Часть третья.КОРОЛЬ АНГЛИИ  

Глава первая. ПУТЬ В ВЕСТМИНСТЕР (1066)

Пятого января 1066 года, накануне Богоявления, король Эдуард, содрогнувшись в последний раз, вытянулся на своей кровати. Он настолько ослабел, что слуге приходилось поддерживать его, подложив руку под затылок. На голове умирающего красовалась корона. С какой торжественной прощальной речью обращался он к своим подданным? Его изможденное лицо уже отрешилось от всего земного. Скорой кончины короля ждали присутствующие — эрлы, прелаты и женщины, среди которых, несомненно, была и королева Эдит, раздраженная постоянным присутствием своего брата Гарольда, поведение которого она (если верить Гильому из Пуатье) решительно осуждала. Голос Эдуарда был столь слаб, что присутствовавшим приходилось наклоняться к изголовью, чтобы разобрать его слова[27]. Что говорил он? Этого мы не знаем, и потому от нас скрыта подоплека последующих событий. В развернувшейся затем борьбе каждый на свой манер толковал последние слова Эдуарда. Одно представляется бесспорным: умиравший поручил заботам Гарольда свое королевство и свою супругу. Однако на каких условиях? И что подразумевала эта «забота»?

Безжизненное тело короля откинулось на ложе. С головы его сняли корону, закрыли ему глаза и в молитве опустились на колени.

С этого момента в ближайшие двадцать четыре часа события будут развиваться с поразительной, почти подозрительной быстротой. Ночь прошла в тайных совещаниях. На рассвете 6 января, когда весть о кончине короля еще не распространилась за пределы Лондона, его тело положили на носилки и кортеж направился к Вестминстеру: за бесценным грузом, лежавшим на плечах восьмерых носильщиков, шагала светская и духовная знать, и звон похоронных колокольчиков вдоль всей процессии (нормандский по своему происхождению обычай) сопровождал короля в последний путь. На всем не очень продолжительном пути следования жители Лондона прощались со своим королем, которого любили и уже успели прославить святым[28]. Но едва лишь покойного накрыла могильная плита на хорах собора Святого Петра, как присутствовавшая на его похоронах знать собралась на витенагемот и избрала Гарольда королем Англии. Тут же его короновали и помазали. Отлученный от церкви архиепископ Кентерберийский Стиганд провел обряд совместно с архиепископом Йоркским Элдредом, чтобы никто не смог оспорить правомочность церемонии. Затем Гарольд взошел на трон, с короной на голове, облаченный в тунику и мантию, с державой и скипетром в руках. В народе не замечалось ни малейшего волнения, поскольку Лондон располагался в той части королевства, которая с давних пор находилась под влиянием клана Годвина.

На всё про всё потребовалось лишь полдня. Смена власти свершилась без сучка и задоринки, и в этом чувствовались тщательно продуманный план и твердая воля одного человека — Гарольда. Однако так ли уж хорошо взвесил он свои шансы? Вот он стал королем, которого избрала знать и благословило высшее духовенство, но реальное значение этого титула зависело от того, как прореагируют на происшедшее эрлы севера и иностранные дворы. Словно бы желая юридически закрепить за собой вновь обретенное достоинство, Гарольд тут же занялся законотворчеством. Хронист Флоренс Уорчестерский хвалил меры, принятые им сразу же после коронации, поскольку, по его мнению, он тем самым упразднил несправедливые законы предшественников, ввел суровые наказания за всякого рода преступления и защитил церковь, проявив себя благонамеренным и благочестивым правителем. Позаботился Гарольд и о своих сторонниках, понимая, что их поддержка еще пригодится ему: он слишком хорошо знал характер Вильгельма Нормандского, чтобы не ожидать ответных шагов с его стороны. Во Фландрии Тостиг настраивал против него графа. Но откуда ждать первого удара? Хороший тактик, Гарольд оказался плохим стратегом, ибо его темперамент мешал ему заглядывать далеко вперед.

Когда вести из Англии дошли до герцога Нормандского, он как раз оправлялся от короткой, но тяжелой болезни, во время которой имел возможность еще раз удостовериться в преданности своих подданных. Строго говоря, поспешное восшествие Гарольда на престол не могло быть для Вильгельма полной неожиданностью, и все же его реакция была весьма бурной. Как сообщает Вас, он охотился в окрестностях Руана, когда к нему прибыл вестник, с глазу на глаз передавший ему сообщение. Наблюдавшие со стороны могли видеть, как герцог, разразившись проклятиями, во весь опор поскакал к реке, отвязал лодку и на ней добрался до дворца, где, сидя за столом, закрыв лицо плащом, погрузился в долгие размышления. Может быть, до сего дня он считал себя единственным законным наследником Эдуарда? Или же в результате молниеносного озарения он вдруг понял, какой благоприятный, сулящий успех, неповторимый, нежданный и негаданный случай представляется ему? Со дня смерти Эдуарда Этелинга в 1057 году, если не с обещания, данного королем Эдуардом в 1052 году, Вильгельм не мог не мечтать об английском троне, но, вероятно, как о весьма отдаленной возможности, ради реализации которой не стоило хотя бы чем-то жертвовать, менять с этим дальним прицелом свою политику.

Теперь его приперли к стене. С этого момента его решение принято: он идет на риск войны — войны, а не случайной авантюры. Вильгельм знал, что Англия располагает несопоставимо большими, чем Нормандия, ресурсами: людьми, кораблями, деньгами, поэтому он должен теперь, не теряя времени, но и без лишней спешки, мобилизовать все имеющиеся у него возможности.

Он проконсультировался со своим ближайшим окружением. Ланфранк, опытный юрист, задавал тон в обсуждении того, что вскоре обрело форму «нормандского проекта», о котором позднее поведает Гильом из Пуатье. Покойный король Англии последовательно совершил два правовых акта: сначала постановление о наследовании в пользу Вильгельма Нормандского, а затем, как утверждают англосаксы, уже на смертном одре, дарение в пользу Гарольда. Первое является совершенно приемлемым как завещание в духе римского права, второе же, основанное на старинном англосаксонском обычае, допускает двоякую интерпретацию: с формальной точки зрения оно отменяет все предшествующие уступки и завещательные отказы, но с точки зрения справедливости не имеет ни универсальной силы, ни гарантий (в виде заложников и вассальных присяг), которые придают первому его законную силу. Суд или третейский судья признал бы Гарольда всего-навсего исполнителем завещания, что полностью согласуется с ранее взятыми на себя обязательствами в отношении герцога Нормандского.

Эти рассуждения, хотя и отнюдь не бесспорные, тем не менее свидетельствовали о желании нормандцев придать своему предприятию правовую основу, что было тем более показательно, что они содержали в себе понятия римского права, влияние которого сказывалось и на самом Вильгельме.

К концу зимы в Нормандию прибыл Тостиг. Перед тем он провел несколько недель при дворе графа Фландрии, стараясь настроить его против Гарольда, а также установил контакт с королем Норвегии Харальдом Хардрадой, рассчитывая на его поддержку. Говорили, что он принес ему вассальную присягу. У Тостига сложилось впечатление, что ему удалось убедить Балдуина V, и теперь он собирался разыграть другую карту.

Тем временем герцог Вильгельм направил к Гарольду гонца, чтобы напомнить ему о клятвенном обещании, данном двумя годами ранее, и предложить безотлагательно вступить в брак с Алисой. «Я клялся по принуждению», — ответил Гарольд, напомнив при этом, что только витенагемот может распоряжаться короной Англии. Что же касается вступления в брак, то об этом не могло быть и речи. Дело в том, что Нортумбрия игнорировала нового короля, рассматривая его восшествие на английский престол как обыкновенный государственный переворот. Решение этой проблемы представлялось Гарольду тем более актуальным, что намечалась угроза и со стороны Нормандии, поэтому он отправился в Йорк, где ему удалось убедить Эдвина и Моркара, на сестре которых Эдит он, дабы скрепить брачными узами достигнутое соглашение, женился. Тем самым он открыто, самым оскорбительным образом, порвал с герцогом Нормандским.

Одновременно с обращением к Гарольду Вильгельм предпринял различные дипломатические шаги. Он написал папе Александру II, вынося дело на его суд: Гарольд обвинялся в клятвопреступлении (правонарушение, находившееся в компетенции церковных судов), чем оправдывалась справедливость готовившейся против него войны. В Риме герцог Нормандский нашел активную поддержку со стороны Гильдебранда и его партии. Разве Вильгельм не пообещал, что, как только завладеет Английским королевством, тут же восстановит в Англии налог в пользу Святого престола, некогда взимавшийся Кнутом, однако отмененный после возвращения к власти англосаксонской династии?

Однако и при папском дворе не все были убеждены в добродетельности намерений герцога Нормандского, поэтому Гильдебранду пришлось постараться, агитируя в его пользу и даже лично поручившись за него. Кардинал доказывал, что на него можно положиться в деле реформирования англосаксонского духовенства, чему столь упорно противился скандальный архиепископ Стиганд. Не исключено, что посольство от Гарольда, прибудь оно тогда в Рим, могло бы повлиять на окончательное решение, однако Гарольд не счел нужным сделать это. Правда, высказывались предположения, что герцог Нормандский просто-напросто перехватывал его посланцев. Но как бы то ни было, весной Рим отлучил Гарольда от церкви.

