"Вильгельм Завоеватель" - читать интересную книгу автора (Зюмтор П., Пер. с фр. / Вступ. ст....)

Глава вторая. БАСТАРД (1027-1035)

В августе 1026 года умер герцог Нормандии Ричард II. Еще при жизни он назначил своим соправителем старшего из двоих сыновей, которых родила ему супруга Юдит, — восемнадцатилетнего Ричарда. Большинство нормандских баронов признали его своим новым правителем, тем самым одобрив свершившееся престолонаследие. Однако это решение не восстановило согласия в стране. Одна группировка склонилась перед волей другой, ожидая (и ожидание это не слишком затянулось) часа своего реванша. Всякий раз при смене правителя в Нормандии возникали подобного рода конфликты, поскольку каждый из сыновей, законных или побочных, оставшихся после покойного герцога, считал себя обойденным, если на престол восходил не он, а кто-то из его братьев или кузенов.

Второй сын Ричарда, Роберт, юноша шестнадцати или семнадцати лет, тогда же получил (быть может, в порядке компенсации) графство Йемуа (Hiemois). Эта территория с поросшими сочной травой лугами, расположенная между реками Орн и Див, представляла для герцогов как экономический, так и военный интерес: она являла собой передовую линию в направлении Перша и Мэна, прикрывая южный фланг герцогства. Однако строптивый нрав населения требовал постоянного контроля, поэтому герцоги взяли за правило поручать этот регион заботам надежных людей из числа представителей своего рода. Еще Ричард I пожаловал Йемуа одному из своих бастардов. В X веке графы Йемуа построили на холме Фалез каменный замок, весьма грозный для того времени, вокруг которого впоследствии вырос укрепленный город.

Потомки прозвали этого Роберта Щедрым или Великолепным. Его поистине безумная щедрость овеяна легендами. Во время мессы по случаю освящения аббатства Серизи он вручил огромную сумму в сто ливров некоему оруженосцу, потерявшему свой кошелек, дабы избавить его от неминуемого позора, если бы тот не имел возможности участвовать в приношениях. Во время паломничества в Святую землю он велел подковать своего мула золотыми подковами и запретил спутникам подбирать с дороги выпавшие из них золотые гвозди. В Риме он накрыл своей великолепной мантией статую Марка Аврелия, дабы защитить ее от непогоды. Будучи в Византии, он прибыл по приглашению василевса в его дворец и, не найдя там достойного для себя кресла, свернул вчетверо свой парчовый плащ и сел на него, словно на подушку, а по окончании аудиенции оставил его на месте, заявив, что нормандец не имеет обыкновения носить на себе свое кресло. Прибыв к вратам Иерусалима, он встретил там толпу из нескольких тысяч паломников, огорченных тем, что турки не пускают тех, кто не имеет возможности отдать за вход по золотому безанту[10]. И возмущенный Роберт заплатил за всех!

В этих рассказах содержится немалая доля преувеличения, присущего эпическим повествованиям, видимо, относящегося к более позднему времени, поскольку с конца XI века в лице Роберта прославляли в большей мере отца Вильгельма Завоевателя, чем самого Роберта, исторический образ которого подернулся дымкой забвения. И тем не менее нельзя отбросить все эти истории как праздный вымысел. В юнце, прибывшем принять от имени своего отца и старшего брата во владение Фалез, угадываются приписываемые легендой черты характера, то пугающие, то притягательные, но весьма показательно контрастирующие с рассудительностью, решительностью и прозорливостью его славного сына. В конце Средних веков некоторые хронисты стали отождествлять этого герцога Роберта с Робертом Дьяволом, героем многочисленных, начиная с XIII века, популярных произведений литературы, мифическим персонажем неясного происхождения — неотесанным Дон Жуаном, которого сама мать обрекла Сатане.

Исторические источники мало что сообщают о коротком жизненном пути Роберта Щедрого. К периоду, охватывающему несколько месяцев до и после смерти Ричарда II, относятся два события, о которых нам известно лишь в общих чертах: связь Роберта с матерью Вильгельма Завоевателя и его война против Ричарда III.

