"Полководцы Древней Руси" - читать интересную книгу автора (Каргалов В., Сахаров А.)

Завещание Ярослава Мудрого

Неподалеку от Киева в своем загородном вышгородском дворце умирал великий князь киевский Ярослав Владимирович, в христианстве Георгий. Ему было полных семьдесят шесть лет. Начинался февраль 1054 года.

От печи, что стояла в углу одрины,[33] исходило ровное, спокойное тепло, скупые лучи неяркого февральского солнца осторожно пробирались сквозь узкие стекла окон, ложились на укрытые дорогими византийскими тканями стены, на ложе, где утопал в коврах и подушках усохший, холодеющий великий князь. Его впалые щеки запали совсем, и приподнятые скулы еще больше выступили вперед; некогда зоркие, цепкие, с прищуром глаза потеряли свою цепкость и властную силу и будто потухли, в них едва теплилась жизнь. Ярослав знал, что умирает. Он и приехал сюда, в свой любимый Вышгород, для того, чтобы провести последние дни в тишине и покое, наедине со своими мыслями, рядом с любимым сыном Всеволодом, который сидел сейчас в отцовском изголовье.

На пути Ярослав попросил повернуть в сторону двора сына Всеволода. Он хотел проститься со своим последним родившимся внуком — первенцем Всеволода — Владимиром, в христианстве Василием. Этот внук был особенно дорог Ярославу, потому что родился он во искупление тех несчастий, что понесла Русь в недавней войне с Византией. В 1042 году на престол в империи встал Константин IX Мономах, который сразу же отодвинул от трона всех, кто ранее поддерживал его противников, — Михаила IV и Михаила V, и одними из первых пострадали русские купцы, русский монастырь на Афоне. Пристань и купеческие склады были разграблены сторонниками Константина Мономаха, убийство русского посла переполнило чашу терпения Ярослава, и в 1043 году он послал на Константинополь по примеру Олега, Игоря и Святослава свою рать. В поход по воде двинулось двадцать тысяч человек во главе со старшим Ярославовым сыном, князем новгородским Владимиром и боярином Вышатой Остромиричем. Князь вел в поход дружину; Вышата — прочих воев: вооруженных смердов, ремесленников. Константин было опомнился, попытался покончить дело миром, послав навстречу руссам на Дунай послов с подарками и мирными предложениями, но руссы продолжали свое движение. Однако Владимиру не суждено было повторить подвиги Олега. Его ждала судьба Игоря. Буря разметала и потопила многие русские корабли, и даже сам князь был вынужден пересесть в другую ладью. Но попытка греков разгромить княжескую дружину на море окончилась неудачей: Владимир разбил посланный против него византийский отряд и вернулся в Киев. Труднее пришлось воям Вышаты: выброшенные на берег, они решили добираться на родину посуху, но на обратном пути около Варны их настигло войско Кекавмена, руссы были разгромлены и пленены. Шесть тысяч пленников Константин приказал жестоко наказать. Одним из них выкололи глаза, другим отрубили правую руку, чтобы никогда не поднимали они меч против великой империи. Ярослав готовил новый поход против греков, заслал посольства к своим друзьям в окрестные страны, прося помощи, но в это время в Киев пришли послы из Константинополя. Император обещал возместить весь ущерб, нанесенный русским купцам и монастырю, отпустить на родину пленных, отдать в жены еще неженатому Ярославову сыну, шестнадцатилетнему Всеволоду, свою внебрачную дочь Анастасию, рожденную от любовницы Склирины. В 1046 году был заключен мир, а вскоре в Киеве появились первые отпущенные греками русские пленники. В рубищах, седые, с темными впадинами вместо глаз, с завернутыми за пояс пустыми правыми рукавами рубах брели они от пристани в устье Почайны, вдоль Подола и далее на гору, вызывая ужас и сожаление у киевлян, а потом иные из них появились в Новгороде и Чернигове, Переяславле и Смоленске, в селах и погостах. Печаль опустилась тогда на Русскую землю. И когда, прибыв с большой свитой, императорская дочь сошла на берег, держа в руках данную ей отцом икону богородицы, ее встретили напряженным и печальным молчанием. Венчание происходило в огромной Десятинной церкви, воздвигнутой еще при Владимире сразу же после крещения Руси, а потом Всеволод с молодой женой отбыл на княжение в Переяславль.

Родился же первенец Всеволодов в 1053 году в Киеве, потому что переяславский князь, ходивший у отца в любимцах, мало жил в своем стольном городе и больше времени проводил возле отца в великокняжеском киевском дворце. Здесь же, во Всеволодовых хоромах, и появился на свет будущий великий князь киевский Владимир II Мономах.

По старославянскому обычаю ему дали два имени, и оба в честь великого князя Владимира I. Имя выбирал сам дед, великий князь Ярослав, Всеволод же, как всегда, согласился с отцом, и уже на склоне лет Владимир Всеволодович написал в своем «Поучении»: «Я худой, дедом своим благословленным, славным нареченный во крещении Василий, русским именем Володимир». Но вопреки установившемуся обычаю мать и отец решили, кроме того, наречь его и еще одним именем, в честь византийского деда Константина IX — Мономахом. Тогда задумался великий князь: слишком много бед и печалей было связано у Руси с этим именем, но потом сказал: «Пусть будет так» — время пройдет, уйдут в прошлое вместе с людьми сегодняшние обиды и печали. А имя византийского императора так и останется за его внуком, наследником Всеволода, и, может быть, поможет ему в нелегкой борьбе за власть со своими недругами, с властелинами окрестных стран.

Ярослав Владимирович, ведомый под руки, вошел в хоромы, не снимая шубы, прошел в детскую, кормилица отодвинулась в сторону, и он склонился над колыбелью. Оттуда прямо на него смотрели два совершенно прозрачных светло-голубых глаза, золотая прядка волос падала на лоб младенца. Ярослав скупо улыбнулся замерзшими, неживыми губами и повернулся прочь. В ту пору Владимиру Мономаху не исполнилось и года.