Нормандский проект пробил себе дорогу. Идея обеспечения легитимности наследования английского престола не увлекала прелатов папской курии. Отвечая на послание Вильгельма, Александр II отправил ему множество реликвий и хоругвь святого Петра в качестве штандарта. Он назначил герцога Нормандского своим уполномоченным для исполнения намечавшегося богоугодного дела — наказания народа, посмевшего воспротивиться новому курсу Святого престола.

Обращение к папскому арбитражу в 1066 году для Вильгельма обернулось приобретением союзника в лице римского понтифика и вместе с тем признанием себя исполнителем его воли. Уже семь лет Роберт Гвискар и его братья выступали в роли фогтов Святого престола в Южной Италии. С тех пор нормандцы пользовались в Риме особым доверием. Поддержка Вильгельмом церковных реформ не была с его стороны простым тактическим шагом, сделанным под натиском обстоятельств: реформа, в той мере, в какой она способствовала укреплению власти и ставила закон на место самоуправства, вполне отвечала интересам герцога Нормандского.

В то же самое время Вильгельм пытался заручиться поддержкой правителей, непосредственно заинтересованных в английском предприятии. Император Генрих IV не собирался мешать ему. От своего ближайшего соседа и тестя Балдуина V Вильгельм добивался если уж и не помощи, то хотя бы благожелательного нейтралитета. Через посланников между ними завязался диалог, беллетризированную версию которого сообщил нам Вас. Граф Фландрии хотел знать, какой ценой Вильгельм готов оплатить его союз, какую часть завоеванных земель согласен уступить ему. «Я сообщу ему письменно», — ответил нормандец, подавая гонцу запечатанное письмо. Распечатав послание, Бодуэн обнаружил совершенно чистый лист! Потребовался и был получен устный комментарий: для правящего дома Фландрии достаточно большой наградой будет сама победа супруга Матильды и последующее обогащение ее детей. В конце концов Бодуэн занял выжидательную позицию, весьма благоприятную для герцога Нормандского. Кроме того, граф Фландрский устроил ему в Бовэ встречу с королем Франции, который без особого восторга относился к «нормандскому проекту», но все же согласился поддержать его при условии, что после смерти Вильгельма Англия и Нормандия разделятся и каждая из них достанется одному из сыновей герцога.

Оставалось обеспечить безопасность восточного фланга Англии. Вильгельм прозондировал намерения короля Дании Свена Эстридсена (сына Эстрид, дочери Кнута), который, как было ему известно, также имел определенные притязания на наследство Эдуарда. Свен отделался красивыми фразами, которые не могли обмануть Вильгельма. Надо было искать другой подход, и в этом Тостиг, вероятно, мог бы оказаться полезным.

В конце зимы Вильгельм созвал ассамблею своих вассалов. Обычай не позволял вести их ополчение за море, поэтому в предстоявшей экспедиции должны были участвовать исключительно добровольцы. Герцогу пришлось агитировать, и он умело сыграл на врожденной тяге этих людей к авантюрам, против чего сам же он так долго и упорно боролся и что теперь собирался использовать в собственных интересах.

Собрание проходило, как рассказывает Гильом из Пуатье, бурно. На расстоянии Английская держава внушала опасение, и таких предприятий, какое планировалось, еще не бывало в нормандской истории. Каждый более или менее отчетливо понимал, что речь шла не о банальном разбойничьем налете на противоположный берег, а о доставке и высадке в организованном порядке большой армии, способной превзойти на поле боя, скорее всего, более многочисленное войско.

Нашлись несогласные, полагавшие, что поход обречен на провал. Тогда слово взял Гильом Фиц-Осберн и попытался переубедить скептиков. Тостиг, присутствовавший на собрании, также поддерживал вторжение в Англию. В конце концов удалось убедить всех. Герцог изложил задачу и пояснил, что требовалось для ее решения. От каждого он потребовал, соразмерно его состоянию, определенное количество людей и, насколько возможно, судов. Нашлись энтузиасты, изъявившие готовность предоставить вдвое больше того, что от них требовалось. Роберт де Мортэн обязался дать 120 судов вместе с экипажами. От светских господ старались не отстать и духовные: настоятель монастыря в Фекане пообещал снарядить 20 судов в надежде получить епископство в Англии. Герцогиня Матильда экипировала великолепный корабль под названием «Мора», на котором должен был отправиться ее супруг. И вообще ближайшие родственники Вильгельма предоставили большую часть того, что требовалось для экспедиции, зато уж после победы на их долю выпадет самая богатая добыча. Завоевание в какой-то мере приобрело характер семейного предприятия. Авторитет Вильгельма как предводителя был непререкаем. Его род завладеет Англией.

Флот надлежало собрать ко времени летнего солнцестояния. Менее чем за пять месяцев предстояло подготовить все — людей, лошадей, оружие, необходимое снаряжение, а главное, перебросить из разных мест суда и проверить их состояние. Слишком короткий срок, учитывая техническое оснащение той эпохи. Невозможно себе представить, что за это время был заново построен (как это изображено на ковре из Байё) весь флот. Только некоторые сеньоры, располагавшие корабельными верфями и достаточным запасом строевого леса, могли успеть построить новые суда, большая же их часть была куплена или взята в аренду в иноземных портах, в частности фламандских. В результате флот Вильгельма Завоевателя являл собою весьма пеструю картину. Изображение на ковре из Байё представляет собой не что иное, как стилизацию, подверставшую все суда под один тип морского судна, известного как драккар. Останки этих кораблей найдены в погребальных курганах и шведских болотах. Не подлежит сомнению, что это типичное судно скандинавских викингов широко применялось и в Нормандии. Нос драккара обычно украшался вырезанной из дерева головой дракона, волка, лисы или птицы, которые имели магический смысл. Интересно отметить, что похожие изображения можно видеть на капителях романских храмов. На единственной центральной мачте крепился прямоугольный, состоявший из многоцветных (голубых, красных, черных, желтых) полос, парус, который был заметен издалека. Самый большой драккар, обнаруженный в Скандинавии, насчитывает 23 метра в длину, пять в ширину и менее двух в глубину, что дает около тридцати тонн водоизмещения. Сомнительно, чтобы самые крупные корабли Вильгельма превосходили его размерами. Согласно имеющимся в нашем распоряжении данным, на один корабль садилось от двадцати до пятидесяти человек и столько же лошадей грузили на одну шаланду.

Спустя неделю после Пасхи 1066  года, 24  апреля, на небе Западной Европы появилась и в течение целой недели была видна странная косматая звезда. Ученые клирики знали, что в книгах она именуется кометой: это бьmа та самая комета, кото­рой в 1758 году Галлей даст свое имя. По обе стороны Ла-Ман­ша ее появление истолковывал ось как знак, предвещавший грозные события. Предсказатели судьбы утверждали, что комета возвещает большие перемены в участи королей. В Нормандии подобного рода откровения предсказателей только подогревали задор собравшихся в завоевательный поход.

Гарольд знал о приготовлениях, которые полным ходом велись у его противника. Не раз он посылал соглядатаев на берега Нормандии. Одного из них поймали и привели к Вильгельму, который позволил ему возвратиться в Англию, дабы доставить от него ироничный вызов: «Иди и скажи своему господину, что если в течение года он не увидит меня у себя, то мирно проживет до конца своих дней».

Гарольд смело шел на риск, с коим связана была предстоявшая война. В дипломатическом отношении он оказался в изоляции, и даже в самой Англии жители севера противились ему, несмотря на достигнутое с их вождями соглашение. В южной части королевства Гарольд собрал ополчение и организовал береговую охрану. В его распоряжении был хороший флот, составлявший его главную ударную силу. Большая его часть концентрировалась у берегов острова Уайт; командование ею он взял на себя, готовый отразить любую попытку вторжения в его королевство. В начале мая его оповестили о приближении вражеской флотилии. Не нормандцы ли это прибыли?

Но это оказался Тостиг, который во главе отряда фламандских и скандинавских авантюристов пересек Ла-Манш на широте Уайта, повернул на восток и продолжил движение вдоль берегов Суссекса и Кента. Оплошность местных властей позволила ему высадиться у Сэндвича, не встретив какого-либо сопротивления, и, пока Гарольд спешно приближался к городу, склонить на свою сторону часть англосаксонских моряков, корабли которых присоединились к его флотилии. Затем он снова вышел в море, пустившись наутек от Гарольда. Со своей флотилией, в составе которой были и 17 драккаров, приведенных с Оркнейских островов неким перебежчиком из Нортумбрии, он достиг устья реки Хамбер, попутно занимаясь грабежами на восточном побережье страны. Оркнейские острова тогда были частью Норвежского королевства, от правителя которого, Харальда Хардрады, Тостиг и получил поддержку. Возможно, король Норвегии, сам претендовавший на английскую корону, использовал этого смутьяна как орудие для достижения собственных целей. А может быть, Тостиг, обманутый Вильгельмом Нормандским, изменил свой первоначальный план? Скорее всего, он просто служил Вильгельму агентом, связывавшим его со Скандинавией. Мнения историков по этому вопросу расходятся. Сговор между Вильгельмом и Тостигом представляется вполне вероятным. Авантюрист, имевший смутное представление о дисциплине, Тостиг, по мнению нормандца, годился лишь на то, чтобы осуществить диверсионный маневр, не представляя собой серьезного конкурента и соперника.