Средневековая традиция не сообщает даже точного имени девушки, с которой Роберт повстречался в 1026 году или, что более вероятно, в начале 1027 года. Гильом Жюмьежский называет ее Герлевой — имя, широко распространенное тогда в Нижней Нормандии. Ордерик Виталь именует ее Герлеттой, что соответствует французскому имени Арлетта. Позднее, в XII веке, она фигурирует в источниках под самыми различными именами — Арлот, Арлез, Айлот, Хелен, Герлева и даже Беллона. Она была уроженкой Нормандии, дочерью простого обывателя Фалеза. Ее связь с Робертом продолжалась до самой его смерти, представляя собой брак «по датскому обычаю», практиковавшийся правителями Нормандии. Хронисты XI века даже не упоминают об этом, настолько естественным было в их глазах подобного рода сожительство. В XII веке эта чета, Роберт и Арлетта, неожиданно вошла в литературу. Куртуазная мода сделала из их любовной связи, приукрасив ее, тему для многочисленных поэтических вариаций. Несмотря на очевидные расхождения в сообщениях Гильома Жюмьежского, Ордерика Виталия, Васа[11] и их подражателей, все они рассказывают трогательную любовную историю, почти идиллию. Каковы были их побудительные мотивы? Простое ли желание сочинить занимательную историю, сделав ее персонажем Вильгельма Завоевателя и тем самым придумав для него биографию романтического героя? Может быть, да, а может, и нет.

По рассказам одних авторов, Роберт заметил Арлетту в хороводе танцующих женщин на площади Руана и, внезапно воспылав любовной страстью, похитил ее. Эта версия событий, видимо, берет свое начало от злонамеренных слухов[12], специально распускавшихся в Англии противниками Вильгельма Завоевателя, которые, желая унизить его, приписывали ему низкое происхождение от бродячей танцовщицы. По сообщению Ордерика Виталия, Арлетта была дочерью герцогского камергера по имени Фульберт. Другие указывают на Фалез как место, где развернулась любовная история Роберта и Арлетты. Около 1160 года Бенедикт де Сен-Мор, желая потрафить вкусам своих современников, описал стайку юных купальщиц в разгар жаркого летнего дня: по сельской местности бежит речка и, расширяясь, образует удобное для купания место с устланным гравием дном. Мимо по дороге идет с луком за плечами, возвращаясь с охоты, молодой граф и видит, как плещется в воде девушка, приподняв руками подол сорочки. Ошеломленный граф встал как вкопанный, у него защемило в груди при виде белеющих сквозь заросли ивы самых очаровательных на свете чресл... Граф, изнемогая от страсти, посылает слуг к отцу Арлетты (а это была она) и просит отдать ему дочь, но старик ставит условием заключение законного брака. Однако брак невозможен. Почему? Хронист не дает нам никаких объяснений. Возможно, дело было так: примерно в это время Кнут, король Английский, возвращаясь из Рима, проезжал по Нормандии и отдал свою сестру Эстрид в жены юному Роберту, дабы посредством этого альянса предупредить вмешательство нормандцев в пользу сыновей Этельреда. Таким образом, Роберт был уже женат к моменту встречи с Арлеттой и не мог сочетаться с ней законным браком. Тот же Бенедикт де Сен-Мор рассказывает, как некий отшельник уговаривает семейство девушки, стараясь развеять их сомнения. «Наши герцоги, — говорит он, — не нуждаются в церковном освящении, дабы взять себе жену и произвести на свет доблестных баронов». Уговоры подействовали: юную Арлетту обряжают в брачный убор и доставляют ее, сияющую от счастья, в герцогский замок. Наутро, едва жаворонки запели в небе, многолюдная процессия идет приветствовать ее. Она же, без всякого сомнения, зачала этой ночью плод, достойный избравшего ее высокородного сеньора, ибо, как повествует Вас, вдохновленный библейским преданием, она, вкусив любовных утех, заснула и увидела во сне, как из чрева ее вырастает огромное древо, осеняющее Нормандию своей благодатной тенью.

Отец Арлетты, согласно тем же авторам, занимался ремеслом скорняка или кожевника — деталь, по всей вероятности, достоверная, поскольку впоследствии противники Вильгельма Завоевателя, желая нанести ему оскорбление, называли его кожевником. Зато совершенно непонятно, на чем основывается утверждение одного хрониста XIII века, что дед Вильгельма с материнской стороны будто бы прибыл в Нормандию из Льежа.