В Вышгород Ярослав приехал уже совсем ослабевший, с саней его подняли и перенесли в хоромы. Он горько усмехнулся, сказал: «С саней и скоро снова на сани». Никто не ответил на шутку. Немногие приехавшие с великим князем близкие бояре, старшие дружинники потупились. Все понимали, о чем говорит Ярослав. Через несколько дней его, уже неживого, вновь положат на сани, но уже погребальные, по старорусскому обычаю, и повезут в Киев, на отпевание и похороны в храм святой Софии.

Смерти-он не боялся. К ее неизбежности привыкал долгими часами раздумий о судьбах человеческих, о земных делах и жизни небесной. Часто вспоминал он, как отец любил повторять слова: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль истребляет и воры подкапывают, но собирайте себе сокровища на небе, где моль не истребляет их и воры не крадут». Умом он понимал праведность этих слов и тщету всего земного, но это умом, а сердце его жило земной полной жизнью, влекло в гущу дел человеческих, и порой некогда ему было остановиться, оглянуться, подумать о всем сущем. А потом останавливался, оглядывался. Это было в те горькие минуты, когда Ярослав Владимирович терял своих близких. Так, вдруг оцепенел он, глядя на лежащего в гробу старшего сына Владимира. С ним, после смерти еще в далеком 1020 году своего первенца молодого Ильи, связывал Ярослав многие надежды. Владимиру исполнилось едва тридцать два года, но он уже проявил себя как опытный воин — горячий до рати и в то же время рассудительный. В Новгороде, куда он был, как старший сын, послан отцом на княжение, Владимир быстро утвердил свою власть и заставил опасаться новгородских бояр-крамольников. Пять лет возводил он в новгородском детинце пятиглавый храм святой Софии по образу и подобию Софии Киевской и наконец закончил великое строительство — знак величия и мощи княжеской власти. И вот теперь молодой князь лежал в мраморной раке этого храма, еще мгновение, и лик его навсегда будет скрыт под тяжелой плитой.

Смутился тогда духом старый великий князь и прошептал про себя горестно и истово: «Все в руках божиих». В новом храме было светло и чисто, строго смотрели со стен лики святых угодников, остро пахло известью… Смерть наследника, полного сил и надежд, потрясла его.

И еще он задумался о тщете земного, когда за два года до смерти Владимира хоронил свою старую княгиню, Ингигерду, в христианстве Ирину, дочь шведского короля Олафа Скотконунга. Казалось, никогда не изойдет сила из этой женщины. Она пришла к нему в то время, когда Ярослав сидел еще при живом отце Владимире Святославиче все в том же Новгороде. Юная принцесса, не знавшая ни слова по-русски, обжилась на новом месте, научилась бойко говорить на незнакомом ей языке, легко разобралась в паутине семейных княжеских споров, обид, не-сбывшихся надежд, а главное — нашла путь к сердцу своего мужа, ожесточенного междоусобными бранями, братоубийственными войнами, клятвопреступлениями, кровью, кровью бесконечной в борьбе за власть. Честолюбивая, красивая, умная, она хотела, чтобы ее Ярослав вырвался из тесноты братнего ряда вперед, и уже при старом Владимире побуждала его отложиться от Киева, прикрывшись варяжской дружиной, вечно мятежным новгородским боярством. И чем тяжелее приходилось ему в борьбе со своими врагами — внешними и внутренними, тем желанней ему казался дом, где жена разделяла все его радости и горести и где год от года множилась его семья. Сначала Владимир, потом Анна, а далее с промежутком в три-четыре года Изяслав, Святослав, Всеволод, Анастасия, Елизавета, Игорь, Вячеслав. Она добилась своего: он стал первым на Руси, а может быть, даже и среди окрестных стран, и вот теперь Ингигерда лежит бездыханной, и ничто не может утешить ее — ни его первенство, ни успехи сыновей, ни громкие браки ее дочерей. Ушла великая княгиня, и вместе с ней ушла половина его жизни. Кажется, и есть семья и нет семьи. Изяславу тридцать, Святославу двадцать семь, Всеволоду двадцать четыре, Вячеславу восемнадцать. Все женаты, у всех дети, за всеми — княжеские столы в разных концах Руси, следят друг за другом, к кому более благоволит отец, чужие друг другу люди, соперники. Дочерей, тех нет рядом уже давно. Анна во Франции, Елизавета в Норвегии, Анастасия в Венгрии.

В тот раз у гроба жены он сказал самому себе: хватит, нельзя объять всего земного, жизнь быстротечна, скоро и ему собираться в последний путь, пора помыслить о душе, о том, с чем он придет на суд божий. Но великий князь выходил из храма, и тут же дела земные обнимали его со всех сторон. И даже сейчас, приняв уже святое причастие и чувствуя, как уходит из него жизнь, Ярослав думал не о небесном, а о земном.

Кому оставлять престол? Изяслав прост сердцем, нет в нем хитрости, дальнего расчета, ходит на поводу у своей жены — дочери польского короля Казимира Пяста Гертруды, а за ней стоят латиняне, Рим, хищная польская шляхта, которая только и мечтает вновь вмешаться в русские дела. Сегодня Казимир друг, а завтра поляки вновь попытаются вернуть завоеванные еще Владимиром и вновь отнятые у них Ярославом червенские города. Святослав зол, подозрителен и хитер, такому ничего не стоит воткнуть братоубийственный нож в великокняжескую семью. Неохотно приезжал он в последние годы на зов отца из своего Чернигова, вокруг него с утра до вечера сидят немцы. Они прибыли в Чернигов из германских земель вместе с Одой, дочерью Леопольда, графа Штаденского и сестрой трирского епископа Бурхарта, ставшей женой второго из здравствующих Ярославичей. Что ни год — Ода в Германии, а с ней к черниговскому столу все прибывает и прибывает немецкий люд. Всеволод ласков и тверд, изворотлив в делах житейских и смел в бою. Этот испокон веков через жену связан с константинопольским двором, с льстивыми греками. Три сына, три невестки из разных окрестных стран, каждая тянет мужа в свою сторону. Вячеслав и Игорь еще молоды.