Натолкнувшись в устье Хамбера на войско под предводительством Эдвина и Моркара, он ретировался в Шотландию, где нашел дружеский прием у короля Малькольма, с которым в свое время побратался, совершив древний варварский обряд смешения кровей. Набрав в его стране добровольцев, он дожидался прибытия, видимо заранее согласованного, Харальда Хардрады.

Находясь в Уэссексе, откуда он опасался удаляться, Гарольд контролировал ситуацию посредством своих информаторов. Он не мог не знать, что Харальд Хардрада питает надежды на восстановление империи Кнута, однако эта угроза не слишком беспокоила его, судя по тому, что он не принял никаких специальных мер по обеспечению безопасности восточного побережья, предоставив Эдвину и Моркару осуществлять береговую охрану силами местного ополчения. Главная опасность надвигалась с юга.

Тем временем по дорогам, которые вели в Нормандию, двигались пестрыми толпами рыцари и всевозможные бродяги, отправившиеся на поиски счастья и приключений. По странам Западной Европы прошел слух, что под предводительством герцога Нормандского можно будет добыть своим мечом целое состояние. Обещания подобной удачи, связанные с именем столь славного правителя, моментально воспламеняли воображение людей, легких на подъем. Больше всего таких добровольцев, бедных рыцарей, младших сыновей многодетных семейств, было из Фландрии; большинство из них сумеет обосноваться в Англии, вместе с вновь прибывшими земляками создав целые фламандские колонии. Как по отдельности, так и целыми отрядами во главе со своими командирами двигались искатели счастья из Бретани, Мэна, Пикардии, Иль-де-Франса, Пуату и даже Наварры и Арагона. Не остались в стороне и нормандцы, когда-то отправившиеся на подвиги в Италию: многие из них теперь двинулись в обратном направлении. Формировавшаяся таким манером армия Вильгельма, состоявшая из разнородных элементов, различавшихся языком, менталитетом и даже экипировкой, отнюдь не представляла собой случайный сброд: с первых же дней в ней царила жесткая дисциплина. В завоевательном походе приняли участие и очень важные господа: герцог Бретани Эсташ Булоньский, который в доказательство своей верности оставил при нормандском дворе в качестве заложника своего старшего сына, мальчика восьми или девяти лет, виконт де Туар, родственники графов Тулузского и Ангулемского. Однако это ни в коей мере не нарушало принцип единоначалия: Вильгельм крепко держал в своей руке командирский жезл, опираясь на своих проверенных соратников.

В середине июня герцог собрал в замке Бонвиль своих баронов. Оставалось урегулировать внутриполитические вопросы герцогства. Отправляясь навстречу судьбе, он не собирался полагаться на волю случая. На время экспедиции управление герцогством поручалось Матильде. Помогать ей должен был опытный человек, старый Роже де Бомон. Верхом благоразумия, проявленного Вильгельмом, явилось то, что он потребовал от собравшихся признать своего старшего сына Роберта официальным наследником герцогского титула. Хотя риск внутренних неурядиц сводился к минимуму (большинство баронов последовали за герцогом за море, оставив Нормандию практически лишенной вооруженных людей), были приняты меры по обеспечению мира, рекомендованные церковными соборами.

Хотя собрание проходило в обстановке осмотрительности и благоразумия, среди баронов были и такие, кого обуревали противоречивые чувства. Пессимист аббат Мармутье требовал от Роберта генерального подтверждения всех пожалований, сделанных Вильгельмом его монастырю за годы своего правления. Зато оптимист аббат Фекана требовал от герцога, которого уже рассматривал как правителя Англии, подтвердить дарение, некогда сделанное его монастырю королем Эдуардом.

Восемнадцатого июня, по завершении ассамблеи, состоялось освящение церкви Святой Троицы в Кане, чего пожелал, видимо, сам Вильгельм, давший обет учредить в случае победы аналогичное аббатство в Англии. В ходе церемонии одна из дочерей герцога, Сесиль, постриглась в монахини новой обители. Она, вероятно, сделала это по собственному побуждению, однако не исключено и то, что благочестивый герцог в столь критический момент своей карьеры решил задобрить Небеса, принеся им в жертву собственную дочь, еще ребенка, точно Ифигению, дабы заручиться милостью Божией в предстоящей войне.

Строительство монастыря Святого Стефана, продолжавшееся уже два года, было еще далеко от завершения, однако в июле герцог назначил его аббатом Ланфранка, для которого предназначалась эта должность с момента учреждения аббатства. Тем самым он поместил в центре герцогства, поближе к регентше Матильде, своего самого надежного, главного советника по политическим вопросам.

Тем временем шел полным ходом сбор кораблей и войск в портовых городах Кальвадоса. К концу июля все было закон-чено. На ковре из Байё изображено, как грузят на суда снаряжение. Сначала заносят тяжелое вооружение, шлемы, мечи, кольчуги, причем последние настолько тяжелы, что двое несут одну кольчугу, просунув жердь в ее рукава. Затем, когда завершилась погрузка на суда этого главного боевого снаряжения, люди на ручных тачках подвозят более легкое оружие (копья, дротики), а также вино в бурдюках и больших веретенообразных бочках. Что касается продовольствия, то в этом полагаются на местное население. Под конец грузят лошадей. Воины до последнего момента не расстаются со своими щитами.

Учитывая, что по морю предстояло плыть недолго, а сражения ожидались рискованные, было собрано максимальное количество людей, лошадей и снаряжения. Однако хронисты начиная с XI века сильно расходятся в своих показаниях относительно размера флота Вильгельма. Большинство современных историков допускают, что он мог насчитывать до тысячи судов. Что касается личного состава, то его численность от десяти до двенадцати тысяч, учитывая практику ведения войны в XI веке, представляется вполне вероятной. Этот расчет предполагает, что значительная часть судов предназначалась для перевозки снаряжения и животных, как показано на ковре из Байё.

По всей вероятности, дату отплытия наметили весьма приблизительно. Все зависело от ветра: чтобы такое количество кораблей могло достаточно быстро и не потеряв друг друга из виду преодолеть по морю расстояние примерно в двести километров, требовалось, чтобы постоянно дул южный ветер. Вильгельм знал, что наиболее благоприятные для его экспедиции погодные условия обычно бывают в конце июля — начале августа, и к этому времени был приурочен сбор судов и войска. Он обосновался в своем замке Бонвиль в ожидании погоды. Как сообщает хронист Вильгельм Мальмсберийский, он проводил это время, слушая рассказы рыцарей, возвратившихся из Италии, о подвигах Роберта Гвискара и тем подогревал свой воинственный дух.

В то лето стояли погожие теплые дни, как обычно бывало после прохождения кометы. Ни малейшего дуновения ветра. Наступил август, а с ним пришло и время жатвы. Август закончился. На токах уже молотили зерно...

Нетрудно представить себе, какая нервозная обстановка царила среди тысяч собравшихся вооруженных людей, обреченных на то, чтобы праздно взирать на бесполезно болтавшиеся паруса своих кораблей. Среди стольких искателей приключений должно было набраться немало своенравных людей, а поводов для стычек и соблазнов предаться грабежу становилось все больше и больше по мере того, как продолжалось это мучительное ожидание. И тем не менее — никаких инцидентов, никакого беспорядка; интендантская служба знала свое дело, бесперебойно снабжая всю эту массу людей продовольствием. Жизнь мирного населения в непосредственной близости от войска Вильгельма шла своим чередом: на полях зрел урожай, и никто на него не покушался, скот беспрепятственно пасся на лугах, клирики, торговцы и крестьяне в полной безопасности передвигались по региону, направляясь, кому куда надо, по своим делам; если встречался им на пути отряд вооруженных людей, то они, рассказывает Гильом из Пуатье, могли не опасаться этих воинов, верхом на конях распевавших свои песни. Хронисты не скрывали своего восхищения этой поразительной, невиданной по тем временам дисциплиной, приписывая все исключительно воле Вильгельма. Но невозможно было заставить людей молчать. В войске упорно ходили, как сообщает Вильгельм Мальмсберийский, пересуды, отражавшие пораженческие настроения, по крайней мере, части герцогского воинства. Вспоминали неудачное паломничество Роберта Великолепного, делая из этого заключение: каков отец, таков и сын! Перебирали историю герцогского рода, подыскивая в ней далеко не героические примеры. Участились случаи дезертирства. Ситуация усугублялась трудным финансовым положением Вильгельма. Чтобы уплатить задаток наемникам, герцогу пришлось опустошить свои сундуки. Только быстрая победа могла бы спасти его от провала и поддержать боевой дух армии. Несмотря на отсутствие ветра, он попытался совершить пробный выход в море, завершившийся крайне неудачно. Были даже погибшие. Чтобы пресечь слухи, он приказал тайно захоронить тела.

В первую неделю сентября над Ла-Маншем разразилась буря. Вильгельм велел своим священникам молиться, а сам основал близ Бонвиля аббатство Сен-Мартен. Чтобы прекратить поднявшийся в войске ропот, он приказал увеличить раздачу продовольствия, а сам, ни на минуту не покидая лагерь, буквально жил среди своего воинства, стараясь беседами поднять боевой дух рыцарей и пехотинцев, напоминая, какие богатства в ближайшее время достанутся им в Англии.