Можно предположить, что любовная авантюра Роберта была определенным образом связана с войной, которую он вел против своего брата. Действовал ли Роберт заодно с жителями Йемуа, недовольными своим новым герцогом и всегда готовыми на мятеж? Или же он просто воспользовался случаем для разрешения спора, возникшего у смертного одра Ричарда II? Не имел ли брачный союз с дочерью кожевника из Фалеза своим результатом (случайным или заранее предполагавшимся) скрепление политического союза? Летом 1027 года Ричард III внезапно появился на боевом коне и в окружении своей дружины у стен Фалеза, за которыми укрылся Роберт. У Ричарда не было орудий, необходимых, чтобы взять город приступом, и он, по всей вероятности, обратился за помощью к сеньору де Беллему (о котором мы еще услышим), пожаловав ему в благодарность за услугу Алансон и Домфрон в качестве фьефов. Он приказал подкатить к подножию холма баллисты и катапульты, осадные машины, хотя и незамысловатые, но достаточно эффективные, позволявшие метать копья и каменные снаряды на манер гигантских луков и пращ. Снаряды пробили в стене города брешь, через которую устремились осаждавшие. Неприступным оставался донжон, сторожевая башня, но Роберт сдал и ее. Ричард III, полагая, что одержал победу, возвратился в Руан, где 6 августа после обеда, без признаков болезни, скоропостижно скончался.

Сразу же распространился слух, будто бы Роберт велел его отравить. Для противников герцогского семейства это мнение вскоре стало непреложной истиной, что, однако, не помешало баронам, собравшимся по этому случаю на ассамблею, признать Роберта своим новым герцогом. Покойный оставил после себя только двух незаконнорожденных дочерей и малолетнего сына от законной жены Адел и, которого отправили в монастырь Фекан, а затем в Сен-Кан, где он провел в полной безвестности долгие годы, уйдя в мир иной лишь в 1092 году.

В конце 1027-го или в начале 1028 года Арлетта произвела на свет сына, которого нарекли популярным в то время именем Вильгельм[13]. Жизнь этого человека была овеяна легендами с момента рождения. Как сообщает Вас, едва повивальная бабка положила новорожденного на солому, коей был устлан пол комнаты, как мальчуган, протянув ручонки, ухватил охапку ее, что всеми было истолковано как предзнаменование: родился великий завоеватель.

Ребенок провел свои первые годы в Фалезе, видимо, в доме деда, на долю которого выпало заботиться о матери-одиночке. Отец же мальчика, став герцогом, жил то в Фекане, то в Руане или же разъезжал по стране с мечом в руке. Однако он не поза-был и не бросил Арлетту с сыном, к которым испытывал (и последующие события подтвердили это) чувство глубокой привязанности и которых часто навещал. Арлетта зачала во второй раз и родила дочь, нареченную именем Алиса. Что же до законной его супруги (если правда, что он женился на Эстрид), то Роберт расстался с ней по причине ее бесплодия.

Оказался как-то, рассказывает Вас, в городе Фалезе старый кровожадный зверь сиречь сеньор де Беллем, Гильом Тальва. Какой-то горожанин шутки ради обратился к нему: «Не хочешь ли взглянуть на сына нашего герцога?» Тальва, расхрабрившись, согласился. Оруженосец подвел к нему коня, придерживая всадника, маленькие ножки которого еще не позволяли достаточно прочно держаться в седле. И Гильом де Беллем, простоватый и грубый феодал, в присутствии этого ребенка вдруг смутно почувствовал себя человеком другого, уходящего века. Опустив голову и отвернувшись, он с досадой проговорил: «Вижу близкую гибель Беллема».

Это еще одна легенда. Велик ли был престиж внука кожевника из Фалеза, даже и окруженного любовью 18-летнего отца-герцога, в сравнении с суровыми потомками Ричарда I, Ричардидами, представлявшими собой многочисленный и богатый клан, сплоченный родовыми интересами и обычаями? Они держали в своих руках Нормандию. Сыновья, законнорожденные и бастарды, Ричарда I — архиепископ Руанский Роберт, граф Корбейский Може, граф Гильом Эвский — были старшим поколением дедов, за которым шли 30—40-летние, алчные и отважные, ревниво хранившие свои привилегии, готовые действовать жестоко и невзирая на лица, а в затылок им уже дышали совсем молодые, почти дети, которые скоро покажут свои зубы. Включая родню своих жен, этот клан выходил далеко за пределы Нормандии, переплетая свои интересы с устремлениями властителей Англии, Бретани, Блуа и Бургундии или сталкиваясь с ними в локальных конфликтах. Смерть Ричарда II развязала силы, до той поры более или менее сдерживавшиеся. Чрезвычайно краткое правление Ричарда III, его подозрительная смерть, юный возраст и импульсивный характер Роберта — все шло вразрез со стремлением нового герцога упрочить свой авторитет.

