"Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами" - читать интересную книгу автора (Купер Джеймс Фенимор)

ГЛАВА XXVI

Преобразившие Питера изменения произошли в нем далеко не внезапно — они постепенно созревали в его душе с того самого момента, как он подсоединился к компании бортника. Когда он в обществе двух мужчин, ставших теперь жертвами замыслов Питера, вошел на каноэ в устье реки Каламазу, сердце его было исполнено жесточайшего намерения истребить на корню всю белую расу. Марджери первой из белых заставила его задуматься: а не сделать ли для нее исключение? Спустя немного времени он почти окончательно решил, что пощадит Марджери и возьмет в свой дом в качестве приемной дочери. Не укрывшиеся от его глаз отношения, возникшие между его любимицей и бортником, повергли Питера в полное смятение: его раздирали сомнения — не следует ли сохранить жизнь и Бурдону? Видя, как сильно увлечена им девушка, он испытал нечто вроде гуманных чувств, шедших вразрез с его кровожадными планами. Но мистическая способность Бурдона общаться с пчелами, свидетелем чего стал Питер, устранила колебания последнего: бортнику надо было даровать жизнь не как возлюбленному Марджери, а как великому кудеснику. Тогда бы он не нуждался в спасении в качестве жениха Марджери, напротив, их бракосочетание оградило от смерти ее, законную супругу знахаря бледнолицых. Индейцы все без исключения испытывали благоговейный страх перед Бурдоном и опасались наложить руки на человека, обладающего столь необычайным даром. Поэтому у загадочного вождя были все основания полагать, что жене разрешат уйти вместе с мужем. А чем кончились происки Хорька, пытавшегося против этого возражать, мы уже поведали выше.

Таково было направление мыслей Питера, когда он повстречался с индейским воинством и присутствовал при разыгравшихся его стараниями драматических событиях. Его внимание было всецело поглощено поведением миссионера. Сотни раз ему доводилось слышать, как воины громогласно проклинают своих врагов, желая им всяческого зла. Здесь же он впервые в жизни увидел пред собой человека, с уст которого вместе с последним дыханием слетели слова мольбы о Всевышней милости к тем, кто его преследовал. Сначала Питером овладело всего лишь изумление, но оно уступило место высоким чувствам, и под их воздействием сердце его смягчилось. Приписывать этот поворот в сознании Питера вмешательству Святого Духа было бы, наверное, чрезмерной дерзостью с нашей стороны. Дерзостью, однако, будет и попытка отрицать возможность — нет, не возможность даже, а вероятность того, что великая перемена, вдруг свершившаяся в душе Питера, произошла совсем без участия высших сил, под влиянием лишь одних человеческих факторов. Известно ведь, что милостью Божьей Святой Дух способен в некоторых случаях проявлять безграничную доброту, так почему же не предположить, что дикарь был избран для ее приложения, как только в его душе пробудились прекрасные порывы человечности? Возможно, выбор Неба остановился именно на нем изо всех индейцев потому, что те самые черты характера Питера, которые заставляли его в течение многих лет денно и нощно вынашивать в душе дикие фантастические планы отмщения и возмездия, могли сделать его при руководстве свыше особенно восприимчивым к Божьей милости. Ведь Питер, представляющийся нам варваром, исходил в своих действиях из сознания своей правоты, а дикая жестокость этого человека с его точки зрения была лишь суровой справедливостью.

Спору нет, поведение людей, их принципы, молитвы, а более всего — пример миссионера способствовали свершению великого переворота в душе Питера. Но для полного ее обновления воля Божья была необходима. Мы не хотим этим сказать, что неожиданное обращение загадочного индейца к добру было явленным свыше чудом, ибо было бы заблуждением именовать так поступки, на которые всех ежедневно и ежечасно подвигает постоянно опекающее нас Божественное Провидение; наша цель дать понять читателю, что одни только действия людей никак не могли бы повлиять на нравственные устои, изменить все взгляды и смягчить сердце человека вроде Питера с такой молниеносной быстротой. Необходимая для этого почва подготавливалась, наверное, вышеозначенными путями постепенно; но само великое превращение произошло столь внезапно и с такой силой, что Питер стал другим человеком, можно сказать, в мгновение ока! Подобные метаморфозы свершаются часто; люди от мира сего позволяют себе подсмеиваться над ними, теша свою гордыню, хотя мудрость велит смиренно покориться силам, недоступным нашему пониманию.