Буря улеглась, и задул постоянный ветер — но он дул с запада. 10 сентября герцог решил воспользоваться хотя бы и этим ветром, чтобы переместиться на якорную стоянку поближе к английскому побережью. Он приказал плыть по направлению к устью Соммы. 12-го числа корабли бросили якоря близ Сен-Валери. Там Вильгельм находился у своего вассала, графа де Понтьё, примерно в сотне километров от побережья Суссекса.

Ветер переменился. Теперь он дул с севера! Приближалось время осеннего равноденствия, чреватое угрозами для выходящих в море. Зарядили дожди. Несмотря на все присущее ему самообладание, Вильгельм, на протяжении вот уже восьми месяцев не знавший ни сна ни покоя, стал поддаваться чувству тревоги. Он не сводил глаз с флюгера на шпиле церкви Сен-Валери, стараясь уловить малейшее движение металлического петуха. Однажды к нему пришел некий клирик, будто бы обладавший пророческим даром, и нагадал, что он благополучно пересечет море и без боя одержит победу. Вильгельм терпеливо слушал его, думая про себя: «Как знать...» Этого пророчества он никогда не забудет. Продолжая беседами повышать боевой дух своих людей, он неустанно множил благодеяния в отношении аббатства Сен-Валери и устроил вокруг раки с мощами его святого покровителя крестный ход, в котором приняла участие вся армия, смиренно моля Небеса о смене ветра. Сентябрь был уже на исходе.

По другую сторону Ла-Манша это долгое летнее ожидание не менее угнетающе действовало на англосаксонское ополчение. Непривычные к продолжительным периодам военной службы, находясь вдали от своих пашен как раз тогда, когда нужда в работниках была особенно велика, воины-крестьяне теряли присутствие духа. Буря, разразившаяся в начале сентября, разметала близ острова Уайт англосаксонский флот, который уже в течение нескольких месяцев занимался бесполезным патрулированием вдоль побережья. Продовольствие было на исходе. В середине месяца Гарольд, уверенный, что теперь уже не стоит ждать вторжения раньше следующей весны, распустил по домам своих ополченцев и приказал флоту собраться на зимовку в устье Темзы. К началу октября эта перегруппировка была завершена. Южный фланг королевства теперь был практически полностью лишен защитников. Гарольд оставил при себе лишь элитное подразделение, своих хускарлов.

А тем временем, в начале сентября, норвежский король Харальд Хардрада из Бергена вышел в море и направился к Шетландским островам, где соединился с судами из Исландии. Отсюда он благодаря северному ветру, который не давал герцогу Нормандскому выйти из Сен-Валери, быстро прошел со своими тремя сотнями парусников вдоль берегов Шотландии и достиг побережья Англии в крайней северной части королевства, в устье реки Тайн, где его уже дожидался Тостиг. Побратимы объединенными силами опустошили Кливленд, не встретив ни малейшего сопротивления, и продолжили движение к югу вдоль побережья, подвергая его разорению.

Несколько англосаксонских судов, стоявших в том прибрежном районе на якоре, отошли к реке Уз. Тостиг с союзником достиг реки Хамбер, где высадился на сушу и двинулся к Йорку.

Герцог Нормандский, даже если и не был инициатором открытия этого второго фронта, ждал его. Этим может объясняться его относительное хладнокровие в течение месяцев томительного ожидания. Зато новость о вторжении норвежцев застала врасплох Гарольда. Он тут же потребовал, чтобы Эдвин и Моркар собрали в Нортумбрии ополчение. Но прежде чем эта неповоротливая махина сдвинулась с места, Тостиг и Харальд Хардрада уже были в пятнадцати километрах от Йорка. 20 сентября близ Фулфорда местное ополчение потерпело сокрушительное поражение, и Харальд Хардрада вступил в Йорк, взял заложников и потребовал от жителей города финансовую помощь, необходимую ему для завоевания Английского королевства.

Попытка сопротивления, предпринятая эрлами севера, по крайней мере, дала Гарольду время, чтобы с присущими ему решимостью, энергией и тактическим умением принять необходимые меры. Выступив из Лондона, он со своими хускарлами стремительным маршем преодолел расстояние в триста — триста пятьдесят километров, отделявшее его от Йорка, собирая по пути отряды уэссекского ополчения. Спустя четыре дня после сражения при Фулфорде он уже приблизился к норвежцам на расстояние полета стрелы! Харальд Хардрада встревожился: часть его войска осталась на судах в устье Хамбера, а другая разбрелась по Йоркширу — у него явно не хватало людей. Тогда он покинул город, но не успел далеко уйти. У Стэмфорд-Бриджа Гарольд нагнал его и тут же вступил в сражение, несмотря на то, что его войско было измотано долгим переходом. Хардрада срочно вызвал на подмогу экипажи судов с Хамбера и при помощи Тостига перегруппировал имевшееся в его распоряжении воинство. На какое-то мгновение Гарольд заколебался и послал парламентера с предложением своему брату Тостигу заключить полюбовное соглашение, но вместо ответа получил предложение того, что вскоре достанется королю Норвегии (он, как мы помним, был очень высокого роста): «Семь футов земли тебе на могилу». Несколько раз английская конница переходила в атаку. Ее силы были уже на исходе, когда стрела поразила Хардраду в затылок. Рана оказалась смертельной. Тостиг взял на себя командование. Наконец, прибыло подкрепление с Хамбера, но слишком поздно. Тостига тоже настигла смерть. К вечеру норвежское войско было уничтожено. Гарольд довольствовался тем, что принял от взятых в плен сына Хардрады и нескольких норвежских епископов клятву соблюдать мир и великодушно позволил им отправиться восвояси. Так в понедельник 25 сентября 1066 года вековое противоборство англичан и скандинавов закончилось полной победой Англии.

В ночь со среды 27-го на четверг 28 сентября дождь над восточной половиной Ла-Манша прекратился и подул южный ветер. На рассвете герцог Нормандский отдал приказ садиться на суда. Он сознательно шел на серьезный риск, зная, сколь грозную силу представляют собой приливы и отливы в период равноденствия, но не мог упустить уникальный шанс. Ему, несомненно, было известно, что флот противника покинул побережье Суссекса.

Гильом из Пуатье живописно передал то возбуждение, которое охватило войско герцога после получения приказа об отплытии. Напряжение покинуло натянутые нервы командиров и рядовых, началась лихорадочная суета, поднялся невообразимый шум. Казалось, Вильгельм одновременно появлялся во многих местах; он рвал и метал, выкрикивал приказания, подгонял нерасторопных. Он опасался, как бы ветер не ослаб или не переменил свое направление. Спустя двенадцать часов все было готово к отплытию. Хотя благоразумие подсказывало совершать переход под покровом ночи, тем не менее причаливать к незнакомому берегу, к тому же, скорее всего, таящему засады и тому подобные неприятные сюрпризы, лучше на рассвете. Поэтому Вильгельм договорился со своими моряками, чтобы первые суда, которые подойдут к английскому берегу на расстояние видимости, не двигались дальше, бросив якоря, и чтобы остальной флот собирался около них в ожидании наступления дня.

Когда на землю опустилась ночь, трубач, стоявший на носу «Моры», корабля герцога, протрубил сигнал к отплытию. У каждого корабля на мачте имелся сигнальный фонарь, а тот, которым была оснащена «Мора», более мощный и к тому же помещенный над позолоченным флюгером, обозначал для других судов место сбора. Медленно вереница судов вышла в море, стараясь держаться в кильватере флагманского корабля. Однако в непроглядной ночной мгле не удалось сохранить намеченный порядок движения. Более тяжелая «Мора» потеряла контакт с основной массой судов, и при первых проблесках утренней зари сигнальщик, не увидев ничего, кроме неба и воды, поднял тревогу. Герцог потерял свою армию!

Одинокий, находившийся в нескольких милях от вражеского берега, великолепный корабль с большим красно-золотым парусом был во власти случая, который в любой момент мог отдать его в руки английских пиратов. Волнение точно парализовало экипаж. Гильом из Пуатье свидетельствует, что старые товарищи герцога Вильгельма, находившиеся вместе с ним на судне, охваченные страхом, были близки к панике. Вот она — катастрофа, которую ждали с самого начала этой затеи! Только герцог не проявлял ни малейших признаков волнения. Он приказал убрать паруса и бросить якорь, после чего велел подать на палубу завтрак и плотно поел, обильно сдобрив пищу хорошим вином. За столом он смеялся, шутил, стараясь беседой воодушевить своих компаньонов, к которым постепенно возвращалось хладнокровие. Тем временем впередсмотрящий «Моры» заметил, как на горизонте появляются четыре мачты, потом еще четыре, потом еще столько же, так что казалось «будто возник густой лес из деревьев, украшенных парусами»... Начиналось 29 сентября, День святого Михаила, считавшегося святым покровителем Нормандии.

Собравшийся флот (отсутствовали только два судна) подошел к берегу близ мыса Бичи-Хед. Воспользовавшись, как, видимо, и было заранее задумано, приливом, суда вошли в лагуну, ныне занесенную наносным грунтом, близ Гастингса. Здесь и бросили якоря. При отливе суда оказались на мели. Так они были в безопасности от нападения со стороны моря, но вместе с тем и лишены возможности для быстрого отступления, о чем, как понимал Вильгельм, догадывались его люди.