Едва большинство участников упомянутой ассамблеи признали Роберта, как двое главных князей церкви отвергли его, отказавшись присягнуть на верность. Одним из них был архиепископ Руанский, удалившийся в Эврё, дабы продемонстрировать свое неповиновение новому герцогу. А тот с такой неистовой силой обрушился на непокорного, что ему пришлось в страхе искать спасения во владениях короля Франции, откуда он грозил герцогу анафемой, но Роберту и горя было мало. Вторым выказал неповиновение епископ Байё Гуго, укрывшийся за стенами своего родового замка Иври. Роберт стремительно двинулся туда и вынудил Гуго — и его тоже — искать убежища во Франции.

Но тут обнаружилась третья измена: на сей раз выказал непокорство уже известный нам Гильом Тальва, владетель Беллема. А ведь он был держателем самого большого в Нормандии фьефа, которым герцогскому семейству никак не удавалось завладеть. Собственно, это был не столько фьеф, сколько настоящее княжество, состоявшее из доменов, находившихся в вассально-ленной зависимости от различных сеньоров — одни от герцога Нормандского, другие от короля Франции, третьи от графа Мэна. Владетели этих доменов, обосновавшиеся в Бел-леме, старинном кельтском поселении, над которым возвышался внушительный замок, происходили от некоего арбалетчика короля Людовика IV, пришедшего на королевскую службу из Манса или Бретани, которому Ричард I около 950 года пожаловал в знак признательности за оказанные услуги земли в Перше. К началу XI века эта сеньория протянулась от Бел-лема до Домфрона на добрую сотню километров и включала в себя до тридцати замков, многие из которых были построены из камня и контролировали дороги, ведущие с низовий Луары в Руан и Байё.

К 1030 году Гильом Тальва (это прозвище означает «щит»), многоопытный и жестокий рубака, стяжавший себе жуткую славу, уже целых тридцать лет господствовал в своих владениях. Он бросил вызов Роберту, укрывшись за высокими стенами крепости Домфрон. Роберт осадил крепость и принудил Гильома капитулировать, а затем принести вассальную присягу за все свои владения, потребовав даже, как рассказывают очевидцы, присутствовать на церемонии, стоя на четвереньках и, точно лошадь, с седлом на спине! Из троих сыновей Гильома де Беллема один погиб, сражаясь с войском Роберта, а другой, попав в плен, был убит в тюремной камере ударом топора. Род владетеля Беллема был вынужден примириться с новым герцогом.

Тем временем герцог Бретани Ален III двинулся на Авранш, подвергнув разорению его окрестности. Роберт нанес ответный удар, захватив замки Понторсон и Шаррю, которые затем передал под надзор, соответственно, виконта Котантена Нееля де Сен-Совера и некоего Аврэ по прозвищу Великан. Эти верные служаки герцога устроили в Бретани ужасную резню, и только вмешательство архиепископа Руанского, к тому времени вновь обретшего герцогскую милость, и аббата монастыря

Мон-Сен-Мишель позволило в 1030 году прийти к соглашению. Граница между двумя герцогствами прошла по реке Куэнон, и возможно даже, что (во всяком случае, нормандцы так утверждали) Ален принес вассальную присягу Роберту. Вероятно, тогда, дабы укрепить новую границу и создать, что было не менее важно, противовес сеньории Беллема, Роберт учредил графство Мортэн, которое пожаловал своему кузену Гиль-ому Герланку.

20 июля 1031 года умер король Франции Роберт — непреклонный человек, которого потомки почтили почетным прозвищем Благочестивый (Pieux). Его старший сын Генрих, уже в течение многих лет бывший соправителем отца, но преследуемый ненавидевшей его мачехой Констанцией, опасаясь бог знает каких козней, бежал, едва короновавшись, пытаясь найти убежища в Фекане у Роберта Нормандского. Против гнавшегося за ним по пятам войска Констанции он вымолил помощь у своих вассалов и обратился за поддержкой к своему брату, уступив ему герцогство Бургундское, завоеванное их отцом, а также к графу Анжуйскому. Роберт Великолепный взял дело в свои руки и в трех сражениях разгромил мятежников, после чего те признали себя побежденными и принесли присягу на верность Генриху I. Однако Роберт, которому одержанные победы позволили возвыситься в качества арбитра, использовал ситуацию в собственных интересах. Он, являясь вассалом короля, хотя и был в принципе обязан бескорыстно прийти к нему на помощь, тем не менее потребовал от него и получил вознаграждение в виде графства Вексен, простиравшегося до самой Уазы.