В этом настроении Питер поспешил покинуть сборище индейцев, как только судьба миссионера была решена. Его подгоняло стремление спасти остальных белых, поскольку теперь его милосердие распространялось не только на Бурдона и Марджери, но и на Гершома с Дороти. Хотя он двигался очень быстро и шел почти точно по прямой, мысли его обгоняли ноги. И все это время перед его глазами стоял образ человека, который, умирая, благословлял своих врагов.

Природа этого мирного, не тронутого цивилизацией края находилась в резком несоответствии с проявлениями отвратительной жестокости, с невероятной силой охватившей дикарей. Весь пейзаж был пронизан светом ясного теплого летнего дня. В местах, отдаленных от людей и не подверженных поэтому их пагубному воздействию, выпадают такие дни, когда земля представляется подлинным раем. Пчелы жужжат вокруг цветов, птицы чирикают, сидя на ветках, или — невидимые — заливаются трелью в густой кроне деревьев, и даже журчащая вода источников с бликами солнца на ней кажется исполненной жизни, возносящей хвалу Господу Богу.

Семейство, собравшееся в полном составе близ огороженной забором хижины, уже много месяцев не было так счастливо, как в этот час. Дороти всем своим существом разделяла переживания молодой прелестной новобрачной, а Гершом осыпал любимую сестру горячими пожеланиями счастья. По случаю торжества он облачился в лучший свой костюм, как, впрочем, и женщины, одетые скромно, но очень аккуратно, и всем своим видом излучал покой и радость — такое выражение можно наблюдать на лицах людей того круга, к которому принадлежал Гершом, в день отдыха. Тревожившие их последнее время опасения были на миг забыты. Этому в значительной мере способствовала и окружающая обстановка: прозрачный воздух был совершенно недвижим; на небе — ни облачка; солнце заливало землю мягким и одновременно ярким светом; прогалины так напоминали деревенскую местность или парковую зону, что их очарование заслоняло нависшую над семьей опасность. Вот в такой момент перед молодой четой, сидевшей в тени дуба у ручья, вдруг словно из-под земли вырос Питер. Не замеченный поначалу милующимися молодоженами, индеец с полуулыбкой на мрачном челе взглянул на парочку, но в ту же секунду обнаружил свое присутствие, заговорив.

— Нечего сидеть здесь и смотреть на молодую скво, — бесстрастно заявил он. — Вставай, клади вещи в каноэ. Пришло время вступить на тропу, ведущую в поселок бледнолицых.

— Что случилось, Питер? — спросил бортник, вскакивая, однако, на ноги. — Ты явился как гонец, приносящий дурную весть. Что произошло, почему ты в такой тревоге?

— Вставай и иди, говорю тебе. Сейчас не до разговоров. Клади все, что сможешь, в каноэ и отгребай как можно скорее.

Поведение Питера не оставило у Бурдона никаких сомнений. Он понял, что расспрашивать такого человека, как Питер, в этот момент бесполезно, и позвал Гершома.

— Пришел вождь, он предупреждает нас об опасности и велит немедленно уходить, — сказал бортник как можно более спокойно, чтобы не испугать без надобности женщин. — Лучше нам послушаться его совета. Не только Питер, но и Быстрокрылый Голубь тоже давал намеками понять, что мы в угрожаемом положении. Давай не теряя времени загружать каноэ и делать все, как он скажет.

Гершом согласился и не прошло и двух минут, как работа закипела. Лодки еще загодя были загружены продуктами на случай поспешного бегства, теперь в них сносили ценные и нужные вещи, без которых трудно было обойтись. В течение получаса Бурдон и Гершом трудились не покладая рук. Боясь потерять хоть секунду драгоценного времени, никто не пытался удовлетворить свое любопытство, задавая вопросы.

Поняв по настроению Питера, что положение чрезвычайно серьезное, Бурдон, как говорится, лез из кожи вон. Нечасто, наверное, двум мужчинам удается в столь короткий срок своротить такую гору работы. К счастью, сделанное в предыдущие дни облегчило их задачу, и в считанные минуты все мало-мальски ценное было перенесено в каноэ. Оставалось лишь решить, в каком состоянии оставить Медовый замок. Питер посоветовал закрыть все двери и окна, запереть ворота, а собаку оставить внутри дома. Можно не сомневаться, что, не будь этих предосторожностей, наши герои сразу угодили бы в руки врагов. Время, потраченное индейцами на осаду дома, явилось для беглецов бесценным даром.