И все же ближе всех был к великому князю Всеволод. Любил его отец за ласку и уважение, за спокойствие духа и ясность ума. Вот и теперь он рядом с ним, сидит на низкой скамеечке, держит в своих сухих, теплых ладонях слабеющую руку отца. Ему он передал своих самых преданных и близких дружинников, и теперь они сидели в гриднице, готовые по первому слову молодого князя поддержать его и в рати и в мире.

Потухшие было глаза старого великого князя вдруг ожили: «Потерпи, дождись старшинства… Твое от тебя никуда не уйдет, береги сына». Всеволод послушно кивнул головой, сжал слегка руку отца своими теплыми пальцами. Он понимал, о чем просит отец.

Великокняжеская старшая дружина, близкие бояре, и Иван Творимирич, и Вышата Остромирич, и Шимон и другие, с кем Ярослав прошел трудный и долгий путь поражений и побед в борьбе с братьями Святополком и Мстиславом, с иноземными властелинами, с кем создал единое и мощное Киевское государство, митрополит Илларион, богатое киевское купечество, все, кому благоволил Ярослав долгие годы, только и ждали знака, чтобы собрать народ на вече, пошуметь там, выкликнуть Всеволода, передать ему власть — освятить ее именем церкви в Софии Киевской, а потом чтобы все было как при отце Ярославе Владимировиче — дать отпор Всеволодовым братьям, заставить их, как и прежде, ходить под киевской рукой.

Некоторые из них хмуро сидели сейчас в гриднице, ждали, чем закончится последний разговор великого князя с любимым сыном, ждали Всеволодова слова, знака, ждали своего часа. Но Всеволод помнил и то, как несколько недель назад, уже тяжко занеможив, Ярослав вызвал сыновей в Киев для того, чтобы сказать свой ряд. Несколько дней совещался тогда Ярослав с сыновьями и ближними боярами, устанавливал порядок для Русской земли. Великий князь торопился, пока жив, так устроить Русь, чтобы не пошли прахом все его труды, в которые вкладывал он жизнь с того памятного 1014 года, когда решился выступить против отца. Владимир тогда уже старел, все чаще держал около себя Бориса, сына от византийской царевны Анны, а их, старших сыновей полоцкой княжны Рогнеды и других жен (болгарыни, чехини), бывших с ним до христианского брака, отодвигал в сторону. Первым выступил против отца снедаемый жаждой власти Святополк. Отец заточил его тогда в Турове вместе с женой — дочерью польского короля Болеслава I Храброго и ее духовником епископом Рейнберном. Поляки всерьез хотели в те дни поднять Святополка против отца, вернуть себе завоевания Владимира, и в первую очередь червенские города. Но заточение Святополка нарушило все их расчеты. Ярослав был вторым, кто поднялся против отца. Всю жизнь младший, не имевший никаких прав на киевский престол, он после смерти старшего Владимировича — Изяслава — и заточения Святополка вдруг вышел вперед: отец перевел его на правах старшинства в Новгород. В его руках была сильная новгородская дружина, отряды пришлых варягов, к его услугам были деньги богатых новгородских купцов, ведущих торговлю со всем известным тогда миром. Его властолюбивые планы поддержали видные новгородские бояре, посадник, которые давно уже тяготились зависимостью от Киева, обязанностью ежегодно посылать в великокняжескую казну две тысячи гривен. «Решайся, князь, отец твой стар и немощен, у тебя есть друзья в Киеве, Святополк в немилости, помешкаешь, Владимир всю власть передаст сыну Борису, тогда сведут тебя из Новгорода, будешь коротать дни где-нибудь на Волыни или в вятичских лесах». Долго колебался Ярослав, но потом решился. Он уже не мог жить без этого постоянного почета и поклонения, без ощущения своей силы и власти. Он только себе одному мог признаться в том, как любил торжественный выход из своего княжеского дворца в тринадцатиглавую еще деревянную тогда Софию Новгородскую, как нравился ему вид многих людей, снимающих шапки и кланяющихся при одном его появлении. Нет, за то, чтобы сохранить все это и приумножить, за то, чтобы поставить перед собой в поклоне всю Русь, стоит решиться на безумный шаг. «Решайся, князь», — говорила и Ингигерда. Ей, шведской принцессе, был узок простор Новгорода, ей, как и ему, нужна была вся Русь.

А потом были неожиданная смерть отца и выступление Святополка. Старший брат решил силой утвердить свое старшинство. И если сказать по совести, то Святополк расчистил для него путь к Киевскому престолу. Он сел в Киеве после смерти Владимира и первым делом послал убийц к брату Борису, который отказался пойти на Киев во главе отцовской дружины, бывшей с ним в походе против печенегов. Его проткнули копьями на берегу Альты, когда, пропев шестипсалмие и канон, он готовился отойти ко сну в своем шатре. Другого Владимировича, единоутробного Борисова брата Глеба, убийцы Святополка зарезали на корабле на пути из Смоленска в Киев. Третьего брата, Святослава Владимировича, люди Святополка настигли в Угорских горах, куда он в страхе бежал, спасаясь от лютого брата. Теперь оставались Ярослав в Новгороде и Мстислав в далекой Тмутаракани. Мстислава не достать, да и не даст он себя так легко убрать с пути. В его руках сильная дружина, закаленная в боях с печенегами, да и сам князь смел и охоч до брани. А Ярослав не стал дожидаться Святополковых убийц и выступил на Киев первым. Много в те годы было пролито крови, Святополк водил на соперника и поляков и печенегов, Ярослав отбивался от брата при помощи наемных варягов, своей новгородской дружины и простых новгородских воев. Мстислав же наблюдал со стороны за схваткой братьев. И победил в конце концов Ярослав, а Святополк сгиб где-то на путях между ляхами и чехами.