Король Генрих I унаследовал от отца и более дальних предков физическую силу и обостренное чувство собственного достоинства. Почти не обладая реальной властью, он тем не менее умел иными средствами поддерживать свой престиж. Так, он взял себе в жены дочь великого князя Киевского Анну Ярославну. То, что называли его королевским двором, представляло собой, если речь не шла о больших съездах вассалов, горстку вечно ссорившихся и интриговавших родных и приближенных, а также нескольких доверенных лиц и советников, зачастую временных и не обладавших необходимой квалификацией. Генрих I не любил ни монахов, ни ученых. Примечательно, что именно в годы царствования этого правителя и в связи с его личностью возникло знаменитое народное суеверие, приписывающее королю Франции чудесное свойство исцелять одним прикосновением руки золотуху или королевскую болезнь, весьма распространенный в те годы недуг. На протяжении всех тридцати лет правления действиями Генриха I руководила одна-единственная политическая идея: не допускать, чтобы один из его вассалов слишком высоко поднимался над другими. Для этого он натравливал одних на других, пользуясь удобным случаем и не гнушаясь самыми низкими интригами. Этим объясняется переменчивое, а под конец и откровенно враждебное отношение этого короля к герцогу Нормандскому: так, еще при жизни Роберта он под благовидным предлогом забрал обратно восточную часть графства Вексен до реки Эпт.

Уже двадцать лет сыновья англосаксонского короля Этельреда, Эдуард и Альфред, жили под покровительством герцогов Нормандии, коим приходились родственниками по женской линии. По всей видимости, они были в дружине Роберта, участвуя в его кампаниях и пребывая в его замках. К 1030 году они достигли уже зрелого возраста. Их сестру Роберт выдал замуж за графа Вексена. При всем том, пока в Англии господствовал Кнут, в отношениях Нормандии с этой страной ничего не менялось. И все же можно полагать, что в окружении герцога Нормандского ностальгические воспоминания принцев-изгнанников способствовали вызреванию намерения совершить вторжение на соседний остров. Есть основания предполагать, что в период между 1030 и 1034 годами герцог Роберт решился на подобную авантюру, собрав в Фекане флот, чтобы высадиться на побережье Суссекса, однако сильная буря, застигшая нормандцев на полпути к цели, отбросила их назад к Котантену. Но в любом случае шансы на успех были призрачны. Кнут твердой рукой правил, по крайней мере, в южной части Англии, где его власть выглядела, и небезосновательно, весьма стабильной. Только на севере, в Нортумбрии, не прекращалась борьба кланов, что в конце концов привело к расколу этого древнего англосаксонского королевства, и бразды правления там взяли в свои руки эрлы, представители традиционной англосаксонской знати. Герцог Роберт, первоначальные победы которого повысили его авторитет и, возможно, породили в нем честолюбивые замыслы, наверное, чувствовал в себе силы возвести на английский престол одного из кузенов, который, будучи всем обязанным ему, стал бы послушным исполнителем его воли.

Реальная власть, которой он обладал, не столько была его личной заслугой, сколько определялась общим положением дел в Нормандии в конце первой трети XI века. Демографическая ситуация, несмотря на свирепствовавшие целое десятилетие войны, была вполне терпимой — во всяком случае, ни одна область в стране не пришла в запустение. Очевидно, по этой причине экономика герцогства сравнительно легко оправилась от тех испытаний, которым подверглась Нормандия в годы малолетства Вильгельма Завоевателя. Административное устройство также не внушало опасения, поскольку Роберт худо-бедно сумел продолжить начатое его дедом и отцом. Действительно, документы той эпохи свидетельствуют, что при герцоге существовало некое подобие административного аппарата. Трудно очертить круг его полномочий, что же касается персонального состава, то на административную службу привлекались главным образом бароны, а это значит, что радеть об интересах центральной герцогской власти поручалось тем, кто был главным виновником феодальной раздробленности. И все же герцог Нормандский располагал более эффективным средством управления, чем прочие правители в то время. К 1035 году в герцогстве имелись в наличии все основные рычаги государственной власти, которые спустя тридцать лет с максимальной эффективностью задействует Вильгельм Завоеватель.