Едва закончилась погрузка, появился Быстрокрылый Голубь. Все отряды, сообщил он, движутся сюда и минут через десять прибудут. Бурдон обнял тонкую талию Марджери и чуть ли не отнес ее в свое каноэ. Гершом с Дороти уселись в их маленькую лодку, а Питер — в ту, что он, можно сказать, по праву унаследовал после гибели капрала и миссионера. Быстрокрылый Голубь объяснил Питеру, каким курсом им надо следовать, а сам остался пока на берегу — осуществлять разведку. Прежде чем углубиться в облюбованное им укрытие, он знаком оповестил отъезжающих, что индейское воинство уже появилось в поле зрения.

Это сообщение повергло Бурдона в отчаяние, сердце его упало, ему казалось, что спасение невозможно, и он горько пожалел, что они покинули свою укрепленную резиденцию. Близ нее река замедляла свой бег, но через милю с небольшим стремительно преодолевала порог, для прохождения которого требовалось хотя бы частично облегчить лодки. На эту процедуру должно было уйти больше часа, следовательно, спускаясь вниз по течению, все семейство неизбежно становилось добычей неприятеля. Ему на руку играла и извилистость русла: двигаясь по суше напрямик, индейцы могли легко опередить белых и, устроив засаду или открыто напав на них, захватить в плен.

Питер знал все это не хуже Бурдона и не собирался сплавляться со своими новыми друзьями по течению. Во время последней ходки с вещами из дому к каноэ Быстрокрылый Голубь с присущей индейцам лаконичностью сообщил Питеру важные сведения, которыми тот и решил сейчас воспользоваться. И Питер, выйдя вперед, принялся энергично выгребать против течения, вопреки, казалось бы, здравому смыслу, с позиций которого было бы куда естественнее спускаться по реке вниз. При этом он старался держаться как можно ближе к берегу, скрывавшему беглецов от глаз нежелательных наблюдателей с этого берега.

Напомним читателю, что деревья для ограждения Медового замка были срублены на болоте, близ дома бортника. Для этой цели были выбраны росшие у самой воды — это имело то огромное преимущество, что к месту назначения бревна можно было сплавлять водным путем. Участок порубки, включая мелководье, был покрыт отброшенными за ненадобностью верхушками деревьев, покрытыми смолой и еще не увядшей пышной листвой, сохранившейся благодаря необычайной жизнестойкости этих древесных пород. Предусмотрительный чиппева, предвидя необходимость иметь надежное укрытие, искусно расположил некоторые из них так, что, оставаясь на месте падения и сохраняя первоначальный вид, они образовали у берега заслон, под сенью которого можно было безопасно провести лодку. Конечно, любой индеец насторожился бы, заметь он незнакомую дотоле вырубку и разложенные на берегу в определенном порядке ветки. Но в том-то и дело, что заметить это было невозможно — так ловко действовал Быстрокрылый. Он не только не нанес урона природе, но, можно сказать, даже помог ей.

Все три каноэ, тесно прижимаясь к берегу, уже шли по заливу, у которого стоял Медовый замок, когда в дубовой рощице появились передовые части индейцев и приступили, выражаясь языком военных сводок, к рекогносцировке местности. Если бы дикари не сосредоточили все свои усилия на доме бортника, чей-нибудь случайный взгляд мог бы ненароком обнаружить ту или иную из лодок, когда они, минуя излучины русла, на мгновение появлялись поочередно на виду. Этого, к счастью, не произошло, и беглецы, обогнув мыс, оказались вне досягаемости для глаз того, кто не стоял на самом берегу Каламазу точно по пути их следования вдоль мыса. Но подходы к нему были чрезвычайно затруднены из-за сырой почвы и начинавшегося здесь болота. Его пересекал рукав реки, обрамленный с обеих сторон хоть и небольшой, но непроходимой чащей. Короткий рукав образовал здесь как бы залив, представлявший собой великолепное естественное укрытие.