Затем, когда был великий голод в Суздальской земле и когда Ярослав расправлялся в Суздале с мятежом, на который подняли народ волхвы, вышел из Тмутаракани в союзе с хазарами и касогами Мстислав и осадил Киев. Ярослав же из Суздаля помчался в Новгород, наскоро собрал там рать и вместе с варягами двинулся на Мстислава. Тогда разгромил его Мстислав при Листвине, но не пошел более к Киеву, так как не принимали его киевляне. Оставил Мстислав за собой и Тмутаракань и Чернигов с северскими городами. И долго еще страшился Ярослав идти в свой стольный город и появился там лишь тогда, когда твердо договорился о мире с Мстиславом. Но и после этого неспокойно было на душе великого князя: за сутки пути могла дойти Мстиславова конная дружина до Киева, и лишь когда в 1036 году умер грозный брат, Ярослав мог сказать: теперь он один самовластец на Руси. Оставался, правда, в живых еще один брат — Судислав, княживший во Пскове, но и его убрал Ярослав с дороги — заточил в темницу, и до сего дня вот уже двадцать с лишним лет томился Судислав под суровой стражей.

Многой кровью досталась ему победа. Да и где доставалась легко власть! Разве у моравов после смерти объединителя — князя Святополка не дрались жестоко за власть его сыновья? Разве у ляхов после смерти могучего воителя Болеслава Храброго старший сын Мечислав II не изгнал своих младших братьев, не ослепил двух своих других родственников? Разве у чехов Болеслав III, вступив на престол, не приказал оскопить одного своего брата Яромира и удушить в бане другого — Олдржиха, и когда оба чудом спаслись от людей Болеслава и в конце концов прогнали старшего брата, разве потом Олдржих, заняв чешский престол, не выгнал брата Яромира, с которым вместе скитался по чужим краям, спасаясь от убийц Болеслава? А в Византии, Венгрии — тайные убийства, ослепления… Кровью доставалась власть тем, кто стремился к ней, и сколько таких властолюбцев гибли на этом трудном пути!

Но теперь уже не власть свою наказывал спасать сыновьям Ярослав Владимирович. Ее опьяняющую силу он чувствовал особенно остро лишь в молодые годы, а потом привык к ней как к обиходной одежде. Она стала его повседневностью в той большой и трудной работе по укреплению Русской земли, которой Ярослав занимался всю последующую после захвата власти жизнь. Власть связала его по рукам и ногам многочисленными обязанностями, условностями, ритуалами. И он уже не мог вырваться из-под этого тяжкого жернова, который с годами давил его все более и более. И теперь он призывал своих сыновей, чтобы передать им весь этот груз, весь этот тяжкий государственный труд, которым он жил все последние годы. Он боялся одного — что новая братоубийственная распря, которая могла бы начаться после его смерти, погребет под своими обломками его нескончаемые труды, его радости, его видимые успехи.

А успехи были немалые. Он оставлял своим сыновьям в наследство Русскую землю, как понимал ее сам, как понимали его заботы те, кто был рядом с ним все эти годы, — бояре, старшая и младшая дружины, высшие церковные иерархи, богатое купечество.

Вот она, Русская земля — Киевское государство — раскинулась на полсвета — от полуночных стран и студеного моря на севере до дикого поля, а через него до Тмутаракани на юге, от дремучих окско-волжских вятичских лесов, земель черемиси и мордвы на востоке, до границы с ляхами и до угорских гор на западе.

И все эти земли, города и столы при Ярославе Владимировиче один за другим попадали под властную руку Киева. Гибли в междоусобной борьбе братья Ярослава, и наступило время, после смерти Мстислава, остался он один старший и единственный, не считая заточенного Судислава, из большого Владимирова гнезда. Теперь не союзники-братья, а его посланцы — пять сыновей сидели на главных русских столах — в Новгороде, Чернигове, Переяславле, Смоленске и Владимире; не свою, а отцовскую волю, волю великого князя, исполняли они, заботясь об устроении Русской земли.

Но не только из этих земель и столов состояла Русская земля. Главным в ней был тог порядок, за который прочно держались князья, бояре, церковники и богатые купцы. И в основе этого порядка лежало обладание землями, лесами, угодьями и постепенное, но уверенное закабаление смердов, сидевших на этих землях, пользовавшихся этими лесами, угодьями. Вчера еще свободный человек на свободной земле, сегодня смерд оказывался под рукой князя, объявившего земли верви[34] своими, или боярина, или дружинника, получившего от князя за службу и разные услуги права на эти земли, и начиналась для смерда новая, зависимая от господина жизнь, начинались платежи, дани, работы. В этот охраняемый со всей силой княжеской власти порядок входило и ведение князьями, боярами, дружинниками, церковниками собственного барского хозяйства; усадьбы киевских, новгородских, черниговских, переяславских, смоленских и других бояр, княжеских дружинников, отцов церкви охватывали всю Русь, и всюду под эти усадьбы, под барские поля брались лучшие смердьи земли. А самих смердов то силой, то за долг деньгами, семенами, скотом сильные люди заставляли работать на своих полях, пасти свой скот, исполнять многую другую работу. Под строгим надзором управителей-огнищан шла жизнь княжеских и боярских усадеб. А рядом с боярином-огнищанином стояли его помощники — тиуны, конюхи, сельские и ратайные старосты, следившие за полевой работой, разного рода сборщики платежей, рядовичи-мечники, ябедники, вирники и другие.

Этот порядок был для них их Русской землей, совсем иной, чем она была для смердов, закупов, холопов, и за эту Русскую землю готовы были лить свою кровь, класть свои головы и степенные, поседевшие в междукняжеских хитростях и боевых походах бояре, и младшие дружинники, лишь вступившие на путь службы своему князю. Все чаще раздавали земли с жившими на них смердами князья во владение своих слуг, а те, неся службу князю и обогащаясь, в свою очередь, раздавали земли уже своим слугам, вооружали их, вели в походы свои дружины, грозя при случае подняться и против дающей им руки.