Было девять часов утра. В пределах видимости — ни одного английского судна. На многочисленных островках, коими была усеяна лагуна, также ни одной живой души. Пока матросы убирали паруса, сотни, тысячи воинов с оружием в руках прыгали в воду и гомонящей толпой устремлялись к берегу, где сразу же занимали оборону, дабы обеспечить безопасную выгрузку лошадей, которых уже оседланными выводили по сходням длинными вереницами конюхи. Рыцари облачались в свои доспехи. Бригады плотников, вооружившись необходимыми инструментами, готовы были приступить к строительству фортификационных сооружений.

Три часа пополудни. Противника по-прежнему не видать. Герцог последним покидает судно. Воины приветственными криками встречают его в тот момент, когда его высокая фигура появляется у борта «Моры». Но его нога, рассказывает Вас, поскользнулась, и он, оступившись, падает, во весь рост растянувшись на песке. Дурное предзнаменование! Опять громкие возгласы подданных, на этот раз охваченных ужасом. Но Вильгельм, как ни в чем не бывало, поднимается со словами: «Богом клянусь, эта земля, которую я схватил своими руками, больше не ускользнет от нас!» В обстановке всеобщего воодушевления некий рыцарь мчится к стоявшей поблизости хижине рыбака, выхватывает с ее крыши пучок соломы и протягивает его герцогу: «Сир, я ввожу вас во владение Английским королевством!» Эта пародия на инвеституру сопровождается раскатами гомерического хохота. Герцог шарит взглядом по лицам своих людей, выискивая прорицателя, нагадавшего ему благополучную переправу через море, но не находит его. Тогда он спрашивает о нем и слышит в ответ, что на пути к английским берегам несчастный упал в море. Вильгельм, пожав плечами, говорит: «Не велика потеря, раз он не мог предсказать собственную смерть!»

Время поджимало. Вильгельм, еще не знавший о последних событиях в Англии, ждал нападения. Он тут же отдал распоряжение построить возле кораблей оборонительные сооружения. Одновременно позаботились об организации продовольственного снабжения. Пока разворачивали полевые кухни, отряды заготовителей рыскали по окрестным деревням и полям, гоняясь за овцами, быками и свиньями. Обед был обеспечен. Первый тур борьбы нормандцы выиграли, даже не вытаскивая мечей из ножен. Тем временем весть о пришельцах распространялась по стране. Что делать? Некий житель Гастингса, услышав крики крестьян окрестной деревни, первыми столкнувшихся с завоевателями, понял в чем дело и решил уведомить Гарольда, тут же отправившись в путь. Но Гарольд в это время был в Йорке.

Вильгельм собрал свой совет. Он решил захватить город Гастингс и закрепиться в нем. Корабли должны были следовать за войском вдоль побережья, не удаляясь от него на большое расстояние. Вильгельм предпочитал вступать в сражение, которое, как он полагал, предстояло в ближайшее время, вблизи своих кораблей. Отсутствие реакции со стороны противника ему представлялось уловкой. Он полагался на бесстрашие своего воинства и собственный разум. В глубине души он опасался худшего, но вместе с тем был уверен, что победа в решающем сражении сделает его хозяином страны. Он мог бы незамедлительно устремиться по направлению к Винчестеру, но отсутствие информации удерживало его от столь рискованного шага. Кроме того, он уже успел установить, что Гастингс, к которому вела хорошая дорога, представлял собой плацдарм, великолепно отвечавший его потребностям. Расположенные полукругом холмы защищали город, а за ними на несколько миль простиралась равнина, на которой можно было развернуть конницу.

На следующее утро нормандцы двинулись маршем вглубь острова. Заняв Гастингс, они тут же приступили к строительству деревянных крепостей на холмах, окружив их мощным палисадом. Лишь после этого они расположились на постой.

Так прошло около двух недель. Армия отдыхала и набиралась сил, сделавшись тяжким бременем для местного населения, которое обирала и запугивала, тем самым внушая ему разумную осмотрительность. Непрерывными проверками герцог держал своих людей в постоянном напряжении, продолжая также разведку местности. Однажды он отправился с отрядом в 25 конников совершать объезд равнины за холмами. Он обнаружил там болотистую местность и такие плохие дороги, что лошади тонули в грязи, так что пришлось возвращаться пешком. Стояла изнурительная, необычная для этого времени года жара, делавшая нестерпимым ношение доспехов, поэтому, сняв их, нормандцы продолжали путь в одних рубашках. Однако нести снаряжение на плечах было еще нестерпимее. Гильом Фиц-Осберн, отважный из отважных, совсем выбился из сил. Тогда герцог, смеясь и в шутку наградив его тумаками, взял его доспехи и вместе со своими нес их до самого Гастингса.

Тем временем постепенно накапливались разведывательные данные и ожидание стало обретать смысл. Время от времени в Гастингсе появлялись личности, добивавшиеся аудиенции у герцога, называя себя нормандцами, обосновавшимися в Англии и враждебно настроенными по отношению к Гарольду. Некий нормандец по имени Роберт, с давних пор живший в Суссексе, обратился к Вильгельму со странным сообщением, в котором досада смешалась с почтительностью: рассказав, как Гарольд разгромил норвежцев, убив их непобедимого короля, и теперь быстро двигается к югу во главе многочисленного войска, он стал отговаривать герцога от сражения с ним, поскольку сопротивление ему бессмысленно.

Весть о высадке нормандцев пришла в Йорк 1 или 2 октября. Гарольд, не теряя ни минуты, поручил Эдвину и Моркару собирать ополчение Нортумбрии и затем вести его к Темзе, а сам со своими хускарлами тут же двинулся к Лондону, по пути мобилизуя шерифов Тадкастера, Линкольна и Хантингдона. 5 или 6 октября он уже был в Лондоне. Ни Эдвин, ни Моркар не присоединились там к нему: их области, жестоко разоренные норвежцами, не могли предоставить свежие отряды. И вообще эти два эрла предпочли держаться в стороне от конфликта. Они понимали, что Гарольд, призывая их на службу, более руководствовался политическими соображениями, нежели военными. Он не доверял им, а они не доверяли этому сыну Годвина.

Весь клан Гарольда пребывал в волнении, чувствуя, какая страшная опасность угрожает их благополучию. Вдова Годвина, Гита, горько упрекала Гарольда в гибели Тостига и обвиняла его в том, что он навлек беду на свой дом. Братья Гарольда, особенно Гирт, к упрекам матери добавили собственные: следовало бы, по крайней мере, предоставить командование армией им, которые не присягали на верность нормандцу! Гарольд, как всегда непреклонный, страшно прогневавшись, пинками прогнал этих презренных трусов. Ему посоветовали подвергнуть страну тотальному опустошению, чтобы в преддверии зимы обречь нормандцев на голод. Гарольд отказался, поскольку первой жертвой такой военной тактики станет невинный народ, королем которого он является.

В Лондоне он пробыл только до 11 октября, собирая подкрепление. В результате под его командованием оказалась армия, численно не уступавшая войску Вильгельма, но, согласно англосаксонскому обычаю, почти не имевшая конницы, недисциплинированная и очень разнородная, включавшая в свой состав профессиональных воинов, плохо вооруженных крестьян и даже монахов и клириков. Находившийся в устье Темзы флот Гарольд отправил патрулировать Ла-Манш, дабы отрезать нормандцам путь к отступлению.

В то время как с той и другой стороны полным ходом шли приготовления к сражению, Гарольд и Вильгельм обменялись посланцами, предприняв последнюю попытку договориться. Неизвестно, кто из них был инициатором переговоров. Оба они доверили столь ответственную миссию монахам, что свидетельствует об их желании до последнего момента оперировать аргументами права, а не угрозами. Монах из Фекана Юон Марго изложил в Лондоне точку зрения, уже ставшую в Нормандии официальной, делая упор на ту поддержку, которую оказала герцогу Римская церковь, и предлагая вынести вопрос на рассмотрение третейского суда. Если же Гарольд не принимает это предложение, то, по нормандскому обычаю, следовало бы прибегнуть к судебному поединку. В те же дни английский монах, говоривший на наречии нормандцев, появился в лагере близ Гастингса. Вильгельм принял его инкогнито, выдавая его за собственного сенешаля. Гарольд поручил ему произнести от своего имени оправдательную речь, особо акцентируя завещательный характер последних слов Эдуарда Исповедника, но вместе с тем учитывая, что за последние годы король не раз менял свое решение, и предлагая нормандцу равноценную финансовую компенсацию.

С той и другой стороны были получены ответы, означавшие отказ дать делу законный ход. Разгневанный Гарольд прогнал Юона Марго и двинулся в южном направлении. Донесение о том, какие опустошения произвели нормандцы в окрестностях Гастингса, до того разозлили его, что он решил начинать кампанию, не дожидаясь последних отрядов, шедших ему на подмогу. Напрасно Гирт советовал ему дожидаться, пока нормандцы сами не двинутся к Темзе и тем самым растянут линии своих коммуникаций. Видимо, Гарольд, стремительным маршем двигаясь навстречу противнику, рассчитывал на эффект неожиданности. Вечером пятницы 13 октября он разместил свое войско на холме, возвышавшемся над равниной километрах в двенадцати от Гастингса.