Эта нормандская «администрация» мало отличалась от той, что появилась впоследствии в других странах Западной Европы. Несколько раз в год бароны собирались у герцога в силу своей вассальной обязанности служить ему советом, образуя тем самым палату (cour). Она совещалась и, по требованию правителя, принимала решения по всевозможным вопросам, включая и такие, как перенос святых мощей или объявление дальнего военного похода. Начиная с первых герцогов Нормандских, ни одно по-настоящему важное решение не принималось без одобрения палаты. В ее состав входили светские и духовные вассалы герцога, находившиеся в постоянном контакте с ним, которым он иногда поручал специальные задания. Так, ежегодно на Пасху в аббатстве Фекан собиралась палата, в составе которой заседали епископы герцогства и некоторые графы, которым вменялось в обязанность разбирать судебные тяжбы, относящиеся к сфере компетенции герцогского суда. Кроме того, со второй половины X века определенное количество должностных лиц постоянно находилось при герцоге; в частности, это были камергер, виночерпий, стольник, сенешаль и нотарий (своего рода секретарь). Эти должности (они встречались тогда в большинстве территориальных княжеств) первоначально носили характер домашних служб, однако по мере расширения герцогских доменов трансформировались в квазипубличные. Герцог держал в своих руках этих «должностных лиц», пока они не сумели превратить должности, на которые назначались, в наследственные.

Появившийся при Ричарде II орган финансового управления, само существование которого в ту отдаленную эпоху вызывает удивление, дополнял это находившееся в зачаточном состоянии правительство, по составу более или менее совпадавшее с ближайшим окружением герцога. Это была своего рода коллегия {camera), состоявшая из людей, овладевших искусством счета, которым вменялось в обязанность контролировать поступление герцогских доходов. Вполне вероятно, что уже во времена Роберта Великолепного герцог оценивал свои доходы не натурой (как это обычно делалось тогда), а в денежном исчислении.

На территории, составлявшие его домен, герцог направлял своих представителей — виконтов, доверенных лиц, наделенных широкими полномочиями: сбор податей и налогов, поддержание общественного порядка, созыв ополчения и надзор за герцогскими замками. Виконт контролировал деятельность подчиненных ему должностных лиц, лесничих и сборщиков налогов. Именно последние непосредственно занимались взиманием пошлин с товарооборота, причитавшихся герцогу. Зато виконт лично взимал судебные пошлины и налоги, выплачивавшиеся при переходе собственности к другому лицу, а также десятины в пользу церквей, находившихся под патронатом герцога, доходы от чеканки монеты, вассальные вспомоществования и оброки с непосредственных держателей земельных наделов. Всё это в совокупности составляло доход герцога.

Именно благодаря наличию должности виконта герцоги Нормандии, несмотря на продолжавшийся процесс феодализации, в большей мере, чем другие князья, оставались правителями своего народа. Однако уже в начале XI века некоторые виконты фактически сделали свои должности наследственными, так что герцог уже не мог отозвать неугодного виконта и заменить его другим. Именно тогда в источниках появляются упоминания о прево, исполнявших те же обязанности, что и виконты, только в более тесных территориальных пределах. Вполне возможно, что создание этой новой должности было продиктовано стремлением герцога обуздать виконтов, выходивших из-под его власти.

Короткое и бурное правление Ричарда III и Роберта, вероятно, слегка пошатнуло эту административную систему, но все же она устояла. Нормандские бароны, каждый из которых в экономическом отношении сильно уступал герцогскому семейству, проявляли меньше готовности бунтовать, чем это можно было видеть в других местах. Единственная угроза целостности герцогства исходила от представителей самой династии Ричардидов.

А пока что Роберт торжествовал. Его маленький бастард подрастал в Фалезе. Гильом Жюмьежский свидетельствует, что его обучали «добрым обычаям», что подразумевало усвоение навыков дисциплины, самоуважения и почтительного отношения к церковным установлениям. Однако, что касается серьезного школьного образования, то сомнительно, чтобы мальчика научили чему-нибудь помимо азов чтения и письма, притом что с первых лет жизни Вильгельма в глаза окружающих бросались его сообразительность и жажда познания. И в зрелые свои годы он не отворачивался ни от одной из крупных проблем, которые ставил перед ним его век; даже если он и не вполне понимал то, о чем его информировали, желание узнавать новое никогда не покидало его. Качества администратора, восприимчивость, готовность учиться, которую он проявлял с малолетства (несмотря на необузданность нрава, унаследованную им от отца), несомненно, объясняются его природными задатками. Вместе с тем среда, в которой он воспитывался, позволила ему развить свои способности; сыграло свою роль и благотворное влияние отдельных лиц, которое он испытывал с младых ногтей. Кто были эти люди? Мы не знаем этого. Возможно, мать ребенка? Или его отец?

Роберт, крепкий молодой человек двадцати лет, не был заурядным воякой. Управление герцогством, с которым он весьма успешно справлялся, предполагало наличие хотя бы минимального политического кругозора, что проявлялось, например, в церковной политике. Молодой герцог осыпал своими благодеяниями крупные аббатства в Фекане и Жюмьеже, аббатство Мон-Сен-Мишель. Не без личного участия Роберта в 1033 году аббатом монастыря Святой Троицы в Руане стал немецкий монах Изембарт, ученый и художник, благодаря которому церковная жизнь в городе испытала заметный подъем. Герцог проявлял благосклонное отношение к монастырской реформе, чем отличался и его отец, накопив, таким образом, ценный политический капитал, которым сумеет воспользоваться его сын.