В сознании Ярослава и его сыновей Русской землей были и те многие торги, что шумели по городам, и те караваны, что тянулись навстречу друг другу с разных концов земли и из окрестных стран: в Новгород двигались возы с зерном, с юга, из Волыни, по всем русским городам везли соль, и немало наживались на этих товарах купцы в голодные годы либо тогда, когда вдруг войны перекрывали пути из конца в конец Русской земли. С севера на юг шла рыба всех видов: из Киева, Новгорода и других больших городов коробейники развозили по весям и градам изделия искусных ремесленников, чья каждодневная и незаметная работа на городских посадах, лепившихся около княжеских детинцев, создавала славу русскому ремеслу. В окрестные страны русские гости везли воск, скору, льняное полотно, разные серебряные поделки, знаменитые русские кольчуги, кожи, пряслица, замки, бронзовые зеркальца, изделия из кости и другую разную всячину. Нередко вместе с караванами купцы гнали на продажу и челядь — захваченных во время военных походов пленников, которые высоко ценились на херсонесском, константинопольском и булгарском рынках. В Русь же отовсюду иноземные купцы везли свои товары — из Византии паволоки,[35] дорогое оружие, церковную утварь, драгоценные камни, золотые и серебряные вещи, из стран Кавказа, Ирана, Прикаспия — благовония и пряности, бисер и вино, из Фландрии — тонкие сукна. Торговали русские купцы с прирейнскими городами, уграми, чехами и ляхами. Большие мыта[36] собирали с этой разнообразной торговли великие князья киевские, и нужно было свято оберегать торговые пути, безопасность торговых караванов, нужно было охранять права купцов, их многочисленные и хорошо организованные общины. Сила купечества была силой и богатством княжеской и боярской Русской земли.

Весь этот порядок освящала набирающая силу христианская церковь. К тому времени, когда Ярослав звал своих сыновей в Киев, повсюду и прочно пустила она свои корни. Правда, смерды по селам и погостам еще верили в своих старых славянских богов, слушались волхвов и ведуний, поклонялись лешим, упырям и берегиням, устраивали бесовские игрища на Иванов день 24 июня с прыганьем через огонь и умыканием девиц, но по всей Руси уже раскинула свои сети христианская церковь. В Киеве сидел митрополит — ставленник константинопольского патриарха, в других же городах — Новгороде, Чернигове, Переяславле, Ростове, Владимире, Турове, Полоцке, Тмутаракани, Юрьеве — сидели епископы, и от них тянулись нити в церковные приходы с храмами, и все крупные церковные иерархи владели землями, на которых работали зависимые люди, дворами, где трудилась под присмотром тех же огнищан и тиунов челядь. Десятая часть со всех даней и доходов еще по уставу Владимира шла в пользу христианской церкви. Пользуясь княжескими благодеяниями, богатели церковные служители, и вот уже появились первые монашеские обиталища. Прочно стояли на Киевской горе монастыри святого Георгия и святой Ирины, заложенные Ярославом в честь своего святого и святой своей жены Ингигерды — Ирины. Могучей силой становилась русская церковь, и все чаще с сомнением поглядывал Ярослав на митрополита-грека, присланного к нему из Константинополя. Через владыку греки знали все о делах киевских, вмешивались в расчеты великого князя, а едва он пытался урезонить их, тут же выставляли вперед свою защиту и опору — митрополита, и тот на плохом русском языке втолковывал Ярославу, что его, княжья, власть — земная, а его, митрополичья и патриаршья, — от бога и высший судья в делах земных — патриарх константинопольский. Ярослав лишь усмехался про себя, слушая эти речи. В Киеве хорошо знал и, как прогоняли с патриаршей кафедры и ставили на нее византийские императоры своих людей, и не от бога, а от той же земной власти исходила власть и высших церковных служителей, но до поры до времени не хотел киевский князь ссориться с византийской церковью, и лишь когда во время русско-византийской войны митрополит выступил с осуждением Руси, Ярослав решил, что час греков на русской митрополичьей кафедре пробил.

Он призвал к себе мудрого Иллариона — священника своей домовой церкви святых апостолов в селе Берестове близ Киева — и спросил, готов ли тот принять митрополичий сан. Был Илларион истинный русин, все мысли его были о благе и процветании Русской земли, об утверждении в ней порядка, поддерживаемого князьями и боярами. Незадолго перед этим в церкви Благовещения в Киеве в присутствии князя Ярослава произнес он свою знаменитую Похвалу князю Владимиру, где называл его «великим каганом»[37] и прославлял Русь, «ведомую и слышимую всеми концы земли». И тут же, обращаясь к киевскому князю, промолвил, что Ярослав не рушил устава Владимира, не умалял его благоверных начинаний, но умножал их всемерно и ежечасно.

Во время, свободное от церковных служб, любил Илларион уединяться. Он выкопал в бору неподалеку от Киева пещерку и уходил туда надолго молиться, приобщаться к богу. Слава о его подвижничестве, честности и уме давно перешагнула стены Киевского детинца, и вот теперь он стоял перед трудным выбором.

— Решайся, святой отец, — говорил ему в те дни Ярослав, — вместе мы укрепим великое дело и церкви, и земной власти, ведь власть земная тоже дана людям от бога.

В 1051 году впервые на Руси был провозглашен митрополитом прирожденный русин. А в бывшей пещерке Иллариона поселился скромный инок Антоний, в миру юноша Антипа из города Любеча. И теперь Ярославу с сыновьями надо было думать о судьбах русской митрополии, о делах церковных, потому что вились около сыновей и греки и латиняне, и немцы, а следовало укреплять дело русское.

Не одна в тогдашнем мире была Русская земля, со всех сторон ее окружали окрестные страны. И любой властелин думал о своих боярах и дружинниках, о своих купцах, о своих и об их новых прибылях и доходах, о торгах, захваченной челяди и о горах разных товаров. Богаты и обширны были русские земли, но ох как трудно было защищать их от врагов. Силой, только большой силой можно было держать в отдалении ляхов и угров, печенегов и торков.