Войдя в него и оказавшись под защитой густой стены леса, Питер успокаивающим жестом поднял руку вверх и вздохнул с огромным облегчением — здесь они в течение какого-то времени будут в безопасности, если только кому-нибудь из индейцев не взбредет в голову прогуляться по болоту, что вообще-то маловероятно. Дождавшись удобного момента, он вошел в рукав, за ним последовали остальные каноэ.

— Это хорошее место, — заметил великий вождь, когда все лодки были накрепко привязаны. — И все же лучше быть осторожными. Не надо оставлять следы на земле. У индея острый глаз, он все замечает. А я сейчас пойду, поговорю с вождями. Скоро вернусь. Вы оставаться здесь. До свидания.

— Стойте, Питер, одну минуту. Если встретите пастора Аминь или капрала, им можете сообщить, где нас найти. Они, верно, будут рады это узнать.

Питер помрачнел. Даже опечалился. Целую минуту он молчал. А когда собрался ответить, голос его звучал тихо, подавленно — так обычно говорит человек, у которого на сердце камень.

— Они больше никогда ничего не узнать, — сказал вождь. — Оба бледнолицых мертвы.

— Мертвы! — с ужасом повторили те, кто услышал его слова.

— Да, мертвы. Их убил индей. И вас хотеть убивать, вот почему я убежал. Видел, как знахарь-проповедник умирать. И что же ты думаешь, Цветик? Что же ты думаешь, Бурдон? Человек этот просил Великого Духа делать индеям добро.

— Могу себе представить, Питер, ибо он был хороший человек, а вести себя так учат наши христианские законы, хотя мало кто им подчиняется. Но пастор Аминь, верю, был исключением.

— Да, Питер, таковы наши христианские законы, — серьезно вставила Марджери. — Когда Христос, Сын Божий, явился на землю, чтобы понести кару за грешное человечество, Он повелел своим последователям делать добро тем, кто делает им зло, и молиться за тех, кто замышляет нанести им вред. Эти слова записаны в нашей Библии.

— Она есть у вас, — сказал Питер заинтересованно. — Я часто видел, ты ее читаешь. И здесь тоже есть?

— Разумеется, есть, что-что, а Библию я никогда не забуду. У Долли своя Библия, у меня — своя. Мы читаем ее каждый день, вскоре, надеемся, брат и Бурдон тоже начнут ее читать.

— Ну, я уж не такой книжник, Марджери, — возразил ее муж, смущенно почесывая свою пышную вьющуюся шевелюру, — но ради твоего удовольствия готов и не на такие подвиги. Так было с пчелами спервоначала; мне казалось, я ни за что не смогу проследить, в каком направлении летит пчела, где ее улей. А потом обвык, тысячу, верно, раз провожал медоносиц до их дома.

— Читать Библию, мой дорогой, совсем нетрудно, надо только начать! — горячо воскликнула молодая жена. — Когда мы попадем в безопасное место, если на то будет Божья воля, ты, надеюсь, вместе со мной будешь каждый день заглядывать в великую книгу. Вот она, Питер, в этой маленькой сумочке, с которой я не расстаюсь, чтобы Библия не потерялась и была всегда под рукой.

— Ты, Цветик, читать мне оттуда слово; хочу слышать его, прямо из книги.

Марджери удовлетворила его просьбу. Она хорошо знала Новый Завет и спокойным, необычайно серьезным голосом зачитала несколько наиболее известных божественных мест оттуда. Наверное, нависшая над беглецами опасность и только что услышанное сообщение о гибели их товарищей придали особую торжественность евангельским канонам в устах Марджери, ибо на Питера они произвели едва ли не такое же сильное впечатление, как практическое их применение у него на глазах обреченным на смерть миссионером. Суровый дикарь прослезился и с содроганием вспомнил о вынашиваемых им на протяжении многих лет планах уничтожения всей белой расы. Взяв руку Марджери в свою, он вежливо поблагодарил ее и собрался было уходить, но задержался, чтобы вкратце рассказать о кончине миссионера и участи капрала. Быстрокрылый Голубь дополнил его рассказ, сообщив, как избавил несчастного от страданий и с каким энтузиазмом индейцы бросились на поиски новых скальпов бледнолицых.