К тому времени потребность в реформе стало ощущать и белое духовенство. Церковный собор в Лиможе в 1031 году протестовал против полного отказа от церковной проповеди в деревнях. Епископ Герберт, руководивший церковью Кутанса, распорядился прогнать неграмотных каноников, а его преемник предпринял реконструкцию кафедрального собора. Но пример Кутанса еще оставался единичным случаем. В Мансе на епископской кафедре восседали один за другим четыре представителя семейства Беллем, грубые неотесанные феодалы, обремененные многочисленными семействами, причем один из них вообще не был лицом духовного звания. Более того, если верить записи в «Деяниях епископов Манса», среди них была даже episcopissa, епископиня... Но стоит ли этому удивляться, если в те годы в Риме папский престол занимал тринадцатилетний отрок? Еще один примечательный случай: в Мансе умер граф Герберт по прозвищу Разбуди Собак, которое он получил из-за своей привычки ни свет ни заря носиться по сельской округе, оставивший после себя трех дочерей и одного малолетнего сына. В этой ситуации епископ из рода Беллем стал, если не по праву, то фактически, единственным господином города Манса, что породило, уже в правление Вильгельма Завоевателя, бесконечные конфликты.

В ге годы в герцогстве Нормандском возникали многочисленные новые аббатства, причем чаще по инициативе отдельных баронов, нежели самого Роберта. В 1034 году некий сеньор Онфруа учредил в Прео сразу два аббатства, мужское и женское, причем аббатисой последнего назначил Эмму, представительницу знатного рода, возможно, родственницу герцога. У этой аббатисы был брат Гильом, учившийся и учивший в школе города Пуатье, который в свое время сочинит официальную биографию Вильгельма Завоевателя — Гильом из Пуатье. Герцог Роберт не преминул поучаствовать в создании аббатства Прео: он сделал значительный вклад, оформив его соответствующей грамотой, и, как гласит предание, поручил сыну Арлетты возложить документ на алтарь во время церемонии освящения храма. Это было первое официальное действие Вильгельма, которому тогда исполнилось семь лет. Если это было на самом деле, то отнюдь не случайно: Роберт вывел сына на публику, демонстративно поручив ему участвовать в официальной церемонии, реализуя свои права.

В самом Роберте что-то переменилось. Уже семь лет находясь у власти, он все чаще обращался к благочестивым делам, то участвуя в учреждении аббатств, то учреждая их самостоятельно. Испытывал ли он душевные муки? Современники полагали, что — да, объясняя внезапно пробудившееся в герцоге благочестие угрызениями совести. В 1034 году, к великому изумлению придворных, Роберт объявил о своем намерении совершить паломничество в Иерусалим. Неужели спустя годы, когда после смут и волнений в герцогстве установился покой, призрак убиенного Ричарда 111 стал по ночам тревожить его преемника? Надо полагать, как знак свыше воспринял Роберт поразивший в 1032 году Нормандию голод, ожививший традиционные страхи, за которым последовало моровое поветрие. А тут еще тысячелетний юбилей крестных мук Спасителя, пришедшийся на 1033 год и побудивший толпы паломников из христианских стран отправиться в Святую землю, куда потянуло и Роберта. Первейшие сеньоры герцогства во главе с архиепископом Руанским выразили свое опасение по поводу по-следствий, которые неминуемо наступят, если герцог исполнит свое намерение. С горем пополам удалось избежать худшего в трудные годы с 1027-го по 1030-й, и теперь положение дел внушало надежду: если бы нынешнее правление оказалось столь же продолжительным, как пребывание у власти Ричарда I и Ричарда II, то удалось бы окончательно установить в Нормандии мир и порядок. Напротив, долгое отсутствие герцога, ежели тот отправится в паломничество, непременно вызовет беспорядки и, быть может, большие. Что же касается Роберта, то он, в пылу благочестия и обуянный гордыней, вероятно, полагал, что герцогская власть достаточно прочна и отныне сможет осуществляться сама собой. Ему хватило лишь благоразумия назначить себе преемника на случай, если произойдет худшее.