Долгими годами собирали и строили киевские князья свои военные силы, чтобы дать отпор или ударить самим на севере и юге, на западе и востоке. Ярослав вслед за Владимиром добился того, что в поход воеводы водили не только конную великокняжескую дружину, но и пешцев, простых воев из всех русских земель. Любил великий князь обозреть перед отправлением в поход свое войско. Вот сидят на конях впереди его испытанные воины — старейшая дружина, бояре и мужи, закованные в брони, вооруженные мечами, с блестящими шишаками на головах, уже немолодые, грузные, поседелые в боях, с лицами, покрытыми рубцами и шрамами. Многие из них сражались рядом с ним еще против Святополка и Брячислава полоцкого, Мстислава и печенегов, ходили походами на мазовшан, были с Владимиром Ярославичем во время русско-византийской войны. В мирные дни — наместники, волостели, огнищане, старейшие дружинники во время походов составляли военный совет великого князя, были его воеводами. Каждый из них приводил своих дружинников, которые шли в бой рядом со своим боярином или мужем, а далее тоже в бронях и шишаках, кольчугах, с мечами и копьями сидели на конях младшие дружинники. В мирные дни это были княжеские и боярские ключники, конюхи, казначеи; они ходили с князем на сбор дани — в полюдье, помогали князю в судебной расправе. Здесь же в войске это были простые конные воины, которые шла в поход под предводительством старших дружинников. А еще далее стоял полк — смерды, ремесленники, всякие черные люди, вооруженные топорами, луками и стрелами, а перед ними на коне сидел тысяцкий. Поодаль, не смешиваясь с русскими воями, располагались наемные отряды — то это были варяги, то расселенные в русском приграничье служилые кочевники — берендеи и торки. Варягов интересовало одно — плата. Нет, ненадежные союзники варяги, хотя и связала Ярослава с ними судьба. Торки хороши, когда руссы добывают для них победу, сами же они от жестокой борьбы уклоняются.

Вот уже многие годы был мир с главной державой мира — Византийской империей. Со времени венчания Анастасии и Всеволода дружба с империей крепла день ото дня. Константин Мономах старел. Из Константинополя пришли вести, что в последние месяцы почти одновременно со своим бывшим противником Ярославом император занемог. Его смерти ждали недруги, готовые начать борьбу за власть, слабеющую в руках больного императора. Восстания болгар потрясали захваченную Византией Болгарию, вся юго-западная часть Балкан — Македония, Эпир и далее земли вплоть до Коринфа были охвачены волнениями славянских народов и присоединявшихся к ним византийских крестьян. В 1047 году Константин молил киевского князя о помощи во время мятежа Торника. Эта помощь пришла, и император был спасен, зато теперь Ярослав совершенно спокойно передал русскую митрополию в руки русина Иллариона, и греки промолчали, а с конца 40-х годов новая опасность нависла над Византией — на востоке появились несметные полчища неведомого народа турков-сельджуков. В 1050 году их войско под предводительством Тогрил-бея захватило Багдад. Теперь на очереди были византийские владения в Малой Азии и Сирии, а тут еще восстали союзные печенеги хана Кегена и перешли Дунай, а потом в пределах империи появилась новая орда хана Тираха. И новые мольбы полетели из Константинополя в Киев. В 1053 году русский отряд бился в составе византийской армии против турок в Грузии, зато Ярослав уже именовал себя титулом самовластца и царя, в котором прежде в течение столетий отказывала гордая Византия ' своему северному соседу. И греки снова были вынуждены смолчать.

Былая вражда с ляхами также сменилась прочной дружбой. Забылись времена, когда со Святополком против Ярослава ходило войско Болеслава Храброго на Киев, грабило русские земли, насильничало. Теперь король Казимир Пяст был другом Ярослава, а Ярославова сестра Добронега, в христианстве Мария, стала его женой, польской королевой. Пришли назад русские пленники, взятые еще при Болеславе Храбром, а по договору 1042 года Казимир навечно уступил Руси червенские города и пограничную крепость Берестье. Но и Ярослав платил за доброе добром. Трижды — в 1041, 1043 и 1047-м ходила русская рать'на помощь Казимиру в его борьбе с мазовецким князем.

Был мир и с уграми. Давно забылись времена, когда Болеслав Храбрый вел на Киев в поддержку Святополку, кроме ляхов, полутысячную рать угров и когда Русь и Германская империя совместно воевали против Польши и Иштвана I Венгерского. Шли годы, и вот, уже спасаясь от преследований германского императора Генриха III, будущий король угров Андрей бежит на Русь и отсюда уже приглашается венгерской знатью на престол. Но возвращается он не один, вместе с ним из Киева трогается в путь его жена, дочь Ярослава Анастасия.

В последнее время помирились враги 40-х годов Ярослав и король чешский Бржетислав I. Русский монастырь святого Прокопа на Сазове полнился русскими людьми, становился местом, где читались русские книги, отсюда же привозили руссы мудрость и знания чешских летописцев.

Добрые отношения установились у Ярослава и с Германской империей Генриха III. Вместе они поддерживали Казимира Пяста, в Киеве внимательно следили за попытками Генриха овладеть итальянскими землями. Генрих же высоко ценил русскую военную мощь. Однако он заколебался, когда верный себе в желании породниться со всеми сильными дворами окрестных стран Ярослав Владимирович в 1043 году предложил Генриху руку своей дочери. В конце концов Генрих отказал, чем немало раздосадовал киевского князя, но уже подрастал будущий Генрих IV, и ни Ярославу, ни Генриху III не суждено было узнать, что пройдут годы и внучка киевского князя, родная сестра Владимира Мономаха Евпраксия Всеволодовна покорит сердце германского императора, рассчитывавшего, кроме того, и на помощь Руси в своей борьбе со знатью и папой римским.

Оставлял Ярослав своим сыновьям и родственные связи с французским королевским домом. Правда, не великая это была честь — французские короли, первые Капетинги едва-едва управлялись со своими личными наследственными владениями, даже там, в королевском домене, они не были в полной безопасности под натиском своевольной и сильной, располагавшей хорошо вооруженными собственными отрядами знати. Что касается французских герцогов, то некоторые из них были значительней и сильнее слабого владетеля Парижа, и все же, когда из Франции в 1049 году пришло пышное посольство епископа Готье Савейра, Васцелина де Шалиньяка и Роже Шалонского с просьбой о руке княжны Анны Ярославны, киевский князь дал согласие. Сегодня Капетинги слабы, но неизвестно, что будет завтра, в Париже же будет сидеть его дочь, а от нее все равно через все страны будут тянуться нити в Киев. Так мыслил Ярослав. 19 мая 1051 года в древней столице франкской империи Реймсе было отпраздновано бракосочетание французского короля Генриха I и русской княжны Анны.