— Надеюсь, Питер, сейчас мы можем положиться на вас как на друга, — промолвил бортник вместо прощания, проводив вождя до берега реки. — Сдается мне, что прежде вы были нам врагом.

— Бурдон, слушай меня внимательно, — с достоинством ответил Питер, переходя на свой родной язык. — Есть Духи Добрые, и есть Духи Злые. Так гласят наши предания. Да и собственный разум так подсказывает. Двадцать зим подряд в ухо мне нашептывал Злой Дух. Что он мне велел, то я и делал. Я верил каждому его слову. А слова эти были такие: «Убей твоих врагов — оскальпируй всех бледнолицых — не щади ни скво, ни детишек. Пусть сердца их перестанут биться. Так следует поступать всем индеям». Вот что он шептал мне в течение двадцати зим. А я его слушался. И поступал по его приказанию. Мне было приятно брать скальпы бледнолицых. И приятно было думать, что скоро и брать будет нечего. Меня называли Питер Скальп.

Но настало время, Бурдон, и до меня дошел голос Доброго Духа. Он шептал так тихо, что поначалу мои уши его не слышали. А сейчас услыхали. Громче всего он говорил языком знахаря-проповедника вашего народа. Он знал, что вот-вот умрет. А когда смерть так близка от нас, голос наш звучит громко и ясно. И глаза становятся сильными и видят все. Все, что ждет нас впереди, и все, что осталось позади. Мы радуемся нашему будущему и огорчаемся по поводу прошлого. Ваш знахарь-проповедник говорил хорошо. Его слова звучат в моих ушах, как если бы принадлежали самому Великому Духу. Говорят, он был его Сыном. Я верю этому. Цветик почитала мне из хорошей книги вашего народа, и я в этом убедился. Я чувствую себя как ребенок, который сидит в своем вигваме и плачет.

Бурдон, ты бледнолицый, а я — индей. Ты сильный, я слабый. А все потому, что Сын Великого Духа с твоим народом говорил, а с моим — нет. Теперь-то я понимаю, почему бледнолицым удалось проникнуть повсюду и захватить земли, на которых мы охотились. Они знают больше всех, и им было велено прийти сюда и поделиться своим знанием с бедными невежественными индеями. Я надеюсь, что мой народ прислушается к бледнолицым. То, что изрек Сын Великого Духа, есть истина. Ошибиться Он не может.

Бурдон, когда-то для меня не было ничего слаще, чем брать скальпы врагов. Если индей обижал меня, я снимал с него скальп. Так я жил. Я не мог жить иначе. Так приказывал мне Злой Дух. А теперь Сын Маниту приказывает мне иное. Я жил под грозовой тучей. Но дыхание умирающего знахаря-проповедника вашего народа разогнало ее. Я вижу все яснее. Я слышу его слова, обращенные к Маниту, с просьбой сделать мне добро, хотя я хотел взять его скальп. Сердце мое откликнулось на эти слова. Уши мои раскрылись шире, и до слуха моего донесся шепот Великого Духа. Ухо, в которое на протяжении двадцати зим шептал Злой Дух, закрылось и не внемлет ему. Я его больше не слышу. И я не желаю его слышать. А шепот Сына Маниту мне приятен. Он звучит как самая лучшая песня крапивникаnote 154. И я надеюсь, что он всегда будет так шептать. Ухо мое больше никогда не закроется для его слов.

Бурдон, мне приятно смотреть вперед. А оглядываться назад мне неприятно. Я вижу, что часто поступал не так, как следовало бы. Меня это печалит — я хотел бы все изменить. Потом я услышал, что Сын Маниту просил своего отца, живущего над облаками, сделать добро евреям, тем самым евреям, которые его убили. Я не думаю, что индеи — евреи. Так думал знахарь-проповедник бледнолицых, но он был человек, а человек может ошибаться. Иное дело Сын Маниту. Он всегда думает так, как думает Его Отец, а значит, думает правильно.