Никакой закон или обычай не стесняли его выбора. Казалось, было бы разумно предложить на утверждение кандидатуру одного из Ричардидов, во цвете лет и достаточно отважного, чтобы заставить уважать себя. Но Роберт, вероятно, поостерегся отдать власть конкуренту, который, когда сам он вернется, мог бы отказаться освободить место на троне. А может быть, он просто хотел (вполне понятное желание) продолжить себя в своем сыне? Но у него не было другого сына, кроме того, что родила ему Арлетта. В конце концов, большая любовь к этой женщине и ее ребенку служила достаточным основанием для его выбора.

Именно малыша Вильгельма представил Роберт баронам, собравшимся в январе 1035 года в Фекане, в качестве своего преемника. Он принял решение и теперь добивался его исполнения, приводя свои доводы. «Я не оставлю вас без государя. Вот мой сын. Он еще мал, но, Бог даст, подрастет, — говорил он, как сообщает Вас. — Достоинства этого отрока обнаруживают в нем способность стать в один прекрасный день вашим правителем...» Бароны и прелаты единодушно приняли нового господина. Ни один из них даже не заикнулся о законности его происхождения — убедительное свидетельство того, сколь сильны еще были в тогдашней Нормандии скандинавские традиции эпохи викингов. В те времена в любой другой части христианского мира можно было бы поставить бастарда во главе крупного княжества, только преодолев упорное сопротивление знати.

Итак, ребенка облачили в тяжелую герцогскую мантию, и бароны потянулись вереницей, чтобы, преклонив перед ним колени, принести ему вассальную присягу, вложив свои руки в маленькие протянутые навстречу им ручки — и бородатые старцы с морщинистыми, изборожденными шрамами лицами, чья молодость прошла в далеком уже X веке, и зрелые мужи, которым пришлось в свое время покориться непреклонной воле Ричарда II и которые, возможно, будут вскоре вспоминать об этой церемонии как о личном унижении, и, наконец, юноши, имевшие некоторое представление о дисциплине, но опьяненные мыслью о том, что будущее принадлежит им...

Были приняты надлежащие меры для обеспечения временного исполнения власти на период долгого отсутствия Роберта. Герцог поручил опеку над сыном своему кузену, тоже бастарду по происхождению, Жильберу де Брионну, имевшему репутацию энергичного и умелого человека, но образ действий которого не отличался ни порядочностью, ни чистосердечием. Сенешаль Осберн де Крепон, дядя мальчика, должен был управлять герцогским домом, а некоему Турольду поручалось воспитание юного принца. Затем Роберт отправился вместе с сыном к королю Франции, высокому покровительству которого и препоручил маленького Вильгельма на время своего паломничества. Вероятно, ребенок принес тогда королю вассальную присягу и некоторое время оставался при его дворе.

Сам же Роберт, которого сопровождал весьма многочисленный отряд, в том числе и несколько баронов, направился в дальние страны, а тем временем его нормандский двор, лишенный своего хозяина и отданный во власть клана Ричардидов, кочевал по герцогскому домену, переезжая, как исстари повелось, от замка к замку, от аббатства к аббатству, из Руана в Фекан, Фалез или Кан, который тогда становился настоящим городом с портом, рынком и многочисленными церквами.

В распоряжении Роберта и его спутников имелись, видимо, лучшие транспортные средства, чем и объясняется необычайно быстрое для того времени передвижение: уже в июне они были в Иерусалиме и, надолго не задержавшись там, в том же месяце покинули Святую землю. Роберт был молод и крепок здоровьем, однако стремительное движение по трудному маршруту и непривычный для него климат подорвали его здоровье. Хронист Вас передал рассказ некоего нормандца, уроженца Котантена, также совершавшего паломничество в Палестину и повстречавшего на пустынной дороге в Анатолии герцогский кортеж. Шестнадцать мавров несли на носилках Роберта, который не мог более держаться на коне. Паломник обратился к герцогу с вопросом, что сказать землякам, если он раньше воротится домой. «Скажи моим друзьям и народу Нормандии, — ответил Роберт, — что я позволил бесам нести меня в рай!» И, смеясь, указал на дочерна загоревших сарацин.

К концу сентября в Нормандии распространился слух, что герцога нет в живых. И на сей раз заговорили об отравлении, настолько невероятным казалось людям того времени, чтобы правитель умер своей смертью. Затем появились более точные вести, привезенные одним из баронов, спутником Роберта, вместе с реликвиями, приобретенными в Святой земле: герцог умер 2 июля в Никее. Перед смертью он успел напомнить своим спутникам о верности, в коей присягали они его сыну. Ему было около 25 лет от роду. Останки его и поныне покоятся там же, в храме Успения Богородицы.