Осторожно и бережно укреплял Ярослав связи со Швецией и Норвегией. Ингигерда надолго обеспечила ему дружбу со шведским королевским домом, из Норвегии же на Русь бежали многие неудачные принцы, и всех принимал Ярослав при своем дворе. Так жил здесь Магнус и дождался своего часа: пришли в конце концов из норвежских земель звать изгнанника на королевский трон. А потом Магнус окреп и не только подчинил своей власти своенравных норвежских эрлов, но и сумел после смерти Кнута Великого завоевать Данию. Приветили на Руси и Гаральда Смелого — брата норвежского короля Олафа. Долго жил при Ярославовом дворе Гаральд, отсюда ходил воевать с наемным отрядом в пятьсот человек в Византию при Михаиле III, дрался в Сицилии, а потом, когда власть в империи перешла к Константину Мономаху и начал тот притеснять русскую торговлю и русскую церковь на Афоне, Гаральд поднялся в поход вместе с Владимиром Ярославичем, вместе с ним попал в бурю, отбился от наседавших греков и благополучно вернулся в Киев, и там новые испытания ожидали молодого норвежского рыцаря: Гаральд влюбился в юную красавицу Елизавету Ярославну, младшую дочь великого князя киевского. Но со смехом отвергала любовь норвежца Елизавета, да и зачем ей было выходить замуж за странствующего рыцаря, искателя приключений? Долго добивался Гаральд ее благосклонности, и лишь когда стало ясно, что у него появилась возможность занять опустевший королевский трон Норвегии, Елизавета по настоянию отца дала согласие Гаральду. Теперь она далеко, в норвежском стольном городе, королева Норвегии.

И даже степь успокоилась в последние годы правления Ярослава Владимировича. Шестнадцать войн вела Русь с печенегами только с 1015 по 1036 год, а сколько набегов совершали печенеги прежде, еще при Владимире! И Владимир и сам Ярослав много сил и средств потратили на то, чтобы защитить Русь от их страшных походов. Мощные линии обороны создал против кочевников Владимир вдоль притоков Днепра на левобережье. Дальние крепости стояли на Суле, где в устье реки стоял город Воинь. Если печенеги проходили эту линию, их встречала оборона на реке Трубеж, в центре которой стоял город Переяславль. Миновав Переяславль, кочевники могли выйти к Чернигову и Киеву. Но перед Черниговом стояли крепости по рекам Остру и Десне, а под Киевом на Витичевом броду и вдоль долины реки Стугны стояли уже иные крепости. Над самым бродом была построена мощная крепость с дубовыми стенами и сигнальной башней на вершине горы. Едва появлялись печенеги на броду, как на башне загорался огонь и киевляне издали узнавали в наступавших сумерках о грозившей стольному городу опасности. Крепости по Стугне — Треполь, Тумаш, Василев и другие, соединенные между собой земляными валами, окаймляли великий бор, подходивший к Киеву с юга. Все они тянули к городу Белгороду, поставленному еще Владимиром, где собирались на войну с печенегами русские силы. А между крепостями от Сулы до Стугны стояли курганы с дозорными, вдаль от курганов и крепостей выезжали конные сторожи. Быстро оповещали они все русское предполье о печенежских нашествиях, и тогда затворялись крепости, загорались на башнях и курганах тревожные костры, собирались по русским городам дружины и вой па отпор врагу.

Ярослав укрепил старания своего отца. Начиная с 30-х годов поставил он новую линию крепостей по правому берегу Днепра, вдоль реки Роси. И все крепости и Владимирова и Ярославова времени были заселены людьми, воинами, которых призывали сюда князья и из Новгорода, и из Чернигова, и из Ростова, и Смоленска. Спокойной жизни не обещали, но обещали подвиги, добычу и княжеские награды, и шли удальцы на тяжкую и опасную службу, и создавал о них народ легенды и сказания.

Но не только русских удальцов призывал сюда Ярослав. Селил он здесь и служивых торнов и берендеев, а в 1031 году вывел сюда пленных ляхов: пусть живут, охраняют русское порубежье.

Страшный печенежский набег на Киев в 1036 году стал последним для печенегов. Теснимые новыми кочевниками — торками, печенеги передвинули свои кочевья на Запад, часть их ушла к Дунаю.

Наступила очередь Византии: их основные колена, побитые Русью, обрушились на Подунавье.

И теперь перед смертью размышлял Ярослав о судьбах дикой степи. Вслед за торками оттуда надвигались, как сообщали арабские и булгарские купцы, новые кочевые орды половцев. Пока они не подходили к русским границам, но торки и остатки печенежских колен в ужасе бежали от них в русские земли.

Но не только силу и власть бояр и княжих мужей, епископов и купцов, не только мир на границах завещал Ярослав сыновьям. Он оставлял им богато устроенные и изукрашенные города, и первый среди них, Киев, с Десятинной церковью и святой Софией, воздвигнутой па месте последней победоносной битвы с печенегами, с Золотыми Воротами и церковью Благовещенья над ними и построенным в 30–40-е годы новым Ярославовым городом, в котором стояли богатый дворец самого великого князя и дворцы его старших сыновей, дворец киевского митрополита, мощные крепостные валы, находились монастыри, несметное количество книг, хранимых в храме Софии, во дворце самого князя, в монастырях; при нем начали трудиться многие летописцы и толмачи, которые переводили книги с греческого языка на русский.

А за Киевом строились и высились новыми храмами, дворцами, крепостными валами Новгород, гордившийся своей пятикупольной Софией, Чернигов с горделивой главой Храма Спаса, Переяславль… Огромный и разнообразный мир оставлял своим детям и внукам Ярослав и хотел он, чтобы они как можно лучше распорядились этим миром и если уж не укрепили и не приумножили, то хотя бы сохранили его.