Бурдон, я теперь уже не тот Питер; я совсем другой индей. И мысли мои другие. Одна мысль о скальпе наводит на меня ужас. Я больше никогда не возьму скальп, никогда не взгляну на скальп, скальп — это плохо. Я теперь люблю янки. Я хочу делать им добро и не причинять им зла. А больше всего я люблю Великого Духа, который повелел Своему Сыну умереть за всех людей. Знахарь-проповедник бледнолицых сказал, что Божий Сын умер не только за бледнолицых, но и за индеев. Мы этого не знали, иначе рассказали бы о нем в наших преданиях. Мы любим говорить о хороших делах. Но ведь мы всего-навсего невежественные индеи! Сын Манит)' сжалится над нами и станет чаще подсказывать, как нам поступать. Со временем мы и сами будем это знать. Сейчас я чувствую себя не-сведущим дитятей; но, дескать, наступит день, и я стану мужчиной.

Закончив свою «исповедь», столь лестную для христианской Церкви, Питер дружески пожал Бурдону руку и удалился. Он не пошел по болоту, хотя при известной осторожности через него можно было пройти, а спустился в реку и начал пробираться вдоль берега, памятуя, что на воде не остается следов. Кроме того, он направился не в сторону объятой огнем хижины, над которой стоял высокий столб дыма, а прочь от нее, вверх по течению. Достигнув глубокого места, он скинул с себя скудную одежду, прикрывавшую его наготу, связал ее в сверток и, одной рукой удерживая его над головой, а другой гребя, преодолел глубокий участок Каламазу вплавь. Выйдя снова на берег, он опять же пошел в противоположную от Медового замка сторону и лишь на самом далеком от него краю болота оделся. Тут наконец он решился выйти на прогалины. Шел он безоружный: ружье, лук со стрелами, томагавк, даже нож — одним словом, все свое вооружение он оставил в каноэ, опасаясь, как бы оно не искусило его проявить к своим врагам не доброту, а злобу. Ни Медвежий Окорок, ни Дубовый Сук не вызывали сейчас у Питера теплых чувств. Он старался не испытывать к ним ненависти, но это было так трудно! Чувствуя это, Питер предпочел встретиться с ними без оружия в руках. Эта великая перемена начала происходить в Питере в процессе близкого общения с Марджери, но окончательно завершилась в последних актах разыгравшейся на прогалинах трагедии, особенно под влиянием предсмертной молитвы миссионера.

Итак, Питер вышел на прогалины и без особого труда сумел так смешаться с толпой своих бывших товарищей, что никто не заметил, откуда он появился. Стараясь не привлекать к себе ничьего внимания, он добрался до кухни как раз в тот момент, когда банда дикарей ворвалась внутрь изгороди и распахнула настежь дверь пылающей хижины, уже лишившейся крыши. Питер замер на месте: проявить свое полное безучастие к происходящему вокруг ему не хотелось, а действовать вопреки своей совести он не мог. Он знал, что людей, нуждающихся в спасении, там быть не может, а гибнущие в огне остатки имущества мало его беспокоили. Поэтому Питер выждал, пока не стало совершенно ясно, что бортник с компанией бесследно исчезли, и лишь после этого присоединился к индейцам.

— Бледнолицые бежали, — сообщил Медвежий Окорок великому вождю, когда тот к нему приблизился. — Мы искали их кости в пепле, но не нашли. Этот знахарь-бортник сказал им, что мы охотимся за их скальпами, и они все ушли.

— А молодые воины смотрели, на месте ли их каноэ? — спокойно поинтересовался Питер. — Если их тоже не стало, значит, белые поплыли к большому озеру.

Разумная мысль Питера встретила единодушную поддержку, и без малейшего промедления к берегу реки были посланы люди. Принесенное ими известие вызвало среди индейцев бурю — все, как один, порывались броситься в погоню за беглецами. Перехватить их представлялось делом нетрудным — ведь капризная Каламазу образует на своем пути великое множество извилин. Проявив, как всегда, сообразительность и хитрость, индейцы объединились в несколько отрядов преследования. Каноэ Вороньего Пера и его людей, пригнанные в свое время вверх по течению к Медовому замку, до поры до времени были надежно запрятаны в зарослях камыша. Теперь их подвели к причалу, и группа воинов переправилась на противоположный берег Каламазу, чтобы согласно плану его пройти (тщательно изучая местность и не отдаляясь от берега), если понадобится — вплоть до самого устья. Зато двум другим отрядам, напротив, надлежало двигаться не по береговой линии, а напрямик, с тем чтобы на обоих берегах устроить засады у отдаленных точек, которых никак не могли миновать белые. В том же направлении — вниз по Каламазу — были посланы и каноэ, замкнуть кольцо на тот случай, если бежавшие вздумают возвратиться, а Медвежий Окорок, Дубовый Сук, Воронье Перо и еще несколько вождей остались близ догоравшего дома, чтобы возглавить большой отряд, получивший задание осмотреть ближайшие прогалины — нет ли на них отпечатков ног и иных следов пребывания людей. Не исключалось, что каноэ были пущены вплавь пустыми с целью ввести индейцев в заблуждение, а бледнолицые бежали по суше.