Из обоих лагерей были высланы разведчики, точно тени скользившие в ночной тишине. И герцог, и король напряженно ждали первого шага противника. У англичан возникла шумная ссора между Гиртом и Гарольдом, который никак не мог решить, какой тактике следовать перед лицом превосходящих, как он полагал, сил нормандцев. Гирт вышел из себя, обвиняя брата в трусости, и они принялись драться, точно конюхи. Что же до их противника Вильгельма, то он, полагая, что враг собирается атаковать город Гастингс, решил ранним утром занять равнину, чтобы сражаться в открытом поле. У него все было готово к выступлению. Охрана схватила двух английских шпионов. Вильгельм велел привести их к себе и, встретив лазутчиков словно добрых друзей, стал показывать им лагерь, после чего отправил их восвояси, дабы они рассказали своему господину, какой порядок и дисциплина царят у нормандцев. Одновременно он в последний раз направил к Гарольду гонца, на сей раз с предложением поделить королевство, требуя для себя территорию к югу от реки Хамбер. Ответа на это предложение он так и не получил.

На исходе ночи он велел провести мессу и причастился. Находившиеся в его окружении монахи читали молитвы, в то время как сам герцог повесил себе на шею медальон в виде ларчика, содержавшего в себе некоторые из святых реликвий, заступничества которых лишился Гарольд, совершив клятвопреступление.

Настал час облачаться в доспехи, что было непростым делом. Неловким движением Вильгельм уронил кольчугу, упавшую слева от него, — снова дурное предзнаменование! И на сей раз нормандец лишь рассмеялся. «Знак перемен! — воскликнул он. — Был герцогом, а стану королем!» Затем он обратился с речью к своему воинству. Вильгельм из Пуатье и Генрих Хантингдон донесли до нас его слова в риторически приукрашенном виде. Он говорил, что путь к отступлению отрезан, что превосходящие силы противника ждут атаки нормандцев, которые непременно победят, поскольку они отважнее и должны подкреплять свою славу новыми победами. Он уверял внимавших ему, что скоро эта страна со всеми ее богатствами достанется им, призывая их по сигналу трубы двинуться на врага. В то же самое время у англичан, как пишет Вас, Гирт держал перед собравшимся войском пламенную речь, прибегая к выражениям, которые, надо полагать, мало отличались от тех, что использовал Вильгельм.

Герцог Нормандский решил атаковать Гарольда на его позициях, бросив в бой все свои силы. Он поставил на карту все.

Занимался день 14 октября, суббота. Только-только начинало светать. Было около пяти часов утра, и требовалось еще не менее двух-трех часов, чтобы такая масса людей достигла подножия холма Тельгам, на котором расположился лагерь англичан. Герцог Вильгельм, сидя верхом на арабском скакуне, в левой руке держал щит, а в правой — командирский жезл, никакого оружия при себе. Правда, за ним следовал оруженосец, готовый в любой момент подать ему его грозный меч, как только в какой-нибудь части войска ослабеет боевой дух. Тогда, как уже не раз случалось в былые дни, этот тридцативосьмилетний атлет покажет свою легендарную силу. Одо, епископ Байё, верхом на коне был рядом со своим братом-герцогом. Он надел доспехи поверх белого стихаря и вооружился палицей (ибо его духовное звание не позволяло ему проливать кровь). Отважный, хотя и оставшийся безвестным, рыцарь высоко держал папский штандарт, знак благословения войска и залог победы его командира. Герцог намеревался доверить несение штандарта одному из блистательных сеньоров, Раулю Коншскому или Готье Жиффару, но тот и другой с благодарностью отклонили столь высокую честь, предпочтя ей опасности битвы.

Во главе нормандского войска верхом на коне ехал именитый скальд Тайефер, который, жонглируя своим обнаженным мечом, пением поднимал боевой дух воинов. Как свидетельствуют Вильгельм Мальмсберийский и Вас, он исполнял «Песнь о Роланде». Многие современные критики без достаточных на то оснований подвергают сомнению это свидетельство; вполне вероятно, что утром дня битвы при Гастингсе звучала наиболее архаичная версия «Песни о Роланде».

За деревьями, покрывавшими вершину холма Тельгам, было не видно англосаксонского войска, и Вильгельм послал разведчика, дабы убедиться, что противник на месте. К восьми часам нормандское войско развернулось в боевые порядки. Левый фланг составили отряды из Бретани, Анжу, Пуату и Мэна, в центре — собственно нормандцы, а на правом фланге заняли позиции воины из Иль-де-Франса, Пикардии и Фландрии. В глубине были выстроены три линии: впереди стояли лучники, за ними — тяжеловооруженная пехота, а позади всех их ждала своего часа конница.

Находясь в укрытии за деревьями, Гарольд получал донесения от своих разведчиков. Его действия в этот момент, когда решалась судьба королевства (чего и сам он не мог не понимать), были поразительным образом непоследовательны. Он занял оборонительную позицию, которая делала практически невозможным наступление. Неужели он вдруг заколебался? С ним была половина или даже треть его армии, остальные же отряды еще только ожидались — если вообще его распоряжение о сборе подкрепления было выполнено. Два глубоких оврага на западной и восточной частях холма не оставляли простора для действий его хускарлам. Зато с южной стороны покатый склон давал нормандцам возможность перейти в наступление. На вершине холма Гарольд мог развернуть фронт протяженностью всего метров в пятьсот. Этого, по крайней мере, было достаточно для того, чтобы грозные хускарлы, встав плечом к плечу, образовали стену, ощетинившуюся сталью их боевых топоров. Однако этой живой крепости, в центре которой развевался златотканый штандарт, очень недоставало лучников, поскольку англосаксонское войско традиционно вооружалось лишь пращами и баллистами. Что же касается ополчения, спешно собранного на окрестных территориях, то его вооружение большей частью состояло из коротких копий и некоего подобия булавы: камень с острыми краями, закрепленный на конце палки.

Битва развернулась сразу несколькими разрозненными операциями. Собственно, бьmо бы правильнее говорить о двух битвах, почти совпавших друг с другом по времени. Нормандские лучники около девяти часов начали сраже­ние. Им ответил град камней, столь плотный, что первый вал наступления отхлынул. Тогда, испустив свой боевой клич, пе­решла в атаку конница с левого фланга, однако английская

стена из боевых топоров бьmа несокрушима. Бретонцы дрог­нули и начали беспорядочно отступать, смешав и ряды нор­мандцев. Вдруг раздался крик: «Герцог мертв!» Это - катастро­фа. Тогда Вильгельм, цел и невредим, встает на пути беглецов и, несмотря на град камней, снимает шлем, чтобы его могли узнать. Восстановив боевой порядок, он начинает новое на­ступление, окружает и уничтожает часть англосаксов, спустив­шихся с холма, чтобы преследовать бегущего противника. Этот случайный эпизод подсказывает ему тактику дальнейших действий. Раз за разом он переходит в наступление, сменяющееся притворным отступлением, увлекая за собой в ловушку хускарлов. Так ему удается разъединить их массу, столь плотную на вершине холма, что убитым почти некуда упасть. Часть англосаксов теперь сражается на равнине. Правое крыло нормандского войска под командованием Роберта де Бомона пытается совершить обходной маневр. Сам герцог Вильгельм постоянно в гуще сражающихся. Три раза убивают под ним лошадь. Оказавшись спешенным, он умудряется ударами щита уложить нескольких противников. Вокруг него сражаются обагренные пролитой кровью храбрецы, бесконечный перечень которых оставил для потомков Вас. Но и с противоположной стороны нет недостатка в отваге. Склон холма усеян сотнями трупов и раненых. Солнце уже клонится к закату. В сражении пали два брата Гарольда, Гирт и Леофвин. Но, несмотря на понесенные значительные потери, англосаксы держатся и ничто не предвещает ослабления их сопротивления. Перейдя в очередной раз в атаку, французская конница угодила в овраг, скрытый высокой травой, и выбитые из седла рыцари стали легкой добычей англичан. Исход битвы оставался по-прежнему неясен. Не в меру горячий Эсташ Булонский вдруг круто поворачивает и в сопровождении полусотни рыцарей направляется к Вильгельму. Подъехав на расстояние слышимости, он кричит, что все потеряно, что они идут на верную смерть. Вдруг английское копье ударяет ему в спину, обрывая его на полуслове. Однако он не убит, а всего только лишился чувств. Его уносят, и сражение возобновляется.

Надо было любой ценой пробиться внутрь расположения англосаксов. Вильгельм приказывает своим лучникам возобновить атаку противника, но на этот раз вести навесной обстрел, чтобы стрелы падали сверху, минуя заградительную цепь хускарлов. Именно тогда шальная стрела угодила Гарольду в глаз, наповал сразив его[29]. Было около пяти часов вечера.

Хускарлы некоторое время еще продолжали сопротивление, в организованном порядке отходя к лесу. Некоторое время их еще преследовали, но потом они исчезли в сгустившихся сумерках.

В двух-трех километрах от места описанного сражения проходила вторая битва, менее организованная, но не менее упорная. На протяжении нескольких часов мерились силами местные ополченцы, с опозданием прибывшие к месту сбора, и люди Одо, епископа Байё. Демонстрируя невероятную отвагу, англосаксонское ополчение, сильно уступавшее противнику в организации, вооружении и, вероятно, по численности, успешно отбило несколько атак. К концу дня они даже приблизились к основному англосаксонскому войску, готовые оказать ему поддержку. Но партия уже была сыграна. Разрозненными группами деморализованные ополченцы пустились наутек, подгоняя ударами плетей, как можно видеть на последнем эпизоде ковра из Байё, своих лошадей-тяжеловозов. На поле битвы опустилась ночь.