Теперь старшие Ярославичи сидели в дворцовой гриднице, возле лежавшего на широкой лавке, укрытой коврами, Ярослава и слушали, что им говорил отец. А он начал с главного: достал обделанную в дорогую кожу свою «Правду русскую» и повел о ней разговор с сыновьями. «Каждый народ имеет либо письменный закон, либо обычай, который люди, не знающие закона, принимают как предание отцов», зачитал он им для начала из греческой хроники Георгия Амартола, которую любил и почитал больше всех книг. Его наказ был строг: поддержать и сохранить все то, что было записано в этой «Правде». Там каждому было положено свое: князьям, боярам, мужам, огнищанам — одно, смердам, челяди — другое. Он часть за частью читал свою «Правду», которую когда-то дал новгородцам: «Если убьет муж мужа, то отомстит брат за брата, или сын за отца, или отец за сына или племянников, а если не будет кому мстить, то заплатят 40 гривен за голову, а если будет русин, или гридин, или купец, или ябетник, или мечник, и если будет изгой, или Словении, то положить за него 40 гривен». «Правда» жестоко карала тех, кто угрожал другому мечом, похищал чужих коней, хватал чужое оружие, укрывал бежавшую челядь, занимался членовредительством. Порядок и суд возглашал Ярослав в своей «Правде», и сыновья еще раз выслушали его мудрые речи и утвердили отцовский закон. На том совещании они договорились, что по этой «Правде» отныне будут судить люден и собирать виры[38] и в Новгороде и Киеве, в Чернигове и Переяславле, в Смоленске и Суздале, во всех русских землях.

«А теперь скажу о том, как будете жить после меня, по какому ряду». Позднее летописец так записал речь Ярослава к своим сыновьям: «Вот я покидаю мир этот, сыны мои, живите в любви, потому что все вы братья, от одного отца и одной матери. И если будете жить в любви друг к другу, бог будет с вами, и покорит вам врагов ваших. И будете мирно жить. Если же будете в ненависти жить, в распрях и междоусобиях, то погибнете сами и погубите землю отцов своих и дедов своих, которую они добыли трудом своим великим, но живите в мире, слушаясь брат брата. Вот я поручаю заместить себя на столе моем, в Киеве, старшему сыну моему и брату вашему Изяславу; слушайтесь его, как слушались меня, пусть он заменит вам меня; а Святославу даю Чернигов, а Всеволоду Переяславль, а Игорю Владимир-Волынский, а Вячеславу Смоленск». И так разделил он между ними города, — продолжает летописец, — запретив им переступать предел братний и сгонять один другого со стола, сказал Изяславу: «Если кто захочет обидеть брата своего, ты помогай обижаемому». И так завещал он сыновьям своим жить в любви».

Но это был простой раздел городов — всю Русь разделил Ярослав между сыновьями, потому что вместе с Киевом переходил к Изяславу на правах княжеской отчины Новгород, где уже давно сидели наместниками старшие сыновья князей киевских и Туров. Вместе с Черниговом к Святославу отходили все земли на восток от Днепра, включая Муром с одной стороны и Тмутаракань — с другой. Ростов, Суздаль, Белоозеро, все Поволжье тянуло к Переяславлю. И все земли по завещанию Ярослава должны были находиться под высшей властью киевского великого князя. Кажется, что только о любви и братском союзе сказал Ярослав в своем ряде, но со смутным сердцем слушали отца младшие после Изяслава братья. Им наказывал отец ходить под Изяславом. В своей отчине каждый из них — первый, но только в границах отчины, и никто из них не может посягнуть на границы другого брата и на его власть и не может, помимо старшего брата, подойти к киевскому главному столу. Это был не просто ряд сыновей одного отца, но князей, которых Ярослав выстроил строго по старшинству друг за другом и строго по столам. Изяслав оставался первым среди них не только как старейший, но и как владелец киевского стола, имеющий право потребовать от братьев службы Киеву во имя всей Русской земли.

Слишком много котор испытала Русь во времена братоубийственных войн при Владимире и Ярославе, и теперь великий князь хотел, чтобы его дети и внуки строго соблюдали установленный им ряд.

Сыновья обещали больному отцу, что станут исполнять все, что он наказывал им, утешали его. Потом разъехались по своим отчинам. С отцом остался лишь Всеволод, и теперь, смотря на своего третьего сына, вспоминая внука с именем Мономах, Ярослав думал последнюю тяжелую думу. Он мог бы оставить престол Всеволоду мимо простоватого Изяслава, и его дружина поддержала бы третьего Ярославича. Это дало бы тому старшинство по столу сразу и помогло бы в дальнейшем занять престол его сыну мимо стрыев[39] и двоюродных братьев, но сделать так значило бы поднять против Всеволода Святослава с его Черниговом, Муромом, Тмутараканью, выступит и Всеслав Полоцкий, остался без стола сын умершего Владимира Ростислав. Кто возьмет верх — неизвестно. Нет, пусть Всеволод ждет очереди, пусть восходит к киевскому престолу лествицею и пусть лествицею передаст свой стол своему первенцу Владимиру княжичу с голубыми глазами и золотой прядкой па лбу.

— Обещай мне не преступать ряд, — еще раз повторил Ярослав.

— Обещаю, отец, — сказал Всеволод.

Великий князь умер на следующий день, в первую субботу Федоровского поста.

Всеволод убрал тело отца и возложил покойника, как и говорил Ярослав, на погребальные сани. Длинная вереница людей — бояр, младших дружинников, попов, певших песнопения, — двинулась пешими от Вышгорода к Киеву, и пришли они к святой Софии. Там после отпевания Ярослава положили в мраморную раку, а на стене храма написали об успении русского царя.

Через несколько дней Изяслав занял великокняжеский дворец, а Всеволод вместе с женой и годовалым Владимиром Мономахом двинулся в Переяславль. Вместе с ним в скорбном молчании ехали старые Ярославовы бояре, не захотевшие служить новому киевскому князю.

Затихла Русь в скорби, сомнениях и ожиданиях неведомого.