Выше уже упоминалось, что прогалины в районе Медового замка были покрыты густой травой, наподобие прекрасного газона. Именно замечательный травостой побудил Бурдона выбрать эту местность для сооружения своего основного жилья: обилие цветов привлекало пчел, что, естественно, имело для бортника первостепенное значение. Мы, однако, поспешим избавить читателя от заблуждений: вообще-то для прогалин, о коих идет речь в нашем рассказе, типично скорее отсутствие хорошего травяного покрова, что в известной мере служит в настоящее время основанием для жалоб: сейчас, когда этот край заселен, его жители сетуют на рыхлость почв, препятствующую возникновению такого дерна, какой необходим для лугов и пастбищ. Признавая справедливость такого заявления, мы все же оговоримся, что чрезмерно рыхлая земля является для прогалин скорее исключением, чем правилом; здесь, как и всюду, встречаются почвы самого разного рода.

Тем не менее дикарям было хорошо известно, что ближайшие окрестности сожженного дома существенно отличаются, в том числе и особенностями грунта, от окружающих прогалин, и чем дальше на восток, тем эти отличия больше. На той земле было значительно легче различить следы, поэтому на восток отрядили команду под началом особенно опытного вождя и поручили ей на протяжении нескольких миль искать на местности доказательства того, что здесь прошли по пути в Детройт люди. Последнее чрезвычайно взволновало Питера — исполняя данный приказ, враги неизбежно должны были пройти в тылу беглецов, что создавало для них серьезную угрозу. Сознавая свое бессилие, Питер молча взирал на приготовления отряда к уходу и даже не пытался его задержать возражениями, советом или иным способом. Меж тем Медвежий Окорок созвал в круг оставшихся не при деле вождей и испросил их мнения относительно дальнейших действий.

— Что скажет мой брат, вождь «Лишенный племени»? — обратился он к Питеру, всем своим видом показывая, сколь высоко он ценит его совет в столь ответственный момент. — Мы получили два скальпа с шести голов, да и то один вместе со знахарем-проповедником зарыт в землю.

— Снять скальпы с тех, кого нет, невозможно, — уклончиво ответил Питер. — Сначала надо поймать этих бледнолицых. А когда поймаем, снять скальп будет нетрудно. Раз каноэ нет, значит, знахарь-бортник и его скво, наверное, уплыли в них. Может, задержим их ниже по течению.

Большинство присутствовавших согласились с Питером, но это не помешало им одобрить экспедицию на восток от Медового замка. Бледнолицых было так мало, индейцев же такое множество, что распыление сил их не страшило, зато все понимали, что предосторожности ради следует разослать молодых воинов во все концы. Впрочем, про себя каждый полагал, что беглецов удастся обнаружить на реке или поблизости от нее, а Медвежий Окорок намекнул, что им всем, вероятно, придется спуститься вниз по Каламазу в самое ближайшее время.

— Когда мой брат видел бледнолицых в последний раз? — спросил Воронье Перо. — Этот бортник хорошо знает реку, он мог и вчера отплыть. Или даже не вчера, а сразу по возвращении с Большого Совета.

Эта новая мысль показалась вождям весьма правдоподобной. Все взоры обратились к Питеру, он же, немедленно поняв выгоду такого предположения для беглецов, загорелся желанием всемерно поддержать его. Но сделать это во всеуслышание опасно — он может выдать себя с головой, а промолчать тоже никак нельзя. И Питер повел речь издалека, избегая прямого ответа на заданный ему в лоб вопрос.

— Мой брат прав, — заметил он. — У бледнолицых было время спуститься далеко вниз по реке. Мои братья знают, я спал среди них в Круглой прерии. А сегодня, как известно, я вместе с моими братьями сидел на Совете у ручья с шумящей водой.