Спустя несколько часов победители при свете факелов собрались вместе. Герцог приказал поставить для себя шатер прямо на поле этой недешево доставшейся и пока что сомнительной победы. Чтобы расстелить на земле свой плащ и забыться на нем коротким сном, оставшиеся в живых расчищали пространство от трупов, обезображенных ужасными ранами и в большинстве случаев совершенно голых: мародеры уже поработали, снимая с хладных тел драгоценные доспехи, для чего, дабы избавить себя от лишних хлопот, отрубали павшим головы. Вильгельм при всей своей огрубелости не мог, как рассказывает Гильом из Пуатье, при виде этого сдержать волнения.

Свершился Божий суд — глубокое убеждение в этом отныне воодушевляло Вильгельма и его окружение. Вскоре это мнение стали разделять не только в Нормандии, но и по всей Европе, даже в самой Англии. По мнению монахов, авторов «Англосаксонской хроники», грехи народа навлекли на страну гастингскую катастрофу. Для Вильгельма же первой заботой было выполнение данного обета: он распорядился о строительстве аббатства, церковь которого должна была подняться на том самом месте, с которого Гарольд руководил битвой. Вскоре начались строительные работы. Бэттл-Эбби (аббатство Битвы) хронологически будет вторым после Вестминстера церковным сооружением в романском стиле, построенным на английской земле.

Обитатели окрестных деревень бежали от завоевателей. Жители небольшого городка Ромни, расположенного километрах в пятидесяти восточнее, горько пожалели о том, что перебили экипаж нормандского судна, сбившегося с курса и приставшего к их берегу. Что касается хускарлов, то нормандцы в один прекрасный день с удивлением узнают, что многие из них служат наемниками в византийской армии.

В субботу 15 октября с самого утра нормандцы начали хоронить своих павших. Трупам англичан пришлось подождать. В последующие дни, когда нормандское воинство отдыхало от ратных дел, герцог позволил англосаксам прийти и забрать те-ла своих соотечественников. Нашли павших Гирта и Леофвина, а также еще один до того обезображенный ранами труп, что поначалу не могли опознать его. Это был Гарольд, которого сумела отличить по неким меткам на теле его сожительница Эдит Лебединая Шея. Вильгельм приказал похоронить его на морском берегу близ Гастингса, не отказав себе в удовольствии мрачно пошутить — пусть, мол, он продолжает нести службу по охране побережья! Проявленная герцогом Нормандским жестокость с некоторым налетом театральности многими воспринималась как месть за Альфреда, несчастного брата Эдуарда Исповедника. Престарелая Гита, которой судьбой было уготовано стать свидетельницей истребления всего своего рода, направила к Вильгельму посланника, умоляя его выдать тело сына, за которого она предлагала столько золота, сколько весит тело покойного. Герцог решительно отказал, заявив, что не торгует мертвецами и что этот отлученный от церкви человек не имеет права на христианское погребение. И кроме того, как собирались англичане поступить с этими останками? Похоже, Вильгельм опасался, как бы память о Гарольде не породила посмертную легенду. Однако ему так и не удалось истребить в массе англосаксов воспоминания о своем несчастном правителе, и позднее, в XII веке, зародилось поверье, что умиравшего от ран Гарольда подобрали и тайком выходили, после чего он вел жизнь отшельника в Святой земле. Монахи Уолтхэма в Эссексе уверяли, что он покоится в их земле. Что же до Алисы, дочери Вильгельма, несчастной невесты, так и не ставшей женой, то она до конца своих дней не утешилась, потеряв прекрасного англичанина, которого несмотря ни на что не переставала любить.

Победа при Гастингсе тут же сделала Вильгельма, согласно общепризнанному обычаю, обладателем всех земель, принадлежавших павшим противникам, в частности огромных вотчин клана Годвина, которыми он мог практически беспрепятственно распоряжаться после гибели Гарольда и троих его братьев. Правда, у Гарольда осталось трое незаконнорожденных сыновей, однако те, кто был приставлен заботиться о них, увезли их в целях безопасности в Ирландию. Зато в военном плане разгром англосаксонского войска при Гастингсе ни в коей мере не означал завоевания королевства. В этом отношении Вильгельм явно просчитался, ожидая, что местная знать тут же пойдет присягать на верность ему в качестве вассалов. Не появился ни один из них. Эдвин и Моркар, не посчитавшие нужным привести свои довольно значительные силы на помощь Гарольду, и теперь не думали, что его поражение хоть как-то касается их или может иметь для них какие-то последствия.

Получив подкрепление из Нормандии, Вильгельм 20 октября покинул Гастингс, оставив для охраны его надежный гарнизон. Опасаясь засад, он не пошел более короткой лесной дорогой, предпочитая двигаться побережьем, вдоль которого параллельно с войском шли его суда. Вечером того же дня он уже был в Ромни. В наказание за убийство множества своих людей он обрек город на сожжение, и приговор тут же был приведен в исполнение. Отныне любое сопротивление со стороны англосаксов рассматривалось как мятеж против новой власти. Официально проблема наследования престола рассматривалась как решенная.

Войско Вильгельма продолжало двигаться в направлении Дувра. Город, удачно расположенный на обрывистом скалистом берегу, к тому же был надежно защищен оборонительными сооружениями, построенными по распоряжению Гарольда, и находился под охраной многочисленного гарнизона. Несомненно, попытка взять его штурмом была бы сопряжена с большим риском. Однако защитники города, устрашенные участью Ромни, сами вышли навстречу Вильгельму, преподнеся ему ключи от цитадели. Герцог принял капитуляцию и собирался оставить город невредимым, однако при виде столь мирного исхода дела взбунтовалась нормандская пехота: герцог превышает свои полномочия, лишая победителей их законной добычи! Солдатня толпой ринулась к ближайшим домам и подожгла их, после чего пожар стал стремительно распространяться по городу. Вильгельм и его рыцари были вынуждены бессильно взирать на этот бунт. Герцог предпочел не наказывать виновных, зато согласился компенсировать жителям Дувра причиненный им ущерб. Подобный образ действий показывал, что он чувствовал себя не захватчиком в завоеванной стране, а законным правителем. Войску было предоставлено несколько дней отдыха в городе, и чтобы разместить на постой такую массу людей, многим горожанам пришлось покинуть свои дома. Все бы ничего, если бы не эпидемия дизентерии...

Тем временем паника распространилась по многим деревням Суссекса и Кента: крестьяне опасались реквизиций, ложившихся непосильным бременем на их плечи. Начался самый настоящий исход из этих приморских регионов. Дороги, ведущие в направлении Темзы, были запружены беженцами.

Эдвин и Моркар, получив известие о гибели Гарольда, наконец-то решились двинуться к югу и беспрепятственно вошли в Лондон. Свою сестру Эдит, вдову Гарольда, тогда носившую под сердцем первого ребенка, они оставили под надежной охраной в Честере: как знать, не суждено ли дитяти, который должен появиться на свет, стать наследником английского престола? В Лондоне они встретили многих представителей знати, двух архиепископов, а также командиров хускарлов. В конце октября эта ассамблея, к которой присоединилась буржуазия города, избрала королем юного Эдгара Этелинга, которого архиепископ Стиганд короновал и помазал на царство.

Новоизбранный король, а вернее говоря, Стиганд от его имени намеревался продолжить борьбу, однако Эдвин и Моркар, под командованием которых находилась большая часть вооруженных сил страны, сразу же после коронационных торжеств отправились к себе на север. Они были уверены, что нормандец никогда не рискнет пойти дальше Северна, реки, за которой начинались владения Эдвина. Они полагали, что все закончится если не юридически закрепленным, то фактическим разделом страны. Их уход почти полностью лишил сторонников Эдгара возможности действовать. И тем не менее в центре страны наметилось своего рода движение за национальное объединение под знаменами нового короля. К Лондону потянулись отряды ополченцев, заблокировавшие все подходы к городу. Братия монастыря Питерборо, аббат которого был смертельно ранен в битве при Гастингсе, избрала своим новым настоятелем некоего Бранда, горячего приверженца Эдгара, незамедлительно утвердившего это избрание.

А в Дувре продолжала свирепствовать дизентерия. По прошествии недели, употребленной на укрепление обороны города, Вильгельм решил продолжить движение по намеченному маршруту, оставив больных в крепости, превратившейся в лазарет.

Теперь, благодаря обладанию этим портовым городом, у него было надежное сообщение с Нормандией. Он двигался по старой римской дороге, которая через Кентербери вела в Лондон. По пути он занял также портовые города Сэндвич и Ричборо. Личный состав его войска, сократившийся из-за болезни, таял от перехода к переходу, поскольку в каждом значительном населенном пункте, встречавшемся на пути, Вильгельм оставлял гарнизон. Кентербери сдался без боя, как прежде Дувр. Многие нотабли, заявляя о капитуляции, приносили на нормандский манер вассальную присягу верности.

Именно тогда, в лагере, разбитом близ Кентербери, болезнь настигла и Вильгельма. Целый месяц провалялся он в полном бездействии. Королева Эдит, вдова Эдуарда Исповедника, сообщила ему, что сдается на милость победителя вместе с городом Винчестером, доставшимся ей в качестве вдовьей доли.

