версия о том, что он впервые приехал в Советскую Россию в 1924 году. Однако «проходное свидетельство», выданное на имя Чен Ванга представительством РСФСР в Германии, документально опровергает эту версию. На нем стоит штамп пограничной охраны, на котором ясно видна дата прибытия его владельца в Петроград — 30 июня 1923 года.

Исчезновение Нгуена вызвало переполох во французской тайной полиции. В архиве министерства по делам колоний сохранились копии депеш, которые одну за другой слало в те дни Альберу Сарро управление безопасности. 30 июля 1923 года сообщалось: «Нгуен Ай Куок говорил, что уезжает дней на десять отдохнуть, однако прошел уже месяц, а он не вернулся. Этот аннамит играет ключевую роль в коммунистическом движении в колониях…»

8 октября новая депеша: «В телеграмме за номером 832 от 30 августа вы сообщили нам об исчезновении Нгуен Ай Куока, аннамского революционера, который состоит в коммунистических организациях и является редактором газеты «Пария». Имею честь довести до Вашего сведения, что Нгуен Тат Тхань, известный под именем Нгуен Ай Куока, усиленно разыскивается нами, но до настоящего времени пока безрезультатно…»

Лишь через год, в октябре 1924 года, министерство по делам колоний получило из Москвы следующую шифровку французского посольства, которое только что было открыто в связи с установлением дипломатических отношений между Францией и Советской Россией: «Докладываю: в Москве находится коммунистический бунтовщик Нгуен Ай Куок».