Это было чистой правдой, хотя кое о чем, довольно важном, Питер предпочел не рассказывать. Но никто не усомнился в искренности великого вождя, чья преданность собственным принципам, по общему убеждению, носила уже фанатический характер. К тому же вряд ли кто из индейцев имел представление о силе невидимого Духа Божьего, способного производить в сердце человека изменение, именуемое теологами новым рождением. Из этого, однако, не следует, что Питер уже испытал это превращение. Оно не часто происходит в один миг, хотя и такие современные примеры бесспорно существуют, убеждая нас, что по своей натуре люди способны прозревать и видеть истину так же внезапно, как это произошло в результате чуда со святым Павломnote 155. Но наш необычайный дикарь только-только вступил на узкую тернистую стезю преображения и успел сделать по ней всего лишь самые первые шаги.

Когда мы слышим разглагольствования о том, что человечество по своей воле быстро движется по пути прогресса к совершенству, подкрепляемые ссылками на случаи проявления им мудрости, на умение самостоятельно вершить свои дела и на стремление к добру, нами овладевает скептицизм. Повседневный опыт нашей жизни, быстро приближающейся к шестидесятилетнему рубежу, противоречит и самому тезису, и фактам, приводимым для его подтверждения. Мы не верим, что без помощи свыше человек может хотя бы стать разумным существом в полном смысле этого слова. Все, что мы видим и читаем, убеждает нас в том, что философское мироощущение и совершенно трезвая оценка своего состояния по силам лишь тому, кто хорошо осознает необходимость руководствоваться и в теории, и на практике известными откровениями, содержащимися в Божественных заповедях. По нашему глубокому убеждению, эта великая истина служит неопровержимым доказательством постоянного участия Провидения в делах человечества, и, согласившись с ней, люди поймут, что с помощью лишь своих собственных сил они ничего достичь не могут.

Мир в целом бесспорно стремится к самосовершенствованию, но идет к нему путями, не человеком предначертанными; как первое, так и второе не вызывает у нас ни малейших сомнений. И если человек в какой-то мере содействует этому процессу, то чаще всего без соответствующего намерения или расчета. Кто, к примеру, возьмет на себя смелость утверждать, что институты нашей страны, составляющие предмет нашей величайшей гордости, выдержали бы испытание временем, не будь основополагающих принципов, на которых зиждится наше государство; у кого достанет тщеславия объяснять исключительное влияние этих великих принципов мудростью человека, в чем бы она ни проявлялась? Нам всем известно, что к возникновению федерального правительства привели совершенно случайные — или представляющиеся нам случайными — обстоятельства и что к наиболее сильным и наименее порицаемым относятся те его особенности, которые не могли бы возникнуть и надолго удержаться, будь они частью чьей-то политической доктрины.

Ныне христианство содрогается от спазм, вызываемых в его недрах усилиями политического движения. Они безусловно увенчаются положительным результатом, но вряд ли в такой форме и под воздействием таких факторов, которые нам, людям, было бы дано предвидеть. Следует признать, что обстановка, породившая эти усилия, никак не является следствием хорошо рассчитанных действий нашего общества, напротив, она находится в явном противоречии с ними; в процессе ее кристаллизации рушились преграды, возведенные человеческой мудростью на пути тех суждений, что без лишнего шума, не привлекая к себе внимания, прокладывают путь совершенно неожиданным и внезапно наступающим результатам. И если мы движемся вперед, то скорее по воле Господа Бога, чем вследствие продуманной деятельности человека; а в тех случаях, когда последний проявляет чрезмерную активность, есть все основания опасаться ее последствий.

Одним из наглядных примеров осуществления воли всемогущего Господа Бога в применении к человеку, по нашему разумению, может служить как раз Питер. Из тысячи средств, употребляемых с целью тронуть сердце человека, наибольшее воздействие на загадочного вождя оказало зрелище обреченного на смерть, который молит Бога простить его врагов! Оно встревожило Питера, напомнив по контрасту его былые прегрешения, поколебало твердыню, коей являлся его характер, и заставило открыться глубочайшие сердечные тайники, где скрывались наклонности и привязанности вождя. В его руки как бы вложили отмычку, чтобы он с ее помощью распахнул давно не проветриваемые затхлые помещения своей души и очистил их от скверны.