Вильгельм, выражаясь по мере возможности куртуазно, потребовал от нее присяги на верность и контрибуции. Эдит, посовещавшись с нотаблями города, согласилась на предложенное требование и приложила свои подарки к их подношениям. Для Вильгельма это явилось большой удачей и вместе с тем добрым предзнаменованием. Действительно, для него было бы непросто, учитывая теперешнее состояние его армии, с бою брать этот старинный королевский город, столицу Уэссекса.

В начале декабря Вильгельм наконец-то смог продолжить путь. Теперь его отделяло от Лондона чуть больше 20 километров. Рочестер сдался ему без боя. Вот и Темза, на северном берегу которой раскинулся город. По узенькому мосту можно было попасть в его пригород Саутуорк. Вильгельм был не столь безумен, чтобы пытаться с этой позиции атаковать город, поражавший своими огромными размерами (он насчитывал около десяти тысяч жителей) и до отказа набитый хорошо вооруженными защитниками. Они, заметив приближение нормандцев, совершили вылазку в надежде пресечь дальнейшее продвижение врага. Вильгельм, не желавший вступать в генеральное сражение в этой невыгодной для себя диспозиции, выслал отряд в 500 нормандских рыцарей, элиту своей армии, которые обратили лондонских ополченцев в бегство, причинив немалый урон их арьергарду. Чтобы произвести на защитников города еще более сильное впечатление, Вильгельм приказал поджечь Саутуорк.

Затем он продолжил движение по южному берегу реки вверх по ее течению. Он предпринял гигантский обходной маневр, чтобы форсировать Темзу выше по течению, подальше от Лондона, чтобы затем взять город в клещи, зажав его с севера и юга одновременно. Попутно нормандцы разоряли сельскую округу, откуда лондонцы получали продовольствие. Они немилосердно опустошили большую часть Суррея и Беркшира, сжигая дома и убивая крестьян. Близ Уоллингфорда они нашли мост и беспрепятственно переправились через реку, не встретив ни малейшего сопротивления. В те же самые дни вокруг короля-подростка Эдгара зрела измена: его приближенные из числа клириков задумали примирение с нормандцами, а проще говоря — капитуляцию. К Вильгельму, когда он находился в Уоллингфорде, прибыл с визитом не кто иной, как сам архиепископ Стиганд. Он изъявил готовность покориться завоевателю, отступившись от своего ставленника Эдгара.

Стиганд был первым англосаксом столь высокого ранга, перешедшим на сторону Вильгельма, что с его стороны было фактическим признанием законности нормандского вторжения. Опережая других членов витенагемота на этом неизбежном для них пути, архиепископ надеялся получить от победителя прощение прежних обид и, возможно, даже поддержку в тяжбе с Римом. Вильгельм пока что делал вид, будто согласен на этот торг.

Отныне последние сторонники Эдгара лишились своих и без того призрачных шансов. Сопротивление защитников Лондона становилось все слабее, горожан охватил страх, и они искали контакта с нормандцами, готовые вступить в переговоры об условиях сдачи своего города. Эдгар и многие члены витенагемота засели в маленьком городке Беркхэмпстеде, километрах в сорока к северу от Лондона. Когда Вильгельм подошел, англосаксонский двор уже ждал его и подобающим образом принял. Эдгар, с которым тогда были архиепископ Йоркский Элдред, епископы Вульфстан Уорчестерский и Уолтер Херефордский, эрлы Эдвин и Моркар, принес ему присягу верности. По всей вероятности, присутствовавшие при этом представители знати изъявили готовность признать Вильгельма королем, рассматривая свершившееся как процедуру избрания, в соответствии с обычаем. Тогда же делегация лондонских нотаблей во главе с шерифом заявила герцогу Нормандскому о капитуляции города.

Вильгельм воспринимал все это без особого энтузиазма, весьма сдержанно. Он приказал своим отрядам продолжать карательные рейды и собрал совет. Итак, англосаксы по доброй воле предлагают ему корону. Это дело требовало особой осмотрительности. Герцог чувствовал, как нарастает враждебность населения, и предполагал, что сопротивление будет усиливаться по мере продвижения вглубь английской территории. Не лучше ли было бы оставить до весны предложение англосаксов без ответа, опираясь исключительно на силу, и посмотреть, как дальше пойдут дела? Вильгельм заявил своим баронам, что Матильде следовало бы принять участие в таком важном государственном акте, как коронация. Однако герцогиня находилась в Нормандии, и не могло быть даже речи о том, чтобы плыть по морю в середине декабря. Было ли это простым предлогом, скрывавшим глубинные политические интересы, или же свидетельством любви и уважения к своей супруге, проявленным в решающий момент их совместной жизни? Члены совета склонны были незамедлительно принять предложение англосаксов, однако аргументация Вильгельма уже поколебала их, когда выступил с речью некий виконт де Туар из Аквитании, упрямый человек и хороший говорун, доказывая, что незамедлительное принятие английской короны принесет большую выгоду: престиж королевского титула сам собой прекратит какое-либо сопротивление.

Вильгельм направил специальный отряд, чтобы принять капитуляцию Лондона и обеспечить обладание им. Он в принципе уже определил свою позицию: рассматривая предложение англосаксов как простое признание его законных прав, он принимает королевское достоинство в силу собственного родства с Эдуардом и оставленного им завещания. Об избрании не может быть и речи, зато англосаксонской церкви предоставляется привилегия коронации нового короля.

Для совершения обряда коронации и помазания Вильгельм, отказавшись от участия герцогини Матильды, выбрал Вестминстерское аббатство, а датой — 25 декабря. Выбор был вдвойне знаменателен, учитывая, что Рождество, будучи большим народным праздником у англосаксов и скандинавов, вместе с тем в Нормандии считалось началом гражданского года (у англосаксов год начинался с Пасхи). Тем временем в Лондоне народ тщетно пытался выражать свое недовольство капитуляцией, о которой неизвестно кто договорился за их спиной. Эмиссары герцога Нормандского оккупировали город и начали подготовку церемонии, которая должна была совершиться через несколько дней. Что же до Вильгельма, то он преспокойно отправился на охоту в Хертфордшир.

Накануне дня коронации он, возвращаясь с охоты, окинул взором открывшийся перед ним город, отыскивая Вестминстерское аббатство и королевский дворец, отныне принадлежавший ему. Маленький бастард из Нормандии через несколько часов станет королем. Две недели тому назад от яда, подсыпанного дворцовой прислугой, умер, не оставив наследника, его последний противник на континенте — герцог Бретани Конан II. В настоящий момент для Вильгельма не имели значения скрытые угрозы и хрупкость его вновь обретенной власти. Скоро он войдет в круг помазанников Божьих. Вопреки все еще раздававшимся время от времени протестам со стороны духовенства, общественное мнение видело в короле священное лицо, наделенное, именно благодаря совершению обряда помазания, чудесными свойствами. Крестьяне, видя проезжавшего мимо короля, норовили притронуться к краю его одежды, веря, что тем самым они обеспечивают плодородие своих полей.

Ранним утром 25 декабря процессия встречала герцога Нормандского у его дворца. Во главе процессии шли Стиганд и Элдред со своими епископами. Вильгельм потребовал, чтобы обряд совершал Элдред, желая тем самым показать, что не считает отлученного от церкви архиепископа Стиганда законно занимающим свою должность, хотя тот и покорился ему. Храм был заполнен наполовину нормандцами, наполовину англичанами. Снаружи здание было окружено (до того опасались беспорядков!) многочисленной охраной, во всеоружии и верхом на конях. Прежде чем свершатся коронация и помазание, Вильгельм пожелал обратиться к народу с речью. Затем по его требованию выступили Элдред и Жоффруа де Монбрэ, один — по-английски, а другой — по-французски, призывая присутствующих признать своим королем герцога Вильгельма. Дважды в ответ на эти призывы прозвучали продолжительные возгласы одобрения. Находившаяся снаружи охрана, услышав доносившиеся из храма крики, насторожилась. Шум в храме не стихал. Не иначе как в церкви поднялся мятеж! Нервы воинов после стольких бессонных ночей, насилия, разрушений и убийств были на пределе и внезапно сдали. Они бросились к стоявшим поблизости деревянным домам, выламывая двери и поджигая соломенные крыши. Все вокруг них пылало. Свет пожара отразился в окнах церкви, битком набитой людьми, началась давка, и все, кто мог, кинулись на улицу. Паника охватила и тех, кто был снаружи: кто-то бежал к реке, кто-то пытался тушить пожар, а обезумевшая солдатня, словно ничего не замечая, была занята лишь поисками поживы.

У подножия алтаря остались только епископы, несколько перепуганных клириков и Вильгельм. Ужас и ощущение какого-то страшного предзнаменования словно парализовали участников внезапно прерванного обряда коронации. Однако Вильгельм сумел взять себя в руки, произнеся «в традиционных выражениях» (то есть на англосаксонском языке, которого он не знал и, соответственно, не понимал смысл произносимых слов) клятвенное обещание защищать церковь, править справедливо, соблюдать добрые обычаи и воздерживаться от насилия. Его голос гулко отзывался в пустом храме. Затем, не обращая внимания на усиливавшийся за стенами церкви шум, Элдред помазал лоб Вильгельма елеем, тем самым введя его в сонм помазанников Божьих.